Retrum. Когда мы были мертвыми

Черное воскресенье

Население Тейи составляет около шести тысяч человек. Этот городок входит в так называемый золотой треугольник области Маресме. Почти слившиеся воедино Тейя, Алелья и Масноу представляют собой один из самых богатых и дорогих жилых районов в окрестностях Барселоны. В какой-то момент многие жители столицы Каталонии, разбогатевшие на волне экономического роста, решили переселиться сюда из шумных центральных кварталов большого города.

Мои родители также принадлежали к этой волне переселенцев, которых прозвали новыми испанцами и которым удалось сменить довольно скромную квартирку в центре города на двухэтажный дом с небольшим собственным садиком. В общем, «американскую мечту» можно было считать сбывшейся. Все шло просто замечательно до тех пор, пока в один кошмарный день не случилась трагедия, полностью разрушившая и переломавшая всю жизнь нашей семьи.

Несмотря на то что наш поселок находится всего в двадцати километрах от огромного города, ему каким-то непонятным образом пока что удается сохранять атмосферу некоторой провинциальности, я даже сказал бы, своего рода медвежьего угла. Наверное, причиной этому было то, что городок наш располагался чуть в стороне от моря, в котловине между гор. Даже шоссе, которое вело к нам из Барселоны, было тупиковым и заканчивалось буквально в считаных километрах выше нас по склону долины. Местные жители, запертые в своем небольшом мирке, даже поездку, в общем-то, к недалекому морскому побережью воспринимали как серьезное предприятие: этакое путешествие в далекие и чужие края.

Такая оторванность от большого мира была мне по душе. Впрочем, поначалу, когда мы только переехали в Тейю, и вплоть до того трагического дня я придерживался иной точки зрения. Дело в том, что мы переехали сюда, когда мне было четырнадцать лет, и я, вполне современный, продвинутый подросток, уже успел привыкнуть ко многим благам, в основном развлекательного толка, которые столичный город, несомненно, предоставляет в большем объеме, чем маленький поселок. Мне казалось диким, что по соседству нет кинотеатра, где можно было бы посмотреть фильмы, только что вышедшие в прокат. Да что говорить о развлечениях, когда даже продуктовый магазин в ближайших окрестностях был всего один! Что же касается немногих баров и кафе, расположенных в ближайших кварталах, то я не просто старался в них не появляться, а избегал этих заведений как чумных бараков. Мне казалось, что их посетители будут рассматривать меня как под микроскопом, а становиться предметом наблюдения местной публики в мои планы никак не входило. В общем, если выразиться коротко и начистоту, то меня попросту тошнило от перспективы жить в этой деревне.

Потом в один прекрасный день случилось то, чего предположить никто не мог. В то злосчастное воскресенье родители уехали на море с утра пораньше. Мы же с моим братом-двойняшкой Хулианом отказались от совместной поездки с родителями и выспались в свое удовольствие. Дело было летом, и ни в какую школу идти не требовалось.

Спали мы долго и спустились в столовую позавтракать уже после полудня.

Мы с Хулианом родились не близнецами, а двойняшками. Разумеется, внешне мы с ним все равно выглядели очень похожими, но трудно было придумать двух более несхожих людей с абсолютно противоположными характерами. Меня с детства частенько называли циником и эгоистом, Хулиан же вполне вписывался в образ этакой сестры милосердия. Смыслом своей жизни он, сам того не замечая, сделал стремление помогать окружающим его людям. Все трудные дела, от которых любой нормальный человек бежал как от огня, он выполнял даже не безропотно, а легко, естественно и с явным удовольствием.

Иногда я возмущался его манерой поведения и жизненной позицией. По правде говоря, мне не очень-то нравилось, что многие попросту пользуются безотказностью и добротой моего брата. Хулиан, не повышая голоса, но с полной уверенностью в своей правоте отвечал, что высочайшее предназначение человека в этом мире заключается в том, чтобы делать жизнь других людей более осмысленной и по возможности легкой.

Не случись в нашей жизни то, что произошло в то черное воскресенье, я уверен, рано или поздно Хулиан уехал бы куда-нибудь в Индию или какую-нибудь другую экзотическую страну в качестве миссионера. Впрочем, куда бы его ни забросила жизнь, он везде нашел бы себе важные дела, которые нужно было бы делать для других людей и ради их блага, — таким уж он уродился.

Всякий раз, задумываясь о том, как все получилось, я лишний раз убеждаюсь, что в этом мире нет ни справедливости, ни даже элементарного порядка. Любому нормальному человеку понятно, что в той аварии, когда на нас налетел грузовик, должен был погибнуть я, но никак не мой брат.

Самое страшное заключается в том, что именно я как раз и затеял все то, что закончилось столь трагически.

В тот день после завтрака я вдруг предложил брату:

— А не прокатиться ли нам на мотоцикле?

Хулиан удивленно посмотрел на меня, хотя прекрасно понимал, о чем идет речь. В гараже стоял четырехсоткубовый мотоцикл фирмы «Санглас», который отец купил совсем недавно. Этот мотоцикл семьдесят пятого года выпуска был полностью отреставрирован практически до состояния музейного экспоната. В общем, настоящий бриллиант в короне.

— Ты же прекрасно понимаешь, что папа очень рассердится, если узнает, что мы даже хотя бы заводили этот мотоцикл, пусть и не катались на нем, — возразил мне Хулиан. — Кроме того, далеко мы не уедем, — добавил он. — Полиция сразу же остановит нас, как только увидит двух подростков на четырехсоткубовом мотоцикле.

— Никто нас не остановит. Мы же не поедем куда-нибудь далеко — прокатимся вокруг поселка и вернемся. Я ведь уже пробовал ездить на этом мотоцикле. Уверяю тебя, ничего сложного. Он послушный, как ягненок.

Этот довод оказался решающим. Хулиан согласился поучаствовать в авантюре с тем условием, что все ограничится парой кругов по окрестностям.

Мы зашли в гараж и надели шлемы, даже не подозревая о том, что уже вышли на сцену в прологе грядущей трагедии. Отцу, разумеется, и в голову не приходило, что мы осмелимся прокатиться на этом мотоцикле, поэтому ключи были оставлены прямо в замке зажигания.

Автоматические ворота гаража поднялись, и старый «санглас», рыча как рассерженный зверь, выкатился на улицу.

Мы и предположить не могли, что буквально в ста метрах впереди нас поджидает смерть. Впрочем, ей удалось забрать жизнь лишь одного из нас — к огромному моему сожалению.

Разумеется, я не увидел ни предупреждающего сигнала, ни знака, требующего остановиться и пропустить грузовой транспорт, выезжающий с территории промышленной зоны, прилегающей к дороге. Я успел разогнаться до восьмидесяти километров в час и чувствовал себя не просто королем дороги, а властелином мира.

Все кончилось мгновенно и неожиданно.

Еще секунду назад дорога была абсолютно пустой и свободной, и железная стена на нашем пути выросла словно из-под земли. В мгновение, остававшееся до неизбежного столкновения, я не успел толком ничего рассмотреть и уж тем более понять. Запомнилась мне лишь красная тень, стремительно надвигающаяся на меня. Именно так был выкрашен тот фургон, в который врезались мы с братом.

Я очнулся в тот момент, когда два санитара перекладывали меня с асфальта на носилки. В состоянии шока я, естественно, плохо понимал, что происходит, но, по крайней мере, мог сравнительно безболезненно шевелить руками и ногами.

Когда меня несли к «скорой помощи», я спросил:

— А Хулиан как?

Мне никто не ответил.

Квадратные кольца

Со смертью брата кончилась и моя жизнь, по крайней мере, она изменилась до неузнаваемости и уже никогда не была такой, какой я привык ощущать ее до той трагедии.

Родители изо всех сил старались доказать мне и самим себе, что жизнь продолжается, но, вернувшись домой из больницы — две недели в гипсе и всего три сломанные кости, — я почувствовал, что в доме раз и навсегда повисла неловкая и напряженная тишина. Чтобы хоть как-то заполнить эту пустоту и развеять молчание, отец купил огромный плазменный телевизор, занявший едва ли не половину стены в гостиной.

Он не выключался у нас целыми днями, вне зависимости от того, что шло по программе — футбол, какое-нибудь кино, развлекательные передачи… Отец постоянно сидел в кресле перед этой огромной панелью, не придавая значения ни тому, что происходит на экране, ни тому, что делается вокруг него. Тяжесть понесенной утраты и упорное нежелание смириться с нею надолго вывели его из строя.

На работе ему дали длительный отпуск за свой счет. Отец считал себя ответственным за то, что случилось. Он полагал, что только по его небрежности ключи от этого смертельно опасного вида транспорта оказались в моих руках, я же со своей стороны считал самого себя единственным виновником произошедшего. Я надолго перестал хотеть чего бы то ни было в этой жизни, продолжал существовать и выполнять какие-то обязанности просто по инерции. Каждый день я уходил в школу, а затем возвращался домой — все, больше мне ничего не было нужно. Я превратился в живого мертвеца.

Мама как ни старалась, так и не смогла скрыть от нас с отцом своего отношения к случившемуся. С ее точки зрения, вина лежала на нас обоих. Хулиан был ее любимцем, светом в окошке и главной надеждой. Время от времени мы с отцом ловили на себе суровый взгляд матери, который говорил сам за себя: прощения нам нет и не будет.

Через четыре месяца после трагедии она перебралась к своей сестре, жившей в Америке. В качестве дежурного объяснения мать сказала, что ей нужно было на время отключиться от всего, что случилось, и сменить обстановку, чтобы все вокруг ежесекундно не напоминало ей о смерти сына.

От этого дополнительного удара отец, похоже, так до конца и не оправился. Нет, через некоторое время он, конечно, все-таки вышел на работу, но, возвращаясь домой, все свое время по-прежнему проводил перед телевизором, рассеянно глядя в мерцающий экран.

Общались мы с ним предельно мало, но я, чувствуя свою вину, считал своим долгом по мере возможности заботиться о нем. Я научился готовить что-то съедобное из полуфабрикатов, варил для нас обоих кофе по утрам и прибирался в доме. В общем, я превратился в некое подобие Беллы Свон[3], вот только на мою долю не хватило даже какого-нибудь завалящего вампира, который полюбил бы меня.

Разговоров о Хулиане мы с отцом старательно избегали.

Единственным положительным следствием этой трагедии стала произошедшая во мне перемена по отношению к соседям. Я с искренним удивлением обнаружил, что все вокруг относятся ко мне с заботой и при этом ведут себя предельно тактично. Выяснилось, что такое поведение не являлось для обитателей Тейи чем-то особенным. Здесь было принято помогать друг другу в тяжелых ситуациях, и многие местные жители действительно воспринимали чужое горе как свое.

Слабое и, должен сказать, грустное утешение.

Одноклассники, которым, как мне казалось, я всегда был безразличен, вдруг стали приглашать меня в свою футбольную команду или же настойчиво звали поиграть с ними в баскетбол. Лучшая ученица, едва ли не самая красивая девчонка в школе, сама предложила мне свои конспекты для того, чтобы я смог нагнать пропущенный материал.

Я искренне благодарил всех за проявленное участие, но упорно отказывался от какой бы то ни было помощи. Я как-то привык к царившей в нашем доме тишине, а бормотание и мерцание телевизора стали для меня просто-напросто еще одной ее формой. Я привык к долгим прогулкам по полям, простиравшимся вокруг, в общем-то, небольшой и компактно застроенной Тейи.

Больше всего мне нравилась дорога, которая вела к кладбищу. Я поднимался на этот холм почти каждый день и подолгу смотрел на необъятное море, раскинувшееся передо мной. В эти минуты в моей душе появлялось чувство, хотя бы отдаленно напоминавшее покой и умиротворение. Если ворота кладбища оказывались открыты, я подолгу прогуливался в полной тишине и покое между могилами и стенами колумбария.

«Настанет день, и я окажусь среди вас», — повторял я про себя.

От этой мысли мне вовсе не было страшно. Смерти я не боялся, да и живым-то мог назвать себя лишь с некоторой натяжкой. То, что со временем меня сожгут и поставят урну с моим прахом в нишу колумбария, было для меня не просто очевидностью, а представлялось скорее лишь как некая формальность, получившая отсрочку.

Со временем окружающие привыкли к моему образу жизни и оставили меня в покое. У меня не было друзей среди одноклассников и однокурсников по институту. С людьми я общался и взаимодействовал лишь по мере необходимости.

Кроме занятий я помногу слушал классическую музыку и читал книги, в особенности английских романтиков. Мне нравились стихи о невероятно сильной и безответной любви, готические романы и потусторонние видения метущихся умов, обращавшихся ко мне через столетия.

Вот они-то и оказались моими лучшими друзьями, именно им я мог доверить свои мысли и чувства. Они стали моей настоящей семьей, потому что, как и я, жили когда-то, упираясь ногами в твердую землю этого мира, но уносясь мыслями куда-то в совершенно иную реальность.

Лишь изредка я нарушал бесконечную череду своих долгих одиноких прогулок, заглядывая в гости к Жирару, местному художнику. Я испытывал к этому человеку глубокое уважение хотя бы за тот факт, что в возрасте сорока лет у него хватило духу и решимости на то, чтобы бросить привычную работу и реализовать давнюю юношескую мечту — стать художником. Добиться этого ему удалось при поддержке жены. С того времени он жил, что называется, случайными заработками. Что-то ему платили за выставки, что-то продавалось через аукционы и магазины при посредничестве агентов по всей Европе, какие-то деньги приносили уроки рисования, которые он давал у нас в Тейе.

Как-то раз, когда я бесцельно слонялся по Ла-Униону — культурному центру нашего городка, Жирар заметил меня через стеклянную дверь аудитории, где он вел урок, прервал занятие и вышел в холл, чтобы спросить меня:

— Тебе сколько лет?

— Шестнадцать.

— Пора что-то делать, нельзя всю жизнь просто так бродить по городу и окрестностям, уподобляясь какому-нибудь печальному привидению.

Я лишь молча пожал плечами, и художник постарался полнее раскрыть свою мысль:

— Я в твои годы уже начал работать в ювелирной мастерской. Пусть я посвятил этому ремеслу больше двадцати лет, но оно так и осталось чужим для меня. Окончательно я понял это, когда мне передали заказ от одного из клиентов, чтобы ему сделали обручальные кольца «не как у всех». Я никак не мог взять в толк, что он имел в виду. Обручальное кольцо — оно и есть обручальное кольцо. Ничего особо оригинального здесь не придумаешь. В общем, я из чувства противоречия взял да и смастерил пару квадратных колец. Что мне потом за это было — лучше не рассказывать. В конце концов после большого скандала с начальством я был вынужден отправить это золото в переплавку и сделать для клиента самые обыкновенные обручальные кольца. В общем, после этой истории я сказал себе: «Все. Хватит».

Я стоял на месте и смотрел на него, не зная, что ответить. Некоторые женщины из тех, что находились в аудитории, оставили свои недописанные холсты, подошли к стеклянным дверям и пристально посмотрели на меня. В их взглядах читалось самое искреннее сочувствие.

Прежде чем вернуться обратно в аудиторию, художник подытожил свою мысль:

— Если тебе запрещают изготавливать квадратные кольца, нужно искать другой, твой собственный мир, где ты сможешь не только делать, но и носить их.

Лорд Байрон

Спустя два месяца после того, как я подобрал черную перчатку — я по-прежнему носил ее с собой в кармане как фетиш, — произошло событие, которое в очередной раз круто изменило мою жизнь.

Шел февраль. После нескольких дней сравнительно хорошей и спокойной погоды в Тейе вновь стало холодно, пошел снег. Эта ненастная промозглая погода как нельзя лучше подходила под мое настроение. Я даже ушел из института на час раньше конца занятий, чтобы спокойно погулять в позолоченных закатом сумерках.

Мое тихое исчезновение из аудитории не прошло незамеченным для Альбы, моей соседки по парте. В свое время я сам подсел к ней, потому что был в курсе того, что она обладает редкой добродетелью — умением не задавать лишних вопросов. Альба была спокойной и простой, самой обыкновенной девушкой. Сначала за глаза, а затем в открытую одноклассники называли ее хиппи. Светлые волосы Альбы были неизменно убраны в хвост на затылке, одевалась она почти всегда в джинсы и свободные, даже чуть великоватые ей свитера. От нее всегда довольно сильно пахло даже не духами, а одеколоном. Однако у девушки был невероятно ровный, каллиграфически красивый и аккуратный почерк.

По тем ее взглядам, которые я порой ловил на себе, мне стало понятно, что я Альбе не безразличен. Тем не менее в силу свойственной ей скромности она никогда не ставила меня в неловкое положение и вообще никак не проявляла своих чувств. За это я, несомненно, ценил ее больше, чем любого другого товарища по группе. Но сказать, что мы стали друзьями, было бы преувеличением.

В тот вечер Альба, против своего обыкновения, пошла следом за мной по институтскому коридору по направлению к выходу.

Нагнала она меня уже на пороге и спросила:

— На английский не останешься?

— У меня дела. Кроме того, сама знаешь, что английский — это единственный предмет, на который я вообще могу не ходить. Моего английского с запасом хватит на то, чтобы сдать экзамен.

Вроде бы ответ был для Альбы исчерпывающим. Тем не менее она так и осталась стоять в дверях, словно желая проследить за тем, в какую сторону я пойду.

Я решил смутить ее прямым вопросом:

— Тебе что-то от меня нужно?

Альба поправила очки, корректировавшие ее близорукость — у нее были очень красивые голубые глаза, — и, заметно волнуясь, неуверенным голосом ответила:

— Да, в общем-то… Просто я хотела тебе кое-что предложить. Я имею в виду, что сегодня в «Ла-Пальме» концерт, как обычно, вечером. Ты желал бы?.. Я хотела сказать, что мы могли бы сходить туда вместе.

Я никак не мог взять в толк, о чем она говорит. «Ла-Пальма» — так называлось кафе, где обычно собирались мои однокурсники. По четвергам — а дело происходило именно в этот день недели — там обычно яблоку было негде упасть.

— А я думал, что там теперь живой музыки не бывает, — сказал я, чтобы выиграть время. — Кто, кстати, выступает?

— Да какая-то группа из Барселоны, — ответила Альба, и в ее глазах мелькнул восторженный блеск. — Они исполняют пауэр-поп или что-то в этом роде. Начало в одиннадцать, вход свободный.

— Я, пожалуй, попытаюсь прийти.

— Вот и отлично, я тогда тоже буду.

С этими словами Альба посмотрела на часы и стремительно скрылась за дверью. Было видно, что такой ход дела ей по душе.

Прогулка до кладбища и обратно оказалась безнадежно испорчена. Меня мучила совесть. Я прекрасно понимал, что не пойду ни на концерт, ни даже просто в кафе. Меньше всего на свете мне хотелось оказаться в прокуренном баре, битком набитом людьми, громко разговаривающими, порой переходящими на крик. К тому же я на дух не переносил ни поп, ни рок.

Зачем я ей соврал?

С неба падали редкие, но крупные снежинки, почти прозрачные, как крылья ангела. Чтобы продлить удовольствие от прогулки в такую замечательную погоду, я даже специально замедлил шаг и, желая совсем отвлечься от мыслей, лишних в такие минуты, включил на своем ай-поде «Алину» — изящную малоизвестную пьесу эстонского композитора Арво Пярта.

К кладбищенским воротам я подходил уже под впечатлением от фортепианных аккордов, поверх которых звучал печальный стон виолончели.

В состоянии, близком к трансу, я присел на ступеньку лестницы, ведущей к воротам кладбища. Прямо передо мной выстроились, как на параде, четыре вековых кипариса, кроны которых в тот час посеребрила снежная седина.

Холода я практически не чувствовал. Поплотнее застегнув воротник куртки, я достал из сумки антологию стихов лорда Байрона. Пожалуй, даже больше, чем сама его поэзия, меня привлекала биография автора, помещенная в начале книги.

Хромой от рождения, Байрон познал сексуальные утехи уже в возрасте девяти лет. Его первой учительницей в этом деле стала молодая шотландка, которую мать мальчика наняла для того, чтобы та объясняла ребенку Священное Писание. Подростковые годы Байрона были полны всякого рода излишеств и переездов с одного места на другое. В конце концов он поступил в Кембриджский университет, где тотчас же привлек к себе внимание экстравагантными нарядами и таким же образом жизни.

В качестве провокации он, например, поселил в университетском общежитии взрослого медведя — и это там, где категорически запрещалось держать даже самых маленьких и безобидных домашних животных.

Университет он был вынужден бросить, так как ему просто не хватило денег для оплаты учебы. В дальнейшем в безумной жизни Байрона было множество возлюбленных и участие в самых разных войнах и революциях. Умер Байрон в Греции, куда он приехал воевать за то, чтобы добиться ее независимости от турок.

Байрон писал:

«То, что называется смертью, заставляет людей проливать слезы. Тем не менее они проводят треть жизни во сне».

Прочитав эти строки, я оторвал взгляд от книги, чтобы посмотреть на море. К своему удивлению, я обнаружил, что между мной и голубой линией горизонта появились три темных силуэта.

Судя по всему, эти люди уже некоторое время наблюдали за мной.

Незнакомцы

На моем месте любой нормальный человек в тот момент испугался бы. Я же был настолько изумлен случившимся, что попросту не успел или забыл это сделать. Пока я слушал «Алину» и читал Байрона, эти трое, оказывается, успели подняться по склону холма к самому кладбищу. Теперь они стояли передо мной и бесцеремонно, даже с вызовом, рассматривали меня.

Это были две девушки и парень примерно моего возраста. Все трое были одеты в черное, у всех на лацканах виднелся фиолетовый цветок. Их губы были подкрашены темно-фиолетовой помадой, а неестественная бледность лиц наводила на мысль о том, что вся троица наложила себе на физиономии белый театральный грим.

Я встал и принялся рассматривать незнакомцев, не испытывая при этом абсолютно никакого страха. Стоявший передо мной парень был высоким, но каким-то нескладным и неуклюжим. Его довольно длинные, непослушные вьющиеся волосы выглядели так, словно он никогда даже не пытался расчесать их. Волосы одной из девушек были короткими и явно выкрашенными в неестественно рыжий, скорее даже красный, цвет. Овал ее лица и слегка вздернутый нос наводили на мысль о даме из какой-то другой эпохи.

Ее подруга сразу же привлекла меня своей необычной красотой. Лицо девушки обрамляли длинные темные шелковистые волосы, большие глаза были черными, как два кусочка угля. Ее полные, я бы даже сказал, чуть припухлые губы изогнулись в слегка презрительной усмешке. Именно она первая и заговорила со мной. Голос ее звучал негромко, но властно и уверенно.

— Проваливай отсюда, пока еще не поздно. Не вздумай рассказать кому-нибудь о том, что видел нас. За болтливость ты заплатишь очень дорого.

Ее спутники подтвердили свое согласие с высказанными пожеланиями столь же суровыми и неприветливыми взглядами.

Вместо того чтобы перепугаться и поспешить убраться оттуда подобру-поздорову, я словно закипел изнутри. Во мне как будто проснулся дремавший до этого вулкан. В первый раз с тех пор, как наша семья переехала сюда, в Тейю, я почувствовал себя местным жителем, готовым защищать свою территорию от чужаков.

— Сами пошли вон отсюда, клоуны! Да я по этому кладбищу гулял, когда вы еще пешком под стол ходили.

Эти слова я произнес для того, чтобы зацепить, спровоцировать своих оппонентов. Восприняты слова были правильно.

Девушки презрительно усмехнулись, а рыжая поспешила заявить хриплым низким голосом:

— Опасное это дело — дерзить незнакомым людям, когда даже не догадываешься о том, с кем тебя свела судьба.

Патлатый парень сделал шаг вперед, явно желая напугать меня. Теперь стоявший передо мной выбор свелся к простой дилемме: бежать отсюда, поджав хвост, или же нападать и бить первым. Удивляясь самому себе, я понял, что готов пойти в наступление, перейти от словесных угроз и запугивания к драке с непредсказуемым исходом.

Я бросился на своего оппонента, намереваясь свалить его с ног, но прежде, чем мне удалось схватить его, сильная боль пронзила мне ноги, и я упал на землю. Оказывается, одна из этих ведьм, кстати более симпатичная, изо всех сил врезала мне носком ботинка по лодыжке. За первым ударом незамедлительно последовал второй.

Оказавшись на снегу на четвереньках, я в первый момент прикинул, как бы поудачнее схватить свою обидчицу за ноги и повалить ее на землю. После этого можно будет переключиться на оставшихся двоих. Тем не менее воспитание не позволило мне ввязываться в драку с девчонками, и я переключился на лохматого парня, уже нависшего надо мной.

Я воспользовался тем, что он протянул ко мне руку — вполне вероятно, лишь для того, чтобы помочь мне встать на ноги, — и дернул его изо всех сил так, что он, не удержавшись на ногах, рухнул на меня. Спустя секунду мы покатились по засыпанной снегом лестнице, обмениваясь короткими, не слишком сильными и точными ударами.

Противник, как выяснилось, не отличался богатырской силой, и я понял, что мой первый же точно проведенный боковой удар поставит точку в этом поединке. Оставалось лишь подловить парня в тот момент, когда он не сможет защититься от прицельного выпада, направленного в нос или в челюсть. Я уже занес было руку, но в этот момент брюнетка с черными глазами схватила меня за волосы и потянула назад с такой силой, что я чуть было не закричал.

— Если ты сейчас же не отпустишь Роберта, останешься без зубов — я их тебе сапогами выбью!

Я был вынужден разжать хватку и отпустить противника. Оставалось только ждать его мести в виде предательского удара по безоружному оппоненту. К моему немалому удивлению, он не воспользовался такой возможностью и ограничился тем, что пристально посмотрел мне в глаза. При этом в его взгляде читалось явное изумление.

В очередной раз я удивился в следующую секунду, когда почувствовал, что брюнетка, державшая меня за волосы, неожиданно разжала пальцы. Я медленно осел на землю. Тем временем мой противник поднялся на ноги и стал отряхивать от снега свое длинное черное пальто.

— А ты смелый парень, — сказала рыжая, когда я, в свою очередь, встал на ноги.

— Может быть, немного импульсивный и несдержанный, но, похоже, воспитанный и знающий, что такое хорошие манеры, — заметила вторая девушка, — Как ты думаешь, он нам пригодится?

Подружки заговорщицки переглянулись и вдруг в унисон рассмеялись. В своем черно-белом гриме они больше всего походили на каких-то злых клоунов. Парень, который буквально только что катался со мной по снегу, рискуя получить хорошую взбучку, смотрел на своих спутниц не слишком приветливо и любезно.

Устав от этого спектакля и от полного непонимания происходящего, я отряхнул куртку от снежной пыли и заявил:

— Я ухожу, но прошу учесть, что делаю это только потому, что мне так хочется, а не потому, что кто-то меня выгнал.

— Жаль, — сказала в ответ черноволосая вампирша. — Мы только-только начали привыкать к тебе, скажу больше — нам даже стало нравиться твое общество.

— Отвяжитесь от него, пусть проваливает, — заявил парень, которого, как я теперь понял, звали Робертом.

Девушки продолжали в упор разглядывать меня. Похоже, им нравилось испытывать мое терпение и наблюдать за тем, как я пытаюсь выпутаться из этой странной ситуации. Несколько секунд они хранили молчание, и я даже успел заметить облачка пара, которые срывались с их губ и таяли в морозном воздухе.

— Меня зовут Лорена, — наконец соизволила представиться рыжая, — а имя этой дикарки — Алексия.

Красавица брюнетка слегка согнула ногу в колене, изобразив нечто вроде книксена, полагающегося придворной даме. При этом она протянула мне руку ладонью вниз, судя по всему полагая, что я соображу наклониться и поцеловать ее. Мне же все эти игры с маскарадами уже изрядно надоели, кроме того, еще окончательно не угасла злость, кипевшая совсем недавно. В общем, я ограничился тем, что сухо и коротко представился.

— Вчетвером, по-моему, веселее, чем втроем, — по крайней мере, будут две пары, — вновь заговорила Лорена и обратилась с вопросом к своей подруге: — Как ты думаешь, выдержит он всю ночь напролет?

— А ты его сама спроси.

Именно в тот момент я вдруг осознал, что долговязый приятель девушек куда-то пропал. Я окинул взглядом площадку, на которой росли кипарисы, и дорожку, ведущую вниз по склону.

Его там не было.

Очередной сюрприз вновь вывел меня из равновесия, и я замешкался, оказавшись на какое-то время не в силах исполнить то, о чем только что сам говорил. Вместо того чтобы развернуться и уйти, я продолжал как истукан стоять на одном месте.

Этого времени Алексии хватило на то, чтобы как ни в чем не бывало поинтересоваться у меня:

— Ночевал когда-нибудь на кладбище?

Вконец сбитый с толку, я лишь покачал головой.

Наконец мне стало понятно, куда подевался долговязый.

Если по этому поводу у меня и оставались какие-то сомнения, то Лорене удалось вчистую развеять их. Девушка явно привычно подошла к почти двухметровой кладбищенской стене, слегка подпрыгнула, чтобы зацепиться за верхнюю кромку, и явно отработанным, по-кошачьи грациозным движением стремительно перебралась на другую сторону.

Я остался один на один с Алексией. Холодный ветер трепал кроны кипарисов. Огромные черные глаза рассматривали меня в упор.

Помолчав несколько секунд, Алексия сказала:

— Это испытание. Если хочешь стать одним из нас, тебе придется провести ночь там, за оградой. Всю целиком — от заката до рассвета. Причем одному.

Договорив, она взмахом руки попрощалась со мной и направилась к кладбищу вслед за своими друзьями.

Прежде чем не то запрыгнуть, не то взлететь на каменную ограду, она на мгновение оглянулась и сказала:

— Ты уж извини, досталось, по-моему, тебе от меня.

— Ничего, все в порядке.

— Я уж постараюсь как-нибудь загладить свою вину… если, конечно, ты завтра пройдешь испытание.

Я непроизвольно сделал пару шагов вслед за Алексией, и, прежде чем она скрылась по другую сторону стены, мне удалось разглядеть ее руки. Та, которая несколько минут назад была протянута мне для поцелуя, ярко выделялась в сумеречном освещении, прямо как луна на фоне ночного неба. Вторую же почти до самого локтя сковала тонкая черная перчатка.

Вечер в «Ла-Пальме»

Дома я почувствовал себя как дикий зверь, запертый в клетку. Я был слишком взволнован и не мог ни читать, ни заниматься, ни слушать музыку. Я даже не удосужился подняться к себе в комнату.

Именно в этот вечер отец впервые за много месяцев решил выключить телевизор на время ужина. Он стоял перед микроволновкой и ждал, когда разогреется замороженная лазанья из супермаркета. В другой ситуации я не стал бы придавать этому большое значение: подумаешь, человек решил сам приготовить себе ужин, к тому же вознамерился поесть без фонового сопровождения телевизионной программы. При этом, учитывая то состояние, в котором пребывал отец в последнее время, я воспринял все происходящее как хороший знак.

— Поужинаешь со мной? — спросил он у меня.

— Вообще-то есть я не хочу, но чайку попью с удовольствием.

— Дело твое, — сказал отец.

Разогреть лазанью, вскипятить чайник и накрыть на стол — все эти нехитрые дела заняли у нас не более пяти минут. Мы сели ужинать в тишине, в самой настоящей, не подправленной вечно включенным ящиком для дураков, как называл телевизор сам отец. По правде говоря, в какой-то момент мне даже стало немного не по себе от этой тишины. Я почувствовал себя обязанным как-то заполнить молчание, повисшее в доме.

— Вроде бы сегодня в «Ла-Пальме» какой-то концерт…

— В «Ла-Пальме», — задумчиво повторил отец, дожидаясь, пока немного остынет поддетый на вилку кусок лазаньи, — Там вроде бы сейчас какие-то аргентинцы хозяйничают. Не знаю почему, но именно это заведение постоянно переходит из рук в руки. Ты, кстати, знаешь, что пятьдесят лет назад в этом помещении был кинотеатр?

Мне, по правде говоря, было абсолютно наплевать на столь значимый исторический факт, но я чувствовал себя обязанным изобразить любопытство. В конце концов, столь обстоятельно мы с отцом не говорили с того самого дня, когда случилась катастрофа, переломавшая жизнь всей нашей семьи.

— Это мне художник рассказывал, — продолжил отец. — В те годы в «Ла-Пальме» и в «Ла-Каландрии» — кинотеатре, расположенном в Масноу, — обычно шли одни и те же фильмы. Представляешь себе, на два кинотеатра завозили по одному комплекту рулонов пленки. В те времена ее было мало, и на все небольшие кинозалы копий фильмов не хватало. В итоге по выходным в двух кинотеатрах города почти всегда шла одна и та же программа.

— Как же все это устраивали?

— Очень просто. Фильм, который шел первым в Масноу, стоял вторым в Тейе. Ну и соответственно — наоборот. Когда сеанс заканчивался, пленку отвозили на мотоцикле из одного кинотеатра в другой.

Неожиданно отец замолчал и нахмурился. В следующую секунду я понял причину перемены его настроения: прозвучало злосчастное слово «мотоцикл». Отец растерянно и печально посмотрел мне в глаза.

Не зная, чем отвлечь его, но при этом больше всего на свете не желая продолжения очередного акта этой бесконечной драмы, я брякнул первое, что пришло мне в голову:

— Раз уж больше кино там не показывают, может быть, сходишь со мной туда сегодня вечером на концерт?

Предложение повисло в воздухе. Отец никак не отреагировал на мои слова.

Я уже подумал, что он меня даже не услышал, но в конце концов отец все же нашел в себе силы дать мне ответ:

— Сынок, ты иди один, я что-то устал сегодня.

В следующую секунду он привычным движением нащупал пульт дистанционного управления и включил телевизор.

Я шел по центру нашего городка и удивлялся самому себе: я ведь не был в «Ла-Пальме» уже два года. Увидев меня, Альба, конечно, обрадуется, но я прекрасно понимал, что таким образом невольно обману ее в лучших ожиданиях. Мое появление в кафе никак не было связано с этой девушкой. Мне просто нужно было отвлечься, и я выбрал для этой цели посещение концерта в довольно шумном заведении. В конце концов, чем я хуже отца, который постоянно сидит перед включенным телевизором?..

Встреча с незнакомцами у входа на кладбище, короткая стычка и загадочное испытание — все это не давало мне покоя. Я, впрочем, еще не решил для себя, стоит ли идти туда на следующий день, хотя в глубине души уже представлял самого себя, перелезающего через кладбищенскую ограду. Кроме того, я никак не мог упустить возможность попытаться раскрыть тайну одинокой черной перчатки. Неужели тот комочек лайкры, который я ношу в кармане вот уже два месяца, действительно принадлежит Алексии?

Не слишком ли много впечатлений, событий и неразрешимых вопросов для одного вечера?

Я в очередной раз вдохнул тонкий аромат, исходивший от перчатки, и с замиранием сердца вспомнил это странное создание неземной красоты. Нет, с принятием каких угодно решений в любом случае нужно было подождать как минимум до утра.

Стокгольм

Перед входом в «Ла-Пальму» мне пришлось немного покрутиться и посмотреть по сторонам. Альбу я узнал далеко не сразу. Она была в узком приталенном пальто, неожиданном для ее привычного образа, к тому же ей пришло в голову накраситься. Надо сказать, что получилось это у нее весьма неумело.

Альба в знак приветствия поцеловала меня в обе щеки, и этот факт заставил меня насторожиться. На занятиях мы обычно лишь кивали друг другу и обменивались парой приветственных фраз. По всему выходило, что, с точки зрения Альбы, у нас сегодня не приятельская встреча, а самое настоящее свидание. Только этого мне сейчас не хватало!

— Пойдем! — поторопила она меня. — Скоро начнется.

Для того чтобы пройти в концертный зал, смежный с кафе, нужно было отстоять очередь и заказать себе что-нибудь в баре. В этом кафе-клубе собирались сливки институтского общества. Естественно, наше с Альбой совместное появление не прошло незамеченным. Дожидаясь своей очереди у стойки бара, я поймал на себе, наверное, не меньше полудюжины изучающих и заинтересованных взглядов.

Я вполне представлял себе эту горячую новость, занимающую достойное место в рутинной текучке институтских слухов и сплетен. Мол, Кристиан и Альба были застуканы с поличным в «Ла-Пальме». Учитывая метаморфозы, которые происходят с новостями при многократной передаче из уст в уста, мы вполне могли рассчитывать на то, что уже через сутки стали бы для большей части нашей светской тусовки этакой парой сезона.

Студенты, оккупировавшие зал, уделяли основное внимание автоматам по продаже разливного пива. Ощущение было такое, что компании, собравшиеся за столиками, объявили негласное соревнование на предмет того, какая команда употребит пенный напиток в большем количестве, чем другие.

Мы с Альбой не стали присоединяться ни к кому из знакомых, рассчитались за пиво у стойки бара и получили пластиковые стаканчики, которые были своеобразным пропуском в концертный зал.

В темном помещении, где вскоре должен был начаться концерт, находилось едва ли три десятка человек, в основном знакомые и приятели музыкантов, готовившихся к выступлению. Относились ребята к своему делу со всей серьезностью. Инструменты эта команда, исполняющая пауэр-поп, настраивала столь тщательно, что можно было предположить, будто выступать им предстоит как минимум в нью-йоркском Карнеги-холле.

Неожиданно я заметил в полумраке знакомый взъерошенный чуб, приближающийся ко мне, и понял, что вечер окончательно испорчен. Дело в том, что этот неизменно взбитый и набриолиненный клок волос принадлежал Хавьеру — первейшему зануде во всей школе и по совместительству брату моей сегодняшней спутницы. Хулиан, общаясь с Хавьером, проявлял просто чудеса терпения и, судя по заискивающему выражению, застывшему на лице брата Альбы, он еще не окончательно потерял надежду на то, что я смогу заменить ему своего покойного брата.

На всякий случай, во избежание какого-то ни было недопонимания, я поздоровался с Хавьером преувеличенно холодно. К счастью — в первую очередь для меня, — именно в эту минуту зазвучала музыка. В микрофон кто-то объявил название группы — кажется, ребята именовали себя «Плоу», — и шоу началось. Вокалист во весь голос проорал: «Айн, цвай, драй», — и обрушившаяся в зал лавина децибелов заставила зрителей вздрогнуть. Впрочем, через мгновение публика пришла в себя и громкими криками и восторженными прыжками выразила свое одобрение такой завязке вечера. Хавьер с его чубом куда-то исчез, судя по всему сметенный волной новых зрителей, которых привлек в зал грохот, доносившийся со сцены.

Вскоре большая часть присутствующих затряслась в каком-то сумасшедшем танце, подчиненном ритму некоего подобия мелодии. Танцевала и Альба. К моему немалому удивлению, получалось это у нее не только изящно, но и весьма женственно, я даже сказал бы, чувственно и раскованно. Это шло вразрез с привычным мне образом скромной и чуть скучноватой девочки-отличницы с идеально ровным почерком. Ее светлые волосы разлетались в разные стороны и переливались в свете дискотечных прожекторов. От Альбы еще сильнее, чем обычно, исходил такой знакомый мне запах резкого, дешевого, продающегося на розлив одеколона.

Разумеется, такую музыку я слушал, прямо сказать, нечасто. Но в тот вечер мне по-своему даже нравилось быть в этом полутемном зале, ощущать, как энергия музыкантов, вложенная в ритм, заставляла вибрировать все помещение. Эта тряска передавалась от пола мне в ноги и доходила по позвоночнику до самого затылка. Я в два глотка допил свое пиво, выронил пластмассовый стаканчик и зажмурился. По своему опыту я прекрасно знал, что одна и та же песня звучит совершенно по-разному, когда слушаешь ее с открытыми или же, наоборот, с закрытыми глазами.

Вокалист объявил название следующей песни: «Стокгольм». Вступление к этой композиции оказалось на удивление негромким, решенным в минималистском духе. Оно представляло собой простой гитарный перебор, который гипнотически подействовал на большинство слушателей. Я тоже заинтересовался тем, что звучало со сцены, и постарался разобрать слова песни.

Every time I wake up in this white room

I wonder how I came here

Far away from you again

An orange juice

A frozen smile from breakfast

Good morning, says pale nurse,

How did you sleep tonight?[4]

Мое единство с песней, едва успевшее установиться, было безжалостно разрушено в тот миг, когда я почувствовал, как меня кто-то обнимает со спины. Я открыл глаза и увидел перед собой Альбу. В общем-то, для того, чтобы понять, куда она подевалась и где теперь находится, не требовалось богатого воображения. Видимо, желая избавить меня даже от подобия сомнений, моя спутница, продолжая двигаться в такт музыке, прижалась ко мне еще сильнее. Я почувствовал прикосновение ее груди к своей спине — странное, должен сказать, ощущение.

Мне не хотелось обижать Альбу, и я решил, что до конца песни не буду вырываться из ее объятий. Я опять закрыл глаза и постарался успокоиться. Впрочем, все мои усилия пошли прахом, когда до меня стала доходить сюжетная канва песни. Как выяснилось, в «Стокгольме» речь шла об одном мотоциклисте, который ездит по улицам шведской столицы следом за девушкой в красном пальто. Он так увлечен ею и настолько поглощен преследованием, что не замечает приближающийся грузовик и оказывается под его колесами. Когда же он приходит в себя в больнице, ему остается только спрашивать, где он, как его сюда занесло и — главное — где же та самая девушка.

То, что для остальных слушателей было всего лишь романтической историей, пусть даже несколько экстравагантной, для меня звучало эхом моей личной трагедии, того прошлого, которое никак не хотело отпускать.

Я подождал, когда кончится музыка, затем обернулся и негромко сказал Альбе на ухо:

— Сейчас вернусь.

Буквально через минуту я уже шел по безлюдным в этот поздний час улицам в сторону дома.

Кладбищенские ночи

На следующий день, в пятницу, Альба пришла на занятия сердитой и явно обиженной на меня. Для начала я решил не предпринимать никаких шагов ради того, чтобы загладить свой некрасивый поступок, и коротко объяснил свое исчезновение тем, что «Стокгольм» меня зацепил. Я не без оснований полагал, что подобное объяснение можно считать хотя бы минимально достаточным, а посвящать соседку по парте в мучившие меня проблемы и сомнения в мои планы не входило. Но ближе к концу первой половины занятий я написал на листке бумаги пару строчек и подсунул его прямо к тетради Альбы.

Извини за вчерашнее. Я должен был уйти оттуда. Понимай это как хочешь.

Я, наверное, действительно странный человек. Постарайся не воспринимать мои поступки как желание обидеть лично тебя.

Близоруко прищурившись, Альба дважды перечитала записку, затем робко улыбнулась мне и положила свою ладонь поверх моей. Я не стал убирать руку. Искоса посмотрев на Альбу, я заметил на ее щеках легкий румянец.

Прощение было получено.

По пятницам после обеда занятий у нас не было, и я вернулся домой. Никаких планов на выходные у меня не имелось, впрочем, была назначена встреча на кладбище, куда Алексия настойчиво рекомендовала мне приходить одному. Как она там выразилась: «Если хочешь стать одним из нас, тебе придется провести ночь там, за оградой. Всю целиком — от заката до рассвета».

Я понятия не имел, что означает «стать одним из нас». Интересно, подразумевает ли это, что мне тоже придется мазать физиономию не то мелом, не то какой-то белой краской и одеваться в стиле огородного пугала?

С этой точки зрения перспектива провести зимнюю ночь на кладбище, рискуя здорово простудиться ради того, чтобы быть принятым в компанию, о которой я, в общем-то, ничего не знал, казалась совершенно абсурдной. С другой стороны, я не мог не признать, что эта троица была мне небезразлична. Что-что, а заинтересовать меня им удалось. Любопытно, будут ли они меня там ждать? Станет ли ночью снова петь та девушка в черных перчатках? Впрочем, по их собственным словам, ночевать на кладбище я должен буду один. Следовательно, они там не появятся.

Я никак не мог принять решение. Рассчитывая на то, что музыка поможет мне собраться с мыслями, я подключил айпод к музыкальному центру, стоявшему у меня в комнате, и для начала включил все ту же «Алину». Впрочем, через пару минут я, повинуясь внутреннему порыву, требовавшему более мрачной и суровой музыки, соответствующей моему настроению, поставил альбом григорианских песнопений монахов из Силосского монастыря.

Затем я взял с полки давно отложенную книгу, которую нашел у отца. Это были «Кладбищенские ночи» Хосе Кадальсо. Отец рассказывал, что прочитал ее когда-то давно, еще в студенческие годы. Впервые она попалась мне на глаза где-то за год до описываемых событий. Тогда я перелистал ее и оставил на потом. В памяти у меня отложилось, что речь в этой небольшой — страниц на пятьдесят — книжечке шла о каком-то кладбище. Эта тема на данный момент была мне как нельзя близка, и я решил, что прочитаю или, по крайней мере, внимательно просмотрю эту повесть в один присест.

Перед тем как взяться за сам текст, я прочитал аннотацию на оборотной стороне обложки и выяснил, что книга была написана в 1771 году, когда ее автор, признанный впоследствии предтечей испанского романтизма, находился в ссылке.

Приключения, описанные в «Кладбищенских ночах», были настолько неожиданными и экстравагантными, что я не раз прерывал чтение для того, чтобы вволю посмеяться над тем, что происходило с героями этой занятной повести.

Уже сама завязка сюжета заинтересовала меня своей оригинальностью. У небогатого человека по имени Тедиато умирает возлюбленная. Он решает выкопать ее из могилы, чтобы обнять в последний раз. С этой целью Тедиато подкупает могильщика Лоренцо, и вдвоем они приступают к этому рискованному и вместе с тем героическому мероприятию.

В первую ночь у них ничего не получается, потому что могильная плита оказывается более тяжелой, чем казалась, и вплоть до самого утра им так и не удается сдвинуть ее с места. Они договариваются встретиться на следующий день в то же время на том же самом месте. На следующий день, когда Тедиато пробирается по кладбищу к могиле возлюбленной, он натыкается на тяжело раненного человека, который сумел добраться до кладбища, убегая от грабителей, напавших на него. Несчастный умирает прямо на руках у Тедиато. Того, естественно, арестовывают и держат за решеткой целый день, пока в руки представителей власти не попадают настоящие преступники. Наступает третья ночь. Рассказ заканчивается на очередной встрече Лоренцо и Тедиато, когда они вновь решают отправиться на кладбище, чтобы достать усопшую из могилы.

Читать я закончил часам к одиннадцати вечера и задумался над тем, какие события в жизни автора могли натолкнуть его на создание такого произведения. Я решил, что, скорее всего, возлюбленная писателя умерла у него на руках. Может быть, эта беда так потрясла Хосе Кадальсо, что у него в голове родилась столь безумная мысль — раскопать могилу любимого человека, чтобы проститься с ним еще раз.

Я снова вспомнил о кладбище на окраине Тейи. Нет, можно было остаться дома и забыть про все вызовы и тайны. Но моя жизнь протекала так однообразно, монотонно, без каких бы то ни было переживаний, что было бы просто глупо не воспользоваться подвернувшейся возможностью хоть как-то встряхнуться и испытать что-то новое.

Разумеется, я прекрасно отдавал себе отчет в том, что имел все шансы остаться в дураках. Этих клоунов вполне могло не оказаться на кладбище, и я запросто проторчал бы там целую ночь без какой бы то ни было веской на то причины. Никто не узнал бы о моем героическом подвиге. Тем не менее я вдруг почувствовал, что хочу принять этот вызов и пройти испытание. Причем сделать это я собирался не для своих новых знакомых, а ради проверки самого себя.

На кладбище

Куртка-анорак показалась мне слишком прозаичным предметом гардероба для того, чтобы совершать в нем подвиги, исполненные подлинного романтизма. Немного подумав, я, не спросив разрешения у отца, взял из шкафа его длинное серое пальто.

Тот, естественно, даже не заметил, когда я ушел из дома. Впрочем, я полагаю, что он не видел ничего сверхъестественного или неприемлемого в том, что шестнадцатилетний парень куда-то исчезает в пятницу вечером. Думаю, что если бы оказался дома под утро, к тому времени, когда отец обычно просыпался, то не последовало бы никаких вопросов по поводу того, где я провел вечер и большую часть ночи.

Чтобы вконец не окоченеть февральской ночью, я надел под пальто специальную двухслойную зимнюю подстежку. Набор для выживания в экстремальных условиях включал также пару хороших теплых перчаток, шарф и носки из шотландской шерсти.

От нашего дома до кладбища было каких-то двадцать минут ходу. Поначалу я чувствовал себя несколько странно, если не сказать глупо, направляясь ближе к полуночи к своей цели, в то время как за моей спиной раздавались веселые крики посетителей, развлекавшихся в «Ла-Пальме» и в кафе «Абахо». Но по мере того как я удалялся от центра города, голоса постепенно ослабевали, а затем и вовсе пропали.

Было тихо. Ненастье кончилось, и свежий снег едва слышно поскрипывал под моими ногами. С ясного небосклона светила луна — единственный свидетель того героического поступка, который я собирался совершить. По крайней мере, в тот момент я думал именно так. Подойдя к кладбищенской стене, я похлопал себя по карману, чтобы убедиться в том, что черная перчатка по-прежнему со мной. Мой талисман оказался на месте. Глупо, конечно, но я почему-то решил, что наличие у меня предмета, принадлежащего одному из тех, кто уже прошел предстоявшее мне испытание — пусть даже и не один, а в компании с приятелями, — облегчит мою задачу, быть может, даже защитит меня от неприятностей, возможно грозящих мне. Я вынужден был признаться себе в том, что те трое поддерживали себя в лучшей физической форме, чем я. Перемахнуть через ограду в одно движение мне не удалось. Подыскав в ограде подходящий выступ, я поставил на него правую ноту, резко разогнул ее и постарался подпрыгнуть как можно выше.

Мне удалось лишь зацепиться за верхнюю часть ограды. Повиснув на ней, я бессильно дрыгал ногами, пытаясь найти снаружи хоть какую-нибудь опору. Со стороны я, несомненно, представлял собой весьма жалкое зрелище, а самому мне пришлось смириться с мыслью о том, что перспективы покорителя кладбищ у меня не блестящие, по крайней мере на данный момент.

Я уже готов был разжать пальцы и спрыгнуть вниз, как вдруг носок моего левого ботинка нащупал спасительную щель между двумя камнями. Воспользовавшись этой точкой опоры, я все-таки сумел подтянуться и зависнуть на гребне ограды.

Здесь я решил осмотреться и выбрать точку приземления. Во-первых, я не хотел бы расквасить физиономию или переломать ноги, во-вторых, в мои планы вовсе не входило перевернуть или сломать какой-нибудь могильный памятник. Предосторожность оказалась не лишней. Помимо гравийных дорожек, присыпанных снегом и выглядевших вполне подходящими «посадочными полосами», я увидел прямо под собой несколько могил с коварно торчащими памятниками.

Опираясь на руки, я сдвинулся по ограде на пару метров, подобрал подходящую ровную площадку и спрыгнул вниз. Полет, как мне показалось, несколько затянулся, а приземление произошло на редкость мягко и безболезненно. Я без труда успел сгруппироваться и приземлился, смягчив удар ногами, согнутыми в коленях. Впрочем, должен сказать, что в тот момент я не списал это на свою физическую подготовку, скорее был готов признать, что здесь, в этом городе мертвых, законы физики действовали несколько иначе, чем во всех других местах.

Вот я и на кладбище.

Оглянувшись и осмотрев стену ограды, я обратил внимание на то, что ее поверхность с внутренней стороны абсолютно гладкая. Это, надо признать, заставило меня заранее заволноваться по поводу вполне вероятного отступления. Можно было, конечно, забраться по стене колумбария, вплотную примыкавшей к ограде, но опыт просмотра множества фильмов ужасов подсказывал мне, что лучше этого не делать. Я не раз и не два видел, как всякого рода мертвецы и зомби начинают кусать за ноги и за пальцы тех, кто столь бестактно обходится с местами их упокоения.

Впрочем, думать о путях отхода было еще рановато. Я только что попал на кладбище, и главный вопрос сейчас заключался в том, как мне здесь переночевать.

Освещенные луной кипарисы отбрасывали длинные тени. Стояла абсолютная тишина. Я вдруг вспомнил давно знакомую строчку из стихотворения Беккера: «Боже, как же одиноки мертвецы!» Разумеется, эта цитата не добавила мне присутствия духа.

Я призвал на помощь все рациональные составляющие собственного сознания, стараясь раньше времени не превращать это ночное бдение в кошмар. Я решил, что первым делом нужно подыскать себе мало-мальски удобное место, где можно будет спокойно посидеть и даже вздремнуть, если получится.

Осторожно пробираясь между стеллажами колумбария и немногими традиционными могилами с горизонтально лежащими плитами, я вдруг осознал, какое маленькое, оказывается, у нас в Тейе кладбище: всего несколько коротких дорожек да с полдюжины кипарисов. В общем, не самое перспективное и воодушевляющее место для того, чтобы провести здесь вечность.

В центральной, особенно плотно населенной части города мертвых переночевать было абсолютно негде, и я решил обратить внимание на «спальный район» — часть кладбища, расположенную у дальней ограды, где между отдельно стоящими склепами еще оставалось довольно много неиспользованного места.

Бродя по кладбищу как какое-нибудь обиженное привидение, ищущее пристанище, я вдруг всерьез призадумался вот над каким вопросом: а как эти трое узнают, что я здесь провел всю ночь? Если они будут ждать меня снаружи, то что, спрашивается, помешало бы мне прийти сюда незадолго до рассвета, с первыми лучами солнца перебраться через ограду и заявить своим новым знакомым, что вот, мол, я — герой, вернувшийся после ночевки в царстве теней. Сколько именно времени я здесь провел, они точно ни за что не узнали бы.

Прогулка по местным достопримечательностям убедила меня и в том, что я на кладбище абсолютно один, если, конечно, не считать за живые души постоянное местное население, которое — кто их знает, этих покойников, — возможно, внимательно следит за мною из своих могил и ниш в колумбарии.

Занятый такими мыслями, я отвлекся от поисков логова, подходящего для ночлега, и вдруг остановился, когда неожиданно для самого себя понял, что лучшего места, чем та могильная плита, с которой мне довелось подобрать черную перчатку, здесь не сыскать.

Я заявил себе, что у этого милого уголка есть по крайней мере два преимущества. Одно — мистического свойства. По моим догадкам, в этой могиле, скорее всего, покоилась какая-нибудь красавица вампирша. Второе было связано с тем, что памятник над захоронением представлял собой одну из немногих больших и абсолютно плоских могильных плит. К тому же это место находилось в той части кладбища, которая была расположена ближе всего к дорожке, ведущей в город. В общем, по всему выходило, что здесь мне будет более-менее удобно. Кроме того, отсюда проще услышать и, быть может, даже увидеть любого, кто подойдет к кладбищу со стороны Тейи.

Принятие решения о месте ночлега не заняло у меня много времени. Вполне довольный своей рассудительностью и решительностью, я направился в сторону выбранного памятника, даже не догадываясь о том, что кое-кто уже предугадал мое появление в этом углу кладбища.

Блуждающие огни

На нужной мне могиле я обнаружил не то покрывало, не то расстеленный плед и небольшую корзинку, прикрытую куском материи. Сокрушенно признавшись в своей полной предсказуемости для новых знакомых, я осторожно приподнял ткань, готовый к любого рода сюрпризам.

Ничего сверхъестественного и уж тем более неприятного в корзине не оказалось. Наоборот, мне даже стало как-то теплее от заботы, проявленной по отношению ко мне. В корзине лежали несколько яблок и бутылка с водой. Тогда я переключил свое внимание на плед. Пощупав его, я убедился в том, что он достаточно плотный и приятно-теплый на ощупь.

Тронутый таким вниманием, я принялся за яблоко и задумался над тем, кто именно из этой троицы решил облегчить мне прохождение назначенного испытания. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы это была Алексия, хотя с тем же успехом идея как-то ободрить меня могла прийти в голову и ее приятельнице. Впрочем, я не исключал возможности того, что заботу обо мне проявил и Роберт, который, кстати, показался мне самым приличным и любезным человеком в этой банде.

Съев яблоко чуть больше чем наполовину, я перебросил оставшийся увесистый огрызок через кладбищенскую ограду. Если эти ребята караулят меня снаружи, то пусть знают, что я не только уже забрался внутрь, но и успел приложиться к фруктам, оставленным по мою душу. Впрочем, что-то мне подсказывало, что ни здесь, на кладбище, ни за его стенами не было в тот момент никого, кто принадлежал бы к этому миру.

Я снова прикрыл корзинку тканью и поставил ее на землю рядом с могилой. Затем я расстелил плед и плотно завернулся в него. Главным для меня было сделать как можно более толстую прокладку между собственным телом и влажным, стылым гранитом могильной плиты. Мысленно я убеждал себя в том, что при наличии этого плотного пледа, теплого пальто и двойной зимней подкладки я смогу досидеть здесь до утра и не подхватить пневмонию.

Луна, висевшая в небе, показалась мне в ту ночь особенно крупной и нестерпимо яркой. Чтобы ее свет не мешал мне, я закрыл глаза и постарался заснуть.

Сколько времени я так продремал, по правде говоря, не знаю. Скорее всего, в этом странном забытьи между сном и бодрствованием я провел около двух часов. К реальности меня вернули звуки, донесшиеся до моего слуха, — не то какой-то гул, не то жужжание. Со сна я первым делом подумал, что разбудили меня какие-то надоедливые насекомые. Еще не до конца проснувшись, я механически попытался спрятать от них голову под покрывалом. Впрочем — это я понял довольно быстро, — никаким комарам и мухам взяться посреди зимы было неоткуда. Кроме того, раздававшиеся явно где-то неподалеку звуки, которые теперь казались мне больше всего похожими на хрипы или фырканье, явно представляли собой нечто вроде диалога, происходившего между какими-то странными, загадочными и пока что невидимыми существами.

Я высунул голову из-под пледа — и от увиденного у меня кровь застыла в жилах. Большая часть территории кладбища была освещена россыпью небольших язычков пламени, которые поднимались от земли, исполняя при этом какой-то замысловатый танец.

Блуждающие огни.

Я слышал про эти огни, но никогда не предполагал, что увижу их воочию, к тому же столь близко и в таком количестве. Насколько мне было известно, это свечение являлось следствием протекания сложных химических реакций, связанных с разложением костей. Кальций, содержащийся в них, при определенных условиях образует соли, которые способны самопроизвольно воспламеняться при взаимодействии с кислородом воздуха наподобие соединений фосфора. Толкин назвал эти огни трупными свечами.

Впрочем, яркие пятнышки, мелькавшие вокруг меня, вели себя слишком уж упорядоченно для сугубо природного явления. Я заметил, как некоторые язычки пламени передвигались над самой землей по два таким образом, чтобы создалось впечатление, будто по дорожкам между могилами ходит какое-то невидимое, явно потустороннее существо.

Завороженный этим мрачноватым, но не лишенным привлекательности зрелищем, я машинально попытался схватить огонек, который кружился совсем рядом со мной. Словно угадав мои намерения, язычок пламени вздрогнул и в последний момент успел отпрянуть прямо из-под моей руки.

Этот танец маленьких огненных дьяволов продолжался, наверное, минуты две, после чего кладбище вновь погрузилось во тьму. В воздухе ощущался отчетливый запах серы.

Вернувшись на свое жесткое ложе, я стал вспоминать, что еще мне доводилось читать об этом таинственном явлении. У меня в памяти вдруг всплыли обрывки кельтских легенд, в которых говорилось, что блуждающие огни — это души младенцев, умерших не крещенными или родившихся мертвыми. Эти создания, не успевшие пожить, продолжали страдать и после смерти, так и не найдя себе место между адом и раем. Такое объяснение показалось мне не слишком убедительным.

Будь мой брат похоронен на этом кладбище, я подумал бы, что он пытается таким образом привлечь мое внимание — достучаться, докричаться до меня с того света. К сожалению, прах Хулиана покоился не здесь, а довольно далеко, на одном из кладбищ Барселоны.

В общем, кто бы из покойников ни организовал для меня это огненное шоу, я должен был признаться себе в том, что не имел чести знать этих людей при их жизни.

Я снова плотнее закутался в плед, но уснуть мне уже не удалось. Увиденное взволновало меня до глубины души. С одной стороны, этот огненный хоровод пробудил во мне горькие воспоминания о Хулиане и о невосполнимой потере. С другой — я, сам того не ожидая, почувствовал себя как никогда сильным и смелым. В конце концов, я пришел на кладбище ночью, сам перебрался через ограду, подремал немного на могиле и даже оказался свидетелем весьма необычного и достаточно пугающего зрелища. При этом мне не пришлось собирать в кулак всю силу воли, чтобы не перепугаться до смерти и не убежать отсюда.

Поняв, что в ближайшее время уснуть не смогу, я сел и решил съесть еще одно яблоко из корзины. Покончив с ним, я открыл бутылку с водой и практически залпом опустошил ее наполовину.

Окончательно проснувшись, я вдруг задумался о том, что, наверное, невежливо спать на могильной плите, не удосужившись даже выяснить имя того, кто покоится под этим куском гранита. Я решил исправить свой промах, встал с плиты и направил на нее луч фонарика, который прихватил с собой из дому.

Слабый свет вырвал из темноты надпись, располагавшуюся по центру плиты. Прочитав короткий текст, я, признаться, похолодел от ужаса. Там было начертано мое имя — лишь оно, без фамилии. Место для даты рождения оставалось пустым, зато там, где полагалось фиксировать дату смерти, стояло число. Сегодняшнее.

Я почувствовал, что силы оставляют меня, но не испытывал при этом никакого страха.

На меня вдруг мгновенно напала непреодолимая сонливость. Уже падая на могильную плиту, я успел пожалеть отца, которому, судя по всему, предстояло стать в этом мире еще более одиноким. В общем-то, если бы не это, я чувствовал бы себя вполне готовым к отправлению в последний путь.

Сколько раз ты умирал?

Я очнулся и услышал гитарные аккорды. Мелодия звучала вполне отчетливо, тем не менее у меня возникло ощущение, что сам инструмент и исполнитель находятся где-то далеко от меня. К печальному перебору струн добавились ноты, издаваемые плохо настроенной скрипкой. Звучавшая мелодия почему-то напомнила мне танец блуждающих огней.

Эта песня была мне знакома.

Пока я силился разомкнуть слипающиеся веки, высокий тонкий голос пропел:

I'm now just behind you

Let me embrace your living corpse[5].

Открыв наконец глаза, я увидел ее.

Алексия, по всей видимости, сидела у меня в изголовье, и я мог рассмотреть только ее белое лицо. От остального мира и предрассветных сумерек меня закрывал полупрозрачный занавес из черных волос. Тонкий и в то же время острый аромат опьянял меня, бил в ноздри. Музыка продолжала играть, и я понял, что она звучит где- то совсем рядом от меня.

«Здесь, на том свете, пожалуй, не так уж и плохо», — мысленно сказал я себе, резко выпрямился и сел на край могильной плиты.

Алексия едва успела отпрянуть, чтобы мы с нею не столкнулись. Я огляделся. На соседней могиле сидел Роберт, выдававший арпеджио на гитаре. Рядом с ним стояла Лорена, под смычком которой и звучала скрипка, услышанная мною еще во сне.

Это была та самая песня, которая под Рождество донеслась до меня из-за кладбищенской ограды. Я дослушал ее до конца, наслаждаясь прозрачно чистым голосом Алексии, от которого у меня бежали мурашки по коже.

Наконец замер последний вздох скрипки, а следом перестал звучать и перебор гитарных струн.

Не происходи все это на кладбище, я непременно поаплодировал бы музыкантам и певице за столь замечательное исполнение отличной песни.

Учитывая обстоятельства, я ограничился лишь кратким замечанием:

— Этой песней можно мертвого поднять.

— Об этом и речь, — откликнулась Алексия, подсаживаясь ко мне.

Роберт и Лорена также подошли к нам с довольными улыбками на лицах.

— Принимай поздравления, — сказал мне Роберт. — Ты перешел на ту сторону.

— Не понял. Ты хочешь сказать, что я умер? — вздрогнув, переспросил я, вспоминая свое имя, высвеченное на могильной плите.

Обернувшись, я обнаружил его на том же месте, где видел в последний раз. Дата смерти тоже никуда не делась, не изменилась ни надень. Что-то мне подсказывало, что все это было зловещей, мрачной шуткой этой троицы.

— В некотором роде да, — ответила за друга Лорена, не выпуская скрипку из рук. — Нет, ты, конечно, продолжаешь оставаться в мире живых, но, как и мы, стал другим человеком. Того юноши, которым ты был, больше нет. Он умер. Ты же родился заново.

— Чтобы воскреснуть, сначала нужно умереть, — заметил Роберт.

Я в изумлении рассматривал эту странную троицу. В утреннем свете белый грим на их лицах еще разительнее контрастировал с черными нарядами.

— А эта песня — чья она?

— Моя, — отозвалась Алексия, — В ней поется о грустной девушке, которой нравится бродить по кладбищам, потому что она считает себя уже наполовину мертвой. Как-то раз под вечер, когда она протирала от мусора плиту на какой-то могиле, покойник, лежавший под этим камнем, ощутил себя наполовину живым. С этого и начинается…

— История их любви, — закончила за подругу Лорена. — Роман между жизнью и смертью.

Совсем растерявшись, я поинтересовался, как они все это подстроили и что будет дальше. Мне ответили, что им удалось сделать так, что я сам лег спать на собственной могиле, а остальное было делом техники исполнения их ритуалов. Меня разбудили песней, по сюжету которой мне отводилась роль ожившего мертвеца.

Пока что все сходилось с моими ощущениями и, в общем-то, выглядело весьма правдоподобно.

— А теперь что? — спросил я.

Девушки заговорщицки переглянулись и даже едва заметно улыбнулись друг другу.

Потом Лорена обратилась к своим товарищам с предложением:

— Так что, позволим ему пройти ритуал обретения бледности?

— Нет, это завтра, — вмешался в разговор Роберт. — Он и так уже бледный как покойник, после ночи, проведенной на таком холоде. На данный момент предлагаю считать нас смертными, но пока что живыми. Раз уж людям время от времени требуется поесть, то мое второе предложение будет таким: пошли все вместе завтракать!

Без масок

Лихо перебравшись через кладбищенскую ограду, они втроем сели на ступеньках, ведущих к кованым воротам, и стали снимать макияж.

Меня поразило, насколько естественными были их движения, как легко они понимали друг друга, обмениваясь флакончиками с жидкостью для снятия грима и пачками салфеток. Две девушки и парень в этот момент походили на труппу профессиональных актеров, собравшуюся в гримерке. Впрочем, в какой-то мере они и были настоящими артистами.

Я, естественно, не удержался от вопросов:

— Зачем снимать грим?

— В бледном виде мы появляемся только на кладбище, — ответил мне Роберт, который, похоже, был самым здравомыслящим и терпеливым человеком из всей этой компании. — Ты что, хочешь, чтобы нас в городе приметили и стали узнавать? Нет, нам лишние проблемы не нужны.

Договорив, он повернулся к Лорене и стал помогать ей салфеткой стирать с лица остатки грима. Я завороженно следил за тем, как из-под мертвенно-белой маски постепенно проступала нормальная загорелая кожа, отчего овал лица девушки становился менее контрастным, но гораздо более естественным. Она по-прежнему оставалась на редкость красивой, но уникальность ее образа в какой-то мере померкла. Лорена прямо на моих глазах все больше начинала походить просто на одну из тех симпатичных девчонок, которые вполне осознают свою красоту и привлекательность и гордо проходят по коридорам школ и институтов.

— Не поможешь?.. — попросила Алексия, глядя мне прямо в глаза.

Я сел рядом с нею, не в силах скрыть охватившее меня волнение.

— Хорошо, если нас теперь будет четверо, — сказала она, протягивая мне флакончик с очищающим зельем и пачку салфеток. — Вдвоем легче грим смывать. Кому-то одному не придется ждать, когда освободятся другие.

Действуя несколько неуклюже, я попытался воспроизвести те движения, которыми, как мне только что довелось видеть, Роберт помогал смыть белый грим с лица Лорены. Кстати, к этому времени они успели поменяться ролями. Мне почему-то все время казалось, что я слишком сильно давлю на смятую салфетку или ватный шарик и могу сделать Алексии больно.

— Что ты там возишься? — нетерпеливо произнесла она. — Не бойся, нажимай сильнее.

Я стал энергичнее водить ватой по ее щекам, и моему взгляду предстала нормальная живая кожа, по которой были небрежно рассыпаны редкие веснушки.

Мне понадобилось четыре ватных шарика, для того чтобы снять весь грим с этого лица, которое, оставшись без защитной раскраски, по-прежнему излучало невероятную, завораживающую красоту. Огромные глаза Алексии подчеркивала окантовка черным карандашом, и мне почему-то показалось, что эта часть макияжа не является элементом сценического грима.

— Теперь губы! — требовательно заявила она, — Сотри помаду.

Я снова замер в нерешительности, потому что понятия не имел, как стирается с губ помада, наложенная к тому же весьма густо. В конце концов я решил, что лучше всего будет сделать это с помощью влажной салфетки, нашедшейся в футляре с гримом. Я аккуратно протер ею полные губы Алексии, которые вознаградили меня за это благодарной улыбкой.

Впервые за очень долгое время мне захотелось кого-то поцеловать. Эта веснушчатая девчонка с копной черных волос, весело улыбаясь, разглядывала меня так, словно читала мои мысли, видела меня насквозь.

Выдержав паузу, она сказала:

— Можешь быть доволен. Пусть ты еще не прошел ритуал посвящения, но уже можешь считать себя одним из наших. Ни одному чужому человеку мы, бледные, не дозволяем прикасаться к маске, если, конечно, он не желает отправиться на тот свет в момент, когда позволит себе такую дерзость.

Без маски из белил на лице Алексия уже не выглядела так грозно, ее слова прозвучали скорее как подростковая бравада. Да и вся компания, сняв грим, больше походила теперь на детишек, выросших в хороших семьях и развлекающихся тайком от родителей весьма странными играми. Впрочем, должен признаться, что мне было безумно интересно узнать, в чем эти игры заключаются, какие в них установлены правила.

Чтобы подвести разговор к этой теме, я спросил:

— Так когда вы намереваетесь произвести этот ритуал обретения бледности?

Алексия переглянулась с подругой, затем немного подумала и сказала:

— Например, завтра вечером. Что скажешь?

Я, конечно, насквозь промерз и внутренне не горел желанием провести еще один вечер, а то и всю ночь на холоде, но, не желая выглядеть слабаком, решительно кивнул.

В этот момент в разговор вновь вступила Лорена:

— Отлично, только не на этом кладбище. Для ритуала нам потребуется какой-нибудь известный, лучше даже выдающийся покойник. Предлагаю поехать в Аренис-де-Мар.

— Кладбище Синера, — объявил Роберт с улыбкой на губах.

— Вот и договорились, — подытожила Алексия. — Встречаемся на станции Аренис в одиннадцать вечера.

Мы согласно закивали, хотя я, конечно, понятия не имел, во что ввязываюсь. Знай я заранее, чем все это обернется, в тот же миг поспешил бы разорвать все связи, только-только начинавшие устанавливаться между мною и этой компанией, потому что ребята втянули меня в такую историю, которую смело можно было бы разыгрывать в одном из кругов ада.

Орден бледных

Пока мы спускались с кладбищенского холма, мои новые приятели вели себя вполне нормально. Они болтали о чем-то своем и перешучивались друг с другом. Я шел чуть позади, чтобы не мешать им и, конечно же, иметь возможность понаблюдать за каждым из этой троицы.

Роберт — действительно очень высокий и при этом худющий — заметно сутулился. Не добавляли гармоничности его облику и черные эластичные джинсы, буквально обтягивавшие длинные тонкие ноги, похожие на ходули. В этих прилипших штанах и в долгополом черном пальто, развевающемся на ветру, он выглядел весьма комично. При этом парень постоянно вертел головой, внимательно слушая то одну, то другую девушку, которые шли по обе стороны от него и постоянно о чем-то говорили.

У меня сложилось впечатление, что этот бедолага здорово попал. Скорее всего, он был безнадежно влюблен в одну из них, а то и в обеих сразу. Девчонки же явно воспринимали его только как хорошего приятеля и, безжалостно раня чувства Роберта, с удовольствием встречались с другими парнями, да еще и обсуждали при нем свои сердечные дела.

Затем я повнимательнее пригляделся к Лорене. Ее покачивающиеся бедра хорошо просматривались даже под кожаным пальто — благо оно было сшито так, что буквально обтягивало фигуру. По тому, насколько решительно она шла по заснеженной дорожке, я сделал вывод, что Лорена — девушка с характером, причем сильным и, быть может, не самым приятным. Я легко мог представить себе, как она на повышенных тонах разговаривает с родителями, пытающимися ее урезонить, а то и вовсе переходит на крик в ходе какой-нибудь домашней ссоры.

Алексию я, естественно, оставил на десерт. На ней было короткое пальто с капюшоном, отороченным синтетическим мехом. Утреннее солнце отражалось в роскошных волосах, как в черном зеркале. Не могу сказать, что я оставил без внимания короткую юбку и видневшиеся из-под нее ноги в плотных зимних колготках. Шагала Алексия так легко и уверенно, что мне казалось, будто ее сапоги, те самые, которые топтали меня еще совсем недавно, не касаются земли.

Я не знал, что и думать о ней, о ее характере.

В семь утра все кафе и бары города были закрыты. Работало только одно заведение, находящееся на бульваре Риера — центральной улице Тейи. Платаны, росшие по обеим сторонам бульвара, в это время года были по-зимнему голыми. Такая деталь пейзажа еще больше усиливала ощущение холода на этой улице, переходящей в шоссе, которое заканчивалось тупиком буквально за ближайшей горой.

Столиков на улице, разумеется, еще не было, и официант пригласил нас пройти в зал, стены которого были украшены натюрмортами со всякого рода продуктами и гастрономическими изысками. Сложив руки на груди, он ждал, пока мы разберемся с меню, при этом не без интереса разглядывая троих чужаков. Если бы в Тейе проводился конкурс на специалиста по различению своих и чужих, то Мерфи — официант, успевший поработать едва ли не во всех барах и ресторанах городка, — выиграл бы это почетное звание по праву. Он был просто классическим официантом — внимательным, расторопным и, разумеется, себе на уме.

Девчонки заказали по кофе с молоком и один большой кекс на двоих. Роберт удивил меня, попросив себе лимонад, да не какой-нибудь, а «Биттер Кас» — напиток, который, как мне всегда казалось, предпочитали скорее не юноши готического вида, а немолодые дамы, имеющие обыкновение играть в лото «Бинго».

При этом он так любезно улыбнулся мне, что я рискнул обратиться к нему с вопросом:

— А вы, ребята, откуда будете?

— Кто как. Я, например, живу ближе всех отсюда. У моих родителей дом в Алелье. Лорена — из Бадалоны, а Алексия вообще живет где-то в заднице этого мира.

— Это уж ты загнул, — возразила Алексия. — На данный момент я обитаю в Сант-Кугате.

— «На данный момент», говоришь, — повторил я, мысленно относя ее к категории изрядных пижонок, к которой, как мне казалось, принадлежали почти все девушки, жившие в этом маленьком городке в районе Вальеса.

— Именно так, — кивнув, сказала мне она. — Просто я могу переехать куда-то в любой день. Я там, конечно, выросла, но мне с детства казалось, что моя душа родилась где-то в другом месте.

— Это в каком же?

Глотнув кофе, Алексия заявила:

— Я тебе сразу же скажу, как только найду его.

Вот за такой мирной беседой и протекал наш завтрак.

Я к этому времени успел здорово проголодаться — ведь со вчерашнего вечера за всю бессонную ночь мне удалось подкрепиться только парой яблок — и заказал себе огромный сэндвич с тунцом. Остальные же, потягивая кофе и газировку, обменивались шутками и воспоминаниями о каких-то смешных случаях, происходивших в местах, мне неведомых, и с людьми, мне незнакомыми.

Многократно услышав одно и то же название, я спросил:

— А что такое это ваше «Неграноче»?

Все трое почему-то ехидно переглянулись, затем Лорена презрительно скривила губы и ответила:

— Из всех доступных нам развлекательных заведений этот клуб больше всего походит на то, где мы хотели бы проводить время. Понимаешь, там, конечно, собирается немало лицемеров и ханжей, но музыку играют иногда вполне достойную.

— Особенно когда за пультом Рыжий, — добавила ее подруга. — Он ставит те композиции, которые заведомо должны понравиться кое-кому из гостей, а потом внимательно смотрит, клюнули ли на эту наживку и остальные. В общем, получается это у него очень неплохо.

— По-моему, этот парень просто дает возможность развлечься, когда делать совсем нечего, — несколько обиженно заявила Лорена, которую, судя по всему, зацепили слова подруги. — Я начинаю его замечать, только когда уже совсем скучно становится и делать просто нечего.

В следующую секунду она выразительно посмотрела в мою сторону, чем заставила меня призадуматься. Означают ли эти слова и взгляд, что я могу оказаться интереснее диджея из неизвестного мне клуба? Должен ли я, в свою очередь, обидеться на девчонок за такие сравнения?

Тем временем их долговязый спутник поспешил вернуть разговор в более мирное и спокойное русло.

— «Неграноче» — действительно какое-то особенное место. Мы, между прочим, там и познакомились. Или вы, девочки, уже об этом забыли?

— Да уж, забудешь такое, — явно погрустнев, заметила Лорена, из чего я сделал вывод, что тот вечер в клубе был отмечен не только приятным знакомством, но и какими-то другими событиями, часть из которых Лорена с удовольствием стерла бы из памяти.

— Слушай, наверное, мы тебе уже надоели бесконечными разговорами о тех местах, где ты никогда не был, — вдруг заявила Алексия. — Вот когда станешь одним из нас, сводим тебя в клуб. Я даже сказала бы, что тебе обязательно придется побывать в «Неграноче», если мы тебя к себе примем.

— Много там народу… таких, как вы?

Это «вы» я произнес таким тоном, чтобы сразу дать понять, что вовсе не собираюсь униженно напрашиваться на членство в этом якобы закрытом обществе и что мне вообще нет дела до того, как в их компании принято развлекаться. На самом же деле любопытство разгоралось во мне все сильнее, и я рассчитывал пройти этот чертов ритуал обретения бледности как можно скорее.

— Знакомых у нас там, конечно, хватает, — ответила на мой вопрос Лорена. — Есть ребята, которые слушают ту же музыку, что и мы, разделяют нашу любовь к черному цвету. Но к ордену бледных большая часть из них не имеет никакого отношения. Понимаешь, для них все зловещее и потустороннее — это что-то вроде хобби, способ занятно провести выходные. Для нас же это образ жизни, что-то вроде религии, если так тебе будет понятнее.

После этих слов в нашем разговоре опять воцарилось неловкое и достаточно напряженное молчание. Мне показалось, что настала моя очередь попытаться вернуть беседу в нейтральное русло.

Немного подумав, я поспешил задать, как мне показалось, совершенно безобидный вопрос:

— А фиолетовый цветочек на лацкане — это что-то вроде отличительного знака?

— Не только. Бери выше, — загадочно глядя мне в глаза, ответила Алексия. — Самое важное не цветок, а то, что скрывается под ним.

Я попытался вспомнить эти скромные цветочки и представить себе то, что может под ними скрываться. Получалась какая-то ерунда. Из этого я сделал вывод, что в словах Алексии скрыта некая метафора и их не следует понимать буквально.

Ближе к восьми часам мы вышли на бульвар Риера, уже заполнявшийся первыми пешеходами, любителями встать в выходной день с утра пораньше и прогуляться по еще пустынному городку. Моим бледным товарищам предстояло спуститься пешком по шоссе практически до побережья, где проходила железнодорожная ветка и можно было сесть на электричку, связывавшую наш уединенный городок с остальным миром.

Лорена и Роберт стали о чем-то спорить, постаравшись отойти на достаточное расстояние, чтобы я не понял, о чем идет речь.

Алексия тем временем, наоборот, подошла ко мне, совершенно неожиданно провела холодными пальцами по моей щеке и заявила:

— Крис, а ты красивый. Кстати, можно я так тебя буду называть?

— Можно, — ответил я, вдруг почувствовав, что у меня почему-то перехватывает дыхание.

— Помнишь, что я тебе сказала, когда мы познакомились там, у кладбищенских ворот? Я обещала рассчитаться с тобой за тот пинок, если ты пройдешь испытание. Ты с ним справился, как мы видим.

Она чуть подалась в мою сторону, и я вместо ответа просто закрыл глаза, ожидая, что на моей щеке, а то и на губах будет запечатлен короткий поцелуй. Со мной часто случалось нечто подобное, в основном давно, еще до той страшной аварии. Почему-то вокруг меня всегда крутились девчонки, которым, понимаете ли, обязательно нужно было поцеловаться со мной. Что их так во мне привлекало — честное слово, понятия не имею. Порой я им это позволял, просто чтобы они не обижались и не злились на меня. Разумеется, после первого же навязанного поцелуя я старался как можно быстрее оборвать знакомство с этой девушкой, если, конечно, она сама не нравилась мне по-настоящему.

С того дня, как жизнь для меня разделилась на «до» и «после», я совсем потерял интерес к подобным развлечениям. До меня даже стали доходить слухи, что в институте поговаривают, будто я не только похож на ожившего мертвеца, но и отличаюсь от нормальных парней тем, что девушки меня совершенно не интересуют. Мне было настолько наплевать на так называемое общественное мнение, что я не стал предпринимать ровным счетом никаких усилий, для того чтобы развеять это заблуждение относительно моей сексуальной ориентации.

Сейчас, спустя два года, я вдруг впервые почувствовал желание ощутить прикосновение женских губ. Должен признаться, что Алексии удалось и на этот раз удивить меня, поступить совершенно неожиданно. В общем, никакого поцелуя не было.

— Это тебе, — услышал я ее голос и почувствовал, как она кладет мне в карман какой-то небольшой предмет, судя по всему, прямоугольной формы, — Это твой пропуск в другой мир.

С этими словами она быстрым шагом направилась вслед за своими друзьями по дороге, ведущей к побережью. Из всей троицы только долговязый Роберт соизволил оглянуться и махнуть мне рукой на прощание.

Пропуск в темноту

Дома мне, естественно, здорово влетело. Отец проснулся часа за два до моего возвращения, изрядно переволновался и уже готов был звонить в полицию, чтобы сообщить о пропавшем сыне.

Я стоически перенес первый эмоциональный натиск, прекрасно понимая, что отец во многом прав. Взбесился же я в тот момент, когда он потребовал, чтобы я запрокинул голову, а сам раздвинул мне веки и стал заглядывать в глаза. В юности отец отучился пару лет на медицинском факультете и время от времени — обычно совершенно неожиданно для меня — вдруг решал попробовать применить на практике обрывки знаний, полученных в незапамятные времена.

— Отец, перестань, я ничего не принимал, даже пива не пил. Поверь, я трезвый как стеклышко.

— Что же ты тогда делал неизвестно где всю ночь напролет? — задал он вполне логичный вопрос, удивленно разглядывая при этом свое пальто, которое я, естественно, снять еще не успел.

— Заболтался с друзьями, сам знаешь, как это бывает. Слово за слово, а смотришь — уже и утро.

— Что за друзья? Наши, из Тейи?

Я прекрасно понимал, что скрывается за этим вопросом. Больше всего на свете отец боялся, что я уеду с друзьями куда-нибудь далеко от города. На мотоцикле. Пассажиром.

— Да нет же, мы всю ночь дома просидели, здесь неподалеку. Наоборот, к нам даже гости приезжали. Одна из девушек была из Сант-Кугата…

— А, девушки…

Это слово отец произнес с явным облегчением. Ощущение было такое, что оно, как короткое заклинание, объяснило ему суть происходящего. Тем не менее он взял себя в руки и продолжал смотреть на меня как нельзя более сурово.

Отец явно хотел, чтобы я воспринял все сказанное им абсолютно всерьез;

— В следующий раз, если тебе вдруг заблагорассудится проторчать где-нибудь в гостях до утра, будь любезен как-нибудь известить меня об этом. Между прочим, мне будет вполне достаточно, если ты пришлешь хотя бы эсэмэс. И еще: я настаиваю на том, чтобы ни при каких обстоятельствах ты…

— Папа, никаких мотоциклов, — закончил я за него эту фразу, — Я все понимаю.

Решив, что отец на некоторое время успокоился, я развернулся и поднялся к себе в комнату. Уже забравшись в душ, я услышал, как в гостиной привычно забубнил телевизор.

«Ну вот, у кого-то день только начинается, а кто-то уже и спать ложится», — подумал я.

К этому времени я действовал практически на автопилоте — бессонная ночь и яркие впечатления сделали свое дело. В общем, про подарок Алексии я до поры до времени благополучно забыл. Уже почти проваливаясь в сон, я вдруг вспомнил про то, что в кармане отцовского пальто лежит какой-то небольшой прямоугольный предмет. Я достал его и обнаружил, что таинственный сувенир завернут в черную папиросную бумагу.

Я нетерпеливо сорвал с подарка несколько слоев темного савана и, к своему немалому удивлению, обнаружил в руках аудиокассету. Под прозрачной крышкой футляра нашлась аккуратно вставленная бумажка с рисунком, на котором цветными мелками была изображена человеческая рука на темном фоне. Я, в общем-то, уже и не удивился, увидев, что эта рука аккуратно сжимает фиолетовый цветок. Я почему-то сразу подумал, что нарисовала эту композицию та самая девушка, которая и сделала мне этот странный подарок.

Под картинкой на темном фоне белыми буквами было выведено название альбома: «Night Shift» [6].

На обороте обложки я увидел перечень из пятнадцати песен, написанный тонким черным фломастером, судя по всему, чуть-чуть дрожащей, но абсолютно точно узнаваемой женской рукой.

Разглядывая кассету, я предположил, что, скорее всего, стал обладателем подборки музыкальных произведений, которые больше всего нравятся Алексии. С одной стороны, я был польщен таким подарком, а с другой — меня весьма заинтересовал тот факт, что в качестве носителя девушка выбрала не что-нибудь, а уже практически антикварную аудиокассету. Интересно, почему она не записала музыку на компакт-диск или просто не принесла мне ее на флешке? На дворе ведь двадцать первый век. Кто, спрашивается, в наше время слушает кассеты?

Аккуратно вставляя «Максвелл» в футляр, я подумал, что, судя по всему, ретро — такой же отличительный признак компании моих новых друзей, как и их эмблема в виде таинственного фиолетового цветка.

Я уже завалился на кровать и был готов уснуть, невзирая на неудовлетворенное любопытство по поводу музыки, записанной на кассету, как вдруг вспомнил, что несколько лет назад видел у отца на антресолях старый кассетный магнитофон, который он зачем-то хранил аккуратно упакованным в обувную коробку.

Дожидаться более подходящего момента я не стал, тихо открыл дверь своей комнаты и так же беззвучно пробрался в отцовскую спальню. Снизу, с первого этажа, по-прежнему доносился приглушенный гул телевизора — по-моему, передавали очередные новости. В общем, у меня были все шансы на то, что моя вылазка пройдет незамеченной. Прежде чем переставить стул поближе к шкафу с антресолями, я непроизвольно посмотрел на столик, приткнувшийся рядом с отцовской кроватью. Там, естественно, по-прежнему стояли в рамочках фотографии Хулиана и мамы, двух привидений, которые не покидали наш дом ни днем ни ночью. Я ничуть не удивился, обнаружив, что антресоли над платяным шкафом сплошь забиты вещами, принадлежавшими когда-то моему брату.

Мне повезло. Я довольно быстро нашел нужную обувную коробку. Сняв с нее резинки, держащие крышку, я обнаружил настоящее ретросокровище: кассетный магнитофон марки «Калифон», которому стукнуло лет двадцать пять, не меньше. Он был сделан из бежевой пластмассы, на его верхней стороне ярко выделялись пять крупных кнопок — четыре черные и одна красная для записи. Уровень громкости можно было регулировать с помощью специальной рукоятки, больше всего напоминающей сделанную из пластмассы шестеренку.

Я аккуратно засунул коробку на ту полку, где она до этого лежала, поставил стул на место и все так же тихо вернулся в свою комнату. Мне просто не терпелось как можно скорее прослушать «Ночную смену», составленную для меня Алексией.

Воткнув вилку магнитофона в розетку, я нажал на клавишу «STOP/ EJECT», и в ответ на мои действия с легким скрипом открылась полупрозрачная пластмассовая крышка. Покрутив кассету в руках, я вставил ее нужной стороной в приготовленные для нее салазки и закрыл крышку. Оставалось лишь нажать кнопку «PLAY». Кассета завертелась, из динамика послышалось легкое шуршание. Мне оставалось только ждать, когда зазвучит музыка.

Если не обращать внимания на непрекращающееся фоновое шипение, качество записи можно было считать вполне приемлемым. Первой на кассете шла песня группы «Siouxsie& theBanshees», по которой, собственно говоря, и был назван весь альбом. Сначала зазвучали три ритмично повторяющиеся низкие ноты, а затем к ним подключились жалобные завывания терзаемой гитары. Наконец мрачный женский голос запел:

Only at night time

I see you in darkness…

What goes in your mind,

Always silent and kind

Unlike the others…[7]

Внезапно дверь в мою комнату распахнулась.

От неожиданности я вздрогнул. Отец стоял на пороге и с удивлением смотрел на старый магнитофон. Тот издавал мрачные звуки прямо с пола рядом с моей кроватью.

Я выключил музыку.

Отец посмотрел на меня очень внимательно, так, словно видел впервые, затем с явно напускным безразличием, как бы невзначай, спросил:

— Что-то случилось?

— Нет, папа, все нормально.

— А почему же ты не спишь?

— Очень хотелось послушать музыку. Мне тут одну кассету подарили. В общем, ты меня извини за то, что я взял эту рухлядь без спросу, но аппарат просто потрясающий!

— Хочешь — забирай его себе, — сказал отец, внимательно глядя на вешалку в углу комнаты. — И пальто, кстати, тоже, — добавил он. — Что-то тебе в последнее время стали нравиться старые вещи…

— Правда? Огромное спасибо! Слушай, а ты не будешь против, если я еще и перекрашу пальто в черный цвет? Оно ведь тебе все равно не нужно.

Глаза Сиокси

До полудня я так и не уснул. Эти старые песни меня просто покорили. Многие из них относились к совершенно доисторическим временам — к эпохе панк-рока. Прослушав очередную композицию на магнитофоне, я останавливал кассету и начинал искать на YouTubeвидеоролики по названию песни и группы, исполнявшей ее.

Вокалистка «Ночной смены» Сиокси на одном из концертов 1983 года вышла на сцену в длинных черных перчатках. Эта деталь гардероба, естественно, напомнила мне про Алексию. Тот концерт проводился в лондонском Королевском Альберт-холле. Вместе с группой в качестве гитариста выступал не кто иной, как Роберт Смит из «Сиге».

Я прокрутил этот ролик несколько раз, остановил его на заинтересовавшем меня месте и с помощью электронного зума сильно увеличил изображение. Мои подозрения подтвердились. Алексия, оказывается, красилась, подражая Ледяной богине, как иногда называли эту певицу. Глаза, подведенные таким образом, чем-то напоминали египетскую маску. Некоторое время я развлекался, выводя черным карандашом на листе бумаги некое подобие этих загадочных глаз. Результат творческих усилий был повешен на стену в изголовье кровати.

Слушая оставшиеся песни, я время от времени не то посматривал в эти глаза, не то оборачивался к стене, почувствовав на себе их взгляд.

Где-то в час дня я ощутил дикий голод и спустился на кухню, где поджарил себе картошку и пару эскалопов, обнаруженных в морозилке. Отец к тому времени куда-то ушел, так что я пообедал в тишине и в полном одиночестве. Вымыв за собой посуду, я вернулся к себе и прослушал песню, стоявшую в списке под номером пятнадцать. Это был «Японский ночной портье», начинавшийся с долгого фортепианного вступления. Неизменно печальный Дэвид Сильвиан мрачно вступал со своим постоянным припевом за каждым куплетом.

Неге I am alone again.

A quiet town where life gives in[8].

Проснувшись в десять часов вечера, я еще некоторое время не мог понять, где нахожусь. Кошмары, мучившие меня во сне, заставляли предположить, что я по-прежнему тусуюсь где-то на кладбище. Но ощущение тепла от включенных на полную мощность батарей центрального отопления навело меня на мысль, что я все-таки дома.

Включив свет, я посмотрел на часы и испугался. Буквально через час меня уже должны были ждать на станции в Аренис-де-Мар.

Одевался я впопыхах, мысленно прикидывая, успеваю ли на последнюю электричку, идущую в нужную мне сторону. Она проходила через Масноу, ближайшую к Тейе железнодорожную станцию, где-то в половине одиннадцатого. Но ведь до этой станции нужно было еще добраться. Прогулка предстояла неблизкая, пусть и по дороге, спускающейся по склону горы.

В тот момент мне казалось важнее всего на свете не опоздать на назначенную мне встречу.

Отец перехватил меня уже на лестнице. Я был в том самом пальто, которое утеплил двойной подкладкой.

— Опять уходишь? — спросил он с явной тревогой.

Я понимал его беспокойство. Сын, живший до поры до времени практически отшельником, вдруг в один прекрасный день словно срывается с цепи и пропадает по ночам, а спит при этом днем. Что-то явно изменилось в моей жизни.

Отца я попытался успокоить беспроигрышным, как мне казалось, доводом:

— Да, понимаешь, папа, я просто с девушкой договорился встретиться, ну, с той самой, про которую тебе рассказывал.

— Ну и дела!.. Похоже, у тебя все серьезно. Слушай, ты, главное, свою подругу не заморозь. Нечего вам шляться целую ночь по городу — пригласи девушку к нам в гости.

— Папа, сегодня она не сможет, мы по-другому договорились. Знаешь, тут такое дело… в общем, не мог бы ты меня до электрички подбросить?

— Ты что, в такое время в Сант-Кугат ехать собрался?

— Мы с ней договорились встретиться в Аренисе и вместе сходить… В общем, там наши ребята собираются. Вот почему я и бегу на последнюю электричку,

— Но ты будешь спешить на нее только в том случае, если я тебе разрешу пропадать по ночам, — напомнил мне отец о том, кто у нас в семье пока что главный.

Мы помолчали несколько секунд, в тот момент показавшихся мне вечностью.

Наконец он сурово посмотрел мне в глаза и сказал:

— Ладно, я отвезу тебя в Аренис. В конце концов, как твой отец, я имею право знать, с кем ты шляешься по ночам.

— Нет, папа, я бы не хотел…

— Либо так, либо ты остаешься дома, — строго произнес отец.

Кладбище в Синере

Сидя в отцовской машине, неспешно, но уверенно уносившей меня на север к Аренису, я был вынужден признаться себе в том, что попал в весьма щекотливую ситуацию. Плохи были мои дела. Отец не вызвался бы везти меня на ночь глядя в соседний город просто для того, чтобы предоставить мне полную свободу развлекаться так, как я считаю нужным.

Нужно было отдавать себе отчет в том, что он никуда не уедет до тех пор, пока не познакомится с моей, скажем так, избранницей. Я представил себе, что его ждет. Вместо предполагаемой гламурной девочки из Сант-Кугата ему предстояло встретиться с тремя привидениями. Да отец, говоря откровенно, просто охренел бы от такого знакомства.

Я мысленно прикидывал, как можно разрешить эту ситуацию сравнительно безболезненно, но ни один из вариантов, приходивших мне в голову, нельзя было назвать хоть сколько-нибудь удачным. К тому же отец подлил масла в огонь, заговорив на тему, которой я постарался бы избежать в общении с ним.

Его слова заставили меня насторожиться еще больше.

— Я, кстати, до сих пор помню стихотворение, которое нас заставляли учить наизусть в школе. Это про кладбище в Аренисе. Знаешь эти стихи? Их сочинил Сальвадор Эсприу. Это он придумал написать название Арениса наоборот — вот и получилось стихотворение под названием «Кладбище в Синере».

— Я вроде бы слышал что-то про эти стихи, — осторожно ответил я.

— Начало, по правде говоря, я плохо помню, а вот вторую половину, наверное, и сейчас смог бы прочитать наизусть, — заявил отец. — Кажется, оно звучит так: «В благородном молчании под сенью прекрасных благородных деревьев я ухожу в забвение. Позади меня остается любовь, позади долгие дороги, позади страдания — последние свидетели моих шагов».

— Грустные стихи, — заметил я.

Отец тяжело вздохнул и сказал:

— Не грустнее, чем жизнь.

В Аренис-де-Мар мы приехали без пяти одиннадцать. На станции не было никого, за исключением девушки лет двадцати, стоявшей у выхода с платформы. Она курила и время от времени нервно поглядывала на уходившие вдаль рельсы. Одета эта особа была, надо сказать, весьма рискованно, а высоченные каблуки-шпильки лишь дополняли этот дерзкий образ. Я предположил, что она, судя по всему, ждет своего парня, который должен приехать сюда на последней электричке.

Я понял, что эта девушка — мой последний шанс на спасение. Упускать его было нельзя.

— Слушай, отец, не ходи со мной, — взмолился я, — Сам подумай, как по-дурацки буду я выглядеть, если приду на свидание с папочкой. Я тебе потом ее представлю, если, конечно, мы и дальше будем с ней встречаться.

— А не слишком ли она для тебя взрослая? — поинтересовался он, несколько удивленный моим выбором.

— Девчонка только так выглядит, — продолжал я врать. — На самом деле она не старше меня, а оделась довольно экстравагантно просто потому, что мы собрались в компанию, где будет много гостей постарше. Там все серьезно: шведский стол, бар и все такое…

— Ладно, тебе виднее. Будем надеяться на то, что остатки благоразумия тебя не покинут. Да, кстати, хочешь, я заеду за тобой попозже — когда ты устанешь отдыхать и веселиться?

— Нет, папа, огромное спасибо, но я, наверное, лучше дождусь первой электрички. Что-то мне подсказывает, что веселиться мы будем долго. Наша вечеринка закончится только под утро.

Распрощавшись с отцом, я решительным шагом направился к девушке, курившей на платформе. При этом я больше всего боялся, что именно в этот момент появятся мои новые друзья и тогда все просто пойдет прахом. Я прекрасно понимал, что отец продолжает наблюдать за мной с другого края перрона, и у меня не оставалось иного выхода, кроме как действовать решительно и по возможности убедительно.

Я подошел к девушке, которая оказалась значительно выше меня, и совершенно неожиданно чмокнул ее в щеку. Одновременно с этим дурацким поступком я пустился в сбивчивые объяснения:

— Ради бога, извини. Выручи меня, пожалуйста! Сделай вид, что мы знакомы и что ты рада меня видеть. Тут такое дело — мой отец сейчас смотрит на нас и…

Она непроизвольно оттолкнула меня и вполне ожидаемо начала кричать. К счастью, все это происходило под шум подъезжающего поезда. Отец точно уже не слышал, что именно говорила мне незнакомая девушка.

— Пошел вон, придурок! — кричала она— Совсем охренел! Да как ты смеешь соваться ко мне со своими поцелуями?! Молокосос, напугал меня!

— Я прошу прощения.

— Да катись ты в задницу со своими извинениями! — все так же на повышенных тонах продолжала она. — Значит, придумал какую-то чушь — и дело сделано? Подцепить меня вздумал? Да за кого ты меня вообще принимаешь?

Я оглянулся и, к своему огромному облегчению, увидел, что отца на старом месте уже нет.

В этот момент к нам подошли три парня в кожаных куртках. Выглядели они даже старше девушки и были, конечно, куда сильнее меня. Самый мелкий из этой троицы схватил меня за шкирку и практически отшвырнул в сторону.

— Что случилось? Этот щенок пристает к тебе? — поинтересовался он у девушки.

— Представляешь, этот сопляк подошел ко мне и стал меня целовать! Я его первый раз в жизни вижу, а он, даже не поздоровавшись, с поцелуями лезет, да еще и несет какую-то чушь. У него явно в голове каких-то шестеренок не хватает.

— А вот мы ему сейчас их вправим, — заявил второй парень, поднося к моему лицу здоровенный кулак.

Я понял, что дело плохо, и приготовился получить первую оплеуху, как вдруг на перроне показались три мрачные, но уже знакомые мне фигуры.

Первой перешла в наступление Лорена.

— А ну отпусти его! — закричала она, — Что, самые храбрые — четверо на одного?

Этот окрик несколько сбил с толку любителей подраться.

Присмотревшись к моим защитникам, парни удивились еще больше, и тот, которой держал меня за воротник пальто, изумленно воскликнул:

— Откуда только взялись эти пугала огородные?

Я воспользовался этим замешательством, вырвался из ослабевшей хватки незнакомца, подошел к своим бледнолицым друзьям. Теперь, когда я стоял с ними рядом, мне было не так страшно. Формально говоря, противостояние теперь стало равным: четверо на четверо. При этом я, конечно, прекрасно понимал, что достаточно было пары ударов со стороны противника, чтобы сбить с ног всю нашу компанию.

Не откуда, а куда, — неожиданно вступила в разговор Алексия. — Мы на кладбище идем, у нас сегодня похороны.

Парни, противостоявшие нам, удивленно переглянулись и с уважением посмотрели на Алексию. Ее выходка явно пришлась им по душе.

Затем вдруг заговорила девушка, якобы обиженная мною, которой явно была не по душе перспектива избиения подростков ее защитниками:

— Слушайте, ребята, отпустите вы их, пусть проваливают. Вы на них посмотрите: дети малые, да и только.

История маэстро Серхио

Когда стало ясно, что угроза драки миновала, мы перевели дух и двинулись по аллее, идущей вдоль берега моря. Через несколько сот метров мы свернули с нее на дорожку, которая уводила нас к местному кладбищу, расположенному, как и в Тейе, на вершине прибрежного холма.

Шли мы молча, и я воспользовался этими минутами для того, чтобы присмотреться к Алексии в свете фонарей. Ее глаза действительно были подведены на манер Сюзи, отчего лицо приобретало выражение египетской маски с мрачным, глубоким, как смерть, взглядом.

Примерно через полчаса после начала подъема мы решили передохнуть и присели на газон в небольшом сквере. Мои приятели подумали, что лучше поужинать прямо сейчас, чтобы потом — на кладбище — сразу приступить к исполнению ритуала обретения бледности.

Несколько пакетов с бутербродами стали основой нашего ночного пикника. Приготовила их Лорена, она же прикрепила к ним бумажки с нашими именами. На мою долю было припасено то же самое, что и для всех остальных. Чтобы не жевать бутерброды всухомятку, ребята прихватили с собой большой пакет с грейпфрутовым соком и пару банок довольно крепкого пива.

— Я вам никогда не рассказывал историю о маэстро Серхио? — спросил нас Роберт, вытянув длинные ноги и положив их на какую-то кочку в траве.

Мы были слишком заняты поглощением бутербродов, и вопрос Роберта повис в пустоте. Впрочем, самый робкий из известных мне бледных братьев воспринял это молчание как своего рода согласие выслушать его рассказ.

— Это приключилось с моим отцом, когда он был еще совсем молодым. Жил он тогда в Мехико, так уж получилось. Был у него однокурсник-мексиканец, он и пригласил отца к себе в гости сразу после того, как они получили дипломы. Отцу в Мехико очень понравилось. В итоге он там завис года на три, нашел себе работу в какой-то фирме, занимавшейся графическим дизайном, а друг подыскал ему подходящее жилье. В общем-то, дом как дом, единственная проблема заключалась в том, что в этом здании отцу пришлось сосуществовать с привидением.

Последние слова явно пришлись по вкусу Алексии, и она широко улыбнулась. В почти полной темноте, царившей в пригородном парке, ярко сверкнули ее идеально ровные белоснежные зубы.

— Дело обстояло так, — продолжил рассказывать Роберт. — Был среди знакомых друга моего отца один учитель. Я уж не помню, как его полностью звали, но все соседи именовали этого человека учителем Серхио или — из уважения — маэстро Серхио. Он был одиноким и скончался, не оставив наследников. Государственная машина в Мексике работает не слишком быстро и эффективно. Могут пройти долгие годы, прежде чем власти спохватятся и попытаются официально оформить имущество, оказавшееся бесхозным. Когда речь идет о доме, здание может много лет простоять пустым. Если кто-нибудь захочет в нем поселиться, то, в общем-то, не встретит никаких возражений. Более того, с точки зрения окружающих, этот человек как бы становится хозяином помещения. Друг отца хорошо знал этого учителя и посчитал себя вправе предложить моему папаше пожить в доме, оставшемся без хозяина. Разумеется, брать с него деньги за пользование домом было некому. Не по душе вся эта затея пришлась только ближайшему соседу покойного, который сам собирался присоединить участок, принадлежавший учителю Серхио, к своей усадьбе и завладеть освободившимся домом.

— Действительно не зря говорят: бойся живых больше, чем мертвых, — глубокомысленно изрек я.

— Не говори, верно подмечено. Так вот, прежде чем в дело вмешался призрак маэстро Серхио, моему отцу пришлось потрепать себе нервы, разбираясь с соседом, у которого, кстати, была собака — здоровенный и очень злой доберман. Участки в том районе отделялись один от другого металлической оградой, но сосед втихаря проделал в заборе дырку, достаточную для того, чтобы пес мог пролезть в нее и освоиться на новой территории. В общем, когда отец возвращался с работы, его прямо на пороге встречала здоровенная псина, которая воспринимала этот дом уже как свою собственность и пыталась защитить ее так, как умела. К этому надо добавить, что сосед уже давно дрессировал свою собаку именно как сторожа.

— Ничего себе, вот это ситуация! — воскликнула Лорена. — Как же твой отец избавился от этого добермана?

— Он у меня человек не робкий, умеет быть резким, даже грубым, а в молодости, естественно, и вовсе за словом в карман не лез. В общем, отец зашел к соседу и сказал: «Либо ты сейчас же заберешь свою собаку, либо я хватаю мачете и перерезаю ей глотку!» Сосед, видимо, тоже был парень горячий, и в ответ отец услышал: «Если с моей собакой что-нибудь случится, я тебе башку прострелю!»

— Как же поступил твой отец? — вновь спросила Роберта рыжая девчонка.

— Я так понял, что он поспешил рассказать всем соседям, что ему угрожают расправой и убийством. В Мексике люди часто вынуждены так поступать. Если все вокруг знают о вашем конфликте и о том, что тебе угрожали оружием, то человек, у которого есть пистолет, пусть даже и официально зарегистрированный, сто раз подумает, прежде чем нажать на курок.

— Подожди, все это, конечно, интересно, но ты нам обещал не детектив, а рассказ с привидениями, — вступил в разговор я, потому что мне действительно было интересно узнать историю про призрака школьного учителя.

Хлебнув сока, Роберт продолжил:

— Я к этому и веду. Только для начала мне придется рассказать, в каком состоянии находился тот дом, когда отцу отдали ключи от него. Это было одноэтажное строение, каких полным-полно в ближайших пригородах мексиканской столицы. Районы, застроенные такими домишками, местные жители традиционно называют колониями. Так вот, этот дом был очень запущен и едва не разваливался. О чем там говорить, если над двумя комнатами не имелось даже крыши. Ночью можно было лечь на кровать и смотреть на звезды.

При этих словах все мы непроизвольно отвлеклись от рассказа и посмотрели на небо. После нескольких пасмурных дней впервые выдался ясный вечер, и теперь — уже ночью — звезды ярко горели над нашими головами. Неожиданно одна из них словно сорвалась с крепления, прочертила по небосводу стремительную огненную дугу и скрылась за горизонтом.

За ту долю секунды, пока она пролетала над нами, я не только вспомнил о примете, но и успел загадать желание.

«Хочу узнать Алексию лучше и ближе», — произнес я про себя, пока хвост несущегося метеора вспарывал звездную пыль.

В следующую секунду мне стало почти стыдно за такое несерьезное, я бы даже сказал, детское желание. Впрочем, что поделаешь — именно оно первым пришло мне в голову. Оторвав взгляд от неба, я обнаружил, что Алексия внимательно смотрит на меня, едва заметно улыбается, и взволновался еще больше.

Неужели она сообразила, какое желание я загадал? Вдруг девушка задумала то же самое? Тогда получается, что мое желание начинает сбываться!

От этих мыслей, заставлявших мое сердце биться в ритме военного барабана, меня отвлек голос Роберта.

— Ни в одной комнате — ни в тех, что были с крышей, ни в тех, что оставались под открытым небом, — не было ровным счетом ничего. Добрые люди основательно вычистили дом умершего учителя, почему-то оставив нетронутым лишь один сундук, стоявший посередине небольшой комнатушки. Никто не мог сказать, почему мародеры обошли его своим вниманием.

— Что же было в этом сундуке? — спросил я, заинтригованный таким поворотом сюжета.

— Фотографии, сделанные учителем Серхио, и любительские фильмы на восьмимиллиметровой пленке, снятые им же. Сразу хочу сказать, что на снимках и в кадрах самого маэстро не было. Отцу, естественно, стало интересно, что фиксировал на кинопленке и фотографировал бывший хозяин дома; в конце концов он даже раздобыл где-то старый проектор. Увиденное немало удивило его. На всех пленках были запечатлены пейзажи либо интерьеры каких-то необычных зданий. Например, там была короткая зарисовка про прогулку по парку в предрассветных сумерках. На другой кассете обнаружился интерьер церкви, снятый при одних лишь свечах. Но самое главное заключалось в том, что ни на пленке, ни на фотографиях не было людей. Никого! Складывалось такое ощущение, словно маэстро Серхио жил в каком-то необитаемом безлюдном мире. Должен отметить, что ему, по всей видимости, пришлось изрядно постараться, чтобы ни один человек из восьмимиллионного населения Мехико — это не считая пригородов — не попал в кадр.

К этому времени в парке, где мы ужинали, повис густой туман. Если бы не воображение, рисовавшее нам встречу с призраком покойного учителя, мы давно стучали бы зубами от холода. Дождя не было, но, несмотря на это, вся моя одежда отсырела насквозь.

— С того дня маэстро Серхио стал для моего отца кем-то вроде соседа по дому, — продолжил Роберт. — Возвращаясь с работы, он почти каждый вечер садился за проектор и просматривал то, что учитель успел наснимать при жизни. Надо сказать, что катушек с этими пленками там была целая груда. За год отец так до конца и не досмотрел.

— Что же он снимал? Что еще было в этих фильмах? — спросила Алексия.

— Да подождите вы, сейчас все расскажу. Для начала нужно упомянуть о том, как проявлялось присутствие призрака маэстро Серхио в том доме. Естественно, в первую очередь следует назвать фотографии и любительские фильмы, оставленные им отцу в наследство. Кроме того, в доме творились разные странные вещи. Так, например, время от времени на автоответчике появлялись записанные кем-то сообщения, причем происходило это в те часы, когда отец был дома и мог поклясться, что никаких звонков не было. При этом на автоответчике не фиксировалось ровным счетом ничего, кроме нескольких минут тихого, плохо слышного, но явно усталого дыхания.

— Как же твой отец жил в таком доме?! — перебив Роберта, воскликнула Лорена. — Не страшно ему было?

Роберт добродушно и вместе с тем чуть снисходительно улыбнулся:

— Мой отец никогда не верил в приведения. Впрочем, со временем он смирился с тем, что из всякого правила бывают исключения и что призрак учителя Серхио действительно существует. Похоже, его, человека, уверенного в том, что все в этом мире материально, никакие пришельцы с того света не пугали. Убедившись в реальности существования своего бесплотного соседа, отец даже решил привлечь его на свою сторону в противостоянии с хозяином добермана. После очередной порции требований немедленно покинуть незаконно занятый дом отец как-то вечером заметил, что сосед вышел из дома, приставил к стене стремянку и стал ремонтировать крышу. Тогда отец обратился к призраку маэстро Серхио примерно с такими словами: «Уважаемый маэстро, если вы сейчас находитесь где-то здесь и слышите меня, то я обращаюсь к вам с просьбой. Помогите мне как-нибудь избавиться от этого психопата». Буквально в следующую секунду лестница под соседом покачнулась и стала заваливаться набок. Тот рухнул на землю с высоты примерно трех метров. При этом он, похоже, переломал себе пару костей, в общем, дней на десять его уложили в больницу. Вот тогда-то отец испугался по-настоящему.

Ближе к полуночи туман стал настолько густым, что мы с трудом видели друг друга, хотя и сидели совсем рядом. С той точки, откуда я наблюдал за Робертом, он воспринимался как какое-то расплывчатое пятно, продолжавшее рассказывать свою историю уже знакомым мне голосом.

— Все то время, что сосед провел в больнице, отцу пришлось заботиться о его собаке. Всякий раз, когда он приносил доберману еду и воду, тот из чувства долга пытался покусать его. Именно в эти дни отец добрался до последней не просмотренной катушки с пленкой. К его удивлению, судя по дате на бобине, этот фильм был снят покойным учителем совсем незадолго до его смерти. На пленке был запечатлен проспект Инсурхентес не то глубокой ночью, не то ранним утром. Должен сказать, что этот проспект — одна из основных транспортных артерий Мехико, которая пересекает весь город и тянется чуть ли не на тридцать километров.

— Так что именно было заснято на этой пленке? — донесся из тумана голос уже почти невидимой Алексии.

— Практически ничего, как и на всех прочих. Хотя эта немного отличалась от остальных. На ней были видны автомобили, движущиеся по проспекту. Машины — да, но водители — ни в коем случае. Снимал покойный учитель, стоя на перекрестке проспекта с одной из улиц, идущих перпендикулярно ему. Так вот, большая часть машин проносилась мимо него без остановки, за исключением одного такси, которое вдруг затормозило прямо перед камерой. Дверь машины открылась, и из нее вышел пассажир — первый человек, которого отец увидел на пленках, снятых его покойным соседом. Впрочем, на сюжет это особенно не повлияло. Дело в том, что фильм кончился как раз в ту самую минуту, когда в кадре появился этот человек.

— Кто же это был? — с беспокойством спросил я.

— Мой отец. — Помолчав несколько секунд, Роберт подытожил свой рассказ: — В тот же вечер папаша на скорую руку побросал все свои вещи в чемодан и сбежал из этого дома куда глаза глядят. Он никогда больше туда не возвращался.

Ритуал обретения бледности

К аренисскому кладбищу мы подошли в час ночи. Небо по-прежнему было ясным, но туман, клубившийся над холмом, придавал окружающему нас пространству несколько потусторонний вид.

Ограда вокруг местного кладбища была гораздо выше, чем в Тейе. Зато эти стены в некоторых местах обвалились, кое-где в них образовались трещины, через которые худощавый человек, наверное, мог пролезть, повернувшись боком.

Первым, извиваясь, как резиновая кукла, в расщелине в стене скрылся Роберт. За ним так же легко и по-своему грациозно исчезли Лорена и Алексия.

Настала моя очередь. Для начала я вставил ногу в пролом в стене и примерился к трещине, которая, по-моему, не превышала в ширину двадцати сантиметров. Я, конечно, никогда не считал себя толстым, но проникновение на огороженную территорию через узкую щель получилось у меня не столь изящным, как у моих бледнолицых товарищей. Мне пришлось буквально протаскивать самого себя, упираясь локтями и коленями, в итоге я просто вывалился из пролома в стене по другую сторону ограды.

Чует мое сердце, не миновать бы мне как минимум пары синяков или ссадин, если бы у самой земли меня не подхватили чьи-то руки.

Я сам не понял, как так получилось, но уже стоял на ногах и при этом обнимал Алексию, весело разглядывающую меня. Мое сердце бешено заколотилось, когда я осознал, что чувствую, как упирается в меня ее грудь, как мое обоняние ловит исходящий от нее восхитительный аромат.

— Ладно, пошли уж, успеете еще насмотреться друг на друга, — Голос Лорены вернул нас к реальности, причем мне показалось, что подруге Алексии эта сцена явно пришлась не по душе.

Мы молча шли по кладбищу, которое, как я понял, было гораздо больше, чем место упокоения усопших в Тейе, к тому же оно разительно не походило на него по стилю. В отличие от довольно скромных колумбариев на кладбище нашего городка, здесь, в Аренисе, по всей видимости, было принято хоронить покойников торжественно и напоминать о них потомкам в монументальной форме. Может быть, именно это скульптурное и архитектурное великолепие и вдохновило известного каталонского поэта на стихи, которые так хорошо запомнились даже моему отцу. Чего здесь только не было: от огромных мраморных ангелов, оплакивавших покойников, до весьма внушительных по габаритам мрачных склепов-павильонов в стиле модернизма.

Во всей этой роскоши неожиданно выделялась могила самого Сальвадора Эсприу. Меня потрясла нагота обычной гладкой каменной плиты, лишенной каких бы то ни было украшений. Я мысленно предположил, что поэт, воспевший Синеру, по всей видимости, не испытывал особых восторгов по поводу пышного увековечивания памяти об умерших.

Мы присели на ступеньках одной из самых пышных гробниц в этой части кладбища. На более чем внушительном постаменте была установлена скульптура, изображавшая печальную девушку в натуральную величину. Неизгладимое впечатление на меня произвели длинные вьющиеся мраморные волосы, отлично удавшиеся мастеру.

— Знаешь, кто автор этой скульптуры? — спросила меня Алексия, погладив грустную девушку по каменной щеке. — Жозеп Лимона. В эпоху модернизма он был не просто известен, а по-настоящему знаменит.

— Сейчас ты разглядишь ее получше, — сообщил мне Роберт, словно желая подтвердить правоту слов Алексии.

Он порылся в своем рюкзаке, вытащил из него несколько толстых восковых свечей, зажег их и расставил по периметру могилы. Движение ночного воздуха заставляло язычки пламени колыхаться, но не гасило их. В этом пляшущем освещении пространство вокруг нас выглядело уже совсем нереальным и призрачным.

Пляска ночного огня эффектно отражалась в глазах и на выбеленных лицах моих спутников.

— Что ж, учитывая, что испытание на ночном кладбище он выдержал достойно и изъявил желание быть одним из нас, я, пожалуй, вручила бы ему наш волшебный бальзам, — с самым серьезным видом произнесла Лорена.

Роберт без лишней пафосности в движениях вытащил из рюкзака какую-то склянку и протянул ее мне. Присмотревшись, я увидел, что мне вручают какой-то старинный стеклянный флакончик в стиле барокко. Его серебряная крышка была зеленовато-серой от времени. В общем, выглядела эта посудина как вещь весьма почтенного возраста. Мне оставалось надеяться только на то, что косметическое снадобье, содержащееся во флакончике, было приготовлено значительно позднее, чем сам эффектный сосуд.

Пока я все это продумывал, долговязый парень сунул пузырек мне в руки, проникся торжественностью момента и важно объявил:

— Держи. Теперь этот бальзам бледности твой. Каждый из нас всегда носит при себе частицу этого посмертного грима. Так мы отдаем дань уважения всем усопшим. Лорена вручит тебе темную губную помаду, и тогда ты должен будешь только обзавестись черной шапкой или шляпой и, разумеется, чем-то вроде длинного черного пальто, которое…

— Считай, что оно у меня уже есть, — перебил я Роберта, — Со дня на день я отдам в перекраску вот это отцовское.

Алексия, словно спохватившись, что время уходит, вдруг решительно вырвала у меня из рук флакончик с гримировальным кремом и аккуратно открыла серебряную крышку.

Она обмакнула в зелье длинные белые пальцы и стала размазывать его по моему лицу, попутно объясняя происходящее:

— Сегодня я сделаю это за тебя, но ты должен будешь научиться наносить бальзам бледности сам, без посторонней помощи. Потренируйся дома перед зеркалом.

— Не думаю, что это так уж сложно, — возразил я для порядка, внутренне наслаждаясь прикосновениями пальцев Алексии к своему лицу.

— Каждый раз, когда ты будешь приходить на какое-нибудь кладбище, не забывай надевать чёрное, — продолжала нашептывать она. — Прежде чем перебраться через ограду, обязательно нанеси грим на лицо и не забудь накрасить губы. Так поступаем все мы, члены ордена бледных.

— Что я с этого буду иметь?

— Подожди, узнаешь. Очень скоро, уверяю тебя, — загадочно улыбаясь, ответила Алексия. — Еще одна ночь — и тебе откроется наша главная тайна.

После этих слов я некоторое время стоял молча, наслаждаясь работой прекрасной гримерши. Наложив первый слой крема, она стала размазывать его по моим щекам ладонями, чтобы добиться равномерности распределения маски.

— Дай мне свою помаду, — попросила Алексия у Лорены, которая в ответ заявила:

— Я сама ее покупала для него, так что дай-ка сама и чмокалки ему подведу.

По правде говоря, прикосновение помады к губам вызвало у меня не самые приятные ощущения. Меня просто передернуло от отвращения. Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь стану красить губы!.. Так я и стоял — с изящным флакончиком в одной руке и с губной помадой в другой. Что же, теперь у меня был полный набор атрибутов… за исключением того, на который я обратил внимание еще во время нашей первой встречи. Именно он интересовал меня больше всего.

— Как насчет цветка на лацкан?

— Не волнуйся, уж про это мы точно не забыли, — заверила меня Алексия.

С этими словами она аккуратно вынула из кармана маленький фиолетовый цветок, протянула мне его в аккуратно сложенных ладонях и сказала:

— Ты — счастливый парень, тебе повезло. Ты сейчас стоишь на пороге другого мира и готов распахнуть дверь, преграждающую путь.

Она протянула мне булавку, помогла аккуратно и вместе с тем надежно закрепить цветок на отвороте воротника моего пальто.

Удостоверившись в том, что тонкий стебелек держится надежно и никуда не денется, я вновь задал давно мучивший меня вопрос:

— Так что же все-таки означает этот ваш цветок?

Под знаком фиолетового цветка

Девушки выразительно посмотрели на Роберта, и я понял, что именно ему — скорее всего, самому терпеливому из этой троицы — было доверено право посвятить меня в главную тайну их ордена.

— Для того чтобы осознать важность фиолетового цветка — обычно мы используем для этого фиалку, — ты должен сначала постичь философию «Retrum». Именно так на самом деле называется орден бледных.

— Что означает слово «retrum»? — спросил я.

— Пока что это не важно. Куда серьезнее другое. Наша главная задача — учиться у мертвых. Происходит это дело так: мы ходим по кладбищам и ищем могилы тех людей, которые при жизни чем-то прославились, чего-то добились или просто во многом отличались от других. Обнаружив захоронение такого человека, мы пишем вопрос на листочке бумаги и прикрепляем эту записочку под фиалку на лацкане. Тот, кто сформулировал вопрос и больше других хочет узнать ответ, должен провести целую ночь на кладбище, на выбранной могиле.

От этих слов я, что называется, выпал в осадок. Туман к этому времени почти рассеялся, но при мечущихся огоньках свечей наша маленькая компания выглядела, наверное, как группа привидений, договорившихся о встрече у приметного и хорошо знакомого им памятника.

Немного поразмыслив над услышанным, я попытался сформулировать тот вопрос, который напрашивался сам собой:

— Но все-таки… как покойник будет отвечать?

Роберт понимающе кивнул и вновь гордо взял слово:

— Мы уверены в том, что никто, ни один человек на этом свете, не умирает совсем. Каким бы далеким ни был путь в иной мир, какая-то часть души умершего остается в том мире, где прошла его жизнь. В этом смысле кладбище является местом не только упокоения, но и встречи мертвых и живых.

— Понимаешь, это своего рода зал приемов того света, что-то вроде справочного бюро, — пояснила слова Роберта Лорена. — Каждая могила — некий аппарат, передающий информацию от живых в то место, где находится покойник. Разумеется, поток идет и в обратную сторону. В конце концов, не зря ведь люди приходят на кладбище с цветами и записками. Этой традиции, сам знаешь, не одна тысяча лет. Покойникам нравится получать эти записки, читать их. Если они узнают, что ты попал в трудную ситуацию, то, вполне возможно, придут тебе на помощь. Там, в вечности, времени хватает на все, даже на то, чтобы помогать нам, смертным, еще не перешедшим в другой мир…

— Подожди-подожди, — перебил я Лорену. — Давай посмотрим, правильно ли я все понимаю. Итак, вы подбираете себе мертвеца по вашему вкусу и обращаетесь к нему с вопросом, записанным на клочке бумаги и прикрепленным к лацкану под фиалкой. Вроде бы до этого места все понятно. Но вот скажите на милость: зачем после этого нужно спать на могиле того самого человека, у которого вы хотите что-то узнать?

— Понимаешь, таким образом мы как бы братаемся с ним, — ответил на мой вопрос Роберт. — Покойникам бывает очень одиноко, они всегда с благодарностью принимают любой знак внимания со стороны живых и очень радуются, когда те составляют им компанию. Ночь, проведенная вместе с мертвецом, успокаивает его, делает загробное существование менее одиноким и более теплым. Он же в ответ отдает нам частицу своей мудрости.

— Вопрос спрятан под воротником и цветочком. Это не мешает усопшему прочитать и понять его? Да и как именно обитатель того света сможет дать на него ответ, пусть даже и самый мудрый?

— На следующий день после ночи братания душа покойного найдет способ передать тебе свой ответ.

— А что, у тебя уже есть какой-нибудь вопрос? — вдруг вступила в разговор Алексия, которая все это время стояла чуть поодаль от нас с каким-то отсутствующим видом. — Мне кажется, мы могли бы подыскать тебе подходящего советчика среди почтенных дам и кавалеров, лежащих здесь.

Я неспешно обвел взглядом кладбище, хорошо освещенное яркой луной и звездами. Это место внушало мне печаль и уныние, но никак не страх.

Тем не менее я решил не торопиться и в ответ на предложение Алексии сказал:

— Давай повременим с этим. Думаю, мне нужно собраться с мыслями, чтобы правильно сформулировать вопрос.

— Что же, тогда мы можем переночевать здесь все вместе, — предложила Алексия. — Роберт притащил огромное одеяло, в которое мы сможем завернуться даже вчетвером.

Роберт молча достал из рюкзака и развернул на свободном участке земли рядом с могилой большое одеяло. Он первым лег на край огромного полотнища, рядом с ним, к моему глубокому разочарованию, пристроилась Алексия, после нее настала очередь Лорены, и лишь затем дело дошло до меня. Мы немного поворочались, устраиваясь поудобнее, а затем Роберт набросил на нас вторую половину одеяла, остававшуюся свободной.

Несмотря на то что ночь был а достаточно холодной — по-моему, около ноля градусов, — четыре плотно прижатые друг к другу тела, укрытые довольно теплой одеждой и общим одеялом, должны были согревать друг друга в достаточной мере, чтобы не замерзнуть и не простудиться. Мне так казалось.

Я отвернулся в сторону и почувствовал, как Лорена придвинулась ко мне поближе и даже слегка обняла меня. Я сразу же с сожалением подумал о том, что двое на другом конце одеяла также наверняка лежат обнявшись. Жалея о том, что мне не доведется поспать в объятиях Алексии хотя бы сегодня, я вдруг с удивлением отметил, что Лорена — уже вторая девушка, которая за последние несколько дней обнимает меня сзади.

Был ли в этом какой-то особый смысл, стоило ли искать некую закономерность? Этот вопрос в любом случае явно не заслуживал того, чтобы беспокоить из-за него мертвых.

Проснулся я, когда только-только начало светать. От холода у меня зуб на зуб не попадал. Я инстинктивно обернулся, чтобы посмотреть, как переносят такие суровые условия мои товарищи.

Рядом со мной никого не было. Меня оставили здесь одного.

Закоченевшими руками я не без труда вытащил из кармана мобильник. Часы на экране показывали что-то около шести. Еще до конца не понимая, что случилось, я встал и огляделся. Какого черта, куда, спрашивается, могла подеваться эта компания? Интересно, является ли все это составной частью обряда инициации?

До моего слуха донеслись крики стаи чаек, круживших на фоне сереющего предрассветного неба.

«Да-да-да».

В утреннем свете кладбище выглядело особенно красивым. Именно в этот час статуи над могилами казались не изваяниями, а живыми существами, готовыми проснуться в любую минуту. Даже девушка, опиравшаяся на могильную плиту, под утро выглядела не такой грустной.

Я свернул одеяло, удостоверился в том, что никто из нас ничего не потерял и не оставил у могилы, и направился к уже знакомому мне проходу в стене.

«Надо же! — подумал я. — Всего-то две ночи провел на кладбище, а это дело кажется мне уже довольно привычным и даже обыденным».

Для начала я перебросил свернутое одеяло через ограду, затем туда же последовало и мое пальто. Без него, как я полагал, пролезать в узкую щель будет гораздо легче.

Так оно и получилось. В считанные секунды я оказался за стеной.

Отойдя от кладбищенской ограды на несколько шагов, я обернулся. Это место действительно показалось мне очень красивым. Вдруг я обратил внимание на то, что у ворот ограды виднеется какое-то светлое пятно. Я подошел поближе и понял, что это несколько изразцовых плиток, вмурованных в стену. На них были выведены строки из стихотворения Эсприу.

Когда ты замедлишь шаг,

Там, где услышишь мой голос, зовущий тебя,

Пожелай мне обрести вечный покой

В бескрайнем покое и благодати

Светлого города Синеры.

Я не поленился записать в органайзер телефона эти слова и, спускаясь вниз по склону, несколько раз мысленно повторил их. Я чувствовал себя как никогда легко и спокойно, даже ничуть не испугался, увидев в зеркальной витрине какой-то аптеки свое отражение. Грим, делавший меня похожим на покойника, по-прежнему оставался на моем лице.

Что ж, я действительно стал одним из них.