Рождество в Индии

Глава 24

Пожалуй, до» самой смерти, читатель, я буду помнить это недолгое путешествие вдоль горних хребтов…

Многое увидела я собственными глазами, многое узнала. Однажды при переходе горной реки вода унесла одну из лошадей, которых привели с собой индусы. Асгар бросился спасать ее (конечно, самую ценную) и чуть не потопил Джона между пляшущими камнями…

На следующее утро слон, которого довелось мне увидеть впервые в жизни, обратил наших коней в бегство… И нам понадобилось два дня, чтобы всех их собрать.

Воспользовавшись предоставившейся возможностью, я вместе с Джоном сделала несколько набросков тех картин, которые всплывали одна за другой в моем истосковавшемся сердце.

Джон оказался прекрасным художником, он открывал мне миры, и вселенные, наполненные красками, звуками, переливами тишины. Он совершил нечто потрясающее — он научил меня смотреть на мир глазами Господа…

Однажды, наблюдая, как купалось в реке стадо слонов, мы заметили среди них одного, совсем еще молодого; рядом с ним резвилась такая же молодая слониха, недавно отбитая отцом… Притаившись в прибрежных зарослях, мы, почти не дыша, наблюдали за их любовной игрой…

Кожа у молодой слонихи была нежная и упругая, гладкая, и когда она поднимала хобот, чтобы окатить себя водой, мы видели ее рот, нежно-красный, как молодые побеги мангового дерева.

— Смотри, Джен, она пританцовывает, — шепнул мне Джон.

Слониха, по-видимому, очень понравилась молодому слону. Вожак тем временем, в обществе двух-трех старых жен, купался неподалеку…

Молодой слон приблизился к своей избраннице и изверг на нее целый поток воды. Она ответила ему тем же самым. Он попытался схватить ее за хобот, но она ловко увернулась и побежала. Он тотчас настиг ее. Их хоботы сплелись. Началась любовная игра.

Отпустив хобот слонихи, молодой слон засунул кончик своего хобота ей в рот, она слегка прикусила его, а он подпрыгнул, будто ему было очень больно…

Так повторилось несколько раз. Слониха придвинулась ближе. Он принялся ощупывать её туловище хоботом, но она вдруг пустилась бежать, и призывно затрубила.

— Это означает: следуй за мной! — тихо сказал Джон.

Молодой слон повернулся, чтобы броситься за нею, но в ту же минуту услышал сзади грозный рев. Земля содрогнулась под тяжелой поступью его отца. Тут же отец нанес своему сыну тяжелый удар головой. Молодой слон еле устоял на ногах.

Из прибрежных зарослей снова послышался трубный призыв. Бросив быстрый взгляд в ту сторону, молодой слон, оглушительно трубя, двинулся на вожака.

Они то сцеплялись хоботами, то сталкивались лбами, то, встав на задние ноги, старались опрокинуть друг друга.

Схватка длилась довольно долго.

Мы с Джоном смотрели, затаив дыхание, тесно прижавшись друг к другу.

Громовым эхом отдавались в горах трубные крики противников. Наконец молодой слон поранил глаз отцу. Тот взревел от боли и ярости и вонзил свой уцелевший бивень в переднюю ногу сыну. Фонтаном брызнула кровь. И в тот же миг молодой слон — он оказался на небольшом пригорке — обрушился всей своей тяжестью на вожака. Оба повалились на землю. Первым, однако, удалось подняться сыну. Он прыгнул на отца и, обвив хоботом его бивень, сломал.

С победным кличем молодой слон помчался к своей избраннице. Отец протрубил ему вслед что-то очень гневное, но преследовать не стал.

Осторожно, держась за руки, мы с Джоном выбрались из зарослей.

Узкая дорога, которая кружила и стремилась все выше и выше по горным отрогам, румянец зари, ряды ветвистых кактусов на каменистых склонах, тысячи горных ручьев, трескотня обезьян, вздымающиеся один над другим величественные деревья с опущенными ветвями; вид на равнины, расстилающиеся далеко внизу, непрестанное гудение рожков, в которые трубили наши спутники-индусы, остановки для молитв, вечерние беседы на стоянках — все это побуждало сердце мое петь и трепетать в груди.

— Прекраснейшая страна, — часто говорил Джон во время ночных стоянок индусам. — Мне бы хотелось умереть здесь, в горах…

— Ты не понимаешь, какая это честь — умереть в горах, — отвечал Асгар. — Сначала поднимись и пройди по дороге до самой вершины, а там на некоторое время забудь, что ты когда-то жил среди людей, тогда ты встретишь Божественного учителя. Запомни мои слова.

Джон кивнул головой.

— А кто такой Божественный учитель? — спросила я. Но тут же заметила строгий взгляд Асгара. — Я в самом деле не знаю ничего о нем, — поспешила объяснить я.

— Он Друг Всего мира, он — тот человек, каждому взмаху ресниц которого надо повиноваться, — сказал Асгар. — Ступай на гору и спроси.

Позднее от Джона я узнала, что Асгар говорил о Великом Будде.

Наступила ночь.

Джон сидел у огня, поджав ноги, прислушиваясь и размышляя.

В палаточном лагере спали индусы. Джон не спал. Я наблюдала из темноты за его лицом. Оно было очень выразительно. Настроения Джона сменялись так же быстро, как языки взметнувшегося вверх, к далеким звездам, пламени…

Огонь потрескивал, шипел, змеился и бледным жаром падал в глаза Джона.

Кругом, в тишине ночи, дремали горы и лес.

Иногда прямо перед глазами причудливый узор листвы вспыхивал обманчивым силуэтом зверя, и рука бессознательно вздрагивала и тянулась к стволу ружья.

В певучем томительном забытье нас окружали горы и лес, наполненные дикой, сказочной красотой…

— Джен, — тихо сказал Джон. — Выпьешь вина?

Он протянул мне бокал и включил стоящий рядом граммофон.

Звезды закружились над нами и я подумала: вот что такое счастье… Мой дух был полон нежности и покоя.

— Джен, — сказал Джон. — Я очень рад, что ты приехала. — Он взял меня за руку. — Расскажи мне свою историю…

Я посмотрела на него и мне вспомнилась одна из странных историй моего детства, история, наполненная безотчетным страхом, предчувствием своей будущей судьбы, история, полная страдания и мучительного желания, преследующего меня всю жизнь — желания быть любимой…

— Это случилось давно, когда я была девочкой и еще жила со своими родственниками, ненавидящими меня всей душой…

Это произошло в доме миссис Рид…

Однажды после очередной провинности с моей стороны, смысл которой мне, как обычно, не был ясен, меня заперли в красной комнате, полной духов и привидений… Я тебе когда-то рассказывала об этом таинственном помещении…

Обессилев от слез, я спала час или два…

Когда я проснулась, то вдруг ощутила где-то рядом легкий трепет крыльев… Порыв ветра ударял в окна, скрипели половицы…

— Это ты, папа? — еле слышно прошептала я. — Ты меня слышишь? Если ты опять пришел меня навестить, не забудь, пожалуйста, что я очень боюсь привидений и что ты вообще-то умер… Папа, пожалуйста, не подходи ко мне сзади, не клади без предупреждения руку мне на плечо… Я могу сойти с ума от страха… Ты ведь этого не хочешь, правда?

Сердце мое трепетало…

Вдруг в темноте раздались явственные шаги…

«Дьявол», — подумала я и меня начало колотить от холода и страха. Я задержала дыхание и закрыла глаза. Где-то совсем близко снова раздались шаги.

Я уже ожидала увидеть мохнатое существо, выходящее из темного угла таинственной комнаты, но вдруг шаги смолкли; они остановились так близко от входной двери, и так долго я ничего не слышала, что от напряжения едва сдерживала подступающие к горлу крики.

Внезапно дверь отворилась и я увидела стоящую передо мной девочку лет десяти, очень похожую на меня…

В одной руке она держала свечу.

— Меня зовут Эсмеральда, — сказала девочка. — Я хочу пригласить тебя на праздник.

И, оставив передо мной на полу горящую свечу, она тотчас исчезла…

В тот же миг мне показалось, что кто-то, согнувшись, крадется неслышно через дверь с целью украсть мою свечу. Я схватила подаренный мне светоч обеими руками и закрыла глаза…

Вдруг засиял свет. В комнате, мрачной и пыльной, стало светло. Я сделала несколько шагов к двери. Она оказалась запертой.

Чей-то нежный женский голос тихо сказал:

— Иди сюда.

Затем прозвучал веселый смех.

— Кто зовет меня? — тихо спросила я.

— Иди, иди сюда…

Я огляделась, но так никого и не увидела. Вдруг сильный удар чуть не выбил из моих рук свечу и, перепуганная, я оказалась — совершенно отчетливо это помню — в каком-то незнакомом мне просторном доме…

Множество свечей блистало под потолками, белые стены отражали свет.

Я осмотрела пять или шесть комнат, заметила в одной из них в зеркале себя с дрожащей свечой в руке… Тогда показалось мне, что Зазеркалье полно согнутых, крадущихся одна за другой женщин в покрывалах, которые они прижимали к лицу, скрывая свои черты, и только их черные глаза смотрели лукаво…

— Покажитесь, или я не сделаю ни шагу дальше! — крикнула я со всей решимостью. — Кто вы и зачем позвали меня?

Прежде чем мне ответили, эхо скомкало мою фразу и растащило ее по углам. Заботливая тревога послышалась в словах таинственной женщины, когда она беспокойно окликнула меня:

— Спеши, Джен! Иди, иди, не возражая!

Мне показалось, что рядом со мной были произнесены эти слова, быстрые и звонкие, они будто бы прозвучали над моим ухом, и я снова помчалась из одной комнаты в другую, распахивая двери, торопясь, чтобы застать врасплох ускользающую от меня женщину…

Но везде я встречала лишь пустоту и свет.

Так довольно долго продолжалась эта беготня, напоминающая игру в прятки, и несколько раз я с досадой всхлипывала, не зная, идти ли мне дальше, или остановиться…

Если я умолкала, чей-то голос находил меня, все задушевнее и тревожнее звучал он, указывая направление и тихо восклицая впереди, за новой стеной:

— Сюда, Джен! Скорее, ко мне!

— Я здесь, — сказала я.

Это было на перекрестке коридора и лестницы, ведущей в другой коридор, этажом выше.

— Хорошо, но это в последний раз, — предупредила я.

Она ждала меня в начале коридора. Я уже слышала ее дыхание, но, пройдя лестницу, я остановилась. Конечно, она снова обманула меня…

— Где же вы? — закричала я. — Остановитесь, вы так спешите. Идите сюда.

— Я не могу, — тихо ответил голос. — Но разве ты, Джен, меня не видишь? Я здесь. Я устала и села. Подойди ко мне…

Действительно, я слышала ее совсем близко. Следовало миновать поворот. За ним была тьма, в которой я едва угадывала светлое пятно двери. Спотыкаясь и шатаясь, я сделала еще несколько шагов — и упала… Упала в какую-то отвесную пустоту. Надо мной раздался жестокий смех.

С осторожностью, стараясь не потушить подаренного мне огня, я держала перед собой свечу. И вдруг я увидела четырехугольный люк в полу…

Никакой звук, Джон, никакое доступное моим чувствам явление не ускользнули бы от меня в эти минуты, так была я внутренне напряжена и собранна. Мне показалось, что умерла вся жизнь на земле, такая тишина стояла вокруг…

Я, мысленно укрепившись, прочла шепотом «Отче наш» и вдруг различила какие-то голоса. К ним присоединился звук настраиваемых инструментов; резко взвизгнула скрипка, простонала виолончель, флейта и контрабас протянули вразнобой несколько тактов, заглушаемых стуком кресел и стульев.

Прислушавшись, я прикинула расстояние между собой и звуками. Оно было довольно велико.

Я стояла так долго, держа перед собой тоненький огарок свечи, подаренной мне Эсмеральдой.

Я слышала смех, возгласы, неразборчивые обрывки бесед, покашливание, тяжелые шаги и мелодические интонации…

Да, Джон, я поняла, что это был праздник, было какое-то собрание, — что угодно, но не прежняя холодная и недобрая пустота…

Постепенно шум становился отчетливей, музыканты начали исполнять какую-то песенку, но до странности тихо. Оркестр играл будто бы по чьему-то приказанию… Однако заглушаемые им голоса стали звучать громче. Насколько я тогда могла понять своим детским умом, разговор гостей вертелся около подозрительных сделок; некоторые возгласы напоминали ржание, иные — жестокий визг, хохот перемешивался с шипением. Голоса женщин отличались напряженным и мрачным тембром, но становились время от времени игривыми.

Иногда чье-нибудь торжественное замечание переходило в спор о цене золота и драгоценных камней, иные речи заставляли вздрогнуть, они намекали на убийство или другое тяжкое преступление.

Настала пауза, и я услышала, как открылось сразу несколько дверей. Это, кажется, вошли новые гости. Мое предположение подтвердилось: раздались приветствия. После смутных, непонятных мне переговоров загремели предупреждения и приглашения слушать. В то время чья-то речь уже тихо текла там, пробиваясь периодами…

— Она выживет, — сказал кто-то неизвестный, но я сразу же поняла, что слова относились ко мне. — Даже если умер ее отец, мы ничего не сможем с ней сделать. Но мы должны избавиться от ее присутствия в этом доме!

— Иначе она умрет, — добавил кто-то еще. Услышав последние слова, я, почти теряя сознание, уронила огарок свечи в открытый люк в полу.

Я увидела, как взметнулось внизу яркое пламя и знакомая мне девочка по имени Эсмеральда, порхая белыми крыльями, улетела куда-то в беззвездное пространство.

Очнулась я снова в той же красной комнате, в которой умер когда-то мой отец и в которой обычно меня запирали… Я услышала возмущенные голоса и громкие, отнюдь не призрачные шаги. Раздался звук вставляемого в замок ключа, и в комнату вбежала наша нянька Бесси. Увидев меня, лежащую на полу в комнате, охваченной пламенем и заполненной дымом, она издала глухой вопль:

— Миссис Рид! Мистер Брокльхерст! Скорей на помощь! Эта мерзкая девчонка подожгла дом!

И вот после этого случившегося по моей вине пожара меня решили отправить в Ловудский приют для сирот…

Я закончила свой рассказ и снова выпила вина.

— Знаешь, я рад, что ты приехала, Джен, — повторил Джон, наклоняясь к моему лицу. Он перевернул пластинку на граммофоне и сказал:

— Давай потанцуем?

Нежно касаясь лучами наших глаз, сияли звезды…

— Почему я здесь? — прошептала я, глядя на Джона.

— Потому что я хотел, чтобы ты увидела все это… Потому, что я хотел показать тебе все это… Я думал, что ты поймешь…

— Скажи, ты много думаешь о своем будущем путешествии?

Джон улыбнулся и погладил мои волосы:

— Нет, Джен… Я думаю о том, что старею…

— Ты?!

— Я думаю, неужели тебе будет приятно жить со старым и глупым…

Я вздрогнула от его прикосновения и сказанных слов.

— Но… ты уже старый и глупый, — помолчав, сказала я.

— Почему?

— У меня была женская болезнь, в общем, воспаление… Я поэтому и уезжала в Англию.

Джон осторожно наклонился к моему лицу и поцеловал меня:

— Я знаю… Я всегда узнаю…

— Говорят, что теперь я могу жить нормальной жизнью… Но у меня никогда не будет детей, — сказала я, пытаясь угадать его реакцию.

Он с печалью посмотрел на меня и я спрятала лицо у него на груди.

— Да… — тихо сказал Джон. — Итак… Поэтому ты решила, что тебе остается только школа?..

— Да. Школа и ферма…

— Нет, — твердо сказал Джон и крепко поцеловал меня в губы. — Я бы хотел прийти к тебе сейчас, Джен, — со страстью и нежностью прошептал он.

Задыхаясь от счастья и волнения, я произнесла:

— О, Джон… Если ты что-нибудь сейчас мне скажешь, я поверю тебе…

Он склонился надо мной:

— Теперь слушай только свое сердце, Джен… Что ты видишь?

Я, затаив дыхание, прислушивалась к каждому его прикосновению, к каждому поцелую.

— Не шевелись, Джен, — шепнул он.

— Но я не могу, я хочу пошевелиться…

— Не шевелись…

Он снова крепко и страстно прижался к моим губам, снимая с них вздох за вздохом. Надо мной плыли огромные звезды.

— Что видишь ты, Джен? — тихо спрашивал Джон.

— Я вижу сон…

— Ты уверена, что это сон? — спросил он так значительно, как звучат вопросы только во сне.

— Нет, это не сон, — сказала я, поднимая голову. То, что открылось в тот миг перед моим внутренним взором, было не просто сном, это было непостижимой в своем ослепительном великолепии, чудесной сказкой, объединяющей множество образов.

— Что это, Джон?

— Слушай свое сердце, Джен. Это песня звезд…

Я увидела сад… Недоступный воображению сад; в него вступили мы, одаренные совершенством наготы, освобожденные от вины и греха… Нескончаемо тянулся сад, цветы поднимались выше крон, каждая былинка вздымалась под облака, рядом разрастались заросли, питаемые множеством ключей. Все мироздание было проникнуто покоем… И покоем стал наш путь, наше скольжение, а затем парение по благоуханному саду…

Покоились рядом с нами звери. Бездонны были их глаза, многие из них спали… А если не спали, то взглядами провожали нас. Удивленно глядели на меня глаза быка, лежащего рядом со львом; исполинские амфибии, вытянув свои длинные шеи, таращили желтые драконьи глаза из-под буковых сводов; другие звери тянулись за нами. Только змея заскользила прочь, блистая переливами изумрудных колец, и неспешно уползла в зелень трав и листвы. На деревьях висели спелые плоды, но мы не прикасались к ним, не испытывая ни голода, ни жажды. Мы скользили будто по воздуху, одаривая все живое благодарной улыбкой любви.

Благоухание цветов растеклось над реками, над горами. Мы шли по незримым мостам, перекинутым солнцем от вершины к вершине. Утренняя звезда сверкала в небе, и где-то высоко в горах отливали золотом луга, а над ними кружили орел, коршун и сокол. Птицы плавно парили, не обрушиваясь вниз, на пасущихся ягнят, на пятнистую косулю, пьющую из ручья. В зеркальных водах плавали рыбы, на прозрачном дне играли тени их тел.

А мы, ступающие здесь, были вместе: и звездой, и тенью рука об руку шествовали наши души, свободные от пут плоти. Мы испытывали покой, окруженные зверьем, и глядели ввысь, на поворачивающийся к западу синий купол. Мы были нескончаемой цепью предков и нескончаемой цепью потомков, и бесконечно длилась эта музыка сфер. Мы слушали музыку зверей и птиц, угадывая в себе их души. Корень всего сотворенного был един, и мы душой ощущали это. Я чувствовала себя одновременно и слитой с Джоном, слитой со множеством, с бесчисленным сонмом зверей, я распадалась на единицы, как дождь на капли, и затем снова соединялась в одно целое, как в облако…

Прозрачен был свет моей души. И, превращенные в свет, мы парили в пространстве между туманами. Прекрасна была мягкость тумана, мягкость потока водяных частиц, и мне казалось, что чья-то безмерно огромная ладонь несет меня сквозь мглу, — ладонь по-матерински мягкая, по-отцовски спокойная, охраняла и уносила меня в бесконечность…

Я то смеялась, то плакала благодатными слезами, прижимаясь к Джону.

— Так ты уверена, что это твой сон, Джен? — услышала я его легкий шепот, похожий на звук моего собственного голоса.

— Сон, — отозвалась я. — Но чей это был сон? Ты видел это? Разве я сплю?! Что со мной было, Джон?!

Я посмотрела на свои руки, провела пальцами по глазам.

— Что со мной? Очни меня, Джон!

Он положил руку на мою голову, потом погладил, как разволновавшегося ребенка, и прочел:

— Сегодня ты видела сон Будды, — тихо добавил Джон. Резкий, шарахнувшийся крик птицы вывел меня из глубокого оцепенения. Джон быстро поднял глаза и взвел курок. Сначала было трудно определить, что это: маленькая застывшая тень или пятно шерсти; чье-то осторожное присутствие ощущалось рядом с нами.

Джон тихо шагнул вперед и хотел крикнуть, чтобы животное выскочило из кустов, но вдруг в самой глубине зарослей поймал черный блеск глаза, выпрямился и вздрогнул от неожиданности.

Глаз продолжал рассматривать нас, зашевелился, придвинулся, к нему присоединился другой. За ним — третий.

— Джен, — сказал Джон, — кажется, что-то новое. Надо разбудить Асгара.

Я бросилась к палатке, где спали индусы, и кое-как сумела объясниться с ними.

Зрелище, открывшееся нам, превзошло все мои ожидания. Через несколько минут вся долина кишела дикарями. Это было какое-то никому не известное темнокожее племя, прятавшееся высоко в горах. Они теснились вокруг наших костров, среди них были мужчины, дети и женщины. Некоторые расселись кучками, поджав ноги, оружие их лежало тут же — незатейливые пики, луки со стрелами и ножи.

Сидящие грызли куски поджаренного мяса, которые переходили из рук в руки. К мужчинам приближались женщины, маленькие, быстрые в движениях существа, с кроткими глазами котят и темными волосами. Женщины держали в руках тыквенные бутыли с горлышками из болотного тростника. Утолившие жажду мгновенно возвращались к еде.

Слышался визг детей, носившихся из одного уголка долины в другой. Взрослые хранили молчание, чье-нибудь редкое восклицание звучало подобно крику ночной птицы.

Все люди этого племени были абсолютно голыми.

Барабан ударил несколько раз, зазвенели бесчисленные раковины. И долина, в которой мы расположились, пришла в движение. Толпа теснилась вокруг костра. То было сплошное мятущееся кольцо черных голов на красном фоне огня.

— Если бы у меня были сейчас краски, я бы нарисовал это! — шепнул мне Джон.

Новый звук поразил мой слух. Жужжание, как полет шмеля, постепенно усиливающееся, оно поднималось все выше и выше, и вот уже трубил медный рог — это был голос дикого человека.

Голос этот достиг высшего напряжения, эхом заполнил горы, и тотчас пение стало общим. Огонь взлетел выше, поток искр рассыпался в небе.

Я слушала с напряжением, пытаясь найти причины необъяснимого волнения, охватившего меня.

Несложная, повторяющаяся мелодия, казалось, была обращением к божеству.

Я взволнованно переступала с ноги на ногу, эта музыка действовала на меня со странной силой. Древней, очень древней ощутила я землю под своими ногами.

Пение, усилившись, оборвалось криком — протяжным, пущенным к небу всей силой голоса. Ему вторили раковины.

И разом все смолкло.

— Это племя дикарей, поклоняющихся богине Кали, — сказал Асгар. — Они могут принести нас в жертву…

— Но это безумие, — с ужасом прошептала я, прижимаясь к Джону. — Может быть, выстрелить?

Джон отрицательно покачал головой.

— Надо стрелять, Джон! — сказал Асгар.

Но Джон спокойно снял с плеча ружье и положил его на землю.

— Я не дикарь, — ответил он. — Я не буду убивать людей.

Дикари окружили нас. Их вид был смесью свирепого и комического. Теперь я могла рассмотреть их губы, отвислые уши, мохнатые, над жесткими глазами, брови. Как мне показалось, нас не покушались съесть, не били и не царапали.

Но, тем не менее, мы оказались у них в плену.

Пока мы тревожились о своей судьбе, одна за другой исчезли звезды. И утренняя синеватая мгла очертила вершины гор. Вдруг со стороны леса раздались неистовые крики.

— Рад-Гу! Рад-Гу!

Один из стариков, что было сил, бежал к поляне, раздвигая тяжелую листву. В его руках сверкало живописным пятном нечто радужное, трепещущее и великолепное.

— Что это? — спросила я у Асгара. — Что у него в руках?

— Это Рад-Гу, — объяснил индус. — Это дух. Очень сильный дух и ленивый. Мы не любим его, только боимся.

Я, наконец, увидела красивую птицу. Существо это, привыкшее не бояться людей, восседало на одном из растущих рядом с нами деревьев.

Принесший птицу старый дикарь самозабвенно кричал, размахивая во все стороны руками:

— Рад-Гу! Рад-Гу!

Толпа дикарей вторила ему:

— Рад-Гу! Рад-Гу!

Надо заметить, читатель, что в Рад-Гу удачно сочетались грация и энергия. Эта птица величиной с большого павлина непрерывно вытягивала и собирала шею, как бы пробивая маленькой головой невидимую массу пространства. Круглые, с оранжевым отливом глаза, сияли детской беспечностью и кокетливым любопытством. Иногда они покрывались пленкой — веком. Римский клюв — если допустимо это определение в отношении птицы — был голубоватого цвета, что приятно гармонировало с общим золотистым тоном головки, украшенной нарядными гирляндами красного и фиолетового цветов. Огненно-золотые нити тянулись, начиная от головы, по жемчужно-синеватому оперению, огибая бледно-коричневатые крылья и сходясь у пышного хвоста, цветом и формой весьма похожего на алую махровую розу. Из хвоста падали вниз три длинные, тонкие, как тесьма, пера, окрашенные тем непередаваемым смешением цветов и оттенков, какое можно было бы назвать радужным. Перья шевелились от ветра, напоминая шлейф знатной дамы.

Дикари, не подходя к дереву, на котором сидела птица, совсем близко, в двадцати шагах от него подпрыгивали и воздевали руки к ленивому божеству.

Старик ударил по пузатому барабану, неистово корчась, приплясывая и распевая что-то.

Джон в это время, крепко сжав мою руку, сказал:

— Джен, слушай, что я придумал: дикари заняты своей птицей… Попробуем уйти — сперва пятясь, затем быстрее и…

Он указал глазами в сторону гор.

— Поняла, — тихо сказала я.

«Рад-Гу, милая Рад-Гу! — мысленно молилась я, пока мы, бесшумно отделившись от толпы вместе с Асгаром и его друзьями, увеличивали расстояние между собой и лесом, припадая к кустам, ползая по траве или, согнувшись, перебегая расщелины. — Рад-Гу! Ради Бога, не улетай! Удержи их внимание блеском своих перьев! Не дай им, заметив наше намерение, убить нас!»

Птица сидела на месте. Она превратилась в далекую точку света, когда мы, вместе с восходящим солнцем, поднялись в горы.