Роковая любовь

4

– Наше расследование показало, что вы являетесь единственным родственником Робера Вильнёва, а в связи с отсутствием завещания – его единственным наследником,– заключил Виктор.

Сидя напротив, Жан Вильнёв слушал его с некоторой нервозностью. Он без конца закидывал ногу на ногу.

– Хорошо, очень хорошо,– бормотал он.– А какие формальности?

– Нотариальная контора все возьмет на себя.

– Чудесно! Скажите мне, а что известно... ну, как это... об общей сумме наследства?

В одночасье разбогатеть в пятьдесят пять лет – было от чего потерять голову, тем более что собственные средства отнюдь не позволяли ему разбежаться, Жан сам подтвердил это.

– Движимое имущество,– начал перечислять Виктор,– портфель акций, страховые вложения – в общей сложности около трех миллионов евро. Через несколько дней мы представим вам полный перечень. В данном случае, и вы конечно об этом осведомлены, налоги на наследство возрастут.

Жан Вильнёв радостно улыбался, будто бы не придав значения последней фразе. В течение многих лет он не поддерживал с дядей никаких отношений, а потому не знал о его финансовых делах. Цифра, названная Виктором, явно его ободрила.

– Кое-какая наличность также имеется на банковских счетах, кроме того существует сейф, который мы вскроем вместе. Если желаете, я могу отдать вам ключи от дома, который отныне переходит в вашу собственность.

– Сегодня?

Его распирала радость, которую он уже не стремился скрыть, однако в ней было что-то раздражающее Виктора.

– Именно так! – сказал он сухо.

Как и было договорено, Максим передал ему досье Вильнёва, и сейчас Виктор пожалел об этом. Он поднял голову и увидел, что Вильнёв смотрит на него с любопытством.

– И все же вынужден вам сообщить о довольно неприятном инциденте,– продолжил он.– Дело в том, что существует завещание, переданное нам тридцать семь лет назад,– оно указано в наших регистрационных книгах. Однако мы не можем найти его в наших архивах.

– О! – воскликнул Вильнёв.– Тридцать семь лет, целая вечность!

– Но не для закона.

– Во всяком случае, дядя Робер наверняка считал меня своим наследником, поскольку я его единственный родственник.

– Вы хорошо ладили?

– В то время? Очень хорошо! Потом, правда, потеряли друг друга из виду.

Он беззастенчиво врал, и Виктор знал это. В действительности Робер Вильнёв выставил племянника за дверь, как только тот достиг совершеннолетия, и если сам Жан не хотел в этом признаваться, то до сих пор жили люди, которые помнили это.

– Мне понадобится ваша помощь,– радостно добавил Вильнёв.– В одиночку я не сумею управиться с этаким состоянием.

Его смущенное нетерпение в начале встречи сейчас полностью улетучилось.

– Нотариусы занимаются подобными вещами? – настойчиво спросил он.

– Да,– уклончиво ответил Виктор.

Этот человек становился ему все более неприятным, хотя внешне он сохранял нейтралитет,– он не мог допустить, чтобы состояние его души отражалось на ходе дела. Если клиент пожелает поручить нотариальной конторе свои вложения, у Виктора не должно быть никаких действующих причин, чтобы отказать ему.

Он взял лежащую рядом с папкой с документами связку ключей и подвинул ее к Жану.

– Мой секретарь назначит вам новую встречу, но некоторое время займут административные шаги, поэтому будьте терпеливы.

– А если мне понадобятся деньги прямо сейчас?

– Я могу разблокировать для вас часть средств.

– Прекрасно!

Виктор поднялся, чтобы проводить клиента в приемную. Из вежливости он поговорил с ним еще минуты три и опять вернулся в свой кабинет. Лишь только за ним закрылась дверь, он позвонил брату по интерфону.

– Ты один, Макс?

– Один, давай говори.

– Вильнёв не показался очень расстроенным из-за истории с завещанием.

– Еще бы! Он знает, где его выгода.

– Он знает это до такой степени хорошо, что перед уходом коварно намекнул мне на то, что нотариальная контора Казаль переходила из рук в руки как раз во времена этого проклятого завещания, так что ничего, мол, удивительного, что оно затерялось.

– Но помещение-то никогда не менялось, и архивы никуда не выносили!

– Я сказал это, но, похоже, ему было наплевать. Тем лучше для нас, разве не так?

– Я терпеть не могу таких типов!

– Он какой-то странный и неприятный, это правда, но он собирается поручить нам управление своим состоянием.

– В самом деле?

В голосе Макса сквозило изумление, и Виктор улыбнулся.

– А ты что думал, что он затеет с нами тяжбу?

– Папа нам выцарапает глаза...

– Если не хуже!

Развеселившись, Виктор отпустил кнопку интерфона и заглянул в свой еженедельник. После обеда встречи следовали одна за другой, без перерыва, и он вздохнул с сожалением. Сейчас он уставал от работы – не то, что несколько месяцев назад, когда он был счастливым женатым человеком. Неужели он и вправду посвящал свою личную жизнь профессии, даже не осознавая того? Лора с утра до вечера была дома с Тома и, наверное, умирала от скуки. Но она никогда не изъявляла желания пообедать с ним в Сарлате – она говорила, что их малыш в ресторане просто невыносим. Если же Виктор советовал оставить Тома с родителями, она всегда находила отговорки. Почему он не почувствовал опасности, которая нависла над их семьей? Какая доза слепоты была ему необходима, чтобы ощущать себя в стороне от разъедающей повседневной рутины?

Приближался полдень, и Виктор решил, что у него есть время навестить отца. Вот уже несколько недель он был настолько захвачен Роком, что пренебрегал сыновними обязанностями, и ожидал, что отец выразит свое недовольство.

Через десять минут он уже подъехал к улице Президьяль. Мать была одна на кухне.

– Ты пришел пообедать с нами, мой дорогой? – спросила она несколько натянуто.– Отец наверняка скоро явится...

– Не хочу тебя беспокоить,– ответил он, наклонившись поцеловать мать.

– Ты меня вовсе не беспокоишь!

Нахмурившись, Бланш внимательно оглядела его с головы до ног, а потом проворчала:

– Ты похудел, да?

Она заметила, что пиджак висел на нем мешком, а щеки ввалились.

– У меня вкусное жареное мясо, и я поджарю тебе картошки,– решила она.

– Он имеет на это полное право! – раздался от двери голос Марсьяля.

Виктор повернулся в тот момент, когда отец уже радостно хлопал его по спине.

– Если бы ты не пришел, мне на обед достались-бы лишь два листика салата. Как дела? Выглядишь по-прежнему неважно, тебе надо, в конце концов, взять себя в руки. Давай-ка выпьем по стаканчику...

Он казался таким веселым, что Виктор явно смутился. Как мать могла объяснить такое благодушное настроение мужа? Закрывала ли она глаза на его измены или была настолько наивна, что ни о чем не догадывалась?

– Расскажи мне о Роке. Когда Максим говорит мне о твоих работах, у меня голова кругом идет.

– Заезжай ко мне и сам все увидишь.

– Хочешь сказать, что я подарил тебе отравленный пирожок? – громко расхохотался Марсьяль.

– Нет... В сущности, мне там очень нравится.

– В сущности?

– О, это как раз такое...

– ...такое жуткое место! – вмешалась Бланш.– Этот дом сделает сумасшедшим кого угодно. Особенно зимой, я очень хорошо это помню!

Поставив перед ними блюдо с мясной нарезкой, она тут же вернулась в кухню. Марсьяль раздраженно пожал плечами.

– Не пригласишь ли ты меня поужинать сегодня? – спросил он вполголоса.– Мама пойдет на собрание праздничного комитета, и я останусь один.

– Конечно, папа, только я не вернусь раньше восьми часов.

Виктор достал из кармана ключи и протянул их отцу.

– Приезжай не слишком поздно, если хочешь успеть все посмотреть.

– Хорошо. Я привезу пиццу?

Он явно хотел воспользоваться случаем, чтобы поесть то, что ему запрещалось.

– Ты разобрался с этими новыми законами в случае, когда один из совместных собственников переживает другого? – перестроился он, увидев входящую Бланш.

– Они изменяют немало положений о дарении и наследовании,– заметил Виктор.– Ты знаешь Макса, он уже все выучил наизусть, чтобы можно было вдалбливать клиентам.

– А ты нет?

– У меня нет головы, как у...

– Тогда тебе поскорее надо иметь голову на плечах.

Отец переставал шутить каждый раз, когда речь заходила о конторе. Но вместо того чтобы обидеться на произнесенное суховатым тоном внушение, Виктор почувствовал прилив признательности. Без строгого воспитания, которое он получил, без чувства ответственности и вкуса к работе, привитых отцом, он был бы полностью раздавлен уходом Лоры. Окажется ли он, в свою очередь, хорошим отцом для Тома? И какой вес он сохранит на фоне либерализма Нильса – либерализма в черновом варианте, который неизбежно будет иметь огромное влияние на его сына?

Он отогнал эту неприятную мысль и взял стакан с виски, протянутый Марсьялем.

Наконец-то, одним ярким солнечным днем, за несколько дней до Пасхи, пришла весна. Виржини наслаждалась солнцем, а ее заказчик продолжал раздумывать в паре метров от нее, разложив чертежи на капоте машины. Она объяснила ему все в деталях и теперь смиренно ждала вынесения вердикта. Она знала, что это была хорошая работа, как оригинальная, так и привлекательная. Может быть, ей таки выпадет удача? Если все пойдет, как она надеялась, то Пьер перестанет быть в ее жизни несчастным случаем, ошибкой судебного приговора, за которую пришлось заплатить слишком дорогую цену.

Прямо перед ней был большой белый дом, над перестройкой которого она ломала голову не один вечер. Он выглядел покинутым в слишком ярком свете, и Виржини заранее предвкушала удовольствие от того, как она начнет возвращать его к жизни, придавать ему другой облик. Сколько подобных проектов она с энтузиазмом осуществила, имея к каждому особое отношение? Она так любила свою работу, что вначале и не думала опасаться позиции Пьера. Тем не менее, он постоянно старался, чтобы все говорили, будто это он является генератором идей и ведет надзор за всеми работами, в то время как носа не показывал на стройплощадку. Таким образом ему удавалось пожинать все лавры. Сначала Виржини полагала, что это вопрос ранга, поскольку он был руководителем. Затем она думала, что это неуместное самомнение влюбленного мужчины, не замечая того, что он просто не выносил соперничества с ней.

Прикрыв глаза, она наблюдала за заказчиком, а тот нерешительно повернулся к ней, понурив голову.

– Мне очень жаль, но сегодня я не могу принять решение,– объявил он в явном замешательстве.

– Вам что-то не нравится?

– Нет, не это... Знаете, я... Ну, как вам это сказать? Я слышал о вас не очень благоприятные отклики, вот.

Оторопев, она пристально посмотрела на него, затем поднялась и машинально отряхнула травинки со своей юбки. Она пыталась укротить охватившую ее холодную злобу.

– Понимаю. Думаю, вы говорили по телефону с Пьером Батайе? Что он вам наплел?

– Что он был вашим патроном и что считает вас некомпетентной. Господин Батайе посоветовал мне не доверять вашим чертежам, он сказал, что у вас страсть раздувать сметы, не называя сроков... Короче, чтобы ничего от вас не утаивать, он предупредил меня, что я забреду в густые дебри.

– Не объяснил ли он вам также, по какой причине ему понадобилось вылить на меня столько грязи? – бросила она зло.

Понимая, что абсолютно не права, теряя хладнокровие, Виржини резко повернулась и быстро вышла. Спорить не имело смысла, Пьер умел быть весьма убедительным, когда хотел того! Она и не думала, что Пьер мог разыскать ее здесь; без всякого сомнения, заказчик сам решил навести справки... В ее резюме, которое она имела глупость передать в его руки, фигурировали годы работы в архитектурной фирме Батайе. Теперь из-за этой оплошности Пьер знает, где она находится! Неужели ей придется поменять ремесло или переехать в другую страну, чтобы избавиться от него? Почему он преследует ее с такой ненавистью, о боги!

Задыхаясь от бешенства, Виржини дошла до своей машины. Она могла еще подождать своего клиента, могла извиниться за взрыв эмоций, постараться привести аргументы... Она глубоко вдохнула, чтобы успокоиться, но услышала, как хлопнула дверца, и машина тронулась в противоположном направлении.

Когда все стихло, Виржини повернулась к белому фасаду, чуть не плача. Зачем она сдалась без борьбы, полагая, что проиграла изначально? Ей так безнадежно нужны были деньги, а на горизонте нет никакого другого проекта. Пока она будет искать гипотетических клиентов, совсем окажется на мели. Покупка собственного дома была глупостью, но она поняла это слишком поздно. Она думала, что найдет себе убежище, а получилось, что ремонт нового жилья только втянул ее в финансовые трудности. Однако, переселяясь сюда, она была убеждена, что ей необходима крыша над головой, что ее скромные сбережения надо вложить в дело, а не растратить постепенно. Она не сомневалась, что найдет работу, и даже увлеклась мечтами о будущей перестройке, желая сделать из своей халупы игрушку, которую потом можно будет продать со значительной выгодой.

– Что за глупости, бедная старушка... Перретта и горшок молока!

Солнце скрылось за деревьями, и Виржини стало холодно. Сейчас, когда Пьеру известно, где она осела, хватит ли ему наглости заявиться к ней? Сто раз он требовал от нее последний ужин наедине, последнее объяснение, но она слишком хорошо знала этого мужчину, чтобы уступить ему. Из-за него она и так потеряла лучшие годы своей молодости и даже рассорилась с родителями. Они не могли понять любви своей дочери к такому человеку, как Пьер,– они считали его слишком старым для нее, и, кроме того, он заставлял ее работать, вместо того чтобы жениться. В конце концов, родители отдалились от Виржини. Она изредка звонила им, но сами они не звонили никогда. Два года назад, став пенсионерами, они переехали в Перпиньян, куда ни разу не приглашали ее. Должна ли она сообщить им, что рассталась с Пьером? Может быть, эта новость снова объединит семью?

– Нет, только не сейчас,– пробормотала она, садясь в машину.

Нет, она не поедет к ним просить о помощи: прежде чем предстать перед ними, она должна быть в мире с самой собой.

– А для этого мне нужна работа...

Вот уже в который раз ей придется все начинать с нуля. Искать клиентов, давать объявления в профессиональных журналах, обходить немногочисленные архитектурные агентства, существующие в этих краях. Пьеру, в конце концов, надоест, а может быть, он найдет другую женщину, на которую переключит свое внимание. Он ведь все еще очень привлекательный – излишне самоуверенный голубоглазый брюнет. Абсолютно такой же и Виктор Казаль! Этой их схожести оказалось вполне достаточно, чтобы у нее пропало всякое чувство симпатии к соседу. Что же касается клиентуры, то она была готова смириться с кем угодно, но в личной жизни она не хотела больше никого.

– Квартира, которую я снимал в Каоре, не казалась мне ни маленькой, ни скверной по сравнению с Роком, я ее просто-напросто не замечал... В то время я вообще ничего не замечал, кроме Анеке. Не спрашивай меня, где и как я работал, у меня об этом не осталось почти никаких воспоминаний! Я не знаю, до какой степени ты любил Лору, но сам я был влюблен без памяти. Действительно потерял голову и был счастлив. Когда я наезжал сюда, чтобы навестить вас с Максом, я осознавал, что бросил своих сыновей, не говоря о той головной боли, которую мне причиняла ваша мать, но мне даже мысль не приходила, что я виноват, я был слишком счастлив для этого!

К огромному удивлению Виктора, на отца нахлынула ностальгия, он даже вздыхал, оглядываясь вокруг. Они ужинали в гостиной, которую Виктор не использовал никогда. Убранство ее оставалось неизменным более тридцати лет: обои с крупными лилиями на королевском голубом фоне, занавеси из кремового бархата, мебель красного дерева...

– Бланш была живым упреком мне,– снова принялся говорить Марсьяль.– Худая, страшная... А что я мог сделать? Я бы с удовольствием взял вас с собой в Каор. Там мы с Анеке все время смеялись.

– Ты часто приезжал? – спросил с любопытством Виктор.– Я что-то не помню.

– Нет. Если правда, нечасто. А после рождения Нильса почти никогда.

Признание, видимо, давалось отцу нелегко, так как он пожал плечами с каким-то раздражением.

– Я оплачивал счета, которые с надутым видом давала мне Бланш, подписывал ваши дневники и торопился поскорее уехать. По пути я говорил себе, что она сделает вас несчастными, что это не жизнь для двух сорванцов, что она заперла вас в четырех стенах... Кроме того, это случилось по моей вине, но я успокаивал себя тем, что Бланш хорошая мать, что вы просто не можете чувствовать себя несчастными, когда здесь столько места, чтобы играть и приглашать приятелей... Ты ведь знаешь, я всегда обожал Рок, поэтому думал, что и вы тоже.

– А мы умирали здесь от страха, папа! – пошутил Виктор.

Он хотел, чтобы отец улыбнулся, он хотел развеять его воспоминания, которые и его приводили в отчаяние, но отец лишь тяжело вздохнул.

– Хочешь кофе?

– С удовольствием, только пойдем попьем на кухне, в самом деле, в этой комнате не очень-то уютно... Ты что, экономишь на обогреве?

Виктор рассмеялся и указал на большую чугунную батарею.

– Ты знаешь, сколько лет нашему паровому отоплению?

– Нет...

– Водопроводчику это тоже неизвестно, но он непременно хочет вывезти все на свалку.

– Хорошо, хорошо, согласен,– проворчал Марсьяль,– все это не новое, но...

– Ты хочешь сказать, неподвластное времени!

– Ладно, ты не торопись, постепенно все сделаешь.

Выходя из гостиной, Виктор на секунду задержался.

– Ты посмотрел комнату Тома?

– Нет, я ждал тебя на улице, любовался парком. Ты уже порядочно сделал.

Они поднялись на второй этаж. Марсьяль был в восторге от комнаты, предназначенной внуку, а затем он остановился перед той, которую занял Виктор.

– Она осталась такой, как есть,– сказал Виктор.– Может, хочешь забрать что-нибудь из мебели или...

– Нет, абсолютно ничего! – сухо ответил отец.

Они вышли из спальни и направились бок-о-бок по галерее, но Виктор вдруг остановился.

– Папа, я хотел тебе кое-что показать.

Он привел его в комнату, где стоял секретер, и сначала достал из него фотографии.

– Мне кажется, это твои?

Марсьяль взглянул на снимки и побледнел.

– Где ты это нашел?

– Вот здесь.

Марсьяль не мог оторвать взгляд от лица Анеке и лишь спустя несколько минут поднял голову.

– В таком состоянии?

– Да... Они были спрятаны под одним из ящиков, я подумал, что ты или Нильс...

– Нильс? Нет, совершенно точно, не он. Я возьму их, ты разрешишь?

В его голосе было нечто такое, что Виктор будто бы перенесся в школьные годы, когда приносил домой плохие отметки. Кивнув головой, он согласился.

– Есть еще кое-что,– добавил он,– но это я обнаружил в другом месте.

Отец взял протянутую Виктором тетрадь, с любопытством полистал ее и вернул сыну.

– Что это за бред?

– Я думал, ты мне объяснишь.

– Нет, почерк мне ни о чем не говорит. Надо быть совершенно больным, чтобы написать одно и то же слово столько раз! Не знаю... Может, кто-нибудь из прислуги? Когда мы поженились, матери все никак не удавалось нанять хорошую прислугу, люди менялись часто.

Марсьяль аккуратно положил фотографии во внутренний карман пиджака.

– Ну, так как насчет кофе?

Они молча спустились на кухню и отец потребовал налить ему коньяка, который выпил залпом.

– Ты ходишь куда-нибудь, Вик?

– Можно сказать, никуда.

– Ты должен. Многие меня спрашивают, куда ты подевался. Ходи в рестораны с друзьями, встречайся с женщинами, и обязательно найдется та, которая понравится.

– Ты говоришь исходя из собственного опыта? – рискнул предположить Виктор с легкой улыбкой.

– Да... Ты увидишь, жизнь коротка, нельзя терять времени. Даже я в свои годы еще нахожу развлечения и не понимаю, почему ты изводишь себя.

Виктор хотел возразить, но, поколебавшись, решил промолчать. Был ли отец все еще с той женщиной-врачом или уже поменял любовницу? По правде говоря, ему не хотелось обсуждать эти вещи, на сегодняшний вечер откровений и так было предостаточно.

– Пойду, пожалуй,– вздохнул Марсьяль.– Уже поздно.

Выходя из-за стола, они услышали зловещий скрип, доносившийся из кладовой. Оба замерли. Виктор, передернув плечами, пошел посмотреть, что там, и захлопнул дверцу стенного шкафа, которая открылась сама собой.

– Дом все время поскрипывает,– заметил отец, когда Виктор вернулся в кухню.

– Я знаю...

На улице было холодно, порывисто дул ветер.

– Ты в привидения веришь, папа?

– Что за идиотский вопрос! Надеюсь, ты шутишь?

Марсьяль открыл дверь машины и при свете внутренней лампочки с любопытством посмотрел на сына.

– Нет, я в них не верю,– сказал он медленно.– Полагаю, что и ты тоже.– Он открыл бардачок и вынул оттуда револьвер.– Запроси разрешение на ношение оружия, а пока держи вот это. Единственное, чего можно опасаться в Роке,– это грабителей. На, вот обойма... Только учти, это большой калибр, не стреляй куда попало!

Непроизвольность, с которой отец отдал ему свое оружие, сильно обеспокоила Виктора, он даже ничего не мог сказать в ответ. Отступив назад, он дал возможность проехать отцу; револьвер он держал в руке.

– Спокойной ночи, сынок!

Уже скрылись из виду красные огни автомобиля, а Виктор все еще стоял на аллее, спрашивая себя, сколько же времени отец не называл его «сынок».

Нильс повесил трубку, пребывая на седьмом небе от счастья. Новость, которую сообщил его агент, была лучшей за последние несколько лет. Хотя он и обещал себе никогда не заниматься телевидением, предложенный контракт на съемку нового фильма казался очень привлекательным. Он не работал уже очень давно, ему недоставало съемочной площадки, киношной суматохи, общения с актерами, но самое главное – его банковский счет был совершенно пуст.

Он зашел в комнату к Тома, где находилась Лора, и начал многословно объяснять, какое неожиданное предложение только что получил, но, когда захотел обнять Лору, почувствовал, что та как деревянная.

– И сколько времени ты будешь отсутствовать? – спросила она холодно.

– Ну, от силы месяц! Вся подготовительная часть уже проделана, просто у них нет никого на примете, кто был бы свободен именно сейчас. Я должен выехать завтра утром, мне уже заказан билет на самолет.

Лора резко отодвинулась от него, и Нильс понял, что ранил ее.

– Ты могла бы приезжать ко мне на выходные,– поспешно предложил он,– в Ницце сейчас очень тепло.

Ничего не ответив, она повернулась к нему спиной и склонилась над чемоданом, который собирала. Он и забыл, что Тома сегодня во второй половине дня едет в Сарлат. Так вот почему Лора разозлилась – ведь она надеялась провести эти две недели с ним наедине, а теперь ей придется одной скучать в Париже.

– Ты не можешь пропустить несколько дней на работе? – неуверенно спросил он.

– Разумеется, нет! У меня полно работы, к тому же Энди принял меня не так давно, чтобы уже предоставлять мне отгул!

Горечь, сквозившая в голосе Лоры, расстроила Нильса, однако он и не думал отказаться от своего фильма.

– Мне очень жаль, Лора,– сказал он как можно мягче,– но мне нужны деньги, ты понимаешь?

«А также свобода»,– подумал он, испытывая некоторую неловкость.

– Давай посадим Тома в поезд и пойдем поужинать, куда ты захочешь...

– Ты воображаешь, что Тома будет путешествовать один в таком возрасте? Хочу тебе напомнить, что за ним приедет Виктор!

Несколько дней назад Лора действительно говорила ему, что у нее состоится встреча с Виктором и что она боится этого, к несчастью, неизбежного свидания.

– Тогда приходи прямо в ресторан,– предложил он, испытывая, как обычно, неловкость, когда Лора произносила имя Виктора.

То, что брат будет в Париже, страшило его еще больше, чем Лору. Где бы найти смелость объясниться с ним с глазу на глаз, а не по телефону? Ведь он, Нильс, в самом деле хочет с ним помириться, но не в присутствии Лоры или Тома.

Когда Лора прошла мимо него, прямая и недоступная, он взял у нее из рук чемодан и предложил вызвать такси.

От одной мысли, что он сейчас увидит отца, Тома не сиделось на месте. Он съел половину мороженого и, уткнувшись носом в окно бара, вглядывался в спешащий вокзальный люд, болтая без умолку.

Лора рассеянно слушала сына, погруженная в собственные мысли. Непринужденность, с которой Нильс собирался покинуть ее на целый месяц, заставляла задуматься. Они жили вместе совсем недолго и не успели еще наскучить друг другу. Так не ошиблась ли она на его счет? Вся эта ее затея, которую она приняла, и совершенно напрасно, за большую историю любви... Разве в иные вечера Нильс не приходил домой слишком поздно, и к тому же изрядно нагрузившись? Разве он не стал реже заниматься с ней любовью? И этот удивленный вид, когда он обнаруживал Тома на его диванчике...

Со страхом Лора взглянула на часы. Виктор всегда был пунктуален, значит, он не заставит себя ждать. Ей не хотелось выглядеть перед ним озабоченной и несчастной, поэтому она достала зеркальце и подкрасила губы. Затем, подняв глаза, она увидела его.

Не считая того, что Виктор очень похудел, он не изменился, но что-то в нем было все же другим. Возможно, он был пострижен короче, чем обычно, возможно, он был не такой самоуверенный. Лора столько раз говорила шутливым тоном: «И какого черта я вышла замуж за мелкого провинциального нотариуса?» – что уже сама поверила в этот образ. С некоторым раздражением она отметила, что ее бывший муж, без сомнения, был одним из самых привлекательных мужчин на вокзале.

Виктор издалека увидел личико Тома, приклеенное к стеклу. Он улыбнулся, и под шрамом появилась ямочка. На нем была белая рубашка без галстука, черные джинсы и плащ.

– Папа! – затопал ногами Тома.

Лора не успела оглянуться, как он уже пронесся через весь бар и обхватил ручонками колени отца.

Виктор поднял сына, крепко поцеловал несколько раз, затем поискал глазами Лору и подошел к ней. Стоя рядом со столиком и держа Тома на руках, он, поколебавшись секунду, кивнул ей в знак приветствия.

– Ехать поездом – не самое лучшее решение, но ему это развлечение,– сказал он натянуто.– Ведь есть самолеты до Брива или Перигё. В следующий раз сделаем по-другому, если ты захочешь.

Лора отметила, Виктор побледнел, обращаясь к ней. Он все еще любил ее, она была уверена в этом, но лишь почувствовала досаду.

– Ты... возьмешь еще что-нибудь? – спросил Виктор, усаживаясь за столик.

Тома обхватил его за шею, и он ласково перебирал волосы сына. Точно так же он многие годы ласкал и ее волосы. В какой момент она стала отдаляться от него? Через год после свадьбы? Через два? Нашептывая что-то нежно Тома, Виктор не сводил с нее глаз. Сколько женщин согласились бы на все, чтобы на них так же смотрел, а еще лучше женился подобный мужчина...

– У тебя все хорошо? – спросила она, чтобы нарушить молчание.

– У меня... Да.

Он заказал два кофе и какао, а она тем временем подвинула к нему чемодан.

– Я положила микстуру. Тома немного кашляет ночью. Не выпускай его на улицу без куртки и не давай ему есть что попало.

Лора увидела, как Виктор напрягся, словно ему было больно от ее наставлений. Почему же он промолчал? Когда официант поставил перед ними дымящиеся чашки, она отпила глоток и встала из-за стола.

– Я должна идти, у меня встреча.

– С Нильсом, в ресторане! – громко сообщил Тома.

Смутившись, она виновато улыбнулась, надеясь, что сын не будет рассказывать о Нильсе в течение всех каникул. Она наклонилась, чтобы поцеловать малыша, и, сама того не желая, слегка коснулась Виктора. Затем она распрямилась и встретилась взглядом с его взволнованными синими глазами.

– До свидания, Вик. Звони мне, если что.

Она вышла из бара, не оглянувшись, с неприятным чувством, словно спасается бегством.

Максиму не стоило никакого труда убедить жену провести пасхальный уик-энд в Роке с детьми. Он связал это с приездом Тома и с тем, что мальчик может почувствовать себя одиноко, однако Кати хорошо знала, что он просто-напросто умирает от желания вновь оказаться в доме своего детства. С тех пор как там поселился Виктор, он через день придумывал причины, чтобы заглянуть к нему.

Субботним вечером к ним присоединились Марсьяль и Бланш, чтобы поужинать вместе, а в воскресенье утром Кати дала всем поспать, собираясь заняться готовкой на кухне.

Первым вниз спустился Тома, а через пять минут пожаловал его отец.

– О Боже! – воскликнул Виктор.– Ты должна была меня разбудить, тебе совсем не стоило этим заниматься!

Он забрал у нее из рук грязное блюдо, отчего Кати рассмеялась.

– Ты стал таким хозяйственным, Вик? Но это же замечательно, твоему брату стоит брать с тебя пример!

Когда она радовалась, все ее лицо светилось. Она была веселая, спокойная женщина без комплексов. Скорее маленькая, пухленькая и не столько красивая, сколько привлекательная.

– Мальчики не моют посуду,– заявил на полном серьезе Тома.– Вот Нильс не любит это делать. А мама говорит, что это непорядок.

Вместо ответа Виктор промычал что-то нечленораздельное. Накануне в поезде сын без конца вспоминал Нильса с чувством восхищенной привязанности.

– Сейчас позавтракаешь,– сказала ему Кати,– и пойдешь будить своих братьев. Когда вы оденетесь, пойдете смотреть, как звонят колокола, хорошо?

Накануне, уложив детей спать, Максим и Виктор при свете фонаря прятали в парке разноцветные пасхальные яйца, веселясь, как мальчишки.

– У Нильса никогда нет денег, но все-же он купил мне шоколадку!

Виктор отвернулся к раковине, чтобы скрыть от сына свое настроение. Он услышал, как Тома понесся из кухни, и глубоко вздохнул. Большая чашка с кукурузными хлопьями осталась почти нетронутой.

– Нильс лентяй, неряха и транжира без гроша в кармане, и все это уже знают,– пробормотала Кати успокаивающим тоном.– Не бери в голову, Вик! Тома еще слишком мал, чтобы понимать.

– Да я знаю... Мне это очень больно слышать, ничего не могу с собой поделать!

Добрую половину ночи он неотвязно думал о Лоре, злясь на себя за то, что он такой чувствительный.

– Всего этого бы не произошло, если бы...

– Если бы что? Если бы я не был таким идиотом? Если бы не был таким слепцом? – взорвался он.

– Нет. Если бы ваши родители не сделали Нильса таким избалованным и безответственным.

Он пристально посмотрел на нее, ничего не возразил, но сразу успокоился.

– Послушай, Вик! Я их очень люблю, но никогда не могла понять их родительскую любовь. Даже когда вы были совсем маленькими, существовало две мерки, две значимости. Ему они все прощали, это было седьмое чудо света, а не ребенок. Ну, для твоего отца это как-то объяснимо, но Бланш?

Кати дружила с ними еще с детства, Максим влюбился в нее в возрасте двенадцати лет, так что она знала Казалей с начальной школы.

– Твоя мать намекала, что он с некоторыми отклонениями... Сейчас она разочарована. Как-то раз она мне даже рассказывала о нем какие-то ужасные вещи. Вот и получается, что сначала обожали, а теперь готовы с грязью смешать.

Мысль о том, что вся семья одновременно отвернулась от Нильса, странным образом покоробила Виктора. Конечно, Нильс предал его, но ведь от этого он не перестал быть его младшим братом.

– Перестань, Кати, уже нет сил о нем слышать!

И еще он устал без конца упрекать себя, что не стал разговаривать с Нильсом, повесив трубку. Он мог бы высказать ему все, а потом выслушать. Нильсу так необходимо, чтобы его выслушали! «Ты топишь меня...» – сказал он тогда жалостливо, почти трогательно.

Он помог Кати привести все в порядок и поднялся к себе, чтобы принять душ. Надел джинсы и водолазку и отправился на поиски брата. Дети с упоением бегали по саду и искали яйца, и он хотел воспользоваться этим, чтобы вместе с Максимом обследовать чердак. За эту трудную задачу ему не хотелось браться одному.

Они вместе поднялись на третий этаж, куда Виктор заходил всего один раз в компании кровельщика еще несколько недель назад, когда они проверяли остов крыши.

– Что ты здесь хочешь найти? – проворчал Максим, отводя рукой паутину.

– Ничего особенного, просто хотел провести... что-то вроде инвентаризации. Наверняка здесь горы всякого хлама, который надо вынести на помойку, и я хотел бы воспользоваться ремонтными работами, чтобы освободиться от старья.

Максим закатил глаза и остановился при входе в длинный коридор. В него выходили комнаты, когда-то предназначенные для прислуги.

– С чего начнем? С комнат или чердака?

Не дожидаясь ответа, Максим открыл первую же дверь и увидел маленькое заброшенное помещение. На металлической сетке лежал свернутый матрац, на древнем туалетном столике стоял треснувший кувшин, другой мебели не было.

– Здесь и смотреть нечего, можешь наплевать на эти мерзости,– сказал он, переходя дальше.

Лишь последняя комната носила следы сравнительно недавнего обитания. Довольно просторная, с двумя окнами, через которые просматривались большие деревья в парке.

– Наверное, здесь жил дворецкий, я полагаю,– сказал с издевкой Макс.

Хлопчатобумажное кремовое покрывало в нескольких местах было погрызено мышами, но шкаф, стол и стул вместе составляли неплохой ансамбль эпохи Людовика XV.

– Надо будет пригласить антиквара,– решил Виктор.

Он машинально протянул руку к платку, оставленному на спинке стула. Он поднял его и замер в изумлении.

– Ты видел это?

Шелк был изрезан на тонкие полосы, которые так и посыпались из рук. Это сделали не мыши, на ткани четко виднелись следы зазубренных ножниц. Помолчав, Виктор пробормотал:

– Ты знаешь, Макс, я нахожу в доме странные вещи, причем в разных местах.

Он внимательно посмотрел на изрезанную ткань.

– Я даже спрашиваю себя, не жил ли здесь в наше отсутствие какой-нибудь псих? Ни одна дверь не закрывается по-настоящему – кто угодно мог скоротать здесь зиму…

Виктор собрался выйти из комнаты, но брат взял его за руку, чтобы задержать:

– Что с тобой, Вик?

– Со мной? Ничего! Только какое-то неприятное ощущение.

Он улыбнулся Максиму, а потом направился решительным шагом в конец коридора. Пора ночных вылазок была позади, но у Тома и его кузенов рано или поздно может возникнуть та-же идея.

Пол на чердаке был выложен темно-красной шестигранной терракотовой плиткой, местами выцветшей и разбитой. Вдоль стен стояла добрая дюжина сундуков.

– Тут и дня не хватит,– со вздохом сказал Макс Ты и в самом деле хочешь открыть все?

Однако из любопытства он сам же и приподнял крышку первого сундука. Когда они вместе склонились над аккуратно сложенными старыми вещами, в лицо им пахнуло нафталином.

Целый час они один за другим открывали сундуки. В них они нашли военную форму времен Первой мировой, принадлежавшую, без сомнения, отцу Марсьяля, два изумительных бальных платья начала века, пачку старинных фотографий (люди на них были им незнакомы), давно вышедшие из моды меховые манто, почти не тронутые молью... На дне сундуков лежали безделушки: поломанные фигурки, четки из пожелтевшей слоновой кости, кружевные веера. В огромной плетеной корзине они обнаружили свадебное платье своей матери вместе с пачкой поздравительных телеграмм. Также здесь были письма, которыми Бланш и Марсьяль обменивались до свадьбы, и старый молитвенник.

– У мамы всегда была мания наводить порядок! – пошутил Максим.

Он распрямился, и Виктор заметил завернутый в прозрачный тюль маленький блестящий предмет. Это было золотое обручальное кольцо, разрезанное в одном месте, словно его хотели увеличить.

– Может, отнесем маме? – предложил он, поднеся кольцо к глазам.

Внутри еще можно было прочитать выгравированную надпись: «Бланш – Марсьяль». Металл был разрезан неаккуратно, вероятно, с помощью кусачек.

– Наверное, мама располнела в какой-то период жизни, скорее всего во время беременности, – предположил Виктор.

Он положил кольцо в карман джинсов и поднялся. Вообще-то мать носила обручальное кольцо с бриллиантом, и они не помнили ничего другого у нее на пальце.

– Который час? – спросил он брата.

У него было впечатление, что они здесь очень давно, которое усиливалось тем, что сюда не доносились звуки извне.

– Да, уже поздно, но надо бы заняться еще этим!

Максим указал на кучу хлама, сложенного под слуховым оконцем с замызганным стеклом. Лишь взглянув на кривобокое кресло-качалку и треснувшее зеркало на ножках, Виктор безнадежно всплеснул руками.

– О нет, только не это! Я уже не в силах. В другой раз...

Его охватил приступ дурноты, уже не в первый раз.

– Пойдем, посмотрим, чем заняты дети,– решительно сказал он, увлекая брата за собой.

Нильс с изумлением заметил, что уже за полночь. Он напрочь забыл позвонить Лоре. Обстановка съемок доставляла ему ни с чем не сравнимое удовольствие, несмотря на разного рода трудности, неизбежно ведущие к перерасходу средств. Он пока не сумел приспособиться к особым требованиям телевидения, так как привык к размаху большого кино, чем раздражал находящегося здесь же продюсера.

В отель он возвращался очень поздно и был даже рад своему одиночеству. Поскольку имел возможность подумать над завтрашними сценами, над операторскими эффектами и над тем, как он будет руководить актерами. Лора незаметно отошла на второй план. Впрочем, не только она, но и большинство других проблем. Он пил, когда ему этого хотелось, без счета тратил деньги, которые ему не принадлежали, жил в воображаемом мире, спасавшем его от реального. Этот фильм был для него, как обычно, моментом, когда он мог поставить свое существование в скобки. Вокруг него были ассистенты, техники, множество людей, занятых тем, чтобы удовлетворять его желания, и он больше не чувствовал себя одиноким в этом мире и тем более в чем-то виноватым, разве что в плохо снятом эпизоде, который он всегда мог переделать. С Лорой же такое было невозможно, она затянула его в ужасающую действительность, встречи с которой давались ему со все возрастающим трудом. Как он умудрился спутать простое удовольствие с настоящей любовью? Он испытывал желание к Лоре, большую нежность, но все это было далеко от страсти. Он не мог без содрогания представить совместное будущее, потому и воспользовался первой же возможностью, чтобы удрать от Лоры. Спит ли она в этот час или думает о нем? Что делает вечерами, когда нет даже Тома, убивая время? Сожалеет ли иногда о Викторе?

Отказавшись от мысли позвонить ей, он налил ванну и, погрузившись в горячую воду, попытался сконцентрироваться на завтрашних сценах. Через пять минут он совершенно забыл о Лоре.

Бланш резко подняла голову и вперила взгляд в глаза Виктора.

– Где ты нашел это?

Слегка задетый строгостью ее тона, он ласково улыбнулся.

– На чердаке, мама. Вместе с твоим подвенечным платьем.

Он заметил, что она забеспокоилась и опустила глаза к кольцу.

– Ты рылся на чердаке... Что за глупости! Тебе больше заняться нечем?

Ему нечасто доводилось слышать, чтобы мать говорила с ним так неприветливо.

Бланш повернулась и направилась к лестнице.

– Что это было? – спросил Марсьяль.

Он был удивлен не меньше сына и смотрел на него вопросительно.

– Обручальное кольцо. Я расстроен...

– Из-за чего? Это обычный перепад настроения, Вик!

Состояние души Бланш оставляло его равнодушным, хотя этот неожиданный всплеск эмоций выглядел необычно.

– Выпьешь что-нибудь?

– Нет, я спешу, у меня встреча. Я зашел только, чтобы... сделать ей приятное, мне очень жаль.

– О, черт подери! – взорвался Марсьяль.– Перестань без конца извиняться! Ты чувствуешь себя виноватым? Ищешь искупления? Забудь о своей мамочке, она последнее время не в своей тарелке. Скажу тебе откровенно, она получила письмо от Нильса, которое совершенно вывело ее из равновесия. Не знаю, что там было, потому что она бросила его в огонь, будучи очень рассерженной, но, если хочешь мое мнение, она далека от того, чтобы простить ему то, что он сделал с тобой.

Виктор хотел возразить, но отец поднял руку и продолжил громче прежнего:

– И я с ней согласен! Я хочу только одного, чтобы мы не говорили ни о нем, ни о твоей потаскушке жене...

У Виктора и не было желания говорить о ней, но то, что мать хотела вычеркнуть из семьи Нильса, потрясло его. После долгих лет показного предпочтения подобный поворот на сто восемьдесят градусов, без сомнения, доказывал всю пропасть ее разочарования.

Занятый своими мыслями, он пришел в нотариальную контору, где работал как проклятый весь оставшийся день, разбирая накопившиеся досье. Около семи секретарша сообщила, что уходит, вскоре закончил работу и Максим. Виктору пришлось самому снять трубку, когда минут через десять зазвонил телефон.

– Нотариальная контора Казаль, добрый вечер,– сказал он по привычке.

– Виктор Казаль?

– Да.

– Это Виржини Клозель. Я вас не отрываю?

– Нет-нет.

Наоборот, ему доставило странное удовлетворение услышать в трубке ее голос.

– Это вы рекомендовали меня мадам Массабо? Послушайте, это очень любезно с вашей стороны, но по правде говоря, вы ведь не имеете ни малейшего понятия о моей компетенции!

Виктор был ошеломлен, у него неприятно защипало в носу.

– Я всего лишь сказал своей клиентке, что знаком с архитектором, вот и все. Мы ведь знакомы, разве не так? Вы совершенно не обязаны с ней встречаться, если у вас слишком много работы.

– Слишком много? Нет, не совсем... Мой заказчик из Бейнака мне отказал.

– Ну, так в чем же дело?

– Ни в чем...

После короткой паузы она заговорила опять:

– Вы, должно быть, считаете меня неблагодарной. Вы понимаете, я не люблю, когда обо мне говорят за спиной, я уже достаточно обожглась на этом...

– Но я здесь ни при чем! – сказал он сухо.

Виктор вежливо попрощался и, разозлившись, повесил трубку. Каждый считает своим долгом прочесть ему нотацию. «Перестань без конца извиняться!» – услышал он отца. Прекрасно, отныне он будет вести себя агрессивно, хватит уже со всеми любезничать! Говоря о Виржини с Сесиль Массабо, он думал сделать как лучше, но, очевидно, его соседка не любит, чтобы ей помогали, и он запомнит это.

Виржини подавленно смотрела на телефон, покусывая колпачок ручки. Что это она так набросилась на Виктора Казаля? Потому что он похож на Пьера? Это было смешно, несправедливо, глупо. Тем не менее, после того как она несколько лет терпела фальшивую благосклонность, ей этого больше не хотелось. Сколько раз Пьер представлял ее как «очень талантливую девушку»? И все это ради того, чтобы присвоить ее успех, а потом и вовсе уничтожить «очень талантливую девушку» в профессиональном плане.

Недовольная собой, она решила проехать до Мальверня, где находились владения Сесиль Массабо. Она хотела посмотреть на дом вечером, чтобы составить о нем решающее впечатление. Она уже представляла, как лучше обыграть большие строения, окружавшие старую ферму, чтобы придать ансамблю совершенно новый вид. Предложение поступило как нельзя, кстати, и ей следовало бы поблагодарить этого милого нотариуса. К чему заставлять других мужчин платить по счетам Пьера? Не лучше ли ей позвонить ему и высказать, что накипело. Но, если она это сделает, Пьер наверняка воспользуется представившейся возможностью, чтобы мучить ее еще больше. Он до сих пор не смирился с их разрывом, и его уязвленная гордость, видимо, заставляла страдать до такой степени, что он стал злодеем.

Если ты боишься его, он это почувствует за версту и никогда не оставит тебя в покое...

А как ей не бояться, когда она читает выписку из банковского счета, когда сидит вечерами в этой ужасной маленькой хибарке, стоящей на отшибе, когда вокруг нет никого – ни семьи, ни друзей? Пьер, по сути, создал вокруг нее вакуум задолго до того, как она приняла решение покинуть его.

Мотор «опеля-корса» с трудом пыхтел на подъеме. Виржини уныло подумала, что ей даже не на что будет починить машину.

Единственный раз Марсьяль проявил заинтересованность, а Бланш, вместо того чтобы быть на седьмом небе от счастья, совсем наоборот, чувствовала себя на грани паники и разговаривала с ним более чем холодно.

– Если захочешь оставить кольцо себе, ювелир починит его без проблем,– добавил он.– А если надо будет, то и растянет!

Он рассеянно подбрасывал кольцо на ладони, растроганно посматривая на Бланш.

– Нет, милый, я не хочу его носить, и я ни за что на свете не расстанусь со своим.

Она посмотрела на обручальное кольцо с бриллиантами, которое никогда не снимала. Подарок, который он сделал ей после возвращения в Рок тридцать лет назад. Одновременно, чтобы заново скрепить их союз и в знак благодарности за то, что Бланш приняла белобрысого малыша, которого он привел с собой.

– Я положу кольцо в шкатулку,– сказала она, протягивая руку.

Бланш отчетливо помнила тот вечер, когда, потеряв надежду, больная от ярости, она раскусила это кольцо клещами. Она думала, что Марсьяль ушел навсегда, и не хотела больше видеть на пальце раздражающий ее символ.

– А ты говорила мне, что потеряла его,– напомнил Марсьяль с любезной улыбкой.

Он вдруг почувствовал к ней что-то вроде нежности. Он вообразил себе, что она хотела увеличить кольцо, не смея признаться, что располнела, и этот наивный поступок его тронул. Разумеется, он даже не догадывался, с какой ненавистью она кромсала золотой ободок, а потом топтала его, прежде чем бросить в корзину со свадебным платьем. Не в помойное ведро, нет, на это она была не способна, она всегда тщательно хранила все, связанное с Марсьялем.

Марсьяль взял ее протянутую руку и поцеловал кончики пальцев. Бланш бросило в дрожь. Она должна была сдержать себя, чтобы не кинуться ему на шею, не прижаться к нему всем телом. Если бы только он мог догадаться, до чего он был нужен ей! С тех пор как она встретила Жана Вильнёва, днем и ночью ее терзал невыносимый страх, но Марсьяль был последним, кому она могла бы довериться. Обманывать его со временем стало привычкой, и она должна была продолжать.

– Что-то давно я не дарил тебе драгоценностей, сделаю тебе сюрприз на день рождения,– добавил он, опять улыбнувшись ей.

На день рождения? Через четыре месяца? А сколько колец и браслетов он передарит за это время своим любовницам? «Ваш муж балует вас!» – почтительно шепнул ей ювелир с площади Либерте, когда она заходила туда в последний раз поменять в часах батарейку. Марсьяль даже не трудился скрывать это! Мог бы поехать в Брив или Перигё ради своих щедрот. Ведь ему и предлога не нужно, если он собирался отсутствовать целый день. И что, интересно, он выберет для нее, если вообще вспомнит о своем обещании,– что-нибудь скромненькое, подходящее женщине зрелого возраста?

Бланш желчно проводила его взглядом, когда он выходил из комнаты, уже погруженный в другие мысли, где для нее, ясное дело, места не находилось. Почему она продолжала его любить так сильно, так неистово?

– Что было в письме Нильса?

Он повернулся и встал, опершись на косяк с озабоченным видом.

– Ничего, о чем тебе хочется узнать.

– То есть?

– Он жалуется на свою судьбу, ты же его знаешь...

Новая ложь, которая пришла спонтанно. На самом деле, прочитай Марсьяль то, что писал его сын, возможно, он и примирился бы с ним. Письмо было адресовано Бланш, но чаще всего в нем встречалось слово «папа». Нильс обожал отца и своих единокровных братьев, но что он на самом деле испытывал к своей второй матери? Бланш сомневалась в его чувствах, но сама прилагала чудовищные усилия, чтобы все видели, как она любит Нильса. Она ли не холила, не баловала, не баюкала его! Стремясь добиться признательности Марсьяля, она вела себя как святая с его ребенком.

– Я уже спрашивал себя, не поддался ли он влиянию Лоры,– отважился предположить Марсьяль.

Ничего, скоро он смягчится. Он сопротивлялся попытке простить Нильса дольше, чем предполагал, но зато это прощение будет для Нильса, в конечном счете, более значительным.

– Не ищи для него извинений,– сказала она нежно,– подумай лучше о Викторе.

Вопреки тому, что думали другие, Бланш в первую очередь заботилась о собственных сыновьях. А Нильс для нее был всего лишь непрошеным чужаком, которого она всегда ненавидела.