ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 13

Более сотни человек толпились на палубе — дикая, свирепая банда с ножами и пистолетами. Длинная, изогнутая сабля висела у каждого на поясе. Чернобородые и темнокожие, они с жестокой усмешкой смотрели на водворение Джулии, Реда и О'Тула на борт.

Из толпы вперед выступил человек самого устрашающего вида. Одежда, осанка и почести, которые ему оказывались, свидетельствовали о ранге капитана судна. Он обратился к спасенным на турецком языке.

— К сожалению, — сказал Ред, — я не понимаю вас.

Капитан перешел на ломаный испанский. Джулия пристально смотрела на него, понимая, что его интересуют их имена и обстоятельства путешествия на шлюпке, предшествовавшие их встрече, но ее онемевший язык отказывался отвечать. Она с трудом держалась на ногах даже с помощью двух мавров, крепко взявших ее под руки. Ред покачал головой. Выругавшись, капитан повторил свой вопрос по-французски:

— Я Баязед Рейс — капитан этого корабля. Вы — мои пленники, которых я захватил по праву моря и во славу моего властелина, алжирского дея. Если вам дорога жизнь, вы не попытаетесь бежать. Назовите себя и скажите, как вы оказались в маленькой лодке.

Ред ответил на его вопросы. Баязед Рейс удовлетворенно кивнул.

— Я так и думал. Я слышал о вашем большом корабле. Жаль, что я упустил такую добычу, но такова воля Аллаха. Скажите, кто эта женщина с вами? — продолжал он, даже не взглянув на Джулию. — Она принадлежит одному из вас?

Ред колебался лишь мгновение.

— К сожалению, нет, — произнес он. — Она не замужем.

— О! — Капитан погладил бороду. — Она уже не юная девственница, но удивительно красива даже в своем нынешнем состоянии. Говорят, что женщины Франкистана созревают поздно. Возможно, я захватил ценную добычу.

Джулия метнула взгляд на Реда. Лицо его словно окаменело, лишь глаза горели синим огнем.

— Вы правы, капитан, — отозвался он. — Эта женщина — весьма знатная дама в своей родной стране. Ее отец, который ныне мертв, владел обширными землями, и считал своих лошадей, скот и рабов сотнями. Он был другом великого правителя Наполеона, чья слава наверняка достигла Алжира. Она носит на шее знак его власти.

Баязед самодовольно хмыкнул:

— Добыча, похоже, ценнее, чем я думал. А вы сами?

Ред не счел нужным скромничать в отношении себя.

— Я был капитаном того прекрасного корабля, который теперь лежит на дне моря. Человек рядом со мной — мой первый помощник.

— В самом деле? В таком случае, мой хозяин дей найдет вам применение. Флот — его слава и гордость, его правая рука, которая приносит почести и богатство, и он всегда стремится его укрепить. Но если вы лжете…

В воздухе повисла весьма ощутимая угроза. Баязед Рейс сделал знак рукой и отдал приказ по-турецки. Люди, поддерживавшие Джулию, наполовину повели, наполовину поволокли ее в сторону. Ред сделал резкое движение, словно хотел остановить их, затем застыл на месте.

— Осторожнее! Она больна!

Раздался короткий звук удара, и капитан пиратов крикнул:

— Молчи, христианская собака! Не смей учить меня, как обращаться с рабами! Заберите их вниз. Слишком много чести для такой мелюзги. Женщина к утру может стать приманкой для акул.

Услышав звуки борьбы, Джулия повернула голову и увидела, что Ред вцепился в глотку капитану, подручные которого, словно обезьяны, повисли на Торпе; О'Тул тоже сцепился с турками. Когда ее поволокли вниз, она слышала позади тяжелые, сырые удары и хриплые выкрики Баязеда Рейса.

— По сорок плетей каждому! Они должны научиться быть рабами. И они научатся!

Джулию бросили в маленькую душную комнату, совершенно пустую, если не считать нескольких половиков в углу. Один из матросов грубо толкнул ее вперед, и она упала на колени. Произнеся нечто, весьма похожее на непристойность, матросы вышли, повернув ключ в замке.

Джулия медленно опустилась на половики и закрыла глаза. Время еле-еле поползло прочь. При звуке приближающихся шагов ее охватил безотчетный страх. Дверь открылась, на пороге появился Баязед Рейс. За ним стоял человек в длинной одежде араба, с тюрбаном на голове. Его медного цвета кожа туго обтягивала скулы, разбегаясь тысячами морщинок вокруг глаз; в бороде серебрилась седина. Глаза отражали лишь безразличное любопытство.

— Встать, — приказал капитан пиратов.

Джулия поняла приказ и знала, что лучше повиноваться, но ее сознание и волю разделяла огромная пропасть. Она лишь смотрела расширенными от лихорадки глазами, которые казались огромными на ее изможденном лице.

Тогда Баязед Рейс силой поднял ее на ноги и повернул спиной к арабу, который начал ловко расстегивать пуговицы на ее платье. Джулия слабо сопротивлялась, сердце бешено стучало в груди. Она знала, что не выдержит, если мужчина грубо возьмет ее сразу после выкидыша — она просто истечет кровью.

— Успокойся, несчастная, — произнес араб на чистом кастильском диалекте. — Мы не причиним тебе вреда. Мы только хотим определить твою ценность.

Сознание Джулии помутилось, свет вокруг померк. Словно сквозь туман она почувствовала, что ей согнули колени и положили обнаженную на кучу половиков. Она ощущала прикосновения араба к своим исцарапанным бедрам, чувствовала, что он исследует ее тело, включая осторожный внутренний осмотр наиболее интимных мест. Она поняла, что он просил воды, чтобы смыть кровь с ее бедер, слышала его негромкие распоряжения. Затем ей в рот вложили мягкий шарик какого-то неизвестного вещества и араб поднес к ее губам кубок сладкого сока.

— Выпей, женщина, — сказал он. — Это драгоценный мускус, который вернет тебе жизненные силы.

Он сказал правду. Вскоре Джулия почувствовала, как силы возвращаются к ней. Когда она открыла глаза, то увидела, что капитан ушел и в каюте остался только арабский врач. Он взглянул на нее и медленно кивнул.

— Послушай меня ради своей жизни и будущего. Ты не девственница. — Джулия покачала головой, загипнотизированная взглядом его черных горящих глаз. — Это снижает твою ценность. Но у тебя красивые волосы, которые засияют, словно утреннее солнце, когда их помоют и натрут благовониями. Твои глаза созданы для того, чтобы губить души мужчин. Твое тело обладает грацией газели, оно нежно, точно поэма. Когда тебя накормят райской пищей, выкупают и окружат рабами, кожа твоя заблестит, словно жемчуг, а груди будут, словно снежные вершины. Я ясно это вижу. Во всем мусульманском мире не найдется и пятидесяти девственниц с таким цветом кожи и волос, а из их числа и пяти, достойных соперничать с тобой. При такой редкой красоте великие люди простят тебе этот маленький изъян. Они щедро заплатят за право обладать столь изысканным созданием.

Джулия ничего не ответила, ожидая продолжения, чтобы услышать о цели, ради которой произносились эти слова.

— Но я должен сказать тебе еще одно, о дочь Луны. Как врач я уверен, что ты зачала и тело твое отторгло плод. Подумай хорошо, прежде чем ответить мне, ибо это решит твою судьбу. Ни один мусульманин не возьмет себе женщину, бывшую замужем, из страха совершить грех прелюбодеяния, загубив тем самым свою бессмертную душу и утратив надежду на рай. Если ты была замужем, тебя могут использовать лишь для поденной работы или передать в притон для неверных. В обоих случаях награда Баязеда Рейса будет невелика. Он даже может счесть невыгодным лечить тебя.

Намек был совершенно прозрачен. Если она не сможет объявить себя свободной от брачных уз, турецкий капитан попросту избавится от нее, чтобы не переводить средства. Не потому ли Ред отказался от нее? Неужели он, со своим скудным знанием мусульманских обычаев, приобретенным в средиземноморских портах, мог предвидеть эту ситуацию? В данный момент Джулия не знала, должна ли она быть благодарна ему. Если она скажет правду, от чего предостерегал ее араб, то ей уже не придется переживать ни горе, ни гнев, ни унижения. Но сила, подаренная мускусом, заставила ее почувствовать удивительную тягу к жизни. Джулия хотела выжить. Неважно, где и в каких условиях, но она должна защищать и поддерживать этот огонь, который едва теплился в ней. Она будет хранить и оберегать его, питая мечтами о мести и надеждой на свободу, пока он не станет сильным пламенем. Она не виновата в том, что произошло. Сожаление и раскаяние были ни к чему. Сейчас ей нужна сила.

— Нет, — медленно произнесла Джулия. — Я никогда не была замужем. У меня был любовник, но он погиб во время шторма и навеки потерян для меня.

Они пристали к берегу под покровом ночи, словно причаливать с пленниками среди бела дня было противозаконно. Джулия, пребывавшая неделями в каком-то дурмане между сном и бодрствованием, не имела представления, в какую страну они приплыли. По запаху пыли, навоза, едкого дыма и пряностей она могла лишь догадываться, что они где-то в Африке.

Завернутую в шерстяной балахон, с покрывалом, опущенным на лицо, и в кожаных сандалиях на ногах, Джулию отвели в сторону от судна и поместили в крытые носилки. Кто-то выкрикнул приказ, носилки подняли и быстро понесли. Сквозь крохотную щель в занавеске она видела вооруженную охрану, стоявшую с обеих сторон. С корабля, который она только что покинула, потянулась цепочка людей — без сомнения, пленных моряков. Цепи на их щиколотках и запястьях звенели в ночной тишине. Джулия не могла сказать, были ли среди них Ред и О'Тул, хотя провожала колонну взглядом, пока та не скрылась из виду.

Носилки с трудом продвигались по узким улицам. Закутанные в тяжелые складки бурнуса, черные, коричневые и белые люди проходили мимо. Их ничего не выражающие лица казались тенями. Джулия опустила занавески и откинулась на подушки носилок.

Они прошли в ворога, затем пересекли двор и нырнули в темный лабиринт. Здесь пришлось ждать, пока их пропустят во внутренний дворик. Наконец занавески откинули, и арабский врач по имени Измаил вывел Джулию наружу. Ее привели в маленькую, темную комнатку, где находился невероятно толстый турок с безбородым лицом. Джулии приходилось слышать о евнухах, но видела она его впервые. Он что-то сказал, она не поняла и инстинктивно посмотрела на араба.

— Это Абдулла. Ты прижмешь руку ко лбу, как я тебя учил, и поклонишься ему в знак уважения. Лучше улыбнуться ему, потому что он очень влиятельный человек и управляет гаремом алжирского дея. Он тебе пригодится, если тебя примут.

— Если меня примут? То есть если я попаду в гарем к дею?

— Тебе неприлично об этом спрашивать. Когда твою судьбу решат, ты все узнаешь. Иди с Абдуллой-эфенди и повинуйся ему, исполняя лишь волю твоего господина и Аллаха. Поступай, как я говорю, и все будет хорошо.

Голос араба звучал сурово, но Джулия уловила в нем ноту сочувствия и интереса. На алжирском корабле она общалась только с ним. Это он дал ей лекарство, которое вернуло ее к жизни. Хотя Джулия понимала, что им двигал отнюдь не интерес к ее судьбе, ей казалось, равнодушие его напускное. За это и за его помощь она была ему благодарна и постаралась выразить свои чувства единственно возможным образом.

— Я сделаю, как ты говоришь, о целитель раненых душ. Да пребудешь ты с миром.

Джулия следовала за евнухом Абдуллой по бесчисленным переходам, пока наконец они не остановились перед высокой дверью, которую огромный человек открыл большим, украшенным золотым орнаментом ключом, висевшим на связке у него на поясе. Они вошли, и Абдулла закрыл дверь.

Джулия сразу почувствовала аромат благовоний. Он висел в воздухе, напоминая смесь всех запахов мира: розы, цветов апельсинового дерева, лилий, мускуса, пачули, бергамота, ладана, жасмина. Они стояли в коридоре, освещенном тяжелыми висячими бронзовыми светильниками, в конце которого виднелась арка выхода в сад. Оттуда доносилось журчание фонтана и сонное воркование потревоженных голубей.

Повернувшись к Джулии, Абдулла указал ей на дверь справа. Откинув занавеси, она последовала за евнухом и оказалась в огромной ванной комнате. Две нумидийские рабыни приблизились к ним. и низко поклонились Абдулле. Он отдал им пространный приказ на турецком, затем грузно зашагал прочь.

Хихикая и обмениваясь восклицаниями по поводу ее желтеющих синяков, рабыни раздели Джулию, затем сняли с себя шаровары и короткие туники. Улыбаясь, они погрузили ее в маленький бассейн посреди комнаты, наполненный горячей водой. Немного посовещавшись, они выбрали мягкое мыло с ароматом дамасской розы, наполнили ладони этим пенообразным веществом и вступили в бассейн вслед за Джулией.

Ей не понравилось, как девушки на нее смотрят — словно предвкушая что-то интересное, но пришлось подчиниться. Вода была восхитительно мягкой и теплой. Ее кожа — грязная, покрасневшая от грубой шерстяной робы, которую она в последнее время носила, начала бешено зудеть. Пусть делают что хотят, решила Джулия. В конце концов, так хорошо опять стать чистой.

Они снова и снова намыливали ее волосы. Их тонкие, проворные пальцы скребли, массировали, терли, очищая ее тело с такой тщательностью, словно она была чем-то осквернена. Удовлетворившись наконец, они завернули ее в огромное банное полотенце и препроводили в следующую комнату с еще одним бассейном. Там они смыли с нее последние остатки мыла и провели далее в зал, уставленный длинными мраморными столами. Здесь рабыни насухо вытерли и расчесали волосы Джулии, завили их в мелкие локоны, умастили драгоценным розовым маслом ее тело, сопровождая это действие легким массажем, затем, взяв пемзу, удалили загрубевшую кожу с ее подошв, локтей и колен. Пока она наслаждалась миндалем и медом, запивая их гранатовым соком, ее ногтям на руках и ногах придали форму, затем отполировали до блеска. Ее сухие, потрескавшиеся губы были смягчены маслом, брови и ресницы приглажены.

Затем девушки принесли накидку из прозрачного розового самаркандского шелка и надели на нее. Покрывало более темного оттенка опустили ей на лицо. Джулия посмотрела на себя, осознав, что ее тело ясно видно сквозь шелк. Хотя это одеяние было несомненно приятнее, чем корабельная роба, она не могла поверить, что это — обычная одежда женщин турецкой империи. Ведь даже нумидийские девушки выглядели более пристойно. Однако нельзя было отрицать разумность их выбора: розовый шелк хорошо сочетался с ее естественными цветами, через его воздушные складки кожа Джулии мерцала, словно живой мрамор, розовые соски казались рубиновыми, а синяков почти не, было видно. Разумеется, будущее больше не-было для нее загадочным, но теперь у нее родилось подозрение, что это произойдет публично. Она не ожидала такого скорого развития событий, несмотря на слова врача Измаила: «Если тебя выберут…» Араб объяснил ей, что, возможно, ее будет осматривать представитель шаха, чтобы выяснить, подходит ли она для гарема. Это считалось большой честью, но вряд ли можно рассчитывать на нее. Гарем давно уже не пополнялся: дей был пожилым правителем и в последнее время все чаще обращался к радостям ума. Однако упорно носились слухи об указе, обязывающем всех работорговцев изыскивать для дворца необычайно красивых женщин. Если ее не выберут, она попадет к работорговцу, который предоставит возможность ее осмотра более широкому кругу клиентов. В Алжире насчитывалось свыше пяти тысяч домов, принадлежащих мужчинам, ищущим новизны и разнообразия в постели», пять тысяч тюрем, готовых поглотить ее. Ирония заключалась в том, что, хотя все пять тысяч могли свободно глазеть на ее тело, ни один не мог видеть ее лица без покрывала, кроме работорговцев и человека, который ее купит. Сколько раз ей придется демонстрировать себя, пока ее наконец купят? Сколько непристойностей придется выслушать и испытать?

Девушки-рабыни уложили складки ее одеяния так тщательно, словно с нее должны были писать портрет, затем склонились в глубоком поклоне, который, естественно, адресовался не Джулии, а ширме, стоявшей у стены как раз перед ней. Острый слух молодой женщины уловил приглушенный шепот; кто-то наблюдал за ней оттуда. Смириться с этой мыслью было нетрудно, но ей вдруг захотелось убежать и спрятаться. Только сжав зубы, усилие воли она с трудом подавила этот импульс. Джулия поняла, что за ширмой находились два человека, так как слышала вопросы и ответы. Они обсуждают ее, словно телку или кобылу, выставленную на продажу, невольно с отвращением подумала она. Джулия почти не сомневалась, что один из них — арабский врач, другой голос принадлежал незнакомцу, привыкшему повелевать.

— Повернись.

Она повиновалась, как во сне, без всякой грации и желания понравиться.

— Ты что-нибудь умеешь?

Джулия задумалась.

— Что именно, эфенди? — спросила она наконец. — Я могу многое.

— Умеешь ли ты петь или играть на цимбалах?

— У меня обычный голос, и я никогда не играла на цимбалах, но умею играть на фортепиано.

— А твои остальные умения, какие из них пригодны, чтобы развлечь мужчину, уставшего от забот? — спросил голос.

— Я умею ездить верхом и стрелять…

— Бесполезно, даже если это не пустая похвальба, за которую ты заслуживаешь наказания.

Джулия порылась в памяти, затем, облизнув губы, сказала:

— Я умею играть в азартные игры и часто играла в шахматы с отцом, когда он был жив.

— Ты танцуешь?

— Ну да, — начала Джулия, потом поняла, что человек по ту сторону ширмы вряд ли имел в виду танцы, исполняемые западными женщинами на балах.

— Вот это в твою пользу.

Второй человек за ширмой что-то пробормотал, и первый снова спросил:

— Говорят, ты знакома со знаменитым Наполеоном Бонапартом и носишь его эмблему. Ты его родственница?

— Нет, эфенди. Мой отец был его последователем.

— Но ты беседовала с ним лицом к лицу, без покрывала, по обычаю Франкистана?

— Да, эфенди.

— Я хочу видеть эту эмблему.

Джулия поднесла руку к шее, где так много дней находилась золотая пчела. Ее там не было.

— К сожалению, ее сняли вместе с моей одеждой.

Прозвучал приказ, и одна из рабынь с поспешным поклоном удалилась. Она быстро вернулась, неся на ладони золотую пчелу. Поклонившись вновь, она передала ее через ширму.

Джулия попыталась примириться с потерей пчелы. Она потеряла так много всего, так много, что не позволяла себе думать об этом. Что значила сейчас утрата маленького украшения?

— Любопытно, — сказал человек за ширмой, — очень любопытно. Интересно, почему пчела? Львы, орлы, соколы, драконы — это я понимаю. Но почему пчела?

Джулия облизнула губы.

— В древние времена считалось, что ульем правил император, заботившийся о благе своих подданных — пчел, а они, в свою очередь, приносили ему дань, и это был естественный порядок вещей. Мой отец говорил так, эфенди, хотя я не могу утверждать этого. — Ответа не последовало, и Джулия продолжила:

— Пчела дорога мне, эфенди. Могу ли я… будет ли мне позволено оставить ее?

Согласие было дано небрежно, как бы невзначай, словно у говорящего были дела поважнее. Чувствуя, как слезы подступают к горлу, Джулия приняла брошь из рук рабыни. Она так крепко сжала ее, что крылышки вонзились в ладонь.

Раздалось шуршание одежды, словно человек за ширмой встал. Джулию охватил необъяснимый ужас, хотя она не могла бы ответить, что больше пугало ее: быть отосланной или оставленной в гареме.

— Отведите ее в комнату гарема, — раздался приговор. — Позаботьтесь, чтобы она ни в чем не нуждалась.

Джулии казалось, что она уже находится в гареме. Она обнаружила свою ошибку, когда ее вновь поручили заботам Абдуллы. Они прошли мимо коридоров, прежде чем остановились перед большой дверью с арабской вязью, выложенной слоновой костью, которую охраняли двое евнухов-эфиопов — черных, словно адская ночь.

Снова Абдулла снял ключ с пояса. Они вошли в огромную спальню со сводчатым потолком. Закрытая на ночь, с опущенными ставнями, она слабо освещалась бронзовыми светильниками. На низких диванах возвышались горы шелковых подушек? с маленьких столиков из черного дерева и слоновой кости призывно манили фрукты и сладости. Стены, обитые яркими тканями с геометрическими узорами, едва проступали из темноты. Ковры, мягкие, с богатым» разноцветным орнаментом, устилали гладкий мраморный пол. В одном углу в кадках небольшая рощица апельсиновых деревьев приглашала отдохнуть в тени ветвей, к которым маленькими золотыми цепями были прикованы бесчисленные птицы с украшенными драгоценными камнями перьями.

Из общей комнаты выходили несколько коридоров, в каждый из которых вел занавешенный дверной проем. Абдулла повел ее к одному из них, расположенному посреди зала, откинул занавес, тяжелый от металлических нитей, которые звенели при каждом движении, и знаком показал, что нужно войти. Помня предостережения арабского врача, Джулия склонила голову в вежливом поклоне и подчинилась.

Комната оказалась небольшой, с окном, укрепленным узорчатой железной решеткой, через которую проникала ночная прохлада. У одной стены находилась кушетка, у другой — инкрустированный сундук. Все это Джулия разглядела, откинув занавес над дверью после ухода Абдуллы. Хотя с потолка свисала лампа, она не горела. Единственным освещением служил звездный свет и слабое мерцание фонаря в проходе.

Она с шумом опустила занавеску. Оставалось лишь улечься на кушетке. Сбросив накидку и расстелив ее на крышке сундука, после минутной нерешительности Джулия отбросила мысль о ночной сорочке. Вероятность найти ее в полутьме невелика, да и нужна ли она ей? Сколько дней и ночей на корабле она провела в одном и том же платье… Глаза у нее слипались, и она почувствовала огромное облегчение от того, что осталась наконец одна. Шелковое покрывало низкой кушетки приятно холодило и ласкало кожу.

Джулии казалось невозможным заснуть в таком непривычном окружении. Кроме того, хотелось разобраться во всем, подумать о своих планах, о возможном бегстве. Но теперь эта мысль показалась ей смешной. Бежать? Но как? Отсюда не убежишь. Она заперта за толстыми дверями, охранявшимися день и ночь. Кроме того, гарем был пронизан сетью неведомых коридоров, в которых без проводника легко затеряться, даже если ее не остановят охранники прямо у двери. И вне дворца она окажется на улицах города, где мужчины накидываются на женщин, как стая шакалов. Ну, а если бы удалось? Что бы она стала делать в чужом, незнакомом городе? Как отыскала бы корабль, который увез бы ее в Англию или в Америку? Но даже если бы и удалось зайти столь далеко, кто осмелится взять на борт рабыню из гарема алжирского дея, даже если бы она могла заплатить за проезд? Нет, об этом не стоило и думать. Возможно, потом, когда она будет лучше подготовлена. Сейчас она рабыня. Ради спасения своей жизни можно на время подчиниться чужой воле.

Между тем ночная прохлада наполнила комнату, ветер шевелил металлические нити на занавесках. Джулия слышала, как сухо шелестели листья на пальме, напоминая успокаивающий и медленный шум дождя. Кушетка была мягкой и удобной, куда удобнее ложа из половиков на корабле. Чистая, окруженная комфортом и запахом роз, она погрузилась в сон.

Глава 14

Джулию разбудил звон нитей на занавесках. В комнату хлынул яркий свет. Было заметно теплее, чем вечером. Из сада доносился веселый щебет птиц и женских голосов.

Сознание резко возвратилось к Джулии. Она приподнялась и повернула голову к двери. В дверном проеме, подбоченившись, стояла женщина с искаженным яростью лицом. «Это черкешенка с Кавказских гор», — подумала Джулия, так много слышавшая об этом племени. Светлые волосы, широко расставленные голубые глаза, высокие скулы и треугольный рот придавали ее лицу жесткое выражение. Она выглядела на два-три года старше Джулии и была немного ниже ростом. Гибкую и мускулистую фигуру портили лишь несколько тяжелые бедра и щиколотки. Ее глаза обследовали тело Джулии, покрытое шелковым покрывалом, с губ слетела яростная тирада на турецком, похожая на раскат грома.

— К сожалению, я не понимаю вас, — сказала Джулий сначала по-французски, затем по-испански.

Женщина презрительно фыркнула и вихрем вылетела из комнаты. Джулия села. Раньше чем она коснулась пола, вошла служанка, внесла маленький круглый столик, на котором был накрыт завтрак — жареный ягненок, пшеничные лепешки, свежий инжир и засахаренные абрикосы, а также горячий мятный чай. Джулия помыла лицо и руки горячей водой из сосуда и села за стол. Пока она ела, женщина подошла к сундуку и извлекла оттуда пару панталон цвета морской волны из прозрачного газа и свободную вышитую блузку из турецкого шелка, которая перехватывалась поясом ниже груди. Все это она разложила перед Джулией, прибавив пару бархатных вышитых шлепанцев с загнутыми носами. Служанка сложила розовую накидку и убрала ее, жестами объясняя, что такое пышное одеяние с покрывалом, скрывающим лицо, нет необходимости носить внутри гарема.

Когда Джулия поела и переоделась, женщина подтолкнула ее в сторону общей комнаты. Джулии не хотелось покидать помещение, где она чувствовала себя в безопасности, но пришлось повиноваться.

В большой комнате оказалось светло и прохладно. Глухие шторы были отдернуты, открывая вид на залитый солнцем сад. И повсюду были женщины. Они сидели на диванах, на подушках, лежавших на полу, прогуливались по саду, кормили сидевших на ветках птиц и разговаривали с ними нежными голосами. В воздухе витал запах пищи. Служанки мелькали тут и там со столиками, похожими на подносы, уставленными всевозможными яствами и напитками. Под сводчатым потолком висел дым, вьющийся из курильниц с благовониями, расставленных по всей комнате.

Джулии показалось, что среди женщин есть представительницы всех наций, живущих под солнцем: угольно-черные эфиопки, со сверкавшей словно эбеновое дерево кожей, тонкогубые египтянки с подведенными глазами, сирийки с толстыми губами и длинными носами, темнокожие турчанки, индианки с длинными, доходящими до колен волосами. Миниатюрные светлокожие и узкоглазые женщины с Дальнего Востока стояли рядом со свирепыми на вид уроженками монгольских степей. Была здесь и знойная итальянка, и греческая красавица, и наваррка с рыжевато-каштановыми волосами. Хотя все они были одеты почти в такие же костюмы, как и Джулия, ни один из них не совпадал по цвету с другим. Некоторые носили небольшие тюрбаны, другие — бархатные шапочки с длинными шелковыми кистями или головные повязки, откидывающие волосы назад. Сверкающие золотым и серебряным шитьем, шелковыми лентами и бахромой, а также золотыми и серебряными украшениями, они сами походили на птиц с причудливым оперением. Звук их речи и смех напоминал щебетание стаи. Девушек насчитывалось не менее двух сотен. Все они замолчали, как только Джулия вошла в комнату, и принялись разглядывать новенькую. Черкешенка, которая заходила к Джулии, поднялась на ноги, повелительно кивнув наваррке с каштановыми волосами. В ее сопровождении она быстро, но высокомерно приблизилась к Джулии, остановилась на расстоянии вытянутой руки и заговорила. Наваррка, видимо, служившая переводчицей, поспешно обратилась к Джулии:

— Мария, прекрасная наложница Мохаммеда, хочет узнать, кто ты, по чьей воле пришла сюда и зачем?

— Меня зовут Джулия. Я пришла, потому что была избрана деем, думаю, с той же целью, что и все вы.

Женщины коротко посовещались, затем наваррка снова заговорила:

— Ты лжешь. Хотя нескольких новых женщин были подарены гарему дея, могущественный и блистательный правитель Алжира не выбирал для себя никого уже десять лет, с тех пор как его выбор пал на Марию. Она была последней женщиной, ставшей сосудом для его семени, и это случилось почти три года назад. Разве могли чресла дея внезапно помолодеть при виде такой костлявой фигуры? Невероятно, чтобы ты могла возбудить его желание, если даже пышная и юная девственница не сумела этого сделать.

— Возможно, — ответила Джулия, слегка краснея. — Я знаю только, что попала в плен к Баязеду Рейсу и меня послали сюда.

— Ты шпионка, приставленная к нам Абдуллой, чтобы доносить ему, кто из нас недоволен порядками в гареме, кто предается опиуму, а кто лесбийским играм.

— Это не правда, — заявила Джулия.

— А мы заявляем, что это так! Как иначе можно это объяснить?

Мария повернулась к остальным женщинам, пытаясь расшевелить их. Она продолжала обвинять Джулию, в том, что та шпионка, злобно выкрикивала что-то, потрясала кулаками и постепенно довела себя до лихорадочной дрожи. Вокруг раздавался недовольный шепот. Женщины начали подходить ближе, бросая на новенькую злые взгляды. Не имея возможности общаться с ними, Джулия оказалась совершенно беспомощна и могла рассчитывать только на наваррку. Атмосфера в комнате быстро накалялась. Раздались выкрики, похожие на угрозы. Женщины стягивались все более плотным кольцом вокруг Джулии, она чувствовала запах их разгоряченных тел. Чья-то рука дернула Джулию за волосы, другая больно ущипнула чуть повыше локтя. Джулия выгнулась вперед, так как ее толкнули сзади. Оглянувшись, она хотела наказать обидчицу, но не могла понять, кто же ударил ее.

Теперь ее толкали и тузили со всех сторон. Кто-то еще сильнее потянул ее за волосы, с плеча сдернули блузку, обнажив одну грудь. Она пыталась отвечать, но враги были слишком многочисленны. Щипая, дергая, царапая, они наступали на нее со злобными улыбками на лицах.

Внезапно в задних рядах завизжали, затем последовали высокие окрики евнухов и свист плети из кожи носорога, называемой курбашом. Словно по волшебству, женщины расступились, оставив Джулию полураздетой, в разорванной одежде и с кровавыми царапинами на руках. Через комнату к ней подошел Абдулла. Медленным, холодно-враждебным взглядом он оглядел женщин и, убедившись, что все повинуются ему, подал знак двум охранникам вернуться на посты. Затем, словно в задумчивости, он двинулся к Джулии.

— Что за беспорядок? — спросил он голосом невероятно тонким и высоким для такого огромного тела.

Джулия облизнула губы, подыскивая соответствующие испанские фразы. Однако Мария опередила ее, начав что-то быстро объяснять. Джулия не могла знать, в чем именно обвиняла ее эта женщина, но ее слова привели Абдуллу в состояние бешеной ярости. Его черные, близко посаженные глаза пылали звериной злобой. Парализованная ужасом, Джулия смотрела, как он шел к ней, отведя назад руку с курбашом на всю длину, затем рука его начала подниматься.

— Довольно! — Голос раздался из первого коридора, отходившего от общей комнаты. Он не был ни громким, ни пронзительным, но прозвучал безапелляционно и властно.

Абдулла чуть не опрокинулся вперед, останавливая плеть. Навстречу ему поступью, исполненной достоинства, шла пожилая женщина. Он согнулся почти пополам, приветствуя ее. Так как женщина говорила по-испански, он ответил ей на том же языке, хотя накануне не снизошел до разговора с Джулией.

— О дорогая и высокочтимая госпожа, — сказал евнух, — какова будет ваша воля?

— Я могу засвидетельствовать, что эта женщина ни в чем не повинна. Мария из ревнивой злобы подло оклеветала ее. Она не называла вас жирной бесполой свиньей и ничем не провоцировала нападения. Это тоже работа Марии. Теперь, когда вам все известно, ваша воля выбрать наказание для нарушительницы порядка в гареме!

— О всевидящая и всезнающая госпожа Фатима! Что вы скажете о десяти ударах курбашом той, кто чинит беспорядки в гареме?

Госпожа Фатима наклонила голову в знак согласия. Абдулла хлопнул в ладоши, и стража явилась снова. Получив приказ, они подошли к Марии.

Смертельно побледнев, женщина начала протестовать, повернувшись к Абдулле со словами, в которых звучала мольба. Однако действия они не возымели. Джулия с ужасом смотрела, как охранники догола раздели Марию и бросили на большую подушку. Они стиснули ее запястья и щиколотки, заставляя лежать неподвижно. Абдулла вышел вперед, и плеть просвистела в воздухе раз, другой. Затем со всей силы он опустил ее на плечи женщины.

Курбашом можно было содрать мясо с костей, а можно было лишь рассечь кожу. Абдулла выбрал последнее. Мария не закричала после первого удара, хотя плечи ее стали багрово-красными. Она молча приняла вторую и третью плети, которые ровно легли ей на спину. Когда плеть обвилась вокруг талии, она зарычала. Следующий удар исторг из ее горла бешеный крик, она начала корчиться, дергая руками и ногами. Абдулла безжалостно опускал плеть на ее ягодицы, бедра и нижнюю часть ног. Когда женщина получила десятый удар, он остановился. Капли пота выступили на его лице, стекая вниз по подбородку. Он отступил, любуясь своей работой. Тело Марии не было изуродовано, но отмечено десятью ярко-красными полосами. Ее голова безжизненно болталась, когда она рыдала, уткнувшись в подушку.

Старший евнух кивнул, и стражи отпустили женщину, поклонились и разошлись по своим постам. Абдулла с почтением повернулся в сторону госпожи Фатимы.

— Дело сделано, — сказал он.

— Хорошо, — откликнулась она и отпустила его коротким взмахом руки.

Как только широкая спина Абдуллы скрылась из виду, женщины бросились к Марии, подняли ее и унесли направо по второму коридору.

Джулия горестно наблюдала за этим зрелищем. На борту алжирской фелюги Баязед Рейс приказал дать по сорок ударов курбаша Реду и О'Тулу. Наказали ли их? Она не знала. Она ненавидит Редьярда Торпа, говорила себе Джулия, презирает его за предательство, но все-таки ей стало не по себе при мысли о таком наказании. Сорок плетей! Какие шрамы должны после них остаться! Выжили ли Ред и О'Тул?

Сзади раздался голос госпожи Фатимы:

— О Марии позаботятся другие. А вас я попросила бы сопроводить меня в мои скромные владения.

Хотя по форме это прозвучало как просьба, Джулия понимала, что не имеет права отказаться.

— Это большая честь для меня, — ответила она, следуя за женщиной и ее служанкой.

Владения госпожи Фатимы состояли из трех великолепных комнат, выходивших в общий сад. В отличие от других, сравнительно пустых комнат гарема, здесь было много мебели, чувствовался определенный жизненный уклад. Среди обычных кушеток с высокими подушками и обитых тканями стен здесь стояли богато украшенные деревянные ширмы; оконные и дверные проемы были задрапированы дамасским бархатом, золотым шитьем и серебряным кружевом. Бронзовые светильники, отделанные золотом, свисали с потолка и стояли на затейливо изукрашенных подставках. Повсюду были расставлены золотые и серебряные сосуды для воды, сока, масла. Здесь же находились инкрустированные сундуки из сандалового дерева и, слоновой кости, размером от спичечного коробка до колоссальных ларей выше Джулии. Нашлось место и для настоящих сокровищ — огромных гобеленов, шитых золотом, серебром и разноцветным шелком, вырезанных из слоновой кости фигурок слонов с позолоченными хоботами, сосудов для питья из алебастра и кувшинов для благовоний; эмалевых подносов и кубков с золотыми и серебряными краями, украшенных изображениями птиц, зверей и стилизованных цветов; бронзовых павлинов и статуэток из зеленого и розового нефрита. На низком столике в беспорядке, словно хозяйка пересчитывала их, когда ее потревожили, лежали удивительной красоты драгоценные камни: изумруды, бриллианты, опалы, рубины цвета голубиной крови, яхонты, аметисты, аквамарины и гладкие сверкающие жемчужины. Все это выглядело поистине королевской коллекцией.

Служанка осторожно убрала драгоценные камни. Ее хозяйка уселась на диван, указав Джулии на шелковую подушку, лежавшую рядом. Затем она распорядилась (очевидно, насчет освежающих напитков) и повернулась к Джулии.

— Вы озадачены, — сказала она. — Вы оказались жертвой злобы без всякой видимой причины. На вас нападают, издеваются, бьют — в общем, вы попадаете в водоворот событий, которых не понимаете.

— Это так, — подтвердила Джулия.

— Будет нелишне узнать, в чем причина такой враждебности. Я, первая и единственная из оставшихся жен великого и могущественного алжирского дея, объясню вам эту причину. Десять лет назад, когда Марии было четырнадцать лет, ее выбрали, чтобы она согревала постель дея. Она была тогда нежной и юной и на какое-то время смогла раздуть угли его угасавшей страсти. Алжирский дей немолод. Ему скоро минет семьдесят четыре года. Поэтому он стал звать ее на свое ложе все реже и реже. Последний раз он посылал за Марией в месяце рамадан более трех лет назад. Однако с тех пор он ни разу ни за кем больше не посылал, и Мария была последней, познавшей силу его желания, и поэтому правящей фавориткой. Удерживая это положение так долго, она уверовала, что имеет на него право. Она забыла, что поднялась так высоко только благодаря своему господину — дею. Ваше появление стало для нее жестоким ударом. Она испугалась, что вы посягнете на ее место, и поэтому решила покончить с вами или подчинить вас настолько, чтобы вы не решились заменить ее среди женщин, каково бы ни было ваше прежнее положение.

Джулия сделала знак, что поняла.

— Я еще не выразила свою благодарность вам за великодушное вмешательство, о великая госпожа.

— Не благодарите меня, дитя мое. Моя душа тоже не свободна от ревности. Я давно мечтала увидеть, как ложится плеть на спину Марии — вы дали мне возможность это увидеть. Хотя положение первой жены дея у меня не отнять, но чувства дея много раз доставались другим женщинам. Он взял еще трех других положенных ему жен, одна из которых умерла при родах, другая попалась на переписке с прежним любовником, а третья сошла с ума от заточения в гареме и была возвращена на родину, к отцу. Были бесчисленные наложницы — женщины, которые выбирались на ночь или на неделю, на месяц или, реже, на год. Но ни одна из них не принесла мне столько унижений, ни одна не демонстрировала столь явно, что я стара и уродлива, как это делала Мария. В гареме неизбежны зависть, жадность и ревность. Но бывает и дружба, и взаимопомощь, и поддержка, и утешение. Это естественно, потому что все женщины зависят от прихоти одного и того же мужчины. Но я слишком разговорилась. У вас еще будет время узнать все это.

Появилась служанка с маленькими чашечками крепкого, сладкого турецкого кофе, блюдом инжира, миндальными пирожными и новой блузкой для Джулии взамен разорванной. Кофе мало отличался от того, к какому Джулия привыкла. Она с наслаждением пила, пока служанка хлопотала над ее царапинами, замывая и смазывая бальзамом наиболее глубокие из них. Потом она помогла Джулии надеть блузку из голубовато-зеленого шелка.

— Ешьте, дитя мое, — говорила госпожа Фатима. — Вы слишком худы, чтобы соблазнить мусульманина. Они любят покоиться на мягких округлостях. Хотя, — задумчиво добавила она, — тех, кто постарше, может искушать вид горных вершин.

Старик семидесяти четырех лет, наверняка беззуб, горбат и спотыкается… Джулия с трудом превозмогла тошноту, подступившую к горлу.

— Не расстраивайтесь, — сказала госпожа Фатима, заметив ее отвращение. — Если дей в состоянии залезть хотя бы на лошадь, тогда моим шпионам следует оторвать языки. Он любит общество женщин и ценит их нежность и ум не меньше, чем красоту. Глупых и мелочных он не выносит, отсюда и изгнание Марии после того, как он потерял мужскую силу и не смог овладеть ею. Иногда дей посылает за мной и мы подолгу беседуем. Но, хотя он и дорожит моей мудростью, мы так давно знаем друг друга, что я уже не в силах поразить его оригинальной мыслью.

Джулия ничего не ответила, стараясь найти в сказанном скрытый смысл. Пыталась ли женщина объяснить, что ей нечего бояться, или хотела внушить ей, что следует развлекать дея остроумием? Джулия не могла сейчас этого понять.

Госпожа Фатима очистила инжир, положила его в рот, затем окунула пальцы в сосуд с водой и вытерла их. Неожиданно она сказала:

— Вы не были избраны деем.

Джулия метнула на нее быстрый взгляд. Память услужливо воспроизвела два голоса за ширмой. Один из них принадлежал Измаилу, врачу, другой был голосом далеко не старого человека.

— Понятно, — сказала она, приподняв подбородок. — Кто же тогда послал меня сюда?

— Чтобы понять, вам необходимо хоть немного познакомиться с существующим положением дел. Алжир — вассальное государство Оттоманской турецкой империи. Дей избирается на свой высокий пост при помощи и поддержке турецких офицеров-янычар, и он должен лавировать между ними и константинопольским султаном. Трон принадлежит ему пожизненно. Однако если он глуп и вызывает недовольство одной из сторон, жизнь его скоротечна. Теперь вы можете судил о мудрости и дипломатичности нынешнего дея, который удерживается на троне уже четверть столетия. Мохаммеда дея любят и уважают, но он ошибся в выборе наследника. Как все люди, достигшие высокого положения, он хочет передать его человеку своей крови — в данном случае, Кемалю, своему внуку. Сейчас он бросил на это все силы. Он не задумывается, что этот молодой человек недостоин такого высокого сана — он слаб, непринципиален и подвержен эмоциям. Дей не хочет видеть, что есть более достойные люди, например его племянник, Али паша.

— Простите меня, — сказала Джулия, когда женщина остановилась, — как я понимаю, его внук, Кемаль, также и ваш внук?

— Вовсе нет. Кемаль — внук второй жены дея, женщины, умершей при родах. Ее сын стал таким же обжорой и скрягой, как и его мать. Если бы женщина не раскормила себя до размеров бочонка, она бы, возможно, осталась жива. Ее сын тоже был необычайно прожорлив. На одном из праздников Рамадана он один съел половину овцы. У него лопнули кишки, и он умер, успев оставить внебрачного сына от рабыни. Нет, не надо думать, что этот недостойный человек приходится мне родственником. Мои дети, великолепный сын и дочь, которая была прекраснее луны, умерли в эпидемию холеры вместе со многими в гареме. Я поддерживаю Али пашу не потому, что он мой родственник. Он мне не родня. Это старший сын единственного брата дея, павшего от ножа убийцы. Я поддерживаю его отчасти из любви к интригам, расширяющим мою ограниченную власть, но главным образом потому, что он обладает качествами, нужными правителю: силой характера, способностью вдохновить и повести за собой людей) чувством справедливости. Если бы вы узнали его, что невозможно в заточении гарема, вы бы тоже восхищались им.

— Может быть, — согласилась Джулия. — Но если он такой, как вы говорите, он должен привлечь на свою сторону янычар.

— Конечно, но будет ли этого достаточно? Воля дея держится не только властью, но и любовью людей, военных в том числе. После его смерти они из уважения к нему выполнят его волю и провозгласят Кемаля новым деем.

— А этого можно избежать?

— Есть несколько путей. Один из них — выставлять Кемаля жадным дураком, каким он и является, и возносить Али пашу. Для этой цели вас и выбрали.

— Вы переоцениваете меня, — сказала Джулия. — Вряд ли Мохаммед дей заинтересуется мною и уж тем более станет прислушиваться к моим мнениям и советам.

— Думаю, что скорее вы недооцениваете себя. Мы получили благоприятный отзыв о вас от Измаила, врача.

— Понимаю… — произнесла Джулия, не придумав ничего лучше.

— Понимаете ли? Мне бы хотелось так думать, ибо это подтвердило бы правоту Измаила. Арабский врач — друг и наперсник Али паши, он воспользовался судном Баязеда Рейса для поездки на Канарские острова. Тем самым, которое взяло на борт вас и двух ваших спутников-мужчин. Он был поражен вашей красотой и умом, несмотря на болезнь и все невзгоды, которые вам пришлось пережить. Он знал, что Али паша вынашивает мысль о помещении в гарем дяди новой фаворитки и даже отдал распоряжение о поиске необычных женщин от имени дея, но одна лишь физическая привлекательность уже не в силах вызвать интерес Мохаммеда. Измаила заинтересовало то, что вы лично знали и разговаривали с Наполеоном, так как ему было известно, что Мохаммед дей чтит Наполеона. Поэтому он сделал все что мог, чтобы вылечить вас, и добился вашего просмотра. Али паша видел вас в ванной и во время одевания. За исключением чрезмерной скромности и гордости, он не нашел в вас никаких изъянов.

— И поэтому меня отправили в гарем?

Госпожа Фатима наклонила голову.

— В должное время, когда вы будете подготовлены, дей удостоит вас своим вниманием, и вы станете утехой для его ума и всего, чего только он сможет пожелать.

Джулия вспомнила Марию, корчившуюся под ударами курбаша, и поняла, что возможен только один ответ.

— Я сделаю все, чтобы стать достойной вашего доверия и доброты.

Подготовка, о которой упомянула госпожа Фатима, включала, помимо всего прочего, изучение двух языков: мавританского и турецкого. Мавританский был распространенным языком в Алжире — им пользовались на рынке и для общения со слугами. Однако Константинополь был сердцем Ислама, и все мавры с претензиями на образование и воспитание бегло говорили по-турецки. Турецкий обычно использовался при дворе, и дей отдавал предпочтение именно ему. Чтобы убедиться, что оба языка усвоены Джулией, ей дали в компаньонки старшую представительницу гарема, — женщину около тридцати, полную, приветливую, не замолкающую ни на минуту турчанку по имени Джохара. Она служила неиссякаемым источником информации о гареме, дворе, городе и людях, которые там обитали. Так как она повествовала об этом на двух основных языках, принятых в Алжире, Джулия, наделенная языковым чутьем, вскоре стала понимать, что происходит вокруг, и смогла объясняться с остальными.

Ее не слишком удивляло, что Мария стала ее злейшим врагом. Вопреки всякой логике она обвиняла Джулию в том, что ее наказали, и на каждом шагу заявляла, что Джулия самая настоящая шпионка Абдуллы. Среди ее сторонниц оказались наиболее недовольные из женщин. Хотя теперь они не осмеливались открыто нападать на Джулию, но постоянно донимали ее всевозможными пакостями и злыми шутками. То у нее в тапочках оказывались скорпионы, то в ее сундук заперли ручную обезьянку, где она просидела несколько часов, завывая и вдохновенно истребляя одежду Джулии. Во время прогулки по саду Джулию столкнули в пруд, откуда она выбралась с позеленевшими от тины волосами. А однажды она заболела, поев салата из пальмовых орешков, и с тех пор для нее готовила служанка первой жены дея.

Вокруг Джулии тоже собралась группа сторонниц. Сначала из-за госпожи Фатимы, затем ради самой Джулии больше половины женщин гарема перешли на ее сторону. Хотя дей еще не видел Джулию, ее считали новой фавориткой. Ее имя переделали в Гюльнару, в честь царицы одной из сказок «Тысячи и одной ночи». Женщины в гареме понимали, для чего готовят Джулию, и каждая жалела ее или завидовала ей, в соответствии со своим характером.

Пришла зима. Чтобы спастись от холода и ветра, жалюзи опустили, а в центре каждой комнаты поставили жаровни с углем. Подготовка Джулии была в полным разгаре. Ее учили, как следует кланяться дею, как целовать его руку и край одеяния, как просить разрешения говорить с ним или уйти от него, когда и где сидеть в его присутствии так, чтобы ее голова никогда не оказывалась выше, чем его. Были даже даны наставления, как, в случае необходимости, ложиться в его постель. Это следовало делать скромно, со стороны ног, и постепенно продвигаться к голове, если последует поощрение.

Джохара, которая была в курсе всех событий, тоже кое-чему научила Джулию. Когда они познакомились ближе и она стала откровеннее, Джулия узнала, что отец продал ее работорговцу, пришедшему в их деревню, в. тринадцатилетнем возрасте. Караван, который вез ее в Константинополь, захватили разбойники. Они увели женщин-рабынь в пустыню, изнасиловали и бросили. Работорговец подобрал товар, но, поняв, что он уже испорчен, передал девушек погонщикам верблюдов до конца пути. В Константинополе он оплатил услуги врача, который при помощи несложной хирургической операции возвратил им девственность. Джохару продали богатому пожилому купцу. Она стала его любимой наложницей, так как научилась от погонщиков верблюдов нескольким фокусам, которые смогли возбудить его угасающий аппетит. Но однажды, когда она возвращалась из бани, взгляд ее упал на молодого, горящего желанием солдата. Тогда в ней открылся недюжинный талант к обману. Солдату была передана записка, и однажды, во время посещения базара, она ускользнула от служанки и охраны. Ей удалось насладиться любовью со своим солдатом еще раз, когда она подкупила хозяйку бани, чтобы та заняла ее служанку разговором, в то время как Джохара выскользнула через боковую дверь. Однако эта уловка помогла лишь однажды. На второй раз она попалась, и хозяину донесли на нее.

— Купец орудовал курбашом лично, — сказала Джохара, в раздумье потирая широкую поясницу, — а затем продал меня содержателю публичного дома. Думаю, мне крупно повезло, что он не задушил меня, потому что солдата нашли мертвым на следующее утро. В публичном доме меня держали для особых клиентов — пожилых угасающих мужчин. Мои таланты и успехи на этом поприще стали широко известны. Что касается алжирского дея, то он всегда больше наслаждался красотой женщины, чем использовал ее. Если ты не веришь мне, посмотри вокруг. Это бездетный гарем. Разумеется, дей не молодой чело век, но многие мужчины в его возрасте становятся отцами. Он же не преуспевал в этом даже тогда, когда я попала сюда, то есть почти двадцать лет назад. Дети Мохаммеда дея были зачаты еще до того, как он сел на трон. Шесть детей! Смехотворный результат, если сравнить с константинопольским султаном, от которого понесли более трех сот женщин гарема. Из шестерых детей дея лишь один достиг зрелости, и какой! Сын его смог произвести на свет только одного ребенка, этого Кемаля. Говорят, что жирный внук дея женщинами вовсе не интересуется, предпочитая им хорошеньких мальчиков. Но я рассказывала тебе, как я попала во дворец? Когда Мохаммед дей оказался на троне, был короткий период, когда он хотел восстановить свой род после эпидемия холеры. Работорговцы знали об этом и случайно натолкнулись на меня. Мне было тогда всего семнадцать. Меня снова сделали девственницей, что было просто смешно, потому что брали меня ради моего умения. Уж не думал ли кто-то, что я принесла его из прошлой жизни или всосала с молоком матери? Но неважно. На короткое время я получила благосклонность дея, а затем его оттолкнула искусственность происходящего — или я была слишком требовательна в любовных утехах? — Джохара томно вздохнула. — Я была предана забвению и воздержанию. Последнее, моя дорогая, — ты еще поймешь это — особенно невыносимо.

Хотя на первый взгляд Джохара просто рассказывала о своей жизни, в ее бессвязной истории был заложен какой-то смысл. Когда женщина стала разговорчивее, у Джулии возникло подозрение, что Джохара получила приказ передать новой фаворитке секреты своего ремесла. Подозрение перешло в уверенность, когда ее, Джулию и еще нескольких женщин проводили в маленькую комнату за пределами гарема. Из мебели там стоял только один диван. В ней не было окон, но была ширма, позволявшая беспрепятственно наблюдать то, что происходило в соседней комнате. Когда дверь за ними закрылась, комната погрузилась в полумрак; лишь из-за ширмы просачивалось немного света.

Сначала в соседней комнате появилась служанка, которая поставила на столик перед обычной кушеткой сладости и мятный чай. Девушка ушла, и в комнате стало тихо.

Затем вошел мужчина в форме солдата. Сняв одежду, он улегся на кушетку. Если он и знал о присутствии женщин в-соседней комнате, то, во всяком случае, не подал виду. Наложницы не издали ни звука, пожирая его горящими глазами. Открылась дверь, и в комнату вошла женщина. Когда они приблизилась к мужчине, Джохара перехватила испуганный взгляд Джулии и улыбнулась ей в полумраке.

Женщина стала раздеваться. Судя по богатой накидке и косметике, которая подчеркивала глаза и ярко-красный рот, она не была служанкой. «Мавританка, — подумала Джулия. — Скорее всего куртизанка одного из портовых домов терпимости». Женщина обнажила грудь, слегка нарумяненную для того, чтобы уподобить ее форму и цвет зрелым плодам граната. Ее длинные черные волосы отбрасывала назад жемчужная повязка, с которой одна жемчужина свешивалась на самую середину лба. Тело женщины было гладко выбрито — ни единого волоска, который мог бы испортить совершенство кожи. Улыбаясь солдату, словно кошка при виде сметаны, она взяла инициативу на себя. Несомненно, она была мастерицей своего дела, судя по тому, какое наслаждение получал солдат.

Джулия покраснела от смущения. Ей хотелось вскочить на ноги и броситься вон из комнаты, но за дверью стояла охрана. Ей не позволили бы вернуться в гарем без сопровождения.

Наклонившись к ней, Джохара шепнула:

— Смотри и учись, Гюльнара.

Джулия слабо улыбнулась ей. Она вспомнила монастырскую школу. Что подумали бы добрые монахини, увидев ее сейчас! Что бы сказали тетушки и двоюродные сестры? Поняли бы, что иного выхода у нее нет?

Ночью Джулии не спалось. Она беспрестанно вертелась на кушетке, а когда наконец забылась, ей приснился Ред. Она снова лежала в его объятиях, его теплые губы целовали ее. Он что-то шептал ей, они двигались вместе, слившись телами воедино. А потом она осталась одна, слыша лишь отзвук его удаляющихся шагов. Джулия проснулась в слезах. Глядя в полуночную тьму, она призналась себе, что по крайней мере в одном Джохара была права — воздержание совсем нелегко вынести.

Когда она впервые попала в гарем, она с удивлением узнала, что любая из женщин рискнула бы жизнью ради встречи с любовником. Прожив в гареме несколько месяцев, она перестала этому удивляться. Жизнь в заточении походила на медленную смерть. Все обитательницы сераля были толсты, тщеславны и мстительны, так как могли только есть, заботиться о своей внешности и плести интриги. Экскурсии наподобие проведенной только что лишь усиливали их ощущение ненужности и выброшенности из жизни. Конечно, они могли найти себе занятие. Некоторые вышивали, ткали гобелены, писали портреты друг друга или сцены, уцелевшие в их памяти из того времени, когда они еще не стали забавой мужчины, давно переросшего такие игрушки. Но это была лишь пустая трата времени, эмоций и разума. Неудивительно, что они призывали опасность, молили о ней. Волнение доказывало им, что они еще живы. Короткий миг счастья стоил больше, чем целая жизнь, прожитая впустую. Смертельный риск был лучше, чем выбор одной из женщин гарема, которая, поняв, что никогда не родит ребенка, повесилась в своей клетке на шелковом шарфе, привязав его к бронзовому светильнику.

Яркое утреннее солнце вернуло Джулии покой. Зима постепенно уступала место весне, жалюзи снова подняли, и можно было опять любоваться садом. Джохара, обеспокоенная бессонницей Джулии, встала раньше обычного. Они приказала принести завтрак в теплый уголок сада, где цветущие ветви персика упирались в каменную стену.

— Ты сегодня хмурая, — сказала женщина, усевшись. — Может, думаешь о своем любовнике?

Невозможно было утаить от турчанки, что она не девственница, но Джулия упорно отказывалась называть имя мужчины, говоря лишь, что он мертв. Она улыбнулась и покачала головой.

— Это было бы неудивительно. Вчерашний вечер пробудил во мне столько воспоминаний. — Джохара вздохнула, затем продолжила:

— Тогда, может быть, ты тоскуешь по родине и ждешь новых известий о людях, которых ты знала? Если так, ты будешь рада услышать, что один из мужчин, захваченных вместе с тобой, добился успеха.

Джулия взяла с тарелки пшеничную лепешку. Разломив ее на части, она рассыпала крошки для радужно оперенных голубок и величественных павлинов, которые подошли ближе, чтобы послушать их воспоминания. Было ли случайным совпадение, что Джохара одновременно упомянула о любовнике и мужчине, с которым Она вместе попала в плен?

— Кто же?

— Это франкистанский капитан вашего затонувшего корабля. Он стал офицером у Баязеда Рейса, и все его очень уважают. Прекрасно разбираясь в кораблях, он так мастерски переделал паруса и оснастку фелюги, что она полетела, словно ветер. Оценив его талант, Баязед Рейс разрешил ему командовать кораблем во время битвы. Они захватили много пленников, что любопытно, одних французов. Их доставили к дею в таком количестве, что французский консул выразил протест, заявив, что дей развязал необъявленную войну против его страны. Мохаммед дей был так доволен, что затребовал пленного капитана на свою личную службу. У Баязеда Рейса не было выбора. С того времени капитан занимается усовершенствованием кораблей дея. Он также предложил построить новый корабль. Дей согласился, и теперь капитан руководит строительством. Уже поговаривают, что корабль заколдован и будет скользить по воздуху, словно крылатая лошадь, воспетая Шехерезадой.

— В самом деле? — спросила Джулия. — Тогда это должен быть чудесный корабль.

— Правда. И капитаном на нем будет не простой человек, а Али паша, племянник самого дея. Говорят, что неверный раб, который строит заколдованный корабль, стал другом Али паши и их видят вместе повсюду. Они ездят верхом, охотятся, Али паша даже принимает и кормит его в своей приемной, словно важного гостя. Возможно, ему скоро предложат принять мусульманство, и он перестанет быть рабом.

— Это хорошо, — сказала Джулия. Ее осторожные слова на чужом языке не выдали той бури чувств, которая бушевала в ней. Она не позволяла себе много думать о том, что сталось с Редом и О'Тулом. Однажды, когда она шла по коридору дворца с госпожой Фатимой к библиотеке дея, она увидела из окна множество рабов, тянувших огромную глыбу мрамора к пристани. Рабы казались уродливой карикатурой на людей — с длинными волосами и бородами, изможденными телами и напряженными мускулами. Ржавая железная цепь сковывала их друг с другом у пояса и соединялась с цепями на щиколотках. Спины были сплошным лабиринтом шрамов, перекрытых свежими красными полосами от курбаша в руке надсмотрщика, стоявшего рядом. Каменоломня, названная «Гробницей сухих костей», стала последним приютом многих христиан, проданных в рабство. Ее боялись больше, чем галер, ибо, как можно было догадаться по ее названию, немногие вернулись оттуда.

— Больше тебе нечего сказать? Я думала, ты обрадуешься.

— Конечно, я рада, — сказала Джулия, улыбаясь. — А что со вторым человеком, которого зовут О'Тул?

— Видимо, он стал гребцом на корабле Баязеда Рейса. Но, возможно, его судьба тоже изменилась вместе с судьбой его друга. Так часто бывает, когда человек добивается влияния.

— Но они останутся рабами?

Джохара кивнула.

— Без сомнения, теперь это их удел, так же как наш — прозябать в роскоши.

Джулия поблагодарила женщину за любопытные новости. Взяв кофейную чашку, она рассеянно смотрела на розовые лепестки, устилавшие дорожку. Удел. Она пыталась понять восточную концепцию фатализма. Иногда ей это удавалось. Но обычно ее душа восставала против того, что являлось в исламе мужским воплощением судьбы, являясь великолепным инструментом для приведения к повиновению женщин, рабов и бедняков. На ее родине судьба была женского рода: Леди Удача, Госпожа Фортуна. Она могла быть доброй или злой, могла быть непредсказуемой, но главное — она способна была меняться. О, как она жаждала перемен!

Глава 15

— Пойдем, Гюльнара, надевай свое покрывало и вуаль. Мохаммед дей вершит суд, а мы приглашены посмотреть на публику. Торопись, ты ведь знаешь, как нетерпелива госпожа Фатима, нам не следует оказаться последними.

Джохара подняла крышку сундука с одеждой и извлекла балахон в греческом стиле, кремовый с золотым шитьем, и такое же покрывало для Джулии. Для себя она вытащила багровое одеяние. На взгляд Джулии, женщина в нем весьма походила на бочонок с вином, но так как мусульмане вообще не пили вина, то у Джохары, видимо, не возникло подобных ассоциаций. Отложив книгу, Джулия надела балахон, обернувшись полупрозрачными полами. Покрывало она опустила на лицо, приколов его к головной повязке золотой пчелой. Пчела на виске произвела столь неожиданный эффект, что остальные женщины не могли сдержать возгласов удивления. Это был уже не первый прием, на котором ей позволили присутствовать, Однажды госпожа Фатима уже показывала Джулии придворных и двор, но тогда председательствовал великий визирь и ничего интересного не происходило. Дела, рассматриваемые на судебном заседании, были всего лишь мелкими кражами и имущественными спорами. Судя по тону Джохары, сегодня ожидалось нечто другое.

Из гарема женщины вышли с ярко окрашенными веерами с длинными шелковыми кистями, имевшими форму слезы. В зале суда на прохладу рассчитывать не приходилось. В сопровождении охраны они торопливо шли по бесконечным коридорам вверх по ступенькам с одного этажа на другой, поднимаясь все выше. Они миновали ряд богато обставленных комнат и оказались на маленьком, зарешеченном балконе над залом суда, который слегка напоминал театральную ложу.

Помещение внизу было окутано полумраком, освещенное лишь рядом маленьких окошек, расположенных высоко на крыше и укрепленных такими же решетками, как и те, что защищали от взглядов балкон. Из курильниц струился дым, еще больше скрывая от них происходящее. Они увидели сначала блеск драгоценностей и сияние тонких шелков, и лишь затем представителей турецкой и мавританской знати. Светлые волосы мамелюков выделялись на фоне сверкающей черным деревом кожи рабов-эфиопов.

Обращенный лицом к народу дей Алжира восседал на мягком ложе, словно индеец перед священным огнем. Он держался прямо, положив руки на колени, облаченный в верхнюю одежду цвета павлиньих перьев, из-под которой виднелось одеяние абрикосового цвета и оранжевые шелковые панталоны. Голову его прикрывал тюрбан из плотного шелка с голубой застежкой. Темные, проницательные глаза смотрели сурово. Длинная белая борода спускалась на грудь. Рядом с ним находился золотой скипетр, на рукояти которого сверкала гроздь бриллиантов. Свет излучаемый ими, играл на шелковых и атласных одеяниях придворных.

Не успели они усесться на удобных диванах, как раздался пронзительный мужской крик. Джулия вздрогнула и обернулась к Джохаре.

— По-моему, не стоит тревожиться, — сказала женщина. — По приговору за кражу мужчине, кажется, отрубят правую руку. Так как добрый мусульманин для всех отправлений использует левую руку, а правую оставляет чистой, чтобы кормить себя, это наказание ужасное, но обычное.

Джулия невольно содрогнулась. Она с ужасом смотрела на непроницаемое лицо старика, который был ее господином.

Когда упиравшегося преступника вывели, вперед выступил другой человек. Он поклонился и поцеловал руку дея.

— Французский консул, — прошептала Джохара.

Джулия кивнула, глядя на его строгий синий сюртук и начищенные башмаки. Она понимала многое из того, что происходило между представителем Франции и деем Алжира. Француз, как и говорила Джохара, был обеспокоен нападениями алжирского флота на корабли своей страны. Дей выражал ему соболезнование, в то же время отрицая, что знает об этих случаях, и возлагал вину на пиратов, которые, как он настойчиво утверждал, не подчиняются ему. Консул, не имея права назвать его лжецом в лицо (это поставило бы под угрозу дипломатические отношения между двумя странами), в завуалированной форме угрожал войной. Дей учтивыми жестами и заверениями в дружбе сожалел об этом.

Постепенно внимание Джулии вновь переключилось на собравшуюся публику. Внезапно она чуть не задохнулась от волнения, подавшись вперед.

— Что случилось, Гюльнара? — резко спросила госпожа Фатима.

Джулия не сразу нашла что ответить.

— Тот человек, рядом с придворным в бронзовом шелке.

— Франкистанец?

— Да, он.

— Говорят, что его подобрал Баязед Рейс, когда он плавал, вцепившись в какие-то обломки после кораблекрушения. При нем были документы, по утверждению которых он являлся важным лицом, связанным с королем Франции. Поэтому, когда его доставили в порт, сообщили французскому консулу, который внес за его освобождение значительный выкуп. Это была выгодная сделка для Баязеда Рейса и для казны дея. Говорят, что в обмен на свободное передвижение по судну и другие послабления он рассказал Баязеду Рейсу о том, что в море, недалеко от того места, где он находился, была лодка с тремя другими христианами, среди которых — женщина, способная стать великолепной гаремной рабыней.

Джулия, слушая это бесстрастное повествование, смотрела на человека внизу, искривив губы.

— Марсель де Груа, — сказала она, не замечая, что произносит имя вслух.

— Да, кажется, его так зовут, — сдержанно откликнулась госпожа Фатима. — Интересно, почему он не уехал из Алжира?

— Кто знает? В настоящий момент он работает в консульстве. Возможно, там смогли использовать его влияние на французского короля, чтобы предостеречь его от опасности, грозящей французскому флоту в этих водах. Или, благодаря своей беспринципности, он нашел для себя еще какие-то выгоды. Недавно его видели в обществе Кемаля. Уж не устал ли внук дея дожидаться, когда освободится трон, и не начнет ли он заигрывать с теми, кто может питать вражду к нынешнему правителю Алжира?

Когда госпожа Фатима договорила, Джохара кивнула. Склонившись к Джулии, она сказала:

— Интересно, знает ли Али паша о возможном союзе между французским консулом и Кемалем? — Она замолчала, кивнув на человека, входившего в зал под ними. — Заговори о ястребе, и услышишь посвист его крыльев!

— Кемаль? — спросила Джулия.

— И никто другой, — ответила Джохара.

Это был тучный, свирепый человек, даже толще Абдуллы, внешне напоминавший нашпигованное сало. Его муслиновый тюрбан украшал огромный рубин, которым крепились три пера белой цапли, вздрагивавшие при каждом его движении. Борода доходила почти до маленьких жестоких глазок, а концы усов завивались колечками. На нем была туника сиреневого шелка, скрепленная золотыми застежками, и розовые шелковые панталоны. На толстых пальцах сверкали кольца, множество жемчужных и рубиновых брошек украшало его круглую грудь. По обе стороны от него шествовали красивые мальчики лет четырнадцати — пятнадцати, одетые в похожие одеяния, но без тюрбанов. Будучи христианами, они не могли носить мусульманский головной убор и головы их были повязаны полотняными шарфами, перевитыми золотым шнуром.

Повинуясь жесту дея, слуги принесли подушку и положили ее немного ниже дивана, на котором восседал правитель. Кемаль поцеловал руку своего дедушки и с трудом опустился на пол, чтобы занять почетное место. Один из мальчиков уселся у его ног, другой встал в стороне, играя веером из страусиных перьев. Подавшись вперед, Мохаммед дей беседовал с внуком, несмотря на растущий гнев французского консула, которого они фактически игнорировали.

— С какой целю он пришел? — спросила Джохара.

— Всего лишь продемонстрировать свой интерес к государственным делам и напомнить присутствующим, что он поднимется на ступеньку выше, как только Аллах вознесет Мохаммеда дея в рай.

Джулия едва слышала этот обмен репликами. Испытывая холодок где-то внизу живота, она смотрела, как Марсель де Груа обменивается с Кемалем приветствиями.

Когда суд закончился, женщины ушли с балкона и стали спускаться но ступеням в зал заседаний. В сопровождении охраны они по длинному переходу прошли еще один лестничный пролет. Заметив впереди группу мужчин, готовясь пройти мимо них, невольницы потупили взор и ниже спустили покрывала. Когда они подошли вплотную, стража остановилась. Послышался голос:

— Рад видеть тебя, о жена моя Фатима.

Они увидели перед собой дея. Госпожа Фатима склонилась в глубоком поклоне, Джулия и Джохара повторили ее движение.

— Рада видеть тебя, о принц верности, дарующий справедливость, — заявила его жена. — Целую землю у твоих ног. Мое сердце радуется, видя тебя в благоденствии.

Улыбка осветила суровое лицо дея.

— Твоя красота не умаляется, как и твое достоинство, о Фатима, дочь пустыни. Всегда наслаждение вновь приветствовать тебя. Ты наделена редкой способностью заставлять меня верить в правдивость твоих медовых речей.

— Да отсохнет мой язык, если он произнесет хоть слово лжи в твоем присутствии, о мой властелин.

Дей принял это заверение с легким наклоном головы.

— Говорят, у тебя есть ученица, молодая женщин, ас которой ты делишься всем, что сама знаешь о мире и людях, — сказал он, не бросив ни единого взгляда на Джулию. — Ходят слухи, что она очень способная, к чести своей наставницы.

— По воле Аллаха, это истинно так, о правитель века.

— А правда ли, что эта несравненная, способная увеличить силу ума мужчины так же, как и его физическое влечение, сидела у ног западного правителя, носящего имя Наполеон?

— Истинная правда, о владыка моего сердца.

— Мне кажется, что я могу позволить себе удовольствие взглянуть на этот образец совершенства, — сказал дей, глядя только на свою жену. — Я прошу тебя приготовить все для того, чтобы она явилась по моему зову сегодня вечером.

— Будет исполнено, как и самое малое из твоих желаний, мой властелин.

— Это был знак высочайшей воли.

Когда они снова были в гареме, Джохара в возбуждении воскликнула:

— Это совсем как в «Тысяче и одной ночи»: «Он полюбил ее, когда ее описали ему, ибо иногда слух любит раньше, чем око!»

— Он заинтересовался, — сухо согласилась госпожа Фатима. — Могло ли случиться иначе, если я превозносила до небес ее достоинства? Но теперь Гюльнара должна заставить его полюбить себя. Если ей это удастся, она может считать себя счастливейшей среди женщин. — Повернувшись, первая жена дея вышла, не удостоив их более ни единым взглядом.

Приготовления к долгожданным смотринам начались с наступлением вечера. Снова Джулия прошла ритуал омовения, снова аромат розовых лепестков плыл в воздухе. В волосы и кожу втирали мыло и благовонное масло те же рабыни во главе с Джохарой. Казалось, Джулия ни разу не была столь чистой с головы до ног, никогда ее кожа не была такой гладкой, никогда ее брови не были так красиво изогнуты, а волосы так роскошны, ниспадая до талии, словно золотой занавес, и никогда еще ее ногти не были такими идеально розовыми. Ей почистили зубы и освежили дыхание при помощи измельченной мяты.

Костюм, выбранный для этого случая госпожой Фатимой, состоял из короткой блузки и панталон изумрудного цвета, дополнявших балахон цвета мяты с золотым шитьем. К нему были подобраны маленькая шапочка из темно-зеленого бархата с золотой отделкой и покрывало из янтарного шелка под цвет ее глаз.

Вернувшись в общую комнату гарема, она попала под ливень злых реплик и завистливых взглядов.

— Напрасно готовишься, — сказала Мария пронзительным от ненависти и злобы голосом. — Он забыл о тебе, как только ты ушла!

Поскольку уже стемнело и звезды высыпали на небосклоне, показалось, что Мария права. Никто не вызывал ее, хотя время вечерней трапезы пришло и ушло. Так как предполагалось, что дей предложит Джулии разделить с ним обед, она не осмеливалась есть из страха обидеть его, отказавшись вкусить за его столом. Казалось, девушка была близка к голодному обмороку; на самом же деле такое состояние вызывал страх. Несмотря на месяцы, проведенные в гареме, она не могла понять изощренной восточной натуры. Ее деморализовало сознание, что люди, которые только что улыбались ей, в следующую минуту могли приказать ее высечь, или пытать, или убить, без всяких колебаний. Она не могла заставить себя доверять им, но у нее не было выбора. Невольница-американка полностью зависела от них.

Служанка отодвинула занавес с металлическими нитями. Джулия оторвалась от окна. Женщина низко поклонилась.

— Абдулла ждет, — сказала она.

Тревога и торжество отразились на лице Джулии. Твердым шагом, с высоко поднятой головой, она последовала за женщиной в общую комнату. Признавая резкое изменение ее статуса, Абдулла поклонился ей. Джохара, которая поела вместе с другими женщинами, чтобы не слишком искушать Джулию, со счастливой улыбкой расправила складки ее одеяния.

— Да пребудет с тобой Аллах, — шепнула она. — И прошу тебя, улыбайся!

Снова они прошли по бесконечным переходам дворца, затем пересекли залитые лунным светом внутренние дворики, где тени, казалось, шевелились и шептались за колоннадами. Во дворце было более тысячи комнат, и все они имели выход во внутренний дворик или сад. У дверей этих комнат, словно призраки, стояли огромные стражи с тюрбанами на головах.

Наконец они достигли массивной двери из инкрустированного кедра. Она охранялась двумя часовыми, которые мгновенно пришли в боевую готовность и обнажили свои сабли при звуке их шагов. Однако, узнав Абдуллу, охранники расслабились. Взгляды их скользнули поверх Джулии, словно она была невидимкой.

Позади огромных дверей находился зал со сводами; его украшенный блестками пол постепенно переходил в широкую мраморную лестницу с золотой балюстрадой. Между лестничными пролетами стояли серебряные канделябры. Наверху такие же канделябры тянулись вдоль длинного мраморного зала; свечей в них было не менее сотни.

Охраняемые личные покои дея отворил гном, едва достававший до дверной ручки. Таких крошечных людей во дворце было несколько, так как, по поверьям турков, они обладали баракой, или доброй магической силой. Этого карлика-мавра звали Базим, и считалось, что он имеет большое влияние на дея. Он носил мусульманскую одежду, бородку в египетском стиле и обладал самыми печальными глазами, какие Джулии доводилось видеть на человеческом лице.

Базим отпустил Абдуллу поклоном, несколько ироничным в своей подчеркнутой учтивости, затем закрыл дверь за евнухом.

— Проходите, — сказал он Джулии и быстро пошел вперед, не глядя, следует ли она за ним.

Дей сидел возле двойного светильника, держа на коленях раскрытый том. Он поднял глаза, когда вошли Джулия и Базим. Она поклонилась. Он закрыл книгу и протянул ей руку для поцелуя.

— Можешь прислуживать нам, Базим, — сказал дей, касаясь рукой бархатной подушки рядом с диваном и выражая желание, чтобы Джулия села.

Карлик принес стол, уставленный всевозможными восточными яствами. Когда были сняты крышки и из.кастрюль разлился аппетитный аромат, у Джулии потекли слюнки. Сглотнув, она отвернулась, стараясь казаться равнодушной.

Когда дверь за Базимом закрылась, ненадолго установилось молчание. Джулия взглянула на дея и увидела, что он дружелюбно улыбается, видимо, понимая ее состояние.

— Откинешь ли ты покрывало, или со мной следует обращаться как с чужаком, который не имеет права увидеть твое лицо?

Джулия выполнила его желание, стараясь грациозно, как ее учили, улыбаться.

— Как тебя зовут? — спросил Мохаммед дей.

— Мне дали имя Гюльнара, эфенди, — ответила она.

— Твоя красота, Гюльнара, соперничает с Кобой, вечерней звездой. Так как ты пришла ко мне на закате моих дней, я буду называть тебя этим драгоценным именем.

— Будет так, как ты пожелаешь, о великий правитель. — Это льстивое выражение ей удалось произнести не без труда.

Дей посмотрел на нее несколько цинично, но не ответил.

— Не снимешь ли ты свое верхнее одеяние, или слишком прохладно?

Несмотря на ветерок, колыхавший тонкие занавески, ночь была далеко не холодной. Джулия поняла утонченную вежливость, позволявшую ей обосновать свой отказ, если она стеснялась снять балахон, а также завуалированный намек на то, что он вовсе не собирался немедленно овладеть ею. Однако отказаться — значило струсить. Она спустила одеяние с плеч и положила его возле себя.

Получив приглашение, Джулия налила мятный чай и поднесла его дею. Он не без грации принял его, затем подал знак, чтобы Джулия присоединилась к его трапезе, а не ждала, пока он закончит. Джулия с интересом взглянула на него. Дей обладал чувством юмора и быстро, интуитивно схватывал ситуацию. Вдобавок в его темных глазах светилось что-то похожее на чувствительность, что шло вразрез с трактовкой этой личности.

— Ты не просишь разрешения заговорить, — произнес он, хладнокровно перенося ее изучающий взгляд. — Значит, не желаешь развлечь меня беседой?

Он говорил, не глядя на нее, но она не сомневалась, что он заметил ее удивление.

— Конечно, эфенди, — ответила она, осторожно подбирая слова на изящном турецком, принятом при дворе. — Я лишь подумала, что вы желаете наслаждаться трапезой без помех.

— Мне казалось, франкистанцы определенного сословия считают, что беседа способствует пищеварению.

— Это так, эфенди. Интересуют ли вас обычаи франкистанцев?

— В определенной степени да. Возможно даже, что такие познания окажутся полезны, когда расширятся наши связи с Западом. — Он кивнул. — Ты можешь рассказать мне о своем народе.

— Начать с того, что люди, которых вы называете франкистанцами, принадлежат к разным народам и так же отличаются друг от друга, как арабы отличаются от татар. Моя собственная страна молода, но она большая, и величие ее будет расти. Ее имя — Америка.

— Да, нам приходилось встречаться с американцами.

Он, безусловно, ссылался на сложности, возникшие между Соединенными Штатами, и варварским государством Триполи. В начале века варварские пираты захватили корабль американцев — «Филадельфию» с офицерами и тремястами членами команды на борту. Американские моряки, пытаясь освободить людей и вызволить корабль, высадились в столице Триполи. Они разрушили многие города и сожгли корабль, так как спасти его не удалось. Нескольким человекам удалось остаться в живых, сбежать, но большинство оказалось в рабстве вплоть до конца войны в 1805 году. Джулия сомневалась и удивлялась, но, несмотря на представления людей Запада, дей был намного лучше информирован об этих событиях, чем она сначала подумала. Его следующие слова подтвердили это.

— Но знания такого рода я могу приобрести где-нибудь еще. Расскажи мне, где и как ты жила. Насколько мне известно, твой отец был богатый человек, владеющий многими рабами?

Джулия с удовольствием принялась рассказывать. Она видела, что дей улыбался и несколько раз недоверчиво качал головой. Ему показались весьма запутанными обычаи, связанные с ухаживанием и женитьбой.

— Молодой женщине позволено разговаривать с мужчиной и самой решать, хочет ли она выйти за него?

— Если ее родители считают кавалера подходящим, то да. Иногда на девушку оказывают давление, если брак представляется особенно выгодным. Но обычно родители хотят счастья своим детям и руководствуются их выбором.

— Уверена ли ты, что мужчине позволен лишь один брак в течение всей жизни?

— Это так, эфенди. Только смерть расторгает брачные узы. Правда, есть и другая религия, допускающая расторжение брака в случае супружеской измены или великого бесчестья. Но это случается очень редко.

— А если люди разлюбят друг друга? Если нет наследника?

— Ничего нельзя поделать, эфенди.

— А что если в результате войны женщин оказывается значительно больше, чем мужчин?

— Женщинам приходится оставаться старыми девами, эфенди.

— Это неразумно. Мы, мусульмане, лучше устраиваемся. Мусульманину позволено иметь четырех жен. Таким образом, все женщины получают защиту мужчин. Вдобавок, если одна из жен бесплодна, сохраняется возможность иметь наследника от другой.

— Это справедливо, если в отсутствии ребенка виновата женщина. Но если виноват мужчина, тогда в его гареме четыре или более жен с истраченными впустую жизнями вместо одной, — сказала Джулия.

— Это неважно.

— Я уверена, что для мусульманского мужа важно!

Он посмотрел на нее с изумлением и гневом, точно намеревался приласкать котенка, а тот неожиданно поцарапал его. Осознав свою бестактность, Джулия покраснела.

— Умоляю, простите меня, о правитель времени, — поспешно сказала она.

— Я не хотела быть непочтительной.

Она ждала, что дей позовет Базима и отправит его за Абдуллой, а тот накажет ее. Дей этого не сделал.

— О женщинах заботятся, их обслуживают, кормят, содержат в роскоши, — сказал он наконец. — Они защищены от бедности и несчастий. Чего еще они могут желать?

Джулия сжала губы, не желая более спорить с ним.

— Так чего же? — повторил он вопрос.

— Свободы. Они могут хотеть свободы. Права уходить и приходить, когда вздумается, не отчитываться перед охраной, словно заключенные.

— Охрана существует для их защиты.

— Тогда почему охрана наказывает их, о блистательный дей?

— Чтобы поддерживать порядок.

— Вне сомнения, учитывая скверный нрав и напряженные нервы женщин, причиной чему — их заключение, эфенди.

— Излишняя эмоциональность естественна для женщин, — заявил дей.

— Можно ли судить об этом, не видя их вне стен сераля, о принц верности?

— Значит, в твоей стране женщины иные?

На этот вопрос Джулия ответила не сразу.

— Некоторые — да, — поразмыслив сказала она. — Но некоторые — нет, потому что они так же закрепощены своими мужьями и детьми, как и женщины вашего гарема.

Он медленно кивнул.

— Таков удел женщин. Почему он должен их расстраивать? Почему они не могут принять его и жить спокойно и счастливо?

— Да, может быть, их удел вынашивать детей, но ни одно живое существо не воспринимает неволю спокойно и радостно. И не имеет значения, ограничивают ли их свободу узорные железные решетки на окнах или ухищрения закона, придуманные мужчинами.

— Следовательно, вот почему ты не вышла замуж? Боялась потерять свободу?

Это была опасная тема, и Джулия осторожно ответила:

— Не совсем поэтому, так как я считаю, что можно быть свободной и в браке, несмотря на его ограничения. Я жила счастливо с отцом, ведя хозяйство, заботясь о наших родственниках, и не встретила мужчину, которого полюбила бы, чьих детей хотела бы рожать.

— А когда умер твой отец, ничего не изменилось?

Джулия чуть помедлила, вспомнив о ребенке, которого потеряла.

— Быстрой перемены не произошло, — произнесла она, старательно отодвигая от себя смутный образ Реда. — Я продолжила начатое путешествие, говорила с Наполеоном на Святой Елене, как пожелал мой отец. Наверное, многое могло измениться с возвращением в Новый Орлеан. Мне пришлось бы жить с родственниками или искать прибежища в браке, найдись мужчина, согласный взять за себя бесприданницу.

— Ах да, император Наполеон, — подхватил дей, сразу теряя интерес к ее личным обстоятельствам при упоминании этого имени. — Я следил за его восхождением. Тебе посчастливилось подробно беседовать с ним?

— Да, судьба ко мне благоволила, о правитель века, — ответила Джулия, не преминув еще раз упомянуть титул дея. Было бы крайне неразумно разочаровывать его. Если предстояло обсуждать императора, следовало сослаться на их давнее знакомство и рассказать, что оно продолжилось во время ее визита на остров Святой Елены. Какое недовольство она могла вызвать у дея, если бы поведала ему об истинных событиях последних дней Наполеона! Этого нельзя было допустить, даже если бы она на самом деле являлась его фавориткой. «История», говорил император, «есть не более, чем общепринятая ложь». Умереть мучеником на острове — такова была его последняя воля, которая могла бы стать его последней победой над ненавистными англичанами, и Джулия не должна, не имела права преступить ее.

— Великие люди редки. Они рождаются лишь раз или два в столетие.

— Это правда, эфенди, — вежливо согласилась Джулия.

— Я почел бы за честь беседовать с человеком, который командовал великими армиями, одерживая победы с не меньшим искусством, чем Александр Македонский, с человеком, заставившим других владык платить ему дань и правившим с коварством и мудростью, достойной Соломона, сына Давида. Так как я не могу говорить с ним, расскажи мне все, что можешь.

Они говорили подробно и долго. Джулия передала мысли и мнения, которыми они с Наполеоном обменивались, гуляя по палубе корабля, о времени, которое она проводила с ним, о просьбе императора, которую она записала, равно как и его взгляды… Ей удавалось удовлетворительно ответить на большинство вопросов дея. Джулия сама не осознавала глубину и масштаб тем, которые обсуждала с Наполеоном. Воистину, история была его манией. Он знал все великие военные кампании древности так же, как свои собственные. Он глубоко изучил творения древних римских и греческих философов. Закон был его второй страстью. Он считал, что Наполеоновский кодекс останется лучшим памятником его правления во Франции. Но особенно он любил науку и не раз говорил, что если бы судьба не пожелала сделать его воином, он бы стал ученым.

Дей в раздумье покачал головой.

— Совершить так много за такое короткое время! Он должен был быть неутомимым тружеником.

— Он и был им, эфенди. Он редко спал более четырех — пяти часов в сутки. Он вставал на рассвете и трудился до темноты. Иногда он вставал в три часа ночи и вызывал секретаря.

— Такое трудолюбие рождает у меня утомление. Я должен лечь, Коба, мой источник наслаждения. Завтра я позову тебя вновь.

— Будет так, как вы пожелаете, о блистательный дей, — ответила Джулия.

Прозвучал колокольчик для Базима, и вскоре Джулия оказалась в своей комнате в гареме; она облегченно вздохнула, радуясь, что все позади. Она не думала ни о завтрашнем дне, ни о тех, которые последуют за ним.

Глава 16

Сухие ветры пустыни залетали во дворец, принося с собой удушающую жару, запахи горячего камня, запустения, верблюжьей колючки. Они засыпали песком воду в фонтанах, иссушали розы и лилии, заставляли пальмы сухо стучать листьями, а мух — яростно жалить, и вызывали внезапные дожди, с шипеньем падавшие на раскаленный камень. Постепенно ветры замирали, оставляя после себя скучную летаргию осени.

Кроме тех случаев, когда дей отправлялся поохотиться на диких кабанов и пустынных львов, Джулия обедала в его присутствии и ежевечерне проводила с ним несколько часов. Большую часть времени они отдавали беседе, так как дей находил забавным ее мнения и взгляды. Джулии иногда казалось, что он относится к ней как к ручной обезьянке, которую научили говорить. Часто старик ласкал ее волосы, пропуская шелковистые пряди сквозь свои сухие пальцы, или играл ее ладонями, наслаждаясь обществом молодой женщины и забывая о разговорах. Иногда они играли в шахматы. Это требовало от Джулии немалого напряжения, так как ее предупредили, что она не должна выигрывать у дея, и вместе с тем игра должна быть увлекательной. Однажды она, забывшись, поставила своего слона так, что королю дея грозил неминуемый мат. Она поняла свою оплошность, когда было уже слишком поздно. Расширенными глазами она смотрела на дея, надеясь, что он ничего не заметит. Надежда оказалась напрасной.

— О! — Он быстро пробежал по доске блестящими черными глазами в поисках выхода из положения. Воцарилось молчание. — Коба! — воскликнул он и, наклонившись над доской, положил руки ей на плечи и привлек к себе. Его губы коснулись ее легким сухим поцелуем. — Звезда изумительной красоты, я принимаю с благодарностью дар твоего доверия, потому что теперь я знаю, что ты не боишься меня!

Это было правдой. Хотя Джулия не любила вызывать его гнев, она больше не опасалась жестокой мести с его стороны за то, что она ему противоречит. Она знала, что ему нравятся их споры, хотя он так и не перестал удивляться тому, что она имеет собственное мнение. Она часто видела, как он выносил суровые приговоры в суде, который посещала по его распоряжению для того, чтобы потом им можно было обсудить дела. И тем не менее она пришла к выводу, что он не жестокий человек. Как и Наполеон Бонапарт, он был уверен, что быстрое и суровое наказание удержит от преступления остальных. Если невинный человек случайно попал в сети закона, ничего нельзя было поделать. Один человек ничего не значил. Цель — величайшее благо для абсолютного большинства.

Дей хотел забрать Джулию из гарема и поселить ее в отдельном помещении с собственным штатом прислуги. Но по совету госпожи Фатимы Джулия попросила оставить ее вместе с остальными женщинами. Неизвестно было, сколько продлится интерес дея. Она могла наскучить ему через неделю или через месяц. Тогда ее, только начавшую привыкать к новому укладу, могли бесславно сослать обратно. Удалившись из гарема, она к тому же лишалась ставшего привычным общества Джохары. Днем, когда дей бывал занят государственными делами, Джулия проводила долгие часы за едой, купанием, переодеванием. Ей нечем было больше занять себя и своих служанок.

Дей неохотно пошел навстречу ее пожеланиям. Не имея возможности выразить свое расположение одним способом, он нашел иной. Правитель забросал ее подарками. Комната постепенно наполнялась красивыми и дорогими вещами, словно пещера счастливчика Али Бабы или апартаменты госпожи Фатимы. Ей было подарено столько драгоценностей, столько дорогих тканей было обернуто вокруг ее стана, что возникла мысль: Мохаммед дей не будет недоволен, если по городу пойдут слухи, что он наслаждается не только интеллектуальным общением со своей белой рабыней.

Постепенно Джулия заметила, что к ней относятся со все возрастающим почтением. Женщины гарема, особенно те, кто избегал ее раньше, стали проявлять дружелюбие, превознося ее красоту и считаясь с ее мнением во всем, от погоды до прически. Даже Мария перестала быть откровенно враждебной, оставаясь, правда, хмурой и злопамятной. Слуги во всех частях дворца расторопно и с улыбкой выполняли ее распоряжения. Карлик Базим стал обращаться с ней как с равной, прося ее убедить их хозяина позаботиться о своем здоровье. Постепенно она убедилась, что действительно стала любимицей дея.

Джохара укрепила в ней эту уверенность. Турчанка уверяла, что титул Дамы Золотой Пчелы признай не только во дворце, но и в городе. Здесь также узнали о ее красоте, ее благотворном влиянии на Мохаммеда дея, и о том, что она не всегда покорно склоняется перед его волей. Они считали ее пикантным увлечением правителя, но так или иначе она стала известна на улицах Алжира как Гюльнара, носительница меда.

И только госпожа Фатима не хотела признавать изменившееся положение Джулии. Она скрывала свои чувства под маской холодной надменности, и Джулия подозревала, что она ревнует мужа к женщине, которую сама же возвысила в его глазах.

Несмотря на это, Джулия не забывала, что она в долгу перед нею и Али пашой. Она не повторяла чужих ошибок, подвергая Кемаля прямой критике, напротив, хвалила его, но с выражением сомнения в глазах. Сильно рискуя, она намекнула при случае, что император Наполеон не доверял людям с сексуальными извращениями. Она не превозносила Али пашу, но вскользь и словно неохотно подчеркнула его сходство с Мохаммедом деем. Он выглядел таким же соколом пустыни, каким, должно быть, был в молодости дей: с крючковатым носом, черной бородой, сверкающими темными глазами и жестким, мускулистым телом наездника.

Госпожа Фатима оказалась права: чем чаще она видела Али пашу, тем искреннее желала увидеть его на троне. И наоборот, чем лучше она узнавала Кемаля и его окружение, тем менее ей хотелось, чтобы он занял место своего дедушки.

Напрасно она надеялась увидеть Реда в зале суда или рядом с человеком, с которым, как утверждали, он был близок. Капитан так и не появился. Стоял ли он у штурвала или гнил на дне морском, ей было неизвестно. Она убеждала себя, что ей это безразлично, что это лишь любопытство и желание убедиться в его беспомощности и унизительном положении. Однако холодными осенними ночами она вспоминала время, проведенное с ним в доме на Беркли-сквер, месяцы на борту «Си Джейд» и «Давида», и мышцы ее живота сводила судорога, заставляя сжимать кулаки и бессонно смотреть в темноту.

Для Джулии началась вторая зима в Алжире. Во время поездки дея с Кемалем на пристань их внезапно застиг холодный шторм. Мохаммед дей простудился и заболел воспалением легких. Хотя он победил болезнь и выжил, она отняла у него много сил. По предложению Джулии до полного выздоровления; он передал часть своих дел Кемалю, а часть — Али паше. Это разделение настолько взбесило его внука, что он вбежал в спальню дея, весь в развевающихся лентах и благоухая духами, и разыграл сцену, исполненную столь презрительного трагизма, что Мохаммед дей испытал явное отвращение. Он выставил внука с такими гневными словами, что тот не осмеливался приближаться к нему в течение месяца.

Надувшись, чувствуя себя оскорбленным, Кемаль пренебрегал обязанностями, возложенными на него. Иначе повел себя Али паша. Принимая быстрые, обоснованные решения, он тем не менее каждый раз подходил к дяде за одобрением. Его отношение к правящему дею было ненавязчивым и уважительным.

Возвращаясь в гарем после одного из вечеров, проведенных с деем, во время которого он хвалил Али пашу, Джулия размышляла, как многого она достигла. Кажется, еще немного — и дей поддержит своего племянника в качестве наследника. Разумеется, и сам Кемаль способствовал этому своей павлиньей спесью и детскими выходками.

Пожелав Абдулле спокойной ночи, она вошла в общую комнату гарема. Здесь было темно. Осторожно лавируя между низкими диванами и десятками маленьких столиков, Джулия беспокойно оглянулась. В воздухе витало какое-то странное напряжение.

Затем она резко остановилась. Чья-то тень двигалась по стене коридора к ее спальне. Она долго стояла, вглядываясь в темноту. Тень двинулась снова, медленно, словно колыхалась тяжелая занавеска. И внезапно Джулия поняла: одна из штор со стороны сада была неплотно закрыта. Ночной ветер, гулявший в проеме, заставлял фонари вспыхивать. Облегченно вздохнув, Джулия направилась к выходу. Когда она взялась за ручку двери, дверь внезапно широко распахнулась и какая-то женщина, закутанная в бурнус, скользнула внутрь.

Джулия отступила в недоумении. Быть застигнутой вне гарема е наступлением темноты значило навлечь на себя самое суровое наказание. Если не курбаш, то бастонада — длинная толстая розга, которой били по босым пяткам и которая могла навеки покалечить ослушницу. Если расследование доказывало, что ночная вылазка совершалась с любовными целями, тогда наилучшим способом исправления ошибки считалась смерть через удушение.

Женщина оказалась Марией. Бледная, с расширенными от страха глазами, она уставилась на Джулию. Затем вздернула свой острый подбородок.

— Поздно же ты возвращаешься из постели дея, — фыркнула она. — Странно, ты не выглядишь усталой.

Осознав, что Мария пытается повернуть ситуацию в свою пользу и превратить оборону в наступление, Джулия сообразила, что должна немедленно позвать Абдуллу, разбудить гарем, привлечь свидетелей. Однако ей не хотелось этого делать, чтобы не навлекать на женщину ужасное наказание.

— Странно, — сказала она. — Я чувствую себя настолько усталой, измученной и сонной, что с трудом держусь на ногах. Раз ты встала, чтобы закрыть наружную дверь, то, пожалуйста, сделай это. Очевидно, замок неисправен — надо сказать об этом завтра Абдулле.

Пройдя по коридору, Джулия обернулась. Мария смотрела ей вслед с нескрываемым презрением в раскосых, кошачьих глазах.

— Надо было закричать, позвать охрану! — воскликнула госпожа Фатима, когда Джулия рассказала ей о происшествии на следующее утро.

— Я не хотела, чтобы Марию снова высекли или сделали еще что-нибудь похуже.

— Глупая девчонка. Ты думаешь, она пощадила бы тебя? Ни за что!

— Это неважно, — упрямо сказала Джулия.

— Еще как важно. У тебя, наверное, возникли романтические мысли о любовном свидании при лунном свете? Марии этого не нужно. Она предпочитает объятия своей рабыни и не стала бы рисковать из-за минутного удовольствия. Я подозреваю более опасную причину.

— Опасную? В каком смысле?

— Ее брат, мамелюк, служит в охране дворца. Когда дей покинет эту землю, да отсрочит Аллах этот неизбежный момент, верность охраны или отсутствие таковой может решить, кто окажется на алжирском троне после него. Человек, которого удушили в своей постели, вряд ли сможет служить для этой цели. Теперь понятно?

Подавив дрожь, Джулия кивнула. Проживи она всю жизнь во дворце, она бы все равно не смогла привыкнуть к тому, как невзначай и между прочим относятся здесь к наказаниям и насильственной смерти.

— Что если спросить Марию? Госпожа Фатима покачала головой.

— Слишком поздно. Теперь она станет вообще отрицать, что вставала с постели. И закончит тем, что обвинит тебя в мстительности и жажде власти, а это может поколебать доверие дея к тебе. Нет, мы не можем рисковать. Надо радоваться, что теперь мы предупреждены и будем настороже. Следует сообщить об этом Али паше. Нужно принять меры, чтобы устранить опасность, которую эта маленькая глупая дрянь представляет для наших планов.

— Мне очень жаль, — сказала Джулия. — Я не думала, что ситуация настолько серьезна.

— Сомневаюсь, что ты и сейчас ее осознаешь. Скажи мне, Гюльнара, возлюбленная деем, что, по-твоему, станет с тобой и с другими женщинами гарема, когда умрет дей?

— Что станет с нами? — повторила Джулия, стараясь не замечать ее сарказма.

— Что ты будешь делать, когда хозяин умрет и новому дею потребуются места в гареме для своих женщин? Куда ты пойдешь? Или ты думаешь, что тебя оставят? Это не в обычаях сераля. Как жене Мохаммеда дея мне разрешат взять то, что мне принадлежит, — все, что подарено, и уйти. Если бы моя семья была жива, я вернулась бы богатой вдовой. Если бы мой сын не умер, я осталась бы при дворе в почете и уважении. Но он мертв. Я смогу купить себе дом и нескольких рабов, превратив подарки в средство существования. Такова судьба жены. А что станет с наложницей?

— Я не знаю, — ответила медленно Джулия.

— Твоя судьба окажется в руках нового дея. Он может с легкостью перерезать всем вам горло и зарыть тела в пустыне. Он может завязать вас в мешки и выбросить в море, как это сделал прежний константинопольский султан. Если он не захочет избавиться от ценного товара таким образом, он может сдать вас работорговцу, хотя сейчас рынок переполнен, а эти женщины далеко не первой молодости и выгоду он получит небольшую. Кого-то купят на поденную работу, кого-то — в бордель. Возможно, он сочтет наиболее разумным в целях экономии отправить вас побираться на улице или взывать к милосердию богатых мужчин. Еще более вероятно, что он решит наградить янычар, приведших его к власти, и даст им свободно насладиться цветами гарема старого дея.

— Вы не можете утверждать этого всерьез!

— Могу. И утверждаю. Несмотря на твое новое положение и величие, которого ты достигла, ты — имущество, вещь. Ты не принадлежишь себе, как и твоя одежда, как и дорогие вещи, которые находятся в твоей комнате. Все принадлежит дею, кто бы им ни стал.

Взгляд Джулии упал на шлепанец госпожи Фатимы, который мерно постукивал по полу. Не было сомнения, что она испытывала удовольствие от своих слов. Но в истинности сказанного сомневаться не приходилось.

— Разве ничего нельзя сделать?

— У тебя есть шанс заслужить благосклонность Али паши рвением, которое ты выказываешь, чтобы посадить его на трон. Он уже ценит тебя и просил меня передать благодарность за твои усилия. Но все-таки я, имея некоторый опыт в таких делах, предупреждаю тебя: трудно рассчитывать на благодарность принцев. Если ты не окажешь Али паше какой-нибудь великой и неоценимой услуги, тебя забудут в борьбе за трон и в упоении победой.

— Я постараюсь запомнить, о могущественная жена дея.

Госпожа Фатима удовлетворенной улыбкой встретила видимое унижение Джулии.

— Прежде чем ты уйдешь, я хочу сказать еще одно. Мне не нравится, что мой муж не встает с постели после болезни. Мне кажется; что силы возвращаются к нему подозрительно медленно. Не находишь ли ты это странным?

— Он уже не молод, и болезнь… — начала Джулия.

— Тем не менее не в его характере так падать духом и столь мало интересоваться происходящим. Я боюсь, что его хворь, так сказать, продлена.

— Возможно, он копит силы к весне?

— Не будь такой наивной! — Сердито воскликнула госпожа Фатима. — Неужели мне снова придется развеять твою наивность? И подозреваю, что кто-то в доме использует яд малыми дозами, которые не сразу отражаются на состоянии раба, снимающего пробу с пищи. Такие вещи делаются не в первый и, боюсь, не в последний раз.

— Думаю, это возможно… — произнесла Джулия.

— Клянусь всеми джиннами! — воскликнула госпожа Фатима. — Не только возможно, но и очень вероятно. Хорошо, что о Мохаммеде дее заботится не одна женщина.

Джулия наклонила голову.

— Я скажу Базиму, чтобы он был бдителен.

— Безусловно, карлик знает об опасности. Однако не помешает сообщить ему, что другие тоже знают о ней, и напомнить о долге.

Как выяснилось, госпожа Фатима была права: Базим поклонился, согнувшись пополам, точно сломанный паяц.

— О воплощение изящества, — сказал он. — Ты оказываешь мне великую честь, делясь со мной тревогой о хозяине. Меня тоже беспокоил недостаток сил у эфенди. Сегодня я отдал приказ на кухню, обязывающий каждого, кто готовит блюдо, отведать его. И вот раб, занятый приготовлением шербета, любимого напитка дея, уже корчится на своем тюфяке. На него средство подействовало гораздо сильнее, чем на хозяина и раба, пробующего блюда, так что следует признать — Мохаммед дей получал все увеличивающуюся дозу этого яда продолжительное время.

— Произнес ли раб имя человека, который просил его применить яд?

— Нет, прекрасная госпожа. Он почти не может говорить, слов невозможно разобрать. Похоже, к ночи он умрет. В любом случае, сомнительно, что он был связан с кем-нибудь, кроме посредника, возможно, стражника или раба, которому платил тот, кому это было наиболее выгодно.

Базим тщательно избегал ее взгляда. Но оба они знали имя человека, о котором шла речь.

— Можно ли сделать что-нибудь, чтобы доказать вину этого человека и положить конец заговору?

— Нет, — сказал Базим и его грустные, как у спаниеля, глаза потемнели. — Время еще не пришло.

Вскоре после этого случая здоровье дея улучшилось, хотя цвет кожи остался желтым. Джулия опасалась, что его ум тоже пострадал, так как он подолгу сидел, глядя в пустоту, а затем, возвращенный к действительности, не сознавал, что прошло время. Он становился все более зависимым в своих решениях от советчиков: от своего великого визиря, от внука, от капитана янычар. Джулию особенно беспокоило, что он часто соглашается с ее выводами и поступает согласно им.

Однажды дей сидел на диване, посасывая чубук кальяна, и, казалось, не замечал удушающей жары. Неожиданно он заговорил:

— Верил ли великий император Запада Наполеон Бонапарт своему окружению?

— Я не уверена, о правитель века. Я думаю, как все смертные, которым неизвестна воля Аллаха, иногда — да, иногда — нет. Он часто говорил о судьбе и сознавал, что чем выше поднимался, тем меньше у него оставалось свободной воли. Он всегда знал, что рожден для великой цели и, пока идет к ней, будет неуязвим. Но император опасался, что, когда его миссия завершится, кто угодно, даже муха, сможет стать причиной его смерти.

— О, — сказал Мохаммед дей, медленно кивая. — Я тоже, тоже. А осознавал ли он, когда оказался на острове Святой Елены, что выполнил свое предназначение?

Джулия ответила не сразу.

— Не думаю, что он мог признаться в этом самому себе, эфенди. Но, видимо, так оно и было.

Он наклонил голову в знак согласия и глубоко вздохнул.

— Коба, звезда радости, принеси цимбалы и играй мне, пока я не засну, чтобы эта сладкая музыка заставила меня забыть о боли, так как мое назначение тоже выполнено.

За прошедшие месяцы Джулия научилась играть на цимбалах. Теперь она извлекала из струн чарующую мелодию, исполненную грусти. Один раз ей пришлось остановиться, чтобы стереть слезы, бежавшие по лицу.

Постепенно к Мохаммеду дею вернулась прежняя сила, и мрачное настроение покинуло его. Когда летняя жара стала спадать, он начал подумывать о выезде на охоту. Джулия, которая теперь редко покидала его, тоже должна была ехать. Возможность покинуть дворец и жаркий, пыльный город сильно взволновала ее. Почти два года она провела как в тюрьме. Не считая одного или двух коротких выездов на базары с деем, она не покидала башни и переходы дворца. Она стосковалась по свежему воздуху, хотела чувствовать солнце на своем лице и ветер в волосах. Ей хотелось впечатлений, новых звуков и красок. Но больше всего она жаждала, пусть даже краткой, иллюзии свободы.

Места, куда дей собирался на охоту, были расположены у подножия Атласских гор в двух сотнях миль от Алжира. Перед рассветом их караван из двухсот верблюдов отошел от городских ворот. С ними ехала высшая придворная знать, включавшая и Кемаля, и Али пашу. Верблюды, тяжело навьюченные едой, подушками, кухонными принадлежностями и рабами, все-таки проходили не менее семидесяти миль в час.

В первую ночь они расположились в далеком оазисе. Джулия, утомленная ездой на верблюде, убаюканная свежим воздухом, заснула быстро и без сновидений. Утром она облачилась в длинное черное бесформенное одеяние с прорезями для глаз, которое считалось приличным носить женщине среди мужчин, и вышла из шатра.

Погонщики, подзывая, ругали верблюдов, так как те упрямились — им совсем не хотелось носить тяжести в такое прекрасное утро. Воздух был прохладен и свеж; высоко вздымались вершины пальм, и голубой шатер дея, казалось, был окутан серебром.

Двое мужчин вышли из отдаленной палатки и направились к шатру дея. Они носили одежду, обычную для алжирских мусульман, но у одного из них на голове был тюрбан, у другого шарф, перевитый шнуром. Оба — бородатые и не маленького роста, хотя один был выше другого почти на два дюйма. Когда они подошли ближе, Джулия узнала Али пашу, который носил тюрбан. Она поняла, что он тоже узнал ее, и заметила вспыхнувший в его черных глазах интерес. Переведя взгляд на второго мужчину, Джулия заметила рыжеватую бороду, обветренное лицо, загорелую кожу, плотно обтягивающую мускулы. Под густыми бровями глаза сверкали словно синее стекло. Он и Али паша прошли мимо, тихо переговариваясь. Это был белый раб-христианин по имени Редьярд Торп.

Глава 17

Утром третьего дня разведчиками был замечен великолепный лев. Поскольку он находился не очень далеко от каравана, Джулия умоляла, чтобы ей позволили ехать рядом с деем. Ее мотивы были смутными даже для нее самой. Конечно, надоело оставаться в лагере, в душной палатке, хотелось быть там, где движение и, да, пожалуй, некоторая опасность. То, что человек, в котором она узнала Реда, мог также оказаться среди участников, безусловно, сыграло не последнюю роль. Мохаммед дей охотно согласился. Поэтому охотников было двенадцать человек: Джулия и дей, Базим, еще двое придворных, три разведчика, Кемаль с одним из своих молодых спутников, и Али паша с рабом-христианином, который стал его другом.

Земля была грубой и каменистой, покрытой верблюжьей колючкой и мясистым алоэ. Чешуйчатые ящерицы грелись на уступах скал, а в прохладной тени подстерегали добычу скорпионы со свернутыми хвостами.

Львы устроили себе логово в узкой лощине, непроходимой из-за зарослей колючки. Когда люди приблизились, показался огромный темногривый зверь, стоящий у вершины ущелья. Золотистый, величественный, он долго смотрел на них, затем одним прыжком скрылся из виду.

— Король отказывает нам в приеме, — капризно произнес дей. — Интересно, предупредит ли он о вторжении свою свиту?

Три разведчика и несколько придворных принялись пробивать дорогу вдоль высокой каменной гряды, тянущейся вдоль ущелья. Они подняли тучу пыли, и кое-где вниз посыпались камни, но добычу, похоже, не вспугнули.

Ветер стих. Солнце нещадно палило, превращая ущелье в некое подобие раскаленного котла. Али паша и Ред обсуждали способы, как найти другую живность, и вскоре после этого похожий на коршуна племянник дея повернул своего верблюда и присоединился к разведчикам. Базим отвел верблюдов Джулии и Мохаммеда дея в тень. Кемаль сошел на землю, рассерженно потребовав для себя подстилку.

Едва жирный внук дея уселся, расположившись в тени, как в лощине раздался треск. Секундой позже золотистая львица выскочила из колючих зарослей. Рычащая, с оскаленными зубами, она бросилась на Кемаля. Движения ее были стремительны, как яростные и сильные воды реки. Кемаль попытался подняться и вытащить свою кривую саблю, крича высоким, почти женским голосом. Мальчик, сопровождавший его, бросил мухобойку, которую держал в руке, и пустился наутек. Дей, придя в себя, потянулся за ружьем, лежавшим у него на коленях, но Джулия видела, что он не успеет вскинуть его к плечу. Еще миг — и львица перегрызет горло Кемалю. Несмотря на ужас, Джулия почувствовала радость. Одним прыжком золотистой львице удастся совершить то, чего не могли сделать она с Базимом.

Вдруг раздался сухой треск винтовочного выстрела. Львица перевернулась, вздрогнула и застыла. Не веря своим глазам, Джулия обернулась в направлении выстрела. Ред стоял, окутанный серовато-синим пороховым дымом, все еще прислонив винтовку к щеке. На мгновение он встретился с ней взглядом, полным горькой иронии, затем опустил винтовку и подошел к поверженному зверю.

— Нет бога, кроме Аллаха, — произнес изумленный дей.

— Глупец! Ты мог убить меня своим выстрелом, — закричал Кемаль на Реда, как только бледность на его лице уступила место злобе и смущению.

— Достойно ли испытывать так мало благодарности за спасение своей жизни? — воскликнул дей, резко поворачиваясь к внуку. — Неужели ты предпочел бы оказаться разорванным клыками и когтями львицы? Ты почувствовал горячее дыхание смерти? Почувствовал?.. Так будь благодарен, что твой час еще не пробил!

Кемаль овладел собой. Сделав усилие, он ткнул носком изысканно расшитого сапога в труп львицы. Тело перевернулось, Кемаль выругался. В этот момент появился Али паша. Кемаль внезапно хитро сощурился, глядя, как он движется по краю ущелья.

— Ты мудр, о дей, — сказал он, — и я признаю свою вину. Ты великолепно знаешь животных. Объясни же, почему этот зверь, который должен был ускользнуть при нашем приближении, предпочел броситься на меня. Не потому ли, что его намеренно выгнали из того ущелья?

Дей оставался безмолвен, пока Али паша не подъехал к ним и не остановился.

— Что скажешь, Али паша? — спросил дей. — Ты намеренно или случайно выгнал львицу, набросившуюся на Кемаля?

— Он оказывает мне слишком большую честь, о могущественный правитель,

— мягко откликнулся Али паша. — Я боюсь, что не в моей власти приказывать диким зверям. Но если бы я мог это сделать, я бы попросил моего друга Редьярда помедлить с выстрелом и не расстраивать мои злодейские планы.

— Я не единственная мишень, — сказал Кемаль, бросая многозначительный взгляд на своего дедушку. — Объясни, если можешь, почему львица напала, если ты не выгонял ее на нас.

— Это несложно. В ущелье резвятся ее подросшие львята. Она хотела защитить их и вместе с тем явить им пример истинного мужества.

— Я полагаю, ты можешь в качестве доказательства показать этих львят?

— требовательно произнес Кемаль.

— Конечно, если ты сядешь на верблюда и отправишься со мной в ущелье.

Кемаль побледнел.

— В этом нет необходимости, — наконец пробормотал он.

— Тогда покончим с этим, — сказал дей, жестко глядя на внука. — Мы должны поблагодарить Али пашу за то, что он напомнил нам великую истину. А теперь, я считаю, мы должны подумать о том, как наградить человека, спасшего тебя от верной гибели.

Нахмурившись, Кемаль не ответил. Слабо улыбнувшись, дей обратился к Джулии:

— Гюльнара, о луна моего наслаждения, будь выше этих мелких ссор и чрезмерной гордости мужчин и скажи, как достойно наградить раба, спасшего жизнь моему внуку.

Джулия посмотрела на мертвую львицу. Вокруг ее золотистого тела уже начали собираться синие мухи. Львица была убита. Наполеон, Джереми Фри, ее отец — все они погибли, зато люди вроде Марселя и Кемаля процветали, постоянно избегая смерти. За что награждать Редьярда Торпа? Он обманом проник в бонапартистское движение. Он лгал ей, используя в своих подлых целях, и сделал удобным оружием для утоления своей похоти. Из-за него она потеряла отца, ребенка, наследство. Она попала в рабство и вынуждена жить в постоянном страхе унижения, сознавая, что ее собственное тело принадлежит не ей, а человеку, которого она вынуждена называть хозяином. И по злой иронии судьбы ее просят выбрать достойную награду для человека, который был причиной всего этого!

Верблюды переступали с ноги на ноту. Вдали бешено заклубился, затем улегся пыльный смерч.

Размеры того, что она могла бы выбрать для Реда, были безграничны. Драгоценные камни, прекрасные кони и верблюды, рабы и телохранители, оружие, продвижение по службе и даже величайший дар — личная свобода — все это могло быть даровано ею.

— Гюльнара, тебе позволено говорить, — мягко напомнил дей.

— Прости меня, о увенчанный славой, — произнесла она. — Этот вопрос требует серьезных раздумий.

Что чувствовал Ред, ожидая ее решения? Искали ли его глаза снисхождения, моля быть к нему великодушной? Нет, он спокойно стоял, с выражением лица, считающимся у рабов средством самозащиты, то есть устремив невидящие глаза в пустоту.

Понимал ли он, что в ее власти было подарить ему свободу? Должно быть, да. Судя по всему, он неплохо разбирался в обычаях мавританского общества.

Она глубоко вздохнула.

— То, что христианский раб убил львицу, было лишь выражением воли Аллаха, направлявшего его глаз и руку. Совершая этот поступок, он почти не подвергался личной опасности. Значит, его следует наградить как искусного стрелка. Потому я полагаю, что драгоценного камня с твоего тела, Мохаммед эфенди, будет достаточно.

— Ты столь же мудра, сколь и прекрасна, Гюльнара. Будь по-твоему.

Кемаль издал странный горловой звук, словно хотел заговорить и не находил слов. Взглянув на него, Джулия увидела, что он побагровел от ярости. До этого момента она не осознавала, что, низко оценив поступок Реда, она поместила на тот же уровень ценность жизни Кемаля. Вряд ли он простит ей такое оскорбление.

Однако Кемаль спрятал ярость, его масляное лицо расплылось в улыбке.

— А я прибавлю к этому камню, в знак того, что ценю услугу раба-христианина, свою драгоценность: девушку-черкешенку, которую недавно купил. Она одна из близнецов, которых работорговцы не продавали поодиночке. Девушка не особенно умна, зато молода — ей всего пятнадцать,

— и ее прелести отменим. В конце концов, важно именно это.

Джулии не составило труда понять подтекст его замечания. Оно содержало прозрачные намеки, во-первых, на ее возраст, во-вторых, на отсутствие у нее достаточной привлекательности и, в-третьих, на то, что она пытается заменить интеллектуальными играми физическую притягательность. Однако она помнила о том, что Марселя де Груа, которому были превосходно известны отношения между ней и спутником Али паши, не раз видели в обществе Кемаля.

Если дей и заметил скрытую перебранку между Джулией и своим внуком, то не подал виду. Подозвав Реда, он подарил ему великолепное кольцо с изумрудом и произнес несколько учтивых фраз благодарности. Ред принял подарок с соответствующими проявлениями вежливости, не позволив своему неверному взгляду коснуться даже одежды фаворитки дея.

Охота продолжалась еще неделю. Однако Джулия, ссылаясь на жару и пыль, оставалась в палатке. Ее охватила черная депрессия. Иногда она радовалась, что ей удалось сравнять счет с Редом. Ее приятно волновало, что она не дала ему свободы, точно так же, как он это сделал. Теперь этот властный, привыкший распоряжаться человек вынужден склоняться перед волей других. Иногда ей вспоминалось, с каким застывшим выражением принял он крушение своих надежд. На самом деле мысли ее возвращались к образу бывшего мужа гораздо чаще, чем ей хотелось. Она вспоминала время, когда они были вместе, и события, свидетелями которых оба оказались. Все воспоминания, которые она загоняла в темные уголки своего подсознания ради сохранения рассудка, теперь хлынули наружу, воплотившись в звуки, запахи, цвета, словно все произошло накануне, а не годы и месяцы назад.

Нервы были на пределе. Она ходила по палатке и рычала на служанок. Единственное, что ей оставалось, — приходить вечером к дею, чтобы свидетельствовать ему свое почтение. Смотреть на него спокойно было нельзя, так как ее раздирали сомнения, что станет с нею при новом правителе.

Вернувшись в гарем, она обнаружила, что в ее комнате кто-то шарил, одежда распорота ножом, а все ценное, подаренное ей, украдено. Абдулла был жалок в своих оправданиях. В комнатах остальных женщин тоже что-то искали, но не нашли ровным счетом ничего. Стражу, которая была на посту в ту ночь, наказали, но толку не добились. Словно джинны проникли в комнату в виде синего дыма и вынесли добычу из гарема при помощи колдовства.

Джиннов нередко обвиняли в том, за что никто не хотел нести ответственность. Злые шутки были любимым развлечением женщин. Джулия была не так глупа, чтобы поверить в то, что все эти вылазки против нее не были взаимосвязаны. Однако было очевидно, что подозревать в этом разрушении скорее всего стоило Марию. Без сомнения, она могла тайком вынести ценные вещи в сад и передать человеку, с которым встречалась раньше. Но почему? Может, любовник требовал платы? Но зачем? Видимо, Мария была в сговоре с Кемалем, как предполагала госпожа Фатима, но даже если и так, то украденные Марией безделушки не могли бы финансировать дворцовый переворот, ибо их ценность не составляла и.тысячной части богатства Кемаля. Как видно, Мария также чувствовала бренность Мохаммеда дея и решила позаботиться о своем будущем. При наличии некоторых ценностей и с помощью Кемаля она надеялась задобрить судьбу.

Хотя Джулия подозревала Марию, она не могла доказать ее вину и, кроме того, была слишком горда, чтобы сообщить о случившемся дею. Он мог подумать, что она ждет от него возмещения утраченных ценностей. Этого она старалась избежать любой ценой. Однако ее скрытность не помогла.

— Гюльнара, голубка сердца моего, моя Коба, — обратился к ней дей, когда они возвратились во дворец. — Ты никогда не была болтлива, но после нашего возвращения ты стала необычайно молчаливой. Возможно, ты оплакиваешь вещи, которые я дарил тебе и которых ты лишилась. Я не хочу видеть тебя несчастной. Может, копии украденного сделают тебя довольной?

Джулия покачала головой, стараясь улыбнуться.

— Вы сама доброта и милосердие, о эфенди. Однако некоторые вещи незаменимы.

— Согласен с тобой, свет моей жизни, моя Коба. Ведь ты сама незаменима в моем сердце. Ты подарила мне больше радости, чем я заслуживаю. Я целую твои губы и снова молод, словно юноша, который любит свою первую девушку. Ум теперь заменяет мне тело. Это печалит мою душу, но и веселит мое сердце, потому что я могу любить тебя, словно дочь, с гордостью и сочувствием, и с огромным желанием устроить твое счастье. Если бы ты попала ко мне ребенком, я бы, несмотря на все уловки жены, удочерил тебя согласно обычаю племен пустыни, а затем устроил бы удачное замужество, которое принесло бы тебе много прекрасных сыновей и жизнь, полную почестей и богатства. Этому не суждено сбыться. Поэтому я сделал все, что мог, для твоей безопасности. Выслушай меня, о звезда моей убывающей луны. В случае моей смерти ты должна доверять Базиму. Ему поручено позаботиться о тебе во время беспорядков, которые последуют за этим. Волею Аллаха и своим мощным барака он сбережет тебя.

Голос дея ослаб. Джулия выпростала руку из одежды и коснулась его ладони, которая дрожала под ее пальцами, несмотря на то что день был теплый, хотя и не слишком жаркий. На его пергаментно-желтом лице выступил пот. После их возвращения с охоты его преследовало недомогание, и это была одна из причин, по которой Джулия не хотела расстраивать его своими неприятностями. Жара, пыль, переживания — и так достаточно волнений для него, думала она.

— Как вы себя чувствуете, Мохаммед эфенди? Не принести ли вам воду или сок граната?

— Нет-нет, — прошептал он, — просто будь рядом и помни то, что я сказал тебе о Базиме.

— В этом, как и во всем остальном, я ваша раба, — ответила Джулия, чувствуя лишь великую правду этих слов и никакого стыда за них.

Встретив Реда однажды, она теперь видела его постоянно. Он появлялся в зале заседаний рядом с Али пашой, причем часто в одной толпе придворных с Марселем де Груа. Внешне они вели себя так, словно совершенно незнакомы друг с другом. Однажды утром она увидела человека, бывшего ее мужем, в то время как тот шел на пристань. В этот же день он пересек внутренний дворик за ее спиной, так что ей пришло в голову, не обосновался ли он во дворце. Возможно, он гостил у Али паши в каких-то отдаленных покоях. Если это так, то рабыня черкешенка, которую подарил ему Кемаль, наверняка была здесь, с ним. Пятнадцатилетняя девушка. Такая молодая… Она должна оказаться податлива, словно глина, ее можно научить разделять все его суждения, научить доставлять ему удовольствие и внушить ей мысль, что предвосхищение всех его желаний — наивысшая цель жизни. Джулия мысленно пожелала ему счастья. Она надеялась, что девушка умела петь и танцевать, играть на цимбалах или стоять на голове. Если нет, то юная глупышка через месяц нагонит на него умопомрачительную тоску. И поделом!

Сосредоточившись на этих мыслях, Джулия не заметила, что Абдулла, сопровождавший ее, отстал, заговорив с евнухом из охраны. Она одна вступила в залитый солнцем внутренний дворик. И невольно задержалась, наслаждаясь свежим ветром и солнечным светом. Справа послышался звук, похожий на шаги. Она обернулась. Ред стоял под колоннадой в трех метрах от нее. Казалось, он не верил собственным глазам. Затем медленно двинулся к ней.

Джулию охватил страх. То, что он делал, было безумием и могло означать только смерть. Быструю, точно удар кинжала, или медленную и мучительную, как подвешивание на стальном крюке на стене дворца. Если Ред знал об этих последствиях, то не принял их во внимание. Выражение его лица стало решительным.

— Ты неплохо выглядишь для возлюбленной старика, — английская речь поразила ее своей неожиданностью. Не успела она что-нибудь произнести, как слух поразил резкий звук вытаскиваемой из ножен сабли. Словно большая темная тень, возле нее появился Абдулла.

— Что этот неверный сказал тебе? — требовательно спросил он.

Джулия не без усилия ответила ровным голосом:

— Он увидел меня одну, без охраны, и подумал, что я нуждаюсь в помощи. Он спросил, не может ли он помочь мне.

Такая формулировка возлагала часть вины на охрану и самого Абдуллу. Это не ускользнуло от евнуха.

— Можешь поклясться в этом? — его пронзительный голос звенел от подозрения.

— Клянусь, — ответила Джулия.

На одно короткое мгновение она встретилась взглядом с Редом, и в синей глубине его глаз она прочла понимание того, что пожелай она — и его жизнь закончится немедленно и в муках.

Абдулла заворчал.

— Проходи, христианская собака, и пусть твой неверный взгляд никогда не падает даже на тень самого драгоценного сокровища алжирского дея.

— Гюльнара! Гюльнара! Проснись, моя голубка, надо проснуться!

Джулия открыла глаза. Серый предрассветный сумрак наполнял комнату. Джохара склонилась над ней, каштановые волосы были растрепаны, лицо помято со сна.

— Что случилось?

— Записка! Тебе надо пойти к дею, — в голосе Джохары звучала настороженность и странное волнение, граничащее с ужасом.

— Он… умер?

— Нет еще. Он зовет тебя. Надо торопиться.

— Да, — задыхаясь, ответила Джулия, — иду.

В спальне дея собралось много людей. Джулия узнала врача Измаила и некоторых других. Был здесь и Кемаль с двумя своими спутниками, и великий визирь, и капитан янычар, и перешептывающаяся в углу толпа придворных, но нигде не было видно Али паши.

Базим подвел ее к изголовью кровати дея. Он отодвинул в сторону полог, чтобы освободить для нее место.

— Мохаммед дей, правитель века, — произнес карлик. — Твоя рабыня Гюльнара, которую ты называешь Кобой, ждет, чтобы ты взглянул на нее.

Дей медленно открыл глаза. Свет в них уже угасал. Он сделал слабое движение правой рукой, и Джулия взяла его горячую ладонь и слегка пожала своими нежными пальцами. Дыхание старика было громким, затрудненным. Он сжал запястье в последнем усилии, облизнул губы и сказал:

— Коба, приносящая наслаждение, я ожидал тебя. Закрой мне глаза своими прохладными руками, поцелуй и направь в рай.

Через секунду дыхание дея прервалось, грудь стала неподвижна. Комната сразу же наполнилась звуками. Кемаль рвал на себе одежду и громогласно рыдал, призывая Аллаха в свидетели своей скорби. Командир янычар поспешно вышел из комнаты. Рабы, до сих пор прятавшиеся в тени, выступили вперед, чтобы лицезреть спокойное и безжизненное лицо своего хозяина. По их лицам струились слезы. Базим, дотронувшись до плеча Джулии, на коленях стоявшей у изголовья, тихо сказал:

— Тебе лучше вернуться в гарем. Когда придет время, я позову тебя.

Джулия кивнула, с трудом поднявшись. Выходя, она услышала, как Кемаль отдает приказы, а командир янычар обращается к нему, называя титул, который недавно принадлежал покойному…

Джулию должен был проводить в гарем не Абдулла, а второй евнух, дружелюбный человек, чья душа не оказалась изуродована вместе с телом. Он часто сопровождал Джулию в покои дея. Следуя за ним, Джулия отстегнула золотую пчелу, удерживавшую ее покрывало. Затем остановилась под большим кедром и обратилась к нему:

— Друг мой, не сослужишь ли ты службу мне, а возможно, и себе?

— Я всегда был рабом твоей красоты, о хранительница меда

— Если ты возьмешь эту пчелу и отнесешь ее Али паше с сообщением о смерти дея, ты получишь награду, достойную такого риска.

Он молчал так долго, что Джулия побоялась услышать отказ.

Если бы он не согласился, последствия для нее были бы непредсказуемы. Став правителем, Кемаль быстро и жестоко отомстил бы ей.

Евнух протянул руку за пчелой.

— Я сделаю это, — сказал он. — Слушаю и повинуюсь, но не из-за награды, а потому что об этом просишь ты — ты, которая никогда не смотрела на меня с презрением, а всегда улыбалась мне, и потому что сам я не всегда был таким, как сейчас, но когда-то таким же соколом, как Али паша.

Как только она вошла в общую комнату, к ней подошла служанка.

— Госпожа Фатима требует тебя к себе, — прошептала она, бледнея. Старшая жена дея была в страшной ярости и вихрем налетела на Джулию, как только та вошла.

— Прошел слух, что дей опасно болен и послал за тобой.

— Это так, о вдова Мохаммеда дея, великого правителя времени.

— Вдова? Ты хочешь сказать…

— Отныне Мохаммед дей вкушает рай.

— Ты была с ним, когда он умирал? Послали за тобой, не за мной?

— Такова была воля вашего мужа и моего хозяина.

— Почему? Почему не сказали мне? Я была его женой. Я имела право быть с ним в последние минуты, проститься с ним. Почему меня не позвали к нему?

Слезы текли по ее лицу, но на нем проступала смесь столь различных чувств, что с трудом угадывалось, каким именно они вызваны.

— Мне очень жаль, госпожа Фатима. Я только повиновалась приказу.

— Ты лжешь! — воскликнула женщина, вновь распаляя себя. — Это ты задержала гонцов, которых он послал за мной. Ты хотела, чтобы его последняя мысль была о тебе. Он сам не сделал бы этого. Хотя прошло много времени с тех пор, как мы последний раз были мужем и женой, он не нанес бы мне такого оскорбления. Хотя бы из уважения к моему положению, даже если забыть обо всем остальном. Я знаю, он бы так не поступил!

Было бы слишком жестоко утверждать, что дей вообще не думал о ней в последние минуты.

— Клянусь, что не перехватывала никакого послания, хотя не могу поручиться за других. Но теперь все кончено. Надо решить, что нам делать.

— Нам? Нам?! Ты думаешь, я стану заботиться о тебе и принимать тебя в расчет? После смертельного удара, который ты нанесла мне? Убирайся с глаз моих, пока я не позвала стражу и не велела спустить мясо с твоих костей! Убирайся, говорю! Убирайся!

Женщина в теперешнем ее состоянии не стала бы ничего слушать. И все же Джулия понимала, что жена дея уверена в ее невиновности. В противном случае последовал бы приказ, а не угроза. Причиной ее безумной ярости было то, что дей не послал за ней перед своей смертью.

Когда печальные новости распространились по гарему, раздался плач и причитания. Женщины были охвачены страхом. Оки собирались маленькими группками, вспоминали о минутах любви дея, пытаясь успокоить друг друга, но в их расширенных зрачках застыл вопрос: что же с ними будет? Только Мария взирала на все равнодушно. Она не говорила об этом вслух, но, судя по ее презрительному виду, не опасалась разделить судьбу остальных.

Джулия с жалостью смотрела на женщин. Почему должно было так случиться? Похоже, сами по себе они не имели ровно никакой ценности. Почему смерть одного человека сделала их сразу бесполезными? Как они, привыкшие к роскоши, драгоценностям и богатой одежде, станут зарабатывать на хлеб? Или их просто выгонят на улицу ради прекрасных мальчиков Кемаля? Или Али паша приведет сюда своих женщин, чтобы спустя годы повторилась та же трагедия? Это было ужасно.

К концу следующего дня из города дошли слухи о сражении. Едкий запах дыма чувствовался сильнее, в воздухе витал пепел. Вдали слышался шум, напоминавший жужжание саранчи, сопровождаемый треском ружейных выстрелов. Чутким ушам женщин казалось, что звуки приближаются.

Никто не спал. Противоречивые слухи, доходившие во дворец, держали женщин в смятении… Город горит, очередь за дворцом; всех женщин наверняка сожгут в собственных постелях… Кемаль захватил трон с благословения янычаров. Армия избивает Али пашу и его сторонников… Нет, янычары выбрали Али пашу. И у него в заливе стоит целая армада кораблей, которая по мановению руки превратит дворец в груду пепла, если Кемаль не покорится… Уже разрушено французское консульство, поскольку советник Франции обещал Кемалю поддержку своей страны… Вместе с главным визирем и кучкой придворных Кемаль возглавляет войска и преданную ему дворцовую охрану в битве… Ложь. Кемаль укрылся в своих апартаментах и разрабатывает план бегства вместе со своими мальчишками… Отдан приказ арестовать Базима на основании того, что карлик сам отравлял своего хозяина ядом, не имеющим вкуса и запаха… Последний слух казался правдоподобным, потому что прошли сутки со смерти Мохаммеда дея, а карлик так и не появился.

На второй день госпожа Фатима собрала принадлежавшие ей вещи и покинула гарем, не оглянувшись, даже не простившись с женщинами, которых она знала более тридцати лет. Вдова дея знавала лучшие дни… Джулия, заметив зловещих солдат, которые пришли сопроводить Фатиму, и их недоброжелательные взгляды за спиной бывшей госпожи подумала, что Фатиме несладко придется без зашиты своего знаменитого мужа.

Двое воинов-янычар появились в гареме вскоре после ее ухода. Отдавая дань смутному времени, стража позволила им поговорить с Абдуллой, вместо того чтобы прикончить их сразу у дверей. Джулия, одиноко лежащая в своей комнате, не видела их. О приказе солдат ей сообщила Джохара. Они спрашивали золотоволосую франкистанку. Мария, единственная светловолосая женщина в комнате, вышла вперед. Она не была франкистанкой, но ей разрешили уйти с янычарами. Все это произошло в такой спешке и секретности, что никто и не протестовал. Некоторые женщины заметили знак, показанный одним из янычар Абдулле.

— Я видела его, — сказала Джохара. — Своими собственными глазами я узнала то, что держал в руках тот человек, и сразу же пришла сказать тебе об этом. Клянусь Аллахом, украшение, которое он держал в руке, было золотой брошью в форме пчелы, твоей пчелы, моя голубка.

— А. ты уверена, что это были янычары? — спросила Джулия.

— Конечно да, — ответила Джохара с кокетливой улыбкой. — Я хорошо знавала эти знаки отличия…

— Может, янычары перешли на сторону Али паши?

— Может, — согласилась Джохара, больше для того, чтобы подбодрить задумавшуюся Джулию, чем веря в такое предположение.

Если все обстояло именно так, то Али паша, в знак признательности за предупреждение, послал за ней, чтобы спасти от опасности. Возможно, Мария устала ждать, пока Кемаль выполнит свое обещание. Возможно, она вышла вперед, думая, что воины пришли за ней. Увидев, что ошиблась, она каким-то образом убедила Абдуллу позволить ей занять место Джулии. Но как? Уж не был ли Абдулла ее сообщником? Тогда легко объяснить, почему ее ночные отлучки с такой легкостью сходили ей с рук. Или все проще? Возможно, турецкому евнуху были лучше известны события, происходившие снаружи гарема? Возможно, он знал, что Кемаль станет его новым хозяином, и повернул туда, откуда дул ветер, создав режим наибольшего благоприятствования той из женщин, которая могла повлиять на правителя?

Что сделает Мария, когда откроется обман? Бесстыдно пойдет напролом? Или с покаянными слезами будет клясться в роковой ошибке? Или попытается убежать прежде, чем встретится с Али пашой? Как поступит Али паша? Сочтет ли он, что долг его оплачен сполна попыткой организовать ее бегство? Прикажет ли он войнам снова обыскивать дворец, пока не найдут ее? Была еще одна возможность. Он может вообще не заметить подмену, пока не окажется слишком поздно.

Глава 18

Дверь в гарем с треском распахнулась. В окружении стражи вошел Абдулла. Женщины вскрикнули, затем застыли. Настала абсолютная тишина.

Широко расставив ноги, Абдулла произнес:

— Каждая из вас возьмет то, что принадлежит ей лично, то, что вы принесли с собой в гарем Мохаммеда дея, оставляя драгоценности, украшения, мебель, ковры и одежду, подаренную вам блистательным деем. Когда вы соберетесь, все вернетесь в общую комнату и построитесь в шеренгу. Поторагошвайтесь! Те, кто не успеет, унесут с собой лишь то, что будет у них в руках.

Пока он говорил, евнухи вошли в комнату и встали по углам. У каждого была кривая сабля и курбаш. Они расположились так, что ни одна из женщин не могла проскользнуть мимо.

Джохара, сидевшая рядом с Джулией на диване, сжала ее руку.

— Час пробил, — сказала она. — Судьба против нас.

Услышав этот приговор, женщины возмущенно загудели.

— Молчать! — заревел Абдулла, разрубая воздух плетью. — Молчать! И слушайте меня хорошенько! Мы выйдем отсюда быстро и по порядку. Каждая, кто ослушается, горько об этом пожалеет.

Женщины умолкли и сидели, словно пораженные громом. Джулия, медленно встав, церемонно поклонилась.

— Мы слышим и повинуемся, эфенди, — сказала она. — Но так же, как ты надеешься на милость Аллаха в последующей жизни, так и мы надеемся, что ты явишь к нам милость и скажешь, какая участь ждет нас, чтобы мы укрепились духом и встретили ее с достоинством.

— Гюльнара, хранительница меда, — хихикнул евнух, — ты отправишься в улей, где тебя дожидаются пчелы-грабители. По желанию Кемаля дея ты и все эти жирные ленивые неряхи, называемые женщинами, будете отправлены в бараки, чтобы развлечь мужчин, храбро боровшихся против Али паши.

Этот приговор к грубому насилию был равносилен смерти. Онемевшие от ужаса, с побелевшими лицами, женщины машинально двинулись собирать пожитки и вернулись в общую комнату со своими жалкими узелками.

В окружении двойной охраны евнухов они вышли из гарема. Многие покидали его стены в последний раз пять, десять, пятнадцать лет назад. Они шли по коридорам, боязливо вздрагивая от каждой тени, каждого звука, поеживались и жались друг к дружке.

Издалека слышались ружейные выстрелы и редкие взрывы. Несмотря на спокойствие и непроницаемость Абдуллы, Джулия готова была поклясться, что часть звуков доносилась из-за стен дворца. Если это так, то положение Кемаля на троне было не слишком прочным. Впрочем, это мало что меняло. Кемаль, любитель мальчиков и женоненавистник, был господином достаточно долго для того, чтобы предрешить их судьбу.

Бараки оказались пустыми. Джулия с удовольствием наблюдала, как изменился в лице Абдулла. Женщины улыбались друг другу с нескрываемым облегчением. Глядя на покинутые в спешке бараки, Джулия почувствовала некую надежду. Судя по всему, войска неожиданно отозвали. Хвала всевышнему, каким бы именем его ни называли: Аллах или Господь! Хоть бы победил Али паша!

Абдулла поспешно ушел, оставив их под охраной. Одна за другой женщины уселись на коврики, прислонившись к стене. Джохара выбрала большой ковер возле одной из центральных колонн и, взяв Джулию за руку, усадила рядом.

— Давай хоть устроимся поудобнее, — сказала она.

— Как ты думаешь, что происходит? — тихо спросила Джулия.

Джохара пожала плечами.

— Кто может знать? Во всяком случае, мы ничего не можем изменить. Нам остается возносить хвалу Аллаху.

— Ты, наверное, шутишь?

— Отчего же? Подумай хорошенько. Если бы эта свинья Кемаль не нуждался в укреплении верности своих войск, он мог бы изыскать и более драматичный способ избавиться от нас. Мужчинам обычно пробивают грудь и оставляют их болтаться, словно мясо на крюке мясника. Женщин тоже можно подвесить для забавы, моя голубка, хотя и не за грудь. Некоторые правители считают, что женская кожа — идеальный материал для переплетов, кошельков и кисетов. Можно также зашить в мешок и утопить. Или сдать в портовые бордели, где их держат прикованными в стойлах. Там они умирают или от жестокого обращения, или от болезней, потому что обслуживают клиентов до последнего вздоха. Не сомневаюсь, что Кемаль выдумал бы что-нибудь особенное!

— А чем это лучше? — спросила Джулия, обводя рукой окружающее.

— Для тебя, возможно, и нет. Ты слишком желанна, твой мед привлечет многих. Если повезет, один окажется сильнее и разгонит остальных. У меня таких проблем не будет. В крайнем случае, кто-нибудь возьмет меня просто для того, чтобы увеличить число своих «побед», пока не найдется пожилой и некрасивый, который побоится соревноваться с более молодыми и похотливыми. Возможно, он оценит умение и удобство своей «подстилки» и предпочтет мирные отношения борьбе и драке.

— Я всегда знала, что ты по-своему мудра, — сказала Джулия. — Теперь это подтвердилось в очередной раз.

— Посмотрим. Попытка, как говорится, не пытка. Возможно, мне повезет даже больше, чем в прежние времена. Я не предназначена для безбрачия и знакома с более широким образом жизни.

Вернулся Абдулла, потный, в грязной тунике. По его приказу большинство евнухов покинуло барак. Осталось лишь несколько человек, охраняющих двести женщин.

Поскольку у них было оружие, а у женщин нет, их количество сочли достаточным.

Время тянулось медленно. В бараке оказалась вода, но женщины не ели с самого утра, и когда начали удлиняться тени, в животах у них заурчало. Ужас отступил перед настоятельными потребностями тела. Некоторые даже осмелились спросить у охранников, когда их наконец покормят.

Ветерок доносил слабые звуки голосов. Подойдя к окну, Джулия вслушивалась, стараясь разобрать, чьи имена выкрикивала толпа на дворцовой площади и на улицах города. Она не могла разобрать, но только понимала, что, как и во всех битвах, одна армия вернется победительницей, другая потерпит поражение. Невзирая на исход битвы, мужчины должны будут отдохнуть, найти место, где смогут уснуть и залечить раны. Вскоре победители вернутся в бараки. Будут ли это люди Кемаля или Али паши, для женщин безразлично.

Тени стали сгущаться, но никто не зажег фонарей. Наконец напряженный слух Джулии уловил голоса. Громкие, грубые, они приближались.

Рывком распахнутая дверь барака ударилась о стену. Капитан янычар вошел и остановился, уперев руки в бока. Люди хлынули в помещение со всех сторон.

— Я слышал, но не поверил. Действительно, дей благородный человек, который ценит своих сторонников!

— Объедки старого дея, — проворчал мужчина сзади.

— Во всяком случае, хорошо сохранившиеся, — хихикнул кто-то. — Должно быть, заждались.

— Это просто пустяки по сравнению с тем, как заждался я! — сказал еще один голос под общий хохот.

Солдаты стали окружать женщин, словно волки — стадо овец. Они принесли с собой запах пота и крови. Похоть и жестокое удовольствие от беспомощности женщин светились в их глазах. Женщины вскочили на ноги, прижимаясь друг к другу, сбиваясь в тесную кучу в инстинктивной попытке самозащиты, некоторые начали кричать и стонать, другие словно остолбенели. Джохара схватила Джулию за руку и втащила в центр клубка. Женщин повалили на коврики, разбросанные по полу. Они царапались, визжали, кусались, но это не помогало. Слишком много жадных, жестких рук и ног окружало их. Их балахоны были разорваны в клочья, покрывала сорваны и отброшены в сторону. Грубые пальцы стискивали их, срывая панталоны, обнажая белое, дрожащее тело. Среди солдат вспыхивали споры, кто будет первым, вторым, третьим, четвертым… Крики, рычание, удары плоти о плоть наполнили комнату, и все больше женщин вытягивали из уменьшавшегося клубка.

Джохара загородила Джулию своей широкой спиной, но этой защиты хватило ненадолго. Чем больше женщин уводили, тем заметнее становилась Джулия. Отчасти она не жалела об этом. Хотя она и оценила благородство, с которым Джохара защищала ее, все же она чувствовала себя трусихой, скрывающейся за спиной других женщин, подвергающихся насилию.

— Хранительница меда!

Это один из солдат заметил мягкие золотистые косы Джулии. Солдаты повернулись к ней, стремясь поглядеть на это создание, чьи легендарные красота и мудрость сделали ее любимицей старого дея. Джохару схватили и бросили в общую кучу. Потные, мускулистые руки потянулись к Джулии, бросив ее сначала на колени, затем на спину. Покрывало было отброшено в сторону. Ее чудесные волосы оказались разбросанными по полу, колени раздвинуты, молочно-белая кожа обнажена.

— Я войду первым, — прорычал капитан янычар. Не дожидаясь ответа, он начал срывать с себя ножны.

— А потом я, — заявил солдат, узнавший Джулию.

Послышался гул голосов, перебивавших друг друга. Однако все заглушила перестрелка. Капитан янычар взвился, разглядев знаки отличия на людях, которые с дымящимися винтовками стояли в проходе. Вырвавшись вперед, он закричал:

— Что это значит?

— Женщин отправили сюда по приказу претендента Кемаля, который потерпел поражение. Новый алжирский дей, блистательный Али паша, не желает, чтобы этих женщин оскорбляли! — голос принадлежал Реду. Воспользовавшись замешательством, Джулия села, натянула на себя остатки разорванного лифа и машинально, как любая турчанка или мавританка, стала искать свое покрывало. У нее появилась надежда, но она боялась поверить ей, тем более что массивная фигура капитана янычар загораживала обзор.

— Нельзя отнимать их сейчас, когда люди только отведали блюдо, поставленное перед ними. Они заслужили награду, эта — самая приятная для них.

— Если кто-то из женщин захочет остаться после такого грубого обращения, пусть! — резко ответил Ред. — В противном случае они уйдут со мной.

Ситуация осложнилась. Солдаты численностью превосходили отряд, стоявший в дверях. Только власть состоявших на службе у дея могла удержать янычар с налитыми кровью глазами от кровопролития. Джулия с трудом поднялась на дрожащие ноги и нетвердыми шагами подошла к Джохаре. Она помогла женщине подняться, и они молча прошли между неподвижными фигурами солдат. За ними потянулись еще и еще — женщины кутались в остатки своего одеяния, словно призраки, поднятые из могил.

Когда Джулия подошла к Реду, он, схватив ее за руку, притянул поближе к себе. Позволяя остальным женщинам выйти из казармы, отряд посторонился. Когда вышла последняя, Ред коротко кивнул. Из отряда выступил человек и подал толстый кошелек капитану янычар.

— Примите это от Али дея с уверениями, что женщины из алжирских притонов послужат вам лучше, чем эти робкие создания, которых мы уводим.

— Возможно, — согласился капитан, бросая звериные взгляды на женщину, стоявшую возле Реда, — но их вкус не будет так сладок.

— Безусловно, — откликнулся Ред голосом жестким, как сталь, — но можно не опасаться, что они ужалят.

Когда они дошли до дверей гарема, Ред отвел Джулию в сторону.

— Я скажу врачу Измаилу, чтобы он помог тем, кто нуждается в лечении, — отрывисто сказал он.

— Несомненно, кое-кто нуждается, — сказала Джулия, быстро пробегая своими золотистыми глазами по его темному, бородатому лицу. — Мне не нанесли повреждений благодаря вашему своевременному вмешательству. Можно спросить, как вам удалось успеть вовремя?

— Золотоволосая была доставлена в жилище Али паши и оставалась там, пока борьба за алжирский трон не вышла за пределы дворца. Окончательная схватка была короткой, но кровавой. За прошедшие два дня я много времени провел бок о бок с Али пашой и оставался с ним до последней битвы. Мы вместе поехали к. нему, где он собирался убрать следы столкновения, перед тем как появиться перед людьми и принять присягу на верность от своих придворных. Он знал, что женщина находится здесь, и повелел привести ее к нему, чтобы поблагодарить за ее вклад в великую победу. Светловолосая женщина, которая выдала себя за носительницу золотой пчелы, рассчитывала, что никто не видел лица избранницы дея без покрывала. Она ошиблась. Ей пришлось сознаться в содеянном и сказать, где вы можете находиться. Не думаю, что она еще раз решится на подобный маскарад.

Джулия подавила дрожь при звуке его мрачного голоса. Ради собственного спокойствия она не стала интересоваться судьбой Марии.

— Благодарю вас за находчивость и милость Али дея, пощадившего женщин. Моя благодарность была бы безгранична, если бы я знала, какая судьба ожидает нас теперь.

Ред, видимо колеблясь, отвел взор, как будто хотел скрыть выражение, появившееся в его темно-синих глазах.

— Этот вопрос вы можете задать самому дею. Он просил доставить вас к нему как можно быстрее, чтобы наградить вас. Если вы уверены, что не нуждаетесь в помощи врача, я буду ожидать здесь, пока вы приготовитесь.

Против этого ничего нельзя было возразить. Нервное состояние, ощущение, что она в чем-то испачкалась, воссоединение с мужем — все это было так далеко от дея…

С помощью Джохары Джулия сбросила разорванную одежду, наскоро помылась, надела рубашку и панталоны золотистого шелка, а поверх — балахон светло-желтого шелка и желтое покрывало. Джохара хотела вплести ей в волосы жемчуг, но не было времени. Распустив по плечам чудесные пряди, подобные золотой мантии, Джулия поспешила к Реду.

Окруженный курильницами и светильниками, Али дей восседал на роскошном диване. Его тюрбан был заколот огромным рубином. Руки расслабленно отдыхали на коленях. Хищное лицо нового дея слегка улыбалось, но глаза сохраняли суровое выражение.

Ред приблизился, поцеловал протянутую руку и тихо произнес несколько слов. Только тогда правитель позволил себе взглянуть на Джулию, которая стояла, одинокая и неузнанная, в центре комнаты.

— Подойди ко мне, Гюльнара, о хранительница меда, — произнес он, взглядом выражая восхищение.

С высоко поднятой головой, Джулия повиновалась. Она заставила себя не замечать любопытных и злобных взглядов, завистливого шепота мужчин, стоявших позади нее. Коснувшись губами края одежды нового дея, она поднялась, держась очень прямо, с потупленным взором.

— Ты оказала мне великую услугу, Гюльнара. В знак своей признательности я подношу тебе этот дар с надеждой, что он принесет тебе радость и счастье, как и другая драгоценность, которая стала твоим талисманом и которую я возвращаю тебе, — твоя золотая пчела.

Даром нового алжирского дея стал великолепный желтый алмаз величиной с небольшое яйцо, подвешенный на золотой цепочке. Джулия неверными пальцами приняла драгоценный камень из рук нового главного визиря и надела цепочку на шею. Бриллиант оказался как раз между ее грудями, притягивая взоры своим ярким блеском. Золотую пчелу она приколола на прежнее место у виска, с удовольствием ощущая ее милую привычную тяжесть.

— Твое благородство может превзойти лишь твоя доброта, о блистательный правитель века, — произнесла она с глубоким поклоном. — Все женщины возносят тебе хвалу за то, что ты отменил жестокий приказ Кемаля-самозванца. Нечасто сила и власть так счастливо сочетаются с благородством и милосердием, как у вас, ваше величество.

Али дей бросил сардонический взгляд в сторону Реда. Похоже было, что тот превысил свои полномочия в деле спасения женщин гарема. Однако теперь этот поступок получил широкую огласку, и дей уже не мог отречься от него.

— Остается только, — продолжала Джулия, — узнать, какая судьба уготована для нас, бедных рабынь старого дея.

— Этот вопрос очень беспокоит меня, — сухо сказал Али дей. — Было бы неразумно оставлять в гареме женщин моего дяди, которые словно бы приходятся мне тетками. Более того, могут возникнуть борьба и соперничество между ними и моими собственными женами и женщинами. С другой стороны, эти создания не могут сами постоять за себя. Видимо, каждой нужен муж или хозяин.

— Ты мудр, словно Соломон, сын Давида, — произнесла Джулия.

Он поднял бровь в знак того, что принимает ее лесть сдержанно, но с определенным уважением к ее смелости. В то же время его взгляд блуждал по ней, задерживаясь на груди и талии. Возле Джулии стоял Ред, выпрямившись и сжимая руку на рукоятке сабли. Али дей посмотрел на англичанина и улыбнулся, подняв руку к черной бороде. Где-то в глубине его глаз притаилась печаль.

— У тебя есть предложение, о хранительница меда?

По комнате прокатился шепот. Публично просить совета у женщины означало оказать ей неслыханную честь.

— Есть возможность, эфенди, тем более она будет стоить тебе лишь малую толику тоге, что считается достоянием нового дея.

— Я не удивлен. Ты можешь говорить.

— Если бы каждой женщине позволили забрать с собой ценности, подаренные ей во время пребывания в гареме, это могло бы поддержать их и, возможно, для многих нашлись бы мужья.

— Возможно, — согласился дей.

— А те, кто не нашел бы желающих жениться на них, могли бы продать эти вещи и выбрать себе какую-то форму свободного существования или заложили бы их купцу, который гарантировал бы им небольшую ежемесячную выплату.

— Что касается других женщин, над твоим предложением стоит подумать,

— дей остановился, взглянув на Реда словно в раздумье, потом слегка вздрогнул. — Однако в отношении тебя я не могу этого сделать, так как уже распорядился тобою.

Джулия похолодела. После минутного колебания она прошептала:

— Могу ли я узнать, как?

— Англичанин, стоящий рядом с тобой, сослужил мне великую службу. Его знание кораблей и оружия оказалось бесценным. Он неоднократно спасал меня от опасности и смерти. Мог ли я хоть в чем-нибудь отказать такому спутнику? Чем я мог наградить его? Я предлагал богатство, драгоценности, высокое положение, великую честь стать мусульманином. Последнее он принял вместе со свободой, которую непременно несет с собой эта честь, но от остального отказался, прося меня только об одном. Он просил у меня ради своей выгоды и удовольствия белую христианскую рабыню старого дея, известную под именем Гюльнары, хранительницы меда. Я не отказал ему.

Джулия резко повернулась к Реду. Она была словно поражена громом, гнев разъедал ее сердце, точно кислота. Этой просьбой он лишил ее возможности получить свободу, так же как она лишила этого Реда во время охоты на львов. А формулировка-то какова — «для выгоды и удовольствия»! Горячая благодарность, которую она испытывала за вмешательство в казарме, теплое чувство, внушенное его беспокойством за нее, испарились, словно их и не было. Она не позволит ему снова воспользоваться собой. Никогда больше.

— Я не буду! — заявила она, забыв о своем подчиненном положении и могуществе дея. — Я не буду его рабыней! Я не потерплю этого! Никогда…

Роковое слово «больше» она произнести не успела. Пока она бушевала, Ред, получив молчаливое согласие дея, повернулся и поднял ее на руки. Его губы накрыли ее рот сквозь тонкий шелк покрывала прежде, чем она успела проговориться о том, что они были знакомы раньше. Сила и жесткость этого прикосновения вернули благоразумие. Уже не протестуя, она лежала у него на руках, прижатая к груди, когда, сопровождаемый смехом и поздравлениями мужчин, Ред поспешно вышел из зала.

— Вы можете отпустить меня, — сказала Джулия во дворе.

— При условии, что вы пообещаете не говорить и не делать ничего такого, что приведет нас обоих в петлю.

— Думаю, у меня хватит разума для этого, — сказала она, вздернув подбородок.

— Я тоже так думал.

— Однако вы живы, не так ли? Если бы за эти два года я хоть слово проронила о брачных узах, связывавших нас, вы бы давно были покойником. Вас раздавили бы, словно муравья, чтобы не вредить бессмертию души Мохаммеда дея.

— Это правда. Я часто думал, что заставляет вас придержать язык. Я, конечно, не думал, что дей впадет с вами в физический грех. Дворцовая молва всезнающа.

— Мысленно — да, а это почти то же самое.

— Но ведь роль играют не мысли, а чресла, не так ли? Интересно, что бы вы сделали, если бы он предложил жениться на вас?

— Безусловно согласилась бы, потому что всевышнему известно, что выбора у меня не было. Двоебрачие — меньший грех, чем убийство мужа, — ответила она довольно холодно.

Он резко остановился и поставил ее на ноги.

— Я полагаю, вас беспокоит только ваша совесть?

Она бросила на него быстрый взгляд.

— Что же еще может беспокоить меня?

Он скрипнул зубами, словно от удара.

— В самом деле, что еще? Здесь нельзя говорить. Пойдемте ко мне.

У дверей комнат, какие, вероятно, получали лишь члены личной охраны дея, их встретил часовой.

— Простите, эфенди, — произнес он с низким поклоном, — ваше имущество перенесли сюда, в покои, которые раньше занимал Али паша. Было много суеты, но теперь все готово.

— Я ничего не знаю об этом, — сказал Ред.

— Таков был приказ Али дея, нашего нового хозяина, да процветет его потомство и да продлится его царствование и жизнь!

Пока Ред подтверждал это заявление соответствующими изъявлениями чувств, Джулия подумала о Кемале, чье царствование сильно сократили. Что сталось с внуком Мохаммеда дея? Когда они с Редом прошли в уединенную часть дворца, она спросила его об этом.

— Никто не может сказать с уверенностью, — ответил он. — Даже сейчас его все еще ищут по всем углам этой каменно-мраморной глыбы. На переднем крае его, естественно, никто не видел. Говорят, что он сбежал во время последнего штурма и с группой сторонников скрывается где-то в городе. Ничего. Его разыщут, и он получит по заслугам.

— И как с ним обойдутся?

— Со всей суровостью, чтобы он не мог больше отравлять ядом стариков и отправлять женщин в казармы.

В его голосе появилась какая-то незнакомая суровость, соответствующая этой жестокой стране. Джулия, вздрогнув, отогнала мысли прочь, намеренно направляя их в мирное русло. Интересно, что подумают жены Али паши, ныне Али дея, когда обнаружат, что гарем старого правителя еще в резиденции? Разделят ли они апартаменты, или смещенные женщины будут отправлены в другие, незанятые комнаты дворца? Сераль уже не имел такого большого значения, поскольку его хозяин был мертв. Ему уже безразлично, если чужие мужчины будут смотреть на лица его жен. Но для чего ей уделять столько внимания этой проблеме? Ее это не касалось. Место уже было определено.

Ред отворил тяжелую дверь, которая вела в бывшие покои нового дея, и пропустил Джулию вперед. Навстречу выбежала пухлая девушка. Расплываясь в улыбке, она подбежала к Реду. Видимо, это была рабыня-черкешенка, подаренная Реду Кемалем. Хотя она была одной национальности с Марией, между ними трудно было найти сходство. Золотистые волосы с коричневым оттенком, напоминающие песок пустыни, лицо круглое и широкое, раскосые монгольские глаза, скошенные вперед углы рта. На щеках ее были смешливые морщинки, а на локтях ямочки. В целом она вполне отвечала вкусу среднего турка или мавра, но не была обольстительна по западным стандартам. Щенячий восторг, с которым она встретила Реда, не оставлял сомнений в том, что ее не печалит смена владельца.

Она резко остановилась, увидев Джулию, и лицо ее превратилось в маску горя. Поклонившись Реду, она вопросительно смотрела на него. Ред взял Джулию за руку.

— Джулия, разреши познакомить тебя с моей рабыней, Изабелью. У нее было другое имя, совершенно непроизносимое. Изабель, это Джулия — Гюльнара. Ты должна служить ей так же радостно и охотно, как служила мне.

— Да, господин, — сказала девушка, снова низко кланяясь Реду и отвешивая Джулии менее почтительный поклон. — Для вас готова еда, хозяин. И скоро будет ванна нужной температуры, — девушка улыбнулась, часть ее радушия, казалось, вернулась к ней, — в этих комнатах есть ванна, эфенди, роскошная и удобная.

— Хорошо, — откликнулся Ред. — Я позову тебя, когда ты понадобишься.

На лице девушки отразилось смятение, и Джулия поняла, что она привыкла делить трапезу с Редом. Интересно, что еще она привыкла с ним делить? Хотя ее внешность не импонировала большинству англичан, Ред подвергся столь сильному влиянию Востока, что мог перенять также и их взгляды на женскую красоту.

Отпустив девушку, Ред проводил Джулию в просторную спальню.

— Нам надо поговорить, — напомнил он. Отстранившись от него, она сказала:

— А ваша рабыня?

— Можете не беспокоиться. Даже если она случайно услышит или станет подслушивать, она не говорит по-английски.

— Станет ли она подслушивать? — переспросила Джулия. — Можно подумать, что у кого-то в этом богом проклятом месте есть хоть намек на стыд!

— Значит, вам не нравится здесь? А я начал думать, что вас вполне устраивает ваше положение.

— Что вы имеете в виду? — спросила Джулия с изумлением и гневом.

— Вы были возлюбленной дея, царили в гареме, вашим капризам потакали, вас баловали…

— Рабыней на побегушках у старика, — перебила его Джулия, — бесконечные шахматные партии, в которых нельзя выигрывать, боязнь открыть рот, чтобы не вызвать гнев…

— Окруженная лестью и похвалой. Перед вами заискивали, ваши желания выполняли…

— Ну да, и я была вынуждена лавировать между двумя враждующими группировками…

— Облеченная властью изменять судьбу людей…

— И в то же время не имеющая возможности изменить собственную! А когда замаячила свобода и в перспективе — вероятность вернуться к прежней жизни, что происходит тогда? Я снова рабыня, принадлежащая человеку, которого от души презираю!

— Вы предпочли бы стать одалиской Али дея? Я уверяю вас, произошло бы именно это!

— Не верю! — бросила она. — Он обещал отдать женщинам их ценности, чтобы они могли войти в свободную жизнь!

— Он обещал лишь рассмотреть такой вариант. Возможно, кто-то из старших женщин, не представляющих особой ценности, действительно получит свободу. Но, хотя я восхищаюсь им как воином и вождем, он рожден Востоком, а женщина здесь всегда имущество, как хорошая лошадь или прекрасный верблюд. И не может быть для нее свободы, ибо кобыла немыслима без владельца.

— Я не кобыла! — вспылила Джулия.

— Нет, — согласился Ред, — но Али дей с радостью поставил бы вас в стойло.

— Однако он отдал меня вам!

— Да, черт побери! Надо ли мне извиняться за то, что я просил вас? Я думал, вам будет лучше с мужчиной вашей расы, говорящим на вашем языке и, между прочим, вашим мужем!

— Действительно, почему бы и нет? — закричала Джулия, заламывая руки.

— Куда как приятно быть рабыней человека, виновного в убийстве, предательстве и обмане!

Он побелел под своим коричневым загаром.

— Я никого не убивал и даже не собирался. Что касается предательства, объясните мне, в чем оно. Я получил задание английского правительства проникнуть в бонапартистский заговор и использовать план бегства Наполеона для перемещения его в более безопасное и здоровое место ссылки. Его смерть вовсе не входила в наши планы. Мне очень жаль, что так случилось, но вину за это я на себя не возьму. Клянусь, что говорю правду. Я исполнял долг перед своей страной, не более того.

— Долг? Ха! Неплохое оправдание того, что ваше сердце считает несправедливостью.

— Ваше сердце — возможно, но не мое. Наполеон, вероятно, начинал править с лучшими намерениями и многого достиг. Он положил конец террору, объединил Францию и навел порядок вместо хаоса. Но какой ценой? Как и любого, его развратила неограниченная власть. Он был великий человек, но значит ли это, что Россия и Британия должны были покорно согласиться стать вассалами Франции? Нет. Я не жалею, что внес свой вклад в дело поражения императора при Ватерлоо, как не жалею и о том, что старался помешать ему вырваться на свободу.

— Значит, и вы, и ваша страна рады, что он мертв?

— Возможно, кое-кто в Англии и рад, что опасаться его больше не приходится. Попробую к ним присоединиться. Более того, напомню, что Франция сама убила его.

— Хорошо, — произнесла Джулия, — вы не признаете себя виновным в предательстве и убийстве, но вы не можете отрицать, что при помощи обмана проникли в бонапартистский заговор и в мою постель!

Странное выражение мелькнуло на его лице. Подойдя ближе, он словно невзначай коснулся желтого алмаза, подаренного ей новым деем, затем его жесткие пальцы расположились в мягкой ложбинке между ее грудями.

— В первом случае я должен признать себя виновным, но причины моей женитьбы на вас были более сложными. По правде говоря, вы привлекли меня. Я восхищался вашей красотой, вашей отвагой, даже вашей фанатичной преданностью императору. И я чувствовал себя ответственным за вас. Мои действия должны были лишить вас всякой надежды на возвращение вашего состояния. Со смертью вашего отца вам вообще негде было приклонить голову. Что я мог предложить вам, кроме защиты своего имени?

Джулия отозвалась не сразу.

— Очень благородно, но не стоило насильно заставлять меня соглашаться на этот благотворительный брак.

— Насильно, Джулия? — переспросил он, поднимая голову. — Я не применял к тебе силу, хотя это дорого мне стоило. Я мог сделать это десятки раз, но не сделал. И ты не можешь этого отрицать.

— Вы одурачили меня!

— Я уже объяснил причину этого, и нет необходимости повторяться. Я взял тебя, наконец, с самыми благородными побуждениями, так же, как и теперь просил тебя для себя. Между тем случаем и этим есть и другое сходство, — продолжал он, выпуская драгоценность и обнимая ее. — Тогда, как и теперь, я спасал тебя от куда более зверских Проявлений мужской природы. На этот раз, кажется, ты не была слишком поражена.

Джулия стряхнула его руку.

— Нет, — сказала она. — Я привыкла выживать.

— Я тоже, — откликнулся он, возвращаясь в прежнее положение. — Но я так и не привык жить без тебя. Неужели ты так же не хочешь меня, как и раньше?

Джулия уперлась руками в его грудь.

— Сейчас менее чем когда-либо.

— Ты так думаешь? Я предпочитаю проверить. Особенно если в данном случае я не рискую поранить ваши нежные чувства.

Резким движением он взял ее за талию и притянул к себе на грудь. Когда, задохнувшись, она откинула голову назад, его пальцы зарылись в блестящий водопад ее волос. Его поцелуй принес ей жгучее наслаждение. Она почувствовала, как его борода ласкает и щекочет ее чувственные губы. Это было новым и волнующим ощущением. А затем все чувства смыла колоссальная волна гнева. Она кусалась, царапалась, выворачивалась, но не могла полностью высвободиться из его железных рук. Когда силы стали покидать ее, он схватил ее и положил на кушетку.

Его тело немедленно накрыло ее, обездвиживая и сковывая дыхание. Синяки, которыми успели наградить ее солдаты, сразу же заныли. Она чувствовала, как бессильные слезы медленно потекли из уголков ее глаз, скатываясь на волосы.

— Джулия, Джулия, — выдохнул Ред с глазами, потемневшими от боли. — Зачем ты превращаешь это в пытку? Я бы всегда просил, чтобы мне вернули мою жену, если бы только мог. Прости меня, если я причинил тебе боль. Разреши, я исцелю ее. И если ты позволишь, о луна бесконечного ожидания, моя воля отступит перед твоей.

Английский язык не приспособлен к подобным фразам. В них чувствовался медовый мавританский привкус. С удивлением Джулия почувствовала, что жесткий узелок сердечной тоски начинает рассасываться.

— Я тосковал по тебе, о чистейшее из наслаждений, как мусульмане о луне рамадана, который заканчивает месяц поста пиром. Мой пост длился более двух долгих лет. Неужели мой голод останется неутоленным?

— Как я могу принять утешение от того, кто принес мне так много горя?

— прошептала Джулия.

— Я не приносил тебе горя, Джулия. Ты сама навлекла его на себя, покинув свой теплый очаг в Новом Орлеане. Но, зная, что ожидает тебя, осталась бы ты дома, лишившись всего, в том числе и горя?

Не узнать радости общения с Наполеоном? Мудрости Мохаммеда дея? Ужаса и волнения морских путешествий!

Счастья разделенной любви с Редом, очень давно, между Рио-де-Жанейро и экватором? Она медленно покачала головой.

— Тогда стоит ли жалеть обо всем? Эта минута наша. Возможно, другой такой не будет.

Его теплый, робкий поцелуй утешал. И все же руки слегка дрожали, словно он сдерживал себя лишь усилием воли. Он касался ее рта, век, следуя соленой тропинке ее слез, обводя округлость ее щек и подбородка, и возвращался к влажным раскрытым губам. Слегка отодвинувшись от нее, он погладил ладонью нежный изгиб ее шеи и плеча, исследовал все плавные линии ее тела, словно бедняк, убеждающий себя, что ценная монета, которую он потерял, вновь вернулась к нему. Ее балахон мешал ему, но он не подавал виду, лишь, склонив голову, прижался губами к ее груди.

— Прости и будь милосердной, Джулия. Ведь ты была милосердна тогда, во дворе, когда лгала во имя моего спасения. Не заставляй меня взять тебя силой: я должен сделать это, хотя мне и придется сожалеть об этом до конца своих дней.

Простить? Но разве она уже не сделала этого, солгав в тот день, о котором он говорил? Бессмысленно теперь отрицать это!

«Я бы всегда просил, чтобы мне вернули мою жену, если б мог».

Странно, но она поверила ему. Его гордость была именно такого масштаба. И он никогда не отрекался от совершенного поступка. Она глубоко вздохнула, как бы расставаясь с последним горьким разочарованием. Грациозным движением она сняла шерстяной шарф и погрузила пальцы в жесткие волны его волос.

— Тогда люби меня, — прошептала она, — потому что мне было так одиноко.

Терпеливо и осторожно он снял с нее балахон и рубашку, расстегнул пояс. Пока он раздевался, Джулия сбросила туфли и выскользнула из панталон.

Коричневая грудь Реда контрастировала с незагорелым низом живота, демонстрируя твердые мускулы скульптуры античного бога. Длинные волосы и борода придавали ему странный вид — знакомый и чужой одновременно, языческий и христианский. Он погружал ее в серебристое журчание слов, укладывая на кушетку.

— Твои волосы вобрали в себя блестящую славу золота и похитили самые изысканные ароматы Аравии, — произнес он, зарываясь лицом в ее волосы. — Твоя кожа блестит, как перламутр иа океанских глубин, и в то же время она такая мягкая, зовущая. Груди сладкие, как солнцем согретые дыни, ласкающие мои губы, я околдован гладкостью твоего живота и бедер.

Он восхищался ею, а руки продлевали его восторг.

— Почувствую ли я твое жало, о золотая пчела, если изведаю сладость твоего меда? — тихо спросил он.

На вершине бездонной нежности он проник в нее. Они двигались вместе в каком-то диком, безграничном ритме, охваченные единым порывом, поднимаясь к вершинам наслаждения. Прижимаясь тесно друг к другу, они погружались в мягкую тьму, взрывающуюся непереносимым звоном.

Глава 19

— Барака, — прошептал Ред. Они лежали, все еще тесно прижавшись друг к другу, и сердца их стучали. Он поцеловал ее в лоб; оба молчали, пока их бешеное сердцебиение не успокоилось.

— Ты голодна? — спросил затем Ред.

Была ли она голодна? После легкого завтрака почти четырнадцать часов назад она съела лишь несколько фиников и пригоршню миндальных орехов.

— Я бы поела, — непринужденно ответила она.

Поднявшись и одевшись, Ред позвал Изабель и приказал ей приготовить еду. Девушка повиновалась, горестно опустив глаза и стараясь не замечать Джулии, лежавшей на кушетке под шерстяным плащом Реда.

Вместе с ней в комнату проникло ощущение напряжения.

— Что-то будет теперь? — промолвила Джулия наконец.

— Если ты имеешь в виду нас, мы станем есть, купаться и спать, не думая о завтрашнем дне. Если ты говоришь о новом режиме, будем надеяться, что Кемаля схватят и Али дей сможет править с миром. Он молодой и сильный вождь, вполне способный вывести страну из средневековья в девятнадцатый век.

— А если Кемаля не поймают?

— Борьба, междоусобицы и постоянная тревога для Али дея гарантированы.

— А ты? Что станешь делать ты?

— То же, что и делал. Я буду военным советником Али дея, пока он не сможет обойтись без меня и не отпустит меня в Англию, — мрачно сказал Ред, а Джулия наконец посмотрела на него.

— Говорят, ты укрепил алжирский флот и изобрел судно, обладающее волшебной скоростью; когда я увидела его из дворцового окна, оно показалось мне похожим на балтиморский клипер. Не беспокоит ли тебя, что эти нововведения могут быть использованы против Англии и ее союзников?

— Беспокоит, — признался он, распахивая окно в ночной сад. — Но, несмотря на это, алжирский флот значительно уступает английскому. Что касается конструкции балтиморского клипера, поскольку на нем никто столько не плавал, сколько я, и по более или менее очевидным причинам, я сосредоточился на старинном враге Англии по ту сторону Ла-Манша. К тому же французский консул хочет укрепить влияние в Африке, поддерживая марионеточных правителей, таких, как Кемаль. Это совершенно неприемлемо для Англии. А то, что ослабляет Францию, должно укреплять Британию. Триполи, Марокко, равно как и Алжир, — лишь щиты.

— Я давно не видела Марселя, — сказала Джулия, вспоминая намеки Джохары на то, что он замешан в этом заговоре.

— Вероятно, он отправился во Францию за инструкциями. Он наверняка не думал, что старый дей умрет в его отсутствие. Говорят, он должен вернуться с деньгами, чтобы подкупить войска. Будь он на месте, неизвестно, как повернулись бы события. Кемаль глупо поступил, что не дождался его.

Джулия села, плащ соскользнул, но она этого не заметила.

— Мне приходилось слышать, что переселение Мохаммеда дея в рай было ускорено ядом. Как ты думаешь, это правда?

— Неудивительно. Это общепринятая практика на Востоке, так сказать, санитарные меры по очищению престола.

— Ходят слухи, что Базим, карлик, который прислуживал дею, отправлен в тюрьму за то, что предлагал хозяину отравленные финики. Я в это не верю.

— Он был безоговорочно предан старому дею и вовсе не любил Кемаля. Не кажется ли тебе, что Кемаль сделал его козлом отпущения?

— Вполне возможно, — сказал он, удивленный ее волнением.

— Базим был гораздо добрей, чем полагалось, и старался ничем не ранить меня. Я уверена, он не стал бы вредить никому, тем более человеку, которого он любил. Он был вполне доволен своим положением, престижем и властью, которые оно давало, гордился тем, что Мохаммед дей считал его не просто источником доброго волшебства, но преданным другом и советчиком. Смешно подумать, что он стал бы рисковать всем этим ради денег, даже если бы был способен на такое. Не можешь ли ты чем-нибудь помочь ему?

— Возможно, я смогу поговорить с Али, если это так важно для тебя. Но ты понимаешь, что может быть уже слишком поздно?

— Я знаю, — прошептала она.

И только потом, за дымящимся блюдом с рисом и барашком, она вспомнила, что в руках Базима были ключи к ее бегству. Так ли это сейчас? Имеет теперь это какое-нибудь значение?

Во время еды Джулия и Ред разговаривали, рассказывая друг другу о событиях, которые произошли за время их разлуки. Сначала они вели себя сдержанно, но к концу трапезы им стало легче преодолеть скованность.

Ред окунул руки в ароматизированную воду в кувшине, стоявшем перед ними, и высушил их полотенцем. Собрав остатки еды, он оттолкнул столешницу низкого столика, потянулся и с улыбкой посмотрел сверху вниз на Джулию.

— А теперь — в ванну, — сказал он. — Я приглашаю тебя разделить ее со мной, о моя золотоволосая Гюльнара.

Перспектива совместного омовения сулила райское блаженство.

— Вероятно, ты хочешь, чтобы я потерла тебе спину?

— Замечательное предложение, тем более что этим я не избалован.

— А как же твоя драгоценная Изабель?

— Я лишил ее такого удовольствия, потому что в ванне предпочитаю больше воды и меньше девиц!

— Большинство мужчин не столь разборчивы.

— Большинство мужчин не женятся на мегере, которая ударила ножом недостаточно стыдливого поклонника.

— Неужели она тебя совсем не привлекает? — упорствовала Джулия.

— Я не совращаю пятнадцатилетних девушек, которые мне годятся почти что в дочери. Почему ты спрашиваешь об этом? Может, ревнуешь?

— Я? Ревную? — от возмущения она стала одеваться быстрее.

— По логике вещей, у тебя нет причин, но, кажется, ты не всегда руководствуешься логикой. Зачем, например, ты одеваешься? Тебе сейчас снова придется раздеться.

— В самом деле? Ах, да, — сказала она и начала снова развязывать пояс. — У тебя действительно не было женщины со времени нашей последней ночи на «Си Джейд»?

— У раба не слишком много возможностей, особенно если он все время проводит в море.

— Однако была Изабель, — подчеркнула Джулия.

— Она не возбуждает меня, хотя слегка напоминает тебя цветом волос, но проигрывает по сравнению с твоим совершенным лицом и телом.

Накидывая его плащ на свое обнаженное тело, Джулия пристально посмотрела на Редьярда.

— Ред, — неуверенно произнесла она. Дотянувшись, он стянул концы своего плаща вокруг ее подбородка.

— Ну пошли же. Неужели моя лесть не заслужила по крайней мере того, чтобы ты потерла мне спину, — поддразнил он, увидев, как разочарование сменило сомнение на лице Джулии.

В ванне, стоя в горячей ароматной воде, она терла спину Реда с большим рвением. Он делал то же самое очень нежно, в основном стараясь, чтобы ее скользкое тело не вырвалось из его рук. Результат любовных игр не замедлил последовать…

Ночью, лежа обнаженной в объятиях Реда под шерстяным одеялом, Джулия впервые за все эти годы крепко спала. На рассвете Ред вновь разбудил ее для любви. Потом она вновь заснула и проснулась, когда солнце было уже в зените. Она открыла глаза. Комната, где они провели ночь, была золотисто-желтая от света, отражающегося от крашеных стен, облицованных кафелем в проемах дверей и окон. Гладкие мраморные полы были покрыты коврами и звериными шкурами. Одна из шкур была плащом той самой львицы… За окном в саду распевали птицы, слышалось воркование голубей. В комнате было довольно прохладно. Плохо было лишь то, что на кушетке она была одна: место подле нее уже остыло. Ред давно куда-то ушел.

Поднявшись, Джулия накинула какую-то вчерашнюю одежду, рукой кое-как расчесала волосы и вышла из спальни в поисках Изабель.

Та хлопотала среди множества горшочков и мисочек возле зажженного очага в задней комнате для прислуги. При виде ее девушка вскочила.

— Моя госпожа Гюльнара! Вам надо было только позвать меня.

Ее круглое лицо слегка припухло, словно она плакала, но в целом оно не выражало вражды. Уважительное обращение легко слетело с ее губ.

«Интересно, — подумала Джулия, — это из-за их разницы в возрасте или в результате инструкций, данных Редом?»

— В следующий раз так и сделаю, если не возражаешь. А сейчас я хотела бы подкрепиться лепешкой и фруктами.

— Конечно, моя госпожа. Я принесу вам целый поднос кушаний.

— Ты очень добра, — откликнулась Джулия.

— Ваши вещи из гарема старого дея уже принесли, — продолжала девушка.

— Позже, когда вы поедите, я позову другую служанку и мы все расставим так, как вы скажете.

— Спасибо, — ответила Джулия.

День полз медленно, а Ред все не возвращался. Изабель копошилась по хозяйству, считая это своей священной вотчиной, и Джулии некуда было приложить энергию. Когда она спрашивала Изабель о Реде, та лишь трясла головой с видом крайнего удивления, пораженная тем, что Джулия могла подумать, что хозяин мог посвятить в свои планы простую рабыню. Целиком принимая на веру главенство мужчин, Изабель занималась лишь домоводством.

Джулия сменила свой золотистый костюм на турецкий и ей ничего больше не оставалось делать, как только сидеть, изучать свои синяки и думать о событиях прошедших суток. Надев бурнус, она вышла в сад, но прогулка также не принесла ей удовольствия: от сгоревших накануне зданий полз едкий дым, в небе носились стервятники, выискивая добычу. Дождь, холодный серый зимний дождь, заставил ее вернуться в дом.

Она подумала о том, что стало с телом Мохаммеда дея и с убитыми во время переворота. Затем пыталась читать, когда вдруг внезапно донесся стук в дверь. Изабель, поспешно накинув покрывало и что-то бормоча под нос, бросилась открывать.

При виде вошедшего Джулия вскочила на ноги.

— Базим! — воскликнула она дрожащим от радости голосом.

— Моя госпожа Гюльнара, — произнес он с глубоким поклоном, — надеюсь, что вы в добром здравии.

— Да, — уверенно ответила она, — а как ты?

Лицо его исказила гримаса, и он взглянул на свои ноги.

— Я еще плохо хожу, — ответил он, — но буду жить.

— Бастонада? — прошептала она.

— Им было необходимо вытянуть из меня признание. Это не удалось сделать лишь потому, что время их прошло. Но я пришел сюда не для того, чтобы жалобами вызвать сочувствие. Я пришел к вам как ваш нижайший слуга, по воле Аллаха, на то время, пока вы нуждаетесь во мне.

— В этом нет необходимости, Базим. Я просила освободить тебя из тюрьмы не для того, чтобы ты стал моим рабом.

— Есть необходимость, о прекрасная госпожа. Мой хозяин, Мохаммед дей, поручил мне заботиться о твоем счастье и благополучии. За то, что ты вызволила меня из тюрьмы, я искренне предан тебе и поклялся Рейбену эфенди, что буду защищать тебя.

— Как пожелаешь, Базим. Возможно, я буду нуждаться в защите. Но кто этот Рейбен, о котором ты говоришь?

— Рейбен — новое мусульманское имя, выбранное тем, кого знали как Редьярда. Ритуалы, сделавшие его мусульманином, завершены. Ты более не рабыня раба, но имущество свободного человека.

Ред — мусульманин! Она не могла осуждать егоза вероотступничество, понимая, что это — единственный шанс получить свободу. В конце концов, Бог один, и лишь пророки разные. Как это повлияет на Реда?

Под своим восточным облачением он остался англичанином. Но как долго это продлится? По прошествии такого длительного времени трудно быть в чем-то уверенной.

— Понятно, — медленно сказала Джулия, — Но почему он не вернулся сюда сам?

— Он теперь не может возлечь с женщиной много недель. Чтобы удержать себя от искушения и в то же время быть полезным своему другу, и хозяину Али дею, он отправился в очень важное плавание.

— Отправился в плавание? Он уже уехал?

— Именно так, моя госпожа.

— Он мог бы сказать об этом сам и проститься со мной, — голос ее был полон обиды и разочарования.

— Ему не разрешили. Он избрал меня своим доверенным лицом и передал тебе кошелек с динариями, а также письмо и посылку для тебя.

— Письмо? Что же ты сразу не сказал? — она почти вырвала его из маленькой руки. Однако письмо не добавило ничего нового к словам Базима. Он велел ей присматривать за Изабелью, доверить Базиму покупку продуктов и напитков и беречь себя. Дата его возвращения не была указана. Письмо было подписано его инициалом. Во время разговора Джулии с Базимом Изабель подкрадывалась все ближе и ближе. Джулия знала, что может прогнать ее, но при виде ее наполненных горем круглых карих глаз, не смогла этого сделать. Она даже перевела отдельные фразы письма, чтобы девушка поняла. Тихо зарыдав, Изабель повернулась и вышла. Джулия покачала головой, глядя ей вслед, затем занялась посылкой. В ней оказался маленький, тонкой работы нож из дамасской стали. Его золотая рукоять была украшена драгоценными камнями. Ножны из кордовской кожи, конечно, не такой тонкой работы, как лезвие, вызвали невольную улыбку Джулии. На них цветы и листья окружали овалом изображение готовящейся ужалить пчелы.

Она долго стояла, рассматривая нож, пока голос Базима не вывел ее из задумчивости.

— Хорошо, что мы одни, потому что мне надо обсудить с тобой серьезное дело, моя госпожа.

— Говори, Базим, — откликнулась она, рассеянно трогая пальцем рубины, бриллианты и сапфиры, украшавшие нож.

— Мой хозяин, Мохаммед дей, да вкушает душа его радость в раю, не хотел, чтобы ты снова попала в рабство. Подлый заговор расстроил его планы. Хорошо, что новый хозяин устраивает тебя, но я все же попытаюсь исполнить волю моего господина. Теперь все зависит лишь от твоего желания. Я знаю, где надежно припрятаны сокровища, их хватит на то, чтобы ты вернулась на родину или жила здесь, словно принцесса, в большом доме со множеством слуг. Скажи только свое желание.

Джулия так посмотрела на Базима, словно ее взор пытался проникнуть сквозь маску торжественной серьезности его лица. То, что говорил карлик, звучало достаточно убедительно, однако она была не настолько простодушна, чтобы поверить в то, что ей позволят так просто уйти. Новому дею, невзирая на все его великодушие, вряд ли может понравиться, что часть богатств ускользает от него, да еще в пользу девушки-рабыни. Имущество, принадлежавшее Мохаммеду дею, он будет рассматривать как свою собственность, не считаясь с волей покойного. Если против его желания будет взята какая-то часть богатств, он сочтет это кражей. В случае если их схватят, наказание будет суровым. Могла ли она позволить Базиму так рисковать ради себя?

Было еще одно важное обстоятельство. Ред уже не был рабом, но его нельзя было назвать вполне свободным. Могла ли она оставить его после того, что было между ними?..

— Не знаю, Базим. Я должна подумать, — ответила она.

Карлик принял этот ответ, не проявив ни малейших признаков недовольства.

— Это не принесет вреда, — вежливо ответил он, с поклоном оставляя ее.

Али дей, то ли в знак уважения к Реду, то ли как компенсацию за его отсутствие, отправил в апартаменты Джулии дополнительный штат прислуги и охрану, состоявшую из евнухов. Последнее обстоятельство не слишком обрадовало Джулию, но она опасалась разгневать дея. Прислуга состояла из двух служанок и кухарки. Все трое были внушительных размеров и замечательно уродливы.

Пару евнухов поставили у ее дверей в качестве постоянной охраны. Джулия, поразмыслив, решила, что они были предложены Редом, и решила не отсылать их обратно, нехотя примирившись с этой мыслью. Если же дар был поднесен новым деем, тем более не стоило оскорблять его.

Джулия, стараясь действовать осторожно, чтобы не создалось впечатление, будто она выживает Изабель, тем не менее стала мало-помалу укреплять свое влияние. Первым ее «достижением» стала кампания по уборке помещения. Стараясь избавиться от накопленной веками грязи, она не позволяла себе критиковать хозяйственные способности черкешенки или предыдущих обитателей. Она лишь намекала, что франкистанцы болезненно относятся к грязи и дурным запахам, ощутимым несмотря на слабое освещение и курение благовоний. Изабель, пристыженная тем, что не придавала этому достаточно значения, охотно занялась уборкой, постепенно втянув в эту работу и остальных служанок. Базиму, угрожая применением силы своего проклятия, удалось убедить евнухов из охраны предложить свою помощь.

Грязно-серые нити паутины были наконец сметены с высоких сводчатых потолков, а лепешки растоптанной грязи выметены из углов комнат. Бронзовые ночные сосуды вымыли и ошпарили кипятком, хотя обычно содержимое их просто выливали. Когда со стен соскоблили грязь и копоть, на них открылись мозаичные фрески, сверкающие, словно бриллианты, красивые и сладострастные. Особенно много оказалось их в ванной. Здесь также пришлось немало поработать водой и мылом, протирая кафельные поверхности песком, дабы освободить их от накопленного годами пенного налета, перед тем как начать борьбу с обильной плесенью при помощи извести и лимонного сока. Появление на кухне кошки позволило значительно сократить число грызунов и насекомых. В дальнейшем, под угрозой строгого наказания в случае неповиновения, Джулия потребовала, чтобы каждый, кто собирался прикоснуться к пище, мыл руки, а посуда после употребления мылась и ополаскивалась кипятком. Найдя, что объяснять истинные причины этих мер слишком утомительно, Джулия вернулась к своей прежней стратегии: необходимость избегать недовольства Реда плюс подчинение древним обычаям своего народа. Это оказалось легкодоступным для Изабели, Базима и всех остальных. С тех пор они скрупулезно выполняли эти рекомендации.

Сундуки, столы, кушетки, коврики — все это приводилось в порядок, и всему находилось новое место. Джулия сочла, что нужны новые занавески над кроватью и необходимо сменить обивку на одном из диванов в прихожей. Однако в целом интерьер теперь ее удовлетворял. Следовало заняться садом. Усталость, вызванная физической работой, по крайней мере той ее частью, которую позволяли выполнять госпоже, помогала ей крепко спать по ночам.

За работой Джулия сблизилась с остальными женщинами-служанками. Она подружилась с горничными, и кухаркой, узнавая в минуты отдыха, откуда появилась каждая из женщин и как они оказались рабынями во дворце. Постепенно они преодолели ужас, который первоначально внушало им присутствие госпожи, и стали болтать так же естественно, как это делали прачки и горничные, кухарки и кормилицы, которых она хорошо знала на плантации своего отца много лет назад. Этот процесс разделенного труда, чередующийся с общей беседой, имел еще одно важное преимущество: следуя примеру Базима, остальные слуги стали также обращаться к Джулии за распоряжениями и указаниями. Постепенно на нее привыкли смотреть как на хозяйку. Безболезненно, почти незаметно для нее, Изабель была отстранена и ее место заняла старшая рабыня, наложница Рейбена эфенди.

Появление на кухне кухарки освободило Изабель от ее основной задачи. Теперь, когда ей стало почти нечем заняться, она искала общества Джулии, позабыв, что они были соперницами, и обращаясь с ней, словно с подругой или старшей сестрой. Постепенно Джулия узнала о прошлом девушки. Вместе со своим братом-близнецом она была похищена во время разбойничьего нападения и после долгого и утомительного путешествия привезена в Алжир. Буквально через несколько часов после их прибытия близнецов купил Кемаль. Изабель сразу же разлучили с братом. Она недолго находилась в апартаментах бывшего претендента на престол, а затем переехала на старую квартиру Реда. Неудивительно, что она проявляла необычайное любопытство к тому, что касалось дворца, гарема, нового дея и образа жизни приближенных.

— Гарем больше, чем это помещение, предоставленное Рейбену эфенди? — спрашивала она, и глаза ее светились любопытством.

— Намного больше, — отвечала Джулия, силясь сдержать улыбку.

— А сад гуще?

Джулия подробно описывала прогулки среди буйной садовой зелени, позволенные женщинам дея.

— Пруд, такой огромный, что целая сотня женщин может купаться в нем в летнюю жару! Это, должно быть, великолепно! А павлины там были?

— Конечно, были. И горлицы тоже. И другие певчие птицы.

— Говорят, что драгоценности жены старого дея, Фатимы, с трудом помещались в полдюжине кофров. Неужели это правда?

— У нее, конечно, были драгоценности, но сколько, я не могу точно сказать.

— Говорят, что один рубин был почти так же велик, как легендарный драгоценный камень на тюрбане великого татарского хана…

— Возможно, — с улыбкой откликнулась Джулия, беря финик со стоящего рядом блюда.

— Как замечательно быть женой дея! — мечтательно произнесла Изабель.

— Можно уже ни о чем не беспокоиться! Ты жалеешь, что Мохаммед дей не предложил тебе стать его женой?

— Нет! — решительно ответила Джулия, покачав головой.

Она была счастлива, что судьба спасла ее от необходимости признать истинное положение вещей и впасть в. грех двоебрачия. Несмотря на то что она сказала Реду, Джулия предпочла бы скорее пожертвовать собственной душой, чем осудить его на смерть.

— Я бы повесилась, видя, что он умирает, не сделав меня женой, — воскликнула Изабель с горячностью юности. — А в казарме я бы просто умерла со страха! А ты боялась, Гюльнара?

— Боялась, — призналась Джулия, и ее золотистый взор словно заволокло облако.

— О, прости меня! Мне следовало бы вырвать язык раскаленными щипцами за то, что я напоминаю тебе об этом. Теперь все хорошо. Рейбен эфенди спас тебя и привел сюда, где ты в безопасности.

И, словно последствия этого спасения продолжали будоражить ее ум, девушка продолжала:

— Говорят, ты никогда не делила ложе с Мохаммедом деем. Возможно, поэтому он не женился на тебе?

— По правде говоря, не знаю. Он не был ни молодым, ни здоровым.

— А ты жалеешь, что он оказался бессильным? Лучше, если бы он был молодым и страстным, как Али дей?

— Кто знает? Возможно, Али дею не нравятся светловолосые.

— Ой, не говори так! — сказала Изабель, вскидывая руки к своим завиткам песчаного цвета. — Никогда не говори таких вещей!

Эксцентричные выходки девушки рассеяли мрачное настроение Джулии. Она бросила на нее быстрый любопытный взгляд.

— Насколько мне известно, у дея уже есть четыре положенных ему жены.

— Одна больная, жалкая, костлявая, еле ноги передвигает, — немедленно откликнулась черкешенка. — Она фракийка, с желтой кожей и тусклыми коричневыми волосами. Возможно, скоро умрет. Или дею может прийти на ум развестись с нею, потому что она бездетна.

— А ты принадлежишь другому, — напомнила Джулия с оттенком легкой насмешки. Изабель испустила глубокий вздох, но затем просветлела.

— Но зато я сохранила девственность…

Джулия чуть не подавилась косточкой от финика.

— Это замечательно, — сказала она, вновь обретя дар речи.

Девушка задумчиво согласилась.

— Сначала я хотела перерезать себе горло, потому что вначале Кемаль презрел меня и передал низкому рабу, а потом этот раб тоже не пожелал меня. Теперь я знаю, что мысли о тебе делали его слепым к моей красоте. Наверное, моя судьба — оставаться чистой девушкой, пока меня не возьмет великий человек.

Видимо, этой иллюзией Изабель утешала себя, и Джулия не стала разрушать ее.

— Без сомнения, это так, — откликнулась она серьезно. В другой раз, сидя на подушке у ног Джулии, Изабель спросила:

— Тебе было приятно делить ложе с Рейбен эфенди?

— Почему ты спрашиваешь? — Джулия уклонилась от прямого ответа. Никогда не сможет она привыкнуть к невероятной болтливости восточных женщин. Для них не было ни запретных тем, ни чересчур личных вопросов, которых они постеснялись бы задать.

— Вначале, когда он принял тебя под свое одеяло, чтобы утолить похоть, я чувствовала себя униженной и даже завидовала вашей близости. Но в то же время я обрадовалась.

— Потому что это позволило тебе остаться девственницей? — спросила Джулия с оттенком иронии.

Ярко-розовый рот Изабель также изогнулся в улыбке.

— Не совсем… Я обрадовалась, что не стоит опасаться встречи с пугающим меня человеком.

— Понятно.

— Нет, нет! Вовсе не от страха близости с мужчиной у меня дрожат колени и перехватывает горло. Меня пугает именно Рейбен эфенди!

— Что ты имеешь в виду? — Джулия слегка нахмурилась, пристально глядя в круглое лицо девушки.

— Он не похож на других мужчин, моя госпожа Гюльнара. Во всяком случае, не похож на мужчин, которых я знала в детстве, когда жила в родной деревне. Он из Франкистана, его тело шире и выше, чем у мавра или турка и даже чем у мужчин моего народа. Наверняка в его чреслах больше силы, чем может выдержать юная девушка вроде меня. К тому же он ни разу не ударил меня и даже не повысил на меня голос в гневе, и подобное самообладание не может быть естественным. Кожа его под одеждой бледная, и там, где она не покрыта загаром, на нее неприятно смотреть. И этот странный, синий, словно море, цвет его глаз — наверняка дело рук нечистой силы.

Рот Джулии слегка искривился.

— Значит, ты не считаешь его красивым?

— Да, он красив, словно бог, но странен и непознаваем.

— Он всего лишь мужчина, — ответила Джулия, — который нуждается в любви, поддержке и близости женщины.

Она говорила интуитивно, не задумываясь, но внезапно истинность сказанного, словно целительный бальзам, проникла в ее душу. Разве ее собственное впечатление от Реда так уж сильно отличалось от мнения о нем Изабели? Слишком долго она смотрела на него, точно на чудовище, примерно как Изабель на нечистого, дьявола, который использовал людей и предавал их, не испытывая никаких чувств или угрызений совести. Однако это была не правда.

— Значит, он любит, как другие мужчины? — настаивала Изабель.

— Видимо, да.

— И тебе было приятно?

— Да, — ответила Джулия, и глаза ее были словно два неподвижных озера, — мне было приятно.

Тянулась серая, дождливая зима. Ничто не оживляло мрака будней. Не посещая приемы у дея, так как ее не приглашали, пресытившись чтением, рукоделием и ведением домашнего хозяйства, Джулия почувствовала, что ей изменяет самообладание. Она начала рычать на всех. Бесконечная болтовня Изабели стала действовать ей на нервы, так же, впрочем, как и подчеркнутая почтительность Базима, который ожидал услышать еще не принятое ею решение. Когда закончились хлопоты с. уборкой, ее ночи стали беспокойными. Внезапное пробуждение страстных желаний, дремавших в ней дотоле импульсов, гнало сон от ее изголовья. Лучше было бы оставаться в дремотном забытьи воздержания… Вдобавок ночной ветер нередко приносил запах дыма: в городе то тут, то там вспыхивали вооруженные столкновения. Поиски Кемаля безуспешно продолжались. Людей арестовывали дюжинами и бросали в дворцовые камеры пыток, однако ни один из них не мог навести на след внука Мохаммеда дея.

Отсутствие уверенности в завтрашнем дне держало двор и город в обстановке беспокойства, и напряженности, заставляя Али дея принимать жестокие решения и быть неуступчивее в правлении, чем он мог бы быть при других обстоятельствах. Пожилых придворных, намеревавшихся стать советниками неопытного правителя, с презрением отставили. Другие, такие, как командир янычар и целый ряд представителей знати, также оказались в униженном положении. Скоро ветер вражды и несогласия стал блуждать по дворцовым коридорам.

В такой ситуации малейшие перемены с удовольствием приветствовались бы, а более крупное происшествие должно было вызвать самую бурную радость. Записка от Джохары стала именно таким происшествием.

Это послание сделали выдающимся событием даже не новости, которые в нем содержались, хотя Джулия была очень рада узнать, что ее подруга по гарему вышла замуж за торговца коврами и была очень довольна своим положением. Особое волнение вызвала последняя строка. «Я буду счастлива,

— писала Джохара, — если ты навестишь меня». До тех пор пока ее взор не упал на эту последнюю фразу, Джулии не приходило в голову, что законы шариата в ее нынешнем положении женщины Реда, были не настолько строги, как те, что были приняты в гареме дея. Она могла видеть мир и быть увиденной им! С разрешения хозяина было вполне допустимо, чтобы она выходила в город. Так как Ред отсутствовал и некому было сказать ей «нет», она, разумеется, собиралась пойти. Необходимость сменить занавески над кроватью и обивку на диване могла, в любом случае, служить великолепным предлогом. Существовали лавки и базары, на которых можно было побывать, достопримечательности, которые можно было посмотреть, и друзья, с которыми можно было встретиться — целый новый мир, призванный рассеять ее тоску! Она отправится немедленно.

Стоял ясный день, полный предчувствия близкой весны. Бледно-желтые солнечные лучи освещали узкие улочки, на которых шаги бесчисленных ног и копыта тяжело нагруженных ослов и верблюдов уже превращали высыхающую грязь в пыль. Погожий день привлек на базар огромные толпы. Родовитые мавры сталкивались локтями с оборванными турецкими матросами и портовым отребьем самого гнусного вида, а солдаты с развинченной походкой — со светлокожими представителями знати — мамелюками, одетыми в шелк и бархат. На каждом шагу попадались носильщики-рабы, зазывавшие каждого, кто имел преуспевающий вид. Однажды Джулии довелось увидеть величественного туарега, представителя самого царственного из всех пустынных племен, восседавшего на спине своего белого верблюда, с красивым светлокожим лицом, закрытым маской наподобие покрывала. Туареги были известны как «люди в масках». В гареме перешептывались о том, что они, хотя и называют себя мусульманами, едят что хотят, пьют что им заблагорассудится, включая и спиртное, и молятся тому, кому считают необходимым. Их женщины были окружены почетом и уважением, ходили большей частью с открытыми лицами, им разрешалось танцевать и петь, а также говорить в присутствии мужчин; их слово имело вес в решениях, касавшихся их самих. Самым удивительным и непостижимым было то, что родство в этом племени определялось по женской линии.

Базим ограждал Джулию от причитаний попрошаек и слишком энергичных призывов носильщиков. Неся зловещий курбаш, он шел рядом с ее паланкином; с каждой стороны ее сопровождали евнухи. Она могла наслаждаться видом и великолепными запахами базара, не опасаясь, что ее покупки или мешочек с динариями украдут.

На этот раз Изабель, у которой были болезненные месячные, оставили дома. Джулия пообещала взять ее с собой в следующий раз и спуститься вместе с ней к общественным баням. Здесь они могли встретить других представительниц своего сословия, доверенных женщин и наложниц богатых городских купцов.

Джохара жила в городском квартале, который не был ни слишком бедным, ни особенно богатым. Дом ее мужа, расположенный над лавочкой, увешанной всевозможными восточными коврами, был удобен без претенциозности.

Джохара, чье широкое лицо засияло от радости при виде Джулии, распорядилась, чтобы на кухне приготовили угощение. Позаботившись об этом, она вывела Джулию на прогретую солнцем крышу их дома. Здесь, удобно устроившись на подушках и провожая глазами прохожих, держа в руках стаканы с горячим, сладким мятным чаем, женщины могли без помех обсуждать все, что произошло с ними за это время.

— Счастлива ли ты? — спросила Джулия, выслушав смешную историю о том, как торговец коврами явился во дворец, указал на нее и скомандовал ей отправляться с ним.

— Безмерно. Мой муж добрый, разумный и полон желания. Чего еще можно просить? Ну, конечно, он мог быть моложе и богаче, но нельзя же требовать у судьбы все сразу.

— Нельзя, — серьезно согласилась Джулия.

— Что это за опасное украшение ты носишь на талии, моя голубка? Разве теперь ты выходишь из дома вооруженной, точно евнух из охраны?

— Ты о моем ноже? Это подарок.

— Можно посмотреть? — Джохара взяла в руку маленький кинжал, который протянула ей Джулия, на мгновение задержав его в руке, словно взвешивая, затем, будто невзначай, кинула. Он вонзился прямо в гранат, лежавший на блюде перед ними, и теперь дрожал, застряв в его оранжево-бурой кожуре.

— Великолепно! — воскликнула Джулия, вынимая лезвие.

— Это умение может пригодиться, — согласилась Джохара. — Когда-то я научилась ему от погонщика верблюдов. Хочешь, научу тебя?

— Если можно.

— Разумеется, но сначала ты расскажешь мне, откуда у тебя эта красивая безделушка и что случилось с тобой после того, как мы расстались в гареме.

Рассказ Джулии занял не слишком много времени. Когда она закончила, Джохара медленно покачала головой, лицо ее выражало жалость.

— Вот как. Твой мужчина стал мусульманином. Смелый поступок в его возрасте. Должно быть, ему было очень больно?

— Больно?

В глазах Джулии появилось изумление. Она как раз собиралась метнуть нож, следуя примеру Джохары. Теперь она застыла в неподвижности.

— Разве ты не знаешь? Он не вернулся, чтобы ты ухаживала за ним? Я помню, ты сказала, что он сразу же отправился в плавание, но я думала, он наверняка…

— Что ты имеешь в виду? — Джулия тревожно нахмурилась, ее брови сошлись на переносице.

— Гюльнара! — воскликнула Джохара. — Разве ты не знаешь, что у мусульман, в отличие от христиан, для мужчин обязательно обрезание?

Обрезание. Несмотря на то что в гареме нередко говорили о разнице между обрезанными и необрезанными мужчинами, и о той несложной хирургии, которая требовалась для этого превращения, Джулия почему-то не осознала ситуации, не приняла это на счет Реда.

— Так вот почему он уехал? — воскликнула она.

— Это могло быть одной из причин, — подчеркнула Джохара. — Если Базим говорил, что его послал дей, значит, и поэтому тоже.

— Почему же он не сказал мне?

— Кто ответит? Спроси у него сама, когда увидишь его снова.

— Может ли это… повлиять… изменить его как-то?

— Не должно, — ответила Джохара, начиная улыбаться. — Но чтобы убедиться в этом, тебе все равно придется подождать возвращения твоего мужчины.

Джулия кивнула, а затем, встретившись с подругой глазами, стала кусать губы, чтобы не рассмеяться. Процедура, по-видимому, вовсе не была смешной для Реда, напротив, она должна была оказаться крайне болезненной. Однако Джулия ничего не могла с собой поделать. Согласно местному обычаю они поменялись ролями, и именно мужчина потерпел такое надругательство над своим главным органом… Серебристый ручеек женского смеха зазвенел свободно, словно впадая в безмятежное голубое небо над их головами.

Глава 20

В день, когда корабль Реда возвратился в гавань, Джулия вместе с Изабелью и Базимом была на базаре. Дворцовые слухи подвели ее. Когда она отправилась за покупками, у нее не было ни малейшего представления о том, что муж так скоро прибудет, равно как и том, что его судно приближается к гавани. Не было особой необходимости выходить из дому именно в этот день, просто ей было скучно к хотелось новых впечатлений. В последние недели солнце сильно припекало; запахи витали над узкими улочками — запахи пряностей и благовоний, аромат жареного мяса, свежего хлеба и топленого жира вступали в героическое противоборство с запахами навоза и тухлой требухи, разносившимися из засиженных мухами мясных лавок.

Охваченные этим буйством обоняния, женщины повернули к дому мимо общественных бань. И когда они пересекали улицы недалеко от пристани, Джулия заметила высокую мачту корабля, похожего на клипер, которая гордо высилась над крышами домов. Она взволнованно сказала об этом Базиму, который пинками вынудил носильщиков паланкина с задернутыми занавесками двигаться быстрее.

Когда они вошли в дом, Реда нигде не было видно. Изабель сразу притихла. Медленно волоча за собой ноги, она направилась в свою крошечную комнатку, а Джулия, за которой тянулось длинное черное покрывало, скрыввавшее лицо, когда она бывала в людных местах, вошла в большую спальню.

Освободившись от душивших ее складок, она откинула волосы назад, и вдруг услышала легкий звук, похожий на подавленный вздох. Застыв на месте, женщина медленно повернулась в ту сторону. Ред стоял возле открытого окна. Отраженный свет, скользивший по его лицу, придавал ему бледность и выражение глубокого горя.

— Ред! — воскликнула Джулия певучим, оживленным радостью голосом, бросаясь навстречу.

На его лице отразилась вспышка внезапного гнева. Он схватил ее за руку и встряхнул.

— Где ты была? — сурово спросил он. — Я думал, ты уехала.

Секундой позже он прижал ее к себе, их губы растворились в страстном поцелуе, его руки властно завладели мягкими округлостями ее тела. Дыхание стало неровным, повернувшись к кушетке, он потянул к ней Джулию. Грубо сорвав с нее одежду, небрежно бросил ее в угол. Его желание было огромно, но и страсть Джулии оказалась не меньше; желание поднималось в ее сознании горячей головокружительной волной. Их тела слились, словно перетекая друг в друга с отчаянием восторга; они резко погрузились в мечту, а затем застыли неподвижно в объятиях друг друга. Стремительность их любви и полнота ощущений была почти пугающей, но это лишь доказывало, что они оба живы. Они долго лежали с бешено бьющимися сердцами, по их телам струился пот. Затем они снова, уже более спокойно, любили друг друга.

Позже, лукаво улыбаясь, Джулия лежала на руке Реда. Ничего не изменилось, все было как раньше.

— Что тебя развеселило? — с закрытыми глазами поинтересовался Ред.

— Ничего, — ответила она, открывая глаза, — Ты здоров?

Он в недоумении смотрел на нее до тех пор, пока не понял смысл сказанного. Одна бровь взлетела вверх.

— А что? Есть жалобы?

— Нет, но ты уверен? — упорствовала она.

— Я чувствую себя прекрасно… сейчас.

— Я серьезно, — упорствовала она, не доверяя его кривой усмешке.

— Я тоже, — сказал он, придвигаясь ближе и вдыхая розово-жасминный запах ее щеки.

Удовлетворившись ответом, она сменила тему.

— Ты действительно подумал, что я уехала?

— Что еще я мог подумать? — сказал он, мгновенно становясь серьезным.

— В комнатах пусто, все изменилось до неузнаваемости: мебель переставлена и обновлена, а в кухне три самые уродливые женщины в мире начали визжать при виде мужчины. Будто кому-нибудь придет в голову насиловать их, разве только слепцу глухой ночью!

— Это было бы важно для тебя? — спросила она, не обращая внимания на попытку сострить и с затаенным дыханием ожидая его ответа.

— Важно ли? После того как я с таким трудом устраивал тебя здесь? Да я бы тебе просто шею свернул при встрече!

Она ожидала другого ответа.

— Вместо этого ты уложил меня в постель в первую же минуту! — ворчливо сказала она.

— По-моему, это приятнее всего остального, — откликнулся он.

Джулия искоса посмотрела на него.

— Я думаю, лучше встать, пока Изабель не принялась тебя искать.

— Она тоже соскучилась по хозяину и повелителю?

— Тоже? — осведомилась Джулия. — А почему ты решил, что я по тебе соскучилась?

— Не знаю. Возможно, из-за пылкой встречи.

— Не смешивай твою пылкость с моей.

— Неужели?

— Теперь я понимаю, откуда у Изабели такие странные мысли.

— Какие мысли? — спросил он, готовясь развлечься.

— Что ты похож на бога. Без сомнения, ты нарочно ее в этом убедил.

Ред приоткрыл один глаз.

— Очаровательная девушка, — произнес он.

— Я счастлива, что ты так считаешь. Однако не стоит обольщаться. Она также считает, что голубой цвет твоих глаз — от нечистого, и утверждает, что сошла бы с ума, если бы ты случайно привлек ее на ложе:

Ред приподнялся на локте.

— В самом деле? Право, ей не стоит беспокоиться.

— О, я думаю, она и не беспокоится, — ответила Джулия, и в ее золотистых глазах заплясали искорки смеха. — Она очень гордится своей девственностью и ждет дня, когда сможет осчастливить ею великого человека, который станет ее судьбой.

— Великого человека?

— Да, предпочтительно мавра или турка.

— Нет ли у нее на примете кого-нибудь определенного?

От его интереса Джулии стало не по себе.

— А ты бы не возражал?

— Нет, если бы это сделало ее счастливой. Вряд ли я смогу взять ее в Англию, если представится возможность вернуться. Так или иначе, я чувствую себя ответственным за нее. Надо ее пристроить.

Он сам заговорил о возвращении в Англию, значит, он не собирался оставаться мусульманином и брать себе вторую, третью и четвертую жену согласно закону ислама. Джулия медленно сказала:

— Я думаю, она не отказалась бы войти в гарем Али дея.

— Ты отправила бы ее туда, имея опыт пребывания в гареме предыдущего правителя?

— Али дей молод, и, как сообщила мне Изабель, одна из его жен больна. Это печально, но зато позволяет… Во всяком случае, это место ничем не хуже для женщины, чем любое другое в мусульманском мире. Ты сам мне так говорил.

Ред не ответил, рассеяно проводя пальцем по ложбинке между ее грудями, затем начал взбираться, словно альпинист, на одну из вершин. На минуту он втянул дыхание, и Джулия подумала, что он хотел задать ей важный вопрос. Вместо этого он опустил голову ей на грудь и быстро лизнул ее языком.

— Изабель ждет, и Базим, — напомнила она не совсем уверенно. Он не поднял голову.

— Пусть подождут.

По поручению Али дея Ред ездил с дипломатической миссией в Марокко и Триполи с целью образования коалиции против Франции. Поездка не принесла желаемых результатов, однако с возвращением Реда политика нового дея стала более умеренной. Необоснованные аресты прекратились, знать возобновила свою борьбу за власть и за место советника при троне. Однако эта борьба не принесла своих плодов: никто не занял место, принадлежавшее Реду благодаря каким-то странным связям, объединившим этих двух человек несмотря на разницу национальностей, рождения и культуры. Нередко поздно ночью Али дей приходил к Реду и они сидели, скрестив ноги на диване и обсуждая события дня. Здесь, без свидетелей, они могли говорить не как правитель с советником, но как два друга.

Обычно Джулия приносила им угощение и слушала их разговоры о политике, ужасах и славе войны, о красоте лошадей и судов, чудесном поэте, персе Омаре Хайяме, о бесконечном величии звезд, которые указывают путь кораблям в океане и караванам в пустыне. Однако вскоре она заметила, что дей, хмуро прищурившись, смотрит на ее лицо и тело, скрытые балахоном и вуалью. Обеспокоенная его вниманием, Джулия стала посылать вместо себя служанок или ставить перед ними еду и напитки и немедленно удаляться в спальню.

Как-то вечером она столкнулась с Изабелью на кухне, куда отправилась дать распоряжение насчет мяса в сладком соусе и мятного чая. Собравшись с духом, она предложила девушке облачиться в балахон и накидку и лично подать яства дею Алжира. Краска, залившая лицо девушки, показала Джулии, что именно о таком распоряжении она и мечтала. Напустив на себя невозмутимый вид, что очень шло ей, она понесла приготовленный поднос в апартаменты.

Она вернулась бледная и дрожащая от волнения, вся покрытая гусиной кожей. Блистательный дей смотрел на нее своими горящими черными глазами, словно трогал ими ее тело под складками одежды. Он даже спрашивал у Рейбена эфенди, как ему посчастливилось завладеть такой красавицей. При таком ярко выраженном интересе было бы просто оскорбительно не передать девушку дею.

Ее радость была настолько неподдельна, а мечты столь возвышенны, что Джулия опасалась лишь случайного расстройства ее планов. Реакция Реда была совершенно иной.

Он ворвался в спальню, едва не налетев на Джулию, лежавшую на кушетке.

— Какого черта ты бросаешь Изабель в объятия Али? Пытаешься избавиться от нее? Этого ты хочешь?

— Не совсем, — сказала Джулия, садясь. — Ты ведь сам говорил, что ее надо пристроить.

— Ей же только пятнадцать. К чему спешить? Или ты настолько ревнива, что хочешь сбыть ее с рук любой ценой?

— Что за ужасные вещи ты говоришь! — воскликнула Джулия, вскакивая.

— Ничего нет ужасного в правде. Ты упорно твердишь мне, что от нее надо отделаться, с тех пор как я вернулся. Мне следовало вспомнить, что двум женщинам не место под одной крышей.

— Не будь смешным. Я только хотела помочь Изабель. Пусть ей всего пятнадцать, но, по восточным меркам и ее собственному мнению, она женщина. Ей будет лучше там, где с ней будут обращаться соответственно, чем здесь, с тобой, где она находится в роли домашнего зверька.

— Ты ревнуешь, — произнес он, пристально глядя на нее синими глазами.

Ей хотелось ударить его или закричать. Вместо этого она сказала, сжав зубы:

— Я не ревную. Мы с Изабель ни разу не поссорились.

— Потому что она тебя боится. Она рта не раскрывает в твоем присутствии.

— Ты что, лишился разума? Она трещит без умолку, кроме тех случаев, когда ты рядом, и то потому, что ее приучили так вести себя в присутствии мужчин.

— Я слышал совсем иное.

У Джулии мелькнуло подозрение.

— Ты слышал иное? От кого же?

— От самой Изабели.

Брови Джулии поднялись.

— Кажется, я начинаю понимать, — медленно сказала она. Задев подолом кушетку, она прошла к окну, позволяя мягкому южному бризу овеять ее разгоряченный лоб.

— О чем ты говоришь?

— Вообрази, Ред, что ты мавр и у тебя две рабыни. Одна из них понравилась тебе, а другая, хоть и привлекательная по-своему, нет. Теперь представь, что между женщинами разлад, который не на пользу дому и выводит из себя твою фаворитку. Что бы сделал ты, будучи, скажем, черкесом или восточным человеком вообще?

— Если ты пытаешься намекнуть мне, что я бы избавился от причины этих неурядиц — второй девушки, то напоминаю тебе, что я не мавр!

— Разумеется, я понимаю, но вряд ли это понимает Изабель.

Нахмурившись, Ред ответил не сразу.

— Ты полагаешь, Изабель искусственно вызывает разлад, чтобы вынудить меня к решительным действиям в отношении себя?

— Я думаю, это вполне возможно. Она не хочет нанести тебе оскорбление прямой просьбой отпустить себя. Это заставило бы тебя «потерять лицо», как говорили арабские женщины в гареме. К тому же покажется, что она ничего к тебе не чувствует, а это неверно. Она уважает тебя и благодарна за рыцарское отношение к ней, хотя не понимает его. Все это правда, но ей хочется большего.

— Женщины! — воскликнул он, выражая этим словом и хулу и хвалу. — Джулия, любимая, если ты права, я постараюсь что-то сделать. Но если ты не права, я попытаюсь понять, почему ты залезла в такие дебри, чтобы скрыть свою ревность.

Джулия могла лишь призвать всех богов в свидетели своей правоты. Что именно Ред сказал Изабели, Джулия никогда не узнала. Девушка несколько дней избегала встречаться глазами с Джулией, хотя в целом ее вид выражал тихое удовлетворение. Затем это настроение сменилось беспокойством, и рабыня, забыв о зле, которое причинила Джулии, вновь стала искать ее общества и досаждать вопросами. Круг ее интересов был необычайно широк: от этикета гарема и спальни до наилучших способов доставить удовольствие мужчине. Джулия старалась как можно полнее удовлетворить ее любопытство.

Ровно через неделю после решающего визита Али дея появился гонец с запиской для Джулии. Записка была от Реда, который все утро был занят в зале заседаний. Из нее следовало, что Изабель должна быть готова отправиться в гарем Али дея.

Через час управляющий гаремом ждал у дверей. Этот пост занимал уже не Абдулла. Турецкий евнух был смещен с должности и отправлен в тюрьму после поражения Кемаля. Его место занял второй евнух, тот самый, который передал Али дею золотую пчелу Джулии вместе с вестью о смерти старого дея. Они обменялись улыбками и несколькими словами, но все-таки Джулию одолевали сомнения.

Когда Изабель была готова, Джулия обняла молодую девушку.

— Уверена ли ты, что хочешь именно этого? — спросила она с беспокойством. — Ведь потом будет поздно.

Изабель посмотрела на нее с изумлением. Ее темные глаза сияли, а скудные пожитки были увязаны в узелок еще четыре дня назад.

— Не оплакивай меня, Гюльнара, — сказала она, став внезапно старше своих лет. — Все будет хорошо. Знания, которыми ты со мной поделилась, помогут запросто обвести дея вокруг пальца. Он станет моим рабом, а не я его рабыней. Я получу прекрасные драгоценности и богатые ткани. Я поправлюсь, рожая своему мужу множество сыновей, которые обеспечат меня в старости. Я хотела бы, чтобы и твое будущее было не менее счастливым, чем мое, я глубоко благодарна. Без тебя я бы не достигла всего этого, чего так жаждет мое сердце!

Джулия ожидала, что Ред придет домой в крайне мрачном настроении. Однако он не упомянул про Изабель вплоть до конца трапезы, да и тогда спросил словно невзначай:

— С радостью ли покинула нас сегодня Изабель?

— С удивительной радостью, — откликнулась Джулия.

— Али просто подпрыгнул от удовольствия, когда услышал о том, что можно взять ее в гарем. Теперь он может содержать значительно больше женщин, чем раньше. Когда я уходил, он был взволнован, как жених, при мысли о том, что ожидает его сегодня ночью.

— Так скоро?

— Он не хочет учить ее — пока. Наверное, интересным вещам турки учат женщин в своих гаремах, или ты другого мнения?

— Да, очень, — ответила Джулия, опустив веки и глядя, как Ред выбирает инжир.

— Если бы я был деем или константинопольским султаном, уж я бы убедил свою рабыню показать то, чему она научилась!

Джулия изобразила на своем лице раздумье.

— Я думаю, ты бы просто приказал.

— Очень хорошо. Покажи! — скомандовал он.

— Все? — осведомилась она, бросая на него янтарный взгляд.

— Все!

— Слушаюсь и повинуюсь, — ответила она, — можно ли мне сначала выйти из комнаты?

Королевским жестом он отпустил ее.

Вернувшись в спальню, она открыла сундук с одеждой. Извлекла из него балахон из прозрачного шелка, купленный на базаре. Усмехаясь, Джулия сняла с себя рубашку и панталоны, распустила волосы, развязав ленту, стягивающую их, так, что они упали ниже бедер. Балахон мягко окутал вершинки ее грудей, завернувшись между колен. Когда она двигалась, шелк переливался золотыми и серыми тенями, загадочной игрой света и тьмы. Сквозь сверкающий материал ее тело было молочно-белым и казалось еще призывнее и обольстительнее, чем при полной наготе.

Выходя из спальни, она взяла цимбалы, также купленные на базаре, и, держа их перед собой как щит, вернулась в комнату. Усевшись на диване напротив Реда, она заиграла. Монотонная и бесконечная мелодия служила развлечением во время трапезы. Прошло четверть часа. Джулия слышала, как Ред беспокойно ерзает на кушетке, но не взглянула на него. Ее волосы струились по плечам, закрывая сосредоточенное игрой лицо. Ее грудь налилась, порозовела и опустилась. Джулия едва дышала; танцующие блики золотого и серого играли на ее одежде.

— Довольно, — заворчал наконец Ред. — Я уверен, что ты хорошо владеешь этим проклятым инструментом, но неужели больше ты ничему не научилась?

Джулия подняла на него невинные глаза.

— Я умею и танцевать, но у меня нет музыкального сопровождения.

— И слава Богу!

Отложив в сторону цимбалы, она притворно нахмурилась.

— Чем бы еще тебя порадовать? А, знаю.

С кошачьей грацией она двинулась к нему, несколькими умелыми движениями сняла с него одежду и провела ногтями по его груди. Затем, дразня близостью своих теплых губ, произнесла:

— Возможно, ты получил меня как рабыню, но я ничего не начинаю по приказу.

Она толкнула его в грудь, опрокинув на кушетку, и выбежала вон из комнаты. Через несколько шагов Ред догнал ее и подхватил на руки. Глядя в ее глаза, в глубине которых таилась обида, он сказал:

— Я был не прав. Мне очень жаль.

Джулия спрятала лицо на его шее.

— Мне тоже, — прошептала она.

Вздохнув, Ред поцеловал ее волосы, провел рукой по длинному шелковому одеянию. Потом наклонился, поднял ее на руки и понес в спальню.

Позже из глубин теплой весенней ночи, полной запахов цветов и стрекотания насекомых, донесся сонный голос:

— Угомонитесь, мадам Торп. Если вы ничего не начинаете по приказу, возможно, вы будете по нему заканчивать.

В ответ раздался нежный смех и смешался с его низким смехом — звуком разделенной радости в ночи.

Розовые лапки рассвета прокрались в спальню. Джулия тихонько соскользнула с кушетки и подошла к окну, слегка поеживаясь от утренней прохлады. Из сада доносился мирный безмятежный звук журчащего фонтана.

Еще один рассвет, еще один день в Алжире. Однако все изменилось. Изменилась и сама Джулия. Она любила Реда, человека, который был ее мужем, капитана Редьярда Торпа, Рейбена эфенди. Это было нелепо. Она не питала ни малейших иллюзий на этот счет. Однажды им будет позволено вернуться в Англию. Она утратит свою привлекательность для него, и он больше не захочет ее. Нет, он не бросит ее без средств к существованию. Она получит билет в Новый Орлеан и ежегодное пособие, которое успокоит его совесть и позволит ей жить независимо. Вряд ли можно ожидать большего, ей не хотелось бы принимать даже это.

Разведется ли он с ней? Это вызовет скандал, потребуется специальное разрешение церкви. Но ему придется пойти на это, если он хочет обрести Свободу или жениться на англичанке. Ему, видимо, сознательно пришлось планировать расторжение их брака, ибо женитьба на Джулии служила его тайным целям. Это потому, что его вожделение взяло верх над щепетильностью. Нет, она несправедлива к нему. Ред не бесчувственный человек. Возможно, он сохранит брачные узы. Захочет ли она принять такую жертву? Нет, разумеется. Она никогда не сможет любить человека, который пренебрегает ею.

Гордость — сильный союзник, но и не менее сильный противник.

Шуршание белья Недвусмысленно намекнуло ей, что Ред уже не спит. Его слова в утренней тишине прозвучали, как тяжелый удар падающего камня:

— Я забыл сказать тебе вчера, Джулия. Человек на Святой Елене мертв.

Глава 21

Джохара взяла персик с серебряного блюда. За те полчаса, которые Джулия провела рядом с ней, это был уже четвертый.

— Честно говоря, я знаю, что не следовало бы, — сказала она. — Но я теперь постоянно голодна и ем за двоих. Подумай только, Джулия, ребенок в моем возрасте. Это чудо! Я благословенна среди женщин. Иногда радость просто переполняет меня и я нарочно плачу, чтобы не смущать джиннов, которые ненавидят счастье.

Эту восхитительную новость Джулия узнала, придя в гости к Джохаре. Сказав все, подобающее случаю, Джулия спросила:

— А что думает твой муж?

— Он очень горд, хотя неразговорчив. Он стал как будто выше ростом и чаще улыбается. Его первая жена, которая давно умерла, подарила ему сына, который давно женат. Внуки моего мужа будут старше этого ребенка. Моего первого ребенка. Кто бы мог представить это год назад? Жизнь иногда проделывает с нами удивительные вещи, не правда ли?

Джулии оставалось только согласиться; она с улыбкой разделила изумление женщины.

— Я иногда думаю, как устроились другие наложницы из гарема, — продолжала Джохара. — Словно у меня две сотни сестер, некоторые дороги мне по-разному, но все равно одной со мной крови.

— Иногда я слышу новости о них, — ответила Джулия. — Очень немногие вышли замуж, как ты. Около дюжины служат во дворце, в основном в детской Али дея.

— А Мария, что сталось с ней?

— Ходят слухи, что ее продали работорговцу, который увез ее в Бейрут. Там она была куплена каким-то арабом и исчезла в гареме.

Одно за другим назывались имена. Нескольких женщин продали в дома терпимости, к чему они отнеслись вполне покорно. Али дей сдержал свое слово и разрешил женщинам забрать с собой драгоценности, подаренные старым деем. Хотя он не сделал их совершенно свободными, согласно плану Джулии, все же, по понятиям ислама, обошелся с ними вполне гуманно. Этим он сильно смягчил впечатление, произведенное на народ далеко не умеренным правлением.

Джохара покачала головой.

— Кажется, нам с тобой повезло больше, чем остальным. Мы попали к мужчинам, которых можем уважать и, в глубине души, даже любить.

Джулия заглянула в мудрые глаза подруги.

— Разве это так заметно? — спросила она.

— Это совсем не заметно. Ты не выглядишь вполне счастливой, но и не кажешься такой обездоленной, как раньше. Ты приобрела новую грацию, хотя гармонии по-прежнему нет. Или я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаешься. Я люблю человека по имени Рейбен эфенди. Но моя любовь безответна. Поделись со мной своей мудростью, подруга моя, и скажи, как заставить мужчину полюбить себя.

Джохара вздохнула и выбросила косточку на тротуар. Снизу донеслось ругательство, видимо, она попала в кого-то. Облизав пальцы от сока, Джохара сказала:

— Эта проблема стара как мир. Одни говорят, что следует заботиться о мужчине и наполнять его желудок хорошей пищей. Но то же самое он получал от матери, а ведь любовь к женщине — совсем не сыновья любовь. Другие считают, что главное — удовлетворить его физическое желание. Но разве он не может утолить свою страсть с любой потаскухой? Третьи считают, что необходимо занять ум мужчины, но любовь — продукт не только мозга, или желудка, или чресел. Следует ли женщине стараться удовлетворить все по отдельности? Думаю, нет. Мужчина любит женщину не за поступки и не за внешность, а за то, чем она является в его глазах. Поэтому невозможно заставить мужчину любить женщину: он или любит, или нет.

Джулия долго молчала. Наконец спросила:

— Ну а при каких-нибудь необычных обстоятельствах, не может разве он полюбить, сам не осознавая этого? Я уверена, что это так, ибо до недавнего времени я сама не могла разобраться в своих чувствах к Рейбену.

— Все возможно, — сказала Джохара, — если на это будет воля Аллаха, да будет возвеличено его имя!

Джулия истолковала это таким образом, что Джохара, хотя и не считала так, не хотела лишать Джулию удовольствия думать, как она хочет. Она улыбнулась и сменила тему.

Женщины обмахивались веерами, спасаясь от летней жары и мух, привлекаемых ароматом сочных персиков. Они бессвязно перескакивали с одного предмета на другой, беседуя о погоде, рождении детей, черкешенке Изабели и о той легкости, с которой она попала в гарем Али дея.

Затем Джохара сказала:

— Я слышала, что на острове в море умер великий правитель, подаривший твоей матери золотую пчелу. Знаешь ли ты эту новость?

Джулия ответила утвердительно.

— Опечалена ли ты смертью этого человека?

— Очень, — ответила Джулия, вспомнив Эжена Робо. Понял ли Робо и остальные, что в действительности произошло с Наполеоном? Как скоро они осознали, что не будет возврата блестящему царствованию императора? Осталось ли окружение верным Робо? Или он был обречен умирать в одиночестве?

— Не печалься, моя голубка! — воскликнула Джохара. — Скорбь проходит, как ночная тьма, и радость возвращается к нам, как утреннее солнце.

Джулия порывисто взяла ее за руку.

— Ты была мне настоящим другом, Джохара, — сказала она, — я бы пропала без тебя.

— И я бы, если бы не твоя смелость, позволившая тебе вступиться перед Али деем за женщин гарема. И как ты только смогла!

— Он не так уж опасен.

— Возможно, для красивой молодой женщины, — ответила Джохара.

— То, на что ты намекаешь, не имеет никакого отношения к этому делу.

— Возможно, в тот момент Али дей не мог заниматься такими вещами, но я бы поостереглась снова привлекать к себе его внимание.

— Похоже, что ты не слишком одобряешь Али дея как правителя, — заметила Джулия.

— Разве я так сказала? — глаза женщины расширились. Она оглянулась, словно опасаясь, что кто-то подслушивает и теперь донесет дею. Но никого поблизости не было, кроме Базима, который дожидался в комнате момента, когда Джулия соберется домой. Джохара сказала, подчеркивая каждое слово:

— Я никогда не сомневалась в способностях Али дея. Он сильный человек. Такой и нужен на этом посту. Я не нахожу у него никаких недостатков, ни одного.

— Я тоже, — сказала Джулия откровенно, хотя и заметив тревожный сигнал Джохары. Она тоже прекрасно знала, что везде были шпионы, но считала, что в частном доме у стен нет ушей.

— Али дей гораздо лучший правитель для нас, чем толстый Кемаль. Ты согласна?

— Безусловно, — подтвердила Джулия, озадаченная странным эпитетом, присоединенным к имени Кемаля.

— Было бы хорошо, если бы Кемаль не смог претендовать на почести своего дедушки и своего двоюродного брата Али дея.

— Разумеется, — произнесла Джулия, ожидая продолжения: такое восхваление нынешнего дея несомненно имело определенную цель.

— Если бы Али дей знал о местонахождении Кемаля, он бы положил конец его попыткам отнять трон, — намекнула женщина.

— Он прилежно разыскивает его уже много недель, — напомнила Джулия.

— Верно, а добыча прячется у него под носом! — прошептала Джохара, охваченная благоговейным страхом.

Почему женщина не могла сказать прямо то, что хотела? Или она боялась умалить этим ценность сказанного? Или, может быть, опасалась осведомителей? Как утомляли Джулию все эти экивоки!

— Ты хочешь сказать, что знаешь, где находится Кемаль?

— Потише, — прошептала Джохара. — Я вовсе не хочу быть снова замешанной в дела сильных мира сего. Моя простая жизнь с мужем в ожидании ребенка вполне устраивает меня. У Кемаля злобный нрав и долгая память. Безусловно, он знает или подозревает, что ты способствовала его падению, а в течение этих месяцев он имел возможность убедиться, что мы с тобой по-прежнему дружны. Такая близость с его врагом не прошла бы незамеченной, вернись он на трон.

— Ты опасаешься гонений, если Кемаль вернется к власти?

— Я боюсь не столько за себя, сколько за мужа и ребенка.

— Мне очень жаль, — сказала Джулия. — Но объясни же наконец свои намеки. Ты встречала некогда толстого родственника того, кто переселился в рай? Он скрывается где-то поблизости и мог видеть, как я приходила к тебе домой?

— Ты добралась до истины. Когда я сопровождала тебя к госпоже Фатиме и сидела за ширмой, разделявшей приемную, я внимательно рассматривала лицо Кемаля. Рядом с ним мне случалось видеть франкистанца с пронзительными глазами и полными губами — наемника французского консула. Возможно, я бы не узнала Кемаля, если бы не увидела рядом с ним этого человека.

— Где? — настаивала Джулия. — Когда?

— Один раз я видела, как они входят вместе в кофейню в соседнем переулке. Это скверное место, где клубится густой опиумный туман. Возможно, Кемаль снимает комнату над ней, потому что один раз я видела, как он выходит из переулка без франкистанца. Если бы ты его увидела, то не поверила бы своим глазам! Даже я чуть не приняла его за какого-нибудь араба, уличного попрошайку. Он стал гораздо худее, лицо у него загорелое, а ногти на руках поломанные и черные от сажи, одежда грязная.

— Ты уверена, что это он?

— Уверена. Я наблюдала с крыши, как он идет по переулку. Ошибки быть не может.

— Если это так, — взволнованно сказала Джулия, — и Рейбен сообщит об этом Али дею, возможно, в знак благодарности он разрешит Рейбену и мне вернуться на родину.

— Если так произойдет, Гюльнара, голубка моя, мое сердце будет биться от радости за тебя, хотя слезы наполнят глаза.

— А мне будет не хватать твоего мудрого совета, где бы я ни оказалась, — ответила Джулия. — Но если сейчас я в спешке уйду от тебя, ты не осудишь меня?

— Я пойму, — ответила Джохара и обняла ее. Отойдя от дома, Базим тихо сказал:

— Моя госпожа Гюльнара, могу ли я говорить с вами?

— Разумеется, Базим.

— Я о том важном деле, о котором говорила с вами госпожа Джохара. Возможно, стоит расследовать его более подробно, прежде чем Рейбен эфенди донесет Али дею?

— Что ты имеешь в виду?

— Ребенок, играющий возле кофейни, о которой говорит жена торговца коврами, может многое увидеть, а если он, невинное дитя, найдет вход туда, то сможет и многое услышать.

Было бы большой удачей получить подтверждение того, что это действительно Кемаль, от человека, который видел его намного чаще, чем Джохара.

Джулия не сомневалась в способности Базима притвориться маленьким мальчиком, но все-таки это было опасное предприятие.

— Стоит ли рисковать?

— Ради того, чтобы отомстить и чтобы быть полезным вам, — тысячу раз.

Карлик ничего не сказал о том, как наказал его Кемаль, а также о преступлении, в котором его обвиняли. Его ноги исцелились, и вроде бы все было забыто. Но иногда взгляд его добрых глаз становился жестким и он сжимал пальцами кривую саблю, как бы давая выход своей внезапной ярости.

Джулия глубоко вздохнула.

— Ты мужчина, Базим. Поступай, как считаешь нужным.

Однако поспешно принятое решение принесло ей немало мучений. Базим не был рабом — ни ее, ни Реда. Несмотря на свой крохотный рост, он был мусульманином. Он был предан Мохаммеду дею, а Джулии служил в силу долга и обета, возложенного на него умирающим деем. Ночь прошла, а карлик все не появлялся. Джулия побледнела от тревоги. Его так легко могли разоружить те, кто выше и сильнее! Убить его было так же легко, как лишить жизни ребенка. Если что-нибудь с ним случится, она будет раскаиваться до конца своих дней.

Взошла луна, заливая спальню золотым светом. Джулия без сна лежала возле спящего Реда и ловила любой звук, который мог иметь отношение к возвращению Базима. Но было тихо. Ее терзали сомнения — стоит ли будить мужа и объяснить ему вкратце, что случилось, или сообщить Али дею о подозрениях Джохары? Но что, если Ред скажет Али, а ничего не подтвердится? Не будет ли думать Али о Реде плохо за то, что тот прислушивается к женской болтовне? Вдруг он будет как-нибудь мстить ему за ложный донос — может, накричит на него или отдалит от себя? Его поведение, если его выставят глупцом из-за ненужных предосторожностей, будет непредсказуемым. Нет, она не может так рисковать. Еще рано.

За завтраком Ред спросил:

— Где Базим? Он не прислуживал нам за ужином, и его не видно сегодня утром.

— Не знаю, — ответила Джулия. — Может, у него есть какие-нибудь дела вне дворца.

— Но раньше у него их не было, — подчеркнул Ред. Из-за нервного напряжения ответ Джулии прозвучал излишне резко.

— Базим не раб. Он не должен отчитываться перед нами в своих поступках. Да и я не несу ответственности за него.

Нахмурившись, он посмотрел на жену.

— Что с тобой? Ты так ворочалась, что не давала мне уснуть полночи, а сегодня бледна как смерть.

— Со мной ничего особенного, — ответила Джулия, несколько раздраженная его проницательностью и настойчивостью.

Ред встал, надел на пояс саблю, несколькими уверенными движениями повязал тюрбан мусульманина, который он теперь мог носить.

Подумав, что, возможно, придется неожиданно послать за ним, она спросила:

— Где ты будешь сегодня?

— С деем, как обычно, — ответил он.

Подойдя к жене, он сурово, без улыбки поцеловал ее, потом пошел к двери. Служанка бросилась отворять и тихо закрыла за ним.

«Не будь этой женщины, — подумала Джулия, — Ред бы наверняка хлопнул дверью».

Оставалось только ждать. Без сомнения, множество женщин всецело зависят от мужчин в великой драме жизни. Неудивительно, что иногда женщинам просто хочется, чтобы о них помнили.

Наконец, когда вечерняя роса увлажнила сад, появился Базим.

— Базим! — воскликнула Джулия. — Я чуть не заболела от беспокойства. С тобой ничего не случилось?

— Как видите, госпожа Гюльнара, — ответил он, — я вполне здоров и мог бы вернуться гораздо раньше, если бы не моя глупость и невезение.

— Но теперь ты здесь, — сказала Джулия. — Садись и рассказывай.

— Моя госпожа, произошло следующее. Я изменил свою внешность и отправился в кофейню, о которой говорила госпожа Джохара. Там я нашел Кемаля, как она и говорила. Он изменился, но узнать его можно. Вскоре прибыл и франкистанец, его союзник. Вместе они поднялись в комнату наверху. Не так просто подслушать разговор осторожных собеседников, но все-таки с балкона мне это удалось. Собственными ушами я слышал, как Кемаль и франкистанец разговаривали с третьим человеком. Это, как я понял, был любимый мальчик Кемаля. Они планируют ворваться во дворец через сутки, ночью, и удушить дея веревками, скрученными из полога.

Джулия задержала дыхание.

— Но разве это возможно? Как они пройдут мимо охраны?

— Деньги — вот ключи для многих дверей. Тех охранников, которые не захотят отвернуться, попросту устранят. Как только дело будет сделано, верные Кемалю войска атакуют дворец. Они рассчитывают на быструю победу за счет внезапного нападения. Ожидается, что, когда Кемаль воцарится во дворце с помощью французского правительства, янычары дадут ему свое благословение.

— Понятно, — откликнулась Джулия в раздумье.

— Тут барака покинула меня. Я сошел с балкона, собираясь вернуться через спальню, затем вниз по ступенькам в общую комнату кофейни и, наконец, на улицу. Когда я оказался посреди спальни, я услышал, что кто-то подходит, собираясь войти. Я успел нырнуть в сундук, полный грязных панталон и шерстяных бурнусов, пропахших камфарой. Явились Кемаль и его мальчик и улеглись на кушетку. Пришлось ждать, пока они встанут. Затем в ту же комнату явились командиры верных Кемалю частей. Подробности плана их нападения на дворец, возможно, интересны, но я чуть не задохнулся в сундуке и смог выбраться из него лишь час назад.

Базим слышал план нападения на дворец предыдущей ночью. Значит сегодняшней ночью Али дей подвергнется величайшей опасности.

— Чего же ты ждешь? — воскликнула Джулия. — Ты должен немедленно предупредить дея!

— Вы полагаете, он доверится мне после обвинения в отравлении его дяди? Думаю, вначале он подвергнет меня пыткам, чтобы убедиться в том, что я говорю правду.

— Что же ты предлагаешь? — спросила Джулия.

— Если вы напишете письмо, используя свою женскую мудрость, я отнесу его Рейбену эфенди. Али дей однажды прислушался к вашему предупреждению, и оно принесло ему большую пользу. Почему бы ему не прислушаться и на этот раз, особенно если его доставит Рейбен эфенди?

Джулии не особенно понравился этот план, но времени на споры не было.

— Очень хорошо, — сказала она и хлопнула в ладоши, чтобы ей принесли карандаш и бумагу.

Базим не вернулся. Единственным доказательством того, что письмо достигло адресата, послужил факт, что Ред остался при дее. После ужина ее служанки ушли, оставив хозяйку в одиночестве. Напряженные нервы не позволили ей ни погрузиться в чтение персидской любовной поэзии, ни заняться рукоделием. Наконец она вышла в сад, вдыхая ласковый ночной воздух.

Именно здесь она услышала крик, многократно повторенный эхом.

— Нападение на дея! Кто-то пытался убить дея!

Точно потревоженный улей, дворец наполнился шумом и смятением. Раздался топот бегущих ног, выстрелы из мушкетов. Какие-то люди шли строем в направлении жилища Джулии, затем резко выкрикнули команду. Выглянув, она увидела, что евнухи, стоявшие у входа много дней неподвижно, словно статуи, быстро уходили прочь.

Желание последовать за ними было почти непреодолимым. Ей страшно хотелось узнать, что произошло: успели ли вовремя предупредить дея, пойманы ли предполагаемые убийцы и пострадал ли кто-нибудь во время нападения? Возможно, что Али дей, а с ним и Ред и Базим убиты, а во дворце находятся люди Кемаля. Нет, этого не может быть, успокаивала она себя, иначе кричали бы «не попытка убийства дея!», а «дей убит!» Значит, все, кто способен носить оружие, обороняли дворец от приспешников Кемаля. Ей не стоило мешать им. Она вернулась в дом. Постепенно все стихло. Не слышалось выстрелов и топота, не пахло дымом, вдали не колыхалось зарево. Однако нервы Джулии были настолько напряжены, что она вздрогнула от прикосновения большой бабочки, случайно залетевшей в жилище. Обругав себя за нелепый страх, она вошла в спальню.

Раздался тихий звук, слабый шорох одежды. Прежде чем она среагировала, сильная рука схватила ее сзади. Нож, который она носила на талии, вырвали из ножен и со звоном метнули к противоположной стене. В то же мгновение ее бросили на диван. Джулия увидела мужчину со зловещей улыбкой на полных губах.

Пока она смотрела на него, он потянулся за курбашом, прислоненным к стене.

— Да, моя дорогая Джулия, — протяжно сказал Марсель де Груа. — Это я. Наступило время, которого я так давно ждал. Мы одни, и у меня есть способ сравнять наши старые счеты, да и новые заодно. — Он хлестнул плетью по воздуху так, что она зловеще запела. — Ты дрожишь, моя драгоценная, неприкосновенная Джулия? Ты корчишься от ужаса? Ты права, потому что я собираюсь хорошенько расписать твою нежную белую кожу. Теперь у тебя нет оружия, чтобы помешать мне, я позаботился об этом. Сейчас-то я взыщу с тебя цену ножевого ранения в спину и пулевого в грудь, и заслуженной славы человека, избавившего мир от Наполеона Бонапарта, которой ты меня лишила, и утраченной возможности установить в Алжире марионеточный французский режим. Я хорошо знаю, кого следует благодарить за свои расстроенные планы. Я говорил этому дураку Кемалю, что ему не следует оставаться так близко от места, где ты бываешь, — жилища женщины, которая была во дворце. Он смеялся, в уверенности, что его тайну не раскроют. Разве ты не проходила мимо десятки раз? Сколько раз я хотел взять тебя силой и убрать с дороги! Мне отказывали в этом удовольствии. Не так уж ты и важна, считал он, но из-за твоего исчезновения могут начать обыскивать ту часть города, где мы скрываемся. Он обещал передать тебя мне, как только окажется у власти, чтобы я мог заняться тобой на досуге. Недоумок! Мне стыдно, что я слушал его. Ну ничего, я свое возьму, пусть мавританский наемник лежит в цепях и мусульманские собаки хватают меня за пятки. Я услышу, как ты запросишь пощады, и увижу, как ты станешь корчиться у моих ног, даже если это окажется Последним, что мне предстоит увидеть на земле. А когда это зрелище достаточно возбудит меня, я завладею тобой, а ты будешь скулить и плакать подо мной!

Со сверкающими глазами он отвел руку с плетью назад. Джулии удалось скатиться с дивана, и курбаш распорол его обивку, словно острый нож. Она вскочила и бросилась туда, где сверкало лезвие ее кинжала. Марсель догадался о ее намерении, и, когда она протянула руку к ножу, курбаш хлестнул ее по протянутым пальцам. Рука сейчас же онемела, и стремительная волна боли разлилась по ней. Прежде чем она успела прийти в себя, плеть опустилась снова, хлестнув по обнаженной коже возле талии. Третий удар рассек тонкий шелк ее панталон, обвившись вокруг бедер. Красный туман поплыл у нее перед глазами. Инстинктивно она повернулась спиной, стараясь защитить живот и нежную грудь. Полновесный удар опустился ей на плечи, все ее тело пронизала невыносимая боль. Она вытянула руку, схватилась за стену и припала к холодному камню.

Внезапно удары прекратились. Уведенными шагами Марсель направился к ней. Она чувствовала, как течет теплая кровь там, где курбаш разорвал ее кожу. Сверхъестественным усилием воли она оторвалась от стены и повернула голову, словно затравленное животное, встречая Марселя. Он улыбнулся, засовывая кнут под мышку и вынимая нож из-под полы.

— Хотя мне все это чрезвычайно приятно, но, думаю, я получил бы большее удовольствие, если бы на тебе было меньше одежды.

Он вставил острие ножа в углубление ее корсажа между грудями и одним быстрым рывком рассек его сверху донизу. Острое лезвие запуталось в цепочке, которую она носила, но разрезало мягкое золото без труда. Желтый алмаз и золотая пчела, надетые на нее, полетели на пол. Марсель даже не обратил на них внимания, раздирая лифчик на две половины и рассматривая упругое, теплое сокровище, открывшееся его взору. Джулия задержала дыхание, втянула живот, когда взгляд де Груа опустился ниже. Она ничего не могла вделать против ножа, приставленного к ее животу. Он разорвал пояс панталон, при этом золотые и серебряные бусинки раскатились и заплясали по полу. Марсель пожирал ее глазами.

— Скоро, очень скоро ты попросишь у меня пощады. Возможно, я дам тебе передышку, если ты попросишь хорошенько и предложишь себя со всей покорностью.

Неизвестно, какие запасы сил в ней таились, но глаза ее сверкнули презрением. Она вспомнила крики Марии, скорчившейся под кнутом.

— Никогда! Никогда, даже если мне придется умереть!

В ту же секунду свободной рукой она нанесла ему сильный удар в лицо.

— За это ты тоже заплатишь, — зарычал Марсель. Она ударила его коленом в пах, и это подействовало мгновенно. Марсель издал короткий вопль и тяжело отшвырнул ее от себя. Она ударилась о стену и осела. Прежде чем она пришла в чувство, плеть со свистом опустилась на ее плечо и бок.

В этот момент раздался негромкий звук. У входа стояла одна из служанок. Глаза ее расширились от ужаса, но, когда Марсель с руганью обернулся, она поспешно скрылась из вида.

Этой маленькой заминки хватило, чтобы Джулия смогла дотянуться до ножа. Коротким, точным движением она метнула сто в грудь Марселя. Однако то ли она переоценила свои сшил, то ли у нее дрогнула рука, но нож пошл в цель не лезвием, а рукоятью. Марсель с торжествующей улыбкой снова занес плеть, однако удара не последовало. Словно три фурии, в дверях подвились две служанки и кухарка, вооруженные метлой, разделочным ножом, кочергой, большой сковородой и прочей утварью. Метла прекрасно нейтрализовала действие курбаша, а удар тяжелой сковородой по голове сбил француза с ног Джулия пыталась заговорить, на вместо этого стала смеяться и плакать одновременно, опустив голову на колени, Когда же она ноющий пришла в себя, служанка уже закусывала ее в одеяло, а рядом стоял один из евнухов. Видимо, на короткий миг она потеряла сознание, потому что Марселя нигде не было видно.

Евнух поднял ее, закутанную в одеяло, и вынес из жилища. Она не знала, куда они направлялись, хотела протестовать, ее мучило прикосновение грубого одеяла к израненному телу, посылая тысячи болезненных стрел в мозг. Джулия хотела заявить о своем нежелании покидать дом Реда, но слова не шли у нее с языка, сознание окутал серый тумак. Сквозь него она видела, как все ближе и ближе маячит огромная кедровая дверь гарема дея. Дверь широко раскрылась, поглотила ее, затем с треском захлопнулась.

Глава 22

Шаги, шепот, дым курящихся благовоний, встревоженный щебет разбуженных пленных птиц… Эти знакомые звуки завладели чувствами Джулии, когда ее несли через просторную общую комнату. Стража свернула в коридор, где пахло раскаленным маслом от горящих светильников. Еще несколько шагов — и они нырнули под занавес, расшитый бусинами. Джулия снова увидела вокруг себя стены гарема, стены заточения, которые надеялась никогда больше не увидеть. Стража вышла с поклоном, оставив ее одну.

Одиночество ее длилось недолго. Не успели бусины на занавеске перестать вздрагивать после ухода стражи, как появился Измаил, врач. Он снял повязку с глаз, которую надевал, когда его вели по гарему, и протянул ее служанке, ожидавшей снаружи. Затем повернулся к Джулии. Осторожными руками он промыл ее рубцы и смазал их мазью. Он говорил мало, поворачивая ее поудобнее, хотя время от времени издавал вздох или восклицание сочувствия и гнева, которые не в силах был подавить. Он скатал пилюлю, в которой Джулия почувствовала явственный запах мака, и вложил ей в руку.

— На этот раз без мускуса? — спросила Джулия, преследуемая призраками прошлого.

— Без мускуса, — подтвердил он, давая ей запить и забирая чашку. Затем, накрыв ее тонкой простыней, он посидел рядом с ней, пока она не, заснула.

Джулию разбудило негромкое, но настойчивое постукивание. Она подняла тяжелые веки и увидела женщину, стоявшую рядом. Она была светловолоса, несколько полновата и в высшей степени раздражена. Губы ее собрались в ниточку, выражение глаз было жестоким, а нога в шлепанце монотонно притопывала по полу. Это была Изабель. За минувшие недели она утратила прежнюю наивность.

— Итак, ты вернулась на старое место, — сказала девушка, заметив в глазах Джулии огонек сознания. Джулия облизнула губы.

— Похоже на то.

— Зачем? Ты не была здесь счастлива раньше. Ты сама так говорила. Зачем ты снова становишься на пути у дея?

Судя по всему, не ревность была причиной резкого тона Изабели.

— Я не становилась на пути у дея. Собственно говоря, я сама не понимаю, зачем я здесь оказалась. Возможно, чтобы облегчить приход врача Измаила.

— Ты лжешь. Приказ доставить тебя сюда был отдан твоей охране главным евнухом. Ты прекрасно знаешь, что этот человек действует лишь по распоряжению своего и моего хозяина.

— Я клянусь, что никак не связана с Али деем. Я здесь вот из-за чего, — и, откинув покрывало, она показала рубцы.

Изабель втянула в себя воздух.

— Ты, наверное, сильно разгневала Рейбена эфенди.

— Это сделал не он, — резко ответила Джулия. — Это другой, который пришел прошлой ночью, когда отозвали стражу, франкистанец по имени де Груа, замешанный в покушении на жизнь дея.

— Ах, это его держат под арестом. — Девушка задумалась. — Тогда, возможно, дей хотел защитить тебя, пока Рейбен эфенди занят другими делами. Дей и франкистанец питают друг к другу большое уважение.

Джулия кивнула. Ей не хотелось спорить. Хотя жар и воспаление прошли благодаря мази Измаила, ей было больно.

— Однако не было причины доставлять тебя сюда, — упорствовала девушка, — тебя могли охранять и в жилище Рейбена эфенди.

— Что же ты предполагаешь?

— Я думаю, Али дею представился случай отобрать тебя у Рейбена эфенди. Ты всегда возбуждала его интерес. Он подарил тебе желтый алмаз, не так ли? Я помню взгляд, которым он смотрел на тебя, думая, что его никто не видит. Он завидовал, что его друг обладает тобой, потому что ты похожа на редкий драгоценный камень, которым все мужчины желают обладать.

— Спасибо, что говоришь мне это, — сухо ответила Джулия, — но я уверена, что ты ошибаешься. Али дей был слишком занят попыткой убийства и мятежа, чтобы думать о какой-то женщине. Скорее всего просто пациентку доставили к врачу.

— Нет, — упрямо сказала Изабель. — Скажи мне, когда ты была в гареме, случалось ли, чтобы женщину дея врач осматривал в ее собственной комнате?

Джулия сразу уловила подспудный смысл вопроса. Она неохотно ответила:

— Нет, их всегда доставляли в специальную комнату, оборудованную занавеской.

— И осмотр проводился только на ощупь, — добавила Изабель.

— Да, это так.

— Тогда почему же врача Измаила привели в твою комнату с повязкой на глазах, а затем позволили видеть твою наготу?

— Это уже не впервые, — устало сказала Джулия и пустилась в объяснения.

Изабель решительно покачала головой,

— Это неважно. Работорговец видит женщину до того, как ее купил дей, но если взгляд его упадет на нее впоследствии без ведома и согласия владельца, его могут ослепить и даже убить. Дей дал согласие, потому что очень боялся увидеть твое тело, обезображенное курбашом, и знал, что такие раны невозможно лечить на ощупь.

— Изабель, — сказала Джулия, закрывая глаза. — Я не знаю, почему я здесь и почему со мной обошлись не так, как с другими. Я только знаю, что не собираюсь бороться с тобой за благосклонность Али дея.

— Надеюсь, ты понимаешь, что говоришь. Я знаю, ты можешь не удержаться…

Говорить об этом Джулии не хотелось; она с трудом сглотнула, пытаясь облегчить тяжесть в груди. Она слышала, как Изабель повернулась и подошла к зарешеченному окну. Через некоторое время Джулия, с усилием открыв глаза, спросила:

— Нет ли у тебя новостей о Рейбене эфенди или о карлике Базиме?

— Я не слышала об их смерти, если ты это имеешь в виду, — ответила Изабель через плечо.

Вернулся ли Ред в их жилище? Что он подумал, увидев, что она исчезла? Знает ли он, что произошло и где она находится теперь?

Изабель внезапно сказала:

— Кемаль и его сообщники сегодня предстанут перед Али деем в зале заседаний. Женам дея разрешено присутствовать, и мне тоже. Я думаю, дей не будет возражать, если и ты захочешь прийти.

— Предстанут перед деем — на суде?

— Именно так. Вина их доказана, так как их схватили при попытке удушить раба, лежавшего в постели Али дея. Франкистанцу удалось бежать, но Кемаль был схвачен вместе с молодым человеком, своим фаворитом. Внук старого дея проклинал Али дея и жаловался, что попытка оказалась безуспешной.

Джулия приподнялась на кушетке, чтобы видеть лицо девушки.

— Этот юноша, которого схватили вместе с Кемалем, не твой ли брат-близнец, с которым разлучил тебя Кемаль, купив вас?

— У тебя хорошая память, Гюльнара. Это действительно тот, кто вышел вместе со мной из материнского чрева.

— Но это всего лишь ребенок, пятнадцатилетний мальчик! Что же с ним будет?

Лицо Изабели стало мрачным и постаревшим.

— Али дей обещал мне, что его не убьют и не искалечат. Разумеется, его накажут. Боюсь, мое вмешательство рассердило дея, но я просто не могла молчать. Я опасаюсь, что по этой причине блистательный дей может искать другую женщину на мое место. И это тогда, когда я оказалась так близко к тому, чего желала больше всего на свете — стать женой дея!

— Мне так жаль, — ответила Джулия, — хотя не знаю, что бы я делала на твоем месте.

— А сейчас я должна убедиться, что Али дей верен своему слову в отношении моего брата. Итак, Гюльнара, ты придешь?

Наверняка там будут и Ред, и Базим. Она узнает из первых уст, что произошло, и как поступят с теми, кто участвовал в этом заговоре.

— Да, мне бы очень хотелось. Спасибо, Изабель.

Зал заседаний изменился мало. Тот же благовонный дым из курильниц, так же величественно восседает дей на своем диване, так же сверкают драгоценные камни убранства.

Пробежав глазами собравшихся, Джулия отыскала Реда. В роскошном облачении, в тюрбане, заколотом большим сапфиром, он походил на богатого и знатного турецкого пашу. Джулия неотрывно смотрела на него, и он поднял глаза к ширме, за которой она находилась, словно чувствуя ее присутствие. Было невыразимо больно оказаться так близко от него и в то же время так далеко.

Рядом с Редом, едва доходя ему до бедра, находилась детская фигурка в богатой одежде. Джулия с трудом сдержала слезы радости. Базим был жив!

Едва женщины успели усесться, как ввели Кемаля. Его ярость, давшая ему мужество проклинать Али дея, прошла. Теперь он ничего не видел от ужаса, с двух сторон его поддерживали стражники. На нем по-прежнему были разорванные и грязные лохмотья арабского нищего, волосы и борода всклокочены. За ним следовал светловолосый юноша, брат Изабели, которая затаила дыхание, увидев его. Он выглядел немногим лучше, чем его хозяин. За ними шел Марсель де Груз, откинув назад голову и выражая ярость всей своей исцарапанной и побитой физиономией.

Всех троих поставили перед деем. Марсель поклонился коротко, по-европейски. Поклон светловолосого юноши был глубоким, а Кемаль попросту повалился, и его пришлось силой поднимать на ноги.

Пытали ли Кемаля? Никаких следов истязаний не было видно под его арабской одеждой, но его слабость бросалась в глаза. Джулия пыталась убедить себя, что это пустяки по сравнению с тем, что сделал Кемаль с женщинами гарема и собирался сделать с Али деем, но такие оправдания мало помогали.

Длинное обвинительное заключение прочел великий визирь. Он перечислил преступления, в которых обвинялись мужчины, и поведал о том, как их схватили. Кроме попытки убийства дея, им вменили в вину умышленное повреждение чужого имущества — нападение на Джулию.

Когда великий визирь вернулся на свое место, Али дей окинул взглядом всех троих.

— Можете ли вы сказать что-нибудь в свою защиту? — осведомился он.

Марсель выступил вперед.

— Я свободный христианин, связанный с французским консульством в этой стране. У вас нет права задерживать меня и судить за мои действия. Я требую соблюдения дипломатической неприкосновенности, гарантируемой международным правом.

— Вы можете документально подтвердить свои требования?

— Документы в моем жилище в городе, — нетерпеливо ответил Марсель.

Али дей обернулся к великому визирю:

— Документы найдены?

— Нет, о блистательный дей, не найдены. Был проведен тщательный обыск. Никаких документов не обнаружено.

— Значит, их украли или уничтожили, — заключил Марсель. — Но это неважно. Доказательство можно получить, обратившись во французское консульство.

— Это должно быть сделано, — провозгласил дей. Великий визирь сказал:

— Зная твою великую любовь к справедливости, о правитель века, мы предвосхитили твой приказ. Мы уже обратились во французское консульство. Ответ был следующий: хотя Марсель де Груз выполнял отдельные поручения французского консульства, официальной связи с консульством у него нет. Оно не несет ответственности за его поведение и не станет защищать его.

Когда смысл сказанного дошел до Марселя, кровь отхлынула от его лица. Его страна, для которой он столько рисковал, дезавуировала его. В случае успеха ему были бы обеспечены слава и почести. Но Франция не хотела стать соучастницей его провала. Теперь он только мешал им, и связь с ним они разорвали без малейших колебаний. Были ли его документы уничтожены наемниками французского консульства, или это было сделано по приказу великого визиря, а возможно, и самого Али дея? На этот вопрос ответить никогда не удастся.

— Не хотите ли вы сказать что-нибудь еще? — спросил Али дей величественным и в то же время сардоническим тоном.

Марсель де Груа покачал головой. Кемаль, набравшись духу, сделал шаг вперед.

— Явите милосердие, — проблеял он. Али дей сверху вниз посмотрел на своего двоюродного брата.

— За милосердием следует обращаться к Аллаху, да будет благословенно имя его. У меня же его для вас нет.

Где-то прозвучал гонг. Воцарилась мертвая тишина. Казалось, было слышно, как пролетела муха, когда заговорил дей Алжира.

— По моему решению мальчик-раб, принадлежавший Кемалю, учитывая его юность и положение, не позволявшее ослушаться преступных приказов хозяина, будет бит по пяткам, а затем принят ко мне на службу. Остальных двоих я приговариваю к удушению, которое они готовили для меня.

Кемаль застонал, мешком повиснув между охранниками. Марсель начал бороться.

— Вы не имеете права делать этого со мной, — закричал он. — Я гражданин Франции. Я не подчиняюсь вашему приговору!

Дей сделал слабый жест рукой. Мальчика Кемаля, у которого слезы струились по лицу, увели. Остальные двое остались на месте. По аудитории пробежал шепот, затем все стихло. В наступившей тишине раздался мерный звук шагов. Вошли четверо мускулистых мужчин со скрещенными на груди руками. Толпа расступилась перед ними, они поклонились трону и встали по обе стороны от осужденных. В их руках оказались прочные пеньковые веревки. Сдавленный шепот пробежал по залу заседаний. Сидя за ширмой, одна из жен дея внезапно нервно хихикнула, но звук этот тут же замер у нее на устах. Марсель, уже безмолвный, оглядывался вокруг бешеным, затравленным взглядом. Кемаль, совершенно утратив власть над собой, начал рыдать.

Еще один взмах державной руки Али дея — и веревки были укреплены над головами осужденных. Раздался хрип, короткий вскрик. Затем все стихло!

Джулия опустила голову на колени. Она не испытывала злобного удовлетворения, как большинство зрителей. Если бы она знала, что станет свидетельницей такого дикого зрелища, ни за что бы не пришла. Она не подняла глаз до тех пор, пока не услышала шуршание тяжелых тел, которые волоком тащили из зала заседаний.

— Следующая моя обязанность гораздо приятнее, — сказал дей, когда двери закрылись за стражей и палачами. — Я должен наградить моего доброго друга Рейбена за огромную услугу, оказанную трону. В знак моей глубокой благодарности я дарю ему несколько безделушек. — Дей хлопнул в ладоши, и от заднего входа потянулась процессия рабов, нагруженных подарками. Здесь были кофры с драгоценными камнями, с золотом, с серебром. Привели пару чистокровных белых арабских скакунов, жеребца и кобылу с нежными глазами и совершенными линиями. Были здесь и произведения искусства, и рулоны различных ковров, и маленькая модель корабля, в точности повторяющая линии балтиморского клипера. Дольше всего взгляд Реда задержался на этом последнем подарке — копии корабля, стоявшего в гавани. Отныне он стал его собственностью. Однако Ред не выглядел счастливым.

— Ты оказываешь мне слишком большую честь, о блистательный правитель века. У меня нет слов, чтобы выразить тебе свою благодарность, — поклонился он.

— Не спеши, — ответил Али дей. — Я приберег самое ценное под конец. — Синий взгляд Реда на мгновение поднялся к ширме, скрывавшей Джулию.

— Твое благородство будут вспоминать с благоговением тысячу лет спустя, о Всемогущий.

— Возможно, — отвечал довольный Али дей, — или скажут, что был такой неразумный правитель, который отсек собственную правую руку. Дар, о котором я говорю, — возможность вернуться в твою родную страну.

Джулия увидела, как глаза Реда на мгновение сузились, словно он почувствовал подвох. В самых гладких и вежливых словах он выразил свое нежелание покинуть солнце присутствия всемогущего. В такой же цветистой манере его державный друг заверил его, что он будет принят с музыкой и пирами, если захочет вернуться обратно.

Когда дей окончил, Ред поднял голову и распрямил плечи.

— Я должен просить тебя еще об одном благодеянии, если я могу положиться на твое благородство, о блистательный. Я прошу у тебя разрешения увезти с собой франкистанскую рабыню Гюльнару.

Лицо дея стало мрачным. В зале наступило безмолвие. Джулия вообще перестала дышать.

Наконец Али дей заговорил.

— Ты знаешь, что она была доставлена под мою защиту, когда осталась одна и без охраны. Я мог предположить лишь одно: ты недостаточно ценишь ее. Она сильно пострадала из-за твоего легкомыслия.

— Она осталась без охраны не по моему желанию или приказу, — заявил Ред. — Она нужна мне не меньше самой жизни, и я буду страдать до конца дней, если больше не увижу ее прекрасного лица.

— Отлично сказано, мой друг, но испытывает ли она то же самое? Предпочтет ли она вернуться с тобой в твою страну или захочет в свое время стать женой дея Алжира? Я думаю, на этот вопрос должна ответить сама Гюльнара. Послание будет передано ей в гарем. Если она решит уехать с тобой, я лично прослежу, чтобы ее благополучно доставили на твой корабль. Если же она не придет, ты должен знать, что она решила остаться, и отплыть без нее.

Недоверие отразилось на лицах. Станет ли могущественный дей просить девушку-рабыню решать свою судьбу? Ред наверняка чувствовал то же самое, но лишь вежливо поклонился.

— Ты сама мудрость, — сказал он. — Каким бы ни было решение, я покину гавань на заходе солнца.

— Да будет так, — откликнулся дей.

При этом маленьком знаке недовольства Ред покинул зал длинными и бесцельными шагами.

Ред любил ее. Он заявил об этом дею и высшей знати, готовый рискнуть всем, лишь бы она стала свободна. Даже если ей не суждено увидеть его никогда, она всегда будет вспоминать об этом.

Часы тянулись, но никакого послания ей не принесли. Наконец зашла служанка, а с ней Изабель. Когда женщина зажгла светильник и вышла, Изабель сказала:

— Корабль Рейбена эфенди покинул гавань.

— Он уплыл, — попыталась она примириться с этой мыслью.

Что подумал Ред, отплывая? Понял ли он, что она оставлена против воли, или решил, что она сама выбрала себе жизнь в богатстве, роскоши и почестях? Но так или иначе, он уже далеко. Разумеется, он не мог требовать у дея ее освобождения, если тот утверждал, что она осталась по доброй воле. Что он мог предпринять? Напасть на дворец?

«Он мог остаться, — шептало ее сердце, — остаться и дожидаться другого случая взять меня с собой».

— Не отчаивайся, — сказала Изабель так тихо, что Джулия с трудом различала слова. — Если ты соберешь все свое мужество, у тебя еще есть шанс избежать притязаний нашего хозяина.

— Что ты имеешь в виду? — так же тихо спросила Джулия.

— Тебе доставили послание от Базима, карлика, приносящего удачу. Он просит тебя быть готовой. Базим придет к тебе ночью, повинуясь приказу своего старого хозяина, Мохаммеда дея, который теперь в раю.

— Почему послание пришло через тебя?

Джулия понимала, Изабели на руку ее исчезновение. И неважно, убежит ли она или попадется на попытке к бегству, потому что, если ее схватят, дею придется предать ее смерти. Таковы законы и обычаи ислама. А Изабель сохранит внимание дея до тех пор, пока ему не попадется на глаза очередная привлекательная рабыня.

— Я не виню тебя за подозрение, — сказала Изабель. — Но твое беспокойство напрасно. Я не могу доказать, что не предам тебя, но, клянусь Аллахом, это так.

Они пошептались несколько минут, затем Изабель выскользнула прочь.

Джулия отказалась от вечерней трапезы. Ее мутило при мысли о еде и не хотелось встречаться с другими женщинами в общей комнате. К тому же было удобно поддерживать легенду о том, что она больна, слишком больна, чтобы повиноваться приказаниям. Ей было решительно нечем заняться, нечего собирать, готовясь в дорогу. Была лишь одежда, прикрывавшая ее наготу, но и она на самом деле не принадлежала Джулии. Нельзя сказать, чтобы это обстоятельство слишком печалило ее. Единственной вещью, о пропаже которой она могла сожалеть, была золотая пчела; что же касается желтого алмаза, вряд ли он мог пригодиться в ближайшее время. Она иногда думала, что сталось с ними, кто поднял их с пола, где они лежали. Были ли они возвращены Реду или осели в кармане какого-нибудь слуги?

Что станет она делать, покинув дворец? Куда пойдет? Ей следовало довериться Базиму в надежде, что у того будет определенный план — возможно, похожий на тот, который несколько месяцев назад предложил Мохаммед дей при совершенно иных обстоятельствах. Прежде она думала о том, как выехать за пределы Алжира и сесть на корабль в каком-нибудь морском порту на побережье Африки, плывущий на Мальту или через Гибралтар, где английское или американское судно могло стоять на якоре. Это могло оказаться реальным и теперь. Возникало немало проблем, не последней из которых являлась возможность путешествия по стране, где лица женского пола вряд ли осмеливались выходить за пределы жилища без вооруженной охраны. Несмотря на это, подобные мысли пробуждали присущее ей мужество. Страх и неуверенность были чужды ей, она чувствовала огромный подъем. Если все сложится удачно, однажды, по прошествии долгих месяцев, она наконец ступит на английскую землю и доберется до дома Тадеуса и Люсинды Бакстер. Как ее примут? Будет ли Ред находиться там? Станет ли он сердиться на нее за то, что она не возвратилась раньше? Поверит ли, что она не могла этого сделать? Примет ли ее с распростертыми объятиями? Ответов на подобные вопросы придется подождать.

Еле слышный звук поднял ее с кушетки. Лампа над головой, разбрызгивая раскаленное масло, давно прогорела и погасла, но снаружи, в коридоре, продолжали гореть фонари. В их мерцающем свете Джулия увидела Изабель.

Сунув ноги в шлепанцы, она проскользнула к двери так осторожно, что, казалось, на занавеске не вздрогнула ни-одна бусинка. Девушка предостерегающе прижала палец к губам, затем взяла руку Джулии в свою, вложив в ее ладонь что-то маленькое и твердое. Джулия на ощупь узнала свою золотую пчелу. Был ли это знак Базима, что он ожидает ее? Эта предосторожность могла показаться излишней, но она была рада, что маленькая брошь возвратилась к ней. Ведь вместе им довелось немало испытать.

Изабель повернулась и пошла впереди Джулии по слабо освещенному коридору в сторону общей комнаты.

Толстые шторы, которые опускали на ночь, были прикрыты не совсем плотно, совсем как тогда, когда Джулия поразилась, увидев Марию, возвращавшуюся после своей полуночной вылазки. Теперь Изабель отступила, позволяя Джулии первой выйти в сад и бесшумно затворив за ней дверь.

Луна не успела подняться, однако в ночи бесшумно сновали быстрые тени, заставляя учащенно биться сердце Джулии. Бархатистый воздух поглощал звуки, и казалось, будто они не идут, а плывут в прямоугольном пространстве, ограниченном стенами. При их приближении Базим поднялся с каменной скамьи. Он приветствовал их молчаливым поклоном и сразу же повернулся к высившейся за ним стене.

Там, прислоняясь к камню, еще хранившему солнечное тепло, росли персиковые деревья. Их узловатые, вытянутые ветви, шпалерами прикрепленные к стене, были покрыты темно-зелеными листьями, которые зашелестели, когда карлик наступил на ветви и стал подниматься по ним, точно по ступенькам. Добравшись до самого верха стены, он подал Джулии знак следовать той же дорогой.

Джулия повернулась к Изабели.

— Мы квиты. Так же как я помогла тебе достичь желаемого, ты теперь помогла мне. Здесь мы должны расстаться… Надеюсь, будущее принесет тебе счастье и благоденствие, Изабель, и ты станешь матерью многочисленного потомства, оставаясь такой же благородной и великодушной.

— Будь осторожна, Гюльнара, — откликнулась девушка. — В мире хватает неожиданностей, как приятных, так и неприятных. Я хотела бы пожелать, чтобы на твоем пути встречались лишь приятные.

Странные слова девушки заставили Джулию испытать нечто похожее на опасение, однако раздумывать было некогда. Торопливо обняв Изабель, она простилась с нею и принялась подниматься по лестнице из персиковых веток. Импровизированные ступеньки угрожающе подались под ее ногой: она была тяжелее Базима. Листья по краям были влажными и скользкими от росы и мешали ей карабкаться по веткам. Мгновение она балансировала на окованной железом верхушке стены. Посмотрев через плечо, она увидела тень Изабели у самой стены. Девушка не оглядывалась.

По другую сторону стены тоже был сад. Однако в нем уже не росли удобные персиковые деревья, лишь веревка с узлами, завязанными через промежутки по всей ее длине, спускалась со стены и петля, протянутая через один из железных шипов, болталась в воздухе. Базим уже стоял на земле, нетерпеливо натягивая веревку. Джулия поторопилась и занервничала. Она удерживала равновесие, сгибая ноги и ухватившись за веревку, затем, обхватив ее потуже, бросилась вперед. Ладони ее рук, натертые веревкой, горели. Она чуть не упала, но в последний момент удержалась и быстро и неровно заскользила вниз.» Наконец под ногами она почувствовала влажную от росы траву.

Базим взял веревку из ее стиснутых рук. Отступив назад, он резким рывком приподнял ее над шипом, и освобожденная веревка кольцами опустилась на них. Намотав ее на руку, он направился к темной громаде другого дворцового крыла.

— Сюда, прекрасная госпожа, — тихо позвал он.

В воздухе чувствовался запах растений, раздавленных их ногами. Глубоко вдыхая этот аромат, Джулия решила, что сад, в котором они находились, располагается вблизи кухонь, пустых в этот поздний час. Они прошли под ветвями грушевых и сливовых деревьев, затем нырнули в покрытую молочным налетом ароматную листву инжира. Осторожно миновав маленький островок дынь, они вступили наконец на заброшенный участок, где царило запустение. Густо разросшиеся сорняки и колючки подбирались к полуразвалившейся двери, которой, видимо, редко пользовались.

Дверь была отворена на несколько дюймов, словно приглашая внутрь забытого склада, загроможденного почти доверху треснутыми сосудами из-под масла, полуразвалившимися корзинами и осевшими бочками с провалившимися внутрь досками. Они осторожно протиснулись сквозь все это, помедлив у следующей двери, которая выходила в коридор. Осторожно выглянув и убедившись, что путь свободен, Базим пропустил ее вперед. Они очутились в узком коридоре, который изгибался и разветвлялся, переходя, казалось, в многие мили подземного царства, скрытого за каменными стенами. Они миновали сотни неосвещенных, лишенных окон, похожих на темницы помещений, настолько крошечных, что в них с трудом умещался половик, заменявший ложе. Эти каморки предназначались для рабов, трудившихся на кухне и доставлявших огромное количество еды и напитков, ежедневно потребляемых во дворце. Все они были совершенно темными, и изнуренные до предела человеческие существа спали там глубоким сном.

Наконец они добрались до заднего входа, куда каждое утро поставщики продовольствия привозили свой товар: сотни цыплят и прочей птицы, дюжины ягнят, тонны пшеницы и риса, сушеных и свежих фруктов и другие дорогие припасы. Теперь у ворот было тихо и пустынно, не считая одинокого охранника, едва взглянувшего на них, прежде чем принять кошелек, брошенный ему Базимом.

Однако они все еще не были в безопасности. Впереди были конюшни с лошадьми, принадлежавшими дею и офицерам янычар, где находились сторожа. Они прокрались мимо этих стойл и кормушек с особой осторожностью, зная, что их усиленно охраняют. Дальше находилось место, куда выходили стоки дворца и выбрасывались отходы. Это была отвратительная, зловонная и потому пустынная территория. Джулия без возмущения миновала ее.

Внезапно залаяла собака в конюшне позади них. Базим схватил Джулию за руку. Бросившись бежать, они нырнули в темноту, оказавшись в заваленном мусором проходе. Стук их шагов отдавался от стен извилистых коридоров, пока впереди не открылся слабый просвет, ведущий на другую улицу. В этом просвете находился паланкин, по обе стороны которого наготове стояли носильщики, а впереди — факельщик с зажженным фонарем.

Базим удовлетворенно воскликнул. Остановившись у носилок, он придержал занавеску, чтобы Джулия могла сесть. Как только она устроилась внутри, носильщики взялись за ручки и помчались бегом. Подсознание Джулии порывалось принудить их двигаться еще быстрее, в то время как умом она понимала опасность привлечь к себе внимание. Они не были вполне уверены, что их не заметили в окрестностях дворца. Теперь, когда они быстро удалялись, представлялось маловероятным, что стражи, охранявшие домашних животных, могли связать появление носилок с беспокойством собаки. Стоило ли возбуждать подозрение своими действиями, которые могли показаться странными? Она выглянула наружу, чтобы посовещаться с Базимом, который трусил рядом. Взглянув на него, она решила этого не делать. Он не побежал бы на своих коротеньких ножках, стараясь держаться рядом с носилками, если бы не считал это необходимым.

Далеко за пределами дворца паланкин замедлил ход. Улицы позади были тихими, не было видно никаких признаков преследования. Выбирая извилистые задние улочки, они пересекли город, минуя покосившиеся дома с нищими, спящими на пороге, бездомными собаками, шнырявшими вокруг и лакавшими воду из зловонных клоак. Время от времени им попадались крадущиеся фигуры, которые хотели быть замеченными не больше чем они.

Наконец они вышли на широкие улицы какого-то района. Рабы свернули за угол внушительного дома, который мог быть жилищем богатого купца, и проследовали в открытые ворота, примыкавшие к задней части целого комплекса зданий. Место было безлюдным. Фонари не светили даже над воротами, где должна была бы находиться стража, света не было и в жилищах слуг. Дом казался заброшенным. Здесь носилки опустили. Раньше чем вышла наружу, Джулия почувствовала знакомый запах лошадей. Они стояли наготове, оседланные, сильные, хотя и не совсем чистопородные арабские скакуны. Поперек одного седла лежал плащ, который Базим, схватив за край и стянув вниз, отдал Джулии.

Одеяние пришлось как нельзя кстати. Ее шелковый лиф и панталоны, вполне уместные в гареме, не предназначались для ночного воздуха, даже в такую ясную летнюю ночь. К тому же она не могла не почувствовать интерес, вызванный у мужчин ее скудным одеянием и лишенным покрывала лицом. Пока она закутывалась в плащ, Базим расплатился с носильщиками и факельщиком. Судя по довольному ворчанию, плата вполне удовлетворила их, и деньги немедленно исчезли в лохмотьях одежд. Если их любопытство и было удовлетворено в меньшей степени, они не подали вида и, подхватив носилки, скрылись так же быстро, как и появились.

Видя, что Джулия провожает их взглядом, Базим сказал:

— Не опасайтесь их, о моя госпожа Гюльнара. Помощь при бегстве христианскому рабу — преступление, которое влечет за собой суровое наказание. Они забудут о том, что видели тебя, как только скроются из виду.

Джулия кивнула, полагаясь на слово карлика без дальнейших вопросов. Она жестом указала на дом.

— Это место брошено хозяевами?

— Нет, прекрасная госпожа.

— Кому же тогда принадлежит оно, и как хозяева позволили держать здесь оседланных лошадей?

— Дом был построен много лет назад как место уединения для Мохаммеда дея. Ключ находился в моем распоряжении много месяцев до того часа, как он понадобился тебе. По правде говоря, дом теперь — имущество Али дея, но он не испытывает нужды в одиночестве и, возможно, никогда не испытает. Созерцательность не свойственна его натуре.

«Следует помолиться за упокой души Мохаммеда дея», — подумала Джулия и отвернулась.

Женщины на Востоке, за редким исключением, не ездили верхом, пользуясь, при необходимости путешествия, занавешенным паланкином, обеспечивающим уединение и защиту. По этой же причине дамские седла здесь были неизвестны. На лошадях, ожидавших их, были тяжелые и высокие арабские седла. Однако Джулия не колебалась ни секунды. Ей не впервые предстояло скакать верхом. Она уселась в седле, воспользовавшись вместо скамеечки согнутой спиной Базима. Когда она устроилась, карлик, ухватившись за стремя, стал карабкаться вверх, словно моряк, взбирающийся на снасти. Судя по тому, как он держался на лошади, скаковая езда не была для него внове, невзирая на воспитание, полученное во дворце.

— Куда мы скачем, о маленький человек с большим сердцем? — спросила Джулия, натягивая поводья.

Базим оценил ее посадку в седле столь же беспристрастно, как она его собственную, и не нашел в ней ни малейшего изъяна. Он улыбнулся, и зубы его сверкнули в первых лучах поднимавшейся луны.

— Сначала — прочь из Алжира, а затем — к свободе!

Ответ Базима был уклончивым, но этого хватило. Когда он развернул свою лошадь и ударил ее пятками в бока, Джулия сделала то же самое. Она ощутила вспышку радостного оживления, словно душа ее оттаивала после долгой зимы. Не станет она ни отчаиваться, ни пугаться, а будет добиваться желаемого, невзирая ни на какие препятствия. Она должна победить!

Ее мысли, казалось, мчались в такт ударам лошадиных копыт. Все у нее внутри пело от радости так громко, что она не сразу обратила внимание на звуки, доносившиеся сзади. Оглянувшись, она увидела двоих всадников. Когда они начали преследовать ее и Базима? Как долго ехали за ними по пятам? Джулия не знала. В данный момент они не старались приблизиться вплотную, а ехали на расстоянии чуть менее сотни ярдов. Однако это наблюдение не принесло Джулии ни малейшего облегчения. Что-то, возможно, то, что они умышленно придерживались равной с ними скорости, вызвало волну холодной дрожи, пробежавшей по спине.

— Базим, там люди, всадники…

— Я вижу их, прекрасная госпожа.

— Давай пришпорим лошадей и обгоним их,

— Не бойся. Если они отправлены за вами в погоню, это только раззадорит их, если же нет, мы напрасно утомим наших коней. Ночь коротка, а путь наш долог.

— Неужели ждать, пока они сами прибавят шагу? — спросила она с горячностью, вызванной нервным напряжением и болью в спине, которую уже успел натереть шерстяной плащ.

— Если я прав, они не прибавят шагу.

Это загадочное утверждение вряд ли могло удовлетворить Джулию. Тем не менее она подчинилась, заставив себя положиться на расчеты Базима.

Последние комья алжирской земли слетели с лошадиных подков. Город исчез из виду, но всадники по-прежнему продолжали преследовать их. За ними облаком взлетала пыль, сдуваемая ночным ветром. Глубоко вдыхая, они с наслаждением ощущали свежий, чистый воздух в своих легких, стараясь забыть миазмы Алжира и дворца. В воздухе слабо чувствовались соленые морские испарения: море находилось где-то справа. Свет луны становился ярче, миля за милей ложились под лошадиные копыта, и этот путь с преследователями, похожими на призраков, становился похожим на кошмарный сон перед пробуждением. Джулия медленно увеличила скорость, и кобыла Базима, не желая отставать, также ускорила шаг.

«Если меня домогается Али дей, — сказала себе Джулия, — ему придется потратить немало усилий, чтобы вновь сделать своей пленницей». Она не сдастся без борьбы, как другие женщины. Как бы она желала иметь при себе нож подаренный Редом! Она бы приготовила дею сюрприз. Неужели он сам отправился охотиться за ней? Али паша был решительным человеком, и охота нравилась ему. Или же он послал своих приближенных? Нет, решила она, должно быть, это сам Блистательный. Она не могла представить простого солдата, продолжающего преследование подобным дьявольским манером. Дей, безусловно, возжелает отомстить ей сполна за то, что она предпочла его ложу свободу. Убьет ли он ее? Кодекс чести, как и закон, одобрил бы такое убийство. Вопрос был лишь в том, что должно было предшествовать этому.

Как он обнаружил ее исчезновение? Каким образом ему удалось так быстро напасть на ее след? Возможно, Изабель предала ее? Не об этой ли неприятной неожиданности она говорила? Безусловно, зная законы гарема, она должна была понимать, что Али дей не оставит без награды ее поступок и вернет ей прежнее положение. Нет, не следовало так думать об Изабели. Тревогу могли поднять возле конюшен. Это объяснение было весьма правдоподобным.

Теперь звук копыт раздавался громче. Оглянувшись через плечо, Джулия увидела, что всадники пустились в галоп. Песок, отбрасываемый лошадиными копытами по обе стороны дороги, мерцал в лунном сиянии словно золотая пыль. Всадники настигали их.

Джулия низко пригнулась к шее своей лошади, шепча ей что-то на ухо. Забыв о боли, женщина пыталась ускорить ее бег. Рядом с ней скакал Базим, хмурясь, оглядываясь назад.

Посмотрев вперед, Джулия увидела сверкание темного ночного моря там, где Дорога вилась параллельно берегу. Почва поднималась выше, чем береговая линия, и темные извивы дороги пробегали по низким песчаным и каменистым возвышенностям, покрытым морской травой. Внезапно Базим жестом указал на брешь в крутом откосе. Это была ложбина, превращенная ветром и дождем в длинный скат к берегу. Он повернул туда своего коня. Джулия порывисто бросилась за ним, придерживая лошадь, увязавшую в глубоком песке, и давая возможность Базиму скакать впереди, в то время как они приближались к заваленной камнями линии берега.

Теперь Джулия увидела цель. Это был корабль, стоявший на якоре возле берега, посеребренный лунным светом. Спущенная с корабля шлюпка лежала на песчаной отмели. На расстоянии корабль походил на призрак, порожденное мечтой видение с очертаниями балтиморского клипера, двойника судна, давно затонувшего в далеких океанских волнах. Оно было похоже на «Си Джейд», корабль, потерянный навсегда. Такая же оснастка, форма носа и фигура, и даже выкрашено оно было в те же цвета. Это было невероятно, и все же это было так. Корабль Реда, подаренный Али деем. Ред уплыл на нем, но вернулся за ней.

Она и Базим колотили лошадей пятками в бока, устремляясь подобно морскому ветру навстречу безопасному пристанищу. Сырой песок из-под копыт взлетал выше их голов, и, казалось, они состязались с волнами, лизавшими береговую линию, то разбивая их в мелкую водяную пыль, то не попадая в них. Позади, с упорством демонов, летели их преследователи. Теперь их усилия удвоились, так как добыча могла выскользнуть из рук.

Теперь Джулия оказалась впереди Базима. Оглянувшись, она была готова поклясться, что он замедлил шаг. Может, обессилела его лошадь? Или его восточное сознание смирилось с роковой неизбежностью быть побежденным деем Алжира? Она сжала губы, не собираясь сдаваться так легко.

Первый из всадников оторвался от спутника, его белый арабский жеребец походил на расплавленное серебро в свете проплывающей полной луны. В развевающемся плаще он несся прямо за Базимом, почти настигая летящую вскачь лошадь Джулии. Его жеребец был сильнее. В исходе погони можно было не сомневаться. Она оказалась права. До сих пор он просто играл с ней, как кошка с мышью. Ему ничего не стоило догнать ее в любой момент.

Она обратила свой янтарный взор вперед, глядя на корабль, словно на талисман, страстно желая, чтобы Ред понял ее бедственное положение, и с изумлением заметила, что возле шлюпки не было ни единой души и никто не мог защитить ее.

Цокот копыт стоял у нее в ушах, совпадая с бешеными толчками сердца. Она почувствовала порыв ветра, когда серебристый арабский скакун рванулся вперед. Словно управляемая неведомой силой, Джулия повернула голову.

Ред. Ред скакал рядом с нею, его синие глаза светились бесшабашной радостью, губы его растянулись в широкой улыбке. Сердце ее подпрыгнуло, когда он сдержал коня, чтобы скакать вровень с нею, и она улыбнулась ему в ответ. Вместе они спустились к шлюпке, плащи, словно крылья, взлетали за их спинами.

Беглецы бросили поводья, подъехав к лодке, и прибрежный песок полетел во все стороны. Ред соскочил с лошади, и Джулия скользнула в его раскрытые объятия. Он прижал ее к себе, грудь его взволнованно вздымалась, глаза пытливо всматривались в сияющий овал ее лица, свет которого, казалось, затмевал мерцание луны за его плечом.

— Джулия, — проговорил он низким и трепещущим от волнения голосом, — ты пришла!

— Неужели ты думал, что я не приду?

— С тобой я не мог быть уверенным ни в чем. А теперь быстро отвечай, потому что время загадок и уклончивости позади и настала пора объясниться. Моя любовь к тебе сильнее благоразумия мужчины и ярче, чем женские мечты. Потребность в тебе сжигает меня изнутри, словно пламя. Но этого недостаточно. Я должен узнать, прежде чем мы отправимся дальше, — любишь ли ты меня Джулия?

Воспоминание о том, как он заявил о своей любви Али дею, помогло ей ответить правду.

— Я люблю тебя, Редьярд Торп.

— Покинешь ли ты эту богом забытую землю, чтобы жить со мною в моей стране, чтобы смело встретиться лицом к лицу со временем, и любопытством людским, и с женщиной, которая зовется моей матерью, чтобы, оставаясь в моем сердце, не расставаться со мной до конца жизни?

— Я больше ни о чем не прошу.

— Я прошу не меньше этого. Ведь я так долго ждал случая увезти тебя, упуская бесчисленные возможности уехать одному. Теперь время настало, но мне нестерпимо думать о том, что я увожу тебя отсюда лишь для того, чтобы потерять вновь. Лучше вернуться в Алжир и встретиться с гневом Али дея, чтобы удержать тебя как свою рабыню, чем быть вынужденным отпустить тебя, вернувшись в Англию.

— Это лишь одна сторона медали, — откликнулась Джулия. — Я ведь тоже могла уехать одна, обо мне позаботился Мохаммед дей перед своей кончиной. Однако я не пожелала, потому что это означало покинуть тебя. Сегодня я думала, что ты уехал, и решилась следовать за тобой даже на край света, если бы это потребовалось. Если мне суждено быть пленницей твоего сердца, то знай же, что ты — пленник моего!

Но напряжение не исчезло с его лица.

— Как могу я заставить себя поверить этому, если сегодня даже Базим не был уверен в том, что ты придешь? Вместе с О'Тулом, единственным членом моей команды, которому я могу доверять, потому что все остальные

— мусульмане, я согласился ждать здесь. Но нетерпение и, признаюсь, беспокойство завладели мной. Я решил отправиться в город и ожидать вашего появления, чтобы охранять вас. Однако, увидев меня, ты пыталась убежать. Как всегда, ты приближаешься ко мне, затем снова удаляешься. Ответь мне, почему?

— Потому что я люблю тебя. И нет никаких других причин! Уверенная в твоем чувстве, я приближаюсь, сомневаясь в нем, удаляюсь. Что касается погони, — продолжала она, и золотистые глаза ее потемнели при воспоминании о пережитом страхе, — я не знала, что это ты послал Базима. Я приняла тебя за Али дея, который гнался за мной, чтобы возвратить.

— Джулия, любимая, — выдохнул он, радуясь и прося прощения, вновь возвращая ее в гавань своих рук. Ожидание в его глазах, нежное и непобедимое очарование его поцелуя, казалось, затмевали лунный свет.

О'Тул и Базим спешились и подошли ближе. Стараясь не смотреть на мужчину и женщину у песчаной кромки, они поволокли лодку ближе к морю — был отлив. Когда все было готово, Базим потянул Реда за рукав.

— Мой господин Рейбен, неужели вы хотите быть захваченным людьми дея в тот момент, когда переживаете острейшее наслаждение жизнью? Лодка ждет, и все остальное перед вами и госпожой Гюльнарой, хранительницей меда.

Ред обернулся, бросив на Джулию смущенный, чуть виноватый взгляд.

— А ты, Базим? — спросил он. — Что ждет тебя? Не хочешь ли ты поехать с нами и разделить наше будущее?

— Сердцем я с вами и вашей госпожой, эфенди, но мое бедное тело должно остаться там, где все знакомо и привычно и где до моего слуха будет доходить призыв к молитве для правоверных.

— Если ты уверен в этом, о великий, то прими от меня, если пожелаешь, в дар арабского скакуна, который, словно крылатый конь славы, перенесет тебя туда, где ты будешь чувствовать себя в безопасности. Я прошу тебя взять также и кобылу и заботиться о них обоих, потому что у нас нет времени вновь поднимать их на борт корабля. Остальными лошадьми ты можешь распорядиться как пожелаешь.

— Вы само благородство, эфенди, — сказал карлик, и глаза его сияли, когда он склонился в низком поклоне. — Я приму их во владение с величайшей радостью. Однако я должен спросить вас, что мне делать с богатством, доверенным мне Мохаммедом деем для его возлюбленной рабыни, Гюльнары.

Откуда-то из-под одежды карлик извлек кожаный кошелек, из которого неоправленные драгоценные камни — живое богатство Востока — полились в подставленную ладонь Базима. Они наполнили ее до самого края; камни вспыхивали разноцветными искорками.

Ред смотрел на Джулию, своим молчанием передавая право решения ей, той, которой был предназначен этот дар.

Джулия перевела взгляд с мужа на карлика, затем посмотрела вдаль, на сверкающее море. Наконец она произнесла:

— Дай мне несколько камней, не более четверти от общего количества. Я закажу украшение из них, которое напоминало бы мне о благословенном даре свободы и служило бы для того, чтобы спасти меня от полной зависимости от любого человека, даже того единственного, которого я люблю. Что касается остальных, владей ими, Базим, чтобы и ты никогда больше не называл другого человека хозяином.

Базим упал на колени. Взяв край ее плаща, он поднял его к губам.

— Прекрасная госпожа, — сказал он, — у меня нет слов, чтобы выразить тебе свою благодарность. Могу лишь обещать чтить тебя до конца своих дней и направлять тебе барака своего тела, если я обладаю им, с тем чтобы обеспечить благоденствие и счастье!

Драгоценные камни разделили по желанию Джулии. Взяв пригоршню, переданную карликом, Джулия завернула часть в край одеяния, а остальные положила за корсаж.

Усевшись верхом на жеребца, Базим взял поводья лошадей. Он поднял руку в последнем приветствии, затем пустил арабского скакуна в галоп вдоль берега в сторону, противоположную Алжиру.

Джулия помахала О'Тулу, который удерживал лодку возле берега. Он наклонил голову, радостно приветствуя Джулию, и получил в ответ сияющую улыбку.

— Не отправиться ли нам? — спросил Ред так, словно им некуда было особенно торопиться.

— Это было бы мудро, — согласилась Джулия.

— Разумеется, — энергично произнес О'Тул. Ред помог Джулии войти в лодку, она расположилась на корме. Как только Ред взобрался на борт, О'Тул оттолкнулся. Мужчины сели на весла, направив лодку к посеребренной луной громаде корабля.

Джулия улыбнулась, глядя на мужа. Она потянулась, чтобы сдернуть тюрбан с его головы и бросить его за борт лодки.

Драгоценный камень, державший его складки, сверкнул темно-синим пламенем, прежде чем намокший в воде шелк затонул. Ночной ветер с моря ерошил темные завитки волос на голове Реда, снова делая его похожим на того человека, за которого она вышла замуж.

— Ты должна мне сапфир, — сказал он, усмехнувшись.

— Ты получишь его… позже, — ответила она, и глаза ее обещающе посветлели. Повернувшись на сиденье, она обратила свое лицо к дому.

Загрузка...