Речи любовные

1

В конце концов это свершилось: они вновь свиделись. Раза два или три в бистро. Встречи сильно на нее действовали: легкий шутливый тон в начале сменялся томительным ожиданием. Что она говорила… не имело большого значения. Ее голубые глаза беспрестанно улыбались. Между губами, раздвигающимися в улыбке, сверкал ряд жемчужин. Она была умопомрачительно молода «Вот победа так победа», — думал он. Она же не думала ни о чем ином, кроме как о любви, ее сердце превратилось в машину по производству грез. Они странным образом двигались в разных направлениях: она — к огню, он — от огня. Он потихоньку справился с собой: она больше не производила на него прежнего впечатления Во второй раз ее лицо ошеломило его меньше, а любое мимолетное несовершенство и вовсе грозило разочаровать. Он нашел ее бледной. Ясное дело, причиной тому была ее беременность. Сама ее усталость наделяла ее чувственной негой. Она непременно хотела переспать с ним. «Почему я должен отказать ей в том, что давал стольким другим?» — резонно подумал он, но продолжал колебаться: она все принимала слишком близко к сердцу, и потому ему не очень хотелось завершающего акта! Надеялся ли он сохранить ее подольше? Может быть, навсегда? Как знать? Все это такая тонкая материя. С ней было не так, как с другими, и он не желал быть причиной ее мучений. Он в большей степени понимал, жалел ее, чем желал. Но у нее в крови бродила весна. Она, видимо, сама не ожидала, что так воспылает к нему. Он ее добивался и теперь чувствовал ответственность. Однажды он сдался. Стоял сентябрь: было холодно, без конца шел дождь. Он пригласил ее к себе, делая это для нее, а не для себя, желая доставить ей удовольствие и прекратить противостояние с женщиной, предлагавшей ему себя. Он принял ее, чтобы одарить своей любовью. Получилось же нечто совсем иного рода. В тот миг, когда он дотронулся до нее, он уже знал, что совершает глупость: запирает в некую шкатулку бродило страданий.

Она пришла к нему в своем широком пальто из красного драпа, в котором когда-то поразила его воображение, и встала в дверях. Но от того магического мига осталось лишь воспоминание, она уже не вызывала в нем первоначального восторга, видимо, это безвозвратно ушло. К счастью, она не догадывалась, что впечатления непостоянны. Из-под черного берета, надвинутого на лоб, выбивались светлые прядки, щекочущие ей лицо.

— Ну что ж вы стоите? Входите!

В лице у нее не было ни кровинки, она походила на человека, догадывающегося, что он обманут судьбой. Бешено стучало сердце, и его никак было не унять. Ее спина, поясница заледенели, а те места, которые обычно выделяют влагу, покрылись холодным потом; вся она была как натянутая струна, ждущая приговора судьбы. В самой сердцевине ее тела билось ощущение величия момента, могущего испепелить ее, вознести до небес, привести к отречению от себя и даже к смерти, нашему общему уделу. Она испытывала на себе действие темных сил тяготения и страха, веря, что ее ждет миг счастья в то время, когда, возможно, всего лишь угодила в лапы химер. Она так желала этого, что еще чуть-чуть — и было бы уже поздно. То, что самая большая мечта сбывается, когда в нее перестаешь верить, когда она вторгается в душевный покой, заново обретенный, казалось несправедливым, если не абсурдным. Ее влечение, не подпитываемое со стороны, уже готово было отчаяться. Она свыклась с устоявшимся положением вещей: могла думать о Жиле Андре без мучении, не видеться с ним. И не умирала. Она снова открывала для себя, как прекрасна жизнь, стоило ей выйти из тени этой ничего не принесшей ей любви. И именно в ту минуту, когда она почти смирилась, он позвонил и назначил свидание. Догадался ли он, что она уже приняла свое поражение? Или же уступал ее мольбам? Она предлагала ему себя. Совсем не воспользоваться этим было немыслимо. Красивая женщина по пальцам может сосчитать отказавших ей мужчин. Но Полине было не до того. Она завоевала-таки его.

— Вы хорошо себя чувствуете? — разглядывая ее, поинтересовался он, обеспокоенный ее бледностью, не в силах забыть также о ее беременности.

Она молчала, словно ее взяла оторопь. Могло ли ей прежде прийти в голову, что она откликнется на зов мужчины и явится в его дом, когда там не будет его жены? Что голой и беременной предстанет перед ним ради удовлетворения желания? Ей открывалось, до какой степени удивительными могут быть собственные поступки.

— Давайте ваше пальто и присядьте. Она пожелала остаться в верхней одежде.

— Подожду, пока согреюсь.

Отопление еще не работало. Он извинился.

— Очень холодно для сентября, — проговорила она.

— Вам нездоровится! — расстроенно проговорил он.

— Просто оробела, — пролепетала она со своей прекрасной улыбкой.

Ему захотелось как-то ободрить ее; дотронувшись до ее руки, он почувствовал: она сейчас расплачется, такими несказанно несчастными были ее лицо и улыбка. Она испытывала потрясение и могла бы произнести: «Я пришла к вам с отчаяния, я только и делала, что ждала и мечтала об этом миге. Боюсь, как бы явь не оказалась безобразной. Поклянитесь, что для вас это так же важно, как и для меня». Но можно ли выговорить такое? Ее примут за полную дуру или истеричку, все видящую в черных тонах. Это-то она понимала. И все же думала именно так, хоть и не могла этого выразить. Иные фразы нейдут наружу, застревая в потаенных уголках женского сердца, отравляют жизнь, подчиняют себе личность. Она стояла перед ним, не в силах выразить всего, что жило в ней. Кое-чем она с ним все же поделилась.

— Готовясь к встрече с вами, я всякий раз испытываю страх, — дрожа, проговорила она. — У меня даже желудок сводит, как перед экзаменом. Чего я боюсь?

Неподдельное удивление заставило ее произнести это вслух.

— Право, не знаю, — ответил чарующий голос. Вдруг этот голос утратил былую значительность и стал банальным вблизи банальной развязки. Она отказывалась это замечать как нечто неприемлемое для себя.

— Я боюсь вам не понравиться, боюсь вашего непостоянства, боюсь, прежнее уйдет. Очень сильное чувство соседствует обычно с глубочайшей боязнью.

Она не была уверена, что он ее слушает, поскольку стоило ей замолчать, как он прошептал:

— За мной должен зайти один друг, мы собирались вместе поужинать, так вот, я не хочу, чтобы он знал, что я дома.

Это не имело ни малейшего отношения к тому, что говорила она.

— Пойдемте.

Он провел ее в свой кабинет, погасил свет; квартира была погружена в полную темноту. Застыв на месте, слегка откинувшись назад, она молчала, опоминаясь от охватившей ее оторопи.

— Вы красивая.

Он подошел совсем близко и коснулся губами ее виска. Она почувствовала, что он взволнован, но ведь ему не впервой было оказываться в таких ситуациях. Если бы было иначе, парализующая лихорадка, связанная с воображаемым удовольствием, заранее обрекла бы это свидание на провал. Было предпочтительнее, чтобы в эту минуту Жиль Андре был в большей степени легкомысленным, чем потрясенным. Но женщине не дано знать всего этого, и она старалась не думать о его ветрености.

Стоя перед ней, так и не скинувшей своего красного пальто, он поцеловал ее в глаза, в шею, в крылья носа, нежно снял с ее головы берет, вдохнул аромат волос. Она не осталась безучастной и отвечала на его поцелуи. Он взял ее голову в свои руки и, глядя в ее лицо, постарался запечатлеть в себе его девственную невинность.

— Как давно… — вдохнул альковный голос.

Она стояла перед ним, податливая, вручающая себя ему, даже не ему, а тому, что их единило, роднило — мольбам, клятвам, нежности, всему, что нас гнет и распрямляет.

— Я боюсь.

— Чего?

— Вас. — Она задумалась. — Я боюсь поверить потом, что люблю вас.

— Вы уже в это верите! — засмеялся он.

Она была слишком потеряна: где уж тут было возмущаться. Однако понять причину его смеха было не так просто. Может быть, он был рад ей или доволен, что любим. Был ли он когда-либо еще так уверен в чьей-либо любви? И все же смеяться было жестокосердно с его стороны. Он знал, что с ней творится, и наслаждался тем, что она пребывала в той точке любви, где его уже не было. Для него это было забавой.

— А вам не кажется, что вы меня любите? — ни с того ни с сего брякнула она.

Его смех тут же оборвался. Но поскольку он был очень обеспокоен тем, как бы не нагрянул его друг, он не вник в суть ее вопроса.

— Что мне должно казаться? — помолчав, спросил он.

— Что вы меня любите. Вам так не кажется? — выдохнула она, жалкая и несчастная.

— Нет, — сообщил он ей на ухо, целуя ее.

Он не хотел ей говорить, что любит ее. К чему это? Да и мог ли он так думать, объятый желанием? Он снова стал целовать ее; у него были необыкновенно мягкие губы. Он расстегнул золотые пуговицы пальто, оно распахнулось, и его руки протянулись к ее телу. Ненасытная страсть, снедавшая ее все это время, вдруг улеглась. Ну, вот оно и пришло, все, что мучило, распаляло. «Наконец-то это произойдет, я в его власти», — подумала она.

Она позволяла завоевывать себя, как земля, открытая морю. Он пробудил в ней инстинкт, она хотела, чтобы ее взяли.

Он не имел какого-то четкого плана действий, он лишь совершал все то, что представлялось ему в самую первую их встречу. Он догадывался, в каком состоянии она пребывает, и хотел доставить ей удовольствие, показать, каким оно может быть, как бы внушал ей: «Вот на что вы способны, я это чувствовал, теперь благодаря мне вам это известно». О, он умел обходиться с женщинами: шаг за шагом, поцелуй, ласка… Такая нежная женщина — несказанный подарок. И если даже ни одна из ласк не невинна, даже если он рисковал причинить ей боль, теперь уж ей не отвертеться. Его руки не выпускали ее — из самых безмолвных глубин ее существа поднялось предельное ощущение расслабления. Под его поцелуями и ласками она переставала быть единой, распадалась на части. Соблазнив ее, он отказался от признания в любви. Но и ради остального стоило прийти к нему. Он обращался с ней так, как было свойственно ему. Погладил бедра, венерин холм. Ее беременность была единственным необычным обстоятельством во всей этой ситуации. Он всегда любил иметь дело с чужими женами, но не в такой момент их жизни.

— Вы не очень пополнели.

Он взял в руки ее груди. Даже у беременной они были у нее как у девчонки.

— Вишенки, да и только!

Она рассмеялась. Внутренняя дрожь улеглась, она раскрылась навстречу ему.

Она пришла только за этим. Но можно ли признаться в этом самой себе? Она было попыталась сделать вид.

что пришла поболтать. Но слова не могли насытить ту, что пробудилась в ней. Со времени первого ужина она лелеяла мечту предаться утехам любви. Засыпала и просыпалась с этой своей драгоценной мечтой. Как вообразить, что весь остальной мир, все, что говорится, делается, ощущается, все прочие, с кем это может происходить, говориться, ощущаться, — все исчезло в настойчивом биении не находящего выхода желания? Почему не происходило того, что было предначертано? Она уже перестала что-либо понимать. Неторопливый ход событий зажег в ней неугасимый огонь. Но она не признавалась себе в этой ненасытимости. И теперь у нее было сияющее и запрокинутое лицо той, что находится в погоне за чем-то, чего так не хватало.

— Беременная до зубов и нагая! — прошептал чудо-голос.

— Вас это шокирует? — спросила она, отстраняясь.

— Вовсе нет, — ответил он, схватил ее и усадил на себя.

Страсть вступила в свои права. Он улыбался, созерцая ее.

— Вы красивая! — в который уж раз повторил он.

— Вы всегда этому удивляетесь.

— Удивляюсь, потому что люблю в вас вовсе не это. Так она почувствовала себя красивой, и даже сверх того. Он умел сделать тяжелое легким, словно инстинктивно, с языческой уверенностью знал, чем могут быть совесть и чистота, лишенные украшений, приданных тем, кто ведает ими. Так по крайней мере она думала, не видя в нем распутника. С ним к ней пришла свобода.

Ничего другого, кроме жестов страсти, им не оставалось. Не беседовать же им, в самом деле, снова! Настал черед прикосновений. Она испытывала спонтанную конвульсию влажной плоти, жгучую ноющую боль, которой невозможно сопротивляться.

— Я боюсь причинить вам боль.

Но теперь он уже не мог отказаться от того, чтобы ввести могучее орудие природы в распаленный цветок пола этой преображенной женщины. Ощущение шелковистости, испытываемое его ладонями, подстегивало его сделать это. Им управлял инстинкт.

— Вам не больно? — снова спросил он, уже не властелин своей воли.

— О нет, — отвечала она, едва слышно.

Впервые такие близкие друг другу, они замолчали. Ее тело под его руками обретало свои границы. Он ваял ее, и она получала представление о своем теле.

— Вы обжигающая.

Она не отвечала. Внутренняя пульсация сотрясала все ее существо, безмолвные слезы текли по щекам. Он старался быть с ней как можно нежнее, подстраивал под нее свои движения, томительный ритм которых в конце концов перестает удовлетворять, после чего требуется грубое завершение: полоснуть, нанести рану во имя острого, невыносимого наслаждения, пронизывающего с ног до головы и исторгающего стон.

Он отдался естественным танцующим движениям тел. Она подстроилась под него. Да с такой легкостью, что он был немало удивлен тем, как скоро их тела нашли общий язык. Вот в эту-то минуту его и осенило, что они были любовниками в прошлой жизни. Да-да, они уже знали друг друга задолго до этого! Все было просто, без затруднений, непринужденно. Он еще глубже вжался в нее, чутко улавливая ее ощущения, сосредоточив внимание на внутреннем созвездии, которое оживало. Она была его отзвуком, его отголоском. Он был смущен. Можно ли и дальше не замечать, что она любит? Ему захотелось превратиться в ангела, преисполненного крепостью и нежностью. Его заряженное семенем оружие, вставленное в ее истекающую соками плоть, ходило взад-вперед, а он был постыдно счастлив и твердил ее имя: «Полина… Полина…» Она была затоплена блаженным потоком и уже удалялась от него в сферу своих собственных ощущений, ширящихся, растущих… пока вовсе не пропала куда-то, после вздоха. Наступила тишина. Та, кем она была, исчезла. Ее мозг, соскользнув со своего места, добрался до некой точки, где что-то мягко, неторопливо потрескивало и постукивало. Мало-помалу в недрах этого затмения она узнала, что была поющим пламенем, чьи жизненосные языки расходятся с кровью по телу. Ее белые щеки и лоб покраснели, высокомерная красота переплавилась в подвижную божественность черт.

Ее лицо было таким, словно с него в результате какого-то потрясения упала маска и оно обнажилось до самых своих потаенных пределов; волосы были растрепаны, как у утопленницы. Мягкие губы шептали ей что-то, но она уже не слышала. Зрелище белой вздувшейся наготы, предстающее его взору, стоило ему ненадолго открыть глаза, захватило его. Разум, живущий в их телах, был самостоятельным, отдельным от них. Жиль погружался в горячую мягкость ее лона, будто в пену морскую, как никогда четко ощущая, где начинается и кончается его собственная плоть.

Естество Марка Арну не имело ничего общего с естеством Жиля Андре. Оттого и ощущения Полины Арну были иными. Любовь извиняла все, подавляя и угрызения, и чувство вины. Их тела переплелись, и они отправились по волнам исконных ощущений, без единого слова научающих, что такое быть то внутри, то снаружи, и наоборот, быть то заполненной инородным телом, то опустевшей. Она была гладью морской, а он скользил по ее поверхности. В своих погружениях он касался ее подрагивающего дна. По его членам разлилось женское тепло. Он безудержно целовал ее. Позже, улыбающаяся, слегка утомленная, прикрывающая груди и глядящая на свой круглый живот, она еще раз продемонстрировала ему, чем были для него женщины: созданиями, предназначенными для любви.

Но она понимала, что таким же он мог быть и с другой.

— Вы любите женщин. Женственность. Но не меня.

— Вы ошибаетесь, — улыбнулся он. — Я ни с кем не переживал ничего подобного.

— Ну, не подобное, так что-то другое! — с сожалением проговорила она.

— Да, это правда. — Он не хотел ей лгать. — Женственность способна во всех своих обличиях покорить меня. Минутку!

Он выглядел таким счастливым! Его жизнелюбие заставило ее вздрогнуть. Она уже переживала, что придется расстаться, а он знай себе широко улыбается! Он видел, что она расстроена, и притянул ее к себе, не говоря ни слова. Она заплакала, не объясняя отчего, затем взяла себя в руки, и так они сидели, прижавшись друг к другу. Он гладил ее округлившиеся плечи и руки и ничем не мог ей помочь. Объятие выявило различие между ними. Когда же он вновь ответил на призыв ее горячего тела, его охватила такая невыразимая печаль, которой он не мог с ней поделиться. По ее блестящим влюбленным глазам он прочел, что от него она выйдет другой. Видно, женщины платят дань несравненному Эросу. Сила страсти, предельная нежность, непристойность оставляют по себе шрамы. Когда любовные утехи увеличивают женскую привязанность и боль расставания, что это — проклятие или мрачное изобретение мужчин? Словно пребывание тела в горниле страсти оставляет по себе любовь. Словно рождение детей, как и движения фаллоса, открывают для женщины безбрежные дали надежды, чудеса привязанности. Такова ли женская природа, или же это передается от матери к дочери? И все это вопреки ветрености возлюбленных. Полине не подняться с ложа любви прежней, с легкой душой. Расставаясь с нею, он увидит другую Полину. Как ей будет его не хватать! Как она будет жаждать встреч с ним, вооружившись долготерпением. А пока он снова припал к ее красоте и стал покрывать ее поцелуями. Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. Поскольку он ждал этого звонка, то был начеку и слышал, как на его этаже остановился лифт.

— Тс-с, — приложив палец к губам, прошептал он.

Они замерли. Было еще два звонка, после чего стукнула, закрывшись, дверь лифта. Они лежали друг подле друга, их сердца испуганно бились. Тишина и полумрак были их сообщниками.

— Ушел, — тихо выдохнул он.

Она почувствовала его дыхание на своей щеке. Она не насытилась, хотелось продолжения. Она утратила разум и здравый смысл.

— Испугались? — спросил он.

— Очень.

— Мне это ужасно понравилось.

— А мне нет.

Он посмотрел на нее так, словно пытался понять, что изменилось в нем самом по отношению к ней после близости: правильно или ошибочно оценивал он ее прежде?

— Впервые увидев вас, я не мог отвести глаз от вашего лица.

— Я поняла тогда, как вы на меня смотрите.

— Подействовало ли это на вас?

— Не сразу, сперва только польстило, доставило удовольствие. Я подумала: неплохое начало дня. И лишь потом, когда вспомнила об этом, да вы продолжали…

— Ну так как же?

Она загадочно улыбнулась, словно решила ничего больше ему не говорить.

— Я хочу точно знать, что чувствуют женщины, когда на них смотрят по-настоящему. Мне это неизвестно.

— Но вы же знаете, что это действует! Она засмеялась, он немного успокоился.

— Ответьте же мне. Что вы чувствовали, когда я пожирал вас глазами?

— Не знаю, смогу ли выразить словами!

— А вы попробуйте.

— Я не помню.

— Это неправда!

— Клянусь вам!

— Ну сделайте усилие!

— Сначала я смутилась.

— Смутились? Как именно?

— Ну, смешалась, мне было не по себе.

— А потом?

— А потом очень радовалась. Было так приятно, я скоро к этому привыкла.

— Привыкли, что вами любуются? — Да.

— А вы уверены, что вами любовались?

— Я думала, что нравлюсь вам, — отвечала она, порозовев.

— И правильно делали.

Она призадумалась, с уст ее готов был сорваться вопрос: «А теперь я вам нравлюсь?» Но раз ей хотелось задать этот вопрос, значит, ответ был ей известен: очарование рассеялось.

— И что произошло, когда вы так подумали?

— Как будто жизнь снова забила ключом. Как будто что-то очень приятное должно было произойти. Ваш взгляд стал мне нужен.

— А мужу вы сказали?

— Конечно, нет!

— А догадаться он мог?

— Не думаю.

— Словом, это ничего не меняло в ваших с ним отношениях.

— Да вроде нет.

— Почему вы сказали, что жизнь снова забила ключом?

Ей казалось, что это ясно без объяснении.

— Потому что, как бы это сказать… Потому что… любить кого-то долгое время и влюбиться — разные вещи.

— А у вас появилось впечатление, что вы влюбились? — удивился он слегка.

— У меня появилось ощущение, что это возможно, — обидевшись, ответила она.

— Потому что я вам тоже нравился?

— Должно быть, во всяком случае, вы не были мне неприятны, и, я вам уже сказала, получала удовольствие от того, как вы на меня смотрели! — И прибавила: — Что может быть интереснее встреч? Не так уж часто они случаются!

— А у вас было ощущение, что вы встретили кого-то?

— Это вас удивляет? — разочарованная тем, что он задал этот вопрос, протянула она.

— Нет, у меня и у самого было ощущение, что происходит что-то.

— Что-то магнетическое, — добавила она.

— Можно и так назвать. И что же дальше? — с ликованием спросил он.

— Как что дальше?

— Ну, что происходило дальше в вашей хорошенькой головке?

— Ничего! Я надеялась, что снова увижу вас в детском саду.

— Ах, плутовка!

— А что происходило в вашей головке?

Он открыто рассмеялся. Затем согласился с таким, распределением ролей и ответил:

— Сперва я попробовал не думать о вас. Но мы виделись слишком часто.

— Ну и?..

— Тогда я решил: будь что будет! И все думал, как к вам подступиться.

Она улыбнулась, словно хорошо помнила этот момент.

— Сперва я придумал пригласить вас в гости с сыном. Но моя дочь не проявила никакого интереса к вашему Теодору. Пришлось думать дальше, чтобы как-то познакомиться с вами накоротке.

Больше всего на свете она любила, когда он говорил о них двоих!

— Я думала, вы не осмелитесь.

— Я да не осмелюсь! Вы меня не знаете.

— Увы, нет. Я считала, что у вас нет ни одного благо видного предлога.

Он засмеялся очень искренне, потому что выяснялось, что это было не что иное, как ловушка, и что он был в таких делах мастер.

— И вы, значит, решили за мной приударить? — насмешливо спросила она.

— Я очень увлекся! Мне не оставалось ничего иного, кроме как попытать счастья.

— Я с уважением и восхищением взирала тогда на ваши действия.

— Правда? Но почему?

— Потому что ни разу не сделала первого шага навстречу мужчине сама.

— Неужели?

— Я на это не способна.

— Потому что уверили себя в этом, а кроме того, ни разу не приспичило.

— Да, это так, но все же я робкая.

— Не так чтобы очень. Я не считаю вас робкой.

— С вами нет.

— А знаете почему? Вот это был вопрос!

— Не знаю. Мне было хорошо с вами.

— Мне тоже. Причем сразу.

Ему показалось, что она наслаждается этой фразой.

Но он не нарочно так сказал, он просто был искренен и счастлив всякий раз, как доставлял ей удовольствие, не прибегая ко лжи или уверткам.

— Вы когда-нибудь уже так разговаривали с женщинами?

— Ну что вы все об одном и том же! Впечатление было такое, что зрелый муж беседует с девчонкой. Она его послушалась.

— Ничто ни на что не похоже, у меня было столько женщин, что и не перечесть, и каждая в чем-то неповторима.

— А ваша жена?

— А что моя жена? Что еще вам хочется знать?! — Он улыбался ей как ребенку.

Она не знала, что ответить, и они замолчали. Может и впрямь освобождаешься от ненужного, высказавшись вслух? Этот разговор изменил ее взгляд: приходилось допустить, что она не является единственной и неповторимой, как она себе вообразила, и что она в постели с полигамным мужчиной.

— Но вы меня преследовали!

Ей хотелось, чтобы хотя бы этот пункт не вызывал споров. Но и этого не случилось.

— Я так не считаю. После того ужина я оставил вас в покое.

— Но зло свершилось!

— Просто вы очень шустрая! Вы умоляли меня принять вас сегодня.

Это уж было слишком не по-джентльменски.

— А вам самому этого не хотелось?

Голосок у нее стал тоненьким-тоненьким. Он рас строился, что она так ранима.

— Хотелось, и я получил тончайшее наслаждение Вы чувственны до… — Альковный голос прервался.

Чтобы как-то разрядить обстановку, он рассмеялся. Она же так обиделась, что уже ничего не чувствовала.

— Вы признаетесь мужу?

— Ни за что на свете! Кроме горя, это ничего не даст.

— Вы правы.

— Думаю, мы с вами похожи, мне тоже нравится, что никто не в курсе нашего знакомства. С тех пор, как я вас встретила, я ощутила вкус к тайнам!

Он был доволен. Как это кстати! Она — его сестра, нет, они — двойняшки.

— Вы — мой тайный любовник. — Она сделала вид, что шутит, хотя это было именно так.

Он, не задумываясь, парировал с серьезным видом:

— О, не надо так думать. Я не ваш любовник.

Она помертвела, потому как хорошо понимала, что он имеет в виду. Мол, нечего фантазировать и воспламеняться зазря. И чтобы быть уверенным, что она не потеряет благоразумие и не станет обольщаться, он разъяснил ей, как понимал слово «любовники»: это не то, что произошло с ними сегодня, а нечто большее, повторяющееся, а у них повторения не будет. Приподнятое настроение как рукой сняло.

— Где у вас ванная комната?

Они вышли из дому и молча дошли до остановки такси. Она чувствовала себя зажатой в тиски.

— Вы очень нежная, — сказал он на прощание.

Ей нечего было ответить. Она поцеловала его и села в машину.

— Спасибо, — проговорил он, давая понять взглядом, что между ними все кончено.

Это был конец. И без всякого сожаления с его стороны. Он счастливо улыбался. Какая пытка сравнится с этой: распрощаться с мужчиной, который поставил вас на пьедестал, вам поклонялся и дарил удовольствия, а затем низложил вас оттуда? Все в ней всколыхнулось. Он склонился к ней, положил руку ей на затылок и нежно поцеловал.

— До скорого, — вырвалось из его сладких уст. Она была уверена, что он обманывает ее, говоря так, тогда как он ничего еще для себя окончательно не решил. Она стала перебирать в памяти весь вечер, а он просто наслаждаться теми минутами, которые подарила ему жизнь.

2

Она тоже лгала. Подобно моллюску, вырабатывающему свою жемчужину, она молчаливо и сосредоточенно окутывала тайной свою вторую жизнь, причинявшую ей страдания.

— Я не сплю, — сказал муж, когда она вернулась и вошла в спальню.

Он уже лег, но не спал, дожидаясь ее.

— Я ждал тебя. Хорошо провела вечер? — предупредительно спросил он.

— Да, очень хорошо.

— Где ты была? — поинтересовался он без подозрительности, авторитарности, из чистого любопытства. Она солгала, сказав первое, что пришло в голову; ни один мускул в ее лице не дрогнул. И пошла переодеться.

Когда она вернулась в спальню, он не спал. А она-то надеялась, что он уже уснул. Она прижалась к нему.

— Ты давно лег?

В голове кипело множество разных мыслей, нечего было и думать о том, чтобы уснуть. Странно, но она чувствовала себя и счастливой, и несчастной одновременно: она обрела и тут же утратила пищу для своей ненасытности.

— Давно.

Мог ли он знать, что происходило в душе его жены, на лице которой была улыбка? Она взяла в руки лицо задремавшего было мужа и жадно впилась в его рот. Не тот рот, не те поцелуи. Но желание не угасло, ведь физиология имеет свои законы.

— Что я вижу? — обрадовался Марк, встрепенувшись в постели.

У нее внутри что-то пело: «А то, что один мужчина разбудил меня».

Он обнял ее за талию, стал расстегивать пуговицы, снял с нее ночную рубашку.

— Не устала? — спросил он, гладя ее живот. — Я тебя люблю.

— Я тоже, — ответила она, а про себя подумал: «Один мужчина разбудил меня и ничего у тебя не взял, я вся здесь».

Тайна — ларчик для хранения семейного счастья.

Уже была глубокая ночь, они не спали, лежали рядом и разговаривали.

— Ты не жалеешь, что у тебя никого, кроме меня, нет?

— Не очень. Не так много мужчин, которые мне нравятся. — Это было правдой. — Иные мне даже противны. — Она привела примеры из их ближайшего окружения: — Например, Филипп, этот совсем не по мне. — Она говорила так потому, что Филипп был записным донжуаном. — Или Оливье, Альбер… Альбер, бр-р, даже представить жутко! — Они засмеялись. — Макс мог бы мне понравиться. Ты сам видишь, не так уж я собой жертвую. Впрочем, постель — не то, чего бы мне могло хотеться.

Она лежала в темноте на спине. Ее живот был совершенно круглым. Он дотронулся до ее натянувшейся кожи. Эта дарохранительница наполняла его несказанной радостью.

— Красавица моя.

Он видел в жене богиню.

— А вот влюбленная дружба мне бы, пожалуй, подошла. В общем, еще одна любовь не помешает, — отважилась она.

Они посмеялись над этой ее мечтой.

— Мне тоже это кажется привлекательным. Остальное не так важно.

До Полины отношения Марка с женщинами носили длительный глубокий характер, не сводившийся к сексуальному влечению, и то, что он говорил жене, было чистой правдой. Она это знала. До такой степени, до какой вообще можно знать другого человека. Она не забыла, как тонко, осторожно, неторопливо он ухаживал за ней и как подвел ее к тому, чтобы она сама ему призналась в любви, и как потом она вообразила, что он не способен быть предприимчивым и напористым с женщиной. Он хотел не взять, а получить, да так, чтобы ему и просить не пришлось. Она обняла его. Дорогой Марк, такой сложный, такой внимательный и щепетильный. Ни один мужчина его не стоил, в ее жизни он был самым драгоценным существом, неким постаментом, на котором можно было распуститься, как цветок. С ним у нее не возникало сомнений, любит ли он ее по-настоящему, так, как в ее представлениях и должен один человек любить другого: он любил ее такой, какой она была, и радовался, когда ей было хорошо. Может ли Марк оборотить свой взор на другую? Впервые она сочла это возможным. Кто устоит перед силой любви? Разве теперь ей не было известно, что нельзя ни от чего зарекаться? Ее собственная неверность пробудила в ней подозрения.

Они редко полностью расходились во взглядах, не понимали друг друга или не ладили. Их союз был прочным, и если один порой и раздражал другого, то лишь потому, что они очень походили друг на друга: каждый из них стремился к тому же, и тот, у кого это получалось лучше, вызывал в другом зависть. У Марка тоже была любовная тайна. Но, странное дело, пока эта возможная любовница разводилась, он желал ее, но так ни разу и не изменил жене. Чтобы назвать вещи своими именами: несмотря на огромное влечение, он ни разу с ней не переспал. Не то чтобы он считал это предосудительным, но он предвидел сложности и боялся, что эта женщина станет из-за него терзаться. Словно он помнил то, что пожелал забыть Жиль Андре: от тайных встреч остается след. Поэтому хранил жене верность из человеколюбия, не к ней, а к другой женщине. Та привязалась к нему, домогалась его, поверяла ему сокровенное. Он выслушивал ее. Можно быть таким одиноким, что кто-то заменит вам свет в окошке. Он был светом в окошке для той женщины. И она дожидалась его.

— Как вы думаете, ваш муж вам изменяет? — спросил Жиль Андре у Полины.

— Уверена, что нет.

— Вот бедняга! Дайте же ему пожить своей жизнью!

— Разве я не даю?

Жилю Андре нечем было крыть.

3

На следующее утро голос был тут как тут. Сперва она нашла это весьма галантным со стороны Жиля. Этот голос снова уносил ее в другое измерение. Она отдалась чувственности их претенциозных разговоров.

— Я вас не разбудил? Как вы? — И так стал с ней разговаривать, словно она одна интересна ему во всем мире.

— Я еще в ночной рубашке.

— Какого цвета?

— Белой.

Она смеялась, радуясь этим дурацким словам.

— По-прежнему свежи! Вы просто поразительно свежи.

Этот комплимент пришелся ей по вкусу: она тут была ни при чем, во всем виноват ее возраст, точно так же это пройдет без всяких усилий с ее стороны, но даже полуправда не могла отвратить ее от желания слышать приятные вещи. Лишь по тому, какое действие производили на нее эти безобидные фразы, она распознала страсть, безраздельно царившую в ней. Ей захотелось тут же удостовериться в этом.

— Я одна. Приходите.

— Я должен работать.

— Приходите!

— Вам скоро рожать! — смеялся он. Это вовсе не показалось ей смешным.

Она умоляла и плакала. Он сломал барьер. В ее стенаниях ему послышалось потрясение, причиной которого был он. Он пришел. Она выглядела усталой. После всего, что произошло накануне, чего она только не передумала.

— Может, я умру родами.

Она была способна заявить что угодно, лишь бы удержать его подле себя. Он лишь грустно улыбнулся. Она чувствовала себя круглой идиоткой и все-таки продекламировала: «Ты отдался блуду: это было в другой стране, и девушка умерла». Затем стала серьезной:

— Что бы вы стали делать, умри я?

— Сожалел бы о вас.

Это был не ответ. Он попробовал урезонить ее, пустив в ход свой голос:

— У вас ведь нет страха перед родами? Она, как всегда, попала в ловушку.

— Нет. Но возможно, я не осознаю до конца опасности. Рассказывают столько ужасного. Произвести на свет человека — дело нешуточное. — В ее смехе послышалось злое отчаяние. Она как-то сразу вдруг очутилась в женском клане, с голосом вроде и ее, но сильно искаженным от бешенства. Любовные ласки и даже проникновение мужского естества в женское лоно были ничто по сравнению с извлечением-извержением из чрева. С полным отчаянием говорила она ему об этом. «Нужно было предвидеть», — подумал он и попытался как-то исправить ситуацию. Но она не слушала и все повторяла как заведенная:

— Ничего… Ничего… — словно в женской доле всегда было место для горькой борьбы между любовью к мужчине и любовью к детям.

Что он мог ответить на этот урок, который она вправе была ему преподать? Он расстроенно молчал.

Она взяла его за руку и притянула к постели. Это было супружеское ложе. То ли по тому взгляду, которым он окинул постель, то ли по непроизвольному испуганному жесту, то ли потому, что у себя он повел ее не в спальню, а в кабинет, она поняла, что у него самого на это не хватило бы смелости. О чем он думал? Никак не узнать. Она посмотрела на него снизу. Он как ни в чем не бывало раздевался с кисло-сладкой улыбкой на устах. Когда он подошел к ней, у нее было четкое ощущение, что он принуждает себя сделать то, чего ожидают от него, но это идет вразрез с его волей. Он приподнял ее белую рубашку. Живот, казалось, вот-вот лопнет, кожа натянулась, стала прозрачной. Голубые вены пересекали его в разных направлениях. Прямо над венериным холмом образовались красные змейки растяжек.

— Право, я боюсь причинить вам боль.

— Знаете, Ева Мартрё спросила меня, знакомы ли мы с вами? — покидая ее, сообщил он. — Забыл вам об этом сказать. Такое впечатление, что она что-то имела в виду, задавая мне этот вопрос. Вы ей ничего не рассказывали?

— Ровным счетом ничего! Мы с ней если и разговариваем, то по большим праздникам. А что вы ей ответили?

— А вы догадайтесь! Применил совет Оскара Уайлда. «Конечно, знакомы. Я всегда любил чужих жен!»

— О, какой вы милый! И дерзкий! А она что?

— То же, что и вы.

— Что вы дерзкий?

— Вот именно.

— Я должен идти. Как вы?

Она совсем притихла. Теперь они долго не увидятся. Она этого боялась, он же подозревал, что это будет так. Хорошо зная себя, он понимал, что выберет этот путь. Она думала о том, что рождение ребенка на время прервет ее любовную жизнь. Но, в конце концов, никто не прорицатель, и не хочется верить в худшее. Отныне они будут общаться лишь по телефону. Их жизни не соприкасались. И к тому же он не желал быть причиной опустошительных перемен, которые заметил в ней. А влечение, единожды утоленное, можно и превозмочь. Как мужчины, сеющие вокруг себя любовь, пожелавшие ту или иную женщину, могут жить вдали от нее?

4

Что следовало обо всем этом думать? Полина Арну получила свое и была горда. Двое мужчин были с ней. Ее жизнь переполнилась любовью. Ни то, что она таилась от Марка, ни то, что она ему лгала, ни его слепое доверие ее не смущали. Она просто-напросто пребывала в некоем экстатическом состоянии, вызванном в ней любовником. В общем, о добродетели как-то не вспоминалось. Ее чувство, думала она, всем на пользу — и любовнику, и ей, ощутившей более живо привязанность к мужу и вкус к жизни. С одним она обретала каждодневное спокойствие и взаимную нежность, с другим — минуты острого наслаждения. Эта полнота ее эмоциональной жизни и объясняла, как ей удалось сохранить в секрете свои отношения на стороне. Говорят, женщины способны разболтать что угодно, что секрет не дает им покоя. Полина была на этот счет как кремень.

Из суеверия она решила поменять постельное белье. Кружа вокруг постели, думала: «Что такое я сама? А он? Марк частенько говорил: не полюбить вне семьи за всю жизнь невозможно». Но не было ли это лишь словами, мыслями того, кому это ничего не стоило, чья жена была верна? Любить вне семьи… Удачное выражение: не гадкое, похожее на дуновение свежего ветра. Супружеские клятвы отдают тюрьмой. И вот то, что им казалось неизбежным, поскольку они поженились молодыми и на всю жизнь, случилось. И все же ей было не по себе. Марк, первый подвергавший верность сомнению, смог устоять. Она была в нем уверена. Он был безмерно влюблен в нее. Она пала первая. Она колебалась между двумя перспективами: оплакивать ли то, что первое искушение явилось и первой неверностью? Считать ли эротический опыт самым прекрасным, что есть в жизни, и радоваться тому, что довелось пережить его еще раз?

«Я лучше всех на свете знаю вас», — говорил любовник. Одно это казалось ей ее виной. Выходило, что любовнику было известно нечто такое, чего не знал муж. Открылось же одному и таилось от другого то, что она была неуспокоенной, чувственной и скрытной.

«Я лучше всех на свете знаю вас…» Он так хорошо ее знал, что защитил от самой себя. По-своему он любил ее. По крайней мере он так думал, что, по сути, то же самое. Волна нежности поднималась в нем от мысли о ее молодости. Это была необычная связь, казавшаяся ему неразрывной. Он не мог взять ее в любовницы. Все женщины, когда-либо бывшие его любовницами, становились несчастными. Он не желал, чтобы это случилось и с ней. Он звонил каждый день ближе к концу рабочего дня. Но больше они не виделись.

— Вы еще не родили? Я звонил, никто не подходил к телефону, я решил, что вы в клинике.

— Вы на меня не в обиде? — не слыша его вопроса, спрашивала она.

Он понимал, что у нее глаза на мокром месте. Они словно была рождена, чтобы дожидаться его.

Затем появился ребенок: мальчик. Марк Арну не от ходил от жены во время родов. Но мысленно она была с другим.

Марк был горд. Два сына, жена ослепительной красоты, над которой не было властно само время, их отношения, не померкшие с годами, — он ощущал себя королем. Женатые люди — авантюристы. Какая победа испытывать рядом с супругом исконный трепет! Марк гордился своей семьей больше, чем чем-либо другим, совершенным в жизни. Гармония взаимоотношений, цветущая жена, прекрасные сыновья — все это было важнее, чем заработанные деньги, занимаемые посты, принятые решения, мебель и женщины. Пожертвовав малой частью денег, чуточкой успеха, власти, каплей удовольствия, он получил взамен любовь и продолжателей рода. Другие, избравшие иные пути, поражались ему.

— У тебя есть все, — говорил ему Том.

— У меня есть все! — говорил он жене, присаживаясь на край ее постели.

«У него даже есть жена, которая его обманывает», — думала Полина. Марк держал ее за руку, склонялся над младенцем. «Я люблю человека, который мне не муж, но и мужа люблю не меньше». Ошибалась ли она, нет ли? Часто одна любовь тушит другую, но ведь бывают и исключения.

Вернувшись из клиники домой, она стала ждать альковный голос.

5

— Хорошо ли вы себя чувствуете?

— Да, — прошептала она, наслаждаясь тем, что снова слышит его.

— Хорошо ли все прошло и для вас, и для ребенка? Она ответила, что все замечательно, ребенок чудесный, зовут его Артур. Сама она устала, но счастлива.

— Рад за вас. Пытался раньше с вами связаться, но никто не отвечал.

Она не знала, о чем говорить с ним. Вся ее жизнь свелась к тому, что она кормила и пеленала ребенка, отдыхала, когда он спал, забирала старшего из школы, а вечером встречала мужа. Как об этом рассказать мужчине, которого считаешь своим любовником? Хотелось говорить о чем-то более значительном.

— Совсем не остается времени, чтобы рисовать.

Ей хотелось пробудить в нем интерес к себе как к личности, приподнять себя в его глазах. Вместо этого он просто сказал:

— Потом появится. — И закончил: — Полина, у меня нет времени сейчас. Я хотел убедиться, что у вас все хорошо. Целую.

— Я тоже вас целую, — шепнула она в ответ и впала в отчаяние. Все казалось конченым. Он ускользал. Она ему больше не нравилась. Какова же длительность действия любовного напитка?

Потекли однообразные дни: утро, вечер. Двое детей требовали ухода, внимания. Она посвятила себя дому, семье. Но все же ждала звонка. Однако звонков больше не было. Полина упиралась, не желая забыть о своей прихоти. Прошедшее не ушло, было с ней. Она мучилась. На память приходили прежние разговоры. Казалось, они когда-то давно играли, как котята с клубком шерсти. Но клубок размотался… Она была невыразимо несчастна от того, что тот самый мужчина, что был одержим ею, теперь испытывал к ней обычную приязнь. Марк решил, что все дело в послеродовой депрессии, стал чаще бывать дома, пытался как-то развлечь жену. Но она тяготилась им. Тогда он стал задерживаться на работе. А по вечерам, нежный, нетребовательный, молчаливый и предупредительный, старался быть больше любовником, чем мужем. А поскольку ее на все не хватало, он пришел к выводу, что сосунки до такой степени завладевают матерью, что лишают мужа жены.

Впервые она отважилась позвонить ему сама. Ее охватила дрожь, она боялась: а что, если подойдет Бланш? Оставить ли сообщение, если дома никого нет? Читает ли он сообщения сам? Что ему сказать? И вот после всех этих терзаний она набрала номер. Ответил автоответчик. Стоило ей, заикаясь, произнести «Это Полина Арну, я хотела бы…», как послышался щелчок, и она услышала его голос:

— Как вы?

У нее с души свалилась тяжесть.

— Я хорошо, а вы?

— Отлично.

— Почему не звоните? — спросила она, расстроенная, что ему без нее так хорошо живется.

— Времени не хватает, — ответил он обычным голосом.

Что тут было ответить? Тогда она полностью раскрыла карты.

— Мне вас не хватает.

— Очень сожалею. Просто вам скучно. Но вернетесь на работу, и все наладится.

Он не пытался понять ее! Говорил так, словно она была способна жить без знаков внимания с его стороны!

— Когда мы увидимся? — погасшим голосом спросила она.

— Скоро.

— Почему вы так ко мне переменились? — вдруг спросила она.

— Нисколько.

— Нет переменились!

— Честное слово, нет.

Он был честен. Ей не оставалось ничего иного, как бесповоротно признаться, что она имела в виду: ей не хватает комплиментов, реверансов и тому подобного.

— Раньше вы звонили каждый день.

Он рассмеялся, словно и сам прекрасно понимал, какое удовольствие можно получить от поклонения.

— Я никогда не звонил вам каждый день, вы выдумываете.

— Как вы можете так говорить?

— Да так, это правда! — смеялся он. Она была уязвлена.

— Вы изменились, и хорошо это знаете.

— Может, я и впрямь не так внимателен, как прежде… Очень занят, пожалуй, это единственная причина.

— Вы хотите сказать, что, когда мы познакомились, вы были свободны?

— Теперь мне уж и не вспомнить, но, по всей видимости, так оно и есть, раз вы мне говорите. Я и правда звонил вам каждый день?

«Ну и ну!» — подумала она и упавшим голосом признала:

— Почти каждый день.

— Вот видите! Как же мне верить вам, если вы сами не уверены!

«Для него все это шутки», — с ужасом подумала она. Он же нимало не был смущен. Она ему попеняла на это.

— А почему я должен быть смущен? Я часто о вас думаю, но не всегда располагаю временем, чтобы позвонить, вот и все.

Она больше не произнесла ни слова.

— Полина! — стал он уговаривать ее. — Вы, вероятно, устали. Отдохните. Мы скоро увидимся. Обещаю.

— Я обиделась.

— Но на что? — удивился он.

— Я с вами заигрывала, мне льстило паше внимание, я старалась удержать его и, вероятно, разонравилась вам. Должно быть, вы подумали: «Ну и занесла меня нелегкая!» И поминай как звали.

— Ничего подобного! Придумываете вы все!

— Какая же я была гордячка!

— Это нормально. Мы все этим грешим, я не считаю, что у вас это проявляется как-то особенно.

— Мне-то лучше знать, — ответила она, переменив тему разговора. — Когда я вспоминаю наши с вами разговоры, все те речи… у меня ощущение, что мы с вами играем.

— Может быть. И что же?

Она не знала ответа, но, подумав, нашлась:

— Но если это так, это неискренне, абсурдно, низко и недостойно.

На другом конце провода было молчание. Затем вновь вынырнул магический голос, чтобы окутать ее нежностью.

— Я ни с кем не пережил подобного тому, что было у нас с вами.

И все началось сначала. Она набралась терпения ждать его столько, сколько у нее достанет уверенности в том, что она неповторима.

— Я скоро позвоню.

Ложь — небольшое путешествие за пределы любви. Ей случалось пылать к нему ненавистью, но это быстро проходило.