Рискованная игра

Глава 1

В исповедальне стояла поистине адская жара. Да нет, куда там аду! Черная плотная занавеска, с которой годами не стряхивали пыль, закрывала узкую щель от потолка крохотной клетушки до выщербленного деревянного пола, не пропуская ни света, ни воздуха. Ну и пытка! Все равно что оказаться в гробу, который кто-то по неосторожности или рассеянности прислонил к стене! Отец Томас Мэдден возблагодарил Бога за то, что не страдал клаустрофобией, хотя и без того чувствовал себя хуже некуда. Спертый воздух был пропитан запахом плесени, отчего преподобный отец дышал тяжело и с трудом, словно вновь очутился в Пенн-Стейт[1] и из последних сил бежал к воротам с футбольным мячом в руках[2]. Правда, тогда ему было плевать на то, что легкие разрываются от недостатка воздуха. Впрочем, как и сейчас. Всего-навсего часть его обязанностей.

Старые священники советовали ему в таких случаях возносить молитвы за души бедняг, томившихся в чистилище. Том не видел в этом никакого вреда, хотя часто задавался вопросом, каким образом его собственные несчастья облегчат мучения кого-то другого.

Преподобный отец заерзал на жестком дубовом стуле, неловко извиваясь, словно мальчишка-певчий на воскресной службе. Соленые капли ползли по лицу и шее, падали за воротничок. Длинная черная сутана уже успела промокнуть насквозь, и Том сильно сомневался, что аромат мыла «Айриш спринг», которое он обычно употреблял, перебьет едкую вонь пота.

Температура на улице достигла тридцати пяти градусов, если верить старому термометру, прибитому на побеленной каменной стене дома приходского священника. Влажная жара делала сносное существование невыносимым, и всякий несчастный, вынужденный покинуть прохладу дома, оснащенного кондиционером, заранее злился, поскольку на улице приходилось передвигаться черепашьим шагом.

Да, грешники выбрали для покаяния не самый подходящий день. В церкви, разумеется, были окна, но те, что пониже, никогда не открывались в тщетной попытке отпугнуть хулиганов, у которых в душе не было, естественно, ничего святого. Еще два находились в немыслимой вышине под золоченым готическим куполом. Цветные витражи изображали архангелов Гавриила и Михаила со сверкающими мечами в руках. Гавриил с просветленным лицом устремил взгляд в небеса, а Михаил грозно взирал на змей, пронзенных мечом и издыхающих у его босых ног. Витражи считались бесценными шедеврами, созданными художником, вдохновленным молитвами и постом, однако и они оказались бессильны против жары, поскольку совершенно не способствовали улучшению вентиляции.

Том, могучий гигант с обхватом шеи семнадцать с половиной дюймов, великолепным наследием, оставшимся со времен дней славы и успеха, к сожалению, был от рождения наделен младенчески чувствительной кожей, и малейшее повышение температуры приводило к неизбежной потнице. Ничего не поделаешь, придется устроиться с удобствами.

Он задрал сутану до самых бедер, открыв красные с белым боксерские трусы, подаренные его сестрой Лорен, сбросил забрызганные краской теннисные туфли, купленные за гроши в «Уол-Марте»[3], и сунул в рот пластинку «Дабл-баббл»[4].

Сюда, в эту парилку, его загнали исключительно доброта и человеколюбие. Ожидая результатов анализа, который помог бы определить, нуждается ли он в очередном курсе химиотерапии в медицинском центре Университета штата Канзас, Том остановился в доме монсеньера Маккиндри, настоятеля церкви Милосердной Девы Марии. Приход находился в Богом забытом районе Канзас-Сити, в нескольких сотнях миль от Холи-Оукс, штат Айова, где служил Том, и был официально объявлен специальной комиссией мэрии бандитской, криминогенной зоной, где буквально гнездятся преступные элементы. Монсеньор всегда принимал желающих исповедаться по воскресеньям. Но по причине невыносимой жары, почтенного возраста и сломанного кондиционера, а также неожиданно случившегося сбоя в ежедневной рутине – предполагаемой встречи со старинными семинарскими друзьями – на этот раз уклонился от исполнения долга, тем более что Том вызвался его заменить. Правда, он самонадеянно предполагал, что будет сидеть лицом к лицу с кающимися, в комнате с широко открытыми окнами. Оказалось, однако, что Маккиндри уважал требования своих верных прихожан, до сих пор придерживавшихся древних традиций, факт, который Том узнал слишком поздно, уже когда предложил свои услуги и Льюис, церковный служка, проводил его к той печи, в которой предполагалось провести следующие полтора часа.

В благодарность монсеньор одолжил ему маломощный, хилый вентилятор, работавший на батарейках, – пожертвование одного из щедрых прихожан. Размером вентилятор был не больше его ладони. Том направил струю воздуха себе в лицо, прислонился к стене и принялся читать «Холи-Оукс газетт», привезенную с собой в Канзас-Сити. Прежде всего он отыскал любимую страничку светской хроники, просмотрел обычные клубные новости и колонку объявлений – два рождения, три помолвки, одна свадьба – и добрался до самого лакомого кусочка под рубрикой «Городские слухи». Там указывалось количество людей, посетивших приходский центр бинго[5], вместе с именами победителей, выигравших два джекпота в двадцать пять долларов. Приводились интервью со счастливчиками, объяснявшими, что каждый собирается сделать с полученным состоянием. Заметки сопровождались комментариями рабби Дэвида Спирса, который и организовал состязание и теперь пространно расписывал, как все веселились и прекрасно проводили время.

Том давно подозревал, что редактор светской хроники Лайза Хэмбург втайне неравнодушна к рабби Дейву, обаятельному вдовцу, и поэтому уделяет столько места в газете очередному турниру бинго. Беда в том, что рабби талдычил одно и то же в каждом выпуске, и Том не упускал случая его поддеть каждый раз, когда они играли по средам в гольф. И поскольку Дейв обычно разбивал противника в пух и прах, то весьма добродушно относился к издевательствам, хотя неизменно обвинял Тома в том, что он пытается отвлечь его внимание от своей ужасающей игры.

Остальной материал был посвящен рекламе популярных шоу и подробному репертуару. Если новостей на неделе было негусто, Лайза заполняла место кулинарными рецептами.

В Холи-Оукс не было ни тайн, ни секретов. В передовице сообщалось о расширении городской площади и грядущем праздновании столетнего юбилея в Эссампшин-Эбби. Автор не поленился упомянуть о том, как самоотверженно сестра Тома трудится в аббатстве, помогая все подготовить к знаменательной дате. Репортер назвал ее неутомимым и жизнерадостным добровольцем и пустился в детальные описания мероприятий, в которых она собиралась принять участие. В настоящий момент она не только намеревалась рассортировать всю свалку на чердаке для последующей «гаражной распродажи», но и скачать всю информацию старенького компьютера на новый, только что пожертвованный. В немногие свободные минуты она переводила с французского дневники недавно умершего священника, отца Генри Ванкирка.

Том усмехнулся и покачал головой, дочитывая панегирик сестре. Лорен вовсе не горела желанием взваливать на себя весь это груз. Бедняжка просто оказалась у аббатства в самое неподходящее время. Том как раз вышел на крыльцо и засыпал ее блестящими идеями. Врожденное великодушие не позволило ей отказаться.

К тому времени когда Том дочитал «Газетт», его промокший воротничок неприятно прилип к шее. Он отложил газету, в который раз промокнул лоб платком и совсем было решил закрыть исповедальню на четверть часа раньше, но тут же отказался от крамольной мысли. Попробуй он отважиться на такое, и гнев монсеньора неминуем. А ему совсем не улыбалось, после столь тяжелых испытаний выслушивать нотации.

По первым средам каждого третьего месяца, средам, которые он про себя называл пепельными[6], Том приезжал к монсеньору Маккиндри, старому, замшелому, морщинистому ирландцу с кривым носом, сломанным, очевидно, в давней драке. Маккиндри никогда не упускал возможности выжать из гостя за неделю всю возможную помощь. Том трудился с утра до вечера. Маккиндри был ворчливым, угрюмым занудой, но обладал золотым сердцем и сострадательной натурой, хотя сентиментальностью не отличался и твердо верил, что лень – мать всех пороков, особенно когда дом священника так нуждается в покраске. Тяжкий труд, по его словам, излечивает все, даже рак.

Иногда Том сам не понимал, почему так любит монсеньора и считает родственной душой. Может, потому что в обоих текла ирландская кровь, а может, из-за философских принципов старика считавшего, что только дураки горюют о том, чего нельзя исправить. Именно это убеждение позволило ему вынести бедствия, которые согнули бы даже Иова. Невзгоды Тома были детскими игрушками по сравнению с жизнью Маккиндри.

И он сделает все, чтобы облегчить бремя старика. Монсеньор так мечтал о встрече со старыми друзьями! Одним из них был аббат Джеймс Рокхилл, настоятель Эссампшен Эбби, непосредственный начальник Тома, другого, отца Винсента Морено, он никогда не встречал. Ни Рокхилл, ни Морено не пожелали жить в церковном доме вместе с Томом и Маккиндри, предпочитая роскошь жилища настоятеля церкви Святой Троицы, где горячая вода шла дольше чем пять минут, а в комнатах были установлены кондиционеры. Церковь Святой Троицы находилась в центре спального района по другую сторону границы, разделявшей штаты Миссури и Канзас. Очевидно, приход был довольно богатым, судя по количеству автомобилей, припаркованных на церковной стоянке по воскресеньям. Большинство прихожан церкви Милосердной Девы Марии приходили на службу пешком, поскольку не всегда имели деньги даже на еду.

В желудке у Тома заурчало. Он насквозь пропотел, умирал от жары и жажды. Сейчас бы не помешало постоять под душем и выпить баночку холодного пива. За все это время, что он просидел здесь, как индейка в духовке, не появилось ни одного грешника. Вряд ли в церкви вообще кто-то есть, если не считать Льюиса, который обожал прятаться в гардеробной и потягивать виски из бутылки, вечно лежащей в ящике с инструментами.

Том посмотрел на часы, обнаружил, что до заветного мгновения осталось минуты две, не больше, и, решив, что с него довольно, выключил свет в исповедальне и потянулся к занавеске. Но тут послышалось характерное шипение воздуха, издаваемое кожаной подушечкой под коленями кающегося. Звук сопровождался деликатным покашливанием.

Том немедленно выпрямился, вынул изо рта жвачку, обернул фольгой и, молитвенно склонив голову, поднял деревянную панель.

– Во имя Отца и Сына, – начал он, крестясь.

Несколько секунд прошло в молчании. Кающийся либо собирался с мыслями, либо с мужеством. Том поправил епитрахиль и стал терпеливо ждать.

Через решетку, разделяющую их, проникал запах туалетной воды Кельвина Кляйна «Обсешн» – характерный, тяжелый, сладковатый аромат. Том распознал его, потому что экономка в Риме подарила ему флакон на день рождения. Но, похоже, кающийся немного переборщил, потому что в исповедальне буквально нечем было дышать, а смешанный смрад плесени и пота буквально с ног сбивал. Тому казалось, что на голову надели пластиковый пакет. Он с трудом подавил подкатившую к горлу тошноту.

– Вы здесь, отец?

– Здесь, – прошептал Том. – Когда будете готовы признаться в грехах, начинайте.

– Это слишком трудно. В последний раз я был на исповеди год назад. Тогда мне не дали отпущения. Вы отпустите мне грехи сейчас?

Какой странный переливчатый выговор: певучий и неприятно контрастирующий с издевательским тоном.

Том мгновенно насторожился. Может, незнакомец просто нервничает из-за того, что давно не бывал в исповедальне? Или намеренно провоцирует его?

– Вам не дали отпущения?

– Нет, отец. Я обозлил духовника. И вас тоже, боюсь, рассержу. То, в чем я собираюсь исповедаться, шокирует вас. И вы взбеситесь, как прежний священник.

– Ничто из сказанного вами не рассердит и не шокирует меня, – заверил Том.

– Вы все это уже слышали раньше? Ведь так, отец?

И прежде чем Том успел ответить, незнакомец прошептал:

– Ненавидь не грешника, но сам грех.

Опять эти насмешливые нотки! Том негодующе нахмурился.

– Может, вы все-таки начнете?

– Да. Благословите меня, отец мой, ибо я согрешу. Сбитый с толку столь странной просьбой, Том наклонился к решетке и попросил мужчину повторить.

– Благословите, отец мой, ибо я согрешу.

– Вы хотите признаться в грехе, который только собираетесь совершить?

–Да.

– Это какая-то неудачная шутка или…

– Ни в коем случае, – перебил мужчина. – Я совершенно серьезен. Вы уже сердитесь?

Уши Тома резанул хриплый скрипучий смех, такой же резкий, как звуки выстрелов в ночной тишине.

– Нет, не сержусь. Скорее смущен. Надеюсь, вы понимаете, что невозможно получить отпущение за грехи, которых еще не успели совершить. Прощение дается лишь тем, кто осознал ошибки, искренне о них сожалеет и готов исправиться.

– Но, отец, вы еще не знаете, в чем заключаются мои грехи, как же можете отказывать мне в отпущении?

– Перечисление грехов ничего не меняет.

– Ошибаетесь. Год назад я признался священнику в том, что собираюсь сделать, но он не поверил, пока не стало слишком-поздно. Не совершите такой же ошибки.

– Откуда вам известно, что священник не поверил?

– Он даже не попытался меня остановить, вот почему.

– Сколько времени вы принадлежите к католической церкви?

– Всю жизнь.

– В таком случае вы знаете о тайне исповеди. Обет молчания свят. Каким же образом он сумел бы остановить вас?

– Он мог найти способ. Тогда я только… тренировался и вел себя крайне осторожно. Помешать мне было легче легкого, так что во всем виноват он, а не я. Теперь все куда сложнее.

Том отчаянно старался понять, что имеет в виду незнакомец. Тренировался? Но в чем? И каким образом священник мог ему помешать?

– Я думал, что сумею сдержать, – продолжал кающийся.

– Что именно?

– Потребность, желание.

– Нельзя ли немного подробнее?

– Ее звали Миллисент. Милое старомодное имя, не считаете? Друзья звали ее Милли, но я предпочитал Миллисент. Правда, я и не был тем, кого можно назвать другом.

И снова взрыв смеха прорезал неподвижный воздух. На лбу Тома выступили крупные капли пота, хотя по спине прошел ледяной озноб. Он боялся того, что может услышать, но все же был обязан спросить:

– Что случилось с Миллисент?

– Я разбил ее сердце.

– Не понимаю.

– А что, по-вашему с ней случилось? – нетерпеливо бросил мужчина. – Я убил ее. Омерзительно грязная возня: повсюду кровь, я весь ею залит, с ног до головы. Подумать только, каким я тогда был неопытным! Методика совершенно не разработана. Понимаете, когда я исповедался, Миллисент еще была жива. Я был на стадии разработки плана, и священник еще успевал остановить меня, но не подумал и пальцем о палец ударить Я сказал ему, что собираюсь сделать.

– Но объясните, как бы ему удалось остановить вас?

– Молитвой, – скучающе хмыкнули за занавеской. – Я просил его молиться за меня. Но он либо не сделал этого, либо не проявил должного усердия, и что же? Я все-таки прикончил ее. Жаль, конечно. Такая хорошенькая штучка: куда красивее остальных.

Господи Боже, значит, были и другие? Сколько?

– И сколько же преступлений вы…

– Грехов, отец, – перебил незнакомец. – Я совершал смертные грехи, но смог бы противиться искушению, если бы священник мне помог. Но он не дал мне того, в чем я нуждался.

– В чем же вы нуждались?

– В прощении и отпущении грехов. Но он отказался.

Мужчина внезапно грохнул кулаком по решетке. Ярость, так долго тлевшая в нем, наконец вырвалась с нечеловеческой силой, но не помешала в ужасающих деталях описать все, что случилось с бедной невинной Миллисент.

Том был ошеломлен и изнемогал от ужаса. Иисусе, что же теперь делать? А он самонадеянно похвастался, будто ничто не сможет рассердить или шокировать его! Но разве он мог предположить, что незнакомец так сладострастно будет описывать издевательства над несчастной жертвой?

Ненавидь грех, а не грешника…

– Постепенно я вошел во вкус, – сообщил безумец.

– И скольких женщин вы убили?

– Миллисент была первой. Были и другие романы, и стоило' моей возлюбленной разочаровать меня, приходилось причинять ей боль, но я никого не убивал. Правда, после того как я встретил Миллисент, все изменилось. Я долго следил за ней и все сделал идеально.

До сих пор он говорил спокойно, но теперь сорвался на рык.

– А потом она предала меня, совсем как те, другие. Воображала, что может обманывать меня с другими мужчинами, а я настолько слеп, что ничего не замечу! Я не мог позволить ей терзать меня! Пришлось наказать ее.

Он шумно, раздраженно вздохнул и, злобно хмыкнув, пояснил:

– Я прирезал сучонку год назад и похоронил глубоко, так глубоко, что никто и никогда ее не отыщет. И теперь обратной дороги нет. Нет уж, сэр. Я и понятия не имел, как будоражит душу и волнует убийство. Заставил Миллисент молить о пощаде на коленях! И, клянусь Богом, она подчинилась. Визжала, будто свинья, и эти вопли до сих пор греют сердце. Я возбудился, возбудился так, как никогда в жизни, поэтому, чтобы продлить удовольствие, был вынужден помучить ее еще, вы меня понимаете? Когда я покончил с ней, радость несла меня как на крыльях. Что же вы молчите, отец? Почему не спросите, раскаиваюсь ли я в своих грехах?

– Я и без того вижу, что нет.

Удушливая тишина вновь наполнила исповедальню. И снова этот голос змеиным шипением вполз в тесную каморку:

– Жажда вернулась.

По телу Тома побежали мурашки.

– Есть люди, которые могут…

– Считаете, что меня нужно упрятать под замок? Я наказываю только тех, кто предает меня. Как видите, я не закоренелый преступник. Но вы считаете меня больным, не так ли? Мы на исповеди, отец. Вы обязаны сказать правду.

– Да, я думаю, вам следует пойти к врачу.

– О, вряд ли. Я всего лишь человек убежденный и преданный идее.

– Но я уже упоминал о людях, которые могут вам помочь.

– Я настоящий гений, знаете ли. Не так-то легко мне помешать. Всесторонне изучаю клиентов, прежде чем ими заняться. Узнаю все о семье и друзьях. Да, теперь нелегко меня остановить, но на этот раз я решил усложнить себе задачу. Видите? Я не желаю грешить. Правда, не желаю.

Опять эти мелодичные переливы.

– Послушайте, – заклинал Том, – пойдемте со мной туда, где мы сможем спокойно посидеть и поговорить. Я пытаюсь помочь вам. Если вы только позволите…

– Нет. Помощь мне требовалась раньше, но священник отказал, помните? Дайте мне отпущение.

– Ни за что.

Незнакомец тяжело вздохнул.

– Прекрасно. На этот раз я изменю правило. Даю вам разрешение рассказать всем, кому сочтете нужным. Видите, насколько я уступчив?

– Мне вашего разрешения не требуется. Наша беседа останется между нами. Я не нарушу тайны исповеди.

– Что бы я тут ни наговорил?

– Что бы вы тут ни наговорили.

– Я требую, чтобы вы обратились в полицию.

– Можете требовать все что угодно, но я не обязан слушать. И не обмолвлюсь ни словом о том, что услышал здесь. Последовало минутное молчание.

– Подумать только, совестливый поп! – ухмыльнулся мужчина. – Редкая птица! Хм-м-м, вот так штука! Но не мучайтесь, отец, я опережаю вас шагов на десять. Да, сэр!

– О чем вы?

– Я занялся новым клиентом.

– То есть уже выбрали новую…

– И даже уведомил власти, – перебил безумец. – Скоро они получат мое письмо. Разумеется, это было еще до того, как я понял, что передо мной настоящий ханжа. Все же с моей стороны это крайне предусмотрительно, не так ли? Я послал им учтивую записку, в которой объяснил свои намерения. Правда, к сожалению, забыл подписаться.

– И вы назвали имя особы, которой собираетесь… причинить зло?

– Зло? Что за дурацкое обозначение убийства! Да, конечно, я ее назвал.

– Значит, еще одна женщина? Голос Тома прервался.

– Мои клиенты – исключительно женщины.

– В записке вы объяснили причины столь странного желания?

– Нет.

– А причина имеется?

–Да.

– Вы мне объясните?

– Тренировка, отец.

– Не понимаю.

– Тренировка оттачивает умение. Эта личность еще более выдающаяся, чем Миллисент. Я упиваюсь ее ароматом и люблю наблюдать за ней спящей. Она так прекрасна. Спросите меня. И после того, как назову ее имя, можете дать отпущение.

– Я не дам никакого отпущения.

– А как проходит химиотерапия? Вас тошнит? Или прогноз благоприятный ?

Том резко вскинул голову.

– Что? – почти завопил он. Сумасшедший расхохотался.

– Я же объяснял, что изучаю своих клиентов, прежде чем заняться. Можно сказать, я следую за ними тенью.

– Но откуда вы знаете?

– О, Томми, ты такой забавный! Неужели не удивился, почему я дождался, пока ты окажешься здесь, чтобы исповедаться именно тебе? Подумай об этом, возвращаясь в аббатство. Я прекрасно выполнил свое домашнее задание, не так ли?

– Кто вы?

– Как кто? Профессионал. Специалист по разбиванию сердец. И обожаю трудности. Ну же, попробуй сделать так, чтобы мне на этот раз нелегко пришлось. Скоро явится полиция потолковать с тобой, вот тогда и можешь разливаться соловьем. Уж я-то знаю, к кому ты помчишься. К своему ушлому дружку, большой шишке в ФБР. Позвонишь лапочке Нику, верно? Я, во всяком случае, от души на это надеюсь. И он тут же примчится на помощь. Посоветуй ему увезти ее и спрятать от меня. А вдруг я решу, что игра не стоит свеч, и займусь кем-то еще? На твоем месте я хотя бы попытался.

– Откуда вы знаете?

– Спроси меня.

– О чем?

– Как ее зовут, – засмеялся безумец. – Кто моя клиентка.

– Умоляю вас, примите помощь, – снова начал Том. – Что вы делаете…

– Спроси меня. Спроси. Спроси. Том закрыл глаза.

– Да. Кто она?

– Она прекрасна, – заверил собеседник. – Изумительные полные груди, длинные темные волосы. Безупречное тело и лицо ангела. Само совершенство. От нее дух захватывает, но я надеюсь навсегда лишить ее дыхания.

– Назовите ее имя, – потребовал Том, моля Бога, чтобы у него хватило времени защитить бедняжку.

– Лорен, – прошипела змея. – Ее имя Лорен. Паника стиснула горло Тома.

– Моя Лорен? – еле выдавил он.

– Верно. Наконец-то вы поняли, отец! Я собираюсь прикончить вашу сестрицу.