Рейтинг лучших любовников

– Потом сахар положишь, – буркнула Катя, уже только изображая плохое настроение.

– Нет, Катечка… ты не понимаешь… когда кофе варится сразу с сахаром – в нем особый смак! Учу неразумную: сначала надо засыпать сахар в джезву, чтобы он закрыл все дно. Это как раз две чайные ложечки – я проверял. Потом надо дождаться, чтобы он начал плавиться до такой… чудесной янтарной массы. И лишь после этого, Катенька, стоит наливать воду и кипятить ее.

– А кофе? Кофе-то когда? – удивилась Катя.

– А как вода вскипит, с огня нужно джезву снять, засыпать кофе и снова на огонь. И не спускать, Катерина, с кофе глаз! Не дай бог, чтобы он перелился через край!

– И что же тогда будет?

– Каюк твоему кофе – можно выливать!

– Да ладно… Можно и выпить, что осталось.

– Никогда!

– А ты, оказывается, гурман, Кудрявцев! – усмехнулась Катя.

– Есть немножко, – улыбнулся он.

– А кофе тебе, гурману, сыпать сколько?

– Из расчета – одна чайная ложечка на чашку. Ну… в нашем случае – нужно две. Ты же выпьешь со мной?

– Придется! Не для тебя же одного так стараться!

– А сверху, Кать, уже в чашках, хорошо бы посыпать кофе корицей!

Она удивленно приподняла брови.

– А что такого? – притворно удивился Кудрявцев. – Ты же сказала, что у тебя все есть!

Катя не удержалась, фыркнула и принялась готовить приятелю мужа кофе по его же собственному рецепту.

– Не правда ли, божественно?! – проникновенно спросил ее Кудрявцев, когда они уже сидели друг против друга и осторожно маленькими глоточками отпивали горячий напиток из тонких изящных чашек.

– Ничего особенного, – сказала Катя. – Корица – и есть корица. Куда ее ни сыпани, запах одинаков.

– А вот моя жена утверждает, что запах корицы особенный! Это запах ненависти! Ты, случайно, не разделяешь ее мнение?

Катя пожала плечами.

– Никогда так не думала… Для меня это запах детства. У нас в школе в буфете продавали булочки, обсыпанные корицей. А в булочной по соседству с нашим домом я часто покупала развесной бисквит, толстый, воздушный. Внутри у него тоже была корица. Помнишь такой? Сейчас уже, к сожалению, не продают… В магазинах почему-то одни взбитые сливки…

– Нет, не помню… – покачал головой Слава, рукой стер улыбку с лица и неожиданно серьезно спросил: – Как ты считаешь, Вера меня любит?

Катя посмотрела на него с удивлением, отставила от себя чашку и снова пожала плечами.

– Ну… вы же подруги… Говорите же между собой о вашем… о девичьем… – невесело усмехнулся он.

– Ни о чем таком мы не говорим, – честно сказала Катя, но он не поверил.

– Женская солидарность. Ясно.

Он отвернулся к окну, и его профиль показался вдруг Кате до боли знакомым. Она всмотрелась в Кудрявцева повнимательней и поняла, что он похож на Антона Зданевича, ее школьную несбывшуюся любовь. Слава был так же светлокож и кареглаз. Волосы у него тоже были темные и очень жесткие, как у Антона. Он был так же строен и гибок. Ее Валентин, бывший и в юности очень крупным человеком, с возрастом еще сильнее отяжелел, а Слава остался таким же спортивным и подтянутым.

Что-то внутри Катиной души дрогнуло и отозвалось тянущей болью. Он и она… Он – почти такой же, как тот, другой… Она – такая же, как раньше. Он сумел парой легких фраз вылечить ее от раздражения. Валентин только и умел, что приводить ее в такое состояние. А Вера? Вопрос Славы был законен. Конечно же, она его не любит. Но не потому, что он плох. Катя убеждена, что Вера не умеет любить. Не может. Наверно, с тех самых пор, когда они обе были влюблены в Зданевича. С того времени в них обеих что-то будто заклинило. Возможно, они обе поторопились выйти замуж.

– Катька, а давай выпьем, – повернув голову к ней, предложил Кудрявцев. – У меня есть.

Она опять пожала плечами. Он сходил в коридор, принес оттуда свой кейс, обтянутый коричневой мягкой кожей, и достал из него бутылку коньяка. Катя вынула из застекленного шкафчика два бокала богемского стекла, пузатых и тонкостенных.

Они пили коньяк, ничем не закусывая, и смотрели друг на друга. Темно-карие глаза Кудрявцева постепенно превращались в бездонные очи Зданевича. Его губы, тоже темные, сладко-коньячные складывались в такую же полуулыбку, как у Антона. И пальцы, длинные, гибкие… Они вертели бокал за ножку, а Катя вспоминала, как точно такие же пальцы гладили ее в юности по щеке.

Она и не заметила, как из глаз поползли редкие слезы. Она не всхлипывала, не шмыгала носом. Она не чувствовала, что щеки ее мокры. Кудрявцев отставил в сторону бокал и подошел к ней. Катя невольно поднялась со стула к нему навстречу. Он своими длинными, слегка шершавыми пальцами вытер ее слезу, потом приблизил к ней лицо и принялся собирать слезинки губами. И она не выдержала. Она обвила его шею руками и страстно поцеловала… не Кудрявцева, а Антона Зданевича. А для того, кто был все-таки Кудрявцевым, не имело существенного значения, о ком она в этот момент думала. Ему тоже хотелось верить, что его обнимает не собственная жена, которой, похоже, он здорово в тягость, не жена друга и босса, связь с которой аморальна, а какая-то другая, любящая и трепетная женщина. Они оба хотели любви и намеревались получить ее сейчас же, немедленно. Пусть на время, но – любовь!

Если бы Катя была одета в юбку или джинсы, то, возможно, ничего большего и не произошло бы. Но на ней были лишь любимый махровый халат цвета какао и маленькие тонкие трусики. Кудрявцев одним движением распустил пояс, и халат упал к их ногам. Ему раздеваться было гораздо дольше, но он как-то ловко с этим справился. И на махровом халате, распластанном по полу собственной кухни, Катя отдалась… Антону Зданевичу. Он был страстен и ненасытен. И Кате это понравилось. Ее муж творил в спальне любовь с таким же ледяным спокойствием, с каким делал вообще все. Кате казалось, что он исполняет супружеские обязанности именно по обязанности, ничего при этом не ощущая. Зданевич… то есть, Кудрявцев… подходил ей по темпераменту. Он, так же, как она, горел, пылал, стонал и нашептывал ей сумасшедшие признания. Он дал ей понять, что в его объятиях она – лучшая из женщин, что он никогда в жизни не испытывал такого наслаждения, как с ней. Он оказался очень изобретателен и активен. Катино тело пело, трепетало натянутой струной, потом расслабленно отдыхало и снова возносилось на никогда ранее не изведанные вершины блаженства.

– Тебе надо уходить, – сказала Катя, потому что скоро должен был вернуться из школы Андрей.

– Я не хочу от тебя уходить, – ответил он, и его руки опять принялись творить чудеса с ее телом, которое, уже казалось, совершенно выдохлось и ничего более не могло испытывать. Но это только так казалось…

Катя с большой неохотой сняла его руки со своей груди и велела одеваться. Он быстро оделся, но ей надеть халат так и не дал.

– Проводи меня такой, – попросил он, и всю дорогу до дверей они продолжали обниматься и целоваться.

Уходя, он ничего не сказал ей, но они оба знали, что встретятся еще. Катя захлопнула дверь и подошла к большому зеркалу в прихожей. Надо же, как она, оказывается, хороша! А Валентин никогда на нее и не смотрит! Все у них происходит быстро, в темноте, в зашторенной комнате. Какая же это ошибка! Вот же она, Катя: длинноногая, статная, гибкая, с красивой грудью, которую совсем не испортило кормление Андрюшки. Анрюшка… Он же сейчас придет! И Катя бросилась в кухню, где на полу так и валялся ее халат цвета какао.

С тех пор они стали встречаться с Кудрявцевым по четвергам, когда Валентин уезжал в Лугу. Если Катин муж оставался в филиале и на другой день, в их распоряжении была целая ночь. Как уж Слава устраивался с Верой, Катя не знала. Это ее не интересовало. Иногда ее грызла мыслишка, что она, как в юности, опять целуется с выбранным подругой мужчиной, но загоняла ее на самое дно собственной совести. Она однажды уж отказалась от Зданевича, и что хорошего из этого вышло?

…Катя в раздумьях просидела в кресле в прихожей до тех пор, пока требовательной трелью не залился звонок входной двери. Может, не открывать? Она продолжала сидеть, а Кудрявцев продолжал звонить. Никто, кроме него, не смог бы выдержать электронных воплей корзунского звонка целых пятнадцать минут. Слава выдержал, и Катя вынуждена была открыть дверь. Он внимательно оглядел ее, сказал: «Сгодишься!», сдернул с вешалки первую попавшуюся ветровку и набросил ей на плечи.

– Это Андрюшкина, – возразила Катя.

– Какая разница? Только до машины дойти!

– У тебя же она в автосервисе!

– Сколько же можно ей быть в автосервисе? Уже неделю на ходу!

– А как рука?

– Нормально рука, – отмахнулся Кудрявцев. – Поехали!

– Ну и куда ты меня везешь? – спросила она уже в машине.

– Сначала хотел в ресторан, а потом подумал, что там не поговоришь: музыка, танцы-шманцы… А в центре есть одно кафе… Мы с твоим Валентином туда заказчиков водим на переговоры. Там все специально для этого устроено… и кухня хорошая.

Кафе под названием «Тет-а-тет» Кате тоже понравилось. Интерьер был выдержан в синих тонах и походил на прилично запутанный лабиринт, в котором безошибочно лавировали официанты. Прямо у входа их встретил молодой человек в строгом костюме, улыбнулся Кудрявцеву как постоянному клиенту и, ничего не спрашивая, тут же повел их по изгибам синих коридоров. Прямо в пасть к Минотавру, подумала Катя, но молодой человек подвел их к столику у окна, отгороженному от всего остального заведения синей стеной. Кате показалось, что в случае необходимости эту стену можно передвинуть в любом направлении, и не ошиблась. Молодой человек, который любезно довел их до места, неуловимым движением руки отодвинул стену так, чтобы она не мешала клиентам пройти к столику, потом, усадив Катю на стул, интимно пообещал, что они проведут в «Тет-а-тет» прекрасный вечер.

Стоило молодому человеку скрыться за мобильной стеной кафе, как из-за нее тут же вынырнул официант, который принял у них заказ и снова бесшумно исчез.

– Потрясающе! – восхитилась Катя. – Великолепный сервис!

– А что ты скажешь, когда заказ принесут минут через пять и больше не потревожат, пока ты не нажмешь вот эту кнопочку? – улыбнулся Кудрявцев и показал женщине на то, что она приняла за выключатель.

– Я скажу, что ты, Славка, нехороший человек! – наконец улыбнулась и Катя.

– С какой это стати?

– С такой! Ты знал о существовании такого чуда питерского общепита, а таскал меня по вульгарным лав-отелям!

– Катя! – Кудрявцев лукаво-укоризненно посмотрел на свою спутницу. – Ну… при всех своих чудесах «Тет-а-тет»… не ночное заведение… ты же понимаешь…

Кудрявцев подмигнул Кате, и в это время из-за синей стены опять вынырнул официант, держа на трех пальцах поднос, уставленный яствами, которые щедро заказал Слава. Стоило официанту расставить на столе блюда и удалиться, тут же появился другой – с напитками. Он открыл бутылки, налил вина, минералки и так же бесшумно исчез.

В восхищении Катя смогла только удивленно покачать головой.

Некоторое время они с Кудрявцевым молча ели.

– Слушай, а что это мы едим? – спросила Катя. – Курица, что ли? Странная какая-то…

– Тебе не нравится? – спросил Слава.

– Нравится… Только вкус необычный.

– Это не курица. Это индейка в ореховом соусе.

– Неслабо…

Катя хотела сказать, что надо попробовать и дома сделать что-нибудь подобное, и сразу поскучнела. Ее дому уже не требуется ничего: ни индейки в ореховом соусе, ни банальных куриных окорочков с чесноком и черным перцем, ни даже бутербродов с неправдоподобно розовой «Докторской» колбасой.

Кудрявцев уловил перемену в ее настроении и предложил:

– А хочешь – закажу тебе сто роз винно-красного цвета на длинных-предлинных стеблях?

– Зачем?

– Может быть… после этого… ты выйдешь за меня замуж?

– Хорошая шутка, – отозвалась Катя, а вкус индейки в ореховом соусе ей показался слишком насыщенным и приторным. Она отложила вилку, глотнула минералки и сказала: – Вообще-то я замужем… Это для тех, кто не знает…

Кудрявцев откинулся на спинку стула и усмехнулся:

– Мы оба знаем, что Корзун тебя не простил, а я никогда… не прощу Веру…

– Это Вера тебя не простит…

– Я не про наши отношения, а про Машку. Эта… эта женщина, я даже не знаю, как ее назвать… мою жену… Она лишила меня дочери!

– Брось, Слава, – лениво возразила Катя. – Машка только твоя дочь. Она и сама сказала, что лишь тебя считает отцом. Поэтому нечего из меня давить слезу.

– Допустим, что насчет Машки ты права. Мне бы очень хотелось в это верить. Вернемся к другому вопросу, а именно: мы с тобой совершенно не нужны нашим законным супругам!

– И ты считаешь, что на этой нервной почве мы должны объединиться?

– Катька! – Вячеслав схватил ее за руку. – Нам ведь было неплохо вдвоем! Может, это судьба? Может, нам таким образом дается шанс? Ну… не вышло со своими половинами… Не мы первые, не мы последние! Тысячи людей разводятся, женятся снова…

– Ты же не любишь меня, Слава, – тихо сказала Катя и вытащила свою руку из его горячей ладони.

– Откуда ты знаешь? – скривился Кудрявцев. – Я, если хочешь знать, все время Вальке завидовал!

– Слава! Ты завидовал, потому что думал, что я мужа люблю, а Вера твоя…

– К черту Веру!!! Что плохого в том, что я хочу, чтобы меня любили?

– А я сама любить хочу. Чувствуешь разницу? И хочу, чтобы меня любили…

– Так ведь… и я про то же! Ну… разве я не любил тебя, Катя? – Кудрявцев снизил голос до интимного шепота. – Разве ты была недовольна? Да и я доволен… Ведь высший класс был!

– Миленький мой! – Катя гневно сверкнула глазами. – Ты прекрасно знаешь, что мы не любили, а только… мстили этой жизни за то, что она обобрала нас… оставила без любви!

– Катя!!!

– Что Катя? Вспомни, что ты сам говорил Вере на том незабвенном дне рождения!

– И что же я такого говорил?

– Ты в красках рассказывал, с каким удовольствием ей изменял!

– А ты?!! Я готов присягнуть, что ты тоже изменяла с удовольствием!

– Я и не отказываюсь. – Катя опустила глаза в тарелку, потыкала остывший кусочек индейки вилкой и добавила: – Но это не имеет никакого отношения к любви.

– Только не надо мне заливать про безумную страсть к этому вашему… как там его фамилия…

– Какая разница, что у него за фамилия, – отвернулась к окну Катя.

– Ничего себе! Две семьи из-за него в клочья! И вдруг «Какая разница…»? И как же это прикажешь понимать?

Катя молчала.

– Нет, ты мне все-таки…. – Кудрявцев хотел призвать жену Корзуна к ответу, но вдруг заметил, что она беззвучно плачет, как в тот первый раз, когда все у них только начиналось. Он встал со стула, обошел столик и опустился перед Катей на корточки. – Катюха! Да в чем дело-то?

– Понимаешь, Славка… – всхлипнула она, зажала рот рукой, отдышалась и продолжила: – Понимаешь… все оказалось зря… все напрасно… Прошлое нельзя вернуть! Можно обмануться и неделями жить в уверенности, что оно вернулось, но… Детская любовь – это мираж… пустота…

– Кать! Но я-то не пустота! Я живой! Я настоящий! Я и раньше не мстил! Помнишь наше первое… ну… кофе с сахаром и корицей помнишь?

– Помню…

– Так вот: это был не кофе, а… приворотное зелье, если хочешь знать!

Катя рассмеялась сквозь слезы:

– Какое еще зелье? Я же сама его варила! У тебя не было возможности что-нибудь в него всыпать.

Кудрявцев нетерпеливо помотал головой и продолжил:

– В него и не надо было ничего всыпать. Таким образом, каким я заставил тебя его приготовить, и делается приворот!

– Славка, неужели ты увлекаешься этой бредятиной?

– Не увлекаюсь. Кто-то из наших женщин… ну в фирме… купил книжку про магические обряды. Они вслух зачитывали, как готовить кофе на приворот. Еще хохотали, что теперь приворожат к нашему офису всех клиентов.

– Ты, Славка, наверно, забыл какой-нибудь ингредиент, – опять улыбнулась Катя и взъерошила ему жесткие волосы.

– Не забыл… У меня даже коньяк был. Случайно. Только мы пили не в той последовательности.

– То есть?

– Надо было пить кофе маленькими глоточками, чередуя его с коньяком, а мы выдули коньяк после.

– Поэтому и не сработало твое приворотное зелье! Эх ты, горе-колдун! Ничего нельзя менять в обряде.

– Еще как сработало, Катя! Женщины читали, что после такого кофе чудовищно обостряется чувственность. Разве не так? Разве ты этого тогда не ощутила?

Катя подумала, что ощутила, но ей тогда казалось, что все обострилось от негодования и обиды на мужа. Она тяжело вздохнула и сказала:

– Даже если и сработало твое зелье, то привороженная любовь – все равно обман! И ты, Слава, для меня – обман! Уж прости… Я и с тобой пыталась вернуться в прошлое! А теперь вдруг оказалось, что этого не надо было делать! Нужно жить настоящим! Мы чуть детей не проворонили, Славка! Впрочем, еще неизвестно, чем все кончится!

– Ну… насчет детей… – Кудрявцев вернулся на свое место за столом, выпил бокал вина и твердым голосом сказал: – Это… вообще лучше не обсуждать! Это я тебе запрещаю! Все должно кончиться хорошо! Они ни в чем не виноваты, а потому… – Его слова звучали как заклинание, как еще один магический заговор, – все обязательно кончится хорошо!

– Мне тоже хочется так думать! – подхватила Катя. – А нам лучше остаться друзьями… Ты еще найдешь свое счастье! Вот увидишь!

Вячеслав упрямо покачал головой.

– Не говори банальностей, Катька! Не хочу я другого счастья, кроме Машки с Андрюшкой и… тебя…

– Давай лучше выпьем за наших детей! – предложила Катя.

Кудрявцев не мог не согласиться, и разговор плавно перешел на обсуждение проблем молодых людей, и за весь вечер больше ни разу не звучали слова о любви. Она витала в воздухе, неназванная. Любовь к детям.

Вера Кудрявцева осталась одна. Всех своих родных и близких она будто отрезала от себя ножом. Где кантовался Славка, она не могла даже предположить, но дома он не появлялся и для ночевки. Часто ее охватывала тревога, как там его больная рука, но она тут же себя одергивала. Что думать о руке, если и человека-то нет? Где он? С кем живет? Ну не с Катериной же! Это он с ней был, чтобы ей, Вере, назло… Она и не подозревала, что ее может терзать такая дикая ревность. Вера пыталась честно разобраться в себе. Она так изводится, потому что все-таки испытывает нежные чувства к мужу или мучается от уязвленного самолюбия? Ответа она не находила. Иногда Вере казалось, что ей нет никакого дела до того, где шляется ее муж. А иногда снилось, как ее Кудрявцев занимается любовью с ненавистной Катькой. Она просыпалась в испарине и мечтала задушить наконец «подругу» собственными руками.

Заставить себя прийти к Маше в Гончарный переулок было выше ее сил. Она, конечно, знала, где живут молодожены. Слава сказал ей адрес, когда еще надеялся, что жена одумается.

– Ты же сама виновата в трагедии дочери! – убеждал ее Кудрявцев. – Шекспир отдыхает! А ведешь себя так, будто это не Машку, а тебя оскорбили и обманули в лучших чувствах.

Вера вроде бы и понимала справедливость его слов, но ничего поделать с собой не могла. Это она должна была руководить событиями, и в особенности судьбой дочери, а не какой-то там отец, который фактически и отцом-то не является! Если бы еще молодые люди не расписались в загсе, то она, возможно, как-нибудь сумела бы заставить себя смириться с их сожительством в Гончарном переулке. В конце концов, и сама не без греха: она также предавалась плотской любви со Зданевичем, когда ей не было еще и восемнадцати. Но то, что дочь официально вышла замуж за единокровного брата, она принять никак не могла. Это казалось ей омерзительным и противоестественным.

Конечно, Вера наведывалась в Гончарный переулок, чтобы хоть издали посмотреть на дочь, и несколько раз видела ее. Ей хотелось, чтобы Маша выглядела измученной, несчастной или как минимум была бы бледна, и тогда она по-матерински вырвала бы ее из корзунских лап. Но дочь казалась ей беспечной и веселой. Несмотря на удар судьбы, она, похоже, была счастлива. И Вера убиралась восвояси.

О Зданевиче она почему-то больше не думала. Вернее, она думала о нем после того памятного дня рождения мужа довольно продолжительное время. Когда она опять-таки постаралась быть честной с собой, то сделала очень неутешительный вывод. Оказывается, ненависть к Кате, которую она культивировала всю жизнь, была самым сильным чувством, которое она когда-либо испытывала. Сильнее, чем любовь в Зданевичу, и даже, возможно, сильнее любви к дочери. Вот она живет сейчас без Машки и ничего, не умирает. А Антону вообще, как оказалось, отводилась всего лишь роль инструмента в борьбе с «подругой». И «инструмент» сработал на славу. Вера знала, что Катя с ним, с «инструментом», больше не встречается, а крепкая ее семья с Корзуном разбита и, вероятно, восстановлению не подлежит. Вере бы радоваться, но ее пугал образовавшийся вокруг нее вакуум эмоций. Если некого ненавидеть и некого любить, то чем жить?

Однажды, прослонявшись до вечера по пустой гулкой квартире, она решила поехать в фирму к Валентину Корзуну. Она явилась к нему в офис к половине седьмого, зная, что в это время он обычно заканчивает работу. Секретарши уже не было на своем рабочем месте, и Вера, не церемонясь, прошла в кабинет к мужу Катерины. По-прежнему огромный, но некрасиво съежившийся, Валентин сидел за своим массивным антикварным столом красного дерева и пил водку. Перед ним стояли на две трети пустая бутылка «Парламента», порожняя хрустальная стопочка, а на щербатом блюдце (чашка валялась на боку рядом) лежал порванный на куски лимон. Вера представила себе, как Корзун своими мощными пальцами драл его в клочья, а по сторонам летели брызги, и ей стало кисло во рту и неуютно в собственном теле.

Валентин поднял на нее неожиданно трезвые глаза и выдохнул:

– А-а-а… Явилась, инфернальная женщина… Видишь: пью вот и не пьянею… Такая вот петрушка… Довольна?

– Давай вместе выпьем, – предложила Вера. – Может, на пару-то и опьянеем?!

Валентин пожал квадратными плечами, вдел кончик мизинца в колечко ручки простой белой чашки, выдул из нее воображаемую пыль, поставил перед Верой и заполнил до краев «Парламентом». Потом слил в свою стопку остатки водки, чокнулся с чашкой и задушевно сказал, пристально глядя в глаза Вере:

– Ну, мать, за тебя! Не каждой удается разметать по сторонам целых три семьи! Ты смогла! Уважаю! За тебя! – И он залпом осушил свой стопарик.

Вера посмотрела в глубину предложенной ей чашки. Не так давно из нее кто-то пил кофе. Его засохший коричневый ободок, очертивший периметр емкости, уже начал размываться водкой и змеиться вверх бежевыми нитями. Вера удивилась, что не испытывает никакой брезгливости. Пожалуй, жаль, что в водке растворяется кофе. Лучше бы это был цианистый калий. Она качнула чашкой. Водка приобрела нежный бежевый оттенок. Вера резко выдохнула и выпила сразу все.

– Уважаю! – еще раз сказал Корзун и собственноручно засунул ей в рот кусок лимона.

Глаза у женщины чуть не выскочили на лоб, то ли от чрезмерной дозы алкоголя, то ли от кислоты лимона. Когда она наконец продышалась, Валентин, который с большим интересом наблюдал за процессом, спросил:

– Почто пришла, старуха?!

И Вера поняла, что он все-таки здорово пьян. Ее водка не взяла, хотя… может, еще рано. Стоит подождать «прихода» или сказать сейчас? Пожалуй, можно и сейчас. Вера зачем-то заглянула в пустую чашку и предложила:

– А может, Валь, нам с тобой объединиться?

– Это в каком же смысле? – удивился Корзун. Он хотел подпереть щеку рукой, облокотившись о стол, но промахнулся и чуть не свалился со стула.

– В прямом, – ответила Вера, прислушалась к себе и почувствовала, что в голове слегка замутилось. Она обрадовалась. Радость стимулировала процесс «прихода», и женщине стало смешно. Пришлось рассмеяться.

Валентин посмотрел на пустую бутылку, и, похоже, ее пустота его огорчила. Он взял освободившуюся тару в ладонь, посмотрел на всякий случай на просвет и небрежно бросил себе за спину. Толстостенная фирменная бутылка тюкнулась о раму с цветной фотографией Медного всадника и невредимой упала на мягкий ковер кабинета. Зато Медный всадник слетел с одного крючка, покачался на другом и застыл в положении, когда вытянутая рука самодержца весьма недвусмысленно указала Вере на дверь. Она показала Петру изящный кукиш и спросила Корзуна:

– Ну зачем тебе, Валь, жена-шлюха? Твоя Катька горазда путаться с кем угодно. Ну… когда с этим нашим Зданевичем, так это еще можно понять, верно? Школьная любовь и… все такое… Но разве Славку моего ты можешь ей простить?!

– Так она ж его любит. – Валентин развел руками, всем своим пьяным видом демонстрируя невозможность держать ситуацию под контролем. – А любовь, Вера, я тебе скажу… это страшная сила…

– Ну я смотрю, ты вообще ничего не соображаешь, – констатировала Кудрявцева, которая почувствовала, что тоже уже с трудом ворочает языком. – Она ж Славку не любит… Она же все это… чтобы меня уесть… А любви у нее ни в одном глазу! Я же говорю, что жена твоя – шлюха… А потому предлагаю наплевать на них со Славкой и тоже поехать…

Вера никак не могла вспомнить, куда ее муж возил Катерину, и застыла, напряженно перебирая в уме подходящие к случаю названия заведений. Валентин из всего ее монолога уяснил себе только последнее слово, а потому коротко спросил:

– К-куда?

– А… черт его знает… Предаваться разврату… – заключила Вера, так ничего и не вспомнив. – Мы ведь должны отомстить Катьке!

– П-поехали мстить, – согласился Корзун.

Он с трудом выпростал свое большое тело из кресла, довольно ловко обогнул стол и, слегка пошатываясь, пошел к выходу. Вера поспешила за ним. На стоянке у здания фирмы Корзуна стоял его черный «Форд», за рулем которого дремал водитель – молодой парень, весь в джинсе и заклепках. Валентин рванул дверцу. Парень ткнулся козырьком кепки в руль и тут же пробудился.

– Домой? – совершенно бодрым голосом, будто вовсе и не спал, спросил он своего босса.

– Н-нет! – Босс потряс пальцем перед самым носом шофера так, что тот вынужден был отпрянуть и не без опаски спросить:

– А куда?

– Куда… – Валентин качнулся, зевнул, передернул плечами и ответил: – Он еще спрашивает!! В этот… как его… в рассадник!!

– В рассадник… чего? – опять осторожно спросил парень.

– Нет, мать… ты только погляди на него… – Корзун обернулся к Вере. Его снова качнуло, и он вынужден был опереться на ее плечо. У женщины резко подогнулись колени, и, чтобы не упасть, ей пришлось привалиться к дверце машины. Валентин по-детски шмыгнул носом и дал, как ему казалось, исчерпывающие разъяснения бестолковому водителю: – Я тебе русским языком говорю, что мы сейчас едем в рассадник… этого… как его… разврата… и в эпицентр… п-порока… Правильно, Вера?

Она кивнула, а парень еле слышно спросил:

– А это… где, Валентин Сергеевич?

– Вера! Быстренько объясни человеку, где это… и… поехали, а…

Корзун отпихнул женщину от дверцы, затолкался в машину и с блаженством на лице откинулся на сиденье. Вера села рядом с ним и почему-то вдруг сразу вспомнила, куда Кудрявцев возил Катю. Она радостно хмыкнула и весело приказала вцепившемуся в руль водителю:

– Вперед, м-молодой человек! В самый лучший лав-отель!

Молодой человек почему-то не вдохновился и, уже чуть не плача, опять спросил:

– Это где находится-то?

– В твоем возрасте ты должен суметь отвезти нас туда с закрытыми глазами! – заявила ему Вера. – Вперед! Это где-то на шоссе…

– На каком? – Судя по всему, по бестолковости корзунскому шоферу не было равных, по крайней мере в Питере. – На Московском, на Киевском, Мурманском или, может, на каком-нибудь другом?

– Знаешь, Валь, – устало проронила Вера, – мне кажется, тебе надо сменить водителя… Этот какой-то безмозглый…

После эдакого ее предложения парень так рванул вперед корзунский «Форд», что Веру с Валентином вжало в сиденье примерно с такой же силой, как космонавтов при запуске космического корабля. Молодой человек решил, что не позволит какой-то пьяной тетке распоряжаться его судьбой, и двинул в сторону Мурманского шоссе. Авось, найдется там какой-нибудь хоть самый завалящий отель. Лав или не лав – не имеет существенного значения. Босс со своей мымрой сейчас в таком состоянии, что и не разберутся, в какой отель он их привезет. А завтра утром он им скажет, что сами попросили привезти их именно сюда. Пусть попробуют доказать обратное.

Пока «Форд» петлял по улицам вечернего Петербурга, гнал по проспектам и пулей пролетал площади, Вера постепенно трезвела, а Корзуна развозило все больше и больше. Его голова безвольно откинулась на спинку сиденья, глаза остекленели. Он периодически дергался и заваливался всей своей расслабленной тушей на Веру. Она не без труда приводила его в прежнее положение, но при каждом повороте машины он заваливался на нее снова.

Когда «Форд» уже выезжал из города, женщина поняла, что ничего путного у нее с Корзуном сегодня не получится. Она уже совершенно трезво размышляла о том, что, скорее всего, с ним ничего не получится никогда. И в юности-то получилось с трудом.

…Однажды она будто бы нечаянно встретилась ему на Садовой улице. На самом деле предварительно Вера провела серьезную следопытскую работу по выявлению маршрутов ежедневного передвижения Валентина Корзуна по городу. Она выяснила, что после службы он обязательно едет в магазин «Диета» на Садовой, где затаривается продуктами. Именно на выходе из «Диеты» она, одетая в новый яркий сарафанчик с тоненькими бретельками, «случайно» и столкнулась с Валентином, ставшим всего лишь месяц назад мужем лучшей подруги. Но случайно встретившиеся люди после обмена приветствиями и краткого разговора обычно расходятся по своим делам. Вера не могла этого допустить. Она проявила недюжинные способности к усыплению бдительности молодого мужчины с одновременным его обольщением и завлечением в свои сети. В их липко-сладкой ячеистой структуре Валентин Корзун ненароком и увяз.

Вера затащила его в маленький полуподвальный ресторанчик рядом с «Диетой», якобы для того, чтобы выпить прощальную рюмашку за ее уходящее девичество. Через неделю они должны были расписаться с Вячеславом Кудрявцевым во Дворце бракосочетаний на улице Петра Лаврова, куда Катя Корзун заблаговременно была приглашена в качестве свидетельницы со стороны невесты.

Был август. Почти целый месяц стояла тридцатиградусная жара. При дикой влажности, которой славится город, воздух при такой температуре превращался в тропический, густой и липкий, как сироп. Горожане раздевались до пределов допустимого (а иногда переходили всякие пределы) и ощущали себя чуть ли не на пляжах Адриатического моря. Верин сарафанчик, хотя и являлся предельно допустимым приличиями, но при специально отрепетированных перед зеркалом движениях плечами словно сами собой спускались бретельки, и красивой формы упругая грудь обнажалась до абсолютно недопустимых пределов.

Задержавшись в ресторанчике гораздо дольше, чем рассчитывал Валентин, и выпив далеко не одну рюмашку, совершенно осоловевшие от алкоголя и духоты молодые люди поехали на пляж у Петропавловки. Там-то, под покровом сгустившейся уже почти осенней темноты все и произошло. Вера провела операцию так ловко, что Корзун здорово удивился, обнаружив себя в лоне подруги собственной молодой жены…

Валентин отбросил от себя Веру, как ужалившего его ядовитого скорпиона, но дело было уже сделано. Корзун лихорадочно одевался, а полуобнаженная Вера хохотала, привалившись к теплому боку Петропавловской крепости. Забеременеть она не боялась, потому что врачи в один голос говорили про почти полную непроходимость ее каких-то там труб и утверждали: дети у нее могут образоваться всего лишь в одном счастливом случае из ста. Случай с Валентином Корзуном оказался тем самым – счастливым и единственным из ста.

Вера почувствовала себя не в своей тарелке уже через несколько дней. Однажды она вынуждена была даже выйти из автобуса, потому что ее сильно мутило. Поверить, что с ней произошел тот самый «счастливый» случай, она не могла, и еще долго мучилась приступами тошноты, с которыми в конце концов и явилась к терапевту. Терапевт, убеленный сединами, но еще моложавый мужчина, даже не стал с ней объясняться, а велел провериться у гинеколога. Вера отправилась к гинекологу только для того, чтобы получить от него справку об отсутствии беременности и привлечь этой справкой профнепригодного терапевта к ответственности. Заключение гинеколога повергло Веру в состояние такого шока, что о терапевте она даже и не вспомнила.

Верин мозг под завязку загрузился проблемой: рожать или не рожать. В конце концов она решила рожать, потому что еще один счастливый случай из ста ей может и не выпасть. Не последним аргументом в пользу родов было и то, что все они: и супруги Корзуны, и Вера с мужем – были одной масти. Ребенок непременно получится черненьким и кареглазым, а потому никто никогда не догадается, кто его настоящий отец.

Вера долго мучилась размышлениями, сказать Корзуну, что вынашивает его ребенка, или нет. Она и не мучилась бы, и сказала бы сразу, чтобы Валентин на всякий случай всегда был у нее на крючке, если бы не Славка. Он так обрадовался, что у них будет ребенок, так носился с беременной женой, что Корзуну она решила пока ничего не говорить.

Но время объясниться с Корзуном все-таки настало, и Вера похвалила себя за выдержку, которая позволила ей использовать непреложный факт корзунского отцовства в особо выгодный момент. Когда Валентин практически встал во главе фирмы, а ее Славка еще кантовался в начальниках цеха завода, который, похоже, уже мало что значил для экономики страны, Вера приняла единственно правильное решение. Она явилась в роскошный уже и по тем временам кабинет Корзуна и все ему выложила. Он, конечно, долго кричал, что этого не может быть и что это надо еще доказать. Вера так спокойно согласилась на любые анализы, что Валентин понял: она не блефует, а говорит чистую правду.

– Ну и что ты от меня хочешь? – спросил он лучшую подругу своей жены.

– Я хочу, чтобы ты взял моего мужа к себе в фирму, – ответила Вера. – Завод, где он трудится, скоро прикажет долго жить, и Славке срочно нужно менять работу.

– А если я не возьму его…

– Тогда я расскажу Катерине, – перебила его Вера, и глаза ее злобно сверкнули, – кто приходится настоящим отцом Машке. Твоя жена произведет в уме нехитрые арифметические подсчеты и поймет, что ты изменял ей со мной спустя всего лишь месяц после вашей свадьбы. А чтобы Катенька не думала, что тебя просто бес попутал, я скажу, что связь с тобой у меня продолжается и по сей день. Как ты на это смотришь?

Валентин Корзун смотрел на это отрицательно, потому что жену любил и не желал никакого постороннего вмешательства в дела своей семьи. И уж особенно со стороны Веры, которую считал ведьмой. Он принял ее условие и, к собственному удивлению, никогда не пожалел об этом. Вячеслав Кудрявцев, в отличие от жены, оказался нормальным мужиком, толковым и способным к бизнесу. Очень скоро они сделались партнерами и окончательно «задружили домами». Вера же больше никогда о его отцовстве не поминала, и Валентин как-то со временем перестал и думать, кто кому приходится настоящим отцом, потому что Машка с Андреем были неразлучны с самого детства и постоянно толклись вдвоем то у Кудрявцевых, то у Корзунов…

Вера ткнула пальцем с острым ногтем в джинсовую спину водителя. Парень вздрогнул, и «Форд» прилично вильнул.

– Поворачивай назад, – совершенно трезвым и очень властным голосом сказала Вера.

Водитель с опаской взглянул на нее в зеркальце заднего обзора. Он готов был присягнуть, что зрачки у этой тетки – как у кошки или, может быть, даже как у ведьмы. И ведь трезвая, как стекло. Прикидывалась, что ли… Может, босса специально напоила… какой-нибудь отравой… Потом ведь соучастие пришьют… Парень скосил глаза на хозяина «Форда». Валентин Сергеевич Корзун спал, свесив голову на грудь и раскачиваясь из стороны в сторону в такт с «бортовой качкой» машины.

– Зачем? – осторожно спросил водитель, стараясь не рассердить ведьмообразную женщину.

– Поедем обратно, – ответила она, глядя в окно.

Парню очень не понравилось, что она не смотрит ему в глаза. Наверно, что-то задумала! А может, и хорошо, что не смотрит? А то как посмотрит своими кошачьими зрачками… так и все… крышка… Уже ведь практически ночь…

– Куда? – односложно спросил он.

Она, по-бабьи вздохнув, сказала:

– Отвезем его, пожалуй, домой. – Женщина ткнула Корзуна кулаком в плечо, и он тяжело привалился головой к двери. – Видишь, шеф твой в полной отключке. Предаться с ним пороку, видно, не удастся. – Она подняла глаза к зеркалу и, заглянув парню в глаза, расхохоталась: – А может, с тобой, а, если уж так получилось?

– В другой раз, – буркнул водитель и поддал газу. Он скорее согласился бы предаться пороку со злющей семидесятилетней консьержкой собственного подъезда Дарьей Филимоновной Васильчиковой, чем с этой страшной бабищей.

Чтобы выгрузить огромного Корзуна из «Форда» и затащить в лифт, водителю пришлось отловить на ночной улице мужиков покрепче и поприличнее, что в такой час было сделать непросто.

Вера ждала водителя в машине и думала о том, что в последнее время все у нее получается как-то нескладно. Может, сходить к какому-нибудь экстрасенсу? Может, кого-нибудь приворожить, а то ведь так и умом тронуться недолго. И чего она раньше до этого не додумалась, когда сохла по Зданевичу? Зданевич… Надо же! Она совершенно спокойно думает об Антоне. И ведь не заходится сердце, и дыхание не становится чаще! Так зачем же все тогда было? Зачем она столько лет вынашивала в душе смелые планы низложения Катерины? Ну… низложила… И что? И Зданевич выплыл из небытия и поселился неподалеку в Петербурге… А толку? Пожалуй, стоит прекратить эту бессмысленную войну. Больше ничего не выжмешь ни из Катьки, ни из мужа ее, ни из Зданевича.

– Куда? – опять бросил ей через плечо водитель Валентина, усевшись на свое законное место за рулем.

Вера видела, что парнишка ее почему-то побаивается, хотела напугать его окончательно, предложив на выбор городскую свалку или часовню Ксении Петербургской на Смоленском кладбище, но почувствовала, что кураж уже оставил ее, и бесцветным голосом назвала свой адрес. Когда она вышла из машины, водитель так поспешно газанул и скрылся с ее глаз, что Вера все-таки не выдержала и громко рассмеялась.

Когда она вошла в квартиру, сразу в прихожей в нос ей шибануло неизвестно откуда взявшейся грязной псиной, которая к тому же, похоже, успела еще и где-то нагадить. Вера поспешно включила свет, но псины не обнаружила. Она бросилась в комнату, из которой несло так, что пришлось зажать нос надушенным платком. Вера щелкнула выключателем. Посреди комнаты в ее любимом кресле-качалке с обивкой из темно-синего шелка спал необыкновенно грязный, заросший седой клочковатой щетиной старик. Свет пятирожковой люстры не принес ему никаких неудобств. Он продолжал спать, только чуть-чуть переменил позу, отчего в комнате запахло еще отвратительнее.

Распахнув настежь оба окна комнаты, Вера бросилась к старику. Она хотела грубо ткнуть его кулаком, но брезгливость не позволила ей этого сделать. К пугалу на ее кресле страшно было прикасаться. Вера огляделась в комнате в поисках предмета, которым можно было бы растолкать старика. На глаза ей попался складной спиннинг, который они с Машкой в прошлом году подарили Славе на день рождения. Удивляться тому, что он валяется посреди комнаты, Вере было некогда. Она взяла в руки удочку и начала тыкать ее тонким концом в плечо старика.

– Э! Э-э-эй! Проснитесь! Вы кто! Что вы здесь делаете?

Вонючее чудище пошевелило сначала носом, потом плечом, но проснуться не пожелало. Вера ткнула старика почувствительней и, по-прежнему зажимая нос платком, чтобы не вдыхать его отвратительный запах, приблизилась к нему и гаркнула в самое ухо:

– А ну-ка встать!!! А то сейчас милицию вызову!!!

Старикан, у которого слово «милиция», видимо, вызывало какие-то очень приятные ассоциации, еще раз дернулся, открыл на удивление молодые светло-карие глазки, внимательно посмотрел на сверкающую люстру, потом поискал глазами того, кто мог ее включить, и наткнулся взглядом на Веру.

– О! Вероничка пришла! – сказал отвратительный старик, и его фиолетовые губы в белых и черных точках разъехались в стороны, обнажив полубеззубый рот.

– Не-е-ет… – выдохнула Вера и закрыла глаза рукой. Вероничкой ее называл отец, когда ей было лет пять. Она уже давно вытравила из своей памяти это имя – Вероника. Ей очень не понравилось, когда Зданевич по старой памяти ее так называл.

– Да я это, я! – продолжал улыбаться гадкий старикашка. – Твой папа!

«Папа» хотел было встать с кресла, но сил не рассчитал и упал в него снова. Хитрая мебелина, будто в насмешку, принялась раскачивать его, как на каком-нибудь детском аттракционе. На Веру накатывали все более и более густые испарения его давно не мытого тела и гнилого рта.

– Господи! Отец… – ужаснулась Вера и брезгливо отодвинулась. – Почему ты такой… грязный?

– Потому что без женского призору, – охотно отозвался Николай Петрович.

– По-моему, тебе «призору» хватало, насколько я помню.

– Так это когда бы-ы-ыло… – жалобно прогундосил он. – Когда я еще молодой был. А потом бабенции такие пошли, что за ними самими такой глаз нужен был…

– В каком смысле?

– А в таком, что все норовили что-нибудь у меня стянуть… Слямзить… так сказать… Не поверишь, всю твою мебель растащили! По гвоздикам и щепочкам!

Вера представила себе, каковы должны быть «бабенции», чтобы растащить складированную в одиннадцатиметровой комнате югославскую «жилую комнату», и еще раз брезгливо передернула плечами. Пожалуй, не стоит его ни о чем расспрашивать. Лучше поскорее турнуть «папу» из квартиры, а то ее потом не отмоешь. Кресло, похоже, придется выбрасывать. Жаль, конечно, но сесть в него она больше никогда не сможет.

– Ну ладно, отец, повидались, пора и честь знать! – строго сказала Вера и показала спиннингом в сторону двери.

– Чё говоришь? – с интонациями божественной Фаины Раневской пророкотал «папенька» и ковшиком приложил заскорузлую ладонь к уху, будто еще и плоховато слышал.

– Отец! Хорош мне тут косить под престарелого и убогого! Тебе же еще и шестидесяти пяти нет! – возмутилась Вера.

– Шестьдесят шесть мне, дочура, шестьдесят шесть… Вот, видишь, дожил, значит…

– Да в шестьдесят шесть мужики еще вовсю вкалывают и на пенсию их не выгнать, а ты что? В кого превратился? – Кончиком спиннинга Вера с отвращением поддела воротник замызганного плаща неопределенного цвета.

– А я, Вероничка, есть оскорбленный и униженный… за доброту свою. Помнишь классику-то?

– Ну и кем же ты униженный? – поинтересовалась Вера.

– Подлым и вероломным женским полом, дочура, то есть, проще сказать, женщинами.

– Ну и чего ты от меня хочешь?

– А я, доча, буду у тебя жить! Не выгонишь же ты родного папу?

– То есть… как это жить? – Вера задохнулась уже не столько от вони, сколько от возмущения. – У тебя же двухкомнатная квартира!

– Была, Вероничка, квартира, не спорю… Была, да вся вышла… – объяснил папа и тяжко вздохнул.

– Как это «вышла»?

– Говорю же, доча, мир оказался полон вероломными и неблагодарными женщинами, которые в ответ на мою любовь взяли и лишили меня собственной моей жилплощади.

– Как это «лишили»?

– По суду, милая, по суду. Оказалось, что я… будучи… в нетвердой памяти подписал бумагу, будто бы я квартиру отписываю в подарок любимой женщине…

– Какой еще любимой женщине?

– Ну… такой… Татьяне Исаевне… Видная такая женщина… – и он попытался изобразить руками, насколько она видная.

Родительская квартира интересовала Веру только в том приближении, чтобы в нее мог убраться этот отвратительный старикашка, по недоразумению приходившийся ей отцом. Но если он не мог туда убраться, то причину этого стоило выяснить поподробнее.

– Ты хочешь сказать, что в твоей квартире теперь прописана какая-то Татьяна Исаевна?

– Точно так, Вероничка, точно так, – согласно закивал головой Николай Петрович. – Татьяна Исаевна! И не какая-то, а Псарникова! Очень выдающаяся женщина!

– Псарникова, значит… А ты, значит, не прописан?

– Выписала она меня…

– А ты где был при этом?

– Ну… я же сказал: я был в это время… в нетвердой памяти…

– Пьян, что ли?

– Ну почему сразу пьян? Так… выпимши… И по причине преклонного возраста плохо ориентировался… в пространстве. А она – эта… крокодила… Татьяна, грымза старая, уловила момент – раз – и… квас!

– Слушай, папочка! – В последнее слово Вера вложила такое количество яду, что любой нормальный человек на месте Николая Петровича сразу понял бы, что за кровного родственника ею не признается, и быстренько покинул бы территорию. – Не скажешь ли ты, какое мне дело до твоей квартиры и твоей Татьяны Исаевны Псарниковой? Какого черта ты ко мне приперся?!

– Ну… Вероника! У тебя что, плохая память? – Николай Петрович перестал прикидываться немощным и убогим. – Я же сказал, что буду здесь жить! – И глаза его сверкнули так молодо и зловеще, как в те дни, когда он называл ее шлюхой и отказывался от перепланировки квартиры.

– С какой это стати ты, вонючая тварь, собираешься здесь жить?! – не менее гневно, и уже не стесняясь в выражениях, спросила Вера.

– А с такой, что у тебя места много! – расхохотался папочка, и Веру от омерзения чуть не стошнило на собственный нежно-зеленый ковер.

– С чего ты взял, старая свинья? – уже не могла удержаться от крика Вера. – У меня семья! Дочка замуж вышла, скоро ребенок будет! А муж… он когда придет с работы, тебя одним мизинцем выкинет с нашего девятого этажа вместе с этим креслом, которое ты изгадил своей отвратительной задницей!

Вместо того чтобы смутиться или чуть-чуть испугаться или хотя бы как-нибудь стушеваться, Николай Петрович рассмеялся еще более заливисто.

– Ха-ха… Муж… Ой, не могу… Какой еще муж? Нет у тебя никакого мужа!

– То есть как это нет?! Еще как есть! И ты очень скоро в этом убедишься! – саркастически улыбнулась Вера и уперла руки в бока. Конечно, она не знала, где сейчас находится Славка, но для того, чтобы выкинуть из квартиры эту вонючую образину, она найдет мужа из-под земли.

– Это ты, случаем, не про Вячеслава ли Андреевича говоришь, с которым я только что познакомился? – неожиданно спросил ее папенька.

– Что значит – познакомился? – удивилась Вера, сразу снизив голос до испуганного шепота.

– А как бы я сюда попал, если бы не Вячеслав Андреевич? У меня отмычек нету! Сквозь стены проходить я пока еще не научился! Не привидение! Жив-здоров еще! Тебе на радость!

– И как же ты сюда попал? Ну!!! – Вера подбадривающе кивнула, чтобы он продолжал дальше, хотя лоб ее в нехорошем предчувствии уже покрылся испариной. Она уже почти обо всем догадалась, когда Николай Петрович сказал:

– Баранки гну! Я пришел, позвонил. Вячеслав твой открыл. Я представился, он любезно позволил мне пройти и сам (заметь: сам!) предложил устроиться в этом кресле, потому как оно самое удобное в вашей квартире… У нас тоже такое было… Помнишь?

– И что дальше? – Вера не хотела ничего вспоминать.

– А что дальше? Ничего! Сидел вот здесь – тебя дожидался. А муж твой бывший – хороший мужик! Мне понравился! Плохо, что ты раньше нас не познакомила! Ой, плохо! Мы бы подружились, и он… чем черт не шутит… может быть, не позволил бы Таньке отнять у меня квартиру!

– К черту твою Таньку… Что значит «бывший»? – почти беззвучно спросила Вера, но Николаю Петровичу уже не нужны были ее направляющие вопросы. Он не сбивался с повествования:

– Вячеслав Андреевич сказал, что я могу здесь располагаться со всеми удобствами по своему собственному усмотрению, потому что эта квартира абсолютно свободная.

– То есть как свободная?

– А то ты не знаешь? – осклабился папенька. – Ой! И чего прикидываешься?! Вячеслав Андреевич сказал, что ваша дочка с мужем живут совершенно в другом месте, что он тоже уходит совершенно в другое место, и, таким образом, нам с тобой места в этой квартире будет вполне достаточно!

– Как уходит в другое место? – наконец вышла из ступора Вера. – В какое еще другое место?

– Вот этого он мне не сказал. Должно… к другой бабе, потому что с тобой, Вероника, жить – это все равно что с гремучей змеей!

– Это он тебе сказал? – угрожающе спросила Вера.

– Это я и без него знаю! – совершенно не испугался папенька.

– Ну так и убирайся отсюда! – взвизгнула Вера. – Гремучие змеи – они ядовитые!

Николай Петрович опять молодо и заливисто расхохотался:

– Ох, Вероничка, у меня яду поболее твоего будет! Ты ж меня знаешь! Это ж я сдуру квартиру проморгал: от безумной любви к этой Татьяне… Такая женщина! Если б ты только ее видела! Такая! – Он опять попытался изобразить руками ее красоту и мощь, но понял, что до дочери может все-таки не дойти, и уточнил: – Ты против нее – мокрая курица и жалкая серая вошь… при всей твоей… гремучести…

– Врешь ты все!! – бросила ему Вера. Она уже как-то притерпелась к отцовской вони и подошла к нему близко-близко.

– Про Татьяну-то? И не думаю! Да вот хоть сама к ней сходи! Отобьешь квартиру – съеду! Так и быть! Только у тебя ничего не выйдет, потому что Татьяна…

– Ты врешь, что Славка ушел от меня! – перебила его Вера.

– Зачем мне врать? Он при мне собирался… Две сумки вещей натолкал… Вот… а спиннинг этот, – и он показал рукой на то, что так и сжимала в руках дочь, – мне подарил.

– Подарил? – захлебнулась от унижения Вера. Она помнила, как по-детски радовался Слава, когда они с Машкой в прошлом году преподнесли ему эту удочку на день рождения.

– Ну да! – с гордостью произнес Николай Петрович. – Я похвалил спиннинг, а он протянул его мне и сказал: «Владей!» Нежадным мужиком был твой бывший муж. Зря ты его ухайдакала, Вероника!

Вера отвернулась от отца и подошла к окну. Николай Петрович еще что-то говорил, но она уже не слышала. Она до боли в пальцах сжимала спиннинг и никак не могла осмыслить все то, что с ней произошло. Неужели она проиграла? Или все-таки выиграла? Славка от нее ушел, но еще может и вернуться. Он всегда любил ее. Она это чувствовала. Женщина не может не чувствовать… А что возил Катьку по всяким пошлым лав-отелям, так что из этого? Наплевать и забыть! Она, Вера, может устроить Славке такую «лав» без отеля, в собственной квартире, что он забудет и Катьку, и всех других женщин, если они у него были. А к Корзуну она больше не пойдет! Ну его! Дело уже сделано! С Катериной у него полный раздрай! Пусть Валентин пьет себе… или не пьет… Это уже Веру не касается. Она завтра же попытается разыскать Славку… хотя бы и через Машу. Придется к ним зайти… Или не заходить… Можно у Маши спросить по телефону, а телефон узнать… Где же его узнать? В питерской базе данных Машка с Андреем прописаны по старым адресам… Впрочем, не стоит сейчас забивать себе этим голову! Она обязательно найдет Славку!

Вере показалось, что она выудила из хаоса мыслей одну единственно нужную, а потом вдруг сникла. А нужен ли ей Славка? Она ведь его не любит. Не любила никогда. Так… Терпела возле себя. Сначала за «политическое» убежище, потом как неплохого любовника и отличного отца Машке. И Корзуна не любила никогда. Завидовала Катьке, что муж ее удачливей Славки, всего добивается первым, а Кудрявцев, как ни крути, все у него в подмастерьях, хотя и признан официально партнером. Да и внешне Валентин всегда выглядел более внушительно, а потому всегда значительней Кудрявцева. Но ни огромный рост, ни мужская мощь не привлекали к нему Веру как женщину. Она и в ту единственную с ним близость на пляже у Петропавловки не испытала ничего особенного, кроме морального удовлетворения. Славка в этом смысле был лучше, изобретательней и ласковей.

Нет. Она не пойдет искать своего бывшего, как сказал отец, мужа. Он действительно бывший. Не стоит больше ворошить прошлое. От этого ничего хорошего не получается. Вот она, Вера, попыталась еще раз возродить свою юношескую любовь к Зданевичу, и что? Кроме ненависти к Катерине и в десять раз увеличившегося желания отомстить им обоим, она не смогла более испытать никаких сильных чувств. Возможно, если бы Антон в этот раз выбрал ее и влюбился, она сбежала бы от него после первой же ночи. Что он мог ей дать, кроме объятий и ласк? Это все нужно телу. А душе? Неужели ее душа может жить только ненавистью? Если так, то пища для души найдется! Вере есть для чего жить. Она глубоко вздохнула и с решительным лицом повернулась к отцу, опять уже мирно задремавшему в кресле.

Катя проснулась, но подниматься с постели не хотела. Наступил очередной ненужный ей день. Если она сейчас встанет и пройдет в пустую гулкую кухню, то убедится, что Валентин опять ничего не съел из приготовленного ему на ужин. К чему такая странная семейная жизнь? Наверно, надо разводиться и разъезжаться. Конечно, при этом на ее бедную голову свалится куча проблем. Например, ей все-таки придется устраиваться на работу. По диплому она учитель истории, но работала по специальности недолго. Выйдя замуж за Корзуна, Катя сразу оставила школу.

Нынче историю преподавать весьма трудно. Чтобы быть в классе на коне, надо сформировать собственные мировоззрение, убеждения и свой оригинальный (или не очень) взгляд на давно прошедшее и происходящее сейчас. Катя уже давно была аполитична. В начале семейной жизни она еще как-то пыталась вникать в суть меняющихся, как в калейдоскопе, событий, формировала мнение и даже представляла, как бы она комментировала в классе то, что происходит в стране. Читая в прессе всяческие разоблачительные материалы, касающиеся русской истории, Катя с чем-то соглашалась, что-то возмущало ее до глубины души, и она даже прикидывала, как излагала бы собственные взгляды у школьной доски. Постепенно заботы о сыне и муже атрофировали у нее способность к аналитическому мышлению.

Пожалуй, преподавать она не сможет. А что она вообще сможет, домохозяйка, привыкшая сорить деньгами и никогда не считать их? Да ничего! Впрочем, почему это ничего? Катя вполне может выполнять какую-нибудь неквалифицированную работу. Вчера, например, она проходила мимо местного почтового отделения. На окне было прилеплено скотчем объявление, что им требуется оператор. Что за оператор, не уточнялось, но вряд ли работа на почте очень уж сложна. Пожалуй, завтра стоит туда наведаться. Жить дальше, как сейчас, нельзя.

Катя отбросила одеяло и, тяжело вздохнув, отправилась варить себе кофе прямо в пижаме. А что? Дома все равно никого нет. Валентин, конечно, уже уехал. Вчера он, правда, вернулся невероятно пьяным. Слово «вернулся», пожалуй, даже не подходит для обозначения процесса его возвращения. Его практически принесли на себе двое каких-то незнакомых мужчин и водитель Юра и с трудом взвалили на кожаный диван в его кабинете. Мужички так умаялись, что Катя даже дала им за работу по «стольнику», хотя они и не просили. Они взяли, потому что понимали: заслужили.

Работа была для Валентина делом святым. Он, бывало, уезжал в офис с температурой 38°, поэтому похмельный синдром должен посчитать пустяком. Исходя из этого Катя не сомневалась, что находится дома одна. Она вышла в коридор и вздрогнула всем телом, когда увидела на кухне сидящего за пустым столом мужа. Честное слово, Катя испугалась бы менее, если бы в кухне оказался грабитель, вооруженный до зубов и с маской на лице. Моментально забыв, что с ними приключилось за последнее время и движимая только тревогой за него, она бросилась к мужу.

– Валя! Что случилось? Почему ты не на работе? – крикнула она, на ходу приглаживая руками взлохмаченные волосы.

Валентин поднял на нее глубоко запавшие глаза, окруженные темными кругами, и сказал:

– Я люблю тебя, Катя… и… – он покрутил в воздухе рукой, – не говори ничего… Дай я скажу… Вчера еще я думал, что нам лучше развестись. Хотел даже в загс заехать, чтобы узнать, как там это все делается… А вечером перепил… ну… ты знаешь… Очнулся часа в четыре ночи. В голове гудит, руки трясутся. Заснуть больше не мог, все думал… И чем больше думал, тем… – Валентин опустил глаза в стол, помолчал немного и незнакомым Кате голосом начал говорить совсем о другом: – Я знаю: ты считаешь меня бесчувственным бревном, равнодушным и мало эмоциональным эгоистом, который больше всего ценит свой покой и налаженную спокойную жизнь…

– Я так не считаю… – попыталась встрять в его монолог Катя.

– Считаешь! – гневно перебил он ее, и она вдруг увидела, как сдал ее муж за эти две недели: лицо осунулось, обычно блестящие, слегка вьющиеся волосы потускнели. Валентин ссутулился и как-то противоестественно сжался. – Считаешь! – повторил он и даже стукнул по столу кулаком. – Мою выдержанность ты всегда принимала за равнодушие! «Неужели тебе все равно?» – вот твоя коронная фраза! А мне не все равно! Понимаешь ты?! Не все равно! Просто я считаю, что мужчина не должен охать, причитать и суетиться! Мужчина должен быть опорой семье! Он должен в любой ситуации проявлять выдержку, чтобы принять единственно верное решение! Разве это неправильно?

– Это правильно! – согласилась Катя, но Валентину сейчас не нужно было ее согласие. Ему надо было выговориться.

– И если тебе чего-то не хватало в… интимных отношениях… ты могла бы сказать… Я всегда боялся сделать тебе больно, понимаешь? Во мне же девяносто с лишним килограммов! Я огромен, как слон… Что же делать, раз таким уродился… Если тебе нужно было, чтобы я стонал от страсти или скрипел зубами, или… там… кусался… ты бы сказала, и я бы стонал и кусался… Мне казалось, что и в сексе мужчина должен быть выдержанным. Все должно быть для женщины…

– Я понимаю… – опять попыталась сказать свое слово Катя.

– Да что ты понимаешь?! – снова оборвал он ее. – Не просто так ведь ты бегала на свиданки к Славке! Я никогда не поверю, что в семнадцать лет тебя посетила такая неземная любовь, что ты готова была лечь под любого мужика, похожего на этого… вашего… дальневосточного гостя! Что-то должно было быть еще! Что?!! Неужели дело только в том, что Вера всю жизнь держала своего мужика на голодном пайке и он на тебе отрывался?!! Что Кудрявцев такого фантастического с тобой делал, жена моя? Расскажи! Я готов пройти у него спецкурс!

– Валентин! Прекрати! – возмутилась Катя. – Ты и сам не без греха!

– Да! Правильно! Не без греха! Эта твоя подруга Вера смогла всех нас втянуть во грех! Мерзавка! Ты, конечно, даже не представляешь себе, как можно изнасиловать мужчину, да еще такого мощного, как я, да? А вот можно! Можно!!! Я до сих пор не понимаю, как она умудрилась это проделать!! Я и Машу никак не могу считать своей дочерью, потому что между мной и Верой все произошло не по-людски… Если бы любовь, если бы страсть… или хотя бы временное ослепление… эдакое помутнение рассудка…Так нет! Все у меня украденное, хитростью выманенное… А Славка Машку любит. И она его обожает… несмотря ни на что… Чего же мне встревать?

Катя сложила руки на груди, как бы отгородившись ими от признаний мужа, и произнесла:

– А я никогда не поверю, что виновата во всем одна лишь Вера, а ты – бедненькая несчастненькая оскорбленная невинность. Прямо агнец божий!

– Я не об этом, Катя, – скривился Валентин. – Конечно, я виноват… что уж тут говорить… Но это ошибка! Гадость! Глупость! Свинство! Как хочешь назови… Но я и в тот момент любил только тебя! Клянусь!

Катя молчала. Валентин подошел к ней близко-близко, повернул за подбородок к себе ее лицо, внимательно посмотрел в глаза и спросил:

– А ты, Катя? Неужели ты все еще продолжаешь любить этого Антона? Неужели чуть ли не двадцатилетняя разлука не лечит от любви? Неужели я совсем ничего не понимаю в жизни?

– Я… Я не знаю… Он, Валя, как мечта… Несбывшаяся, а потому такая остро-сладостная… Это… как болезнь…

– Но ведь от болезни можно вылечиться… если она, конечно, не смертельная… Она ведь не смертельная, Катя?

Валентин попытался осторожно обнять жену. Она не отстранилась. Она положила голову ему на грудь и прошептала:

– Не смертельная… Мне и самой очень хочется в это верить.

Я ее ненавижу. Она об этом знает. Она уже не считает меня своей лучшей подругой. Мы не виделись почти полгода. Мне иногда очень хочется увидеть ее, и чтобы опять все было, как раньше. Чтобы я ненавидела, а она не знала об этом. Я снова и снова представляю себе, как впервые говорю ей:

– Я тебя ненавижу.

Она сначала думает, что я шучу, и беспечно улыбается. Тогда я повторяю эту фразу с особым нажимом и по слогам:

– Я те-бя не-на-ви-жу!

Каждый слог должен вонзиться в ее тело, как маленький острый нож. Семь слогов. Семь острых ножей. С зазубринами. Чтобы не вытащить.

Она морщится, как от физической боли, а взгляд ее становится беспомощным и растерянным. Я, конечно, уже видела ее беспомощной и растерянной. И это, безусловно, лучшее из того, что мне привелось за всю жизнь увидеть. Я с удовольствием посмотрела бы на это еще раз. Я не спешила бы объясняться дальше. Я смаковала бы паузу, которая непременно должна возникнуть при этом нашем разговоре. Я растягивала бы ее и с жадностью ловила бы перемены в знакомом с детства лице.

Когда до нее наконец дойдет суть сказанного мной, она просто обязана спросить:

– За что?

И тут я выскажу ей все! Я скажу, что это ее отвратительный сыночек изнасиловал мою дочь, которая приходится ему сестрой. Машке скоро рожать, и я боюсь, что она произведет на свет какого-нибудь монстра. Этот монстр будет целиком на совести Корзунов! На совести Катьки и ее Валентина, который давно должен был объяснить сыну, кто ему Машка.

Я яростно брошу в лицо Катерине, что она разбила мне жизнь дважды из прихоти: сначала увела Зданевича, а потом мужа. И ни с одним у нее ничего не получилось! То есть жизнь моя загублена зря!

А еще я ей скажу, что ненависть моя теперь пахнет не корицей, как булочки из школьного буфета, а немытым телом и гнилым ртом опустившегося мужика, который имеет наглость называть себя моим «папой» и который поселился у меня в квартире вместо Славки. Он, похоже, намеренно не моется и гадит мимо унитаза, чтобы меня достать. Но мы еще посмотрим, кто кого! Я уже была у этой Псарниковой Татьяны Исаевны. Папаша думает, что я не смогу обштопать эту глыбу старого мяса с наглыми крысиными глазками. Не на ту напали! Со слезливой Вероничкой уже давно покончено! Вера Николаевна Кудрявцева… да-да! пока еще Кудрявцева! своего добьется! И развода мой беглый муж не получит, пока… В общем, я еще не знаю, что от него потребую за развод, но, как говорится, мало ему не покажется.

А после того, как я выселю из своей квартиры «любимого папеньку» и сделаю в ней ремонт, опять придет черед Катерины. Дела в фирме Корзуна последнее время идут из рук вон плохо. Не без моего участия. Спасибо дураку Славке. Он оставил мне все деньги, что мы уже скопили на загородный дом. Я обойдусь без дома. На эти деньги я потихоньку скупаю акции их фирмы «Северсплавы». Настанет день, и я смогу контролировать деятельность их акционерного общества. Корзуны: Катька и Валентин – приползут ко мне на коленях. Валентина мне даже где-то жаль. Он неплохой мужик. Но Катьку я придавлю этими акциями к земле! Я наконец наступлю ей на горло! Пусть хрипит! Она заслужила это так же, как я заслужила видеть ее поверженной и пресмыкающейся у моих ног! Но… сначала надо уладить дела с папашей. И я улажу! Моя ненависть снова будет божественно благоухать корицей!