Разрушь меня

Глава 1, 2004. Личный ад

– Сверни на чертову дорогу слева!

– Я и так знаю, куда ехать, Катя, не надо кричать.

Я засовываю наушники поглубже и прибавляю громкости, чтобы не слышать происходящего.

В ушах играет популярная мелодия модного исполнителя, который внушает мне, что «небеса плачут потому, что они не вместе». Обычно, она пронимает меня на романтику, но сейчас в душе только безысходность.

Меня едем черт знает куда, а точнее, к нему на куличики. В дом бабушки, которую я никогда не видела – она умерла ещё до моего рождения.

У отца что-то пошло не так с бизнесом, и нам всем необходимо «залечь на дно». Именно это выражение он использовал, когда мы решали, куда именно отправимся. Мама, разумеется, хотела в Испанию – место, которому принадлежит её душа. Но это нам не подходило, потому что у папы, помимо проблем с «братками», были ещё и нелады с законом. Мне всё это казалось чем-то далеким и невозможным, скорее ситуацией из какого-то детектива, поэтому я не сильно переживала. Папа, в принципе, тоже старался делать из всего этого каламбур, а потому я окончательно успокоилась. До того момента, как мне сообщили, что мы уезжаем в Ласточкино.

Итак, деревня. Хуже того, деревня в самом начале июня, когда я только разделалась со школьными экзаменами, и планировала провести лето, предаваясь блаженному безделью. А ещё хотелось влюбиться. Без оглядки, так как об этом писали в песнях и показывали в фильмах. Самое время, потому что мне семнадцать лет.

– Вот! Вот этот поворот, я помню! – мама почти переходит на крик, тыкая пальцем к сторону покошенного здания с выцветшей надписью «магазин».

Холодок проходит по спине, когда я вижу мужчину в грязной одежде, выходящего из-за железной двери. В руках он сжимает стеклянную бутылку с прозрачной жидкостью и деловито направляется к дому через дорогу. Несмотря на то, что сейчас не больше трех часов дня, что-то в повадках мужчины подсказывает мне, что горячительную жидкость он планирует распить в самое ближайшее время.

Легонько постанываю, убирая плеер в сумочку. Романтического настроения мне уже явно не поймать в текущей атмосфере.

Похоже, что мы где-то близко, и это пугает больше всего. Господи, да если здесь ошиваются такие личности, то лучше бы мне не покидать территорию дома.

– Лиза, ты там как? – мама поворачивает ко мне красивое лицо, вспомнив обо мне впервые за четыре часа пути. До этого она была слишком занята препирательствами с папой.

– В порядке, – отзываюсь я, выдавливая из себя жалкую улыбку.

Им и так нелегко, не хочу усложнять и без того нелегкое решение – покинуть привычную жизнь своим упадшим духом.

Мама никогда не отличалась особой проницательностью, а потому коротко кивает и отворачивается обратно, смотря сквозь лобовое стекло папиного внедорожника. Материнский долг исполнен.

От магазина мы поворачиваем налево, а затем направо, аккуратно объезжая выбоины на разбитой асфальтированной дороге, вдоль которой по обе стороны рассыпаны одинаковые незамысловатые двухэтажные дома с огороженной территорией.

Типичная деревня. Люди, занимающиеся своими делами в огородах, с интересом разглядывают наши черную иномарку, медленно проезжающую мимо них.

Как я успеваю заметить, наша машина, слишком дорогая для здешних мест, привлекает к себе излишне много внимания.

Взгляд улавливает группу детей, лазающих по бревнам, и я наблюдаю за их непосредственностью, когда папа тормозит возле последнего дома в конце дороги. Приехали. Дальше только глухой лес.

– Вот мы и дома, – мама старается казаться жизнерадостной, а мне всё больше не по себе.

Выхожу из машины, вдыхая аромат летних цветов и скошенной травы. Наш дом выделяется из общей массы построек, которые мы проехали.

Трехэтажный, из выцветшего кирпича, огороженный глухим деревянным забором, он выглядит неприветливо и напоминает мне тюрьму.

– Это наш дом? – на всякий случай уточняю я.

Я всё ещё надеюсь, что папа скажет «ну нахрен» и повернет обратно, отвезет меня в настоящих дом, наш родной, забыв об этой глуши.

– Да, детка, можешь выбрать любую комнату, – ободряюще улыбается отец, потрепав меня по плечу. – Захвати с собой пакет с продуктами, – добавляем он и вразвалочку направляется к дому, ступая по разбитой плитке вдоль стены.

Это конец. Крах всех моих надежд на это лето.

Всё ещё надеясь, что я проснусь от этого деревенского кошмара, я послушно цепляю рюкзак на плечо из открытого багажника и понуро плетусь к дому за родителями, которые уже пытаются вскрыть железную дверь старым ключом.

– Осторожно!

Едва я отхожу от машины, выходя на разбитую дорогу, на меня налетает парень на велосипеде, тормозя буквально в сантиметрах от моего тела.

Я даже роняю пакет с продуктами на землю и визжу для профилактики.

– Все нормально?

– Чуть не убил! – поспешно наклоняясь, чтобы собрать рассыпанные яблоки. Сердце всё ещё учащенно бьется, пока я наблюдаю, как его руки, перепачканные чем-то черным, собирают фрукты обратно в пакет.

– Не заметил тебя. Ты вышла из-за машины прямо на дорогу слишком резко.

– Потому что я планировала в дом свой зайти! – взвиваюсь я, не услышав даже извинения от этого хама.

– Твой дом? – голос звучит так удивленно, что я впервые решаю поднять на него глаза.

Старая футболка, перепачкана черным, как и его руки с лицом. Это напоминает мне рабочих с шиномонтажа, куда мы заезжали с отцом, а потому я делаю вывод, что парень заляпался именно машинным маслом. Плечи у него широкие, телосложение мощное, как у человека, занимающегося физическим трудом. Лицо простоватое, жесткое, с глубокими голубыми глазами, так же придирчиво изучающими меня, как и я его.

– Ну вот, что, – небрежно отвечаю я, резко выпрямляясь, – у меня ещё куча дел.

– Надолго к нам?

Это я игнорирую, стараясь идти, не показывая, что еле тащу свой рюкзак и сумку с продуктами.

«К нам», – значит, местный.

Перехожу через дорогу, ныряя в калитку. Господи, да у нас тут просто полевые джунгли! Весь участок порос непроходимой травой, достающей мне местами до пояса.

– Стой! Ты одно яблоко забыла! – его голос откровенно смеется, и я оборачиваюсь, гладя как он всё ещё стоит на дороге, правда, успев поднять старенький велик, и протягивает мне яблоко.

– Себе оставь, – бурчу я, вызывая его смешок.

– Ну, как скажешь, – он откусывает здоровенный кусок, прямо так, даже не помыв его, почти по-дикарски, – ещё увидимся!

– Надеюсь, что нет, – бубню я себе под нос.

Даже если он это слышит, то виду не подает. Когда я открывая тяжелую дверь в дом, и краем глаза смотрю в сторону калитки, бесящего парня там уже нет.

Не знаю, что именно так меня в нём раздражает: уверенность, граничащая с наглостью, которой незнакомец просто пышет, ухмылочка с толикой превосходства, или покровительственный тон, которым он со мной разговаривал.

– Здесь всё так, как я и помню! – доносится до меня преувеличенно-восторженный голос матери откуда-то из глубины дома.

Похоже на то, что они с папой делают обход новых владений. Моё настроение падает всё ниже по мере продвижения вглубь дома. Слева от прихожей находится гостиная с местами обуглившимся кирпичным камином. Слева, возле окна, лестница, ведущая на второй этаж. Прямо по курсу жилая комната со старой кроватью и клетчатым пледом на ней. Справа от меня кухня с длинным прямоугольным столом.

Захожу на кухню, чтобы поставить пакеты с едой возле старого холодильника.

Здесь пахнет сыростью и безысходностью. Старинная мебель, телевизор – всё покрыто толстенным слоем пыли. Хочется чихать и плакать. Подхожу к раковине, в глубине которой прочно въелась ржавчина, и поворачиваю ручку крана. Он плюётся ржавой водой, и я жду, когда же пойдет чистая, чтобы хотя бы помыть руки.

– Как тебе здесь? – мама залетает на кухню, вставляя в розетку вилку с проводом от холодильника.

Мамина идеальная укладка на блондинистых волосах смотрится просто нелепо в этой обстановке, как и её брендовая одежда, как и моя, как и все мы, в целом.

Мы больше похоже на неуместные предметы интерьера для этого места.

– Мы не можем вернуться, да? – тихо спрашиваю я, всё ещё ожидая появления воды нормального цвета из крана.

Мама на секунду замирает, прекращая свою бесконечную деятельность:

– Нет, Лиза, не можем. Ты ведь знаешь, у папы проблемы…

– Да, конечно, – рассеяно выдаю я, беря в руки засохший кусок мыла, лежащий здесь бог знает сколько, – я просто на всякий случай спросила.

Глупый вопрос. И наивный.

**

В деревне у нас, как оказалось, куча родственников. Хотя, все здесь приходятся друг другу какой-нибудь водой на киселе, поэтому удивляться я не стала. У моей прабабки было восемь дочерей и трое из них перебрались в Ласточкино, отсюда и ненужные мне родственные связи.

Нет, против двоюродной бабушки Лиды я ничего не имела. По сути, только она сделала моё пребывание в этой заднице сносным. Я ходила к ней каждый день и слушала истории про её молодость, ужасы войны и родственников, разъехавшихся по всему миру, о которых до этого я даже ничего и не знала.

А вот её «внучки» особой отесанностью не отличались. Мне хватило одного взгляда на полупьяного подростка с белесыми волосами и грубыми чертами лица, словно топором рубленными, чтобы понять, что друзьями нам не стать. Санька же, так звали внучка, напротив, оглядел меня хищным взглядом (слишком откровенным для взгляда на «сестру», как представила меня бабушка Лида), и изрек что-то такое, что мне потребовалось время, чтобы понять, что это вообще русский язык.

Занятное дело, мы вроде не так далеко от Москвы, а ощущение такое, что нахожусь я в какой-то таежной глуши.

Отходить далеко от дома я откровенно боялась. Особенно после встречи с Саньком. Воображение подсказало мне, что в Ласточкино обитают исключительно подобные ему, а потому инстинкт самосохранения отказывался покидать тупик, в котором располагался наш дом.

Бабушка Лида жила всего через дом от нас, но и это расстояние я преодолевала с опаской, потому что сумасшедший пёс Санька носился по округе без поводка и ошейника, чем порядком меня нервировал.

Собственно, так я и провела несколько недель – днем читала книги, которых с избытком захватила с собой из Москвы, потом ходила к бабушке Лиде, а вечером смотрела рябящий телевизор, который транслировал только один канал.

Родители не напрягали меня уборкой в доме и на территории, то ли решив, что мне и так достаточно стрессов, то ли не желая делиться работой, которая в какой-то момент должна была иссякнуть и тогда уже непрошенные мысли снова вернутся в голову, а с ними и вопрос: «какого черта мы тут все забыли?»