Разрыв

Глава 22

Пока я пытаюсь уснуть, я думаю о медсестре, которая следит за жизненно важными органами Роуэна. Мне показалось, что она первого поколения, а может быть, и нет. Может она просто человек, который родился и достиг определенного возраста. Может, она просто обычная. Какая мысль. Я слишком устала, чтобы мечтать.

Стук в дверь заставляет меня проснуться. Дневной свет наполняет комнату через стеклянную стену и мне приходится прикрыть глаза.

- Рейн? – это голос Роуэна – Ты не спишь? Могу я войти?

- Да – говорю я приподнимаясь и садясь.

Он закрывает за собой дверь и садится на край кровати. Видеть его сейчас с блестящими глазами и теплым цветом лица, я бы никогда не подумала, что вчера вечером он был в ужасном состоянии.

- Я сожалею, что тебе пришлось это увидеть - он пожимает плечами, снимает рюкзак с плеч и расстегивает один из карманов. У рюкзака эмблема лотоса. – Доктор Эшби рассказал мне сегодня, что ты прошла ту же процедуру. Он сказал, что хотя это было не совсем по доброй воле, все было исключительно хорошо.

Исключительно хорошо. Как Вон сумел убедить моего брата, что все было хорошо? Что еще хуже, я начинаю понимать методы Вона. Я начинаю видеть другую сторону медали: врач который не жалеет сил, чтобы спасти мир, и назойливая сноха, которая подрывает его попытки и должна быть сдержанной, даже под наркозом если потребуется, потому, что мир висит на волоске. Я не знаю, что хуже: помогать бывшему свекру или вернутся в умирающий мир, который я всегда знала. Во мне пробуждается большее, я полна божественного и ужасающего ощущения, что что-то внутри меня изменилось.

- Он признает, что с его стороны было не правильно держать тебя в неведении о том, что он делал – Роуэн смотрит вниз, когда говорит, его тон практичный, но я знаю его, и знаю, что он раскаивается. Что не смог защитить меня. Что позволил себе поверить, что я была мертва. – Когда мама и папа умерли, я сдался, поверив во все, во что они посвятили свою жизнь. А затем однажды ты исчезла, мне потребовалось некоторое время, чтобы откапать вещи, которые мы с тобой захоронили. Не скажу, что я горел желанием узнать и понять их исследования. Я просто хотел почитать их записи. Я хотел вспомнить каково это, принадлежать им…

- Роуэн…

Он продвигается по кровати на дюйм, пока не оказывается рядом со мной. Тетрадь нашей матери в его руках.

- Я всегда опекал тебя – говорит он – Но я не должен был. Ты не более ребенок, чем я – на самом деле я старше его – У тебя есть право это увидеть.

Он открывает тетрадь так, что она накрывает обе мои коленки. Пока я не вижу слов, я вижу только его руки, ободряющие, но потом они исчезают, словно открывшееся шторы. Я никогда прежде этого не видела, и не знаю, что это такое, но узнала бы подчерк своей мамы на любом документе. Я нервничаю и не могу разобрать слова, для меня занимает это несколько секунд, чтобы их прочитать. Как обычно, смысл ее слов не совсем понятен мне. Мой брат был единственным, кто понимал науку. Но я стараюсь, чтобы понять. Я читаю и перечитываю несколько страниц о теме и предмете «Б», которые видимо были детьми, рожденными в лаборатории, где работали мои родители. Объект «А», девочка, громко плакала, хотя так и не научилась говорить. Объект «Б», мальчик, не дал никаких признаков того, что чувствовал присутствие кого-либо. На пятой странице, оба субъекта погибли. Первое поколение моих родителей уничтожили проект «Механический сад». На шестой странице есть фото этих детей. Они лежат рядом друг с другом на кровати, вялые и бледные. Я могу с уверенностью сказать по их взгляду, что они слепы. Прежде чем мой брат и я родились, наша мама много раз рожала близнецов, которые жили в течении пяти лет. Я никогда не видела их до этого момента, и я хотела бы вернуть все назад, потому что эта картинка всегда будет преследовать меня. Они выглядят в точности как Роуэн и я. Те же перистые светлые волосы, какие были у нас, когда мы были маленькими. Те же разноцветные глаза, только в них нет жизни. Это будто смотреть на наши трупы. Я чувствую, мои руки дрожат, но продолжаю читать, на этот раз со злостью. Я перелистываю страницы, пробегаюсь по словам, тем, что представляют для меня интерес. По словам, которые я понимаю. Новый субъект «А» и новый субъект «Б» для проекта «Химический сад». На фото, два толстеньких и здоровых младенца лежат на голубой простыне. Они живые. Я должна была узнать ребенка слева от меня. Еще несколько страниц моего брата и меня. Мы учимся ползать, учимся ходить, произносить слова с опережением графика. Становится ясно, что мы выживем, а вот где моя мама признается, что она и мой отец сделали довольно рискованный шаг, дав нам имена. Роуэн, пишет она, склонен к бурной истерике. На этой странице ему три года; в конце концов, они узнали, что причиной этих истерик, была стойкая инфекция внутреннего уха. Рейн с трудом отличает реальность от фантазии. В последнее время она рассказывает детские небылицы о стенах в спальне. Оказалось, что мыши нашли дорогу через вентиляционные отверстия. Я читаю про нрав моего брата и насколько опасно для меня, дружить с маленькой девочкой, которая жила в соседнем доме. Я была слишком доверчивой, писала мама. Я была проклята «горячим сердцем», как писала мама в скобках, это было бы хорошо для прошлого века. Потом я подхватила пневмонию, и мои легкие наполнились жидкостью. Я помню это. Я помню ванну с ржавой ручкой и паром в ванной комнате. Это редкость для нового поколения заболеть раньше времени, особенно так сильно и ужасно, как я. Только это была не пневмония, пишет мама. Это была жуткая реакция на экспериментальный препарат, который они дали мне. У моего брата появилась сыпь на затылке, но больше ничего серьезного. Мужская особь обладает более стойкой иммунной системой. Более превосходит гены этого вируса. Это занимает пять лет, чтобы завершить работу. Мамин подчерк здесь более размашистый. У нее был порыв. Я не могу прочесть ее тираду, потому что слова сливаются, одно слово наскакивает на другое, многие из низ зачеркнуты. Ее дочь могла умереть от такой реакции, но в этих записях у нее нет дочери, а есть только субъект. Так много слов, я чувствую, что могу утонуть, не поняв их. Мне трудно сосредоточиться. Мы были экспериментом. Мой брат и я были экспериментом. Раунд второй. Близнецы, которые выжили. И так как наши родители мертвы, мы остались незаконченным экспериментом. Вон может начать оттуда, где они остановились, взяв опыты из собственной жизни, но мы никогда не узнаем, что еще хотели сделать с нами наши родители. «Ты и твой брат никогда не были обычными». Я не могу смотреть на это. Не сейчас.

Роуэн чувствует это и закрывает тетрадь.

- Нет смысла пытаться понять каждое слово – говорит он – доктор Эшби прошел через это и даже пытался дублировать некоторые свои работы. Он говорит что для того времени это было прорывом. Он думает, что они были на верном пути, чтобы стать лучшими в своей профессии.

Мой голос тих, когда я говорю:

- Они уже были лучшими…

- Я не это имел в виду, – говорит он – Рейн, ты же знаешь, я любил наших родителей.

Я знаю, что это так, но мне нужно было услышать это от него.

Я валюсь обратно на подушки и закрываю глаза рукой, чтобы не видеть свет.

- Господи – бормочу я – Неужели все это действительно происходит?

Под ним прогибается матрас, когда он ложится рядом со мной, некоторое время он молчит, но потом говорит:

- Я не переставал ощущать, что ты была жива. Я думал, что должно быть схожу с ума.

Я приподнимаюсь на локтях, чтобы видеть его.

- Но теперь я здесь - говорю я – Ты не должен больше уничтожать эти лаборатории. Ты можешь больше не заставлять людей думать, что нет надежды. Ты больше не должен делать то что хочет Вон.

Он пытается улыбнуться, но его улыбка исчезает, когда он осматривает меня с ног до головы:

- Давай не будем говорить об этом сейчас – говорит он – Давай вернемся к той части, где мы оба живы.

Я снова падаю на подушки.

- Мы такие, не правда ли? – говорю я.

Я не знаю почему, но это заставляет меня смеяться. И он смеется тоже. За окном светофор поменял цвет, люди открывают окна, застегивают кнопки и зашнуровывают обувь. Часы и календари. Леска уходит в воду. За этот мир стоит бороться. Сжечь осколки и начать все заново.

***

- Остается вопрос с моим сыном и внуком – шепчет мне Вон, когда я сажусь на самолет – имей это ввиду.

На этот раз, когда мы взлетаем, я смотрю на то, как под нами тонет мир. Я смотрю, как города исчезают в песке, который уходит в океан.

- Это как на открытке у отца – говорит Роуэн.

Да, это так. Будто открытки моего отца вдруг ожили. И странно видеть этот чужой мир, как он становится меньше и меньше, и мы устремляемся к облакам. Странно думать, что в этом чужом мире нет ничего, кроме незнакомых людей.

Через час после начала полета, Вон погружается в свои записи. Он вставил затычки в уши и отвернулся от нас. Он попросил его не беспокоить.

- Так ему легче – говорит Роуэн – Я могу только представить, каково это, быть таким умным.

Я слишком много сил потратила в прошлом году пытаясь узнать, что у Вона на уме.

- Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.

Он протягивает руки поверх спинки сидения:

- Отлично – говорит он – И, слушай, есть причина, по которой другие не пошли с нами. То, что здесь произошло никому другому не известно. Остальные не знают про самолет или о Гавайях или о чем тебе было рассказано еще вчера.

- Разве они ни о чем не подозревают? – спрашиваю я.

- Людям нужно ощущение, что кто-то другой в ответе – говорит Роуэн – Тем двоим нужно знать, что они часть большого плана. Они знают, что я работаю с доктором Эшби. Они думают, что это просто потому, что я помогаю избавить его от конкуренции.

- Кажется, ты нравишься этой девушке – говорю я.

- Би? Она прилипчива.

Он следит за моей левой рукой, когда я беру стакан с водой.

- Ты задаешься вопросом, где мое обручальное кольцо, верно – говорю я.

- Это приходило мне на ум. Но я тебе уже говорил, ты можешь не отвечать, если не готова.

- Брак был аннулирован – говорю я. Я делаю глоток воды, он не помогает мне от сухости во рту. Как рассказать историю моего брака с Линденом? Про Дженну и Роуз? Про то, какие ужасные были роды Сесилии? Или он уже знает про это? То что все сестры по мужу, объекты А и Б и В и С были экспериментом Вона? Я не знаю, имею ли я право на это. И не знаю, смогу ли я быть рассудительной.

- Я сбежала – вместо этого говорю я – Не то чтобы он делал меня несчастной, я просто хотела вернуться домой.

- Ты проделала весь этот путь в одиночку?

Мои щеки горят, я прижимаю колени к груди и смотрю на облака.

- Слуга сбежал со мной. Я…

Я не знаю, жив он или мертв, вот что я собиралась сказать, но мои губы дрожат, и сухость во рту заменилась вкусом соли, и все начало размываться.

- Эй – шепчет Роуэн. Он трогает меня за плечо, я разворачиваюсь, и падаю на него, заливаясь слезами. Это не просто Габриэль. Это светлые волосы Роуз вывалились из простыни, которой накрыто ее тело, это последний вздох Дженны, и Сесилия, безжизненная, на руках Линдена и то утро когда я проснулась в сорочке смоченной слезами моего мужа. Все эти вещи произошли из-за одного человека, злого человека, который показал мне мир, о котором я не могла мечтать, даже маленькой девочкой. Мы летим прочь от этого мира, и я не знаю, что будет, когда мы приземлимся.

Роуэн говорит: «Эй, тише, все будет хорошо» с таким состраданием, что я еще сильнее начинаю плакать. И хотя мы оба взрослые люди и даже если он носит другую одежду не такую, когда я пропала, он уверен только в одном: есть что-то, чего я очень сильно боюсь, что-то ужасное надвигается на нас. Он никогда не разрешал мне плакать, но сейчас он не возражает. Он обнимает меня и кладет подбородок мне на макушку. Интересно, это потому что он тоже это чувствует.

***

Где-то ближе к концу полета, Роуэн засыпает. Я думаю, он солгал по поводу того, что он хорошо себя чувствовал после вчерашней процедуры. В проявлении боли он всегда видел слабость. Его голова лежит у меня на плече, он скрипит зубами, раньше я за ним никогда такого не замечала. Я сижу очень тихо, так чтобы не беспокоить его.

Я листаю страницы записной книжки моей мамы так тщательно, как могу. Роуэн и я, субъект «А» и субъект «Б», были результатом экстракорпорального оплодотворения. Это не было случайностью, что мы были близнецами. Нашим родителям нужны были, мужчина и женщина. Так много написано неразборчивым подчерком, да и за пределами моего понимания. Есть схема с заметками на полях об иридии. Все это сводится к тому, что мы были рождены для определенной цели. Мы родились по той же причине, по которой родился Линден, быть здоровыми. Линден заболел во время тестов своего отца, но потом все прошло. Если бы моих родителей не убили, их отчаянье усилилось бы с годами? Заслужили ли бы они внимание президента? Предприняли бы они меры, такие какие предпринял Вон? Или уже начали? У меня есть совершенно другие причины, почему Роуэну и мне было мудро похоронить все те вещи наших родителей на заднем дворе. Теперь слишком поздно жалеть, что они были обнаружены.

Самолет приземляется на незнакомую землю. На пустынном горизонте, где все покрыто задымленной, синей, ранней зарей. Роуэн просыпается и отодвигается от меня. Я закрываю записную книжку и кладу ее в задний карман рюкзака.

- Куда мы теперь? – спрашиваю я.

- Мы не очень далеко от дома – говорит Вон – Вот куда мы направляемся.

- Домой? – спрашиваю я.

Это слово может означать везде и нигде.

- Да конечно - говорит Вон, поднимаясь на ноги и направляясь к двери самолета – У тебя всегда будет дом, я же говорил тебе.