Роза в цепях

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

— Господин, — раб тряс за плечо Валерия. — Проснись, господин. Письмо из Байи.

Время было послеобеденное, а юный патриций всё ещё спал. Услыхав, что принесли послание от отца, он вскочил с постели, сонно протирая глаза.

— Давай сюда, — Валерий схватил свернутый в трубочку пергамент и, разорвав печать, быстро пробежал глазами текст.

— Хвала богам. Жив. Как ты меня напугал, негодяй! — Молодой аристократ погрозил кулаком, слуге.

Отправив раба прочь, Валерий сам оделся и, оставшись довольным своим внешним видом, вышел из спальни.

— Чем же сегодня заняться, — думал юный патриций, шагая по длинному коридору. — Отец пишет, что целебные ванны пошли на пользу и что чувствует себя вполне прилично. Опять порывается ехать в Капую. Ох, и беспокойный папаша… Зайду-ка после трапезы к Энею, может быть что-нибудь посоветует… А к Актис придется идти ночью. Юлию я ничем не мог помочь, боги свидетели этому. Жаль парня, жестоко пострадал за ласки Фабии.

Стол был уставлен яствами. Ополоснув пальцы рук в чаше с морской водой, поданной рабом, Валерий возлёг на пиршественное ложе.

Лишь грудку зайца, два алых апельсина, чашу фалернского вкусил Валерий за трапезой. Достаточно скромный обед для человека всаднического сословия. Затем юный аристократ поспешил в библиотеку. Дверь была приоткрыта, за столом, скрипя стилем, сидел Эней.

— Здравствуй, друг мой, как поживаешь?

— Прекрасно, Валерий. Ты чем-то взволнован? — Эней настороженно глядел на друга.

— Отчасти. Мне грустно, что Актис нет рядом со мной.

Вольноотпущенник улыбнулся. Его глаза с лукавством искрились.

— Совершим прогулку, друг мой, — предложил молодой аристократ Энею. — Заглянем к приятелю.

— К которому мы уже один раз собирались, но так и не попали в гости?

— Верно. Но сегодня надо обязательно зайти к нему. Я же обещал!

Через два часа двое молодых людей поднимались по скрипучей лестнице, ведущей на третий этаж дома, в котором жил Апполоний, жильцы выглядывали из окон, провожая долгими взглядами незнакомцев, пожаловавших невесть зачем к странному постояльцу их дома.

Апполоний и, вправду, казался загадочным человеком. Рано утром уходил из дома, оставляя в квартире огромного пса, весь день скулившего по хозяину (никто не бывал в комнате у поселившегося здесь недавно незнакомца). А возвращался поздним вечером. На приветствия соседей молча кивал головой в ответ и бесшумно скрывался за дверью своего «островка».

«Островками» римляне называли квартиры, сдаваемые в наем и выходившие окнами на все четыре улицы, которые окружали дом. Говорили даже, что его посетители здесь в качестве шпионов городских властей, и поэтому визит двух юношей был встречен жильцами дома с нескрываемым интересом.

— Кто там? — донесся голос Апполония, когда Валерий постучал в дверь.

— Принимай гостей. Да не одного! — юный патриций подмигнул Энею.

Дверь отворилась. На пороге, держа черную собаку за ошейник, стоял великан и, прищурившись, всматривался в лица посетителей.

— 0! Проходите в комнату, — Апполоний был рад видеть Валерия и его спутника.

— А собака не тронет?

— Она чувствует друзей. Так что не волнуйтесь-, Располагайте моим домом, — хозяин жестом указал молодым людям на диван, стоявший у расписной стены.

— Неплохо, неплохо, — Валерий с изумлением осматривал обстановку комнаты.

Несколько драгоценных ваз, великолепный ковер из Персии, диковинки из Китая и Индии, пять или шесть бюстов римских полководцев (среди них был Гней — Великий Помпей), а в углу на полочке — древние фолианты.

Апполоний, хотя и не был красив, но вызывал симпатию. Его глаза светились мудростью и доброжелательностью. На Энея он с первых же минут произвел благоприятное впечатление. Сразу было видно, что этот великан не только обладает недюжинной силой характера, но и ценит в беседе не пустую болтовню, а умную мысль.

— Приятно видеть в сотрапезнике мудрого собеседника, — комплимент Энея смутил Апполония. Уже полчаса они возлежали на скамьях, как то сразу сдружившись. Перед ними стоял небольшой стол, уставленный овощными блюдами, а в центре, на великолепном подносе, лежали лишь жалкие остатки куропатки.

— Привык питаться скромно. Но для друзей всегда что-нибудь найдется, — говорил хозяин приглушенным голосом. — Вы спрашиваете, где я побывал? Да, считай, почти весь мир объездил. Мне даже прозвище дали «Муха». То ли от назойливости, то ли оттого, что я исколесил не одну часть света, спрашивают мое имя, я уж им по старой привычке — «Муха» — отвечаю.

Апполоний тяжело вздохнул, по-видимому, помнив былое. Одним глотком он опрокинул себя оставшееся в чаше вино и, проведя рукой по голому черепу, усмехнулся:

— Вот так и живу. Обхожусь, как сами видите, без женщины. Хотя совсем без них нельзя. Но ни приходят и уходят. Долго не задерживаются.

— Ты покажешь свои древние рукописи? — Валерий кивнул в сторону папирусных и пергаментных свитков.

— Обязательно.

Апполоний хотел уже принести несколько книг, но Валерий и Эней сами поспешили к таинственной полочке, где лежали повествования последних веков. Валерий перебирал одну за другой древнейшие книги, которых было не так уж и много, но все они были свидетелями далекой эпохи. Рука римского аристократа дрогнула, когда он развернул очередной папирус. Это была трагедия, написанная рукой самого Еврипида и когда-то пропавшая из библиотеки Гая Веция. — Откуда это у тебя? — дрогнувшим голосом обратился Валерий к хозяину. — Это длинная история. Скажу лишь, что купил эту рукопись у одного книготорговца в Риме. Он не мог читать по-гречески. А я сразу смекнул, что это за вещь, — Муска показал на папирус. — Эта книга из нашей библиотеки, — произнес юный патриций и рассказал, что произошло четыре года назад.

Апполоний задумчиво слушал Валерия. Эней же, разложив папирус на столе, молча читал трагедию величайшего поэта Греции.

Муска, выслушав юного патриция, молвил:

— Послушай, Валерий, законы дружбы и гостеприимства велят мне подарить тебе эту рукопись. Гости Апполония переглянулись.

— Это самый дорогой подарок, который я когда-либо получал, друг мой, — молодой аристократ подошел к Апполонию и, держа его за плечи, от души расцеловал. — Спасибо… Не забуду твоей щедрости, друг мой. И в знак моей признательности возьми и от меня дар.

Валерий снял с пальца драгоценный перстень и приподнес его Апполонию.

— Я не могу взять это, — Муска, польщенный до глубины души, боялся даже притронуться к перстню.

— Не обижай меня, прими этот холодный камень! Разве он может сравниться с поэзией Еврипида? — юноша с улыбкой настаивал на своем.

— Будь по-твоему. Раз уж мы стали друзьями, я возьму этот перстень.

Друзья проговорили еще полтора часа и рассказали друг другу еще не одну историю. За окнами стало совсем темно.

— Проводи нас немного, друг мой, — Валерий засобирался на виллу. — Того и гляди, шею свернешь на вашей лестнице.

Два друга покинули гостеприимного хозяина, тот еще долго смотрел им вслед, в непроглядную тьму, теребя за холку тихо скулившего пса.

Через два дня Валерий получил записку от Фабии. Матрона писала, что непременно желает видеть юного друга.

«Сегодня я жду тебя в девять часов. Встретимся в беседке, той, что находится в розарии.

Целую, милый. Твоя Фабия».

Последние слова письма юноша лишь пробежал глазами, словно это относилось не к нему.

В девять часов после восхода солнца — время, считавшееся римлянами особенно благоприятным для принятия бани, Фабия сидела на персидской подушке и обмахивала себя изящным зеленым веером. Беседка, в которой находилась знатная матрона, была скрыта от любопытных глаз многочисленными гирляндами цветов.

Петроний Леонид, как обычно в эти часы, купался в бассейне капуанской бани, расположенной вблизи храма Юпитера. Фабия сама видела, как он сел в лектику, и шесть стройных рабов вынесли его за ворота дома.

В беседке, кроме самой Фабии и старой служанки, беззаветно преданной своей госпоже, никого больше не было.

— Памфила, — обратилась матрона к рабыне. — Посмотри, не идет ли сюда молодой человек.

Служанка выбежала на тропинку и, заметив юношу, идущего по направлению к беседке, быстро побежала к своей госпоже.

— Идет, идет, — улыбаясь беззубым ртом, закудахтала старая рабыня.

— Подай мне зеркало! — Фабия в нетерпении протянула руку и, схватив полированный металл, всмотрелась в свое отражение. Волосы уложены сзади в великолепную прическу, щеки слегка подрумянены, ярко алели губы, в ушах серьги из жемчуга, на шее драгоценное ожерелье, а глаза… Фабия считала, что ее глаза и так привлекательны и не требуют поэтому никаких искусственных красок.

Наконец Валерий стоял перед ней. Фабия, волнуясь, как при первом свидании, поднялась со скамейки. Она ждала. Ждала, что юноша первым поприветствует ее. Тщетно!

— Здравствуй, милый! — с улыбкой на лице и с обидой в душе произнесла Фабия.

— Фабия, приветствую тебя, — Валерий слегка поклонился и, подойдя к госпоже, холодным поцелуем коснулся ее щеки.

Матрона села на подушку, с поспешностью поправленную Памфилой, и призвала юношу усесться рядом.

Фабия, отправив служанку прочь, с таинственным видом прижалась к молодому патрицию, и обхватила его шею руками.

— Милый мой, как я соскучилась по тебе! — шептала матрона, — утешь мою страждущую душу!

— Скажи, Фабия, — Валерий попытался отстраниться от женщины. — Ты меня действительно любишь?

— Да, да, мой милый. Ты у меня единственный…

Валерий усмехнулся. Губы дрогнули от негодования.

— Разве ты не слыхала городских новостей? Говорят, Юлий, сын сенатора Квинта был пойман в одежде раба в твоей спальне.

— Ложь! — Фабия вспыхнула от ярости. — И ты веришь этим мерзким слухам!

— Вся Капуя говорит об этом.

— Юлия схватили в нашем доме, это правда, но не в моих покоях, милый мой. Наверняка, он забавлялся с моими рабынями, а уже повсюду разнесли, что Юлий — мой любовник.

Для Валерия было безразлично, говорит ли Фабия правду или нет. Был ли Юлий в постели вместе с этой женщиной, сидевшей сейчас рядом с ним? Он уже решил окончить эту затянувшуюся любовную игру. Хватит лицемерия. Надо честно признаться этой матроне, что он больше не желает с ней встречаться. Расстаться раз и навсегда. Он никогда не любил ее и никогда не полюбит. Для него теперь желанна только Актис.

— Милый мой, — щебетала Фабия. — Почему ты больше не навещаешь меня? Ты не поехал со мной в Помпею, не прислал туда ни одной весточки. А когда я приехала в Капую, ты даже не осведомился о моем здоровье. Если ты нашел другую женщину, скажи мне об этом. Мне будет горько, но я же уступлю, поверь мне, мой милый мальчик!

Валерий глядел на возбужденное лицо Фабии, на ее глаза, в которых таилась никогда не стихающая страсть, на ее руки, ласкающие его, все еще решая, как расстаться с этой коварной женщиной.

— Ты не права, Фабия. У меня нет новой любовницы. Ты должна понять, что моя любовь к тебе — это лишь юношеское увлечение. Прошло увлечение, прошла и любовь. Я не хочу больше обманывать тебя и себя. Между нами не может быть того чувства, которого ты ожидаешь от меня.

— А как же те сладостные минуты, когда ты убаюкивал меня, словно в колыбели, своими изумительными ласками. Я была на вершине блаженства, когда ты целовал меня.

— Разве ты не знаешь, что делает Эрос с человеком? Безумцы не бывают такими, какими мы иногда становимся, оказавшись во власти чувств.

— Ты говоришь так, мой мальчик, будто бы физическое влечение — это игра, доступная только тем, для которых любовь не имеет в жизни никакого значения, — голос матроны дрогнул.

— Не будем больше говорить об этом. Я пришел к тебе только потому, что не желаю больше связывать себя обязательствами. Расстанемся, как любовники, но останемся по-прежнему друзьями.

— Не оставляй меня, милый мой! — Фабия бросилась навстречу юноше.

Женщина старалась возбудить в юном патриции страсть, но тот, словно каменное изваяние, неподвижно стоял, не отвечая на ласки, и смотрел через плечо бившейся на его груди Фабии на спускающегося по тонкой нити паучка.

— Почему вдруг ты стал таким безжалостным? Скажи мне, что произошло с тобой? Что мне нужно сделать, чтобы вновь вернуть твою любовь? Фабия все еще не могла осознать, что Валерий никогда больше не придет к ней. Никогда больше не будет обнимать ее так, что тело обмякало, становясь непослушным, и лишь нежные руки юноши поддерживали её. Никогда больше не будет так жарко целовать, что глаза сами закрываются, а голова закружится от опьянения.

Никогда больше не будет шептать ей на ухо нежные слова, такие приятные, что забываешь о всех неприятностях жизни, и Фабия жаждала тогда только одного — чтобы поток сладострастия никогда не иссякал. А теперь этот такой родной юноша хочет покинуть ее. Как же так?

— Извини, Фабия, мне надо идти. Я сказал все, что хотел тебе сказать, — Валерий вырвался из объятий женщины и выбежал из беседки.

Фабия вытирала слезы шелковым платком, всхлипывая от тоски и унижения. Валерий ушел, возможно даже к другой женщине. Свидание, ожидавшееся с такой надеждой, стало лишь горьким разочарованием. В беседку тихо, словно мышь, прошмыгнула Памфила.

— Моя госпожа, — промямлила старая служанка. — Чем могу угодить?

Фабия, очнувшись от своих дум, приказала рабыне следовать за собой, а сама, поправив прическу и вытерев глаза, с гордой осанкой пошла в дом.

Как только матрона скрылась за поворотом, две человеческие фигуры встали из-за кустов.

Петроний Леонид и Корнелий, подслушивавшие разговор между Фабией и Валерием, переглянулись. Утром Леонид перехватил у поверенного жены записку, адресованную племяннику.

— Клянусь Юпитером, моя жена сейчас в истерике, — легат говорил неторопливо и беспристрастно. — Если бы ты знал, старик, как у меня горько на душе. Племянник обманывал меня в моем же доме, — Леонид бил кулаком себе в грудь, — изменял с Фабией. Я знал это, но что я мог поделать. Выгнать Валерия? Так ведь он мой любимый племянник. Развестись с Фабией? Но куда я приткнусь? Неужели буду жить в казарме, как простой солдат?

Утром Корнелия призвал к себе господин, который объяснил, что ему нужно укромное местечко около беседки в розарии, чтобы подслушать разговор своей жены с Валерием. Сейчас старый садовник, втянув голову в плечи, внимал речи хозяина.

Петроний Леонид продолжал:

— Теперь я узнаю, что мой племянник порывает с моей женщиной. Фабия не знает причину этого неожиданного для нее разрыва отношений с Валерием. Но мы-то с тобой знаем!

Садовник вздрогнул и с затаенным дыханием ловил слова легата.

— Племянник влюбился в одну из рабынь, и если Фабия узнает, что ее бывший любовник променял ласки знатной римлянки на поцелуи невольницы, то я боюсь, как бы женушка жестоко не отомстила Валерию. А ведь я люблю его как сына. Я ведь знаю характер моей жены, — легат усмехнулся, — Фабия не остановится ни перед чем, чтобы наказать любого, кто допустил моего племянника к рабыне. Рано или поздно она узнает все… Кто-нибудь да донесет ей. Я не собираюсь ничего говорить, о чем мне известно. Пусть Фабия сама решает свои проблемы…

Петроний Леонид, выплюнул изо рта тростинку, которую он до этого держал в зубах, ничего больше не сказав, широким шагом пошел в сторону портика. Старший садовник взволнованно переминался с ноги на ногу. Слова господина о том, что Фабия накажет сурово тех, кто занимался сводничеством, тяжелым грузом легли на сердце Корнелия.

«Рано или поздно она узнает все… Кто-нибудь да донесет ей…»

— О, боги, — думал Корнелий, — что же будет? Он и сам знал, что Фабия жестоко обращается с рабами. Но тех, кто обманывает ее, она карает так немилосердно, что вряд ли после этого захочется жить. И, поразмыслив еще немного, старший садовник решился…

Через полчаса Корнелий ползал в ногах у Фабии, простирая к ней руки и умоляя простить старого раба. Во всех грехах он обвинял Валерия, говорил, что юноша был просто безумен, когда требовал свидания с Актис.

— Простите, госпожа, — лепетал Корнелий, — двадцать пять лет я служу вашему роду и вашей семье, но, видимо, злой дух сбил меня с истинного пути…

Фабия сидела с каменным лицом. Зрачки глаз застыли в оцепенении. Губы плотно сжаты, а через нос вырывалось яростное шипение. «Месть! Я получу удовлетворение за свое унижение».

Апполоний при тусклом свете лампы читал свиток с творениями Эсхила. В доме, где он жил, всегда было довольно шумно, часто ругались и ссорились женщины, буянили подвыпившие мужчины, всегда кричали, визжали и плакали дети. Помощник интенданта давно привык не обращать внимания на подобные явления. Но в этот раз его что-то насторожило. Чтото было не так. Апполоний вначале даже не мог понять, что же его тревожит? Наконец он догадался. Тишина. Внезапная тишина, какой просто никогда не было в этом доме, стояла за стенами его квартиры.

Солдат стал гладить голову, как всегда делал, когда его начинали одолевать мысли. Додумать он не успел. В дверь постучали.

Плебейка Маня, которая в этот раз жила с Апполонием и помогала ему держать жилище в порядке, сегодня как назло ушла к своему брату в гости. Ворча под нос, хозяин поднялся с дивана и сам пошел встречать того, кто пожаловал. В уверенности, что это Валерий, он открыл дверь и с великим изумлением увидел в темном проеме пожилого господина, в коем узнал начальника полиции Кампании и Капуи.

Это был тот самый старик, который прошлой осенью допрашивал дрожащую от страха и плачущую девочку. Впрочем, он уже вряд ли об этом помнил и имя Актис ему бы ничего не сказало.

— Здравствуй, Апполоний! — сказал пришедший. — Ты позволишь пройти в твой дом?

— Люций? — хозяин дома был очень удивлен. — Здравствуй. Что тебя привело в мою скромную обитель?

Жестом он пригласил гостя войти.

— Дело прямо касается тебя, — произнес Люций, сразу переступив порог. — Когда-то мы с тобой были друзьями, и оба не виноваты в том, что наши пути разошлись. Может быть я и был виноват перед тобой, когда на поддержал тебя в споре с твоими братьями. Так вот, я пришел чтобы отдать долг, в знак дружбы.

— Случилось что-нибудь? — спросил Апполоний.

— Случилось! — Люций задумался. — Когда-то ты имел отношения с Мессалиной. Помнишь?

— Это было давно. Я даже не хочу вспоминать об этом.

— А в Риме вспомнили. Или кто-то им напомнил. Вчера я получил приказ арестовать тебя и привезти в столицу.

— О боги! — Апполоний был ошеломлен. — Неужели мать нашего цезаря взялась за старое?

— Нет. Агриппина здесь ни при чем. Наоборот, она здесь менее всего заинтересована.

— Тогда кто же?

— Сам цезарь! — глаза Люция горели зловещим огнем.

— Зачем ему это нужно? Не понимаю! — Апполоний действительно не понимал.

— Три дня назад Нерон отравил Британика за пиршественным столом. Британик мертв.

— Бедный мальчик! — Апполоний был поражен. — Но он же совсем ребенок. Как он мог помешать императору?

— Этого ребенка он ненавидел всегда, ведь Британик тоже сын Клавдия, к тому же настоящий! — Люций повысил голос, но, опомнившись, туг же заговорил тише. — В последние месяцы император совсем не желает слушать мать. Сенека и Бурр владеют им и заправляют всем.

— Сенека?! — удивился Апполоний. — Филсоф?

— Да. Этот поэт и выскочка. Лучше бы он оставался на Корсике и писал свои трагедии. Клянусь Фемидой, у него это получается куда лучше. Но я отвлекся. Видя такое отношение со стороны сына, Агриппина, ты же знаешь ее вздорный характер, стала угрожать Нерону свержением, намекая ему, что Британик — единственный законный наследник Клавдия. Император давно уже, наверное, мечтал разделаться с соперником и не стал упускать случая. Говорят, что он кормил несчастного своегo брата отравой два раза, так как в первый раз Британик остался жив. И умер он на глазах своих друзей-сверстников.

— Кошмар! — Апполоний стал усиленно гладить голову. — Гороскоп начал сбываться. Неужели снова наступило время Гая Калигулы?

— Я думаю, что племянник переплюнет дядюшку. Но теперь о тебе?

— Но я тут при чем?

— Бурр разыскивает всех, кто мог бы симпатизировать Британику. Он ищет заговорщиков. И он их найдет. Сами найдутся. На тебя поступил донос. Вот он. Люций протянул собеседнику пергамент. Апполоний начал читать.

— Тут написано, что я поклялся Мессалине добыть трон для Британика, — с ужасом сказал он. — Кто же поверит в эту чушь?

— Они поверят, — Люций усмехнулся. — Если они захотят, ты сам поверишь в это. — Кто это писал? — указал на донос Апполоний. — Чей это почерк? Он мне знаком. Только не могу вспомнить. Подписи нет. — Я предупредил тебя, — сказал полицейский. — Это все, что я мог сделать. Прими мой совет. Люций смотрел на сникшего от обрушившегося на него несчастья старого друга. Голос его был полон сочувствия и озабоченности. Он продолжал говорить:

— Скройся у кого-нибудь из друзей, потому что выехать из Италии тебе не дадут. У Бурра повсюду шпионы. Никогда их не было столько, как сейчас. Люди даже слова не могут сказать, не оглядываясь по сторонам. Никто никому не верит. — Ты преувеличиваешь, — вздохнул Апполоний.

— Брось! — Люций тряхнул головой. — Кому, как не мне знать истинное положение вещей? Поверь мне, ты должен где-нибудь укрыться, а потом, когда о тебе забудут, покинуть страну.

— Где же мне укрыться? У тебя?

Люций потупился:

— У меня семья. Я не могу рисковать. Прости.

— Ты и так слишком много для меня сделал, — пожал ему руку Апполоний. — Я тебе очень благодарен.

Затем он проводил друга из дома до самой лектики. Когда главный полицейский города покинул эту улицу, и его немногочисленные сопровождающие тоже ушли прочь, дом Апполония снова наполнился шумом и гамом, беготней и суетой.

Оставшись один, Апполоний судорожно стал собирать в квартире самые ценные вещи, драгоценности и деньги. Затем он взял и засунул за пояс широкий короткий меч и, закутавшись в плащ, вышел на вечернюю улицу. Выбирая самые темные и малолюдные улочки и переулки, он шел по направлению к вилле Валерия.

Подозрительно смотрели на него прохожие, сами имеющие еще более непотребный и разнузданный вид. Посетители грязных притонов, воры, пьяницы и больные потаскушки провожали Апполония недобрыми взглядами.

Но тот шел уверенно, никому не уступая дороги, и его мрачный и суровый взгляд затравленного хищника в свою очередь отпугивал каждого, кто пожелал бы пристать к этому человеку. Мрачным и грозным казалось все Апполонию на улицах Капуи.