Роковая любовь

7

Наступило лето, и Сарлат наводнили туристы. Они толпились у дома Ля Боэси, бегали от часовни Пенитан-Блё к саду Анфё, топтались перед таинственной башней Светильник Мертвых, опускали руки в фонтан Святой Марии, заполняли рыночную площадь Трех Гусей и штурмовали экскурсионное бюро, размещавшееся в Венском особняке. С болтающимися на шее фотоаппаратами, они задирали головы к готическим окнам и галереям времен Возрождения, потрясенные архитектурой города. И днем и ночью проводились экскурсии, поэтому автомобильное движение в старом городе было запрещено на весь туристический сезон.

Покорный судьбе, Виктор часто обедал у родителей на улице Президьяль, а еще чаще у брата, чтобы избежать переполненных шумных ресторанов. Иногда он вообще не обедал, сдвигая встречи с клиентами, и тогда возвращался в Рок довольно рано. Он дважды пытался застать Виржини, но, судя по всему, она редко бывала дома, захваченная строительством у Сесиль Массабо, и он возвращался ни с чем. Виктор умирал от желания увидеть ее, но не хотел ничего ускорять.

В пятницу, во второй половине дня, когда он поднимался по Поперечной улице, чтобы свернуть на Оружейную, где ему предстояло произвести залог недвижимости, он случайно встретил ее.

Виржини сидела на террасе кафе, оживленно беседуя со светловолосым мужчиной лет тридцати. Когда она заметила Виктора, то покинула своего собеседника и подошла к нему.

– Как у вас дела? Я хочу пригласить вас на ужин уже две недели, но прихожу домой неприлично поздно!

– Как идет ваше строительство?

– С небольшими заминками, но это обычное дело. Вот как раз сейчас пытаюсь убедить каменщика отложить свой отпуск.

Она незаметно указала на блондина, потягивающего перье.

– А как Лео?

– О, как сыр в масле катается!

– Тем лучше. Ну ладно, я вас покидаю, надеюсь, что в ближайшие дни мы...

– Приходите ко мне завтра вечером, я ужинаю сейчас очень поздно.

Он сделал это приглашение не раздумывая, по какому-то импульсу, о котором сразу же пожалел. Для человека, который не хотел спешить, он вдруг повел себя торопливо. Из-за блондина?

Отойдя подальше, он бросил взгляд через плечо. Виржини, улыбаясь, продолжала говорить с собеседником. Испытывал ли он ревность к женщине, которую даже не сумел поцеловать? Он вспомнил, что ощутил такое же раздражение перед Пьером Батайе, но Пьер был сугубо неприятным человеком, и, глядя на него, Виктор хотел защитить Виржини. А каменщик, тот не имел ничего угрожающего.

Если дождешься, что кто-то другой завоюет ее, то будешь жалеть...

Виржини ему нравилась, и, тем не менее, он все откладывал момент их свидания. Если бы не случайная встреча на Поперечной, позвонил бы он ей? Или он стал сомневаться в себе из-за Лоры? Во всяком случае, визит Нильса оставил такой горький осадок, что он ни с кем, даже с отцом, о нем не говорил. Она бы в любом случае от тебя ушла, Вик. Рано или поздно... Почему? Потому что находила его малопривлекательным или потому что сама отличалась непостоянством? И почему Нильс считает, что он за несколько месяцев узнал Лору лучше, чем он, Виктор? Разве что Лора делилась с ним чем-то сокровенным... Вероятно, она была невысокого мнения о собственном муже, тогда как сам он считал себя едва ли не образцом для подражания! Что такого он сделал, чтобы быть покинутым в любом случае? Со школьного праздника Лора звонила ему всего один раз, да и то как-то неубедительно, словно она не хотела завоевывать его снова и признавала свое поражение. Рассказал ли ей Нильс о своем путешествии в Рок или даже не счел нужным?

Виктор опять с грустью убедился, что стоит ему подумать о Виржини, как в голову неминуемо лезут мысли о Лоре. Сколько же еще времени он будет терзаться воспоминаниями о ней?

– О, мэтр Казаль, какой приятный сюрприз! Жан Вильнёв перегородил тротуар, остановившись напротив Виктора.

– Ну как, есть ли для меня что-то новенькое? Виктора затопила волна раздражения.

– Если бы что-то было, вас бы сразу известили,– сказал он сухо.

Он сделал агрессивный жест рукой, чтобы освободить себе путь, и поймал на себе удивленный взгляд случайного прохожего.

– Извините, я очень спешу,– неохотно выдавил он и пошел дальше.

Этот тип обладал способностью надоедать ему, хотя он сам не понимал почему. Посчитав этот вопрос несущественным, через двадцать метров он уже не вспоминал о нем.

Максим только что сообщил Марсьялю итоги года, и тот не мог вымолвить ни слова от удивления.

– Браво,– сказал он наконец,– вы оба просто молодцы!

К восхищению старшими сыновьями примешивалась капля зависти. От года к году нотариальная контора увеличивала свой оборот и оставила далеко позади те результаты, которых Марсьяль, будучи очень компетентным, достиг в свое время.

– Ты меня поражаешь,– сказал Максим с улыбкой,– ты единственный, кто не спросил, сколько это во франках! У нас нет ни одного клиента, кто бы переводил в евро так же быстро, как ты.

– Ах, надо же их понимать, потратить миллион на дом – это было более красноречиво, более тщеславно. И еще, ты не застал тех, которые говорили в старых франках. Сто миллионов вместо ста пятидесяти двух тысяч евро – было от чего почувствовать себя богачом!

Бланш поставила на стол фаршированную утиную шею с пюре из свежих яблок.

– А для тебя белое куриное мясо,– объявила она Марсьялю.

Она добавила в блюдо эстрагона и украсила гарнир мелкими овощами, но Марсьяль отодвинул тарелку, протянутую ему.

– Нет уж, спасибо, слишком мало для меня.

Бланш так и осталась стоять с тарелкой в руках, не зная, что делать, и Максим пришел ей на помощь:

– Папа, будь разумным...

– Да не вопрос, я лучше пойду пообедаю где-нибудь. А ты, будь любезен, не разговаривай со мной, как со своими детьми, я еще пока не в том возрасте, когда впадают в маразм.

Эта тирада больше относилась к Бланш, чем к Максиму, и все догадывались об этом. Разобиженная, она унесла тарелку на кухню. А Марсьяль, как ни в чем ни бывало, приступил к фаршированной шее.

– В самом деле, Макс, я горжусь вами. Я оставил вам контору в хорошем состоянии, как мне кажется, но вы превзошли все мои ожидания!

– Мы с Виктором хорошо дополняем один другого и никогда не наступаем друг другу на ноги – вот в чем главный секрет! Он не любит недвижимость, а я не люблю финансы...

Бланш вернулась и села рядом. Вдруг она перебила его и спросила:

– А кто занимается наследством, ты или Виктор?

– Чаще он, но иногда как получится. А что?

– Из любопытства... Вы как-то говорили о Робере Вильнёве, так вообрази, я встретила его племянника в магазине.

– Жана? О, это кошмар для Вика! Я подло бросил своего брата в лапы этого типа, и результат всем известен. Если еще Жан возьмется за финансирование фильма Ника, это будет театр абсурда!

Бланш бросила на сына такой странный взгляд, что Марсьяль от удивления перестал жевать. Он увидел, что она вся напряглась, прежде чем спросить:

– Почему это истинный кошмар? В свое время он был славным парнем, разве не так?

– У тебя плохая память,– возразил Марсьяль строго.– Робер считал его неудачником, лентяем и бестолочью! Вспомни-ка, он не мог удержаться ни на одной работе больше недели. В двадцать пять лет он ничего не умел делать! Мы даже предложили ему работать в саду в Роке как-то летом, но для него и это оказалось не под силу.

– В твоих глазах никто не заслуживает снисхождения,– пробормотала Бланш.

– В моих?

Он никак не ожидал критики со стороны жены и не понимал причины ее настойчивости, поэтому обратился к Максиму:

– А чем он, кстати, занимался эти тридцать лет? Ты что-нибудь знаешь?

– Ничего интересного. Жил в Перигё, в Каоре...

– Однако это не причина, чтобы вы к нему придирались! – раскипятилась Бланш.– Отдайте ему его наследство и оставьте в покое...– В голосе ее послышалась дрожь.– У меня всегда складывается впечатление, что вы осуждаете людей, вмешиваетесь в чужую жизнь,– сказала она более спокойно.

– Но это же наша работа, мама,– ответил Максим.– А то, что мы не должны говорить о ней при тебе, да, здесь ты права.

Марсьяль смотрел на Бланш все более заинтересованно. Какая муха ее укусила? Если в старости она станет желчной брюзгой, то их совместное существование рискует оказаться еще более тяжким, чем он предполагал до сего дня. Бланш доставала его своей нежностью, но сварливой она будет невыносимой.

Являясь прирожденным дипломатом, Максим перевел разговор на другую тему, касающуюся отпусков, и Марсьяль подумал о том, как планирует проводить лето Жюли. Поедет путешествовать с мужем? Навестит детей? Ему не хотелось, чтобы она сожалела о нем, но все-таки надеялся, вопреки самому себе.

Ночные мотыльки и комары подлетали и сгорали в пламени свечей, которые Виктор расставил по углам стола. Было около полуночи, но воздух все еще был теплым, напоенным запахом сухих трав.

– Дом всегда влияет на тех, кто в нем обитает,– уверенно сказала Виржини.– А жить в таком доме, как ваш,– это обязывает.

Видимо, Рок настолько нравился ей, что она говорила о нем возвышенно.

– Жаль, что вы точно не знаете, откуда происходит это название. Очевидно, не от скал, ведь их здесь нет... И вряд ли речь идет об этом высоком холме. Когда смотришь на долину сверху, от другого фасада, просто дух захватывает! Надо было бы нам расположиться поужинать именно там.

– Вы хотите, чтобы Лео скатился к реке? – пошутил Виктор.– Если вы настаиваете, в следующий раз я накрою стол прямо на краю обрыва. При условии, что следующий раз состоится, конечно.

– А почему нет?

Виржини хитро улыбнулась, и он подумал, что настал момент показать себя не таким глупцом, как в прошлый раз. Весь сегодняшний вечер он старательно отводил глаза, чтобы не смотреть очень уж откровенно в вырез ее белой кофточки без рукавов. Но ее загорелая кожа так притягивала его, что он умирал от желания прикоснуться к ней.

Они сидели напротив, и Виктор, протянув руку через стол, накрыл ладонь Виржини своею ладонью.

– Если я скажу вам, что вы мне нравитесь, вы не встанете из-за стола, чтобы уехать домой?

– Ну, это зависит... Так вы скажете или нет?

– Да, конечно...

Кончиками пальцев он гладил ее запястье.

– Вы пережили трудную историю, я тоже,– добавил он вполголоса,– но что касается меня, то я не ищу... утешения.

– Тогда чего же вы ищете? Приключения?

– Тоже нет. Во всяком случае, не с вами.

Карие глаза Виржини при свете свечей казались огромными, она всматривалась в лицо Виктора. Он отпустил руку Виржини, встал и обошел стол. Стоя позади нее, он наклонился и поцеловал ее в затылок, от чего она вздрогнула.

– Я почти влюблен в вас,– прошептал он.

Он не думал о Лоре весь вечер; но вырвавшееся признание неожиданно напомнило о ней. Он желал и любил в течение нескольких лет, только ее, верил, что способен сделать Лору счастливой, и не мог представить, что однажды; ему придется строить свою жизнь без нее. И, тем не менее, то, что он сказал Виржини, было правдой. Он был снова открыт для любви, он был готов пережить это чувство и, может быть, что-то построить из него. Готовясь к ужину, он поймал себя на том, что тихо напевает под нос, чего с ним не было никогда, и он четверть часа потратил на то, чтобы разыскать бокалы из цветного стекла, в которых собирался подавать гаспаччо.

– Виржини, вы останетесь со мной сегодня ночью?

Не ответив, она тоже встала из-за стола, чтобы смотреть ему в лицо.

– Влюблен? Но я не прошу так много!

Она обхватила его рукой за шею, встала на цыпочки и коснулась губами его губ.

– Вы уверены, что от этого не пострадает наша дружба? – шепнула она.

– Это смешно. Я не верю в такую дружбу, я только очень хочу вас.

Сомнения, которые поселились в нем в тот вечер, когда она подарила ему Лео, рассеялись. Он прижал ее к себе и жадно вдохнул аромат духов.

– «Шалимар»?

– Угадали. Вы знаток?

– Скорее любитель.

– Я останусь,– решила она.

Он подождал, пока она погасила свечи, взял ее за руку и повел в дом.

После просмотра, устроенного для телевизионных критиков, продюсер пригласил всех на небольшой фуршет, во время которого Лора откровенно скучала. Ею никто не интересовался, ни в качестве пресс-атташе издательского дома, ни в качестве спутницы Нильса – он и не подумал представить ее как таковую. Около полуночи они все же оказались вдвоем в ресторанчике на бульваре Сен-Мишель, где Нильс решился спросить ее, что она думает о фильме.

– Ты сделал неплохую работу,– уверила она его.– Сценарий слабый, а съемки, напротив, очень хорошие...

Ей хотелось продемонстрировать свое плохое настроение, наказать Нильса за то, что он игнорировал ее, но пару часов назад, в темном зале, она убедилась, что у него есть талант. До этого она и не задавалась этим вопросом, равно как и не проявляла желания посмотреть кассеты с его предыдущими работами. То ли от безразличия, то ли от боязни разочарования? В семье Казаль, пока не разразился адюльтерный скандал, Нильса считали оригиналом, фантазии которого не стоит принимать всерьез.

– Надеюсь, тебе удастся поставить полнометражный фильм,– искренне добавила она.

Последние несколько недель Нильс только и говорил о своем проекте, который наконец-то получил очертания благодаря спонсору, свалившемуся с неба, или, точнее, из Сарлата. Если верить агенту, достаточно одного, участвующего в финансировании, чтобы тут же привлечь всех прочих, так уж заведено в кино.

– Ты устала, Лора?

Он смотрел на нее с нежностью, а она подумала, что выглядит в последнее время неважно, потому что плохо спит, работает без удовольствия и все больше опасается за свое будущее.

– Пойду попрошу счет,– сказал он.

Конечно, счет-то он попросит, только кто будет платить по нему? Гонорара за фильм едва хватило, чтобы заткнуть дыры, и опять Нильс был на мели.

– Давай я заплачу,– предложила она обреченно.

Сколько времени она будет упорно спасать того, кого невозможно спасти? Нильс не был мужчиной ее жизни, и рано или поздно придется принять это. Если жизнь с Виктором казалась ей убийственно скучной, то и с Нильсом она не так много веселилась.

– Няня, должно быть, валится с ног от усталости,– сказал он, глядя на часы.– Пойдем, я сам заплачу, и давай подойдем к стойке, чтобы вызвать такси...

Лора взглянула на него в тот момент, когда он поднимался из-за стола, и нашла его очень привлекательным, таким же, как и в первый день их знакомства, когда она выходила замуж за Виктора. В одной руке Нильс держал кредитную карточку, а другой обнимал ее за талию. Может быть, она все еще влюблена в него... Но зачем-же тогда пыталась снова обольстить бывшего мужа? Да, именно это она делала в день школьного праздника. Чего она добивалась, когда склонила голову на плечо Виктора, там, на скамейке в школьном дворе? Хотела обрести уверенность? Хотела проверить свою власть над ним? И почему она так часто думает о нем? Гораздо чаще, чем тогда, когда они с Нильсом только приехали в Париж.

За окном такси, везущего их домой, тянулась набережная с подсвеченными зданиями. Как же она томилась без этого города! А теперь она и не ходит никуда, не пользуется им, не чувствует себя в нем счастливой. Рано или поздно она признается себе, что сделала плохой выбор. То, что прельстило ее в Нильсе, было эфемерным, а то, что она находила отталкивающим в Викторе, могло бы сделать ее счастливой на долгие годы. Но сейчас дверь, чтобы повернуть назад, была закрыта и жребий брошен.

Воспользовавшись тем, что в субботу нотариальная контора закрывается в шестнадцать часов, Виктор вызвал торговца подержанной мебелью, чтобы сбыть ему часть обстановки. С ностальгической ноткой он спустил с чердака зеркало на ножках и в последний момент решил оставить кресло-качалку, чтобы починить его и установить в комнате Тома. И, напротив, без всякого сожаления он наблюдал затем, как выносят старые кровати из мансарды, а также плетеные стулья и потертые ковры.

– А эта мебель? Вы и в самом деле не хотите ее продавать? – спросил торговец.

Он замер в дверях самой большой комнаты третьего этажа и с интересом рассматривал шкаф в стиле Людовика XV.

– Только со столом и стулом,– настаивал он.– Я дам вам за весь ансамбль хорошую цену.

– То есть? – нерешительно спросил Виктор.

Конечно, он не испытывал недостатка в комнатах для гостей на втором этаже и вряд ли станет использовать по назначению эту комнату, но идея полностью оставить ее без мебели совершенно ему не понравилась.

– Дерево покоробилось, вот трещины,– констатировал торговец, подойдя к шкафу. Видимо, дом не отапливался много лет, не так ли?

– Нет, но ему не давали промерзнуть.

– Три градуса зимой и тридцать под крышей летом! К несчастью, разница температур пагубна для старинной мебели, очень жаль...

Он провел рукой по петлям с видом знатока и открыл дверцы шкафа, чтобы осмотреть его внутри.

– Деревенский Людовик XV тоже имеет своих поклонников. Если его отреставрировать, он будет иметь хороший вид.

Поднявшись на носки, он принялся обследовать полки над отделением для платья.

– А! – победно воскликнул он.– Здесь всегда что-нибудь отыщется, эти полки такие глубокие!

Вытянув руку, он вытащил толстый черный блокнот, перехваченный резинкой, и протянул его Виктору.

– Это ваше! Ну, так что вы решили?

Виктор не ответил, впившись глазами в блокнот. Даже не открывая его, не зная, что там внутри, он был уверен, что его ожидает неприятный сюрприз. Он нервно сдернул резинку, откинул клеенчатую обложку и увидел на первой странице дату: 1970. Страницы были исписаны убористым почерком, он прочел наугад несколько строк.

– Если мы воспользуемся этим же грузовиком,– продолжал торговец,– я не буду с вас брать за транспортировку, и тогда это будет... Ага, тысяча восемьсот евро за все!

В повисшей тишине Виктор продолжал листать блокнот, затаив дыхание и выхватывая глазами отдельные фразы.

– Поверьте, это очень приличные деньги, учитывая стоимость реставрационных работ.

Виктор не слушал его. На висках у него выступили капельки пота, а сердце бешено билось.

– С вами все в порядке? – забеспокоился торговец.

– Нет, нет... Ничего... Это семейные воспоминания.

Должно быть, он побледнел, потому что торговец смотрел на него с возрастающим любопытством.

– Да, иногда такое находится... Знаете, даже деньги, изъятые из обращения много лет назад! Пожилые люди обожают прятать вещи. В таком доме, как ваш, вы могли бы играть в охотника за сокровищами.

На этот раз Виктор в упор посмотрел на торговца.

– Что касается мебели,– сказал он, разделяя слова,– я не могу принять решение сейчас, я должен поговорить об этом с братьями. Если они согласятся, я с вами свяжусь.

Он резко захлопнул блокнот и отвернулся, крепко сжимая его в руке. Ему стоило больших усилий дождаться отъезда этого человека, не слишком выказывая нетерпение, но, едва грузовик скрылся за поворотом аллеи, он поспешил на кухню. Это было то место в доме, где он чувствовал себя лучше всего, защищеннее всего, а он знал, что защищенность будет ему необходима, заранее холодея от предстоящего испытания.

Виктор бросил блокнот на стол, не решаясь немедленно столкнуться с правдой, которую предчувствовал. Он раздумывал несколько секунд, а потом дотянулся до телефона и набрал номер Максима, но автоответчик сообщил, что семьи Казаль нет дома. Он мог бы позвонить Максиму на мобильный, но не хотел портить ему вечер. Скорее всего, он с Кати и детьми был в ресторане, как обычно по субботам, и лучше было оставить его в покое. В конце концов, никакой срочности нет, готовая обрушиться на них катастрофа опоздала на тридцать лет, так что один день ничего не менял.

Он сидел на табурете, обхватив голову руками, потом встал и налил себе стакан кагора. Был ли у него выбор отнести блокнот туда, где его нашел торговец? Запереть шкаф на два оборота, выбросить ключ в реку и больше никогда об этом не думать? Почему нет?

Потому что теперь ты знаешь.

Его опыт работы с документами, включая самые лаконичные и самые непонятные, позволял ему составлять свое мнение о них, даже если у него не было времени прочитать документы целиком. Поэтому фразы, выхваченные им наугад, не оставляли ему ни малейшего сомнения.

Выпив несколько глотков вина, он снова сел за стол, придвинул блокнот и через силу раскрыл его наугад.

«Марсьяль обязательно вернется, теперь это вопрос времени, и тогда посмотрим, чья возьмет»,— невыразительно прочитал он.

Наступающий день осветлил небо и начал вычерчивать китайские тени высоких деревьев. После ночного дождя от земли пахло сыростью. Стоя на пороге кухни, Виктор потянулся, чтобы размять затекшие мышцы плеч и шеи. Он чувствовал себя опустошенным и подавленным. За бутылкой кагора последовал полный кофейник, а из переполненной пепельницы вываливались окурки.

Он сошел вниз на три ступеньки и прошелся по гравию. Как ему рассказать обо всем этом? И кому? Разумеется, прежде Максиму, но Нильса-то это касается больше, чем их!

Когда он вспомнил, как обошелся с Нильсом во время его неожиданного появления в Роке месяц назад, его охватило жгучее чувство вины. Сейчас он готов был простить брату что угодно.

Виктор обернулся и посмотрел на дом. Сколько же страданий должна была вынести мать, чтобы дойти до такого? Добрую часть ночи он пытался собрать воедино свои воспоминания. Записи, сделанные, в черном блокноте, соответствовали периоду тридцатилетней давности. Стало быть, в 1970 году ему было шесть лет, Максиму восемь, и, очевидно, они не слишком много понимали в ее горе. Этот блокнот, судя по всему, был ее единственной отдушиной, в нем она изливала свою боль, исписывая страницы тяжелыми откровениями, где были смешаны гнев, отчаяние и. ненависть. Отсутствие Марсьяля пожирало ее, неумолимо разрушало. Хотя он покинул их. мать ради другой, она продолжала испытывать к мужу безмерное обожание, которое убивало ее, сжигало на медленном огне. Даже любовь к детям не могла развеять ее горе. Знать, что Марсьяль счастлив вдали от нее,– это было страшной пыткой, беспрестанно буравившей ее тело и душу. С помощью кусачек она разрезала свое обручальное кольцо и бросила его в корзину с подвенечным платьем, но этот отчаянный жест не принес ей ни малейшего облегчения. Впрочем, она собиралась сжечь и свадебное платье в камине гостиной, но лишь боязнь пожара в доме, где на втором этаже спали ее сыновья, остановила ее.

Она ни разу не видела Анеке, но создала довольно точный ее образ, предполагая, что Анеке очень красивая, светловолосая, экзотичная, и возненавидела это существо всей душой. Пережевывая свою горечь, она отравлялась ею. Ежедневно, уложив сыновей спать, она яростно писала. Сначала это была школьная тетрадь, в которой она не могла выразить ничего, кроме своего безумного отказа. Нет, она не принимает уход Марсьяля, нет, она не может вынести, что он предпочел ей другую, нет, она не смирится никогда. Тетрадь, на которой отсутствовала дата, выдавала ужас первых дней, когда она оказалась одна,– мать отказывалась принять свою судьбу и только повторяла до бесконечности это «нет».

Черный блокнот появился позже. Он доказывал, что у матери было время для размышлений. В семидесятом году родился Нильс, и безмерное счастье Марсьяля выплескивалось во время визитов в Рок. Радость человека, у которого все так безоблачно, а он даже не пытался скрыть это, была невыносима для нее. И когда отец объявил сыновьям, что скоро познакомит их с «маленьким братиком», она рассвирепела. Мысль о том, что ее сыновья увидят шведку и внебрачного ребенка, сводила ее с ума. О, она прекрасно понимала, насколько тяжела атмосфера Рока, но не хотела, чтобы ее мальчики веселились в другом месте. Ведь, по сути, кроме них, у нее не было ничего, только этот ужасный дом, в котором она ощущала себя пленницей.

Продолжение было логичным и неотвратимым. Мать не видела никакого другого выхода, она должна была уничтожить шведку, убрать ее, как было написано в блокноте. И после этого – она была абсолютно уверена – все вернется на круги своя. Оставшись один, Марсьяль окажется уязвимым, он будет нуждаться в утешении, а совсем еще маленькому ребенку понадобится кто-то для воспитания.

Каждый вечер, словно в горячке, она перечисляла в блокноте все возможные способы достижения цели. Если ей претило воспользоваться ножом, то был еще револьвер Марсьяля, который тот оставил ей перед уходом, но она не знала, сумеет ли справиться с оружием.

Ведение дневника, должно быть, возбуждало ее, доставляя нечто вроде извращенного удовольствия. Чтобы не быть застигнутой врасплох, она ждала, пока мальчики заснут, и только тогда поднималась на третий этаж в самую большую мансардную комнату. Там она вся предавалась убийственным фантазиям. Воображая сцену мести и особенно встречу после долгой разлуки, она, кажется, вовсе не задумывалась об аморальности предстоящего. Обрести вновь Марсьяля – было целью, для достижения которой все средства хороши. Она заранее отпустила себе все грехи. Поправляя одеяла сыновьям, она обещала себе, что их отец скоро вернется. Потом она шла на кухню испечь пирог на завтра, откладывая момент, когда, крадучись, отправится на третий этаж, раскроет блокнот в черной клеенчатой обложке и продолжит свою писанину. Часы, проведенные за маленьким столиком в стиле Людовика XV, стали смыслом ее жизни, и ни жара, ни холод, царящие в мансарде, не могли ей помешать.

Первый раз она приехала в Каор и припарковала машину в нескольких метрах от дома, где Марсьяль предавался безумной страсти. Уставившись в фасад дома, она размышляла. В тот день она не решилась сделать шаг, но, пока ждала, заметила Марсьяля, спешащего по тротуару домой. Его цветущий вид, его радостная улыбка влюбленного мужчины породили в ней новую волну ненависти. В тот день она вернулась ни с чем, но исполнилась решимости довести дело до конца.

Вторая поездка в Каор была удачной. Она написала это без упрека и сожаления, твердым почерком. Ей помог случай. В десять часов утра Анеке была одна, как мать и предвидела, если не считать мальчугана, который едва мог ходить, еще не говорил и послушно играл в манеже посреди гостиной.

Мать не доверила блокноту все подробности, кроме той, что потаскуха как раз мыла окна. Вероятно, Анеке отказалась ссориться с женой Марсьяля, не зная, что ей сказать, и хотела прекратить разговор. Демонстрируя свое безразличие, она влезла на стремянку и снова взялась за тряпку. Револьвер, лежавший в сумочке наготове, сразу оказался бесполезным. Достаточно было простого толчка, и Анеке, оставив в руке убийцы платок, до того небрежно завязанный на плечах, полетела вниз.

Удостоила ли их мать хотя бы единственным взглядом ребенка, прежде чем выйти из комнаты? Об этом она не писала, но зато отметила другое: в момент, когда она покидала дом, она некстати столкнулась с этим типом.

Последняя страница одновременно выражала и ее триумф, и ее беспокойство. Марсьяль обязательно вернется с отвратительным малышом. Этот малыш слишком мал, чтобы помнить о случившемся, и он не может стать неудобным свидетелем, но ей следует принять его со всей привязанностью. И потом, всю свою жизнь, она будет приговорена терпеть его. Убеждать всех, и Марсьяля первого, что она любит его. Как будто это можно вообразить! Нет, он никогда не станет ее третьим сыном, но она чувствовала себя способной сыграть эту роль, это была та цена, которую она заплатит за то, что ее муж вернется и останется с ней. Ее передергивало от отвращения, когда она представляла, как будет играть любящую приемную мать, но она сумеет, она в этом не сомневалась, пусть даже ненавидеть малыша придется молча.

На этом записи в черном блокноте обрывались.

О том, что не было написано, Виктор читал между строк. Три раза подряд он перечитывал блокнот от корки до корки. Ужаснувшийся, негодующий, удрученный. В некоторых местах, ослепленный слезами, он вынужден был водить по бумаге пальцем.

Запрокинув голову, он пытался разглядеть то самое окно на третьем этаже, но крыша была слишком высока. Вычерченный на фоне молочного неба элегантный фасад словно насмехался над ним. За этими стенами их мать стала безумной, задумав, а потом и осуществив преступление, которое невозможно простить. Теперь, по прошествии многих лет, это безумие, слепыми свидетелями которого были они с Максом, вызывало отвращение. Будучи детьми, они видели мать такой нежной, хотя и убитой горем, и это вызывало восхищение. В его памяти сохранилось, как мать рассказала им о драме, постигшей отца. Она превосходно сыграла сострадание и попросила их, затаив истинные чувства, принять этого бедного крошку. Появление в доме Нильса было пережито ими как счастливое событие.

В то время Бланш Казаль вызывала всеобщее восхищение. Чуткая и внимательная, она вела себя с мужем как с выздоравливающим, а ребенка она взяла под свое крыло. И, в конечном счете, ее показное благородство было не чем иным, как средством, с помощью которого она накрепко привязала к себе Марсьяля, хотя для него возвращение в лоно семьи означало похоронный звон по свободе. Убитый горем, он перенес свою любовь на Нильса, которого Бланш все больше прибирала к рукам. За маской сострадания она держала мальчишку у собственной юбки, делая из него мокрую курицу.

Чего Виктор не знал – и особенно не хотел знать,– привязалась ли она с годами к Нильсу или все так же продолжала его ненавидеть. Нильс был живым доказательством того, что Анеке существовала, что этот период жизни невозможно было забыть. Кроме того, он был тем, кто все видел. Слишком маленьким, чтобы помнить, но уверенности нет...

Виктор был на пределе сил и дрожал. День разгорался, и он имел право позвонить брату с просьбой о помощи, после того как в одиночку нес этот непосильный груз всю ночь.

Он вернулся в дом, закрыл за собой дверь кухни и взял телефон. Максим вставал рано даже в выходные дни, но все-же ответил заспанным голосом.

– Это я, Макс...

Он говорил после долгих часов ошеломляющей тишины, и на глаза его навернулись слезы.

– Тебе надо приехать ко мне...

– Прямо сейчас? Что случилось?

– Скажу, когда будешь здесь.

После паузы брат встревожено спросил:

– У тебя проблема, Вик?

– Эта проблема у нас обоих. И не только у нас. Приезжай, пожалуйста...

Ком в горле приглушил его голос, и, повесив трубку, он разрыдался.

В кои-то веки Виржини решила понежиться в постели. Она никогда не закрывала шторы в своей спальне, выходящей на восток, и лучи восходящего солнца играли на одеяле.

Виржини лежала ничком, скрестив руки под головой, и размышляла. Проснувшись три дня назад рядом с Виктором, она испытала странное чувство. Что-то похожее на желание так и остаться у него в руках. Даже спящий, он внушал доверие.

Виржини потянулась и улыбнулась. Внушал доверие? А ведь недавно она уверяла себя, что ни один мужчина не будет больше покровительствовать ей! Она не нуждалась в том, чтобы о ней заботились. Спасибо Пьеру – он показал пределы такого рода отношений. Но Виктор даже близко не походил на Пьера, и она спрашивала себя, как она могла сравнивать их. Даже манера заниматься любовью была у них абсолютно разной. Внимательный, терпеливый, нежный, Виктор управлял собой до самого конца. Его чувственность была чувственностью опытного мужчины, завоевавшего немало сердец. В противоположность Пьеру, он не навязывал свои предпочтения и казался озабоченным лишь тем, чтобы доставить удовольствие своей партнерше. Перед тем как заснуть, он спустился за водой для нее, с улыбкой смотрел, как она пьет, а потом спросил, на который час завести будильник. Она обожала его улыбку, от которой под шрамом на щеке появлялась ямочка. Ей нравились его руки, его кожа, его мягкий низкий голос и врожденная приветливость. Когда она уезжала после завтрака, Виктор стоял на аллее и смотрел, как удаляется ее машина.

Что он делал сегодня? Занимался обустройством Рока? Этот дом очень ему подходил, она и представить не могла его в других интерьерах и завидовала тому, что он живет там. Тем более что это было родовое гнездо, где он мог найти воспоминания детства и свои корни. Интересно, каким мальчишкой он был?

Эк тебя, милая, занесло...

Она снова улыбнулась и взялась за телефон. Виктор попросил позвонить, если у нее появится желание, и желание появилось.

Виктор снял трубку после первого же гудка, и она услышала угрюмое «алло».

– Добрый день! Надеюсь, я не разбудила тебя?

– Нет... Вовсе нет...

Его голос звучал хрипло, без воодушевления, и он ничего больше не сказал.

– Я тебя потревожила?

– Нет.

После нового молчания Виржини начала беспокоиться.

– Я хотела узнать, не свободен ли ты сегодня в обед?

– Нет, я не смогу, мне очень жаль.

Он казался очень взвинченным, рассеянным, чувствующим себя неуютно. Возможно, он был не один?

– Послушай, Виржини, очень долго объяснять, но... Могу я тебе перезвонить позже? В конце дня или завтра...

Его холодность обидела ее, и она сухо произнесла:

– Как тебе угодно. Пока!

Повесив трубку, она закусила губу от злости. Стоило ли так заводиться сполоборота? Они всего-навсего провели вместе ночь, замечательную, надо сказать, ночь, и это все. В их возрасте секс ни к чему не обязывает. Уже было – с Пьером она допустила такую же ошибку.

– К черту Пьера! – вслух сказала она.

Неисправимая... Она опять норовила добавить чувство, убедить себя, что речь идет о любви, но она ошибалась и знала об этом. Виктор вовсе не собирался усложнять свою жизнь! Как и все мужчины, его «я почти влюблен в вас» означало в переводе на прозаический язык «я хочу вас». А потом – спасибо и до свидания.

Валяться в кровати уже не представляло никакого интереса. Виржини раздраженно откинула простыню. Воскресенье или нет, а она пойдет на строительство к Сесиль Массабо, вместо того чтобы глупо мечтать о невозможном.

Сидя лицом к лицу, Виктор и Максим старались не смотреть друг на друга. Было около полудня, но время больше не имело для них значения. Единственный главный вопрос, на который они не могли найти ответ,– это что они скажут и кому.

– Нильс не сможет выслушать это! – предположил Виктор.

Он не считал больше брата соперником, а видел его неуравновешенным, ранимым человеком, который как никто другой, имел веские причины ощущать себя неуютно; его нельзя было добивать.

– Но он имеет право знать,– пробормотал Максим.

– Согласен, но кто возьмет на себя труд донести до него правду? Ты?

– Папа.

– Нет! Мы не можем просить его убить Нильса в упор!

Вот в чем проблема! Их мать убила Анеке у Нильса на глазах. Помнит он об этом или нет, но эта картина запечатлелась в его подсознании навсегда. Он не говорил еще и, возможно, не понял ту сцену, которая разворачивалась перед ним; но что же он ощутил, когда его передали в руки Бланш?

– Мне кажется, нам надо еще подумать, Вик...

Между ними на кухонном столе лежал открытый черный блокнот. Максим протянул руку, закрыл его и придвинул к себе.

– Я отнесу его в контору и положу в сейф,– решил он.

– Сначала запечатай его в конверт!

Максим пребывал в нерешительности, а потом снова подвинул блокнот к брату.

– Нет, лучше сохранить его здесь. Если кто-то прочтет это... Клерк или кто-то еще.

– Здесь? Да здесь все на виду! И хочу тебе напомнить, что у меня были непрошеные гости, Макс!

Исчезнувший платок и перерытый сундук оставались загадкой. Могла ли Бланш быть ночным бродягой; проникшим в Рок? Виктор отдал ей обручальное кольцо и тем самым откровенно напомнил, что: следы ее безумия все еще остаются. Он не понимал,– почему она не уничтожила их, и как она могла забыть, свой блокнот? Упущение? Болезненное желание оставить доказательство?

– Забери это к себе,– взмолился Виктор.

– Ты шутишь? Кати не должна прочесть это!

– Ты ничего ей не расскажешь?

– Даже не знаю... Во всяком случае, не сейчас. И без этих отвратительных подробностей...

Максим также прочел исповедь матери несколько раз, прежде чем вновь поднял голову. За это время Виктор принял душ и оделся, даже ответил на телефонный звонок Виржини, хотя был не в состоянии сказать ей ни одной связной фразы.

– Вик, мы должны сегодня быть на ужине у родителей,– вдруг вспомнил Максим.

Они подавленно смотрели друг на друга.

– Нет, это невозможно,– наконец вздохнул Виктор.

Оказаться сейчас перед матерью было выше его сил.

– Что же мы придумаем? Не явиться сразу обоим! А я тебя предупреждаю, что один не пойду...

– Мы ходим по кругу, Макс. С какой бы стороны мы ни брались за эту проблему, прежде нужно поговорить с папой.

– Сегодня?

– Ну, не знаю...

– Мы искорежим остаток его жизни! Вот что произойдет, если мы поторопимся.

Он с силой ударил кулаком по черному блокноту, так что Виктор вздрогнул от неожиданности.

– Эта штука хуже, чем граната с вынутой чекой! Если мы обнародуем ее невесть как и невесть где, мы разрушим все! Когда папа узнает правду, что, по-твоему, он сделает? Убьет маму? Пустит себе пулю в голову? Как ты представляешь себе его дальнейшее существование?

– Возможно, это будет первым глотком кислорода за тридцать лет!

Виктор тотчас же пожалел, что сказал это, и даже более того – что подумал об этом. Они замолчали, пытаясь догадаться, о чем думает каждый из них.

– Ответственность слишком велика,– сказал наконец Виктор.– Ты прав, Нильс имеет право знать, а потом мы примем решение все вместе, втроем.

Пока и тот и другой тщательно избегали выносить какое-либо суждение о матери.

– Но как она могла...– начал Макс.

– Из-за любви, это совершенно очевидно! Преступление на почве ревности, она не первая.

– При этом идеальное преступление.

Они снова обменялись взглядами, потрясенные тяжестью того, что с ними произошло. В какой хаос будут ввергнуты их жизни, если они допустят малейший промах? Принесет ли им хоть какую-нибудь пользу привычка управлять сложными семейными ситуациями, разрешать конфликты и обнаруживать давно похороненные тайны? Как этот профессиональный опыт, научивший их сохранять спокойствие и давать добрые советы в любых обстоятельствах, сможет проявиться перед лицом их личной драмы?

– По крайней мере, с точки зрения законности... Не окончив свою фразу, Максим обреченно пожал плечами, а Виктор закончил за него:

– Существует срок давности, я знаю! Дело совести для нас, не так ли? А если бы это не был такой случай, ты сделал бы заявление о преступлении?

– Нет! Нет, не думаю...

Однако сказал он это неуверенно. Виктор заметил, что брат был рассержен, в то время как сам он чувствовал упадок сил и моральное опустошение.

– Не могу поверить, что мама была человеком таких пылких страстей, такой экзальтированной,– добавил Макс – До сих пор я считал ее самой мягкой из женщин, готов руку дать на отсечение!

Она всегда была нежной по отношению к ним, а с Нильсом – гораздо более нежной. В свете признаний из ее черного блокнота эта чрезмерность внезапно приобрела смысл гнусной извращенности. Может быть, она хотела с помощью вседозволенности уничтожить ребенка соперницы? Сделать его таким ранимым, что понадобился психоаналитик? Видимое предпочтение, которое отдавал Нильсу Марсьяль, должно быть, делало ее безумной от ярости. Или короче – просто безумной. Но не была ли она такой еще раньше?

– Я позвоню Нильсу,– решил Виктор.– Он сможет приехать уже к вечеру, и у нас будет немного времени.

– Что ты предполагаешь ему сказать? Не удивлюсь, если он попадет в аварию по дороге!

– Найду предлог!

– Хочешь, я пока откажусь от приглашения к родителям?

– Да, спасибо.

Еще до того, как они стали работать вместе, они научились распределять задачи, а затем эта привычка помогла им спонтанно определить соответствующие сферы деятельности. Между собой им достаточно было обменяться словом или взглядом.

– Я сейчас поеду домой и вернусь вечером. А ты должен за это время поспать, на тебя смотреть страшно.

Бессонная ночь давала о себе знать, однако Виктор не имел ни малейшего намерения пойти прилечь. Он проводил Максима до машины и стоял рядом с ней, пока тот заводил мотор. Ему хотелось бы удержать брата, чтобы не оставаться в одиночестве, но он лишь украдкой сжал его плечо.

Солнце скрылось за черной тучей, предвещавшей грозу. Возвращаясь к дому, он остановился, чтобы снова взглянуть на фасад. Теперь он знал причины недомогания, которое чувствовал здесь в первый день, в первую ночь. В Роке его мать претерпевала ежедневную голгофу, которая привела ее к самому худшему. Что-то в ее поведении они должны были заметить, когда были детьми. А может быть, лучше остаться в неведении?

Нильс съехал с автострады А20 в Суйяке. Ему оставалось около тридцати километров, половина из них проходила вдоль Дордони. Дорога была ему настолько знакома, что он не обращал внимания на пейзаж и ехал, как обычно, быстро. Наконец он отдалился от берега и сбавил ход, чтобы свернуть на маленькую дорогу в направлении к Карлю.

Если бы ему посчастливилось осуществить свой проект, он знал, на какой натуре нужно снимать. Многие режиссеры выбирали Перигор, и в кино уже примелькались средневековые улочки Сарлата и окрестные замки, например Бейнак, в котором снималось продолжение «Пришельцев». Но Нильс здесь вырос, он знал эти места как никто другой, включая несколько жемчужин, не попавших в реестр исторических памятников. При определении натуры он разве что может затрудниться с выбором.

Сейчас, когда его проект приобретал очертания, к нему вернулся весь его прежний энтузиазм. Он наконец поймал удачу за хвост, его мечта стала реальной, после того как долго была химерой. Финансовая сторона продвигалась, сценарий был поручен превосходному автору, и он уже подумывал об актерах.

Погрузившись в свои мысли, Нильс едва не пропустил поворот на Пратс и свернул в последний момент. Неужели ему и в самом деле дадут возможность доказать, что он не лишен таланта? Что он отнюдь не неудачник и сумасброд? Глядя на братьев и отца, он испытывал громадную потребность жить по-другому – не как «бедный Нильс», каким его считали годы и годы, и не как «этот мерзавец Нильс», с тех пор, как он жил с Лорой. В другой профессии он, возможно, достиг бы успеха гораздо раньше, но кино было сродни лотерее, в которой выигравших счастливчиков можно было пересчитать по пальцам одной руки. Понятно, когда речь идет о значительной сумме, найдется не много охотников делать вложения в неизвестное имя. Однако достаточно было первого добровольца (господина Вильнёва Нильс еще не видел), как спонсоры стали объявляться один за другим. Возможно, эта поддержка, пришедшая из Сарлата,– подарок судьбы? Даже у отца Нильс никогда не смел просить денег на такое непредсказуемое дело, как кино.

Нильс подъехал к массивным воротам Рока и остановил машину. В прошлый раз, приехав ночью, он многого не разглядел, а сейчас, в лучах заходящего солнца, поместье казалось ему еще более прекрасным, чем в воспоминаниях детства. Должно быть, прошел дождь, потому что на листьях деревьев висели капли воды. Здесь тоже можно было снять романтические сцены, но, увы – Виктор никогда не даст ему разрешения. А жаль...

Нильс медленно ехал по аллее. Виктор говорил с ним по телефону уклончиво, однако Нильс выехал безотлагательно. Что ожидало его? Он нервничал от любопытства и беспокойства. Нильс достаточно хорошо знал своего брата, чтобы по голосу отгадать, какие чувства им владеют. Виктор звонил в полном смятении, и Нильс не понимал, что требовалось от него лично.

Он остановил машину в том месте, где аллея поворачивала на восток. Еще сто метров, и покажется фасад Рока, сверкающий камнем цвета светлой охры. Это чудное строение Нильс всегда предпочитал дому на Президьяль. Он бы с удовольствием купил его у отца – только, во-первых, он не сэкономил и трех су, а во-вторых, ему никто этого и не предлагал, да и вообще, он жил в Париже. До адюльтера с Лорой, может быть, достаточно было бы намекнуть отцу, до какой степени он любит Рок, чтобы тот сохранил поместье. Конечно, Виктор оформил сделку как положено. Впрочем, кроме Нильса, все Казели весьма уважительно относились к нормам и правилам, что для нотариусов было само собой разумеющимся!

Удивившись, что он чувствует в себе столько горечи, Нильс неспешно тронулся с места. Ему не за что упрекнуть Виктора, даже за то, что он выставил его за дверь. А сам он разве не сделал бы так, очутившись на его месте? «Сматывайся» – вот и все, чем ограничился его брат, выражение более чем сдержанное для обманутого мужа. Нильс не мог смириться с тем, что Виктор его отбросил, Максим попросту не замечал, а отец осуждал. Вернее, отец избегал любых контактов с ним – ни одной новости за пять месяцев. Наверное, он ожидал, что Виктор должен простить его первым.

Поставив свою машину под одной из голубятен, он выбрался из нее и почувствовал, как у него затекло тело. Он проехал весь путь без остановки, торопясь добраться, но сейчас не спешил идти в дом, мучимый вопросами, задавать которые на автостраде он избегал. Что именно от него понадобилось Виктору? Не случилось ли чего-нибудь с кем-то из членов семьи?

– Ты, наверное, мчался, как сумасшедший, да? – раздался позади голос брата.

Вероятно, он возвращался после прогулки, потому что джинсы внизу и мокасины были мокрыми. Рядом с ним, вывалив язык, резвился черный пес.

– Ты сам мне сказал, чтобы я торопился...

С потухшими глазами и усталым видом Виктор подошел к нему, неуверенно улыбаясь.

– Сейчас подъедет Макс,– объявил он.– Пока мы его ждем, можешь выпить...

– Макс? Зачем? Это что, семейный совет?

Перейдя в оборону, Нильс внимательно изучил лицо брата и нашел его выражение странным, не поддающимся расшифровке.

– Заходи в дом,– вздохнул Виктор.

Нильс почувствовал руку брата, взявшего его за плечо. Этот добрый жест потряс его до такой степени, что он даже стал запинаться, пока они шли.

– Но что такое... Если ты меня... Скажи же, наконец, что происходит?

– Нет, без Макса я тебе ничего не скажу. Сначала пойдем выпьем, тебе это понадобится.

Виктор отпустил его плечо только в кухне и пошел за бутылкой виски. Он налил два стакана и выставил на стол вазочку со льдом.

– Начнем с того, Нильс, что все же есть вещи, касающиеся только нас с тобой.

– Я тебя слушаю.

– Я решил подвести черту под прошлым. В настоящее время я уже вылечился от Лоры, а ты... Ты по-прежнему остаешься моим младшим братом, и с этим ничего не поделаешь.

На этот раз Нильс долго молчал, а потом пробормотал:

– Это что, так серьезно?

– Что?

– Остальное. То, о чем ты не хочешь говорить без Макса.

– Да.

– Серьезно до такой степени, что ты готов со мной помириться?

– Как тебе сказать... Во всяком случае, хороший предлог, чтобы это сделать.

– Но ты все-же обижаешься на меня?

– Нет...

Нильс был ошеломлен. Он ничего не понимал. Неожиданное великодушие плохо сочеталось с характером Виктора, который всегда отличался цельностью. Пока он собирался задать следующий вопрос, дверь открылась, и с усталым видом вошел Максим. Судя по всему, он тоже не был обижен на Нильса, поскольку дружелюбно сказал ему:

– Привет! Доехал нормально?

Взъерошив волосы Нильсу, он плюхнулся на табурет. Виктор принес еще один стакан и, не спрашивая, налил виски, а потом уселся рядом. Нильс переводил взгляд с одного на другого, чувствуя, как в нем крепнет тревога.

– Так что же происходит? – потерял он терпение.

Он не находил объяснения любезности братьев и одновременно их значительности.

В последний раз, когда он звонил Максиму, тот смешал его с грязью.

– У нас очень серьезные неприятности, у всех троих,– спокойно ответил Виктор.– Что требует, как ты называешь, семейного совета. Позавчера я совершенно случайно узнал кое-что... ужасное.

– Что же?

– Сейчас скажу... Поскольку тебя это касается еще больше, чем нас, а вернее, это касается твоей матери. И нашей...

– Моей матери? – обалдело повторил Нильс.

– Да, Нильс, ее смерти.

Пытаясь справиться с собой, Виктор обернулся за поддержкой к Максиму.

– Видишь ли, обстоятельства ее гибели несколько иные, чем мы знали ранее,– прибавил он.

Виктор выдержал паузу, чтобы дать Нильсу время сосредоточиться. От того, как представить драму, зависит сила его реакции.

– Не знаю, что ты помнишь об этом, Нильс.

Нильс ожидал объяснений, но никак не вопросов, и проворчал:

– Я ничего не помню!

Он и предположить не мог, что братья призовут его, чтобы поговорить о его матери. Ведь они ее даже не знали! Что же до него, несмотря на навязчивые мысли о ней, он практически ничего не мог вспомнить.

– Разве она не упала со стремянки? – спросил он.

– Да, но не сама.

– Как это не сама? Господи, Виктор, ну выкладывай же! Я ни слова не понимаю из того, что ты говоришь.

– Мама ужасно ее ревновала. Просто с ума сходила от ревности. При этом она до безумия любила папу. И была готова на что угодно. Здесь, в Роке, она стала одержимой, она не могла больше думать ни о чем другом, она просто помешалась... И однажды она перешла к действиям.

Повисла тишина, и задержавший дыхание Нильс смог наконец вздохнуть. Он замотал головой, словно хотел отогнать назойливое насекомое.

– Виктор...– В его голосе послышалась паника. Рядом с ним молча ерзал на табурете Максим.

– Она приехала к вам в Каор. Она хотела поговорить с твоей матерью или... Короче, это она...

Виктор хотел смягчить правду и, подбирая слова, спохватился, но нашел в себе силы честно закончить:

– Она вытолкнула ее из окна.

Последние слова произвели на Нильса действие, подобное разряду электричества.

– Нет! – закричал он, вскакивая с места. Мертвенно побледнев, он переводил блуждающий взор с Виктора на Максима.

– Кто вам сказал это? Кто? Папа?

– Нет, он пока ничего не знает.

– А ты? – Он схватил Виктора за ворот рубашки и начал трясти.– Ты-то откуда узнал это? Что за глупости? Неужели ты хочешь, чтобы я поверил, что Бланш убила ее? Ты издеваешься надо мной!

Он собирался ударить Виктора, но Максим, вскочив, оттащил его.

– Я запрещаю тебе говорить о моей матери! – орал Нильс, отбиваясь.– Ты придумал это, чтобы отомстить мне? Мерзавец, грязный ублюдок!

– Перестань, перестань,– увещевал его Максим. Ему удалось оттащить Нильса на середину кухни, подальше от Виктора.

– Я ничего не могу поделать, Нильс... Виктор обреченно махнул рукой.

– Сначала нам надо было поговорить с тобой,– тихо сказал он.

Его рубашка была порвана до самого ремня, но он, казалось, не замечал этого. Внезапно Нильс перестал биться в руках старшего брата.

– Это правда? Бланш ее... убила?

Произнесенное вслух слово казалось таким отвратительным, что Виктор, не выдержав, опустил глаза. Гнетущая тишина повисла между ними. Конечно, Нильс никогда больше не назовет мамой ту женщину, которая его воспитала.

– Но как? Скажи мне, как?

Виктор взглянул на Максима. Они заранее решили, что черный блокнот не должен попасть в руки Нильса. Некоторые фразы лишь добавили бы ему отравы, например те, в которых Бланш говорит об отвратительном малыше или о приемыше, которого она будет молча ненавидеть... Лучше уж рассказать ему, как бы тяжело это ни было, чем дать прочитать чудовищные записи.

– Она толкнула твою мать, и та выпала во двор. Вы жили на четвертом этаже. А потом она убежала. В руке у нее остался платок, который...

Нильс испустил глухой вопль и, обхватив голову руками, упал у ног Максима. Виктор подбежал к нему, опустился на колени и обнял за плечи.

– Успокойся. Это произошло так давно, это...

– На платке были лошади,– прошептал Нильс Я их очень хорошо помню.

Виктор отшатнулся назад. Он всём сердцем надеялся, что брат ничего не видел – ни Анеке, падающую в пустоту, ни Бланш, совершившую преступление.

Нильс по-прежнему был мертвенно-бледен, казалось, он вот-вот лишится чувств.

– Пойдем,– произнес Виктор, помогая ему подняться.– Давай сядем в гостиной...

Нильса надо было разместить на чем-то удобном, если он вдруг потеряет сознание. Эта перспектива не удивляла Виктора, потому что младший брат всегда был слабого здоровья, и с тех пор ничего не изменилось. В далекие школьные годы, когда случалось, что он приходил домой с синяком под глазом или с разбитыми коленками, надо было скорее нести пузырек с нашатырем, пока тот не брякнулся в обморок.

Виктор посадил Нильса в одно из старых глубоких кресел рыжеватой кожи, которые отец купил более сорока лет назад и не хотел с ними расставаться.

– Бланш... Бланш...– повторял Нильс, как заведенный. Он напоминал получившего сильный удар боксера. Затем он неловко вцепился в запястье Виктора, сидящего рядом с ним. – Ты скажешь правду папе?

– Не знаю...

– Нет, скажешь, обязательно! Из-за этой шлюхи, этой гнусной твари!..

Он повернулся к Максиму, который следил за ними, сидя в стороне.

– Да, конечно, это ваша мать... Но ведь папа никогда не любил ее. Вы ведь знаете об этом, разве нет?

– Сначала,– пробормотал Максим,– он должен был...

– А как же иначе? Она ведь слащавая зануда и святоша!

– Прекрати! – процедил Виктор сквозь зубы.

– Он говорил мне, сам признался, что женился не по любви! А любовь он нашел с моей матерью, и вы это сами прекрасно знаете!

Повисла пауза. Максим с Виктором обменялись коротким взглядом, который, тем не менее, помог им понять друг друга. Была ли Бланш достойна любви? Все то время, что они знали об изменах отца, у них никогда не появлялось мысли упрекнуть его в этом, словно мать не могла вызвать никакой страсти, ни чувственной, ни плотской. Сама же она испытывала небывалую жгучую страсть, о чем свидетельствовал ужасный черный блокнот.

– Но она тебя воспитала,– жестко напомнил Максим. Он, вероятно, недооценил тяжесть фразы, от которой Нильс буквально взвился.

– Но ведь это пустяки, разве вы не понимаете?! Она же не могла убить всех!

Молчание опять разделило братьев. Нервы Виктора были на пределе. Он наконец-то понял ужасную вещь. Бланш несла полную ответственность за то, что Нильс стал таким. Ее месть не закончилась со смертью Анеке. Она также задумала уничтожить и Нильса. День за днем, с помощью фальшивой снисходительности, вседозволенности, извинений и жалости. О чем она думала, когда ее собственные сыновья брали на себя вину «малыша», чьи проступки она покрывала? Зачем она так поступала? Чтобы превратить хорошенького светловолосого сына шведки в неудачника, загубившего свою жизнь? О да, она его действительно воспитала! И вот результат, и это преступление еще хуже первого, потому что для него потребовалось тридцать лет хладнокровия.

– Вам обоим,– снова заговорил Нильс хриплым голосом,– она не прощала ничего, а на мои проделки всегда закрывала глаза. Я вытворял невесть что, а она смотрела с улыбкой мадонны! При малейшем чихе она укладывала меня в постель и освобождала от спорта... Я прогуливал уроки, проваливал экзамены, подделывал ее подпись, но она молчала... С каждой моей новой выходкой она говорила, что мы не будем ничего говорить папе... Мы хранили свои маленькие секреты, она и я! Даже психоаналитик – это по ее милости и не без основания... В каждом его слове звенел гнев. С самого начала он копил в памяти зло, даже не понимая причины.

– Ты должен сказать папе, Виктор, ты скажешь ему, иначе я сам это сделаю!

– Ты ничего не сделаешь,– ответил Виктор сухо.

С момента приезда Нильса они забыли о Лоре, но тон Виктора напомнил ему о ссоре, которая не имела к Бланш никакого отношения.

– Не уверен, что это будет лучшим решением,– добавил Виктор более мягко.

– А ты видишь другое? – взорвался Нильс Закон молчания? Голову в песок? И ты, Макс, согласен с ним? Чего вы боитесь? Скандала? Полицейских у вас дома?

– Существует срок давности,– заметил Максим.

– Для закона – возможно, но не для папы! И прежде всего, как вы узнали? Кто вам сказал?

– Нечто вроде... признания, которое она спрятала, но его нашли.

– Я полагаю, это называется доказательством, не так ли?

Виктор посмотрел на Максима и ответил:

– Мы все сожгли.

– Как? Да вы оба чудовища!

В глазах Нильса появились слезы.

– По какому праву вы сделали это? По праву более сильных, более справедливых? Какое вам дело до того, что малейшая деталь имеет для меня решающее значение! Вот уже тридцать лет я гоняюсь за воспоминаниями! А вы все уничтожаете, даже не заботясь обо мне, лишь бы сохранить свое спокойствие! Вы мне противны, вы оба, вы гнусные...

Он повернулся к ним спиной и подошел к окну. Виктор видел, как вздрагивают его плечи. В порыве сострадания он хотел было заговорить с братом, но Максим преградил ему путь.

– Думаю, нам нечего больше сказать друг другу, потому что мы никогда не придем к взаимопониманию,– сказал Нильс, не оборачиваясь.– Предоставляю вам возможность урегулировать эту проблему между собой, тем более что вы уже все решили заранее, как всегда.

– Ну уж нет! – выступил Макс. Хотя бы раз ты останешься здесь и взвалишь груз на себя! Я знаю, что тебе отчаянно плевать на семью, но не нам!

Нильс резко повернулся и уставился в лицо брата:

– Это мне плевать, да? Я сам не свой от этой ссоры, я не сплю ночей, я даже приезжал сюда упрашивать Виктора...

– Да, потому что ты хочешь, чтобы тебя все любили, закрывая глаза. Но это не угрызения совести, а эгоизм. Ты оскорбляешь нас, но нам не в чем упрекнуть себя по отношению к тебе, ни мне, ни Виктору. И пользуясь случаем, скажу тебе откровенно: если вместо Лоры ты принялся бы за Кати, я бы устроил тебе выволочку, которой тебе давно не хватало.

Нильс был раздосадован, однако лишь пробормотал:

– Вы меня сюда вызвали, чтобы разнести в пух и прах?

Максим не ответил, а лишь возвел глаза к потолку.

– Ну ладно,– вздохнул Виктор.– Может, чем-нибудь перекусим?

Солнце давно село, и в гостиной начали сгущаться сумерки.

– Мы так ничего и не придумали,– напомнил он,– а должны принять решение. Вы идете? Я не собираюсь кормить вас здесь...

Он вышел из гостиной, и братья молча последовали за ним.

К десяти часам вечера Виржини перестала надеяться, что Виктор позвонит. Она села в машину и поехала к мельнице, откуда можно было видеть Рок. Там она убедилась, что окна первого этажа были освещены. Похоже, Виктор веселился дома. Воскресный вечер для этого хорошо подходил. Во всяком случае, у него не было времени – или желания? – позвонить.

Вероятно, он принимает друзей или одну подругу, но для одинокого мужчины он был слишком занят!

Не то что она. Помимо строительства у Массабо, в ее жизни не было ничего особенного. Да, обосновавшись здесь, она обрела безмятежность в уединении и утешение в независимости, но проведенная с Виктором Казалем ночь перевернула все. Несчастная ночь! Что в нем такого особенного? В самом начале она даже не нашла его привлекательным. И, однако же, с самого утра она только и думала о нем, убеждая себя, что он обязательно найдет время позвонить ей, объяснится, а может быть, даже извинится. Но не тут-то было.

В таком случае, ей ничто не мешает принять приглашение Сесиль, которая звала ее в поездку по Дордони. Потом они могут посетить замок Бейнак и крепость Кастельно, а вечером пойдут на исторический спектакль. Пора бы уже Виржини ознакомиться с архитектурными шедеврами края, в этом есть прямой резон, коли уж Виктор не станет ее гидом.

Она погасила лампу уже за полночь и приняла решение больше не встречаться с ним. С Пьером она использовала все свое терпение, на какое только была способна, но выносить еще одного невежу она не собиралась.