Разного пазла части

Эпизод второй

Знакомство.

У меня было два выходных. Один я провела бесполезно: предаваясь воспоминаниям и меланхолии, а второй посвятила уборке съемного жилища. Да, быть одинокой — скучно, и счастьем, о котором так мечталось, даже не пахло.

На работу явилась с небольшим опозданием — на выезде из города остановил дорожный патруль. Пока общались, время утекло.

Только и сделала, что успела переодеться, когда на мобильный позвонил Максим.

— Где ты? — спросил первым делом.

Слегка гневливо.

— На второй этаж подымаюсь, кабинет готовить, — соврала.

На самом деле едва ли сделала два шага от комнаты отдыха.

— Все инструкции помнишь? — смягчился начальник.

— Так точно, товарищ генерал, — шутливо ответила я, хотя смешно не было.

Было никак.

Уже давно не случалось события, что по-настоящему смогло бы рассмешить или порадовать. Да, от затяжной депрессии стреляются, но, это был не тот случай — жить я любила.

Подготовить кабинет не успела. Когда добралась, оказалось, что Руслан Игоревич уже был на месте. Курил, расслабленно развалясь на кресле. Смотрел сквозь стекло на верхушки сосен, что янтарно позолотились близящимся закатом.

— Добрый вечер, — поздоровалась, внутренне холодея.

Что если здесь не убрано?

— Добрый, — кивнул мужчина, пока я озиралась.

На первый взгляд все оказалось в порядке — чисто, свежо. Выдохнула. Нельзя сказать, что боялась выговора или чего-то подобного (хотя в этом было мало приятного), просто не любила безответственности во всех ее проявлениях, и сейчас чувствовала себя неуютно, оттого, что из-за гаишников опоздала на работу. Впрочем, на себя злилась в равной степени — следовало выдвинуться в путь загодя.

— Есть ли пожелания? Может быть, кофе? — спросила на автопилоте, пока думала о взятках и полосатой палочке.

— Ты раздражаешь меня, — ответил Руслан Игоревич несколько неожиданно, из кресла поднимаясь.

Вот так поворот, успело мелькнуть в сознании.

— Чем?

— Говоришь, как робот — заученными фразочками, такими прилизанными, вежливыми до тошноты, — ответил гость, и мне показалось, его даже передернуло.

Налил себе воды в высокий стакан, выпил, даже не поморщившись от шипучих пузырьков.

Посмотрел на меня — в самом деле, слегка раздраженно и еще слегка лукаво. Стало быть, раздумывал, что собираюсь ответить такого интересного.

— Я на работе, — пожала в ответ плечами и улыбнулась краешком губ. — Привыкла разговаривать с гостями вежливо.

— Я хотел бы, чтобы ты разговаривала так, будто мы встретились на улице. Я — незнакомец, что подошел поболтать «ни о чем», пока ты прогуливалась по парку. Поняла? — Руслан Игоревич отставил бокал и кивнул на дверь, — идем, я пока не хочу ни есть, ни пить, а вот прогуляться — было бы весьма неплохо.

Если и удивилась такой просьбе — виду не подала, ведь желание гостя — закон. Максим был бы доволен.

Мы пошли прежним путем — через дверь для персонала, по мощеной тропинке к озеру. Правда, теперь я успела захватить жакет, а Руслан Игоревич и не думал исчезать.

Он странный — думала, глядя на широкую спину. Вот зачем ехать черт знает куда, чтобы покурить пахучую сигаретку да побродить вокруг озера в компании сомнительной девицы?

Но все оказалось еще страннее. Потому что курением и прогулкой дело не ограничилось. Руслан Игоревич возжелал беседовать. И разговор этот, с легким налетом грусти и философии, на мой взгляд, был лишен всякого смысла.

Он говорил о погоде, поэзии. Немножко о смысле жизни. И фразочки его были насмешливыми — чувствовалось, не всерьез говорит, почти издевается. В его устах мои проблемы обретали вселенскую никчемность — и как только догадался о чем надо говорить? Хотя, о чем еще беседовать с девицей, как не о беззаветной любви.

Я слушала, кивала невпопад, но внезапно мужчина кардинально поменял тему разговора.

— Чем ты любишь ужинать, Мирослава? — спросил, когда мы пошли вдоль озера.

Смеркалось, на плечи понемногу опускалась сырая прохлада. Волосы потяжелели, увлажнившись от легкого тумана, поднимающегося от воды. Я порадовалась, что не успела переобуться и сейчас шла в аккуратных полусапожках на сплошном ходу, а не в тонких балетках.

Дорожка, петляющая вдоль озера, превратилась из мощеной в узенькую, скользкую от росы тропку, поэтому мы замедлили шаг.

От вопроса встрепенулась. Тема еды показалась более предпочтительной духовной сфере и влюбленности во всех проявлениях.

— Вы спрашиваете, что ем обычно на ужин, или чем хотела бы трапезничать? — игнорируя общую странность такого разговора, поинтересовалась я.

— А это разница? — поднял брови Руслан Игоревич.

— Определенно да, — усмехнулась, обходя ямку, похожую на кроличью нору.

— Тогда оба варианта, — подумав, ответил мужчина и, обернувшись, добавил:

— И перестань выкать. Это тоже раздражает.

В знак согласия я подняла ладони: хочет непосредственности, будет ему.

— Обычно ужинаю яблоком, иногда — йогуртом, но хотела бы чем-то изысканным. Например, шикарной творожной запеканкой с изюмом и кусочками фруктов.

Руслан (перестала выкать даже мысленно) рассмеялся, запрокинув голову.

— И в чем же сложность?

— Готовлю неважнецки, а покупная запеканка — жуткая дрянь, — я тоже улыбнулась, но более сдержанно.

Болтать вот так — ни о чем, стало очень просто, в голове образовался вакуум, такая себе легкая, приятная пустота.

— Да, моя проблема с едой куда более запущена, — покачав головой, сказал Руслан.

— Почему? — без всякого любопытства, спросила я.

Признаться, чужие проблемы, да еще и касающиеся ужинов, не смогли взволновать должным образом. Какие сложности с принятием пищи могут случиться у человека, если он не нуждается в деньгах и совершенно здоров? В том, что со здоровьем у Руслана все в порядке, почему-то не сомневалась: язвенник, вряд ли стал пить крепкий черный кофе и шлифовать его терпким сигаретным дымом.

Однако ответ Руслана меня обескуражил.

— Потому что я не ем человеческой пищи.

— Да? А какую ешь — кошачью? — я даже остановилась, ожидая ответа.

Заинтересовалась, вынырнув из уютной пустоты. Либо у человека странное чувство юмора, либо я потеряла нить разговора, и беседуем мы отнюдь не о еде.

Руслан рассмеялся, в который раз за последние двадцать минут.

— Нет, я вообще не принимаю твердой пищи. Только пью.

В его голосе не было и тени сожаления, и я снова ничего не поняла. Как здоровый, крепкий мужчина может обойтись без мяса, или без жареной картошки? По моим плебейским прикидкам все на свете люди любят мясо и картошку.

— Пьешь, значит — перемалываешь в блендере? — спросила, уже вполне заинтересованно ожидая ответа.

Кто бы думал, что Руслану удастся увлечь меня своими гастрономическими пристрастиями.

— Нет, Мирослава, не перемалываю, — мужчина прищурился, и лицо сделалось до неприличного насмешливым.

Мы стояли возле воды, глядя друг на друга. Я уже не думала, что Руслан смеется, просто в недоумении смотрела в его глаза и ничего не понимала: ни зачем он привел нас сюда, ни откуда вообще взялся такой странный.

По его голубым глазам промелькнул золотистый блик, такая себе искра, и сердце мое вдруг забилось быстро. Вспомнилось, как наливались они золотом, пока я проваливалась в глубокий сон.

— Тогда как ты питаешься? — хрипло спросила, вспоминая все прочитанные сказки о чудищах.

И киношка вспомнилась ванильная — про человеколюбивых вампиров.

Конечно, я ждала, что Руслан вот сейчас рассмеется и скажет — ну и дура ты, Мирослава, ем я много и вкусно, а тебе бы нервную систему подлечить.

И когда этого не случилось, вдоль позвоночника мурашки ледяные выступили, а ноги налились той самой тяжестью, когда ни шага в сторону не ступить — от липкого страха: иррационального, глупого.

Подумала, что сама себя пугаю, а Руслан молчит специально, наслаждаясь моим ошарашенным видом. Смотрит насмешливо, и наверняка, тайно смеется надо мной.

— Ты все равно не поверишь, — сказал, когда я потеряла надежду услышать ответ.

— Да? — выдавила, подумав, что разговор близится к развязке. — Ты скажешь сейчас, что вампир и питаешься исключительно человеческой кровью?

Он должен был посмотреть удивленно, недоуменно, покрутить пальцем у виска или рассмеяться такому предположению, как нелепой шутке, подивиться моей фантазии. И мы бы вместе позабавились странностям человеческого воображения. Но, Руслан просто продолжил смотреть на меня — молча. Без какого-то особенного выражения на лице.

Отвела взгляд, посмотрев на темную гладь воды и решила, что пора возвращаться. На самом деле, очень хотелось побежать, за полминуты оказаться в заполненном людьми зале на первом этаже клуба. Только бы подальше от него. Прочь от этих странных, бликующих глаз.

И я побежала бы, да вот только ноги не несли. Приросли к напоенной росами траве. Руслан приблизился — шагнул ко мне, положил тяжелые руки на плечи. Вздрогнула. И обязательно попятилась бы, если бы могла.

От его фигуры веяло теплом. Обыкновенным мерным человеческим теплом — большие ладони обожгли касанием даже сквозь ткань кожаного жакета.

После прикосновения очень захотелось расслабиться, фыркнуть о нелепости, глупости чужих шуточек, но что-то не давало. Какое-то холодящее затылок предчувствие, отсутствие маленькой детали, без которой пазл никак не хотел собираться.

— На самом деле, не совсем так, — сказал Руслан, наклоняясь и втягивая воздух возле моей щеки.

Со свистом, жадно вдыхая, щекоча воздухом кожу. Эта внезапная, лишенная всякой сексуальности близость, вывела из ступора. В Руслане не чувствовалось плотского интереса, он нюхал меня так, будто собирался откусить кусочек.

Раньше думала, что не верю ни в вампиров, ни в зеленых человечков, ни в какую другую колдовскую ерунду, но тогда у озера эта уверенность поколебалась на одно, очень короткое, но ощутимое мгновение.

Чтобы окончательно не спятить, подумала, что Руслан наверняка был обыкновенным человеком — из плоти и крови, заигравшимся мажором, которому приелись привычные развлечения. Все остальное — больное воображение.

А может быть, все было не так.

— Тебя Даниил прислал? — обернувшись, сбросила его руки с плеч.

Руслан удивленно поднял брови — скорее угадала, чем увидела.

Солнце скрылось за громадой леса, и темнота легла нам на плечи. Фонари по периметру еще не зажглись.

— Кто такой Даниил? — склонив голову набок, поинтересовался Руслан.

И если играл в этот момент, то блестяще.

— Не важно, — покачала головой, отступая.

— На самом деле это ты меня позвала, — протянул Руслан, продолжая внимательно наблюдать за моим отступлением.

— Я? Не понимаю. Абсурд какой-то.

Скорее всего, — снова лихорадочно заработал мозг, — Руслан Игоревич был не в себе — под влиянием экстази, к примеру, или галоперидола. Вполне возможно, у него и справка от лечащего врача имелась. Думать об этом было приятно, безопасно.

— Мирослава, — усмехнулся Руслан, — вспомни.

В этот самый момент зажглись фонари, отчего смогла рассмотреть его лицо. Оно было спокойным, без налета кровожадности, немного бледным, но в пределах нормы — без синевы и черных кругов под веками. Любопытные глаза щурились насмешливо, наблюдая за неспешным побегом.

Да, выходило, что я медленно пятилась, боясь наступить в яму и подвернуть ногу, но еще больше страшась — обернуться и побежать открыто. Из-за этой неторопливости Руслан нагнал очень быстро — сделал несколько шагов, покачал головой:

— Я не собирался тебя пугать, прекрати драпать, двигаясь задом наперед.

Вечер абсурда — хотела крикнуть, но Руслан не дал. Снова обхватил ладонями предплечья и повторил, на этот раз настойчиво:

— Вспомни!

— Что, что я должна вспомнить, черт возьми?! — от страха и непонятной злости, закричала.

— Свой зов, вспомни его, — спокойно ответил Руслан.

От невозмутимости, с которой он говорил, от пляшущих в глазах огненных искр, меня замутило. Задышала чаще, чувствуя, как мало вокруг воздуха, как отчаянно жарко становится внутри: будто по венам уже не кровь течет, а самое настоящее пламя. По спине градом пот потек — холодный, липкий, мерзкий. Во рту пересохло — моментально, тяжелый язык к нёбу прилип — не оторвать. Перед тем, как перед глазами сделалось совершенно темно, яркой вспышкой — ослепляющей, забирающей последние силы, мелькнуло воспоминание.

Гонка от судьбы была в самом разгаре: я успела поскитаться по разным городам, перепробовать множество профессий, но уютного места не нашла.

По привычке, от тоски — страдала. Сидела на кухонном подоконнике, в съемной квартирке, вертела в руках маленькую полосатую чашку с недопитым, на самом донышке, кофе. Смотрела вниз на макушки прохожих, что спешили по различным делам.

Этот нехитрый досуг не был передышкой, наоборот, именно в такие моменты думалось о запретном. За последний год бесконечные переживания вытерзали, выели все позитивное, что только оставалось. Изнурила себя — воспоминаниями, вечным сослагательным «а что было бы, если».

Это «если» убивало. За время «свободного плавания» я успела мысленно примерить тысячи жизней, сотни тысяч возможных вариантов событий. Примеривала их к нам с Даниилом, как карнавальные маски: что было бы, будь он на десяток лет моложе, к примеру? Или, не встреть мать, а познакомься сразу со мной? Что, если бы он был обыкновенным трудягой-рабочим с завода, а я — увидела его в вагоне метро: остановилось бы мое сердце тогда, рискнула бы подойти? Что, если бы не уехала от него, не сбежала — были бы счастливы? Полюбил бы меня, смог?

Вертящиеся по сотому кругу вопросы — затерлись до дыр, надоели. И так всё осточертело, что хоть в петлю полезай!

Я отставила в сторону кружку, прислонилась лбом к прохладному оконному стеклу и пожелала, как умела: истово, всем существом — разлюбить.

Так и подумала: вот бы навсегда избавиться от этого чувства. Пусть случится невероятное, любое, только чтобы исчезла эта одуряющая тоска, и выматывающая все силы, душевная боль.

Не знаю, что случилось — упала ли в обморок, на секунду выпала из реальности, или просто вытошнила завтрак куда-то в траву, но пришла в себя так же резко, как и сомлела. Мушки перед глазами перестали мелькать, дыхание выровнялось, стало резко хорошо. Так хорошо, что не хотелось шевелиться.

Мы находились на том же месте — у озера. Ночная прохлада во всю мощь норовила забраться под одежду, но меня это не смущало. Больше нет.

Я сидела на траве, привалившись боком к Руслану. Он жевал травинку, закинув голову и глядя в звездное небо: бескрайнее, черное, такое непостижимо низкое, каким бывает только вне мегаполиса — руку протяни и звезды коснешься.

Уже не страшно было совсем — ни капельки, не было нужды убегать.

Я вспомнила.

Вспомнила, что мои желания — сердечные, истовые, искренние, имеют свойство сбываться. И вот, сейчас, сидя рядом с непонятным, чуждым самой планете существом, я не была удивлена или поражена.

— Кто ты? — спросила, крепче прижимаясь к теплому боку, привлекая его внимание.

Руслан опустил голову, перевел взгляд прозрачных голубых глаз и пожал плечами:

— Тот, кто тебе нужен. Кого ты звала.

Помолчали с минуту. Я знала, что он расскажет, поэтому не подгоняла, и Руслан, поглядев на свои руки, затем вдаль на водную гладь, начал говорить:

— На самом деле меня не существует — здесь. Не может существовать, потому что твой материальный мир жесток в своих уродливых рамках: физических законах, устоявшихся традициях, религиях. Отсутствие веры делает невозможным сам факт моего существования. Но я тут — и уже это поистине чудно, — перевел на меня взгляд, улыбнулся. — Представляешь, сколько там, — он указал рукой на небо, — всего? Разнообразных галактик, со своими планетами, формами жизни, расами. Не представляешь, Мирослава, даже вообразить не можешь. Сотни миллиардов. Больше, гораздо больше, чем может вместить человеческий разум. Они такие разные, бесконечно далекие друг от друга, что никогда не смогут пересечься. Каждый организм, живущий во Вселенной, уверен, что он — один в своем роде: уникален, неповторим. Там, — ткнул в небо носом Руслан, приобнимая меня за плечи, — даже не подозревают о том, что мы с тобой — представители разных рас, эпох, беседуем здесь, на самой приземленной планете из тьмы существующих.

— Не понимаю, — хрипло произнесла я.

То, что он говорил — было бесконечно жутко и непостижимо.

— Конечно, понимаешь, — засмеялся Руслан, — ты захотела и я пришел: из другого полотна Вселенной, оставив к дела, буквально запнувшись на половине слова, оставив собеседника недоуменно озираться. Я — тот, кто может забрать любовь — то самое чувство, что мешает тебе, саднит вот здесь, — Руслан приложил руку к груди, наглядно показывая, где болит.

— Забрать? — переспросила, вглядываясь в чужое, безмерно чужое лицо собеседника.

Кем бы он ни был, я верила, что он — не человек. Теперь, когда раскрылись карты, стало очевидно: не человек. Слишком прозрачные глаза, слишком часто в них загораются чуждые нашему виду, искры.

Не знаю, пугало меня все это или просто не до конца осознавала — не сплю. Все происходит на самом деле. Здесь и сейчас.

— Все, что тебе нужно сделать — вспомнить. А вспомнив, захотеть избавиться от воспоминаний и чувств. От той бесконечно болезненной любви, что мешает, Мирослава. А я — съем ее. Да, не удивляйся, ведь я говорил, что не приемлю твердой пищи. Меня может накормить только такая бесплотная материя, как любовь, и, пожалуй, еще немного — страх, но им я сыт. Еще на пару сотен лет уж точно.

— Для чего нужен был этот спектакль? — обвела рукой пейзаж, территорию загородного клуба. — Пришел бы ко мне домой, сквозь замкнутую дверь и закрытые окна.

— Было интересно, — пожал плечами.

Такой человеческий жест не вязался с ним — существом, что называлось Русланом.

— Посмотреть на тебя в обычной среде, понаблюдать немного, и совсем чуть-чуть поиграть. Помнишь нашу первую прогулку, где я исчез, а ты увидела то ли собаку, то ли волка? — после кивка, продолжил: — Таким способом хотел слегка напугать, чтобы попробовать на вкус, пригубить. Образ волка — первое, что пришло на ум, но ты не особенно испугалась. В тот раз я не наелся.

— Слоек с яблоком попросил, но так ни одной и не попробовал, — припомнила я.

— Да, на самом деле они были для тебя, — улыбнулся Руслан, — чтобы все было в порядке после нашего «общения», нужно покушать.

Покивала, ведь помнила странную сонливость, что навалилась после испуга.

— Еще, я думал, что девушка, способная поверить, будет особенная, но ты оказалась обыкновенной, простой девчонкой.

— Что значит «способная поверить»? — за его последние слова не было обидно.

Ведь я на самом деле была обычной. Той, кто мог затеряться среди города-миллионника, скрываясь от своего личного палача.

— Значит, знать — возможно все, абсолютно все, что только можно вообразить. Нужно только одно — поверить.

Знала. Да, с некоторых пор знала, что в этом мире действительно возможно все. Можно убить, загадав желание, получить работу, помыслив об этом мельком. Можно выиграть в лотерею, не купив билета. Черт возьми, можно поговорить с инопланетянином, жителем из другого конца галактики, загадав его, распивая кофе, сидя на подоконнике.

Вот только нельзя заставить мужчину полюбить себя, потому что как ни желай — насильно мил не будешь. А еще нельзя вернуть отца: мертвые не встают, даже если, загадывая, биться головой об каменную стену.

— Руслан, — позвала, вставая с земли, — я хочу переварить все это. Побыть одна.

Не человек легко поднялся вслед за мной. Кивнул.

— Когда решишься, позови. Я буду… тут. У вас здесь много всего интересного.

Что он имел в виду, спрашивать не стала. Развернулась, и на дрожащих ногах, отправилась к клубу — забирать трудовую книжку.

Больше ничто не держало меня здесь.

Полагаю, каждый однажды задумывается о чудесах и всему, что с этим термином связано. Взять хоть вопрос — что будет с нами после смерти. Ведь это волнует каждого, абсолютно любого человека, и желание узнать, является ничем иным как мыслью «за гранью обычного».

Но, что, черт возьми, надо делать, узнав? Заглянув одним глазком в замочную скважину и вместо привычной комнаты углядев там Бога, к примеру? Что делают люди, которым удалось узнать ответы на свои сумасшедшие вопросы?

Уже третий день я не выходила из квартиры, не зная, что делать и куда вообще себя деть. Сдаться в ласковые руки медицинского персонала или всё-таки сделать то, ради чего Руслан пришел. Сделать?

Да, я сомневалась в собственном психическом здоровье, но лишь слегка, для видимости — ведь сомнения должен испытывать каждый здравомыслящий человек, а на самом деле, в глубине души, самым тайным ее уголком, понимала — все, что сказал Руслан, это правда.

Из человека настроенного скептически, я в одно мгновение превратилась в человека, верящего в чудеса. Но, проблема заключалась совершенно не в этом, поскольку мне было глубоко плевать на всех инопланетных существ, вместе с их мирами, названиями, укладом жизни. А вот готова ли я была по щелчку пальцев избавиться от своей безответной любви — тот еще вопрос.

Я то принимала решение, то колебалась насчет него. В итоге, вытоптав на ковре дорожку от дивана к окну, и надоев себе бесконечными метаниями, твердо решила: кину монетку. Выпадет орел — оставлю все, как есть, решка — навсегда вычеркну Данилу из сердца.

И, черт возьми, нетрудно догадаться, что выпало, ведь так?

Выпила таблетку успокоительного, чаю с ромашкой, потом чаю с мелиссой, а монетка так и лежала на столе, решением кверху. Судьба дразнилась, насмехалась, она показывала мне язык, безмолвно крича — «от меня не уйдешь!»

— Руслан, — прошептала я, отставляя чашку в сторону.

На кухне, занавешенный вафельным полотенцем, горел ночник, что я принесла из спальни. Верхнего света не любила, так как слишком резал по глазам, и включала его крайне редко.

За окном город окутала темнота — черничная, густая, как варенье. Шел третий час ночи, поэтому даже фонари у дороги включались-выключались: по большей части отдыхая, нежели светя.

В таком полумраке, изведенную до нервного срыва, меня и застал гость. Тот, которого звала.

Появился за спиной, кашлянул, приветствуя. Не напугал, нет, ведь ждала.

— Решила, Мирослава? — спросил, присаживаясь за стол и переплетая пальцы рук.

Кивнула.

Руслан поднял бровь, немо вопрошая.

— Выпал орел, — сказала я, — поэтому любовь останется мне.

— Уверена? — с малой, но все же долей разочарования, протянул Руслан.

Снова качнула головой. Уверена ли я? Естественно.

— Тогда, — продолжил гость, — зачем позвала?

— Подумала, может, ты захочешь попробовать боли, или радости? Признаться, там так перемешано, что одно от другого не отделить, — гость вопросительно поднял брови, — и, чтобы воспоминания остались со мной. Так можно?

Руслан кивнул медленно, не особенно уверенно, наверное, не понимал — зачем мне его кормить. В прозрачных глазах мелькнуло недоумение.

— Хорошо, тогда заварю еще чаю, ты ведь будешь? И начнем.

Вода вскипела быстро. Распрямились завитые крупнолистовые чаинки на дне заварочного чайника, кипяток окрасился бледно-желтым, затем стал зеленым. Я расставила чашки, ложки, поставила на стол мед, сахар, печенье — не знаю зачем, ведь гость не ест, а мне вообще ничего не хотелось.

Металась бестолково между шкафчиками и столом, больше для того, чтобы занять руки. Было страшно вспоминать, впускать в сокровенное незнакомца, вываливать на него сомнения и беды. От волнения ком в горле застрял, а Руслан улыбался краешком губ, наблюдая за суетой.

Когда я села напротив гостя, он успел выпить чашку чая и сложить из бумажной салфетки неведомого природе, зверя.

— Начнем? — спросил.

Кивнула.

— Тогда давай мне руки, закрывай глаза и начинай вспоминать.

Я послушно вложила свои ладони в его горячие, слегка шершавые на ощупь, и закрыла глаза.

С чего бы начать, — подумала лихорадочно, но когда картинки замелькали перед глазами, стало не до мыслей. Эмоции, как штормовые волны — накрыли с головой, затопили.

Впервые он навестил меня спустя девять месяцев после побега.

Я вернулась с вечерних курсов по рисованию на эмали, где занималась последний месяц. Были мысли устроиться дизайнером в одну из фирм-шефов, что курировали подготовительные курсы.

Пришла довольная, с увесистым пакетом сладостей и всякой мелочевкой вроде металлической проволоки для очередной поделки, и кузнечных ножниц. Бросила все это на комод у прихожей, торопливо скинула балетки и, напевая простой мотивчик, направилась в ванную, с намерением вымыть руки.

Мне хотелось поскорей выпить чаю, наспех перекусить и, устроившись за письменным столом, нарисовать пробный эскиз домашнего задания, а потом включить новую серию «Настоящего детектива» и взяться за те сладости, что принесла из кондитерского магазина. Планы были сладкими, как и бисквитные пирожные с ореховой глазурью, что так и ждали оказаться у меня во рту.

Дойти до ванной комнаты не получилось — он перехватил по дороге, вдруг вынырнув из темноты. Зайдя со спины, зажал рот одной рукой, а второй крепко прижал к себе. Я не успела даже пискнуть, не успела среагировать, как в одно мгновение оказалась обездвижена и прижата затылком к твердой груди, а спиной к рельефному животу.

Во рту моментально пересохло, а из горла попытался вырваться нечеловеческий ор — прямо в знакомо пахнущую ладонь. Я не поняла кто это, только то, что этот кто-то вломился в мое жилище и напал со спины, напугав до трясущихся поджилок и грохотавшего пульса в висках.

Взбрыкнув, попыталась ударить мужчину ногой, но он мгновенно среагировал, отпуская рот и жестко схватывая за горло.

— Тихо, — сказал на ухо шепотом.

Да только вместо того, чтобы успокоиться, ноги окончательно перестали меня держать.

— Не может быть, — прохрипела я, чувствуя, как ладонь отпускает горло и перемещается на затылок, оттягивая волосы, заставляя наклониться.

— А ты кого-то другого ждала, милая? — зло прошептал Данила.

Прямо в лицо произнес, наклоняясь. Развернул как куклу — резко, и впился твердыми губами в рот.

— Что ты делаешь здесь? — пробормотала после жадного поцелуя, пытаясь унять бешеное сердцебиение, — зачем так напугал, и как, черт возьми, ты вошел?

— Я соскучился, — тесня меня к стене, проигнорировал вопросы отчим, — очень, очень соскучился по своей маленькой девочке.

Когда уперлась спиной в закрытую дверь ванной, он прижался, и стало понятно без слов — действительно соскучился.

Он пах так знакомо, невыносимо родным ароматом: лимоном, домом, куда, такой блудной дочери как я, просто необходимо вернуться. В ту минуту я засомневалась — правильно ли сделала, что сбежала?

— Милая девочка, ты такая сладкая, — как в бреду, продолжал шептать на ухо Данила, — моя, моя маленькая.

Руки его ласково бродили по телу, будто вспоминая изгибы, пробуждая во мне забытые, запертые на навесной замок, чувства. Томление, от которого в груди становилось тесно, жар, что катился комом и тяжело осаживался внизу живота, продолжая разгораться и требовать, тлея.

Широкие ладони накрыли грудь, прошлись большими пальцами по острым вершинам сосков, я закусила губу, чтобы не застонать протяжно. Даниил одним прикосновением — одним единственным, умел будить мою темную, жаждущую ласки, сторону. Дикую, опасную личину, что не успокаивалась, пока не расцарапывала в кровь его спину и ягодицы, что кричала так, что пугала невольных слушателей, если таковые случались.

Лизнул мою закушенную губу, потерся напряженным пахом о живот, провел руками по бедрам, и я готова была ему отдаться — в тот момент беззаветно и навсегда. Но, он улыбнулся.

Да, такая малость, как кривая ухмылка, меня отрезвила.

Господи, — подумала. Он ведь — тот же. Тот, ради кого снова убила бы, но кто так и не смог дать мне желаемого. Это я другая, новая, только-только делающая неуверенные шажки в сторону счастливых дней. И пусть это счастье — всего лишь возможность быть наедине с собой и делать то, что нравится, главное, что там меньше угрызений совести и разнообразных сомнений, вытачивающих в мозгу норы. На толику, на щепотку меньше, но все же.

И вот он — захватчик, является, готовый взять. И берет, лучась улыбкой победителя. Снисходительной, высокомерной усмешкой. Не встретив препятствия, берет и побеждает.

Не гад ли, мой любимый? Гад, и еще какой.

Я увернулась от поцелуя, хотя внутренне дрожала от желания впиться Даниле в губы с еще большей силой. Оттолкнула, сказав хрипло:

— Прочь.

Отчим отступил на шаг и засмеялся.

— Моя девочка стала решительной.

Я нашарила за спиной дверную ручку, зашла в ванную, вымыла руки, плеснула в лицо холодной водой, пригладила растрепавшиеся волосы.

Щеки горели. От стыда, что едва не отдалась ему в коридоре, от бушующего, не остывшего еще вожделения.

Данила был на кухне. Зажег верхний свет, поставил чайник. Остановилась на пороге, когда отчим открыл верхний шкафчик, видимо, ища чай, или кружку.

Он практически не изменился с последней нашей встречи — остался поджарым, с взъерошенными волосами без пробора, с насмешливым, и слегка снисходительным выражением на лице. Да, это была его любимая маска. Не знаю, прятал ли он за ней хоть что-то, или она была настоящим его ликом.

Я поразилась, как этот Даниил, что стоял в тесной кухоньке, мог быть тем Даниилом Александровичем, каким помнила его в детстве: отстраненным, молчаливым, замкнутым. Не иначе, как с ним произошли разительные метаморфозы. Или, это я выросла и рассмотрела его настоящего: властного, опасного, с ярко выраженными собственническими замашками.

Он казался неуместным здесь — в убогонькой квартирке: смотрелся, как чужеродный элемент, невесть как оказавшийся зажатым между газовой плитой и хлипким обеденным столиком.

Обернулся, подмигнул. Нашел турку, поставил ее на плиту.

Думаю, он знал, почему я уехала, хотя о настоящих причинах в той записке, оставленной на дверце холодильника, не было сказано ни слова. Ограничилась сухим «отправляюсь искать себя», а на самом деле от него бежала. Боялась, что растворюсь, исчезну, потеряю рассудок. Ведь уже теряла — на все ради него готова была. Даже не представляла, что так можно любить — совершенно преданно. Заглядывала в рот, в надежде сыскать одобрение, искала его общества, как паломники ищут следы Миссии.

И Данила прекрасно осознавал, что мне тесно в его нелюбви, что она душит. Давит.

Мы со своими дикими отношениями зашли в тупик, поскольку мне необычайно хотелось большего — развития, прогресса, а Данила ничего этого дать не мог. Да и зачем, ему ведь и так было хорошо.

Из этой патовой ситуации для меня было два выхода: первый — остаться на прежнем месте, в его доме, терпеть нелюбовь и выпрыгивать из шкуры, стараясь для него. Сгорать и медленно загибаться, наблюдая, как он живет, ни в чем себе не отказывая, как меняет любовниц, как ездит с ними на курорты, мелькает в прессе. Обмирать возле киоска с глянцем, увидев Данилу в обнимку с длинноногой моделью на обложке, а потом неумело врать одногрупницам, отчего вдруг сделалось дурно. Терпеть смены его настроения, ждать, пока захочет меня, пока соскучится.

И второй выход — убраться подальше, постараться избавиться от хомута на шее. От этой болезненной любви.

Боже милостивый, как же я хотела избавиться от него. Освободиться.

И, что за наказание — когда нашла дело, что увлекло, позволило немного глотнуть воздуха — свежего, летнего, когда привыкла быть одна, засыпать, думая не о нем, а о расписании на завтра, он приехал.

Явился и стер в пыль все мои успехи.

Вот так ненавязчиво коснувшись тела, проведя ладонями, заставил вспомнить — как это, когда он внутри. Как жарко и тесно, когда наваливается сверху, давя весом на мгновение, чтобы прошептать на ухо, как я сладка. Как я безмерно влажна для него. И как от этих слов всё внутри сжимается, еще больше наливаясь жаром, а он хрипло дышит и прикусывает шею за ухом, отчего я разбиваюсь, брызжу осколками.

Раздразнил.

Заставил вспомнить, как с ним непередаваемо хорошо.

— Мира, — позвал отчим, — поедем домой, девочка.

Подняла на него взгляд, затуманенный картинами из прошлого, но с абсолютной уверенностью в сознании — ехать не стоит.

— Нет, — ответила твердо, — нет.

— Точно? — снимая с плиты турку и разливая напиток по чашкам, переспросил Данила.

— Точно.

— Тогда иди сюда, — позвал он, хлопнув ладонью по угловому дивану, — не зря же я ехал. Иди сюда и поцелуй меня, малышка. Я чертовски по тебе истосковался.

Я хотела сказать нет, даже руки на груди скрестила, показывая, что настроена воинственно, но что-то, мелькнувшее в родных до боли глазах, не дало раскрыть рта.

В глубине этих непостижимо красивых глаз, была тоска. Такая понятная, близкая, ведь я наблюдала ее в своих собственных зрачках: тоже скучала.

И меня потянуло к Даниле нечеловеческой силой. Толкнуло в спину, заставляя шагнуть навстречу, сесть на колени, обхватить его шею руками, зарыть пальцы в густых волосах.

Шквалом накатили эмоции, и я чудом удержала слова на языке. Как же хотелось сказать «люблю», крикнуть, так, чтобы всем слышно было. Но, я была слишком благоразумна и горда, чтобы вот так унижаться. Поэтому просто поцеловала его — как хотела: неторопливо, наслаждаясь вкусом губ с терпким запахом шоколада, влажно облизывая кончик языка.

Данила выдохнул хрипло, крепко прижал к себе, потерся, и от этого движения потеряла остатки разума.

Он перенес меня в спальню, где раздел, целуя каждый оголившийся участок кожи. Шептал сладко, что сходил с ума без моего запаха и вкуса. Я молчала, позволяя ему все, все, чего так страстно желала сама. И кричала, как любила та — вторая моя сторона, дикая и невоспитанная, первобытная. Стонала, от чего кожа Даниила покрывалась крупными мурашками, а сам он закидывал голову к потолку и жадно, хрипло дышал, не прекращая двигаться. О, как я пульсировала вокруг него, как яростно, протяжно меня захлестывало — до слез, до одуряющих тягучих спазмов, что накрывали всю целиком. И я плакала, крича и сжимаясь. Так было снова и снова.

До тех пор, пока мы совершенно не вымотались.

Проснулась утром с улыбкой. С той самой глупой улыбкой всех удовлетворенных женщин, когда рядом посапывает любимый, и никуда не нужно идти — валяйся себе под боком дорогого мужчины, в ус не дуй.

Пошла готовить завтрак, пока Даниил досыпал, подобрала его одежду с пола, оставила на кресле в спальне. На кухне нашла забытый мобильный, что валялся на столе и как раз звонил — беззвучно, подъезжая к краю столешницы. Без всякой задней мысли взяла телефон, чтобы убрать подальше. Когда же взгляд упал на дисплей, мое глупое сердце на мгновение перестало биться. На одно единственное мгновение, после которого зачастило с утроенной скоростью. Заколотилось, грозя проломить грудную клетку и выскочить вон.

Ему звонила супруга.

Да, так и было написано: «Супруга».

Я отбросила трубку прочь, и она упала на потертый кухонный диван, продолжая вибрировать.

Данила встал минут через десять, а я все это время стояла и молча пялилась на давно умолкнувший мобильный.

— Ты женился? — спросила, когда отчим появился на кухне — умытый, собранный.

— Да, — ответил, скривившись.

Будто кислого съел. Я не поняла, от чего он гримасничал — от того, что женился, или потому, что я об этом узнала.

— Выметайся, — сказала, внезапно севшим голосом.

Горло спазмом свело.

— Мира, — нахмурился Даниил, — брось. Во-первых, я не собирался оставаться и уйду минут через десять, во-вторых, мужчине не пристало быть одиноким, особенно имея такой статус и положение, и да, я женился. Не понимаю, отчего ты злишься.

— Вон, — повторила я.

Прокаркала.

Данила усмехнулся, глядя на мое искаженное лицо, застывшую позу, покачал головой и, поцеловав меня напоследок в уголок рта, ушел.

«Не понимаю, отчего ты злишься». Чертов сукин сын.

Я согнулась пополам, едва за ним захлопнулась дверь, зарычала от бессильной злобы и боли, что накрыла с головой.

Он явился спустя девять месяцев — не поленился, нашел, чтобы снова заставить испытать всё — от бескрайнего наслаждения, до бесконечной, удушливой боли.

Явился, чтобы позвать домой. К новой, мать его, молодой жене.

Больше всего в тот момент мне хотелось исчезнуть с лица земли. Испариться. Перестать быть.

Я ненавидела Данилу так, что готова была убить голыми руками. И, чтобы избавиться от навязчивых идей, выпила седативного — убойную дозу, но помогло так себе.

А потом собрала вещи, распрощалась с немногочисленными приятелями, заказала плацкартный билет на край света и отбыла в пустоту, в никуда.

С одной только мыслью, бившейся в сознании — подальше, как можно дальше из этого города, где он смог найти меня.

Теплые, шершавые ладони сомкнулись на пальцах, отвлекая, вырывая из неуютных объятий прошлого.

Я боялась открывать глаза, потому что знала — стоит разлепить веки, как потекут бессильные слезы. Горькие и бесполезные. Жалкие.

Было больно. Чертовски больно вспоминать.

— Мирослава, — позвал Руслан.

Я открыла глаза, улыбнулась, поскольку гость сидел, сыто откинувшись на спинку стула. Утерлась небрежно и спросила:

— И как?

— Сытно, и слегка горько, — щурясь, ответил мужчина, — но мне… понравилось. Это не такое сладкое чувство, как я привык, но оно необычное. Пикантное — так у вас говорят?

Я засмеялась. Боже, мы сошли с ума. Определенно сошли с ума.

— Тебе нужно поесть, — Руслан подвинул в мою сторону пиалу с печеньем и заварочный чайник, совсем холодный.

Кивнула, послушно беря выпечку и наливая в чашку напиток. С трудом успела прожевать и сделать глоток, когда неодолимой тяжести сила смежила веки. И я отдалась теплым волнам, что кружили голову, сильным рукам, что бережно подхватили и унесли мое засыпающее тело в мягкую постель.

Утро началось с улыбки, что было приятным исключением. Открыла глаза, солнцу улыбнулась — оно тоже присутствием радовало не так часто, как хотелось бы. Вчерашние посиделки с инопланетным гостем уже не давили на сознание своей тяжестью. Было и было, осталось в прошлом.

Потянулась, повернулась на бок и застыла: с левой стороны постели на меня посматривали лукавые золотые глаза. Сам Руслан лежал поверх одеяла, в одежде, даже не сняв ботинок. И, надо признать, вид у него был слегка удивленный.

— Что такое? — спросила, подтягивая одеяло повыше.

Я также была одета во вчерашнюю майку и плотные леггинсы, но майка помялась, словно ее пожевал бегемот, и одна из бретелек съехала с плеча.

— Ты бормотала во сне, — сказал Руслан.

Тут следовало бы заметить, что лежать в одной постели с незнакомцем было слегка неловко. Руслан являлся мужчиной видным, даже красивым, а теперь — когда исчезла его показная грубость, ничего черты не искажало и не портило. И эта наша женская натура — та самая, которая хочет всегда выглядеть на «все сто», даже для незнакомого мужчины, даже для прохожего, вдруг дала о себе знать. Я представила, что волосы сейчас страшно всколочены, кожа на лице со следами швов от подушки (обещала ведь выкинуть эти тонкие наволочки к чертовой бабке) и ужаснулась. Нет, нельзя показываться в таком виде даже инопланетному существу, хотя у него могут быть весьма своеобразные вкусы. Да.

— И что? — на ходу переспросила, выпутываясь из пододеяльника.

— На большинстве планет, где мне пришлось побывать, во снах разговаривают только пророки, — сказал Руслан, когда я уже направлялась в ванную.

Обернулась, пожала плечами:

— Да? А у нас — каждый пятый.

Когда вышла из душа и явила себя посвежевшей, Руслан сидел за кухонным столом и посматривал в окно.

— Расскажи о себе, о своей расе, — попросила я, разбивая яйца на раскаленную сковородку.

Зашкварчало, по кухне сразу расплылся запах, от которого желудок встрепенулся.

Гость повел носом, моргнул. Сейчас из его глаз пропало золото, сменившись привычной бледноватой голубизной.

— Мы кочевники — мотаемся по мирам, — пожал плечами Руслан.

Я ждала продолжения, но его не последовало. Разлив кофе по чашкам, обернулась, поставила одну ему.

— И, все? Или нельзя рассказывать?

— Почему же, можно. Просто ты вряд ли поймешь, — ответил гость и сделал большой глоток.

— Попробуй, — склонив голову набок, попросила я, — любопытно же.

— Планета, на которой я родился — пуста. Там никого и ничего нет. Просто равнина, из которой раз на тысячелетие или около того, рождается такой вот «кто-то», — Руслан махнул рукой, показывая на себя, — не знаю, сколько нас — десяток или сотня, может, тысяча. Я только одного встретил, но не здесь. Он, как и я, возник из ничего. Сразу — взрослым, разумным, понимающим языки, с зарождающимся голодом. И как только голод стал невыносимым, началось путешествие, — мужчина допил кофе, посмотрел на меня и усмехнулся.

Да, понятного мало. Но, кто сказал, что все существа во Вселенной подобны нам.

— Ты что, просто летишь на другую планету? Ну, кушать там — ужинать, завтракать, — я покачала недоуменно головой, ожидая ответа.

— Растворяюсь и появляюсь там, где меня могут накормить, — кивнул Руслан.

— Но, ты так похож на человека, — протянула, внимательно оглядывая лицо гостя.

— Все зависит от расы, Мирослава. Если я попаду на планету разумных, испытывающих эмоции кузнечиков, я буду подобен им.

Я кивнула ошалело, и решила больше не задавать вопросов, пока окончательно не спятила.

— Мое существование — как и все прочие, бессмысленно, я живу только для того, чтобы поглощать, питаться, — продолжил Руслан, — я понял, что люди часто задаются вопросами мироздания, патетические вопрошая «для чего я родился». И из того, что удалось повидать, пожить, могу сказать, что люди созданы, чтобы быть — как и все остальные существа в бескрайней Вселенной. Жить, дышать, пить, есть, думать, говорить и делать. Во всех многообразиях форм, цвета, размеров, жизнь дана просто для того, чтобы быть. Поэтому я — ем, а ты отдаешь.

— Да, — немного невпопад ответила я, — давай больше не будем говорить о высоких материях и неземном, ладно? Я боюсь тронуться умом.

— Ладно, — улыбнулся Руслан, — ведь говорил — мы просто незнакомцы, что встретились на мгновение. Пересеклись, задев друг друга плечами, и через минуту разошлись, чтобы затеряться в толпе и никогда больше не увидеться. Ты отдашь все, что хочешь отдать, я возьму это и с удовольствием съем, и мы расстанемся, вернувшись к обыкновенному, привычному для нас жизненному укладу.

— Хорошо, — согласно кивнула я.

Привычней было считать Руслана обыкновенным мужчиной, что выслушивает беды, держа за руку. А то, что он питается моими эмоциями — можно выпустить из виду.

Мы еще посидели немного, поговорив о пустяках, я вымыла посуду, вернулась за стол, чтобы выпить вторую чашку кофе. Руслан не напрягал своим присутствием, знала, что если захочу побыть одна, он рассеется, чтобы побродить по планете и вернется, когда соизволю позвать.

Он был бесконечно странным, но ещё и внимательным, знающим. Это не давало мне пугаться, теряться и пялиться на него во все глаза.

Ничего не говоря, повинуясь порыву, протянула к нему руки ладонями вниз, и спустя мгновение, он сжал их крепкими пальцами.

И я снова погрузилась в прошлое. Уже не только для того, чтобы накормить гостя, а потому что самой захотелось вспомнить.

Второй, не менее внезапный случай, когда Даниил втиснулся в реальность, случился через год после нашего последнего некрасивого расставания.

Даже не так. Он ворвался, но не сам.

В то время я обреталась в небольшом городке на севере страны, что с трудом мог называться цивилизованным. Работала почтальоном во втором отделении — разносила по домишкам пенсии, газеты и журналы, (жители не хотели знаться с пластиковыми карточками, а при слове «интернет» если не крестились, то глядели сочувственно, и тяжело было доказать, что хотела сказать именно «интернет», а не «интернат»).

На этот раз я снимала не квартиру, как было ранее, а полдома на одной из тихоньких улиц. На другой стороне строения обитала пожилая пара: красноносый дядька Толик, что пребывал навеселе в любое время суток, и тётя Таня, что «на деревне» слыла дамой продвинутой, поскольку лихо разъезжала на малюсенькой двухдверной оке.

По моему мнению, соседи являлись диковинной парой, и с первого взгляда тяжело было представить, что держало их рядом друг с другом столько лет. Со второго взгляда ситуация более-менее прояснялась — миниатюрная Татьяна имела до того шаткую нервную систему, что вывести ее из равновесия могла обыкновенная мелочь. Но, кроме этого, в организме соседки наличествовали крепкие голосовые связки, да такие, что ее ругань слышала вся улица — даже глуховатая баба Маня, к которой частенько захаживали подруги играть в лото, жаловалась на шум. А вот Анатолий, в силу своей расслабленности (по сто грамм через каждый час, где там к вечеру на ногах крепко держаться) крики воспринимал в пол уха. Так и коротали вечера: соседи вечно цапались, парадоксально сохраняя при этом гармонию в супружеском взаимопонимании, а мне приходилось стучать по стенке тапком, чтоб напомнить, что пора укладываться спать.

Жилось интересно, поскучать времени не оставалось. Я снова отвлеклась от дел сердечных, работая, общаясь с людьми, а также погрузившись в изучение «Автобиографии Бенджамина Франклина». Не то чтобы питала интерес к сюжету, книга скорее служила хорошим снотворным средством — даже после «ленивого» дня (и если соседи в виде исключения помалкивали), удавалось раззеваться да задремать на втором абзаце.

Словом, я много ходила, дышала свежим воздухом, вкусно ела, вовремя ложилась почивать, и даже набрала пару килограммов, что в некоторых местах придало угловатой фигуре интересных изгибов.

Ещё, в том городишке я слегка одичала. Не то, чтобы разучилась пользоваться ножом и вилкой, но практически все прелести новостей и осведомлённости — проходили мимо, не озаряя. Да, я знала кучу сплетен: какие баба Нюра покупает гостинцы внукам, откуда у Ленки из тринадцатого дома новенький холодильник, сколько сахара кладет Валентина Яковлевна в свой самогон, но это, естественно, не могло заменить обыкновенных новостей. Например, о назначении нового генерального прокурора центрального округа и об аресте предыдущего, узнала из криков соседей. Стены, ясное дело, в домике были тонкие, окошки из-за жары настежь распахнуты, и ровно в восемь двадцать дядя Толик весьма непечатно высказался о новой фигуре правосудия, а тётя Таня на удивление его поддержала, выразив своё мнение в куда более нелитературном формате. И все бы ничего, можно было думать — с какой стати мне сдался какой-то прокурор, если бы он не был моим знакомым: захаживал к отчиму, бывало. Поэтому, новость стала весьма неожиданной. Правильно говорят — от бед не зарекайся.

Так что, регресс культуры шёл полным ходом: с некоторых пор телефон валялся разобранным (с вынутой симкой и батареей), телевизора не имелось, электронной почтой не пользовалась — деловых писем слать было некому, а с немногочисленными приятелями я изредка общалась в социальных сетях, перекидываясь пустыми фразами, когда удавалось «словить» интернет. Чувствовала себя Робинзоном, и это ощущение на удивление было приятным, лестным.

Я нравилась себе вот такая — простая в общении с капризными пенсионерами, домашняя — без тяги к ночной жизни и лоска моды, неприхотливая в быту и полностью свободная. Я могла быть той, кем хочу, могла быть кем-угодно и в то же время никем вообще. И я была.

Не играла роли, а являлась обыкновенной девушкой, почти деревенской, одичавшей, с отросшими кутикулами и нестриженными волосами, потому что в тот момент хотела такой быть. Парадоксально, но эта власть над собой и собственной жизнью вселяла дичайшую уверенность в себе. Я засыпала с улыбкой и с ней просыпалась, зная: все под контролем. Наверное, поэтому то, что произошло в дальнейшем, стало совершенной неожиданностью, и отразилось на мне более глубоко, чем должно было.

И снова не случилось ничего сверхъестественного, такого, что перевернуло бы мою и без того ущербную душу вверх дном. Просто в один из дней застала на пороге незнакомую дамочку, предварительно наткнувшись у забора на литой внедорожник с вывернутыми наружу колесами.

Она сидела на деревянной ступеньке, сунув под зад сумку от Шанель. Я шла от калитки (что не запиралась) к дому, и упорно рассматривала бузину, выросшую по бокам от вытоптанной тропинки, после недавнего дождя, вместо того, чтобы подумать о том, что, и главное — кто, меня ждёт. Так было, потому что где-то в глубине души я знала кто незнакомка и зачем она здесь. Знала, но упорно отвергала это знание.

Всё же, тропинка быстро закончилась — да и что там её было, метров десять.

Подойдя, уставилась сперва на сумку, а потом на женщину. Она не торопилась вставать, сидела себе, и меня разглядывала из-под дизайнерских солнцезащитных очков. На ее лице явственно проступала брезгливость пополам с недоумением.

Надо было признать — дамочка была хороша. Заметна тем самым лоском, ухоженностью, что выделяет ей подобных женщин из многотысячной толпы. Локоны струились по плечам и имели роскошный каштановый оттенок: хвастали красноватым, глянцево-натёртым переливом, как блестит отполированный каштановый бок в предзакатных лучах. Кому-то могло показаться высокопарным такое сравнение волос, но они воистину были шикарными, и я прекрасно знала, что такой эффект достигается регулярными походами в салон, ежемесячным ламинированием, кератиновыми масками и тщательным профессиональным уходом. Уже только за одну старательность в поддержании внешности на таком уровне, можно было уважать незнакомку. А ведь кроме волос у неё имелась идеальная фигура, что тоже нетрудно было разглядеть. Одета женщина была в лёгкий сарафан от известного за границей дизайнерского дома, что не скрывал стройных ног, тончайшей талии и изящного остального.

В целом она выглядела на миллион. И не то чтобы я оценила её из зависти, отнюдь. Она на самом деле была красивой, и всё в ней кричало о богатстве и высоком положении. Да и я, если честно признаться, даже со своими неухоженными кутикулами и отсутствием макияжа, проигрывала только в росте, ну и, пожалуй, в отсутствии брендовых шмоток.

Бренд признала легко, потому что выросла среди модных глянцевых журналов и кучи дизайнерского тряпья, слушала нескончаемые обсуждения новых коллекций, которые обновлялись четыре раза в год, и прочую болтовню родительницы с самыми модными и популярными людьми мира.

Так же, глядя на дамочку, что восседала на замшевом чуде своим тощим задом, догадывалась, что это точная копия моей матери. Один в один. Такие, как она — щебечут о пустяках, изводя мужчин до того самого состояния, когда платиновая карта с бесконечным лимитом становится искуплением и избавлением. Такие диво-девочки завтракают в Милане, обедают в Париже, а ужинают в Берлине.

И ещё, я вполне осознавала, что такие красотки не выпускают свою жар-птицу из рук. Они борются за нее до последнего вздоха, до последнего целого ногтя.

К тому же, стоило признать — есть такие жар-птицы, которые действительно стоят борьбы.

Я вздохнула. Пауза вышла за все рамки приличного.

— Здравствуйте, — поздоровалась, и прошла к двери, звеня ключами.

Незнакомка поднялась — изящно, как могут только особенно грациозные девочки, и прошла за мной в дом, вертя головой и морща хорошенький носик.

Я бросила пакет с покупками на разделочный стол, обернулась и встретилась с хищным взглядом голубых глаз. Без очков она оказалась младше, чем я предполагала: навскидку — не больше тридцати.

— Невероятно, — пропела незнакомка, блеснув белоснежными зубами, — убогая девица в убогой лачуге. Я думала, придется прорываться с боем, а тут…

— Вы кто? — перебила я.

Миндальничать и строить из себя воспитанную леди, было откровенно лень.

— Я? А ты еще не догадалась, потаскушка? — девица огляделась, скривилась брезгливо и снова мне в лицо посмотрела.

Надо думать, в атаку пошла.

Гадать было нечего, я прекрасно знала кто она такая, только не совсем понимала, чем вызван этот визит.

— Вы зачем приехали, и как вообще меня нашли? — поинтересовалась, подходя к раковине и подставляя руки под холодную воду.

— А что тебя искать, если твой адрес в Данином ежедневнике красным маркером отмечен, — повысила тон мачеха.

Ей-богу мне пора было рассмеяться. Знакомство получилось занимательным.

— Так, а ехали-то зачем? — настояла на своем, вытирая руки полотенцем.

— В глаза посмотреть хотела, проститутка ты малолетняя, — продолжила яриться новая Данилова жена, — я, его законная супруга, ехала за тысячу километров, чтобы патлы твои повыдрать и морду расцарапать, — выдохнула, набрала в грудь воздуха, а я рассмеялась ей в лицо.

Это было бы интересно. Правда. Я — выросшая на улице, колотящая соседских пацанов, и девочка-припевочка в костюмчике от Армани, катаемся по давно не метеным сеням. Цирк.

— Вы, поосторожней-то, — ответила, отсмеявшись и прищурившись, — желания, они имеют свойство сбываться.

Мачеха надменно фыркнула и задрала нос.

— Как часто он приезжает? — повелительно наклонив голову, спросила через минуту.

Видимо, отступать не собиралась.

— Раз в год, — совершенно честно ответила я.

По статистике — если считать от моего первого побега из дому, получалось как-то так.

— Что? — округлила яркие глаза девица, — да у него твоих фотографий по сто штук на сезон, причем все в разных ракурсах и позах, — снова раскричалась дамочка.

Я же в недоумении выгнула брови.

— На, смотри, — кинула на столешницу плотный коричневый конверт, из которого выскользнули фотографии, и скрестила руки на груди.

На снимках действительно была я. Не в подростковом возрасте, как думалось ранее, а запечатленная буквально на днях.

На одной из карточек я ела персик, сидя на крылечке. Ветер взметнул волосы, пришлось наклонить голову к плечу и убрать подальше фрукт. Черно-белый снимок был сделан издали и немного сверху, но увеличен в несколько раз, отчего были видны волосинки, запутавшиеся в ресницах от ветра. Я щурилась довольно от сладкой мякоти на языке, улыбалась, и как раз облизывала большой палец — стирая сок, когда щелкнул затвор. Фотография получилась откровенной в своей безыскусной простоте.

На второй, тоже черно-белой, одевалась, стоя у зеркала. Оголив спину, волосы были перекинуты на одну сторону — у левой лопатки виднелась аккуратная родинка. Из одежды на мне были только кружевные черные трусики. В отражении во всей красоте предстала грудь, лицо, со спокойным, еще сонным выражением: глаза были опущены на черный бюстгальтер, что как раз вертела в руках, и фотографу не удалось словить их выражения. Впрочем, это было бы лишним — снимок, сделанный из окна, и без того вышел до невозможного эротичным. Будто я позировала нарочно.

Остальные фотографии пролистала быстро. Они были цветные, и на каждой запечатлелась разная я: ела, спала, шагала по дороге с дурацкой почтальонской сумкой через плечо, разговаривала с людьми, ехала в трамвае, каталась на велосипеде.

Вот я закапываю глаза бездомному коту, а он вырывается, отворачивает морду и норовит цапнуть за руку задними лапами. У меня на лице решимость, сумка валяется на земле, из нее выглядывают газеты и даже число видно — двадцать третье мая. Впрочем, тот день я помнила и так: у недавно родившегося котенка загноились глаза и я, купив специальные капли, упорно пыталась эти глаза закапать. Гонялась за ним по всей околице…

На следующем снимке снова я: смеюсь, запрокинув голову, и держусь за плечо внука бабы Кати — одной из пенсионерок, кому приношу деньги. Рослый, чернявый паренек как раз приглашал на свидание, а я веселилась и не понимала, отчего он обижается. Наверное, просто отвыкла от подобных приглашений.

М-да. Отодвинула снимки в сторону, подняла растерянный взгляд на жену Даниила и спросила:

— Откуда это? Где вы их взяли?

— Из верхнего ящика его стола, — подбоченившись, ответила женщина, — ну так что, малявка, будем разбираться? И вообще — объясниться не хочешь?

Ее вид кричал о том, что она не собирается и шагу ступить в мою сторону, словно я была больной и заразной, не то что «разбираться». Но, задор подначивать и шутить — пропал.

Нашарила стул и села — не могла отойти от увиденного. Чертов Даниил, совсем спятил.

— Вас как зовут? — спросила я.

Если судить по фотографиям, да и по поведению, она ничего не знает, только подозревает. И приехала сюда только от обиды: как это, муж предпочел ей — красавице, какую-то непонятную замарашку.

— Оля, — дернула головой мачеха.

— Прекрасно, — кивнула я, — Оля, видите ли, отчим старается не выпускать меня из виду, вот и присматривает. Звонит иногда, (да, звонил, пока я не вынула батарею из телефона) но мы не виделись чуть меньше года, поэтому все ваши подозрения, они…

— Что? — перебила Ольга, поднося руку ко лбу, — кто? Отчим?

— Да, Даниил — он мой отчим, — кивнула я.

Неужели не знала? Ну не дура ли. Хотя, быть может, он убрал из зала наш семейный портрет. Чтобы лишний раз глаза не мозолил.

— Охренеть, — сказала мачеха и присела на корточки, хотя недалеко стоял стул, заваленный старыми газетами, — он убьет меня, — прошептала враз побелевшими губами и резко встала, — прости, прости, мне пора.

Ольга развернулась на каблуках и, схватив сумку, принялась сгребать фотографии. Ее поведение заставляло усомниться в умственных способностях: даже не спросила, почему это я полуголая на некоторых снимках и для чего Данил послал человека их сделать — столько, тайно. Я бы, как минимум задумалась — по отцовски ли Даниил любит?

— Что такое? — протянула, хотя прекрасно понимала «что такое».

— Если он узнает, что я приезжала, говорила все эти гадости, он убьет меня, — не слушая, пробормотала Ольга.

Больше того, — хотелось сказать мне, — если узнает, что ты рылась в его столе, то выдворит вон голую и босую. А вот касаемо наговора — зря. Ведь в точку попала — любовник, как есть — хотелось сказать, да, но я промолчала.

— Ты, ты — Мирослава? — подняв взгляд от стола, спросила Ольга, и прекратила беспорядочно рыться в сумке.

Она переменилась. Не просто потеряла боевой задор, но и как-то поблекла внешне. Неужели так боялась Даниила? С каждым взглядом у меня возникали новые и новые вопросы, например, что он делает такого, отчего Ольга дрожит.

Я кивнула, а она чуть было не схватилась за свои роскошные волосы.

— Он говорит о тебе каждый день, рассказывает, как возил в школу, как мазал зеленкой укус какой-то собаки, как вы катались на лыжах, — Ольга перечисляла, а я кивала и тайком поглаживала шрамик на руке от укуса соседского ротвейлера, вспоминая.

Да, так и было. Возил, мазал, катались. Все это было до того, как я в кровь кусала его губы, пока горячие руки задирали подол моей юбки.

— Данилочка рассказывал, что ты уехала путешествовать по стране и пробовать себя в разных амплуа. А я — дура, даже не сложила два и два. Он меня точно убьет, мне пора, и еще раз прошу — прости, — Ольга кинулась вон из дома, а я неторопливо вышла за ней на крыльцо.

И куда только ее изысканный лоск подевался — вон, как удирает, словно стая волчья по следам несётся. Скрипнули шины за воротами, через секунду на дорогу вырулил высокий джип, и, подняв столп пыли, скрылся за поворотом.

На этом можно было бы поставить точку, но бегством мачехи история не закончилась. Отнюдь.

В ту ночь не спала. Думала — как долго Даниил за мной следил? Если судить по фотографиям, весь год. И это осознание принесло болезненное любопытство — зачем следил, для чего хранил те снимки. Вслед за любопытством накатила тоска — по ласковым рукам и пылающему взгляду, по его протяжному, хриплому «Мира». И мачеха — точная копия предыдущей, зачем он только женился? Чтобы было кому его деньги тратить?

К утру надумала собирать чемоданы. Убегать. Снова.

Но, не успела.

Он приехал едва расцвело.

Залаял соседский пес, послышался близкий шум мотора, потом скрип тормозных колодок где-то неподалеку от забора, хлопок дверцы. Лязг калитки, тихие шаги по дорожке. Нетерпеливый стук по оконному стеклу.

Распахнула дверь как можно скорей, пока не перебудили соседей.

— Что она тебе сказала? — оттеснив от створки плечом и войдя в дом, спросил Данила.

— Ничего, — пожала плечами.

От него пахло дорогой свежестью, одет был с иголочки, но небрит: колючая щетина на щеках скрывала бледность кожи. Глаза лихорадочно блестели, нездорово. Сколько он в пути? Выехал чуть позже жены. Наверное, как только узнал, куда она отправилась. Пять часов в самолете, еще столько же — от соседнего городка на электричке, а потом, взяв машину напрокат — гнал, небось, что было мочи.

Устал, и по глазам это было видно. В груди у меня шевельнулась жалость, смешавшись с радостью от встречи.

Снова, это случилось со мной опять — стоило увидеть его, как сердце заколотилось, внутри все задрожало от счастья. Полетели в тартарары все зароки и обещания, данные в минуты душевной борьбы.

Какое же все-таки сильное это чувство — любви, жажды, потребности в человеке! Оказалось, что для того, чтоб пробудить во мне все эмоции, от которых убегала за тысячи километров — всего-то и нужно, что увидеть его. Вдохнуть аромат его туалетной воды, в глаза заглянуть.

Я бы все ему отдала — и что имела, и что нет. Простила бы и женитьбу эту дурацкую, и быть может, вернулась бы.

Если бы полюбил.

Если бы смог.

— Как это «ничего»? — нахмурился Даниил, — не молчала же. Ольга оскорбила тебя? Ударила?

— Конечно нет, — фыркнула я, — она просто-напросто показала фотографии, да поинтересовалась — что это у нас за родство такое странное. Нетрадиционное. Я сказала, что мы не кровные родственники, поэтому инцест отпадает.

Даниил еще больше нахмурился, покачал головой.

— Твой юмор как всегда сражает. Наповал.

— А кто сказал, что я смеюсь? — прошла мимо него, зажгла свет на кухне.

Даниил огляделся, будто обстановка была ему интересна. Поморщился. И когда только снобизмом обзавелся?

— Что там с фотографиями? — спросила между делом: кофе засыпала в турку.

— На память. Чтоб были, — весьма исчерпывающе ответил отчим.

— Ты зачем приехал? — обернувшись, спросила я.

— А что, не понятно? — неожиданно зло ответил Даниил, — к черту бросил все дела, чтобы на здешних динозавров полюбоваться.

Отвернулась. За кофе смотреть необходимо было. Чтоб не сбежал.

Через несколько мгновений горячие руки обхватили поперек живота, прижали с силой к твердому, горячему телу, остро пахнущему свежесрезанной осокой. Я зажмурилась, потому что боялась расплакаться — как последняя дурочка, прятала свои чувства от нас двоих. А еще — скучала. Так скучала, что стоило ему обнять, задохнулась от счастья. Откинула голову отчиму на грудь, выключила плиту с так и не закипевшим напитком.

— Мне тебя не хватало, — прижимаясь сильней, выдохнул в волосы Даня, — знала бы, как завидовал фотографу, потому что тот мог смотреть на тебя, обретаться где-то поблизости. А на снимках ты получалась такой счастливой, что мне было больно. Ведь ты не должна быть счастлива без меня.

Я не была — хотелось крикнуть мне. Не была!

Но вместо этого повернулась и лизнула его за губу, а потом, не давая и секунды опомниться, прижалась устами.

Бывают такие мгновения, когда от счастья кружится голова, а сердце в груди бьется так неистово, что хочется возликовать, пуститься в пляс или громко запеть. Когда Данила подхватил меня в ответ на поцелуй, когда его широкие ладони врезались в тело, и прикосновение рук опалило кожу, со мной случилось именно так. В самом, что только есть блаженстве, застонала ему прямо в рот.

Боги, как же он пах! Лимоном и горьким миндалем, еще чем-то неуловимым, очень мужским, отчего у меня пересыхало во рту — так хотелось лизать, прикусывать кожу, пробовать на вкус. Я не представляла насколько соскучилась по Даниле, пока он не втиснулся в личное пространство, наполняя воздух, меня — собой. Пока не ощутила его жаркие прикосновения — нетерпеливые, тягуче-сладкие.

О, как я извивалась, как прикусывала до крови губы…

На коврике было жестко лежать. Рябило в глазах от его разноцветных полосок, в живот впилась острая хлебная крошка. Зато нашлась невесть как закатившаяся за стол сережка. Потеряла ее с месяц назад, а теперь нашла, и вертела в ладони, задумавшись. Даниил курил свою самокрутку, забросив ногу на мою попу.

Хотелось кушать и плакать. И, пожалуй, стать автором пособия «От счастья до самобичевания за несколько минут».

Да, я была удовлетворенной, слегка охрипшей, но еще ощутимо недовольной собой. Этот возникший из ниоткуда подкожный зуд, мешал наслаждаться реальностью, не давал сосредоточиться и подумать. Он толкал на глупые поступки, и вместо того, чтобы порадоваться — Даня здесь, поглаживает по спине, щекочет кожу никотиновым дыханием, я размышляла о принципах.

О, если бы кто-то сказал мне тогда — к черту принципы, если они делают человека несчастным! Я бы выбила эти слова у себя на коже, зарубила бы их на носу. Но, тогда во мне бушевали гормоны, ревность, затаенная злость, и мудрым мыслям в голове не было места.

Лежала себе на тончайшем кухонном коврике, мерзла и думала, что есть люди, которые постоянно — изо дня в день наступают на одни и те же грабли. Со всех сил наступают, расшибая лоб черенком. Причисляла себя к этим «везунчикам», забывая поразмыслить, что эти несчастные люди с незаживающей раной на челе, просто идиоты. Можно ведь пойти другой дорогой, или убрать чертов инструмент, зашвырнув его далеко в кусты.

Что и говорить, немо предавать себя анафеме за глупость, было моим единственным талантом.

Даниил чувствовал недовольство. Все-таки он был мудрым мужчиной, кто прекрасно разбирался во всех этих психологических тонкостях.

— Просто возвращайся, — сказал, туша окурок об блюдце.

— Просто катись к чертям, — ответила, поднимаясь, и вспыхивая в миг, — или думаешь, что заняв старую комнату, позволю на досуге потрахивать себя, пока твоя женушка катается по Европе? Мы это все уже проходили, хватит.

— Я куплю тебе квартиру в городе, — пожал плечами отчим.

Зло натянула майку, рассмеялась таким себе горьким смехом, почти истеричным. Подозреваю, что смотрелось это некрасиво — мне никогда не была к лицу истеричность, потому что таким поведением до боли смахивала на покойную матушку. Но, тогда, в пылу скандала, было не до того.

— Так не будет, — по слогам произнесла, чувствуя, что не могу остановиться, — не буду твоей шлюхой, когда захотел, тогда и трахнул!

— А как будет? — тоже повысил голос Даниил, — будешь, как ужаленная носиться по стране, устраивая из своей жизни цирковое представление? Посмотри вокруг — разве можно так жить, в этой деревне, без элементарных условий? На себя посмотри — где твое жизнелюбие, убегаешь непонятно от чего!

— От тебя убегаю, — заорала я, — потому что ты не даешь покоя! Жить не даешь! Сколько можно меня преследовать?

— А как можно оставить тебя без присмотра, — закричал отчим, поднимаясь на ноги, — ты же совершенно чокнутая! Что стоит вернуться в родной город, чтобы я не бегал за тобой как собака, не нанимал людей следить, и ежедневно докладывать, как здесь обретаешься?!

— Это ты бегаешь? Ха-ха. Это я, завидев тебя вдруг ноги расставляю! — уже не контролируя, какие слова вылетают изо рта, орала я.

— Вот и возвращайся! Сэкономишь нам обоим силы, — устало, но упрямо заявил Даниил.

— Нет, — мотнула головой, — категорически нет, ведь ты взял в жены первую, подвернувшуюся на пути модельку, вместо того, чтобы дать нам шанс быть вместе!

— А кто уехал, не сказав ни слова, оставив лишь трусливое письмецо? Я, тогда как раз думал — может, и правда стоит плюнуть на скандал, и открыто обо всем объявить. Да вот только не успел.

— Чушь, — сбавив обороты, но все еще безмерно зло, ответила я, — мне не нужны были никакие публичные заявления.

— А что, что тебе было нужно? — прищурившись, спросил отчим, наклоняясь ко мне.

Стиснула зубы. Ни за что не произнесу эти слова вслух.

— Видишь, ты и сама не в курсе, — покачал головой отчим.

— Да что ты за человек такой! — опять закричала, в отчаянии закрывая глаза. — Просто полюби меня! Полюби!

Воцарилась пауза. Такая оглушительно тихая, какая может быть между взбешенными людьми, да еще и в умиротворенные шесть часов утра. А потом Данила ответил свистящим шепотом:

— Так это я тебя не любил?

Глаза распахнулись сами собой. Что это был за поворот! Прямо голливудские сюжетные перипетии.

— Убирайся, — легко топнула ногой, показав рукой на дверь, — и никогда больше не приезжай, потому что я убью тебя, если еще хоть раз увижу.

Отчим усмехнулся. Криво, как по обыкновению любил улыбаться.

— Наши расставания до абсурдного одинаковы. Разнообразь их, милая.

— Ненавижу, — ответила я, и в тот момент действительно ненавидела.

— Брось, — ответил отчим, — мы оба знаем, что любишь. Так сильно, что никогда не сможешь полюбить кого-то еще.

Что стоило ему вместо этих слов сказать другие? Например, — «Я разведусь с Ольгой, буду твоим, только возвращайся», или: — «Прости меня, я во многом был неправ», а еще лучше — произнести и то, и другое, вместе.

Но, передо мной стоял тот самый Даниил, кто заработал свои миллионы до двадцати пяти, кто не прогибался перед людьми, а шел в лобовую атаку, в пыль кроша конкурентов. Кто не имел в лексиконе слов сожаления и не привык извиняться. Тот самый Даниил, кто не давал слабины и не снимал маску отрешенности даже в постели с любовницей.

Он промолчал, не силясь исправить то, что было разрушено — до самого основания. Поэтому я отвернулась и ушла в спальню, а через несколько минут услышала хлопок входной двери. Спустя еще парочку, послышался шум мотора.

— Ну и катись, — прошептала, падая на кровать.

В позе морской звезды я пролежала не так уж долго. Немного поплакала, еще чуть-чуть бездумно поглядела в потолок. А к обеду успела рассчитаться с работы и собрала немногочисленные пожитки.

Да, я снова бежала, куда глаза глядят. Как хомяк беспрерывно бежит по своему колесу, так и я удирала с насиженного места, после бурных встреч с возлюбленным. Эта дурная привычка пристала, как нехилый клещ. Но, ничего не могла поделать — тело просило движения, а душа — перемен.

Провожать меня вышли соседи.

Тетя Таня была на удивление тихой, даже вызвалась подвезти до вокзала. Дядя Толик глядел с надеждой, и ее причина выяснилась, когда обнял на прощание: попросил на ухо одолжить двадцатку на пиво.

— По почте вышлю, — почесав нос и сунув купюру в карман, кивнул сосед.

Я махнула рукой и бросила сумку в багажник.

— Ты это, — сказала по пути к месту назначения, Татьяна, — дала бы ему еще шанс. Судя по всему, неплохой мужик, да и любит тебя — непутевую. Ты подумай — стал бы мотаться, если б не любил? И не сердись, что крики ваши слушали — волей-неволей, ты ж знаешь.

Я вздохнула, пожала плечами и отвернулась к окну. Может и любит. Да только не так, как мне нужно.

Мы обнялись с соседкой на прощание — тепло, раз и навсегда расставаясь.

Села в автобус и отбыла куда-то на юг.

Меняла города, имидж, образ жизни, работу. Время летело. Больше мы с отчимом не виделись, хотя он исправно звонил, писал, напоминая, что не выпустил из виду. Угрожал, если ходила на свидания, подчеркивая, что ревнует и не собирается давать полноценной свободы. Я такое поведение позволяла, поскольку не особенно хотела заводить какие-либо отношения — никто не был нужен. Кроме него, разумеется.

И так длилось, длилось.

Я открыла глаза, но рук не убрала. Руслан смотрел на меня, не моргая.

— Почему, почему ты не хочешь отдать мне эту любовь? Она ведь не приносит ничего кроме боли, — прошептал пересохшими губами.

Я не знала почему. Может, потому что кроме нее у меня ничего не было. Ничего такого, ради чего стоило бы жить.

И, наверное, поэтому сама перевернула монетку — наглым образом обманывая судьбу, насильно оставляя себе это уродливое чувство.

— Мирослава, — покачал головой мой инопланетный гость, — я сыт и не хочу больше боли.

— Хорошо, — ответила, — помоги прилечь, голова кружится.

После нескольких часов дремы, Руслан разбудил на обед.

Умываясь наспех, думала, что заказал пиццу, но реальность превзошла все ожидания. Руслан сварил мясной соус — наваристый, томатный, со специями и большими кусками мягчайшей телятины.

— Как? — забывая жевать, стучала ложкой об зубы.

Руслан улыбался.

— Очень просто. Заказал продукты, когда их привезли, открыл в интернете рецепт и дело пошло.

— Такого вкусного соуса я никогда не ела, — призналась совершенно честно, — и это огромный комплимент, поскольку до этого дня самыми вкусными блюдами считались те, что готовил отец.

Да, папины блюда, родом из детства — каши с тушенкой (рецепт былых армейских будней), жареная картошка с грибами, отбивные — такие сочные, что приходилось облизывать пальцы от стекающего жирного сока, навсегда остались лучшими. Нигде и никогда больше я так вкусно не ела.

— Спасибо, — помолчав, ответил Руслан, — это меньшее, что могу сделать в благодарность.

— Все же, такое человеческое чувство не чуждо тебе, — подняла глаза от тарелки.

— Выходит, что так. Еще мне жаль, что напомнил тебе об отце. Я видел мельком — эта боль, она примешивается к остальной. Прости, Мирослава.

— Ничего, — отставив в сторону посуду, ответила я, — боль по умершим, горячо любимым родным естественна для моего вида.

— Я понял, — кивнул гость, — тебе, правда, понравилось? — показал глазами на тарелку.

— Да, очень.

— Рад, и оказывается, это приятно — угождать.

Улыбнулась. Знал бы он, как приятно любить и быть любимым. Только вот мы с ним — как раз те, кто не в силах насладиться этой радостью в полной мере.

После обеда было решено отдохнуть и расслабиться. Мы устроились на кровати, включили на ноутбуке «Менталиста» и посмотрели подряд около восьми серий. Смеялись над героем Саймона Бейкера, и время провели замечательно.

За окном стемнело, когда Руслан сказал:

— Мне пора.

— Надолго? — спросила, ища глазами укатившуюся на пол конфетку «M&M's».

— Думаю, навсегда, Мирослава.

Резко подняла взгляд, в тайне надеясь, что он это не в серьез. Боги, я так привыкла к своему инопланетному гостю, к своей яркой галлюцинации. Отпустить его казалось невозможным.

— Почему? — выговорила непослушными губами, — Здесь ведь столько всего — на Земле. Ты мог бы остаться надолго.

Руслан улыбнулся, и я поняла, что просить задержаться, уговаривать — дело зряшное.

— В духовке остался мой прощальный подарок для тебя, — шагнул к постели, наклонился и продолжил, глядя в глаза: — еще, знаю, что все у тебя будет хорошо, не грусти, Мирослава. Побольше желай, загадывай, помня — все возможно. Абсолютно все.

Поглядев с улыбкой, Руслан поцеловал меня в лоб и тут же растаял. Даже не успела обнять его.

В духовке томилась румяная, пышная запеканка. Та самая, о которой я горевала на берегу озера — сладчайшая, с фруктами.

Обняв себя руками, расплакалась, от всей души пожелав своему странному, доброму гостю — счастья.

Без Руслана стало пусто — серо, непривычно. Теперь, когда я знала о существовании таких созданий — почти сверхъестественных, обычные люди со своими проблемами казались банальными, противными, напоминали суетой снующих жуков в куче перегноя. Чтобы никому не было обидно, себя тоже причисляла к общему копошению, представляя черным жуком-носорогом: мерзким и пузатым.

Он — этот загадочный инопланетянин, за такой короткий временной период, успел стать другом. Тем, кому я смогла доверить все беды и переживания, с кем просто спала в одной постели, без логичного продолжения.

И все же, я продолжала жить.

Через некоторое время, вернулась в клуб, объяснив свой порыв уволиться гормональным сбоем. Максим слегка погневался и принял обратно в штат. Кабинет (тот самый) мне доверили не сразу, но через месяц все-таки дали добро, поскольку Верочка на работу так и не вышла — написала заявление по собственному желанию.

Пока что постоянного гостя, кто закрепился бы в кабинете — не было. Там изредка отдыхал стареющий депутат, еще появлялся меценат — известный покровитель здешних музеев, в остальное время на рабочем месте было пусто. Я стирала кисточкой пыль с полюбившегося кондиционера-картины, по ходу дела душевно переговариваясь с дамой, а еще вспоминала наше знакомство с Русланом.

Дни летели.

На первом этаже жизнь кипела куда более бурно. Мальчишники с именинами сменяли друг друга, и скучать не приходилось никому: гости веселились, коллеги трудились не покладая рук.

В один из рабочих будней в зале Антона случился турнир по шахматам. В виде исключения сие событие разрешилось осветить местным СМИ.

По привычному для себя распорядку, (когда кабинет пустовал и был тщательно убран), сидела в баре. Предполагалось, что в «свободные вечера» буду помогать основной смене. И я помогала, как могла: пила кофе с сиропом «Амаретто», краем уха слушала болтовню приятеля, порой кивала и следила за ловкими пальцами, что натирали бокалы до хруста, до бликов. Еще одной пары рук стекло просто не выдержало бы.

Лишние столы из зала вынесли, оставив несколько у стены и еще пару в центре — для игроков. Шахматы были тщательно протерты и расставлены на доске, напитки и легкие угощения ждали гостей на щедро накрытом швецком столе. Игроки потихоньку съезжались, пресса тоже не заставила себя ждать. Оператор — высокий мужчина с тяжелой на вид камерой на плече, крутился волчком, снимая обстановку. Репортера пока видно не было.

Я уже хотела подняться с места, чтобы удалиться до того, как турнир начнется. Поскольку не собиралась попадать в кадр или следить за игрой и напряженными взглядами соперников, скрестившимися на доске. Все это было слишком скучно. Взяла со стойки блюдце, на котором стояла моя чашка, с намерением вымыть в комнате отдыха, чтобы не добавлять Антону работы, как замерла с посудой в руках, потому что услышала знакомый голос.

— Света сюда больше, Саша, и снимай лучше с правой стороны — это более выигрышная сторона лица.

Я обернулась и въелась взглядом в дамочку-репортера. Она стояла боком ко мне, продолжая что-то выговаривать оператору, который беспрестанно кивал. Первая мелькнувшая мысль: обозналась? Второй явилась иная: неужто совпадение?! По своей недоверчивой натуре я мало верила в совпадения, поэтому решила, что либо это происки Даниила, либо она снова решила пообщаться. Откинув удивление от того, что она вообще работает, да еще и на телевидении, я отставила чашку в сторону. Антон как раз ушел в подсобку за новой бутылкой виски, поэтому ничто не мешало переброситься со знакомой парой фраз. Прятаться или делать вид, будто ее не признала, по моему мнению, было глупо, оттого, я решительно махнула рукой:

— Ольга!

Мачеха прервалась на полуслове и повернулась. Могу с уверенностью сказать, что ее глаза удивленно распахнулись. Значит, все-таки совпадение — одно на миллион.

— Здравствуй, — кивнула Ольга и, махнув рукой, отпустила оператора продолжить съемку интерьера.

Она ничуть не изменилась с нашей последней встречи — была так же изысканно одета, сегодня: в безукоризненно белую рубашку, заправленную в строгую серую юбку зауженного кроя — ровно на два пальца ниже колен, черный пиджак с кожаными вставками и острыми плечами. Образ завершали молочного цвета лодочки, стильная прическа и яркая помада винного оттенка. Ольга по-прежнему имела безупречные волосы, кожу, улыбку, только похудела больше — на лице резко выделились скулы и глазницы. В целом же, супруга Даниила продолжала выглядеть на миллион.

— Вы прекрасно выглядите, — совершенно честно сказала я.

— Спасибо, — склонила голову в ответ.

В ее глазах читалось: «мне плевать, что ты обо мне думаешь».

— Ты тоже ничего, — медленно моргнула мачеха, — гораздо лучше, чем в прошлую встречу.

— Как поживает дорогой отчим? — спросила, проглатывая издевку, и не от покорного нрава, а оттого, что мне точно так же было наплевать на ее мнение.

— Не имею ни малейшего понятия, — поджала губы Ольга, — мы уже год как в разводе.

— Вот как, — протянула я, совершенно не зная, что дальше сказать.

Утешать было делом неблагодарным, поскольку она вряд ли нуждалась в утешении. По сути, я совсем не знала, какие у них с Даниилом были отношения: ни как жили, ни по какой причине расстались. Да и, положа руку на сердце, никакой жалости к бывшей мачехе я не испытывала.

— Впрочем, в последнее время перед разводом, если тебе интересно, он завел очередной роман с какой-то секретаршей — то ли своей, то ли с одной из топ менеджеров кампании, — Ольга криво улыбнулась. — И все продолжал рассказывать о тебе в порывах искренности, которые случались, но крайне редко.

— Да? — подняла брови я, жалея, что вообще затеяла этот светский разговор.

— Ну, я узнала, что ты по малолетству была сложным подростком, что терпеть не можешь куриный бульон, и всякое в таком духе, — Ольга откровенно насмехалась.

— Не знала, что Даниил сентиментален, — развела руки, — ну, что же, приятно было увидеться, — слегка покривила душой. — Сегодня у нас будут именитые гости, желаю непринужденной обстановки в работе.

Ольга в ответ кивнула, а потом вдруг тронула меня за руку:

— Вы ведь были любовниками, верно? — впилась взглядом — бритвенно острым.

Я пожала плечами — не опровергая, и не соглашаясь. Пусть думает, как хочет.

— Ты бы видела, что он устроил после того, как я вернулась из того села, где ты жила. Никогда его таким бешеным не видела. Орал, что я не имела права к тебе ездить, вообще рта в твоем присутствии не смела открывать, — Ольга передернула плечами, вспоминая. — Жуть что было. И я думаю, — она крепче стиснула пальцы на моей руке, — что так защищают только любимых. Не просто доставшихся по наследству детей, а любимых совершенно не отцовской любовью. Да и вернулся он из своей поездки на день позже меня — какой-то хмурый, всколоченный. Не у тебя ли был?

— Приятного вечера, снова пожала плечами, отнимая руку.

— Занятный бы получился материал, — бросила в спину Ольга, — те фото, где ты голая — на первой полосе, и статья на развороте о нетрадиционной любви известного бизнесмена к приемной дочурке.

Я обернулась через плечо.

— Тогда он задушит вашу карьеру. Или, быть может, — на мгновение подняла глаза к потолку, — даже не карьеру, а лично вас.

Ольга смотрела прямо, но затем опустила глаза, принимая мою правоту, а я прошла к барной стойке, взяла посуду и ушла в комнату отдыха для персонала.

Для чего только к ней подошла? Из кучи издевок узнала, что Даниил теперь не женат. Только, что дает эта информация, если всё еще слишком сложно — сам черт сломит в наших «отношениях». Может быть, извести о том, что он холост — в некотором роде развязывает мне руки? Ересь, но это непонятное облегчение от известия — словно петля на горле ослабела, не подлежало трактовке.

В комнате отдыха было прохладно и пусто. Я поставила на стол злосчастную чашку, с которой носилась по клубу, как с писаной торбой, села на диван. В каком-то глухом раздражении запустила руки в волосы.

Приехать к нему? Сдаться? Вот так заявиться и сказать: «ну и черт с тем, что не любишь», а потом терпеть его переменчивое настроение и многочисленных любовниц. Да, — хмыкнула мысленно, — и через год-другой взять да и удавиться толстым шнурком на крючке в ванной.

Я прикорнула на служебном диване. И никто кроме дурацких мыслей, не тревожил меня до рассвета.

Сперва сон не шел.

Все скитания, мотания по большой стране туда-сюда вдруг показались такими глупыми, что я заскрипела зубами. Чего добилась? Ничего. Совершенно ничего. Не стала успешной, не нашла уютного уголка, в котором захотелось бы навсегда остаться, не избавилась от бесполезной, выматывающей все силы, любви к отчиму. Не нашла «себя», не нашла дело, каким бы захотелось заниматься.

Столько лет промотать — талант нужен. Вот оно, мое предназначение: попусту тратить жизнь, размениваясь по мелочам.

Уезжая из особняка Данилы, я красивыми словами обещала себе всё: и радугу, на которой будут плясать единороги, и безмятежную жизнь, полную радости.

И что? Ни-че-го.

Лежа на жестком диване, я кусала губы, разглядывала безупречный потолок и ненавидела себя. Со всей горячностью, на которую только была способна. Дура, — кляла себя мысленно, — что делать станешь?

Эта внезапная встреча с его бывшей женой всполошила. Посмотрев на нее — всю из себя успешную, я вдруг осознала, как жалко выгляжу в этом дурацком служебном наряде наподобие монастырского облачения. Поняла, что весь этот семигодичный бег — не что иное, как тот же глупый подростковый бунт. Никому не нужный. Бессмысленный.

В пустую всё.

Как любила, так и люблю.

И когда пределы ненависти к собственной персоне просто зашкалили, в голове всплыла фраза моего дорогого желтоглазого инопланетянина.

«Желай. Помни — всё возможно».

И я пожелала. Так яростно и горячо, что пока формулировала, впилась ногтями в ладонь до кровавых лунок.

Смежила веки в полном изнеможении, и, хвала небесам, сон-избавитель явился.

Удивительное дело, но я отлично выспалась на узком диване в служебной каморке. Никто не тревожил, не будил, не топал и не хлопал дверьми. Проснулась от легкого внутреннего толчка — открыла глаза, встала. Голова была ясной, без обвинительных мыслей в свой адрес. Я умела прощать, и пусть себя — в последнюю очередь, на этот раз удалось сделать это за несколько часов, причем подсознательно.

А еще знала — то, что пожелала — сбудется.

Переоделась, отыскала в сумке ключи от машины и, зажав их в руке, вышла из комнаты отдыха.

Шахматисты разошлись, но из среднего зала еще слышалась музыка. По пути во двор встретила сонного Антона, махнула ему приветливо, а он буркнул что-то о счастливых засонях, что сладко посапывали всю ночь, и отсалютовал зажатым в руке полотенцем.

На улице было оглушительно тихо и холодно, а еще — непередаваемо красиво. Осень отступала перед морозной зимой и в воздухе застыла студеная влага. Я вдохнула холод полной грудью и остановилась на дорожке. Подняла голову к светлеющему небу: предрассветные лучи слегка озарили горизонт на востоке. Заметила тонкий серп месяца, еще не успевшего уйти с небосклона. Огляделась, обратила внимание на посеребренную инеем жухлую траву, темные силуэты деревьев поблизости, недалекую гладь озера — сейчас черного и ровного, как старое зеркало. Вечнозеленый лес за ним: со стройными елями и колючим лапником.

Еще раз вздохнула.

Уходить не хотелось, но еще больше не хотелось застать полноценное утро, когда из клуба принимались выбираться шумные компании — подвыпившие и голосящие на всю округу. Вот бы взять и остановить время хоть бы на чуток, надышаться, наглядеться. Побыть наедине с величественной и бесконечно прекрасной природой, да только, кто же наделит такими чудесами.

Редко когда на меня накатывало подобное настроение: умиротворение и благоговение перед чем-то большим, чем человек. Может быть, нужно было чаще высыпаться, или прощать, находя компромиссы. А еще лучше, верить в счастливое будущее, в розовых пони и крестных-фей. В инопланетян, в конце концов.

Я еще раз посмотрела на пар, исходящий от земли, огляделась, и, вертя на пальце ключи, направилась к парковке.

Необходимо было все обдумать: как поступить правильно, чтобы все желаемое непременно сбылось.