Роковой поцелуй

Глава 5

Резкий, назойливый запах духов Марши Пендл распространился по всей квартире. Лукас невольно шагнул подальше от двери. Однако не хотелось упускать ни слова из того, о чем говорили в соседней комнате. Возможно, мисс Оливия Силвердейл не слишком умело изображала славянский акцент «мадам Булгари», но роль медиума исполняла весьма пристойно. Лукас решил, что ее вполне можно выпускать на театральные подмостки.

Он начал слушать ее представление злой как черт, но через полчаса, внимая ее кривляниям, с трудом удерживался от смеха. Не верилось, что Марша Пендл воспринимает «оккультистку» всерьез.

Надо отдать должное мисс Силвердейл, она старалась. В тот миг, когда Марша Пендл собралась требовать у усопшего клятву в вечной верности, хотя, судя по всему, верность не была достоинством Джорджа в его земной жизни, мисс Силвердейл заставила его сбежать. Она заявила, что за мужчиной гонятся ангелы мщения. Они же обвинили Маршу в пособничестве в совершении гнусного греха.

– Ты должна раскрыть все! – грудным голосом пропела «мадам Булгари». – Только тогда успокоятся владыки врат и позволят тебе воссоединиться с Джорджем! Жена человека, которого ты оклеветала, призвала на свою сторону влиятельных духов. Они могут навсегда преградить тебе путь!

– Нет-нет! Прошу вас, мадам Булгари, скажите им: я делала только то, что велел мне тот человек. Клянусь! Он сказал, что я помогу спасти кого-то от разорения. Он не был ни вором, ни мошенником – более того, боялся, как девственница перед первой брачной ночью. Я решила, что дама, ради которой тот малый так старался, – его родственница. Во всяком случае, на мои вопросы он не отвечал. Дал мне пять гиней только за то, чтобы я сказала констеблю, что последние полгода я была близкой подругой этого Генри Пейтона, приходила к нему под вуалью и все такое. Я ответила: не волнуйтесь, такое случается, уж мне ли не знать? Я не хотела никому ничего плохого; думала, что все к лучшему. Пожалуйста, передайте это духам!

– Успокойся. Они знают, что твоя душа чиста. Они разыщут злоумышленника, но ты должна его назвать.

– Но я не знаю его, говорю вам! Он пришел и спросил именно меня – по его словам, он слышал, что раньше я выступала на сцене. А потом предложил мне пять гиней. Целых пять гиней! Достал деньги и показал мне. Я сразу поняла, что ума у него меньше, чем у новорожденного котенка. А еще он очень не хотел, чтобы его видели со мной; до наемного экипажа я должна была идти на три шага позади. Я и узнала-то, как его зовут, случайно. Какой-то прохожий, приподняв шляпу, сказал: «Добрый вечер, Элдрич, странно видеть вас к югу от Темзы». Бедняга чуть не обмочился от страха, покраснел, как рак… Я вовсе не хочу сказать, что не виновата, ведь я солгала, что этот Пейтон развлекался за спиной у своей женушки. Но моя ложь – просто детская забава по сравнению с тем, что я вижу каждый день! Несправедливо это – наказывать нас с Джорджем только за то, что я хотела помочь! Вы ведь им передадите?

– Они тебя слышат. И все же ты должна рассказать о том человеке, представить его на их суд. Расскажи, как он держался. Закрой глаза и постарайся описать его… как можно подробнее. Так им быстрее удастся снять его грех с твоей души.

– Ну, не знаю. Он… мужчина. Невысокий. Одет как клерк, богатый лавочник или, к примеру, священник. Все они ходят в бордель, а в конце все на одно лицо. Одет чисто, аккуратно – сразу видно, что у него есть жена или экономка. Сюртук заштопан хоть и аккуратно, но во многих местах… Очевидно, у него не слишком много нарядных костюмов, понимаете? Лицо у него было серьезное и испуганное, но ведь так и должно быть. Они еще злятся, духи-то?

Молчание, которое последовало за ее взволнованным вопросом, перемежалось ее шумными всхлипываниями. Лукас с трудом сдерживал нетерпение. Конечно, даже неугомонная мисс Силвердейл поняла, что из Марши Пендл больше ничего не выжмешь, даже под угрозой вечного проклятия. Наконец послышался шорох и судорожный вздох.

– Ах… снова вода, туман… они уходят.

– Но они не запретят нам с Джорджем быть вместе, когда настанет мой срок?

– Они на время успокоились. Но говорят, что я больше не должна связываться с ними от вашего имени, пока они сами не пришлют весть. Я не смею им перечить.

Лукас оттолкнулся от дверного косяка. Рассказ Марши Пендл показался ему вполне логичным, гораздо более правдоподобным, чем фантастические измышления мисс Силвердейл. Может быть, после «сеанса» необыкновенная девушка поймет, что все ее мысли о заговорах – просто бредни? Он покосился на многочисленные листы со списками, украшавшие стену у него за спиной, и вздохнул. Маловероятно. Все верят в то, во что хотят верить, а Оливии Силвердейл хочется верить, что Генри Пейтона оболгали.

Когда за всхлипывающей Маршей Пендл закрылась дверь, он вошел в гостиную.

Оливия разматывала шаль, расшитую золотой нитью, которая прикрывала ее кудри. Волосы у нее разметались по плечам, отсвечивая медью. Она скрутила волосы в узел и скрепила деревянной шпилькой, но отдельные локоны выбивались из прически. Лукас поспешил подобрать сброшенную шаль, чтобы чем-то занять руки. Дурной знак, если ему хочется помочь женщине сделать прическу!

– Итак, что вы думаете? – спросила она, нарушая тишину.

– Думаю, что худшего славянского акцента мне еще не доводилось слышать.

В ее глазах плясали веселые огоньки, но густо накрашенные губы не улыбались.

– И все же подействовало, верно? – не сдавалась она.

– Зависит от того, что назвать словом «подействовало». – Лукас подошел к каминной полке и понюхал свечи. – Давайте поскорее перейдем в ваше паучье логово. Здесь ужасно воняет.

Следом за ним она перешла в кабинет, на ходу распутывая шали и сворачивая их в пестрый узел. Без вуали она выглядела настоящей пародией на гадалку; щеки и губы были густо накрашены, подведенные углем глаза загадочно мерцали.

– Вы не могли бы умыться? В таком гриме вы похожи на актрису из захудалого театра.

Глаза цвета меда с прозеленью сверкнули – то ли весело, то ли раздраженно. Однако ответила она по-деловому:

– Я понимаю, что мы почти ничего не узнали, кроме того, что некий человек по фамилии Элдрич велел ей переговорить с констеблем. Но это уже что-то. Мы должны его найти.

– Сядьте, мисс Силвердейл! Позвольте вам кое-что объяснить.

Она скрестила руки на груди, и он с трудом отвел взгляд от низкого выреза на корсаже чудовищного платья и от мучительно соблазнительной ложбинки между двумя восхитительными полушариями – не слишком большими и не слишком маленькими. Он с сожалением оторвался от завораживающего зрелища и посмотрел ей в лицо.

– Ладно, стойте, если хотите. Я объясню все коротко, но ясно, чтобы не возникло никаких недоразумений. Вам придется простить меня за то, что я буду выражаться прямо, не делая скидку на вашу девичью стыдливость. Едва ли особа в таком наряде и занимающаяся таким ремеслом застесняется простых и грубых слов. Вашему крестному не повезло скончаться во время коитуса – такое пусть редко, но случается. Конечно, было бы лучше, если бы его, так сказать, соучастница просто ушла. Рано или поздно труп кто-нибудь нашел бы. Тогда все решили бы, что с ним произошел несчастный случай, и не пришлось бы вовлекать третью сторону…

– Но…

– Никаких но. Ваш крестный не идеал; идеальных людей не бывает. Если интрижка – худшее, что вам о нем известно, значит, он такой же, как все, как это ни прискорбно. Предлагаю вам согласиться со мной и жить дальше. Под словами «жить дальше» я подразумеваю: как можно скорее вернуться домой, в Йоркшир.

– А как же записка, которую я нашла у него, с упоминанием вашего отца? Что, если два дела все же связаны? Что, если этот мистер Элдрич имеет отношение к его смерти? Может быть, он пытался помешать Генри что-то сказать или…

– Мисс Силвердейл, – снова перебил ее Лукас. – Вы явно прочли слишком много романов. Я долго терпел ваши фантазии. У вас есть сутки на то, чтобы собрать вещи, покинуть Спиннер-стрит и вернуться туда, откуда вы приехали, иначе я отправлю посыльного к вашим родным и сообщу о вашем местонахождении и вашей деятельности.

– Разве вы даже не хотите увидеть письма вашего отца?

– Нет, благодарю вас. Двадцать четыре часа. Завтра к этому времени вы должны покинуть Лондон. Если вам нужна помощь в найме почтовой кареты, могу предложить моего дворецкого. Он человек весьма тактичный и болтать не станет.

Она всплеснула руками.

– Почему вы так уверены, что виной всему слабое сердце и сомнительные отношения? И как же вы можете отказаться от всего, не испытывая угрызений совести?

– Мне не придется долго думать, милочка. Пожалуй, уже поздно. И… вы правы, я не испытываю никаких угрызений совести.

– Ах, не будьте таким несерьезным!

– И для этого тоже поздно. Как по-вашему, чего вы добьетесь, если и дальше будете рыться в чужом грязном белье? Вам кажется, что вы раскроете зловещий заговор, призванный оклеветать вашего крестного? И первый заговор каким-то образом связан со вторым, двадцатилетней давности, направленным на очернение моего отца? Вы хотите оправдать их прегрешения и заслужить благодарность вашей крестной матери? Жизнь устроена не так. Смиритесь! Ваш крестный, как и мой отец, был человеком слабым и совершил ошибку… или несколько ошибок. Конец рассказа. Все остальное – чистые домыслы с вашей стороны.

Несмотря на яркую, безвкусную одежду, она выглядела олицетворением холодной воинственности: плечи расправлены, губы плотно сжаты. Глаза горели презрением. Но ее выдавали дрожащие руки.

Однако, когда она заговорила, ее голос был спокойным.

– Я понимаю, что вы, вероятно, правы – и в том, что касается их, и в том, что касается меня. Но я должна довести дело до конца. Если я сейчас уеду… – Она тряхнула головой. – Я просто не могу. По крайней мере, уезжая, я должна знать, что сделала все, что могла.

Умоляющие светло-карие глаза с прозеленью, пусть и подведенные угольным карандашом, выглядели неуместно на густо накрашенном лице. Лукас немного подумал и вздохнул.

– Сделайте любезность, умойтесь и переоденьтесь. Сейчас у вас такой вид, будто вы ограбили какую-нибудь даму полусвета. А потом мы спокойно поговорим. У вас найдется что-нибудь выпить?

– Выпить? В гостиной есть бренди. Цыганка Сью посоветовала держать бренди под рукой, чтобы сделать Маршу сговорчивее. Или, может быть, вы хотите чаю?

– Я найду бренди. Ступайте переоденьтесь.

Бренди, как ни странно, оказался хорошим. Лукас отнес его в кабинет, налил себе и, подумав, ей тоже. Возможно, после бренди она тоже станет сговорчивее.

При мысли о том, что Оливия Силвердейл станет сговорчивее, он замер, не донеся бокала до губ. Яркая картина, к его удивлению, вызвала у него прилив жара, который зародился внизу живота, распространился по всему телу и вернулся в пах, вызвав настойчивую пульсацию. Крайне нежелательная реакция! Лукасу трудно было справиться с собой, потому что он знал: сейчас она раздевается где-то наверху. Он живо представил, как вульгарное малиновое атласное платье с тихим шорохом падает вниз, к ее ногам…

Он крепче сжал бокал и тряхнул головой, прогоняя ненужные мысли. Возможно, она привлекательная малышка, но, несмотря на всю свою эксцентричность, она порядочная девушка из хорошей семьи. Подобные особы находились так же далеко от сферы его интересов, как если бы она была замужней дамой с десятью детьми.

Кроме того, судя по сцене, которую он наблюдал в церкви, физическая близость не вызывает у нее никакой радости.

Лукас вспомнил, как она стояла в церкви, задрав подбородок и закрыв глаза, когда тот щенок нагнулся, чтобы поцеловать ее. Он приписал бы такую позу покорности, если бы не видел, как она стиснула кулаки и сжала губы. Она была больше похожа на приговоренного к расстрелу, который решил смириться со своей судьбой, чем на молодую женщину, которую вот-вот поцелуют. Еще тогда ее поведение показалось ему странным, но сейчас он подумал, что это странно вдвойне. Такое пылкое существо не может выглядеть подобным образом, когда молодой человек, которому она явно небезразлична, пытается урвать у нее весьма целомудренный поцелуй.

Что ему за дело до Оливии Силвердейл? Возможно, она просто не в состоянии совладать со своим любопытством. В отличие от нее у него имеется многолетний опыт. Как ни странно, когда он с ней, его дисциплина хромает. Но это не повод для того, чтобы вовсе потерять самообладание. Она – не его забота. Зато он обязан заботиться о своих ближайших родственниках. Сэм ни к чему новые потрясения. Вот почему сейчас у него есть единственный выход: загнать джинна назад в бутылку и жить дальше.

– Прекрасно. Вы нашли бренди. А это мне?

Он обернулся, машинально сгруппировавшись и готовясь принять или нанести удар. Оливия совершенно преобразилась; она переоделась в кремовое муслиновое платье, расшитое по корсажу крохотными бледно-желтыми цветочками. Она смыла макияж, но губы и лицо зарумянились от холодной воды, и под глазами еще оставались темные тени. По мнению Лукаса Синклера, новая знакомая выглядела типичной провинциальной барышней, которая спустилась к завтраку, еще не до конца проснувшись. Такой девице положено думать лишь о вышивании и утренних визитах. Конечно, у него не было особого опыта в общении с такими девушками, да он и не стремился его получить. Он хотел другого: вытащить из ее пучка одну шпильку и посмотреть, удержится ли узел ее рыжих кудрей на месте. Потом вытащить вторую шпильку и любоваться тем, как рыжие локоны падают ей на плечи и спину. Потом отвести ее наверх и смотреть, как она снимает с себя платье…

Проклятие! Его мысли снова приняли совершенно нежелательный оборот.

Оливия села, осторожно отпила бренди, поморщилась и сделала еще глоток.

– Какая гадость! Неужели бренди в самом деле нравится мужчинам или они пьют его только ради опьянения? Кстати, должна предупредить, что завтра я не собираюсь уезжать из Лондона.

– Я знаю, что добровольно вы отсюда не уедете.

– И принудительно тоже. Вначале я должна выяснить, кто такой мистер Элдрич. Если он в самом деле просто заботливый родственник и в деле замешана другая женщина, что ж… возможно, вы правы. Но я должна попытаться. Итак… Вы сказали, что хотите со мной поговорить. О чем мы будем разговаривать?

«Как я уложу тебя в постель», – мелькнуло у него.

Он улыбнулся собственной неожиданной глупости и покачал головой.

– Кто тот молодой человек, с которым вы целовались в церкви Святого Георгия?

Глаза у нее стали огромными, лицо залилось краской, яркой, как помада мадам Булгари.

– Вы нас видели?

– Я видел, как он заговорил с вами на улице. Потом вы вернулись в церковь. Как вы, наверное, заметили, я малый любопытный, поэтому… да, я все видел. Итак, кто он?

– Колин Пейтон. Сын Генри Пейтона.

– А, понятно. И что между вами? Вы помолвлены с этим щенком?

Оливия поджала губы и прищурилась.

– Он не щенок; он очень хороший. Но… нет, мы не помолвлены.

– Предупреждаю, поцелуи с молодыми людьми в церквях приравниваются к помолвке! Почему вы не сказали, что он – одна из причин, по которым вы хотите обелить имя Пейтона? Если хотите, чтобы я вам помогал, мисс Силвердейл, вы должны быть честной со мной.

– Я ничего не сказала вам о нем, потому что мы с ним не помолвлены.

– Значит, вы целуетесь с мужчинами в церквях из чистого удовольствия?

– Он сам меня поцеловал – я его не поощряла! – возмутилась она, подтвердив его подозрения.

Он не мог понять, в чем дело: в простой неопытности или в чем-то более глубоком. Возможно, первое; ее одержимость заговорами заставила и его видеть тени там, где их нет.

Не дождавшись ответа, Оливия продолжала, стиснув кулаки и явно стараясь успокоиться:

– Но я, возможно, выйду за него замуж, если не смогу разрешить дело по-другому.

– Каким же образом брак разрешит дело?

– По крайней мере, если он женится на мне, то избежит финансовых затруднений, возникших после смерти Генри. Видите ли, я очень богата. Если бы мой брат Джек женился на Фиби, сестре Колина, Пейтоны пользовались бы его покровительством – как финансовым, так и другим. Но Джек умер, и теперь помогать им по мере сил обязана я.

– Понятно. Очень благородно с вашей стороны.

– К благородству мои поступки не имеют никакого отношения. Я просто стараюсь поступить по справедливости с людьми, которые мне глубоко небезразличны. Отвечая на ваш пока не заданный вопрос… нет, я не уеду просто потому, что вы мне это приказываете, поэтому, думаю, в ваших же интересах помочь мне, а не пытаться меня прогнать.

– Итак, мы вернулись к вашим планам. Вы всегда такая упрямая или я пробуждаю в вас самые худшие черты?

– И то и другое.

Он расхохотался и, наклонившись к ней, кончиками пальцев приподнял ее подбородок.

– Знаете, если хотите, чтобы я с вами согласился, вам не стоит быть такой воинственной.

– Почему же? Вы, несомненно, будете поступать так, как вам заблагорассудится, не считаясь ни с кем. Пока мне удавалось в чем-то убедить вас, воззвав либо к вашему любопытству, либо к своекорыстию. Не понимаю, почему я должна уступать!

Он мягко провел подушечкой большого пальца по ее подбородку, коснулся ее губ, глядя, как расширяются ее зрачки – что могло быть признаком как тревоги, так и физического интереса. Хотелось бы знать, что именно ею движет! Кровь у него закипала, расширялась и требовала все выяснить.

– Все зависит от того, что именно вам от меня нужно, – тихо сказал он, едва заметно надавливая на ее губы.

У нее пресеклось дыхание, но она по-прежнему не шевелилась. Упрямая и опрометчивая! Или она в самом деле думает, что он не воспользуется тем, что они оказались одни в пустом доме в не самом респектабельном квартале Лондона?

Поистине жаль, что она собиралась пожертвовать собой ради этого скучного и предсказуемого молодого человека!

Интересно, как она представляет себе их совместную жизнь? Еле сдерживаемый пыл этой страстной натуры сожжет беднягу дотла, если, конечно, тот позволит ее энергии вырваться на свободу. Впрочем, последнее маловероятно. Пара лет совместной жизни – и она будет хвататься за любую возможность и созреет для приятной интрижки на стороне.

Лукас покачал головой. Что за мысли! Каким бы он ни был и как бы странно ни реагировало на нее его тело, он еще ни разу не переходил границ с неопытной молодой женщиной. Девицы вроде Оливии слишком склонны смешивать физическое наслаждение с эмоциональной привязанностью. Неразумно поддаваться искушению и проверять, в самом ли деле ее губы такие мягкие и восхитительные, какими выглядят. Неразумно, но очень, очень соблазнительно…

– Вы всегда можете предложить обмен, – мягко продолжал он, снова проводя по ее губам подушечкой пальца.

– К-какой обмен? – Голос у нее сел, и она откашлялась.

– Я постараюсь выяснить, кто такой Элдрич…

– А что должна делать я? – настороженно спросила она, хотя и не отстранилась; более того, плечи ее немного расслабились, как будто привыкали к его ласковому поглаживанию, хотя он не понимал, поощряет она его к дальнейшим действиям или нет… – Если вы хотите, чтобы я прекратила заниматься этим делом, ни о каком обмене не может быть и речи, – добавила она после паузы.

– Я не стал бы просить у вас того, на что вы по сути своей не способны. Речь идет о совсем простой услуге.

– О какой? – Она нахмурилась, и он замялся.

Как он ни стремился проверить свою странную потребность, которая вцепилась в него когтями, ему не хотелось просить ее о том, к чему она совсем недавно выказала такое отвращение, когда ее пытался поцеловать ее друг. Просить о поцелуе – значит нарушить ее доверие, хотя между ними ни о каком доверии не могло быть и речи – в том-то и трудность.

Он вздохнул и, убрав руку, отстранился.

– Не важно.

Оливия шагнула к нему.

– Нет. Скажите, что вы хотите!

Приказ должен был убедить его, что ему следует немедленно покинуть и комнату, и дом, и эту необыкновенную девицу. Но ее голос заставил его продолжать следовать за собственной фантазией.

– Скажите сами. Чего стоят такие сведения?

– Вы имеете в виду – в денежном выражении?

– Нет. Ваши деньги мне не нужны. Все бессмысленно. Прощайте, мисс Силвердейл.

Она схватила его за руку.

– Ах, прошу вас, скажите же! Мне нужна ваша помощь, но, кроме денег, мне больше нечего вам предложить… По крайней мере, такого, что вы оцените.

– Что я оценю?

Она отвела от него молящий взгляд.

– Что оценит… опытный человек. Едва ли могу вообразить, что вы захотите чего-то в таком роде от такой девушки, как я.

– От такой девушки, как вы?

– Ничем не примечательной, – нехотя ответила она.

Она явно повторяла чужие слова, и он изумился. Ни один мужчина в здравом уме не способен назвать такую девушку непримечательной!

– Вот уж как бы я вас точно не назвал! Поверьте, мисс Силвердейл, вы одна из самых примечательных моих знакомых.

Лицо ее, и без того порозовевшее, запылало – как и каждая клеточка его тела. Он легко дотронулся до ее руки, которая сжимала его плечо.

– Обещаю разыскать вам мистера Элдрича, если смогу.

Она не выпустила его.

– Обещаете? Просто так? Без награды?

– Без награды. Но дальше вам придется действовать самостоятельно.

Она выпустила его; как только напряжение ослабло, он заметил, как к ней вернулось любопытство.

– Лорд Синклер, а что вы хотели у меня попросить?

Он вздохнул.

– Сейчас я вас порадую. Я избавил вас от страшных переживаний, потому что не попросил вас о поцелуе.

– О поцелуе?! – недоверчиво переспросила она. – Вы, наверное, шутите.

– Хотя шучу я редко, сейчас вынужден с вами согласиться. Я имел в виду просто поцелуй. Я не собирался просить у вас вашего первенца. Вы получили, что хотели. А теперь мне лучше уйти, не дав вам окончательно втоптать в грязь мое тщеславие.

– Я не… просто… ваша просьба кажется мне немного глупой. То есть… сплетни приписывают вам дюжину любовниц. Зачем вам мой поцелуй?

– Я и сам начинаю себе удивляться. Знаете, вы самая несносная женщина… девушка… все равно… из тех, кого я встречал. Прощайте, мисс Силвердейл.

– Подождите.

Несмотря на лучшие намерения, он остановился на пороге.

– Что еще, мисс Силвердейл?

– Вы в самом деле хотели поцеловать меня? – При виде ее замешательства его раздражение прошло. Его сменили досада и другие чувства…

– Да, но с моей стороны было крайне глупо предлагать вам нечто подобное. Я прекрасно понимаю: несмотря на ваши представления на Спиннер-стрит, вы – молодая женщина из хорошей семьи, которая питает неприязнь к… физической близости. Все было очевидно по вашей мученической позе, когда молодой Пейтон всего лишь пощекотал вам щеку.

Она прижала к лицу ладони.

– Нет, я не… я раньше никогда…

Гнев вспыхнул в нем, когда он услышал подтверждение своих подозрений. Интересно, какой неуклюжий дурак внушил ей такое отвращение к физическим ласкам? Скорее всего, не скучный юнец Пейтон. Ему показалось, что она относится к нему по-доброму, а их поцелуй был весьма бесстрастным, как будто она целовала маргаритку. Тем больше у него оснований уйти. Он за нее не в ответе.

– Вас кто-то обидел.

Оливия сжала губы, а потом нехотя ответила:

– Кое-кто обманул меня, использовал меня, что было больнее всего, но он никогда… Это не имеет значения, все осталось в прошлом. Но насчет Колина вы ошибаетесь. Я не хотела, чтобы он целовал меня, потому что он придает поцелую слишком большое значение. Я не хочу снова оказываться зажатой в угол. Мне придется делать выбор, который не соответствует моим желаниям. Сейчас все по-другому; вы ничего не хотите от меня, кроме поцелуя, хотя я понятия не имею, почему вы хотите меня поцеловать. Понимаете?

Он воздержался от поправки: он хотел не просто поцелуя…

– Да, наверное.

Оливия улыбнулась, прищурилась; глаза ее стали цвета меда. Она смотрела на него мечтательно, и он вспомнил, как она рассматривала его в тот первый день в церкви: хотя она была напряжена и напугана, она словно оценивала его, прикидывала, чего он стоит.

– Может быть, тогда попробуем?

– Что попробуем?! – Лукас стремительно терял контроль над ситуацией; неужели она имеет в виду…

– Поцелуи. Мне невыносима мысль о том, что всякий раз, как я думаю о поцелуях, я должна вспоминать его… не хочу, чтобы вероломный негодяй влиял на мою дальнейшую жизнь. Так что, возможно, это неплохая мысль. Хотелось бы мне избавиться от его власти, а удобный случай может и не представиться. В конце концов, я знаю, что могу вам доверять и вы не станете сплетничать. И все же я немного волнуюсь. Что, если мне не понравится? Как вы думаете, удастся ли вам быть убедительным?

Возможно, время от времени он и проявлял безрассудство, хотя и меньшее, чем думали в обществе, но он никогда…

– Я попробую.

– Отлично! Благодарю вас.

Она решительно выпрямилась и расправила плечи. Лицо у нее по-прежнему пылало, но прежнее оживление угасало, и она выглядела, как тогда в церкви, когда ждала, что тот молодой человек ее поцелует.

Конечно, его удерживала на месте тревога, которая таилась за ее решимостью. Непонятно, почему столь страстная натура, как она, отзывается на обычный поцелуй гремучей смесью решимости и страха. Он не был уверен, что ее желание экспериментировать ему нравится. Он понял: как ни странно, если оставить за скобками его несомненный интерес, исполнив ее просьбу, он лишь подольет масла в огонь. Ему нужно быть очень, очень осторожным. Он прекрасно сознавал, что глупое стремление удовлетворить свое любопытство в обмен на быстрый поцелуй завело его в ловушку. Надо запомнить на будущее: нельзя потакать своим порывам!

Он осторожно приподнял ее подбородок, и ее губы тут же плотно сжались.

– Расслабьтесь, я пока не собираюсь вас целовать.

– Нет? – Она захлопала ресницами.

– Перед тем как это сделать, я вас предупрежу, и, если вам не захочется, вам достаточно лишь сказать. А теперь закройте глаза.

– Зачем?

Он вздохнул.

– Доверьтесь мне. Обещаю, я не стану целовать вас, вначале не спросив. Ну же, закройте глаза.

Она повиновалась, нахмурившись, и он дотронулся до ее щеки, легко ведя пальцами по скуле туда, где над ухом курчавились мягкие волосы. Он провел пальцем по прядкам, поглаживая ей висок; его рука повторяла очертания ее лица, исследовала нежную точку за ухом. Плечо Оливии чуть приподнялось, и он наблюдал, как дрожат ее ресницы, на удивление темные и длинные, как сходятся и расходятся брови, как будто она пытается расслышать что-то вдали.

Он по-прежнему касался ее легко и нежно; он гадал, о чем она думает. Может быть, несмотря на всю внешнюю решимость, она сжимается внутри, потому что каждая ласка вызывает у нее в памяти пережитые боль и унижение?

– Вам противно? – прошептал он. – Мне остановиться?

Она снова сдвинула брови, но не открыла глаза и не заговорила, только покачала головой. Едва ли тем самым она одобряла его призыв, однако ущерб оказался небольшим. После ее жеста его немного отпустило. Трудно было оторвать взгляд от ее губ. Он невольно придвигался все ближе. Лукас тоже закрыл глаза и сосредоточился на осязании. Он осторожно, летящими движениями, поглаживал кончиками пальцев ее ухо, шею, ключицу, плечо. Затем снова поднимался выше.

В таком невидимом путешествии имелись свои откровения. Мочка ее уха оказалась нежнее, чем любая другая, настолько нежнее, что ему вскоре захотелось вновь дотронуться до ее нежной кожи. Потом – ключица. Он и раньше взглядом знатока оценил ее, как человек, способный оценить архитектурные достоинства, но на ощупь ее ключица стала сочетанием твердых форм и бархатистой кожи; он вел пальцами по изгибам и воображал, как ее руки ласкают его, повторяя его ласки. В груди зародилось приятное тепло; оно подпитывало жар, идущий снизу.

Рукам очень хотелось спуститься ниже, поэтому он снова поднял их и вознаградил себя, коснувшись невероятно нежной кожи у нее за ухом, где у нее бился пульс – так же часто, как и у него. Затем осторожно провел вдоль ее подбородка и щек, с трудом удерживаясь, чтобы не впиться в нее губами. Он не мог вспомнить, когда в последний раз на него так действовала невинная девушка, когда его охватывало такое мощное желание. Он приказал себе встряхнуться. Пора двигаться вперед или отступать.

– Можно поцеловать вас сейчас? Я остановлюсь, как только скажете.

Ее губы разомкнулись, и с них слетели едва слышные слова, которые как будто проникли прямо ему в сердце.

– Да, пожалуйста…

Он никогда не испытывал такого напряжения при одной лишь мысли о том, что сейчас поцелует женщину! Потребность быть нежным совершенно противоречила его желанию. Но было важно не спугнуть ее. Если она хотя бы частично почувствует, какой огонь терзает его изнутри, она, скорее всего, просто убежит.

Он дотронулся губами до ее губ, и его сразу обожгло, как будто он прикоснулся к пламени под шелковой вуалью. Она задрожала, ее дыхание стало прерывистым, и он сам с трудом удержался, чтобы не дернуться, – в него как будто ударила молния. Он заставлял себя не шевелиться, лишь впитывать ощущения от ее губ. Она дышала часто и прерывисто. Происходящее одновременно было пыткой и лакомством – ничего не происходило, но каждый миг ощущения менялись, рассылая по всему телу искры радости, словно посыльных, которые несли хорошую весть о подготовке к праздничному пиру. Он прижал ладони к ее шее и щеке и слушал, как сильно бьется ее сердце.

Наконец он почувствовал, что в ней что-то изменилось. Дрожь пробежала по всему ее телу, она раскрыла рот, он втянул в себя ее нижнюю губу, и она теснее прижалась к нему. Все его силы уходили на то, чтобы сдерживаться. Пальцами одной руки он зарылся в ее буйные кудри; он медленно поглаживал ее за ухом, медленно пробовал ее губы на вкус.

Вторая рука легла ей на плечо, спустилась на талию; он притянул ее к себе, стараясь не действовать порывисто.

Ее руки, которые раньше висели вдоль корпуса, томно поднялись, ненадолго задержались на лацканах его сюртука. Затем она закинула руки ему на шею, стала перебирать его волосы на затылке и поглаживать кожу головы. Ему захотелось запрокинуть ей голову, крепко обнять, прижать к себе все ее тело. Он хотел, чтобы она тоже почувствовала жар, какой мучил его с тех пор, как он коснулся ее губ своими. Наконец несоответствие между ее внешней робостью и бурным пламенем, которое она подпитывала, заставило его остановиться.

Он отпрянул, но не отпустил ее и не отдалился от ее губ.

– Было неплохо.

Он почувствовал ее теплое дыхание, похожее на легкий средиземноморский бриз. Но ее слова показались ему тусклыми и невнятными. Он нехотя вернулся в действительность.

– Для особы, которая не знала, нравится ли ей целоваться, вы все проделали замечательно, – с трудом выговорил он.

Оливия отстранилась, хотя он по-прежнему обнимал ее за тонкую талию. Она как будто ничего не замечала, да и он не собирался привлекать ее внимание к своим рукам – он и сам пока не был готов ее отпустить. Она стояла, полузакрыв глаза, прикусив губу. Ее нижняя губа, полная и влажная, снова вызвала прилив жара и желания; у него словно надулись паруса при попутном ветре. Затем она посмотрела на него, улыбаясь, и ее улыбка словно ударила его кулаком в солнечное сплетение. Не знай он ее лучше, он вполне мог бы предположить, что она задумала его соблазнить. И попытка ей удалась!

– Я рада, что попробовала. Сейчас все было… совсем по-другому, – тихо сказала она.

По-другому… Едва ли не хуже, чем «неплохо». Не дав ему ответить, она сделала шаг назад.

– Вы в самом деле думаете, что сумеете разыскать этого мистера Элдрича?

Лукас направился к двери.

– Сделаю все возможное. Такая жертва с вашей стороны не должна оставаться без награды.

Он не стал дожидаться ее ответа. Будь он проклят, если позволит ей еще раз выставить себя дураком!

Оливия села за стол, глядя на еще открытую дверь кабинета. Вот стукнула дверь черного хода; она вздрогнула, и грезы сменились явью.

Она дотронулась до своей нижней губы. Странное ощущение – губа немного распухла и была чувствительной, как в то время, когда Джек случайно стукнул ее головой, когда они дрались за обладание крокетным молотком. Только сейчас ей совсем не было больно. В тех местах, которых касался лорд Синклер, и в некоторых местах, которых он не касался, она испытывала странное томление. Внутри ее что-то пульсировало. Он как будто содрал с нее несколько слоев защитной шкуры. Она чувствовала себя… очень необычно.

Подумать только, она беспокоилась, что поцелуй в очередной раз напомнит ей о Бертраме!

Теперь, после того, как лорд Синклер ушел, Оливия сама себе удивлялась. Неужели ей хватило дерзости просить его о поцелуе?! Она слишком много ему рассказала, слишком много открыла… Столько она еще никому о себе не рассказывала. Почему он вызвал у нее такое доверие? Должно быть, она сошла с ума.

И пусть она вконец унизилась, у всего есть и светлая сторона. Теперь она знает, что не обречена вспоминать о Бертраме, стоит какому-нибудь мужчине к ней приблизиться. Как ни нравились ей объятия Бертрама до его измены, она не помнила, чтобы испытывала с ним такие же мощные ощущения, как сейчас. Она помнила возбуждение самого Бертрама. Ей нравились нежные слова, которые он шептал ей на ухо, но больше всего нравилось ощущение власти над ним. А потом… все оказалось ложью. То, что произошло сейчас, не идет ни в какое сравнение с прошлым… Она даже не знала, понравилось ли лорду целовать ее, или он просто уступил любопытству и желанию одержать над ней верх.