Роковой шаг

СВАДЬБА

Стоял жаркий июньский день. Завтра утром моя свадьба. Я пыталась заглянуть в будущее и повторяла себе: все будет хорошо. Это лучшее, что могло случиться. Все довольны. Все уверены, что я буду счастлива. Наверно, они правы.

Прошло уже больше трех лет, как Дикона сослали в Вирджинию, но иногда я ощущала, что он все еще со мной. В эти недели перед свадьбой он мне снился. Я ясно видела его, помнила каждую черточку его лица, когда он прощался со мной; мне казалось, что его глаза были полны упрека.

Мы были детьми, говорила я себе, и встретились при таких странных обстоятельствах. Вполне естественно, что между нами возникли такие отношения. Собственно говоря, мы знали друг друга — совсем не так, как я знала Ланса.

За последние три года Ланс часто приезжал в Эверсли, и когда мне стало ясно, что он приезжал, чтобы увидеть меня, не скрою, я была польщена. Я ожидала его визитов. Он привозил небольшие подарки из Лондона или из другой части страны, в которой ему приходилось бывать. Мы очень много смеялись, ездили верхом, и семья смотрела на нас с растущим одобрением. И наконец это наступило — он сделал мне предложение.

Я отказала ему. Разве я могла выйти за кого-то замуж, если я ждала Дикона? Он приедет за мной, говорила я себе, и когда он приедет, я должна быть готова.

Семья была разочарована. Все уже решили, что Ланс — идеальная партия для меня. Он был старше меня, но, по мнению Дамарис, мне и нужен был зрелый мужчина. Его материальное положение было превосходным; он обладал приятным нравом и был прекрасным собеседником; его одобрял сам дядя Карл, и поэтому ему всегда были рады в Эверсли.

Дамарис пыталась убедить меня еще раз обдумать его предложение. Арабелла намекнула, что было бы хорошо, если бы мы поженились; дядя Карл заметил, что мы будем идеальной парой; и даже прадедушка Карлтон сказал, что не видит ничего плохого в молодом человеке.

Ланс, казалось, спокойнее всех принял мой отказ. Он продолжал приезжать и дал понять, что ему все равно доставляет удовольствие мое общество. Это меня устраивало, потому что теперь я знала, как было бы мне плохо, если бы его дружба и визиты прекратились.

Он сказал мне, что понимает мое отношение к Дикону. Это почти сверхъестественное проникновение в мысли других людей было самой привлекательной гранью характера Ланса. Он был терпелив, мягок, нежен, и создавалось впечатление, что хоть он и не собирается беспокоить меня своими домогательствами, но все же уверен, что в конце концов все будет хорошо.

Однажды я поехала в Лондон вместе с Дамарис и Джереми. Это получилось случайно. Джереми нужно было по делам в Лондон, и Дамарис предложила, а почему бы нам не сопровождать его? Мы приехали к вечеру и сразу же отправились в наш фамильный дом.

На следующее утро я встала рано и вдруг решила, что было бы забавно нанести ранний визит Лансу. Он, конечно, рад будет увидеть меня и узнать, что мы несколько дней пробудем в Лондоне…

Я наняла портшез, чтобы добраться до дома на Альбемарл-стрит. Было только десять часов утра. Я любила лондонские улицы; мне доставляло удовольствие путешествовать по ним в портшезе. Все было так красочно. Я восхищалась портшезами наподобие моего, в которых несли даже в этот ранний час элегантно одетых леди и джентльменов. Можно было познакомиться с последними модами, которые демонстрировали эти накрашенные и напудренные леди и джентльмены в париках. Один-два раза встречные господа в своих креслах пристально посмотрели на меня, и я отпрянула, стараясь спрятаться от них вглубь портшеза, потому что ощущала себя провинциалкой. Яркий контраст с этими блестящими пассажирами составляли нищие и уличные торговцы. Все это меня завораживало; шум стоял невообразимый. Продавцы газет дули в свои жестяные трубы, чтобы известить о том, что у них в продаже есть «Газетт» или какая-нибудь другая газета; мастера по ремонту кузнечных мехов и точильщики ножей сидели на корточках на булыжной мостовой, занимаясь своим делом и то и дело криком зазывая клиентов; булочник продавал свои пироги, стоя рядом с молочницей.

Я улыбалась, думая о том, как обрадуется Ланс, когда увидит меня. Добравшись до его двери, я попросила носильщика подождать, чтобы он доставил меня домой в том случае: если Ланса нет дома.

Я постучала в дверь, и лощеный лакей Ланса открыл ее.

— Здравствуй, Томас, — сказала я. — Это визит без предупреждения.

Он смотрел на меня, словно не веря своим глазам. Первый раз я видела его в замешательстве. Конечно, он хорошо знал меня, потому что мы часто навещали дом на Альбемарл-стрит.

— Сэр Ланс дома? — спросила я. Томас замешкался с ответом, что было странно, так как такого с ним прежде не случалось.

— О да, госпожа Кларисса, но… Я вошла внутрь.

— Я рада, что он дома. Я была бы разочарована, если бы его не оказалось. Пойду и найду его. Это будет сюрприз.

Томас вытянул вперед руки, словно пытаясь удержать меня, но я прошла мимо него, посмеиваясь и представляя лицо Ланса, когда он увидит меня.

Я открыла дверь столовой, ожидая увидеть его за завтраком, но его там не было.

— Госпожа… нельзя! — Томас стоял за моей спиной.

Я не обратила на него внимания и быстро поднялась по лестнице, перепрыгивая через ступеньку.

Наверно, он еще спит. Я его поддразню, лентяя эдакого. Конечно, мне не стоит идти в его спальню: Дамарис не одобрила бы этого, но ведь между нами особые отношения. Я не соблюдаю условностей, но Ланс сам часто говорил, что условности предназначаются для прозаичных людей, а индивидуальности отбрасывают их, когда это целесообразно. И вот сейчас я их отбрасывала.

Я подошла к двери его спальни. Томас тяжело дышал позади меня. Я постучалась в дверь.

— Войдите, — откликнулся женский голос. Я открыла дверь. За туалетным столиком сидела дама в пеньюаре, расчесывая длинные черные волосы.

— Поставь поднос там, — сказала она, не поворачивая головы.

Я стояла как вкопанная. Что делает эта женщина в спальне Ланса?

Потом появился и сам Ланс. Я смотрела на него в изумлении. На нем были светлые бриджи, и он был по пояс голый.

— Я уже готов к завтраку, дорогая, а ты? — сказал он и вдруг застыл, увидев меня.

Залившись краской, я повернулась и выбежала из комнаты, чуть не сбив Томаса, который стоял, замерев от ужаса. Спускаясь по лестнице, я слышала как Ланс звал меня:

— Кларисса, Кларисса, вернитесь.

Я ничего не хотела слышать, выбежала из дому и бросилась к портшезу, который, слава Богу, ждал меня.

Теперь я уже не замечала ярких улиц и не слышала хриплых выкриков уличных продавцов. Я видела только Ланса и женщину в его спальне. Ланса… который просил моей руки.

«Больше не хочу его видеть», — с жаром говорила я себе, чувствуя себя очень несчастной.

Ланс, конечно, не оставил дела так. Он пришел ко мне днем. Я сказала, что у меня болит голова, и отказалась выйти из комнаты. Но он настаивал, пока я не вышла к нему.

— Я хочу объясниться, — сказал он.

— Все и так ясно, — резко ответила я.

— Да, конечно, — уныло согласился он.

— Эта женщина… кто она?

— Мой очень близкий друг.

— О, как вы бесстыдны!

— Дорогая Кларисса, вы очень молоды. Да, вы сделали правильный вывод. Эльвира Верной моя любовница и является таковой уже некоторое время.

— Ваша любовница! Но вы же просили моей руки.

— А вы отвергли меня. Неужели вы отказываете мне в праве утешиться?

— Я не понимаю вас.

— В мире есть еще очень много такого, что вам предстоит узнать, Кларисса.

— Мне уже очень многое о вас известно! Что если люди узнают…

— Дорогая моя, очень многие знают. В такой ситуации нет ничего ужасного или необычного. Это дружеское соглашение. Эльвира и я хорошо подходим друг к другу.

— Тогда почему вы не женитесь на ней?

— Это не тот род отношений.

— А мне показалось, именно тот… О, как я хорошо сделала, что отказала вам. Если бы…

— Если бы вы согласились выйти за меня замуж? Тогда я прекратил бы всякие отношения с Эльвирой и начал свою жизнь как респектабельный женатый человек.

— Вы такой… находчивый.

— Послушайте, Кларисса, в какой-то мере мне нравится Эльвира, но я хочу жениться на ней не более, чем она выйти за меня. Мы просто нравимся друг другу. Но вас я люблю и хочу жениться на вас. Вы должны мне поверить.

— Я не верю вам и не желаю вас больше видеть.

Я считаю это… ужасным и думаю, у вас уже было множество любовниц.

— Некоторое количество, — согласился Ланс.

— Тогда возвращайтесь к ним и оставьте меня в покое. Как хорошо, что я избежала всего этого.

— Значит, все-таки вы думали обо мне?

— Я говорила вам, что люблю другого и жду его. Но это вас не касается, потому что больше я вас никогда не увижу.

Он смотрел на меня с улыбкой, полунежной, полунасмешливой. Одной из черт, которая меня в нем раздражала, была его неспособность сохранять серьезность в любой ситуации; в то же время это и восхищало меня, придавало ему еще больше достоинства, словно он чувствовал себя компетентным в любом вопросе.

После ухода Ланса я поняла, как я рассержена, как уязвлена и унижена. Но с какой стати? Меня совершенно не касается, что он делает. Пусть у него будет целый дом любовниц, если ему хочется.

Ланс продолжал наносить нам визиты. Встречая меня, он вел себя так, словно ничего не случилось. Я не понимала его. У меня перед глазами все еще стояла Эльвира Верной в его спальне. Я почти не знала, что такое заниматься любовью, и меня это очень увлекало. Иногда я видела Эльвиру Верной. Она казалась уверенной в себе и искушенной. «Совсем старуха», — думала я, слегка злорадствуя.

Я стала ревновать, если Ланс не уделял мне достаточно внимания. Я не понимала себя. О нем я думала больше, чем о Диконе. Казалось, Ланса лишь слегка развлек тот инцидент и ему ни капельки не было стыдно.

Однажды он сказал мне:

— Я не святой. Я даже не монах. Эльвира и я подходим друг другу… в данный момент.

— Наверно, можно сказать, что любовницы занимают в вашей жизни такое же место, как игра, — резко ответила я.

— Наверно, можно, — согласился он. — Какой же я беспутный! Но и привлекательный к тому же, а, Кларисса?

Он обнял меня, крепко прижал к груди и вдруг поцеловал.

Я вырвалась, задыхаясь и изображая гнев, которого вовсе не чувствовала. На самом деле я трепетала от возбуждения.

После этого я стала ощущать, что жизнь скучна, если его нет рядом. Я очень много думала о нас. Ланс со своими любовницами и игрой, будет далеко не идеальным мужем. А какой я буду женой для него — влюбленная в другого, который для меня потерян? Я часто рассказывала Лансу о Диконе, о его чистоте, храбрости, целомудрии.

— Он сослан за море на много-много лет, — сказал Ланс. — Мало кто возвращается обратно. И вы собираетесь провести всю свою жизнь в одиночестве, ожидая чего-то, что никогда не случится? Люди с годами меняются. Ваш Дикон, даже если и вернется, уже не будет тем честным и храбрым мальчиком, который уезжал отсюда. А что сделают эти годы с вами, моя милая Кларисса? Берите то, что вам предлагают сейчас. Подумайте, что мы сможем сделать друг для друга: вы отвлечете меня от моих пороков, а я заставлю вас забыть о несбыточной мечте.

Я много думала о том, что он сказал. Наши отношения изменились. При встрече Ланс обнимал меня и целовал каким-то странно волнующим образом. Иногда мне казалось, что он смеется надо мной, поскольку я так неопытна, что думаю, будто для мужчины ужасно иметь любовницу.

— Если я соглашусь выйти за вас, вы должны будете в тот же момент распрощаться со своей любовницей.

— Идет, — сказал он.

— Вы должны пообещать быть верным мужем.

— Обещаю.

Он поднял меня и прижал к себе, а когда Дамарис вошла в комнату, он сказал:

— Наконец-то это произошло. Кларисса согласна выйти за меня замуж.

Я говорила себе, что должна перестать думать о Диконе. Встреча с ним была лишь маленьким эпизодом в моей жизни. Мой будущий муж — Ланс, добрый, практичный, нежный, принимающий жизнь такой как она есть, радующийся жизни, но никогда не позволяющий ей подчинить его. Я тоже хотела так жить. Он был игрок. Он играл с жизнью. Он играл при каждом удобном случае, и если проигрывал, то пожимал плечами и уверял, что следующий раз выиграет.

Я узнала, что в семье Ланс был единственным ребенком. Его отец умер, когда он был еще мальчиком, а его мать пережила отца только на несколько лет. Он унаследовал имения на границах Кента и Сассекса и мог бы быть очень богатым, если бы не жил так широко и не проигрывал так много за карточным столом. Моя семья, конечно, интересовалась его финансовым положением. Теперь я знаю, что бабушка Присцилла всегда боялась, как бы на мне не женились только из-за моих денег, поскольку я была богатой наследницей.

Моей матери было оставлено наследство, и оно перешло ко мне, ее ближайшей родственнице. За ним присматривал Ли, у которого были к этому способности. Во время пребывания моей матери во Франции наследство увеличилось, и я должна была получить его, когда достигну совершеннолетия. Деньги будут моими, когда мне исполнится восемнадцать лет или когда я выйду замуж.

Было еще наследство от моего отца, которое, по решению лорда Хессенфилда, ответственного за это наследство, должно быть поделено между мной и Эммой. Он выставил условие, что деньги мы не получим до тех пор, пока мне не исполнится восемнадцать, и это было странно, потому что Эмма была на несколько лет старше меня. Я не знала, почему он так решил, ведь он же признал Эмму, но, несмотря на это, она должна была ждать своей доли. Если бы кто-нибудь из нас умер, ее доля перешла бы другой сестре.

Однако я не очень много думала о своих деньгах. Семья моя была уверена, что они не повлияли на желание Ланса жениться на мне. Он был достаточно обеспечен и без них.

И теперь я не только стояла на пороге своего замужества, но и становилась богатой женщиной. Иногда я чувствовала себя счастливой, но тут же вспоминала Дикона.

Наступил день бракосочетания. Я лежала, прислушиваясь к звукам пробуждающегося дома. В шкафу висело мое свадебное платье. Ланс был в Эверсли-корте вместе с дядей Карлом. Джереми должен был вести меня к венцу. Присцилла хотела, чтобы свадьба была традиционной, каким она помнила этот обряд в прошлом.

Пока я раздумывала обо всем этом, дверь открылась, и в комнату вошла маленькая фигурка. Это была Сабрина, уже почти четырехлетний ребенок, жизнерадостная, очаровательная девчушка. Она забралась ко мне на кровать и свернулась калачиком около меня.

— Сегодня свадьба, — прошептала она.

Я прижала ее к себе. Я всегда очень любила Сабрину. Она была очень хорошенькой; говорили, что она похожа на мою мать, Карлотту, которая была одной из красавиц семьи. Сабрина знала о своей привлекательности и пользовалась этим, чтобы получить то, что хотела. Она всегда носилась по дому: вот она на кухне стоит на стуле, смотрит, как делают пироги и пирожные, сует палец в сладкую начинку, когда никто не смотрит; через минуту она уже на конюшне, упрашивает конюха покатать ее по кругу на ее новом пони; вот она играет с тачками садовников; вот прячется на галерее и выпрыгивает на Гвен, служанку, которая боится призраков. Она постоянно испытывала непреодолимое желание делать то, что ей не разрешают — такой была Сабрина.

Но она обладала огромным обаянием и быстро обнаружила, что одна ее обворожительная улыбка, соединенная с притворным раскаянием, способна вытащить ее из любой неприятности.

А сейчас Сабрина щебетала о свадьбе. Это моя свадьба, да? А когда будет ее свадьба? Она наденет розовое шелковое платье (Нэнни Керлью еще дошивает его). У нее будут цветы в волосах… и она будет стоять рядом со мной. Значит, это и ее свадьба тоже.

Она обняла меня, и ее личико приблизилось к моему.

— Ты уедешь отсюда, — сказала она.

— Я часто буду приезжать.

— Но это теперь не твой дом. Ты едешь в дом дяди Ланса.

— Он станет моим мужем. Ее личико слегка сморщилось.

— Останься здесь, — прошептала она, еще крепче обняла меня за шею и умоляюще добавила:

— Останься здесь с Сабриной.

— Жены всегда живут со своими мужьями, ты же знаешь.

— Пусть Ланс живет здесь.

— Мы часто будем приезжать сюда, вот увидишь Она покачала головой. Это было не то же самое.

— Я не хочу, чтобы ты выходила замуж.

— А все остальные хотят.

— А Сабрина не хочет.

Она посмотрела на меня так, будто этого довода было вполне достаточно, чтобы свадьба не состоялась.

— Когда ты подрастешь, то можешь приехать и пожить у нас, — сказала я.

— Завтра? — спросила она, просияв.

— Это слишком быстро.

— Но я ведь подрасту.

— Только на один день. А нужно подрасти побольше.

— На два дня? На три?

— На несколько месяцев, наверно. Иди открой дверцу шкафа, и ты увидишь мое платье. Сабрина соскочила с кровати.

— О-о-о! — только и смогла выговорить она, гладя складки атласа.

— Не трогай, — предупредила я. Она повернулась ко мне и спросила:

— Почему?

Сабрина всегда хотела всему получить объяснение.

— У тебя могут быть грязные пальчики. Она посмотрела на них, потом на меня, медленно улыбнулась и нарочно потрогала платье. Это было типично для Сабрины. «Не трогай» означало «Я должна потрогать во что бы то ни стало».

— Не грязные, — сказала она, успокаивая меня. Потом малышка набросилась на мои туфли из белого атласа с серебряными пряжками и серебряными каблуками. Она взяла одну туфлю, погладила атлас и улыбнулась мне с озорным огоньком в глазах, сообразив, я думаю, что если нельзя трогать платье, то, значит, нельзя трогать и туфли.

В дверь постучали. Это была Нэнни Керлью.

— Я знала, что найду вас здесь, мисс, — сказала она. — Извините, мисс Кларисса, этот ребенок всюду сует свой нос.

— Это необычное утро, Нэнни, — сказала я. — Она заразилась общим возбуждением.

— Это моя свадьба, — объявила Сабрина.

— Пойдем, — твердо сказала Нэнни. — У мисс Клариссы есть о чем подумать, кроме вас, миледи. Сабрина посмотрела с удивлением.

— О чем? — спросила она, словно для нее было непостижимо, что могло существовать еще что-то, помимо нее, достойное внимания.

Но Нэнни крепко взяла ее за руку и с извиняющейся улыбкой утащила ребенка. Исчезая, Сабрина одарила меня одной из своих обворожительных улыбок.

Следующим посетителем была Жанна. Она вошла, напустив на себя важный вид.

— А, уже проснулись? Надо так много сделать. Я сказала, чтобы вам принесли поднос. Так будет лучше.

— Жанна, я совсем не хочу есть.

— Это не разговор, миледи. Вы должны есть. Или вам хочется упасть в обморок у ног своего мужа? О, это великий день! Я так счастлива! Сэр Ланс… он хороший человек. Он обаятельный человек. — Она закрыла глаза и послала воображаемый поцелуй Лан-су. — Я сказала себе: «Вот этот — для моей малютки. Это муж для Клариссы. Такой красивый… в парчовом жилете… одевается как француз».

— Это самая высокая похвала из твоих уст, Жанна. Не сомневаюсь, что Лансу это понравится.

— А теперь вставайте. Ванна, потом еда, а потом волосы. Я сделаю вас сегодня очень красивой.

— Такой же красивой, как Ланс? — спросила я.

— Я говорю, что никто не будет такой красивой, как миледи. Это ее день. Она будет самой красивой невестой…

— Благодаря искусным рукам Жанны.

— Так… так… — бормотала она.

С годами Жанна и я очень подружились. Она всегда жалела, что ее не было со мной, когда я ездила на север. Она обожала Сабрину.

— В ней много очарования, — заметила Жанна, — но и озорства. За ней надо следить. Вы такой не были, нет.

— У меня не было ее обаяния.

— Это чепуха. — Джин забавно употребляла отдельные слова, и иногда я замечала, что сама делаю то же. — У вас есть обаяние, — продолжала она, — но вы были хорошей маленькой девочкой… более заботящейся о других, чем о себе, может быть. Вы больше похожи на леди Присциллу и Арабеллу. Ни на отца, ни на мать вы не похожи… они прежде всего заботились о себе. Маленькая Сабрина такая же.

— Она еще ребенок.

— Я много знаю о детях. Какие они в три года, такими же будут и в тридцать лет.

— Моя дорогая, мудрая Жанна…

— Такая мудрая, что сию же минуту заставлю вас встать. У нас еще есть время, но давайте не будем терять его попусту.

Я отдала себя в ее руки и смирно сидела перед зеркалом, пока она причесывала мне волосы, красиво укладывала их вокруг головы.

Я наблюдала за ней в зеркале. Она была сосредоточена, ей нравилось меня причесывать, она гордилась мной. Милая Жанна!

— Большое спасибо тебе за все, — с чувством сказала я ей. — Что мне сделать, чтобы доказать тебе, как я ценю все, что ты для меня сделала?

Она легонько тронула мое плечо.

— Это нельзя измерить. Вы изменили мою жизнь. Вы позволили мне приехать сюда, быть вашей горничной. Это все, чего я прошу. Я делаю… вы делаете… Мы не должны считаться.

— Да, Жанна, конечно.

— Я хочу быть с вами. Мы уедем из этого дома… вы поедете к вашему мужу, и я с вами. Я рада этому. Мне не хотелось бы оставаться здесь без вас. А вы позволили мне поехать с вами, и сэр Ланс согласился. «Я слышал, вы едете с нами, Жанна, — сказал он, — это хорошо, очень хорошо». Вот что он сказал и улыбнулся своей красивой улыбкой. Он красивый джентльмен.

— Я рада, что ты одобряешь его, Жанна.

— Для вас я выбрала бы только его. Перестаньте думать об этом… Диконе. Он мальчик. Он далеко. И он вам не подходит.

— Откуда ты знаешь?

— Что-то говорит мне об этом. Его не будет четырнадцать лет, этого мальчика. Четырнадцать лет! Мой Бог! Он заведет себе жену там, в чужом месте. Вероятнее всего, негритянку. Нет, сэр Ланс — именно то, что вам нужно.

— В твоем лице он имеет хорошего защитника.

Она кивнула, улыбаясь.

— Как же ты покинешь Эндерби? — спросила я. Несколько секунд она молчала, держа щетку над моей головой и рассматривая его. Потом довольно резко сказала:

— Я счастлива. Я уезжаю с вами, и это хорошо.

Эндерби — нехороший дом.

— Нехороший дом! Что ты хочешь сказать?

— Тени… шепот… шум по ночам. В нем есть духи… те, кто давно умер, но не нашел себе покоя.

— Ну, Жанна, не может быть, чтобы ты верила во все это. Где твой французский здравый смысл?

— Это дом, где счастье поселяется ненадолго, может быть, на некоторое время… а потом уносится прочь. Я рада, что мы уезжаем. Я не смогу здесь выдержать, если не уеду с вами. А теперь я счастлива. Быть горничной у леди это то, чего я всегда хотела. Я помню вашу красавицу матушку. Клодин, ее горничная, была очень важной, не такой как все остальные. Я всегда хотела быть горничной: причесывать волосы, делать макияж, ставить маленькие черные мушки… это была моя мечта. Жермен ревновала Клодин, потому что тоже хотела быть горничной. А теперь горничная я, и еду с вами и вашим красивым мужем. Мы поедем в Лондон… Ах, это великое место…

— И иногда будем жить за городом.

— Это тоже хорошо.

— И будем приезжать сюда, в Эндерби, в гости.

— В гости — это не то же самое, что жить здесь.

— Ты говоришь так, словно мы убегаем от каких-то злых чар.

— Может быть, — сказала Жанна, пожимая плечами.

Она посмотрела на мои руки.

— Вы собираетесь надеть это кольцо на вашу свадьбу?

Я повертела кольцо, которое теперь было надето на средний палец. Я изменилась с тех пор, как лорд Хессенфилд дал мне это кольцо.

— Это мое безоаровое кольцо, — сказала я. — Необычное кольцо.

— Оно не подходит к вашему платью.

— Все равно я его не сниму. Не смотри на меня так, Жанна. Это очень дорогое кольцо. Королева Елизавета дала его одному из моих предков, и у него особые свойства. Оно служит противоядием.

— Что вы имеете в виду?

— Если кто-нибудь даст мне питье с мышьяком или с каким-то другим ядом, это кольцо поглотит яд. Оно действует как губка.

Жанна вздрогнула от отвращения.

— Хорошенькая история, — сказала она, взяла мою руку и стала рассматривать кольцо. — Королева Елизавета, сказали вы? Это было ее кольцо?

— Да, и это делает его очень ценным. Внутри кольца есть ее инициалы.

— Ну, в таком случае, можете носить его.

— Спасибо, Жанна.

Теперь я была почти готова. Совсем уже скоро я поеду в церковь и стану женой Ланса. Я чувствовала и возбуждение и страх. Хотелось бы мне забыть о том визите в спальню Ланса, об Эльвире, сидящей у зеркала; они были такие беззаботные, такие естественные. Как много мне еще придется узнать! Я не смогла противиться искушению ускользнуть от Жанны и заглянуть в спальню новобрачных, где мне предстояло провести ночь с Лансом. Это была та самая комната, отделанная красным бархатом, которую Дамарис переделала, когда приехала в Эндерби. Теперь комната была отделана белым и золотым Дамаском и украшена в честь свадьбы голубыми и зелеными лентами. Две служанки привязывали к столбикам кровати ветки розмарина.

Они хихикали между собой и вдруг замолчали, увидев меня.

— Очень красиво, — сказала я, пытаясь скрыть волнение.

Я никогда не любила эту комнату. Может быть, потому, что будучи еще ребенком, когда мы с Дамарис были очень близки, я чувствовала ее неприязнь к этой комнате. Моя тетя почти никогда не входила в нее, но это была, конечно, самая подходящая и самая большая спальня, — и было вполне естественно, что ее отвели для новобрачных.

— Это знаменательный день, мисс Кларисса, — сказала одна из девушек.

Я согласилась.

Когда я возвратилась в свою комнату, Жанна всюду искала мою пропавшую туфлю.

— Я везде посмотрела, — сказала она. — Без сомнения, обе туфли были здесь. Куда она могла деться? Нельзя же вам выходить замуж в одной туфле!

Я присоединилась к поискам, но безуспешно; в это время вошла Дамарис.

— Ты очень красива, дорогая, — сказала она. О, Кларисса, я так счастлива за тебя!

Дорогая Дамарис! Я знала, что она вспоминает о том дне, когда нашла меня в подвале. Она обняла меня, потом Жанну.

— О, мадам, пожалуйста, не надо слез сегодня. Слезы портят глаза, сказала Жанна.

Мы засмеялись, и таким образом Жанна предотвратила весьма эмоциональную сцену.

— Ну, где же туфля? Мы не знаем, куда она девалась.

— Ее нужно найти, — сказала я. — Сегодня утром Сабрина входила ко мне и смотрела платье. Туфли были там.

— А! — воскликнула Жанна. — Одну минутку, пожалуйста.

Она вышла и вскоре вернулась, держа Сабрину за руку. В другой ее руке была туфля.

— Это нехорошая девочка спрятала ее, — объявила Жанна.

— О, Сабрина! — воскликнула Дамарис.

— Я это сделала, чтобы Кларисса не смогла выйти замуж, — объяснила Сабрина.

— Ты заставила всех очень волноваться, и тебя надо отшлепать, — сказала Жанна. Личико Сабрины сморщилось.

— Я только хотела, чтобы Кларисса не уезжала и не оставляла меня, объяснила она.

Дамарис склонилась над ней и обняла ее.

— Дорогая, Кларисса будет очень счастлива. Ты хочешь этого, так ведь? Сабрина кивнула.

— Я тоже хочу быть счастлива, — сказала она, Дамарис была тронута, но мне показалось, что Сабрина сделала это скорее из озорства, чем из желания помешать моей свадьбе. Так или иначе, туфля была найдена, туалет мой закончен, и я была готова к свадьбе.

Ланс ждал в церкви вместе со всей семьей из Эверсли-корта. Прадедушка Карлтон наблюдал за всем с гордостью, которую старался скрыть; Ли был там с Бенджи и Анитой. Они, наверно, думали о Харриет и Грегори, как и следовало в такой момент. Арабелла и Присцилла то радовались, то пускали слезу, как все женщины в подобных случаях.

Итак, нас объявили мужем и женой. Выходя с Лансом из церкви, я старалась подавить в себе какие-то тревожные чувства и уверить себя, что сделала правильный выбор. Было бы глупо продолжать думать о мальчике, сосланном за моря, которого я не увижу, пока не стану гораздо старше. За эти годы так много всякого произошло, и маловероятно, что, встретившись опять в далеком будущем, мы останемся теми же людьми, которые познакомились так романтично и расстались так трагически.

Свадьба праздновалась в Эндерби. Все, кто был в церкви, несли веточки розмарина в соответствии со старым обычаем.

Когда все расселись вокруг стола, гостей обнесли большой чашей с пуншем, чтобы каждый мог выпить за здоровье жениха и невесты. Каждый из гостей окунал веточку розмарина в чашу, тем самым желая нам радости в браке.

Ланс крепко держал мою руку, и это вселяло в меня уверенность, что я поступила правильно. В глубине сердца я шептала с тоской: «Прощай, Дикон. Прощай навсегда».

Гости продолжали пить за здоровье, произносили речи, было много пустой болтовни и смеха. Потом мы перешли в зал, украшенный в честь такого события, и на галерее заиграли музыканты, чтобы мы могли потанцевать.

В ту ночь никаких привидений не было.

В полночь Ланс и я удалились в спальню с кроватью, покрытой парчовым одеялом и украшенной ветками розмарина; наступил момент, которого я так страшилась.

Я боялась чего-то ужасного. Я была невинна и несведуща, и у меня были весьма смутные представления об отношениях между мужчиной и женщиной. Мне приходилось случайно видеть слуг в неловких ситуациях. Я слышала хихиканье, видела какую-то возню в темных углах; однажды я видела в лесу парочку, слившуюся воедино под деревом, движущуюся, стонущую; я знала одну из кухарок, о которой повар сказал, что она «к услугам любого», и в конце концов у нее появился ребенок.

Не буду притворяться, что не думала об идиллических отношениях с Диконом; когда мы лежали бок о бок на галерее, мы оба сожалели, что были не одни. Думаю, что, если бы мы были одни, наши чувства бросили бы нас друг к другу и мы не смогли бы противиться этому. Тогда мы были бы неразрывно связаны друг с другом, и я не надела бы подвенечное платье для Ланса.

Однако этого не случилось, и вот теперь я сидела перед зеркалом, расчесывая волосы; я все расчесывала их и расчесывала, боясь остановиться. Ланс снял камзол. Он стоял голый по пояс, и я вспомнила ту, виденную мной сцену: Ланс такой же, как сейчас, но у зеркала — другая женщина. Спокойная, улыбающаяся, она была восхитительно томной, как удовлетворенная кошка. Какой контраст со мной, ничего не знающей, ни на что не способной!

Ланс подошел и стал позади меня, улыбаясь мне в зеркало. Он спустил рубашку с моих плеч, и она упала до талии. Потом он стал целовать меня… мои губы, мою шею, грудь.

Я стремительно повернулась и прильнула к нему.

— Не бойся, Кларисса, — сказал он. — Это на тебя не похоже. К тому же бояться нечего.

Он поставил меня на ноги, и рубашка упала на пол. Без одежды я почувствовала себя беззащитной. Ланс тихо засмеялся, поднял меня и понес на кровать.

Так началась моя брачная ночь. Я была смущена. Я чувствовала, что вступила в новый мир, где Ланс — мой проводник и учитель. Он был мягок и внимателен. Он понимал мою неосведомленность и, как я догадалась, знал, что я помню о том случае, когда увидела Эльвиру в его спальне. Он был полон решимости заставить меня испытать удовольствие от наших отношений, но в то же время он уважал мою невинность и понимал, что я должна прийти к этому постепенно.

Наконец Ланс уснул. Но я не могла уснуть. Я лежала, думая обо всех молодых невестах, которые приходили в эту комнату. Теперь они уже умерли, но их души, наверно, продолжают обитать здесь. Мне казалось, что я слышу голоса в шорохе занавесей и еле различимом стоне ветра в ветвях деревьев. Потом я подумала: «О, Дикон, это должен был быть ты. Это скрепило бы нашу любовь навсегда».

Занавеси на окнах были отдернуты, светила полная луна. Она освещала комнату, и качающиеся ветви деревьев рисовали движущиеся картины на стенах. Ланс лежал на спине. Его лицо отчетливо было видно при лунном свете правильные, благородные черты лица, греческий профиль, высокий лоб, волосы густые и волнистые. Пока я глядела на него, лунный свет коснулся его лица, и оно стало меняться. Ланс казался теперь стариком — это тени сделали его таким. И я подумала, что так он мог бы выглядеть лет через тридцать. Это сделало его очень уязвимым, и внезапно я почувствовала, как он мне дорог.

Лунный луч подвинулся — Ланс опять был молодым и красивым.

Я убеждала себя, что должна его любить и перестать думать о Диконе. Даже если он вернется, мы будем совершенно чужими людьми. Ланс — мой муж, и я всегда должна помнить об этом.

Я продолжала лежать без сна на большой кровати, а рядом со мной лежал мой муж.

Итак, я стала леди Клаверинг. Каждый последующий день приносил что-нибудь новое. Ланс всегда был нежным любовником, чувствовал себя свободно в любой ситуации, и его изысканные манеры не изменяли ему даже в спальне. Он разгонял мои опасения; он учил меня искусству любви так же, как учил искусству жить, когда мы ехали с ним в Йорк. Я понимала, что жизнь с ним всегда будет приятна. Наши интимные отношения очень сблизили нас. Я уверяла себя, что люблю его. Разумеется, я гордилась им: он был очаровательный, беспечный и выделялся в любой компании.

Восторг Жанны рос с каждым днем. Будучи сама не замужем, она многое знала об отношениях мужчин и женщин. Он был красивый мужчина; по ее мнению, мы стоили друг друга.

И все вокруг были удовлетворены.

Бабушка Присцилла, я думаю, была особенно довольна. Она сказала, что я должна прочитать семейные дневники и сама завести дневник.

— Ты узнаешь, как жила твоя мать, — сказала она. — Она с самого начала была неистовой девчонкой. Она была слишком красива. Ты по характеру совсем другая. У тебя было трудное детство, дитя мое; мне кажется, оно повлияло на твое развитие. Но с тех пор, как Дамарис привезла тебя домой, ты была счастлива.

— Дамарис так много сделала для меня. Я никогда не забуду этого.

— И ты сделала для нее очень много, моя дорогая, — сказала бабушка.

В тот день, когда Ланс и я собирались уезжать в Лондон, пришло письмо от Эммы. За последние три года я получила от нее только два или три письма. Они приходили к рождественским праздникам.

Я знала, что за замком Хессенфилд неотрывно следят с тех пор, как якобиты после отступления Претендента, были окружены и осуждены.

Лорда Хессенфилда тоже допрашивали; какое-то время его жизнь висела на волоске, потом его оставили в покое.

Эмма писала:

«Моя дорогая сестра!

Все в замке изменилось. Наш дорогой дядя умер. Ты можешь догадаться, какой здесь был переворот, и теперь у нас новый лорд. Увы, мое присутствие здесь ему нежелательно. Он — сын одного из наших дядей, младшего брата дорогого лорда Хессенфилда, все братья которого были казнены… так что титул и владение перешли его племяннику.

Поскольку я не могу здесь остаться, я чувствую, что моя жизнь рушится. Вернуться во Францию невозможно. Я не нужна своей матери. У нее новая семья, пасынки. Нет, я не выдержу этого. Благодарю Бога и нашего отца, что не нуждаюсь в деньгах. Я чувствую себя лишенной всего… одна, без семьи и друзей. Я часто думаю о моей маленькой сестре, единственной родственнице, которая у меня здесь есть.

Дорогая Кларисса, можно ли мне приехать к тебе и побыть немного, пока я не решу, что мне делать».

Когда я читала письмо, вошла Жанна.

— Что такое, дорогая? — спросила она. — Вы выглядите немного рассеянной.

— Я получила письмо от сестры. Жанна нахмурилась.

— И что? — тихо спросила она.

— Она хочет приехать и ненадолго остаться у меня.

— Но вы только что вышли замуж и хотите побыть вдвоем с мужем.

— Это моя единокровная сестра, Жанна.

— Почему она хочет приехать?

— Много чего случилось там. Мой дядя умер, титул и замок перешли к его племяннику. Очевидно, произошли изменения, и Эмма поняла, что стала неугодной. У нас в лондонском доме и за городом полно свободных комнат. Конечно, она должна приехать. Может быть, она выйдет замуж, если приедет в Лондон. Там у нее почти нет возможности встречаться с людьми. Там их интересует только одно — как бы посадить Якова на трон.

Жанна щелкнула языком.

— Тратят время на глупые заговоры вместо того, чтобы жениться и завести кучу ребятишек, Я засмеялась.

— Я расскажу Лансу и узнаю, что он думает об этом, — сказала я.

Мне заранее было известно, что он скажет: «Конечно, твоя сестра должна приехать».

Итак, я написала ей, что она может приехать в любое время.

Мы с Лансом приехали в Лондон через неделю после свадьбы. Я была очарована Лондоном. Мне нравился городской дом Ланса с его высокими окнами, которые пропускали максимум света, и его большими опрятными комнатами. После Эндерби он казался полным воздуха и приветливым — счастливым домом.

Мое восхищение всем увиденным стало для Ланса источником удовольствия. Он полностью посвятил себя мне. Он хотел показать мне Лондон, этот город контрастов; я никогда не думала, что такое место существует, ведь раньше мои визиты в Лондон были короткими. Я поражена была тем, что богатство и роскошь соседствовали с бедностью и запустением. Я хотела дать милостыню каждому нищему, которого видела, и всякий раз, когда цветочница пересекала мой путь, я покупала у нее всю корзину. Продавцы цветов всегда вызывали во мне горькие воспоминания.

Мы часто ходили в театры. Один был на Друри-лейн, другой, под названием Новый театр, на Португал-стрит; еще был театр и опера у сенного рынка. Ланс любил оперу и хотел, чтобы я разделяла его вкусы. Эти дни были невообразимо волнующими, полными новых впечатлений.

Мы занимали места, предназначенные для высшего общества, и часто зрители казались мне интереснее, чем пьеса. После первого акта кто-нибудь из театральных служащих обходил зрителей и собирал плату за места, что было для многих сигналом улизнуть — не потому, что им не нравилась пьеса, просто они не хотели платить за свои места. Ланс сказал, что есть множество любителей приходить на первые акты, потом они уходят в кофейни, где со знающим видом обсуждают пьесу и называют себя завсегдатаями театров.

Лакеи, которые пришли в театр вместе со своими господами, занимали галерку, где места были бесплатными, и как ни странно, часто именно они становились самыми шумными зрителями, выражая свое удовольствие или, чаще всего, недовольство.

— Хотя они и не платили за свои места, — заметил Ланс, — но считают, что имеют право возмущаться пьесой, а это свидетельствует о том, что чем больше люди получают, тем больше они требуют. Удивляюсь, почему они не просят, чтобы им заплатили за место, на котором они сидят.

Ланс интересовался людьми, но его отношение к ним было ироничным и даже циничным. Он искал в них что-то скрытное за фасадом, и я не сомневалась, что он часто бывал прав в своих суждениях. Когда я жалела какого-нибудь бедного бродягу на улицах, Ланс уверял, что его скорбный вид составляет часть его игры.

— Когда-то я знал человека, — рассказал он мне, — который был крупной фигурой в ночной жизни Лондона. Он мог поспорить на тысячу фунтов и с легкостью выплатить проигрыш. Он жил на широкую ногу в Сент-Джеймсе. Однажды я увидел его так замаскированным, что еле узнал его. Он подстерегал богатых женщин, когда они выходили из своих домов, и рассказывал им такую жалостную историю, что едва ли среди них нашлась одна, которая не вынула кошелек и не дала этому умеющему внушать доверие жулику сколько-нибудь денег. Я сыграл с ним шутку. Сделав вид, что не узнал его, я дал ему пять фунтов при условии, что он вернет мне в три раза больше, когда сможет. «Благослови вас Господь, сэр», — сказал он. Он умел вести разговор, и хотя вечерами он говорил высококультурным языком, для него не составляло труда переключиться на уличный жаргон. «Я с радостью сделаю, великодушный сэр, — сказал он, — Я никогда не забываю тех, кто поддерживает бедного нищего, когда тот в нужде». — Ланс засмеялся, вспоминая. — Через две недели я увидел его в кофейне «Соломенная хижина» в Сент-Джеймсе. «Привет, старый жулик, ты должен мне пятнадцать фунтов», — сказал я. Он был сильно изумлен, но когда я рассказал ему, что узнал его в лохмотьях нищего, он так развеселился, что отдал мне пятнадцать фунтов, но заставил меня поклясться, что я никому не скажу о его маленькой уловке.

— Я уверена, это не типичный случай.

— Вероятно. Но можно ли с уверенностью сказать, сколько светских людей прячутся за этими лохмотьями? Сколько светских женщин рассказывают страдальческие байки прохожим? Встречая их, я всегда вспоминаю своего знакомого. Это хоть чему-то учит.

— Меня это учит тому, что ему, наверно, не очень везло за игральным столом, если он должен был возмещать свои проигрыши таким способом. О да, это учит меня пониманию, что игра — глупый способ терять свои деньги.

— Сдаюсь, — сказал Ланс. — Я не стал бы рассказывать тебе об этом, если бы знал, что мы придем к такому выводу. Кстати, ему чертовски везло за карточным столом. Я думаю, он просил милостыню из озорства.

После этого, должна признаться, я пристально рассматривала нищих и была менее щедра.

У меня появилась портниха, которая обновила весь мой гардероб. Одежда, которую я носила в Эндерби, вряд ли годилась для жизни в Лондоне. Я узнала, что все последние моды пришли из Парижа — факт, приводящий Жанну в восторг. А если какой-то моды придерживались в Версале, это было высшей аттестацией. Портниха приносила большие куклы, присланные от ее компаньона в Париже; эти куклы были одеты по последней моде до мельчайших деталей; плотно прилегающие лифы, рукава до локтя, заканчивающаяся умопомрачительными оборками. Большие воротники и кружевные косынки были очень популярны, как и кринолины; широкая юбка подчеркивала тонкую талию. Появился новый вид платья, называемый «сак»: спереди лиф прилегающий, а спина свободная, что мне очень нравилось. Платья делались из шелка, атласа, парчи, бархата.

— Материал — это самое важное, — говорила моя портниха Элисон с таким серьезным видом, словно обсуждала Утрехтский договор.

Все это было очень захватывающе. А ведь кроме этого существовала косметика. Я должна была приклеивать мушки и пудриться, как всякая модница. Жанна быстро научилась всему этому, как раньше научилась делать прически.

— Я не дам этим модным парикмахерам делать вам прически, миледи, решительно объявила она.

Мне было приятно отдать себя в умелые руки Жанны и Элисон.

Я сказала Лансу:

— Скоро я буду такая же элегантная, как ты. Через месяц после того, как я получила письмо от Эммы, пришло второе. Она писала:

«Моя дорогая сестра!

Со мной случилась чудесная вещь. Я выхожу замуж. Как раз тогда, когда я думала, что осталась совсем одна и всеми покинута, — это было несколько дней спустя после моего первого письма, — я встретила Ральфа. Он живет рядом с замком Хессенфилд в чудесном старом доме. Не странно ли, что мы раньше с ним не встречались? Он не любил общества, пока мы не встретились. Мы понравились друг другу; потом встретились еще и еще раз, и потом, к моему удивлению, он сказал: „Выходите за меня замуж!“ Я, конечно, была крайне удивлена, но потом, но потом сказала „Эй“. Ом немного старше меня… честно говоря, на тридцать лет. Но я этого не замечаю… я так счастлива. Дорогая сестричка, ты должна приехать к нам. Ведь ты когда-нибудь приедешь, да? У меня чудесный дом, и я в нем хозяйка. Я счастлива, что кому-то нужна. В Хессенфилде я чувствовала себя лишней, и даже дорогой дядя Пол никогда не был слишком привязан ко мне. Он был несколько консервативен, и ему, конечно, не нравилась „неправильность“ нашего рождения. Но с нашим отцом… как могло быть иначе? Благодарю тебя за твое сердечное приглашение. Оно меня очень обрадовало. Когда-нибудь мы опять увидимся…»

Я написала ответ, как меня радует, что она нашла свое счастье с Ральфом. Я представляла Эмму хозяйкой какого-нибудь громадного дома с мужем много старше ее, который обожает свою жену.

Летние деньки пролетели, а я была слишком молода и неопытна и верила, что они будут продолжаться вечно.

Я не могла желать себе лучшего друга, чем Ланс. Он чувствовал себя в Лондоне, как рыба в воде, значительно лучше, как я поняла, чем в сельской местности. Он любил поболтать в кофейнях, и мы часто ходили туда, одетые попроще, чтобы не выделяться среди присутствующих. «Голова теленка», «Аполлон», «Октябрь»… Я везде побывала с Лансом. Мы сидели, слушая всякие разговоры, умные и даже остроумные, и Ланс часто принимал в них участие.

— Кофейни — это самое лучшее, что есть в Лондоне, — объявил он.

После театра мы шли в один из ресторанов, которые появились по всему городу. Мы ужинали у Понтака или у Локета — в двух самых шикарных ресторанах, но иногда шли в менее элегантные — для разнообразия, как говорил Ланс. Например, в «Приветствие» на Ньюгейт-стрит или в «Митру» на Флит-стрит.

Дни и ночи были наполнены новыми впечатлениями, и вообще брак оказался чем-то чудесным. Теперь я могла отвечать на страсть Ланса, что приводило его в восторг. Я уже больше не была смущающейся, нерешительной девушкой; впрочем, обо мне нельзя было сказать, что я стала искушенной в этих делах, просто я становилась полноценной женщиной.

Хотя ночные улицы были опасны и в темноте скрывались воры-карманники или еще кое-кто похуже, я чувствовала себя в безопасности с Лансом. Его карета с дюжим кучером и лакеем всегда поджидала нас.

— Слава Богу, мы избавились от «Золотой молодежи», — сказал Ланс Скандальный это был клуб…

Они творили разные бесчинства. Никто не чувствовал себя в безопасности. Они могли проткнуть шпагой портшез, а однажды спустили женщин в бочках со Снежной горы Уже несколько лет как их разогнали, но память о них все еще сохраняется, и хотя улицы продолжают оставаться опасными, все же с тех пор стало спокойнее.

Мы часто ходили в гости. У Ланса было много друзей в фешенебельной части Лондона. Я наносила с ним визиты в добропорядочные дома, и мы тоже устраивали у себя приемы. Это не доставляло мне лишних волнений, ибо все приготовления лежали на слугах: моя обязанность заключалась только в том, чтобы быть гордостью Ланса.

Общество приняло меня хорошо. Я была известна как член семьи Эверсли, а Ланс везде был любимцем. Двор мы не посещали, хотя Ланс считал, что когда-нибудь это придется сделать.

— При дворе сейчас невероятно скучно, — сказал он. — Эти германские обычаи здесь не годятся. Король скучный, нудный, королевы нет… только эти алчные любовницы, которые сколачивают себе состояния, дорого продавая свои милости. Короля критикуют за то, что он отстранил свою бедную жену Софию Доротею (говорят, она на положении узницы), и все только потому, что он подозревал ее в связи с графом Кениг-смарком. Если это и так, то она просто последовала примеру своего мужа.

Лондонская жизнь поглотила меня, и я была немного разочарована, когда Ланс сказал, что нам надо ненадолго съездить в его имение.

Клаверинг-холл был родовым гнездом в течение двухсот лет, и я оказалась в доме, который напоминал мне Эверсли и Эндерби. После простора и комфорта современного дома на Альбемарл-стрит загородный дом немного давил на меня. Как и все подобные дома, он нес на себе ауру прошлого, будто те, кто жил в нем раньше, наделили это место своими радостями и печалями — большей частью печалями.

Правда, ни один дом, в котором жил Ланс, не мог быть мрачным. Занавеси, ковры и другие подобные вещи были исполнены изящества, но массивные буфеты, широкие кровати и большие трапезные столы напоминали об ушедших веках.

Зал, конечно, был центром дома; две красивые лестницы с перилами вели в восточное и западное части дома; деревянные детали были превосходны, двери покрыты замысловатой резьбой; великолепные камины тоже украшались резьбой, воспроизводящей сцены из Библии. На стенах висели гобелены, выполненные в красиво сочетающихся тонах. Это был добрый, милый дом, и Ланс гордился им.

У него было большое имение, требующее много внимания. Несколько человек выполняли необходимую работу под присмотром очень добросовестного управляющего. Это устраивало Ланса, который, как я поняла, не мог отдавать много времени одному делу. Несколько дней он с энтузиазмом занимался хозяйственными делами, но потом это ему надоедало.

Дом часто заполнялся людьми, жившими по соседству; они приходили пообедать и, как я обнаружила, поиграть в азартные игры.

Однажды я очень встревожилась: после обеда дамы покинули стол, чтобы поболтать без мужчин, когда же я вновь вышла в зал, то увидела, что мужчины рассаживаются за карты.

В глазах Ланса я увидела азарт и поняла, что, когда Лансом овладевает игровая лихорадка, он становится другим человеком. Прежде я всегда чувствовала его ласковое внимание к себе на таких вечерах. Он постоянно был рядом, в чем я особенно нуждалась, когда он первый раз представлял меня своим друзьям. Он давал мне подробное и всегда занимательное описание людей, которых мы встречали, рассказывая мне, что им нравится, что не нравится, предупреждая меня об их недостатках, облегчая мне путь к успеху в обществе. Я всегда чувствовала эту особую заботу и была благодарна ему за нее. А теперь он попросту забыл про меня. И этот блеск в его глазах мне суждено теперь видеть многие годы.

Игра началась. Те, кто не принимал в ней участия, вынуждены были занимать себя сами. Несколько женщин присоединились к играющим, и я заметила, что они играют так же азартно, как и мужчины.

Когда те, кто не хотел сидеть за картами, уехали, я пошла в спальню. Ланс продолжал играть. Я лежала в постели, ожидая, когда он придет. Он пришел уже в четвертом часу, подошел к кровати и посмотрел на меня.

— Не спишь? — спросил он. — Ты должна была уже крепко спать.

— Ты тоже, — сказала я.

Он наклонился и поцеловал меня.

— Сегодня была хорошая игра. Я выиграл двести фунтов.

— Ты ведь мог их проиграть, — ужаснулась я.

— Что за мрачная точка зрения! Я выиграл двести фунтов, а ты говоришь о проигрыше. Ладно. Я куплю тебе новое платье, когда мы вернемся в Лондон.

— У меня достаточно новых платьев.

— Ну что ты, платье для женщины никогда не лишнее. Ты сердишься, дорогая. Это потому, что я надолго оставил тебя одну?

— Я хочу, чтобы ты не так сильно увлекался картами.

— С твоей стороны очень мило так заботиться обо мне, — беспечно сказал Ланс.

— Придет день… — начала я.

— Довлеет дневи злоба его, — процитировал он. — Хороший девиз. Это один из моих девизов. Ты должна сделать его своим, Кларисса. Ну вот, я пришел и через миг буду с тобой.

Пока Ланс не вернулся, я лежала в тревоге. Он тихонько скользнул под одеяло и обнял меня.

— Позволь мне поцелуями разгладить эти насупленные брови. Помни, я тот, кого ты любишь… у меня полно недостатков… но ты все равно меня любишь.

Он был так пылок в любви, и я совсем забыла, что была оставлена одна. В глубине души я знала, что произошло что-то, с чем я должна смириться, но в тот момент я предпочла обо всем забыть.