Розовое дерево

Глава ХVI

Милли пробиралась сквозь толчею людей, сама точно не представляя, куда идет. Она только знала, что нужно как можно скорее уйти от тети Ораделли, пока та не успела разрушить счастливое очарование этого вечера. Зал был полон людей. Стало шумно и душно. Миллисент решила, что ей необходим глоток свежего воздуха.

Она открыла входную дверь, собираясь немного подышать, а сама выскользнула на улицу. В окнах дома Миллеров ярко горел свет. Оттуда в сторону танцевального зала направлялись несколько женщин, несущих кувшины с пуншем. На крыльце сидели девицы и громко смеялись. Миллисент помедлила, решая, куда ей повернуть. Она не хотела ни с кем встречаться, не хотела идти к дому Миллеров, но и в то же время было невозможно просто слоняться возле танцевального зала, где стояло много юношей и молодых людей. Как раз недалеко от нее показалась компания мужчин, смеющихся и несущих куда-то несколько бутылок.

Пока она так раздумывала, внезапно за ее спиной мужской голос спросил:

— Вышли подышать воздухом или вас прогнала ваша тетушка?

— Джонатан! — Она сразу же узнала его ироничный голос и резко обернулась. — Что вы здесь делаете?

— Я мог сказать то же, что и вы — дышу воздухом. Но, по правде говоря, я наблюдал за вами и решил выйти следом.

— А-а… — Стоя здесь с ним наедине, в тусклом свете, льющемся из окон танцевального зала, она почувствовала, как замерло дыхание в груди.

— Неужели вы не знаете, что ходить здесь одной непристойно? — добавил он, улыбаясь в темноте.

— Ну, уж наверняка куда непристойнее стоять здесь с вами!

Он засмеялся.

— Да, несомненно, это еще хуже. Пожалуй, это серьезная причина, чтобы удалиться подальше отсюда.

Он взял Милли за руку и повел вокруг танцевального зала, на задний двор. Миллисент улыбнулась и не отняла руку. Они прошли мимо парочки, спрятавшейся за чьим-то кабриолетом, а потом наткнулись еще на двоих мужчин, вышедших перекурить. Курильщики понимающе кивнули друг другу, и Милли подумала, сразу ли они расскажут всем, что видели эту девчонку Хэйз наедине с парнем Лоуренсом, или подождут.

Очевидно, Лоуренс подумал то же самое, потому что спросил:

— Интересно, к завтрашнему дню узнает весь город, что мы с вами вместе покинули зал?

— Более вероятно, что это будет известно к концу бала. — Милли тихо засмеялась. — Помню, когда мне было семнадцать, я и Тедди Уайт убежали одни с танцев у миссис Крауфорд и ушли гулять в дальний сад. Папа очень рассердился. Главным образом потому, что моя тетя узнала обо всем и прочитала ему соответствующую лекцию о моем ужасном воспитании.

Джонатан улыбнулся:

— Ах, Миллисент! — Он притворно заохал, пытаясь выглядеть серьезным. — Я не могу представить, что вы были уличены в таком скандальном поведении.

— Это еще ничего! Только благодаря Богу папа и тетя Мари Ада не узнали, что было на самом деле:

Тедди поцеловал меня в орешнике!

Он строго взглянул на нее, а брови его комично поползли на лоб.

— Милли, ай-ай-ай, что я узнаю о вас! А я, простофиля, считал вас самой твердой леди, воплощением непоколебимой добродетели!

— Tcc-c! — Миллисент резко хлопнула его по плечу веером. — Перестаньте дурачить меня!

— Я? Ничего подобного! Но вам следует рассказать мне об этом несчастном поцелуе.

Они шли мимо длинного ряда кабриолетов и колясок. Джонатан остановился и прислонился спиной к одной из колясок, повернув Миллисент к себе лицом.

— Тебе понравилось?

Миллисент посмотрела в его глаза. Луна была почти серебряная, и ночь мерцала этим серебром и тусклым отблеском звезд. На глаза Джонатана падала тень, его необычно светлые волосы почти светились в темноте. Он казался незнакомцем, задумчивым и странным, и в то же время волнующим, как опасная красота неизведанной речной глади.

— Понравилось что? — голос Миллисент перешел на шепот. Она не могла оторвать глаз от его лица. Он томно и зовуще улыбался.

— Поцелуй, глупенькая! Тот самый, который ты получила от Тедди — как его там…

— Уайта, — подсказала Миллисент. С ней творилось что-то невероятное, буря новых ощущений не давала покоя. Она никак не могла отвести взгляд от губ Джонатана. Его нижняя губа казалась мягкой, а верхняя имела четкие очертания. Ей вспомнился их вкус. — Ну… — неуверенно начала она. — Я плохо помню его…

— Какой позор мистеру Уайту, — голос Джонатана стал нежным и проникновенным.

— Это был мой первый поцелуй. Тогда я могла думать только о том, что произошло, а не о том, как.

— Первый поцелуй. — Джонатан поднял руку и легко коснулся пальцем ее губ. Голос его чуть охрип. — Жаль, там не было меня. Жаль, что я не был тем пареньком.

— Тогда я бы не забыла… — бездумно ответила Миллисент, а когда поняла, что именно сказала, то вся залилась краской. — О, нет, извините, я не должна была так говорить!

Она отступила на шаг, но Джонатан схватил ее за руку и задержал. Его рука даже сквозь ткань ее рукава казалась горячей.

— Нет, должна. Ты должна так говорить. Я хотел услышать именно это.

Он взял ее за руку и притянул ближе к себе. Миллисент послушно подалась вперед, ее тело казалось ей частью Джонатана. Они стояли так близко, что она чувствовала жар его кожи и видела блеск глаз.

— Ты сегодня красива, — нежно прошептал он. — Когда я увидел тебя впервые, ты выглядела такой жеданной, что я чуть не выпрыгнул из собственного костюма. Не обнимать тебя во время танца было адски трудно. Даже труднее, чем совсем отпустить тебя.

Слова Джонатана диким огнем зажигали каждую клеточку ее тела. Внизу живота вновь начала пульсировать тяжелая жаркая боль. Она почувствовала, как вся тает, становится податливой, будто вот-вот упадет. Она слегка наклонилась, и ее тело коснулось его.

Она услышала, как он резко задержал дыхание. Руки его обвили ее талию; руки, крепкие и сильные, прижали ее к своему горячему телу. Он плотно слился с ней, ища губами ее рот. Миллисент повернула лицо навстречу его губам. В ней куда-то исчезло стеснение и протест; осталось только желание вновь почувствовать, как его губы касаются ее тела, расстаять от его жара.

Он поцеловал ее жадно и глубоко, и на этот раз, когда его язык проник сквозь ее губы в рот, она не вырвалась. Сердце колотилось в груди, и она обвила Джонатана руками, сама прижимаясь к нему в приступе чувственности, которая ее закружила. Ее кожа горела везде, где она касалась Джонатана, а грудь странно напряглась и стала болезненной, точно так же, как и низ живота. На щеке она чувствовала его горячее дыхание. Она вдыхала его резкий запах. Его губы требовательно, властно завладели ее ртом. Она оказалась как бы внутри него, он затопил ее, и этого ей все равно было недостаточно. Миллисент прижалась к нему, и ее язык дотронулся до его.

Джонатан прерывисто дышал. Одна рука опустилась ей на бедра, и он с силой прижал ее к себе. Миллисент даже через свои многочисленные юбки почувствовала и поняла, как сильно он желает ее. Она встала на цыпочки, не отрываясь от крепкого тела Джонатана, и обвила его шею руками, словно спасала свою жизнь. Единственное, что ей удалось сейчас — это сдержать поднимающийся в груди стон.

Джонатан, не в силах сдержать свое желание, застонал и оторвался от ее губ для того, чтобы начать жадно целовать ее лицо и шею. Он повернулся, прислонив теперь к коляске Милли и вновь впился в ее губы. Миллисент, не замечая ничего вокруг, перебирала пальцами его волосы, наслаждаясь их шелковистой мягкостью по сравнению с жесткой кожей на скулах. Ей хотелось ощутить его вкус, его прикосновения и самой касаться и ласкать его. О, Боже, она хотела чувствовать его руку на каждой клеточке своего тела!

Слабый стон вырвался из ее груди, и Джонатан вздрогнул. Но его губы не оторвались от ее рта, а рука, проникнув меж их прижатых друг к другу тел, заскользила вверх по телу Миллисент. Он почувствовал податливую мягкость ее груди и накрыл ее ладонями, нащупывая сквозь ткань пальцами острые соски. Он еле сдерживался, чтобы не разорвать ее платье и не освободить эту грудь для ласк его губ и рук.

При прикосновении его к груди Миллисент испытала поразившее ее саму удовольствие. Она никогда даже в мечтах не могла представить, что бывают подобные ощущения, что ей может хотеться таких вещей, которых она жаждет сейчас, что она может испытывать такую полноту чувств. Это было безумие. Какое-то наваждение. Она утонула в новой для нее дикой чувственности, не в состоянии собрать последние остатки самообладания.

— Миллисент, Миллисент… — Он шептал ее имя, скользя губами по ее щеке к мочке уха. Она слышала его прерывистое дыхание, и оно пронзало ее насквозь.

Позади них около открытой двери зала раздался мужской смех, а потом послышался более высокий, заливистый смех какой-то женщины. Там прощались с друзьями. Эти звуки внезапно ворвались в страсть Джонатана и Милли, отбросив их назад, в реальный мир.

Джонатан замер, переживая трудную внутреннюю борьбу. Со слабым вздохом он погрузил лицо в ее волосы и стоял так неподвижно, давая себе время расслабиться. Миллисент хотелось кричать ему, чтобы он не останавливался, но она так же, как он, понимала, насколько опасной была ситуация. Она с трудом, но все-таки сдерживалась. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и Милли чувствовала, как постепенно расслабляются его мышцы. Он отступил на шаг назад.

— Извини. Я… я буду в следующий раз помнить, как быстро ты меня разогреваешь. — Он пригладил волосы неуверенно улыбнулся ей.

Миллисент молча смотрела на него, не зная, что нужно говорить. Она была уверена, что еще недостаточно пришла в себя, чтобы произнести что-то внятное. Ей всегда казалось, что только мужчины бывают узниками своих низменных страстей, но в данный момент именно она, а не Джонатан, не могла опомниться и вернуться в реальный мир.

— Ах, Милли, не смотри на меня так, — хрипловато произнес он, — или я опять не совладаю с собой. Милли отвела взгляд.

— Извини…

— Нет, это я должен извиняться. Я… обычно я не так импульсивен. — Он с трудом посмотрел на нее. — Надеюсь, я не… обидел тебя?

Миллисент не смогла сдержать смех. Она совершенно запуталась, чувствуя над собой власть сильнейшего из первобытных инстинктов, как самая развратная из всех развратных женщин, а он еще спрашивает, не оскорбил ли ее своим поведением!

Джонатан расслабился и тоже засмеялся.

— Вот так-то, моя Миллисент… — Он потянулся к ней и пальцем провел по ее щеке.

Она еще чувствовала слабое подрагивание его тела.

— Я знаю, что скрывается за всей твоей чопорностью. Боже, ты не женщина, а клад!

Миллисент заморгала, удивленная таким заявлением. Она никогда не думала так о себе. В ее понимании такие женщины должны быть обязательно изящными маленькими созданиями, хрупкими и милыми, как ее мать, а не сильными и надежными, как она. Ее, скорее, можно было бы назвать «трудягой» или «хорошей женщиной», но никак не «сокровищем». Хотя, говоря это, Джонатан выглядел абсолютно серьезным, даже в глазах его не прыгали обычные смешинки.

— Я… а-а, спасибо. — Он медленно вздохнул.

— А сейчас нам нужно вернуться.

— Да. Нужно. — Никто из них не двигался с места.

— Проклятье! Но почему это так трудно? — Джонатан нахмурился. — Я думал, у меня это должно было остаться позади много лет назад.

— Что «это»?

— Расстаться на время с женщиной. Хотеть, чтобы остановилось время и смотреть на тебя, разговаривать с тобой, просто быть рядом с тобой. Я чувствую себя школьником.

При его словах тепло разливалось у нее в груди. Она понимала, о чем он говорит и чувствовала то же самое. Ей не хотелось уходить от него, не хотелось возвращаться в танцевальный зал. Она мечтала смеяться и болтать с ним всю ночь. Но это было невозможно.

Миллисент вздохнула и посмотрела в сторону. В конце концов, она здравомыслящая женщина, а не девчонка-кокетка. Она должна поступать разумно.

— Но нам пора возвращаться.

— Ты права…

Он повернулся и медленно зашагал в сторону зала, она шла рядом. Чем ближе они подходили, тем медленнее становились шаги, и, наконец, уже у самой двери, за кустарником, они остановились.

Миллисент взглянула на Джонатана.

— Мне лучше войти одной.

— Хорошо. — Он поправил прядь ее волос. Миллисент вспыхнула, внезапно вспомнив, что, должно быть, ее одежда и прическа ужасно выглядят после объятий Джонатана. Она оправила платье и руками пригладила волосы. — Я нормально выгляжу?

Джонатан медленно улыбался.

— Ты просто очаровательна.

Радость заполнила ее, и она смущенно отвела глаза.

— Нет… Я имею в виду, все ли на своем месте?

— Абсолютно!

Ну что ж, прическа и платье, может быть, и приведены в порядок, но никак нельзя избавиться от блеска глаз и румянца на щеках.

— До свидания…

— До свидания. — Джонатан на минуту задержал ее ладонь в своей руке, и в этом жесте она почувствовала невысказанное обещание. Он неохотно выпустил ее руку и отступил назад.

Милли повернулась и направилась к своим тетушкам.

После рассказа Опал о возможности самому подниматься с кровати, Алан каждый день продолжал тренировать мышцы рук. Он работал до тех пор, пока на лбу не выступал пот, а руки не начинали болеть. Чаще всего его долго отдыхавшие мышцы болезненно протестовали. Он старался спокойно относиться к тому, что улучшение было практически незаметно. Бывали дни, когда казалось, что он не достиг ничего, кроме боли во всем теле. Надоело, говорил он себе, лучше все бросить и вернуться к привычному образу жизни, который он вел уже несколько лет.

Но что-то внутри противилось этому решению. Когда у Алана появились такие мысли, в груди словно вырастала железная стена уверенности и непоколебимости, и он продолжал занятия. Он обязан передвигаться сам. И он сделает это. Неважно, как много потребуется времени, как много уйдет сил, сколько предстоит испытать разочарований — он был решительно настроен довести свои усилия до конца.

Об этих планах он не сказал никому, кроме Бетси. Она приносила ему кирпичи и камни, когда книги уже оказались слишком легкими для рук Алана. Она задавала нетерпеливые вопросы и ободряла его, и Алан был уверен, что без ее детского энтузиазма ему одному было бы не справиться.

Через несколько недель тренировок стало очевидно, что пройден некий барьер, и, пока Алан не начнет поднимать вес собственного тела, новых сил не прибавится. Он придумал, как укрепить на потолке скобу и зацепить за нее веревку. Но как только он это сделает, все узнают о его тайных замыслах, начнут наблюдать за ним и ждать результатов. И если у него ничего не выйдет, об этом тоже узнают все. И Опал. Он страшился даже одной мысли об этом, но другого выхода не было.

Однажды утром он позвал Джонни и объяснил ему, как, по его мнению, следует укрепить скобу на высоком потолке прямо над кроватью и привязать к ней веревку. Джонни все внимательно выслушал, кивая головой, затем, усадив Алана в коляску, отвез к окну, а сам пошел за лестницей, готовый приступить к работе. Довольно долго он пытался закрепить скобу и веревку на таком расстоянии, которое требовалось Алану, пока, наконец, это ему не удалось. Он вновь перенес Алана на кровать.

Горя желанием начать и в то же время испытывая страх, Алан взялся за конец веревки и попытался приподняться. И… не смог этого сделать. Он замер, положив руки на одеяло. Потом поразминал пальцы и попробовал еще раз. Он подался вперед всем телом, безуспешно стараясь хотя бы на дюйм приподнять туловище с матраса. Но потом пальцы его сорвались, и он упал на кровать, тяжело дыша от напряжения.

Ему захотелось завыть. Разочарование жгло изнутри, и он не мог заставить себя опять дышать спокойно и ровно.

— Что? — спросила Опал, входя в его комнату с полотенцем в руках. Она остановилась и уставилась на конструкцию, сооруженную иа потолке над кроватью Алана. Губы ее удивленно приоткрылись. Она перевела взгляд на Алана. — Вы пытаетесь попробовать?

Голос ее звучал немного хрипло от удивления и счастья, а на лице появилась чудесная улыбка.

— О, Алан! Это замечательно! Думаете, что у вас получится?

Она быстрыми шагами пошла к его кровати, и сотня вопросов уже готова была сорваться с ее губ. Но сердитое лицо Алана остановило Опал.

— Что… в чем дело?

— Я не могу этого сделать, вот в чем дело. — Глаза Алана сверкали злостью и разочарованием. — К черту! — Он, стукнул кулаками по краям кровати. Потом стал стучать снова и снова, отбивая такт каждого слова. — Я не могу сделать это! Я не могу сделать это!

— Нет! Пожалуйста, не говорите так. Это неправда. Ничего подобного! — Она бросила полотенце на стул и подошла к нему.

Присев рядом, Опал взяла его руку в свои ладони и почувствовала, как дрожит его рука. Он вырвал ее.

— Прекратите! Прекратите смеяться надо мной. Вы все думаете, я не знаю? Я знаю! Я ничего не могу сделать. Я не достоин ничего. Я просто камень на шее Миллисент.

Опал ошарашенно уставилась на него.

— Нет! Уверена, что она так не думает.

— Может, не думает. Она слишком хорошая. Но если бы не я, она бы вышла замуж, нарожала детей и была счастлива. Она… она могла бы быть с ним… — Он кивнул головой в сторону дома Лоуренсов, — … вместо того, чтобы быть здесь со мной. А как она может быть счастлива, пожертвовав своей жизнью ради калеки-брата?

— Миллисент любит вас!

— Знаю! Вот почему она и отдала мне свою жизнь. А для чего? — Он провел ладонью по лицу и по волосам, будто мог этим движением стереть боль и отчаяние, разрывавшее его изнутри. — Лучше бы я умер, когда упал с этой повозки. Боже, как жаль, что я не разбился насмерть…

— Нет! — Обычно спокойная, даже робкая Опал удивила его, да и себя, когда вдруг схватила Алана за плечи, впилась пальцами в рубашку и начала изо всех сил трясти его. — Не говорите так! Вы не смеете так говорить! Я благодарю Господа, что вы живы! Это великий подарок. Как вы можете отвергать его? Так много людей, готовых отдать все на свете за то, чтобы жить. Вы должны быть благодарны!

Алан неподвижно уставился на нее, потрясенный переменой в ее поведении.

— Что бы случилось со мной, если бы вас не было? Или с моим малышом? Не окажись здесь вас и вашей сестры, и… никто не приютил бы меня, не дал бы мне надежды… и доброты. — В глазах ее стояли слезы. — А Бетси? Неужели вы не видите, как изменилась девочка? Насколько она стала счастливее, когда подружилась с вами и мисс Миллисент?

— Но я ничего не сделал. Все это Милли, а не я…

— Если бы не вы, она бы, возможно, даже здесь не жила. Она бы вышла замуж и стала хозяйкой в доме мужа. Или, возможно, до сих пор оставалась одна, потому что не смогла бы оправиться от потери брата. И она бы жила с ее тетушками или другими родственниками, не имея даже собственного дома. И, кроме того, не только Миллисент все решает. Думаете, она позволила бы мне остаться, если бы вы были против. А ваша доброта ко мне, ваше обращение со мной, будто я леди, а не какая-то девчонка со дна общества…

— Ты не «какая-то девчонка со дна общества», — нахмурился он.

Опал сильно затрясла головой:

— Именно так. Я никогда не ощущала себя никем другим, пока не встретила вас. Вы и мисс Миллисент так добры со мной! — Слезы уже почти капали из ее глаз, и она судорожно всхлипнула перед тем, как продолжить. — Вы никогда не упрекаете меня за прошлое и не обращаетесь со мной, как с дешевкой.

— Боже мой, да неужели бы я смог? — Алан, не отрываясь, смотрел на нее.

Опал улыбнулась, смахнув слезинки с ресниц.

— Об этом я и говорю. Вы такой порядочный человек, такой джентльмен, что никогда не сможете обидеть женщину, которая вам так признательна за все…

— Не надо! Не наговаривай на себя! Я не позволю этого.

— Спасибо! Благодаря вам я… чувствую, будто я намного лучше, чем на самом деле. Что я точно такая же, как и остальные.

— Опал… — Алан взял Опал за руку и сжал ее; его злость и разочарование куда-то исчезли, сменившись заботой о девушке. — Ты так и должна чувствовать себя. Ты такая и есть. Ты очень хорошая. И это сразу ясно, стоит только увидеть тебя.

Ее щеки заалели.

— О, мистер Хэйз…

— Просто Алан.

— Алан…

Его имя, произнесенное ее тихим, нежным голоском, заставило Алана вздрогнуть. Он подумал, что может поднести ее руку к губам и поцеловать. А может прижать ее к сердцу. Дыхание участилось, тело стало горячим. Он неуклюже отпустил ее руку и отвел взгляд.

— Я — я… извини… Я вел себя недавно так грубо.

Алан пытался отвлечься от назойливых мыслей.

— Не надо извиняться!

— Нет, надо! Иногда я бываю неблагодарным чудовищем, знаю. А ведь мне действительно есть за что быть благодарным: я жив. Но очень трудно смириться с инвалидностью. Когда ты недавно рассказала о том, что можно научиться самому подниматься с кровати, мне так сильно этого захотелось, и… — Он в отчаянии покрутил головой. — О, черт! Я тренировался много дней и сегодня решил попробовать. И меня ждал провал…

— Но, Алан, — серьезным тоном произнесла Опал, наклонившись вперед и положив руку на его плечо. — Ты же не можешь добиться всего вот так, прямо сейчас. Сегодня ты только в первый раз попытался подняться. Твои руки еще просто незнакомы с таким весом. Но если ты будешь продолжать тренироваться, все обязательно получится. Я имею в виду, что никто бы не смог этого сделать с первого раза.

Алан криво усмехнулся. В этот момент он верил ей. Когда Опал улыбалась ему, а в глазах светилось восхищение и доверие, невозможно было ей не поверить.

После ухода Опал Алан вновь взялся за веревку. В этот раз он очень крепко ухватился за ее край, чтобы пальцы не соскользнули. Он вновь подался вперед, мышцы рук напряглись до боли, и ему удалось приподняться с кровати. Пусть ненамного — возможно, не более чем на дюйм. Но это уже было что-то, и когда он, отпустив веревку, упал на подушки, на лице его сияла улыбка.

Все последующие дни Алан продолжал выполнять это упражнение. От постоянного напряжения руки болели, но у него и мысли не возникало о том, чтобы остановиться по этой причине. Он проделывал свои подъемы ежедневно, по несколько раз, а в промежутках между этими занятиями продолжал поднимать все более и более тяжелые предметы. Замечая значительные успехи, он, наконец, и сам поверил, что сумеет сделать то, что задумал. Впервые за многие годы появилась надежда.

Через некоторое время Алан уже мог без особого труда отрывать свое туловище от кровати и даже немного перемещаться из стороны в сторону. Конечно, до того, чтобы самому пересаживаться с кровати на инвалидную коляску, было еще далеко, но все-таки это было первым серьезным достижением, и Алан гордился им. Миллисент, которая наблюдала за его успехами со смешанным чувством тревоги и радости, была вначале ошеломлена, а затем зачарована. Опал тоже очень радовалась, хотя и без того неподдельного удивления, которое испытала Миллисент. Алан понял: с самого начала Опал знала, что рано или поздно у него получится. Эта вера в его силы воодушевляла его все больше и больше.

Опал с каждым днем становилась полнее и медлительнее, и, наконец, Миллисент запретила ей выполнять даже легкую работу. Алан знал, что время родов уже приближалось, и очень беспокоился. Она выглядела усталой, хотя перестала работать. Опал жаловалась Алану, что ей очень трудно заснуть и что она часто проводит долгие бессонные часы, крутясь и ворочаясь, стараясь найти удобное положение. Алан боялся родов Опал, опасаясь за ее здоровье. Так много женщин умирало… Он немного знал о рождении детей; ему никогда раньше не приходилось задумываться об этом, и, естественно, подобную тему с ним никто не обсужадал. Все, что было известно Алану, он услышал из обрывков чужих разговоров или увидел, наблюдая за своими домашними животными в разные периоды их жизни. Еще он знал о страшной боли во время родов. Сама мысль о страданиях Опал казалась невыносимой и леденила его кровь.

Алан пытался не думать об этом, забыть о приближающемся событии в жизни Опал. Вместо этого он с новым рвением приступил к тренировкам. Он пододвинул коляску к кровати и когда в первый раз оказался на ее краю и взглянул на инвалидное кресло, ему показалось, что между ним и кроватью — огромная пропасть. Одна мысль о необходимости перекинуть свое тело с кровати на коляску наполняла Алана ужасом.

Умом он понимал, что расстояние это не превышает нескольких дюймов; что только страх так увеличивает его. Но все же было очевидно, что кровать слишком высока по сравнению с коляской. Казалось невозможным спрыгнуть с кровати на инвалидное кресло. Он вспомнил, что Опал говорила, будто у ее знакомого покалеченного ветерана была низкая кровать. На следующий день Алан попросил Джонни подпилить ножки его кровати так, чтобы она стала почти вровень с коляской. Когда все было готово, Алан пододвинулся на край и взглянул на стоящую рядом коляску.

И все равно задуманное выглядело совершенно невероятным. Хотя Алан знал, что его руки уже достаточно сильны, чтобы выдержать вес тела при перемещении его с кровати на коляску. Ему мешал только страх.

Потом начали возвращаться кошмары. Алан задумывался о том, не сумашедший ли он, раз решился на такое. Но мысль об Опал, о ее вере в него заставляла не отказываться от своего намерения.

Однажды утром он проснулся с твердым убеждением, что именно сегодня все получится. Прежде, чем усомниться в этом или испугаться, как обычно, он с помощью рук сместился как можно ближе к краю кровати, схватился за веревку и подтянул туловище к самому краю. Он взглянул на коляску, напрягся, зажмурил глаза и бросил свое тело в сторону коляски. Он не успел ничего подумать и за какую-то долю секунды уже оказался за пределами кровати. В это мгновение пальцы разжались, и он удал на сиденье, но упал боком, и ручка коляски больно вонзилась в ребра. Потом, через некоторое время, он осознал, что уже не в кровати, а в инвалидной коляске. Забыв о боли, Алан начал ерзать и ворочаться, держась за ручки своего кресла и поворачивая тело до тех пор, пока ровно и удобно не устроился на сиденье.

Когда Алан, наконец, уселся, как надо, он откинулся на высокую спинку инвалидного кресла. Он сделал это! Он сам, без всякой посторонней помощи, обойдясь только своими силами, сел в инвалидную коляску, и неважно, что сначала чуть было не свалился. Он вытер со лба пот и улыбнулся. Он совершил это! И еще он знал, что теперь раз за разом делать это будет все легче и легче.

Через несколько минут дверь в его комнату открылась и вошла Опал с подносом в руках.

— Ида сказала, Джонни опоздает, и я подумала, что… — Она застыла на месте и голос ее оборвался… — что смогу принести тебе завтрак. — Она с минуту просто молча смотрела на него, а потом сказала:

— Алан! Ты в своем кресле! — Алан кивнул. Солнечная, светлая улыбка озарила лицо Опал. — Ты сделал это!

Она поставила поднос на кровать и подбежала к нему.

— Я так горжусь тобой! Это замечательно! — Она импульсивно наклонилась и обняла его, коснувшись его лица своей щекой.

Алан еле сдержался — так хотелось обхватить ее и не отпускать от себя. Она пахла так свежо и сладко, и ее прикосновение было так приятно! Чувствовать ее руки на своих плечах, видеть так близко ее глаза было равносильно минуте в раю! Алан взглянул на ее улыбающееся лицо.

Он знал: все, что ему пришлось испытать, стоило ее улыбки.