Русалка

Глава 1

Тайбернское дерево

Май 1679 года

Самое страшное — эта петля на шее, которая грубо натирала нежное горло, жалила и оставляла синяки. Девушке хотелось из» всех сил закричать и вырваться на свободу.

Но она дала себе слово не устраивать представления для собравшихся зевак, готовых насладиться зрелищем. Она напомнила себе, что лучше умереть на виселице, как обычная воровка, чем подставить голову под топор в тюремной темнице.

Во всяком случае, девушка сохраняла самообладание. Теперь, когда угасла ее последняя надежда спасти свою жизнь, она твердо решила не бояться… Нет, она не станет развлекать весь этот сброд.

— Как ты, дочка?

Повозка дернулась, и Ондайн[1] обернулась к сидящему рядом с ней старику. Его темные запавшие глаза были исполнены грусти, и она подалась вперед, чтобы приласкать и успокоить его, но мешали связанные руки.

— Думаю, у меня все получится, Джозеф. Мне от них ничего не надо, только бы затянули петлю поскорее…

Она осеклась, заметив пару неряшливо одетых ребятишек, бежавших рядом с повозкой. Дети! Матерь Божья! Какая же мать позволила своим отпрыскам глумиться над страданием и смертью?! Целый час прошел, как их вывезли из тюрьмы. Толпы бежали за ними по улицам от Ньюгейта до Сан-Сепульхра, сгорая от желания хоть краешком глаза увидеть повешение. Люди закидывали ее, Джозефа и испуганного юношу по имени Маленький Пэт крошечными букетиками цветов. Зеваки провожали их весь долгий путь через Холборн, Верхний Холборн, улицу Святого Жиля…

— Мы подъезжаем к углу Эндел и Широкой улицы, — предупредил Джозеф.

Девушка снова посмотрела в ставшее родным лицо, на котором полная лишений жизнь бедняка оставила глубокие морщины.

— Я не впаду в отчаяние на радость этой черни, — сказала она ему мягко, но с достоинством.

Джозеф изнуренно улыбнулся девушке, не в силах справиться с сердечной болью. Нет, не из-за собственной близкой смерти! Он уже стар, довольно повидал на своем веку и успел приготовиться к неизбежному концу. Но девушка! Она так молода и так красива, вот только Ньюгейтская тюрьма изуродовала ее тело и стерла со щек румянец. Но даже сейчас, с запыленным лицом, в платье, изодранном в лохмотья, она невольно притягивала к себе взгляд. Красота сквозила в ее осанке, прямой и гордой, в высоко поднятой голове, голубых глазах, поблескивающих вызовом.

У старика болело сердце за девушку, за се загубленную молодость. В ней била через край жизнь зарождающегося весеннего утра. Под оболочкой высокомерия и изощренного коварства скрывалась честная натура, нежная и чувствительная. Даже в дьявольских недрах Ньюгейта она выказывала добросердечие, с каждым делясь последней коркой заплесневелого хлеба. Девушка осыпала неистовыми проклятиями тюремщиков. Она разработала план побега, который почти удался. Если бы они не замешкались из-за Маленького Пэта, то сейчас были бы на свободе.

Джозеф вздохнул. Эта девушка, Ондайн, наверняка не была простой служанкой, за какую себя выдала, когда прибилась в лесу к шайке нищих бродяг. Для простолюдинки она слишком грациозно двигалась и слишком мелодично говорила. Ни надетое на ней тряпье, ни нарочитая грубость не могли скрыть манеры прирожденной и хорошо воспитанной леди! Но ее приняли без единого вопроса и никогда не пытались разгадать ее тайны.

Однако сегодня, похоже, тайне придется умереть. Джозеф вдруг пришел в ярость. Умереть за то, что они хотели жить! Мэдди, Старый Том и калека Симкинс на прошлой неделе, сегодня — они трое. Никто из них не совершал преступления, они всего лишь пытались добыть себе пропитание.

— Когда предложат, выпей эля, дитя мое, — посоветовал Джозеф. Он сглотнул и через силу добавил, стараясь смягчить страшную правду: — Иногда повешение… Все происходит не так быстро… Не обращай внимания на всех этих ротозеев… Эль поможет тебе. Глотни.

Вся процессия — они двое и Маленький Пэт в повозке, святой отец, при ходьбе переваливающийся, как утка, двое стражников, палач в черном капюшоне и судья — остановилась у Бауэла, где, согласно обычаю, содержатель харчевни вышел навстречу осужденным и предложил им эля.

Ондайн с трудом вытянула вперед руку в кандалах, принимая кружку.

«Я не боюсь, — уговаривала она себя. — Не боюсь. Господь знает, что я не виновна ни в одном грехе против Него. Я жила с любовью и ради любви. Жаль только, что мне не удалось ничего изменить. Теперь нужно успокоиться и не трусить».

Но она все равно боялась и против воли смирялась с судьбой. Боже! Как же ей хотелось вернуть доброе имя отца, павшего жертвой лживого навета. Она мечтала вернуться домой, чтобы отомстить за его смерть и разрушить дьявольские козни, построенные за се спиной. Но ей так и не представилось для этого возможности. И теперь ей придется умереть. Ондайн взяла кружку с элем, молясь, чтобы крепкий напиток придал ей смелости и презрения к тем, кто несправедливо собирался отнять ее жизнь и обратить ее смерть в посмешище.

Отпив большой глоток, девушка почувствовала, что горький эль лишь усиливает ее несчастье. С каждым движением гортани петля на шее давила все сильнее, жидкость не давала ни теплоты, ни мужества.

Спектакль у Бауэла подходил к концу, повозка тронулась, сопровождаемая гвалтом, гиканьем и насмешками мужчин, которые советовали палачу подольше помучить Ондайн на потеху публике. Они приближались к тайбернскому дереву — трехступенчатому сооружению, где очень скоро им на шеи накинут петли. На спину лошадей градом посыплются удары хлыста, повозка рванется, и они с Джозефом и Маленьким Пэтом повиснут на перекладине.

«Господи, поскорее бы», — тихо молила Ондайн. Она чувствовала пронизывающую дрожь и думала только о том, чтобы не споткнуться и не упасть. Перед ней высились открытые галереи, окружавшие виселицу со всех сторон. Зрители выкладывали по два шиллинга за место, чтобы насладиться зрелищем казни с высоты в три человеческих роста.

Галереи были полны.

Ондайн закрыла глаза. Солнце мягко пригревало ее лицо, а легкий влажный ветерок, обещавший в скором времени дождь, ласково овевал щеки. Она смотрела поверх толпы. Никогда ей больше не увидеть солнца. Никогда не пробежаться по лугу, не сорвать диких цветов с влажной от свежей росы земли…

— Иди с Богом, девочка! — ласково сказал Джозеф. — Ибо Он знает всю твою доброту и примет тебя в Свои объятия.

Умереть… Нет! Она ненавидит смерть! Она будет бороться до последнего, брыкаться, кричать и кусаться… и ничего не добьется, подумала она с горечью. Спасения нет. Но по крайней мере она не даст толпе развлечься и оправдать денежки!

Все трое стояли под виселицей. Девушка хотела наклониться, но ее стесняла петля, которую уже набросили ей на шею.

Раздобревший святой отец невнятно бормотал слова молитвы, палач дал им последнее слово.

Маленький Пэт закричал, умоляя даровать ему жизнь и плача от страха. Ондайн кусала губы. Четырнадцатилетнего мальчишку приговорили к смерти за срубленное в герцогском лесу дерево. Да! Это «преступление» совсем не походило на ее собственное.

Зрители смаковали каждую минуту, с восторгом ловили каждое слово. Ондайн шагнула вперед. У нее было что сказать напоследок.

— Что здесь происходит? — Ее голос окреп, сделался громким, сильным и чистым. По толпе пробежал и стих ропот. — Вы радуетесь судьбе этого мальчика? Если так, то да пошлет Бог день, когда вам не хватит на хлеб тех двух шиллингов, которые вы заплатили сегодня за ваши места! И пусть голод пригонит вас на берег реки и вынудит ловить рыбу и думать только о том, как бы наполнить ваши пустые утробы, а вовсе не о том, кому принадлежат эта река и рыба в ней! Пожалейте этого мальчика! И поймите, что его судьба может стать вашей…

— Повесить ее! — взревела разъяренная толпа, жаждущая зрелищ, а не проповеди, и пламенная речь оборвалась.

— С Богом! — выкрикнул судья сэр Вилтон.

Он выдержал паузу, ожидая, когда люди успокоятся, и в воцарившейся тишине Ондайн с отчаянием взглянула на Джозефа.

— Чего же они тянут? — взмолилась она, изнемогая от желания покончить с этим как можно скорее.

— Предлагается брак, — тихо ответил старик.

— Предлагается брак! — во весь голос повторил следом за ним судья, обращаясь к зрителям. Джозеф пожал плечами:

— Таков обычай, детка. Как и эта шутовская процессия, как кружка эля. Если найдется парень, который захочет на тебе жениться, девочка, тебя освободят.

Ондайн напряженно вглядывалась в толпившихся внизу мужчин, но не увидела никого, чье прикосновение не вызвало бы в ней омерзения. Вокруг стояли одни только развратные и грязные мужланы. Сердце ее забилось, ибо она в считанные секунды поняла, как дорога ей жизнь. Она согласится на что угодно, лишь бы выжить!

— Мне чертовски нравится эта девчонка! — выкрикнул плешивый торговец с брюхом как бочка. — Но боюсь, моя женушка переломает нам ребра, прежде чем мы успеем добраться до постели!

Взрыв смеха разнесся по ветру. «Подлый мерзавец! — подумала Ондайн. — Лучше умереть, чем позволить такому, как он, дотронуться до себя». Она прищурила глаза. Но ведь брак давал ей возможность побега! Похотливые подонки! Если кто-нибудь из них захочет на ней жениться, рано или поздно она покажет своему «муженьку», что он за дрянь, прежде чем навсегда исчезнуть из его жизни!

Но девушка вдруг подумала о том, как выглядит сама и какой источает запах! Боже, в какое чудовище могут превратить любого две недели, проведенные в Ньюгейте! В ее растрепанные и спутанные волосы набились солома и комья грязи, заляпанные щеки ввалились, а изодранное платье висело, как мешок. Кто же польстится на нее!

— Ну хорошо, — заговорил снова судья. — Что-то не видно ни невесты для старика или мальчика, ни жениха для девушки. Приступаем к казни…

— Подождите, господин судья!

Ондайн увидела подвижного человечка, торопившегося припрыгивающей походкой к деревянным ступенькам тайбернского дерева, этому орудию пыток и смерти. Ее глаза заволокли слезы. Человечек на первый взгляд показался ей отвратительным — коротышка с желтого цвета лицом и клювом вместо носа, но его темные блестящие глаза лучились теплом, а в голосе слышались командные нотки. Он сильно отличался от толпы похотливых олухов. По одежде его можно было принять за кучера или слугу богатого господина: короткие штаны и куртка благородного черного цвета и белая рубашка. Кроме того, он выглядел как человек, привыкший иметь собственное мнение.

— Хорошо, подожду минуту, обещаю. Что дальше? Ты хочешь жениться на девушке? Для выскочки с твоей внешностью это, пожалуй, единственный шанс добыть молодую и красивую невесту, пусть даже и замарашку! — во весь голос грубо захохотал судья.

— Мне нужно перемолвиться с девушкой, — сказал некрасивый человечек. Он приблизился к Ондайн и тихо, не желая привлекать внимания окружающих, спросил: — Ты осуждена за убийство?

Ондайн отрицательно покачала головой, с трудом сдерживая слезы, пеленой застилавшие ей глаза и готовые покатиться по щекам. Да, когда-то ее обвиняли в убийстве, не здесь и не сейчас, но и тогда она была невиновна.

— В чем твое преступление?

— Браконьерство.

Некрасивый маленький выскочка с ясными глазами и носом-клювом кивнул, одобрительно улыбнувшись.

— Хочешь выйти замуж, чтобы избежать петли висельника?

Палач громко загоготал, отчеканивая каждый звук, вырывавшийся из-под черной маски. Он стоял довольно близко и слышал каждое слово желтолицего человечка.

— Ха-ха-ха! Похоже, гном, девица предпочтет смерть замужеству! Человечек кинул на палача презрительный взгляд, от которого скрытый под капюшоном гигант тут же смолк.

Ондайн не допускала и мысли об отказе. В последние секунды между жизнью и смертью она с отчаянием ловила солнечное тепло и ветерок и представляла, как в следующий момент туго затянется веревка. Может быть, смерть наступит мгновенно и она без боли уйдет в неведомую бездну. Но вдруг ей предстоит медленно задыхаться, познать чудовищную агонию, увидеть, как солнечный свет постепенно блекнет в паутине серых теней?!

И вот этот человечек, этот некрасивый маленький гном явился спасти ее. Она видела, какой он хороший и добрый, и почувствовала укор совести, наперед зная, что сбежит от него, несмотря на всю его доброту. Но неужели он не шутит, неужели ей посчастливится выжить?!

— Сэр, — сказала она громко, желая показать посмеивающейся толпе, что она ценит великодушие своего избавителя. — Сейчас я с радостью готова выйти замуж за лесного зверя, за дракона или отвратительную жабу, так дорога мне моя жизнь. Но провидение было ко мне благосклонно, послав вас, и я буду вечно благодарить Бога, называя вас своим мужем. Вы не такой, как все, вы истинно добры и гораздо больше похожи на джентльмена, чем те, кто так себя называет.

Выскочка улыбнулся ее реплике и тихо рассмеялся.

— Уверяю, что твой будущий муж не похож на отвратительную жабу, хотя кто-то, возможно, сравнит его с лесным чудовищем или с драконом. Это не я собираюсь жениться на тебе, девушка.

— Нет! Нет! — запротестовал судья. — Действовать через второе лицо не разрешается! Согласно закону, либо ты женишься на ней здесь и сейчас, либо она закачается…

— Тихо! — вдруг прогремело откуда-то сзади. — Вы обязаны действовать в согласии с законом, и я приказываю вам исполнить его!

Глубокий и уверенный голос, доносившийся из толпы, явно принадлежал человеку, привыкшему повелевать и не терпящему возражений. Ондайн нахмурилась, всматриваясь в плотные ряды людей и пытаясь отыскать говорившего.

Толпа слегка подалась, давая дорогу мужчине. Ондайн слегка вскрикнула, когда наконец увидела его.

Этот человек не был простолюдином, а, по всей вероятности, принадлежал к аристократии. Одет он был элегантно, с легким оттенком небрежности. Хорошо сшитые облегающие штаны, изящная кружевная белая рубашка и сюртук обрисовывали красивые )Ц мужественные пропорции мускулистого тела, благодаря которыми этот высокий человек казался еще выше.

Его рыжевато-коричневые гладкие волосы были просто собраны на затылке. Незнакомец не носил ни бороды, ни усов. Лицо его было прекрасно: высокие скулы, длинный, прямой нос, большие глаза, широко посаженные под изогнутыми каштановыми бровями. Однако оно внушало необъяснимое беспокойство. Его выражение казалось жестоким. Как И выражение глаз, блестящих, пронзительных, настороженных, густо обрамленных ресницами. Лишь изредка их согревал мягкий свет.

Очевидно, на судью незнакомец произвел не меньшее впечатление, чем на девушку, поскольку тот вышел из повозки и пошел навстречу, как только мужчина отделился от толпы. Судью влекла вперед не только явная принадлежность незнакомого господина к знати, но и исходившая от него угроза. Было очевидно, что всякий, кто осмелится его рассердить, вместо пленительной наружности в любую минуту мог встретиться с гримасой ненависти.

Ондайн заметила, что незнакомец, поведя бровью, коротко кивнул человечку, обменявшись с ним многозначительным взглядом, который, несомненно, относился к презренной личности судьи. Легкая улыбка появилась на его губах, но исчезла так быстро, что девушка приняла ее за игру собственного воображения.

— Это я собираюсь жениться — здесь и сейчас, согласно закону, но сначала я хотел бы сам поговорить с девушкой, — сказал он и, не дожидаясь разрешения, обратился к Ондайн, заметно поморщившись от исходившего от нее запаха: — В чем твоя вина, девушка?

Она колебалась лишь мгновение.

— Я убила оленя.

Его брови недоверчиво приподнялись.

— И тебя решили повесить только за то, что ты убила оленя?

— Да, мой господин, это неудивительно, — ответила она с горечью в голосе. — Олень принадлежал некоему лорду Ловелетту, по крайней мере он гулял в его владениях. Так что по вашей господской милости мы оказались здесь.

«По нашей милости», — мысленно поправила себя Ондайн. Она и не заметила, как, проведя с Джозефом и его друзьями много долгих дней и ночей в Ньюгейте, стала считать себя одной из них.

Незнакомец приподнял бровь, и она тут же опомнилась: глупо обличать своего возможного спасителя. Хотя почему бы и нет? Некрасивый маленький слуга еще мог бы на ней жениться, но вряд ли этот человек, аристократ… Он наверняка просто удовлетворял праздное любопытство. Так что, стоя на краю могилы, она имела право сказать ему сколь угодно горькую правду. Надежда превратилась в мучительную пытку, жестокую насмешку.

Он ничего не ответил на ее слова и только смерил взглядом с , головы до ног. Ондайн возненавидела себя, чувствуя, как пламенный острый взгляд пронзает ее насквозь.

— Ты говоришь довольно правильно, — с некоторым удивлением заметил незнакомец.

Ондайн чуть не рассмеялась, а потом вздохнула. В свое время ей не раз приходилось встречать лордов и дам, которые не могли и двух слов связать на хорошем английском. Если она умрет, то унесет с собой в могилу тайну своего происхождения, если же нет, то ей следует быть предельно осторожной. Она на короткое время закрыла глаза. Нет, она умрет! Все происходящее — безжалостная шутка! А вдруг… И она выпалила наскоро придуманную ложь:

— Мой отец был поэтом. Я путешествовала с ним и бывала при королевских дворах.

Незнакомец кивнул, продолжая ее разглядывать, и, к изумлению Ондайн, нетерпеливо обратился к судье:

— Освободите ее побыстрее, я женюсь на ней.

— Что? — взвизгнул судья, надув пухлые щеки. — Но, мой господин… Эта девушка — воровка. Конечно, лакомый кусочек, ручаюсь, но…

— Сэр, если я не ошибаюсь, по закону девушка считается свободной, если кто-нибудь возьмет ее в жены. Так вот, на ней женюсь я. А теперь снимите веревку с ее шеи и спустите се с повозки.

Онемевшая от потрясения, Ондайн молча смотрела на нежданного избавителя. Он наверняка шутит! Это всего лишь безжалостная комедия!

— Не будьте таким жестоким, господин! Перестаньте измываться надо мной! — взмолилась она.

Незнакомец нетерпеливо выругался и сам полез на тележку. Он сдернул с нее веревку, с удивительной легкостью поднял девушку на руки и поставил на землю так быстро, что она чуть не упала.

— Святой отец! — прорычал он с угрозой. — Вы слуга Господа или нет? Наверняка вас не затруднит провести короткую брачную церемонию.

— Но, мой господин… — снова залепетал судья. Терпение незнакомца лопнуло, и резкая властность изменила тон его голоса:

— Давайте бумагу, сэр.

— Но, мой господин! На чье имя…

— На имя, данное мне при крещении, сэр, Уорик Четхэм. Нельзя ли побыстрее? Я человек влиятельный, и мне бы не хотелось доводить до сведения короля, что его подданные так нерасторопны…

Больше ничего говорить не потребовалось. Толпа возбужденно гудела. Судья засуетился. Толстый священник забормотал обрывки молитвы. Ондайн почувствовала, что вместо исчезнувших кандалов ее руку сжимает твердая ладонь незнакомца.

Не надо было пить эль, подумала она. Наверное, это напиток вызвал столь странный бредовый сон. Или все-таки не сон? Ведь, больше она не ощущает грубой удавки на шее.

Она очнулась, когда чьи-то жесткие пальцы впились ей в ладонь, и, открыв глаза, встретила взгляд карих глаз незнакомца.

— Говори! — сказал он отрывисто. — Если не хочешь, чтобы тебя повесили…

Ондайн произнесла, спотыкаясь и запинаясь на каждом слове, положенный церковным уставом обет. Священник еще что-то мямлил, но незнакомец прервал его:

— Ну что, церемония окончена?

— Да, мой господин. Вы законно обвенчаны…

— Хорошо. — Он втиснул в руку служителя церкви монету. Перед ним лег свиток, в который незнакомец вписал свое имя, украсив его завитушкой, — Уорик Четхэм. Его глаза, жесткие и пронзительные, горели от нетерпения.

— Твое имя! — прошипел он. — Поставь крестик, если не умеешь писать…

Задетое самолюбие вернуло Ондайн к жизни, но она так нервничала, что не могла по обыкновению красиво и четко вывести буквы; перо дрожало, и подпись получилась едва разборчивой. «И так сойдет, — подумала она, когда вновь обрела способность соображать. — Главное — подпись можно прочитать».

Святой отец со вздохом подул на чернила, давая им просохнуть. Документ свернули, завязали, и он перекочевал от священника к Уорику, изрыгавшему нетерпеливые проклятия. Не удостоив присутствующих ни единым словом, он повернулся и направился прочь от тайбернского дерева, подталкивая перед собой Ондайн. Она рванулась назад, слезы брызнули у нее из глаз при виде двух веревок, перекинутых через перекладину.

— Джозеф! — закричала она. Он улыбнулся:

— Иди, девочка! Долгой тебе жизни и счастливого брака. Нашими молитвами Иисус сотворил чудо!

Щелкнул хлыст, лошади заржали и дернулись. Раздался тяжелый, страшный звук — это тела приговоренных повисли на веревках. Ондайн закричала.

— Не смотри туда! — скомандовал незнакомец. В его голосе прозвучало сочувствие. Не обращая внимания на исходивший от нее чудовищный запах, он дружески обнял Ондайн и повел прочь.

От слез она не видела дороги. Через некоторое время девушка высвободилась из объятий своего спасителя и заметила, что стоит перед каретой с изысканно отделанной ручкой на двери. Рядом маленький человечек в ожидании переминался с ноги на ногу.

— Все закончилось, милорд?

— Да, — отозвался Уорик Четхэм.

— Что же мы теперь будем с ней делать, сэр?

— Гм…

Уорик внимательно осмотрел ее, »и она почувствовала пронзающий тело огонь от его холодного оценивающего взгляда, который как будто осквернял ее. С едва заметной улыбкой он склонил голову в сторону кучера и приподнял красиво изогнутую бровь:

— Кажется, она несколько неопрятна, не правда ли, Джек? Гнев охватил ее. Что за бестактность! Неужели он думал, что люди, выпущенные из Ньюгейта, благоухают, как розы? Сам бы провел ночку в тюремной камере, хватило бы и пары часов в сырой кромешной тьме, чтобы остудить его гордость, и глотка вонючей воды, чтобы его холеная красота поблекла.

И все-таки радость переполняла ее. Кроме того, этот мужчина, спасший ей жизнь, даже не воротил от нее свой аристократический нос. Напротив, он смеялся, время от времени убеждаясь, что его пристальный взгляд вызывает в ней негодование и она показывает характер, несмотря ни на какие обстоятельства.

— Послушайте, милорд! — огрызнулась она. — Я не собираюсь до скончания века рассыпаться в благодарностях. Я не животное, чтобы обсуждать меня. И я еще в состоянии, слава Богу, понимать свой родной язык.

Его бровь так и осталась приподнятой, когда он обернулся к ней с легким наклоном головы, выказывая одновременно удивление и некоторое удовольствие.

— Нет, мадам, вы совсем не животное. Но ваш вид в самом деле несколько… неряшлив, так что нам придется что-то с этим сделать.

Ондайн опустила ресницы. Да, она более чем неряшлива — она отвратительна. Ее гнев погас так же быстро, как и вспыхнул. На секунду закрыв глаза, она увидела Джозефа, болтающегося в петле.

— Я виновата, — тихо сказала она. — Простите.

— Не нужно просить прощения. Глупо ожидать, что невеста из тюрьмы появится в полном великолепии. Да и грязь — это болезнь, поддающаяся быстрому излечению. Что скажешь, Джек?

Джек поскреб щеку:

— Скажу, что тогда лучше ехать домой через крепость Свалоу. Там мы что-нибудь найдем подходящее!

— Да, например, горячую воду и мыло! — рассмеялся Уорик Четхэм. — Отличная идея! Поехали!

Дверца распахнулась, и незнакомец подхватил Ондайн, приподнял и усадил в изысканную карету с бархатными сиденьями и шелковыми занавесками.

— Вам удобно? — спросил он, поставив одну ногу на ступеньку лесенки.

— Удобно? Да… вполне.

Что происходит? Она должна была висеть вместе с бедным Джозефом, но вместо этого вышла замуж. Замуж! За человека с внешностью рыцаря и жестоким выражением глаз, человека, которому по карману одеваться в прекрасную одежду и ездить в роскошной карете. Пугающее чудовище. Малышка Джек, помнится, усмехнулся, когда так назвал его. Девушка задрожала. Она сбежит. Решено. Но сейчас нужно немедленно избавиться от страха.

Хозяин кареты все еще смотрел на нее в ожидании. Чего он ждал? Ондайн прокашлялась и заговорила, на этот раз вежливо. Может ли быть, что он спас ее просто из милосердия?

— Сэр, приношу искренние извинения за мою вспышку и самую сердечную благодарность! Вам не нужно больше заботиться обо мне. Если вы отпустите меня, я найду в Лондоне своих друзей…

— Это исключено, — сказал он.

— Но вы, наверное…

— Мадам, даю честное слово дворянина, что минуту назад своими ушами слышал, как вы поклялись любить и уважать меня, а также подчиняться до тех пор, пока смерть не разлучит нас.

— Так все было на самом деле? — спросила Ондайн сдавленным шепотом.

— Ну разумеется.

— Но зачем? — удивилась она.

— Мне нужна жена, — резко ответил он, захлопнул дверцу кареты и крикнул Джеку: — К Свалоу!

Карета покатилась по дороге.

Глава 2

Ондайн довольно быстро поняла, почему они выбрали дорогу через крепость Свалоу. В этом маленьком местечке находилась таверна с постоялым двором, а ее хозяйка, прелестная, пышущая здоровьем и добродушием молодуха, просто обожала Уорика Четхэма. Она затрепетала, увидев Ондайн, и ручалась сохранить в тайне обстоятельства его нового брака.

Джек провел девушку в дом через черный ход. Ондайн, стараясь скрыть радостное возбуждение, украдкой осмотрела прилегающее к дому гумно и прикинула план побега, когда, улучив момент, она сможет вырваться на свободу. Голова у нее все еще шла кругом. Ондайн была преисполнена благодарности за спасенную жизнь, но побаивалась Четхэма. Чего он хочет от нее? Ее зубы начинали выбивать дробь при мысли об этом.

Новоявленный муж выглядел таким прекрасным и благородным. Он не просто красавец, размышляла она, но к тому же пэр! Джек называл ее графиней и сообщил, что Уорик Четхэм имеет владения в Северной Ламбрии. Это обстоятельство чрезвычайно ее напугало: а что, если ему знакома ее фамилия, которую он может прочесть на брачном контракте? Хотя скорее всего он ничего о ней не слышал, поскольку суровая, но прекрасная, по словам Джека, Северная Ламбрия лежала далеко в стороне от Лондона и, слава Богу, от замка самой Ондайн.

Дом Мэгги не ломился от роскоши, но везде было чисто. Обстановка комнаты, которую отвели Ондайн, состояла из кровати, умывальника и ширмы. В открытые ставни залетал летний ветерок, а постельное белье пахло чистотой и свежестью.

— Зайдите за ширму, моя госпожа, и сбросьте эти тряпки, — сказала Мэгги. — Лучше всего их сжечь. И не бойтесь чьего-либо вторжения, я сама позабочусь о ванне и воде для вас. Постойте здесь. Я позову вас попозже.

И, не дожидаясь согласия Ондайн, она скрылась за дверью.

Ондайн повиновалась, зашла за ширму и нервно сорвала с себя одежду. О, да она вся изодрана в клочья! Девушка с удовольствием избавилась от опротивевшего платья и юбок. Оставшись нагой, она вновь задрожала, мысленно вернувшись к человеку, который так неожиданно стал ее мужем. Он был образцом мужественности: высокий, широкоплечий и стройный, обладающий невероятной силой, которую она в полной мере ощутила, когда его пальцы сдавили ей ладонь, и позже, когда он напряг мускулы, подсаживая ее в карету.

Ах, его манеры казались столь же неотразимыми, сколь и его облик — тон голоса, повелительный наклон головы. Врожденной или воспитанной была эта властность, эта не допускающая возражений уверенность в том, что никто не смеет противиться его воле?

Девушка обняла себя за плечи. Он одновременно отпугивал и притягивал ее. Она без труда представляла себе женщин, поверженных его гордостью и непреклонным характером, умирающих от страсти при одном лишь звуке его голоса, готовых отдать жизнь только за прикосновение его сильных рук. Но существует ли хоть одна, которой он предложил больше, чем просто короткую отсрочку перед похотливыми развлечениями?

В это она не верила. Лед царил в его сердце так же полновластно, как и в его глазах.

Ондайн замерла, услышав голос Мэгги из-за отворившейся в комнату двери:

— Эй, парни, поторапливайтесь: корыто — на середину и наполните его поскорее. Внизу по горло работы. Если хотите сегодня ужинать, пошевеливайтесь!

Послышались почтительное «да, Мэгги!», звук шаркающих ног и плеск воды. Затем двери закрылась, наступила тишина.

— Моя госпожа, я одна. Идите, пока вода горяча и дает пар! Ондайн не хотелось Показываться перед Мэгги обнаженной.

Она чувствовала себя такой хрупкой и уязвимой.

— Я бы предпочла побыть одна, — пробормотала она. «Жена лорда Четхэма могла бы приказать и потверже, — с досадой подумала девушка, — и приказ наверняка был бы немедленно исполнен».

Но она старалась казаться обыкновенной женщиной, не привыкшей командовать, и к тому же не хотела огорчать Мэгги, которая отличалась редкостной добротой.

Мэгги заботливо кудахтала:

— Ах, моя девочка, идите скорее! Здесь никого нет, кроме меня. Я росла в доме с благородными девушками, да-да, и знаю все тонкости обращения. Я с удовольствием распутаю ваши колтуны и уйду спокойная, что в вашей голове не осталось ни одного паразита!

Ондайн секунду помедлила, решив, что в самом деле будет чудесно, если женщина как следует промоет ее волосы. Она быстренько прошмыгнула из-за ширмы и залезла в корыто, слегка вскрикнув, когда горячая вода обожгла нежную кожу.

— Неужели так горячо?! — весело посочувствовала Мэгги. — А вот тряпочка и два куска мыла: одно хорошенько отмоет кожу, так что она сделается нежной, как у младенца… А вот второе… Ах, его купил мой муж, когда ездил в Париж! — Женщина поднесла кусок к носу. — Оно пахнет розами! да так сладко! И запах держится долго-долго — как раз то, что, смею предположить, вам сейчас очень пригодится!

— Спасибо, — поблагодарила Ондайн и приняла мыло, любуясь заботливой и по-домашнему милой Мэгги. — Вы очень добры.

— Добра! Ах, вовсе нет, дорогая, — вздохнула она тихо. — Просто я очень тоскую по молодежи, вот и все! Мои девочки теперь замужем, у них свой выводок. Как бы я сама хотела снова иметь детей…

Мэгги продолжала болтать, а Ондайн принялась яростно тереть кожу. Мэгги не преувеличивала: мыло действительно сначала как будто прилипло к телу, и девушке казалось, что с нее сходит верхний слой кожи. Но это было чудесное ощущение.

— А теперь дайте только моим рукам добраться до этого колтуна… Мэгги вылила на голову Ондайн ведро воды и энергично заработала пальцами.

— Слава Богу, мыло чудесное! Без него пришлось бы отрезать такие прекрасные длинные волосы. А ведь это самая настоящая роскошь, мое дорогое дитя! Ну-ка, теперь промоем!

Она пригнула голову Ондайн и снова неистово заскребла пальцами. Наконец Мэгги сделала шаг назад и, скрестив на груди руки, с удовлетворением обозрела плоды своих усилий.

— Ах, так вы, оказывается, прелестное дитя! Такая стройная, просто нет слов! И грудки полненькие, хотя на ребрышки и бедрышки не помешает прибавить фунт или парочку.

От смущения Ондайн вспыхнула, но в словах Мэгги слышалось такое добросердечное простодушие, что на нее невозможно было сердиться. Девушка улыбнулась, откинулась на край корыта и целиком отдалась ощущению чистоты собственного тела, с наслаждением вдыхая легкий аромат роз. Только с одним высказыванием Мэгги ей хотелось поспорить, и она задумчиво возразила:

— Я не ребенок.

Ах, как она мечтала остаться одна! Полуприкрыв глаза, в клубах пара она вдруг отчетливо увидела свое прошлое! Время, когда она верила в доброту людей, когда предательство и смерть, бедность и унижение не существовали даже в ее воображении. Улыбка тронула ее губы.

Ее мать умерла в родах, но она хорошо помнила отца, особенно день своего шестнадцатилетия.

Отец тогда дал ей шпагу с эфесом, расписанным фамильными гербами, самую легкую и удобную. Любуясь оружием, она шутливо вызвала отца на дуэль и встала в позицию посреди двора, приподняв развевающиеся юбки. Он был явно доволен отвагой дочери, хотя, когда они расходились в разные стороны, смеялся и поддразнивал ее. Ах, если бы она научилась тогда фехтовать!

— Эх, дочка! Никто из нас не знает, куда подует ветер. Может быть, наступит день, когда я уже не смогу, словно старый канюк, охранять тебя в этом замке и тебе придется в одиночку отбиваться от бесчисленных кредиторов!

Он шутил, но что-то в его голосе настораживало. Она не придала значения его словам, так как точно знала, что они очень богаты, да ничто и не предвещало близких несчастий.

Ее воспоминания прервал низкий приятный мужской голос, в котором слышалась, однако, язвительная насмешка:

— Ну, Мэгги, как ты справилась с этой непосильной задачей?

Ондайн в ужасе вытаращила глаза, услышав легкое поскрипывание двери, закрывшейся за Уориком Четхэмом. От неожиданности она даже не возмутилась, а просто подтянула колени к груди и обвила их руками. Она молчала, но все в ней клокотало от возмущения. Конечно, для всех окружающих он — ее муж, но для нее не более чем дерзкий незнакомец, бесцеремонно вторгающийся в ее жизненное пространство. Сидя к нему спиной, она наклонила голову, с грехом пополам прикрыв наготу плащом мокрых волос.

— Ах, мой лорд Четхэм! — радостно сказала Мэгги, даже прихлопнув в ладони от удовольствия, которое он явно доставлял ей своим присутствием. Ондайн с горечью подумала, что Мэгги, как и все прочие, считала прославленного лорда Четхэма ее мужем, который оказал беспризорнице великую честь, сделав ее своей женой.

Ондайн зажмурилась.

Да, он спас ее от смерти и тем не менее оставался подозрительным незнакомцем. Если бы они встретились хотя бы годом раньше, она, возможно, даже заинтересовалась бы им. Защищенная преимуществами своего положения, она, наверное, затеяла бы благородную, романтическую игру в духе принятых при дворе Карла.

Но год назад встречи не произошло. Теперь же она была уязвима, целиком в его власти, и именно это обстоятельство наполняло ее душу ужасом. Он с поразительным мастерством играл на чувствительных струнах ее гордости, и больше всего она хотела достойно ему ответить, а потому убежать куда глаза глядят.

Что-то тяжелое упало на пол. Послышался шум шагов, на удивление легких для такого высокого и мощного человека. Она услышала его голос, от которого душа ее затрепетала, а тело обдало жаром:

— Посмотрим, на что это похоже теперь…

Он коснулся ее подбородка, принуждая поднять голову. Ондайн невольно повиновалась. Ее тело горело как в огне, а душа изнывала от унижения.

— Ну как, вы удовлетворены осмотром? — огрызнулась она. Темная бровь слегка приподнялась, усмешка покривила его губы, а глаза, подобные золотому лезвию, продолжали блуждать по ее фигуре. Он нравился ей и раздражал одновременно. Наверное, ей даже и польстил бы его взгляд, но присутствие Мэгги, стоящей рядом, делало всю сцену просто невыносимой.

Уорик не ответил. Он пощекотал ее под подбородком и принялся изучать лицо, как мог бы изучать колесо кареты. Ондайн бросила на него презрительный взгляд и стиснула зубы.

Он снова прошелся рукой по ее подбородку. И хотя ее скрюченное тело было закрыто волосами, она остро переживала свою наготу под холодным испытующим взглядом.

Больше всего ей хотелось встать и ударить его, расцарапать вдоль и поперек высокие бронзовые скулы. Но она оставалась неподвижной, как изваяние, борясь с противоречивыми чувствами, которые вызывали в ней прикосновения длинных сильных пальцев, его горделивая осанка, его близость.

Уорик повернулся, обращаясь к Мэгги:

— Надеюсь, я все предусмотрел, хотя мне редко приходилось покупать женскую одежду. Боюсь, этот мой недостаток уже невозможно исправить.

— Любое новое платье будет лучше, чем эти тряпки, мой господин! — заверила его Мэгги и, немного помолчав, спросила: — Вы будете обедать в зале для гостей или подать еду сюда?

— Пожалуй, в зале, — подумав, сказал Уорик. Он взглянул на Ондайн с непроницаемым выражением лица и поклонился с насмешливой любезностью: — К вашим услугам, моя госпожа.

Более не задерживаясь, он быстро вышел из комнаты.

— Ах! Как же я его ненавижу! — неосторожно выкрикнула Ондайн, думая только о том, что минуту назад ее оценили, как скотину на рынке, и признали не то чтобы совсем негодно!!, но подходящей.

— Что? — издала Мэгги удивленный возглас, и Ондайн пожалела о своей несдержанности. Господи, ну конечно, все это неправда! Как она может ненавидеть человека, который спас ее от неминуемой смерти? Просто она…

Девушка взглянула на Мэгги, униженно вобрала голову в плечи и закрыла лицо руками.

— Простите меня, я вовсе не это хотела сказать… — почти прошептала она.

Мэгги была счастлива выплеснуть нерастраченный материнский инстинкт на Ондайн и хлопотала без устали. Она принесла огромное белое полотенце и укутала девушку, тихонько что-то напевая.

— Все так и должно быть, моя дорогая! Молоденькие девушки частенько боятся мужчин перед… первой брачной ночью! Но тебе, золотце, бояться нечего. Граф, правда, иногда кажется бессердечным и твердым как кремень, — Мэгги улыбнулась, — но на самом деле он прекрасный человек, дорогая, думаю, самый лучший из мужчин.

Ондайн закрыла глаза и ощутила слабость в коленях. Пухлые руки Мэгги подхватили ее, окружили мягким кольцом и повлекли — к кровати.

— Вы… хорошо его знаете? — робко спросила Ондайн.

— Насколько это возможно. Он частенько здесь проезжает. Его величество просто обожает лорда Четхэма и посылает за ним, чуть только случается какая-нибудь заварушка. Поговаривают, что при дворе с нетерпением ожидали его женитьбы… Больно уж он приударял за женщинами… — Мэгги осеклась, почувствовав, что наболтала лишнего. — Да что там, все мужчины волокиты… — пробормотала она и, сердито фыркнув, добавила: — И хотя я всем сердцем люблю и почитаю нашего доброго короля Карла, но женщин он тоже порядочно распустил! Сплошные любовные приключения! Но забудьте об этом, моя дорогая! Уверяю, что граф Четхэм окружит вас почетом и будет носить на руках! Иначе зачем бы он Женился на вас, когда самые богатые и знатные леди королевства были к его услугам?

«Носить на руках!» — повторила про себя Ондайн, чувствуя дрожь в пальцах и трепеща всем телом. Неужели Мэгги не видит, что граф не испытывает к ней ни малейшего интереса? Неужели этот человек настолько ослепил ее?

Она выдавила покорную улыбку и поднялась, обернувшись полотенцем.

— Мэгги, а вам, случайно, не доводилось слышать ничего странного про моего господина?

— Странного?

Ондайн покраснела до корней волос.

— Ну, скажем… о каких-нибудь его не совсем обычных привычках?

Озадаченная вопросом, Мэгги некоторое время стояла как вкопанная. Наконец ее взлетевшие от удивления черные брови вернулись на прежнее место, и она с облегчением рассмеялась:

— Нет, голубка, ничего странного я не слышала. Известно, что граф довольно суров… Слава его оружия гремит повсюду. Он побывал во многих сражениях. Кроме того, он человек, имеющий собственное мнение. А что до отношений с прекрасным полом… Нет, никаких странностей за ним не замечали. — Она погрузилась на мгновение в какие-то свои мысли, а затем пожала плечами. — Он очень скрытный. Возможно, поэтому ни одна женщина и не может перед ним устоять. Но что бы ни говорили, доверься мне. Я многих повидала на своем веку: господа приходят и уходят; лорды и леди, короли и королевы — всем приходится путешествовать. И скажу, что редко встречала человека любезнее лорда Четхэма. Я никогда не видела, чтобы он срывал гнев на слугах или был жесток с животными. Он суров, но справедлив. Как посмотришь, с какой охотой и даже радостью работают на него слуги, сразу ясно, что их хозяин хоть и слывет строгим, но обходится со своими людьми хорошо! — Мэгги живо встала с постели: — А теперь давай посмотрим, что он для тебя купил?

Она принялась распаковывать огромный тюк, глухой удар которого, по всей видимости, и слышала Ондайн, когда в ее комнату вошел лорд Четхэм.

— Ах! Какая красота! — восхитилась Мэгги.

Ондайн натянуто улыбалась, наблюдая, как Мэгги достает шелковый шарф, затем нижнюю юбку из тонкого голубого льна.

Мэгги, продолжая восхищенно охать, вытащила лиф и верхнюю юбку из богатого венецианского бархата, за ней последовал узкий верхний жакет, обшитый галунами.

— Здесь даже пара прекрасных башмачков, — пробормотала Мэгги. — Трудно поверить, чтобы у мужчины достало вкуса подыскать такой модный наряд!

— Наверное, он часто делает покупки для своих любовниц, — горько заметила Ондайн, удивившись, что ее это так задевает. Разве у нее уже не было многочисленных тому доказательств? Лорд Четхэм никак не походил на человека, принявшего целибат. Но что-то внушало ей надежду, что-то скрывалось за его физической силой, за властным выражением глаз, за мужественностью черт. Она вспоминала особенность его движений, неожиданный юмор, чувственный изгиб губ, на которых играла улыбка в то время, как глаза вспыхивали золотым огнем.

— Поймите, дорогая, — сказала Мэгги озабоченно. — Мне бы не хотелось заставлять графа слишком долго дожидаться обеда. Он наверняка голоден.

Конечно, голоден! Ондайн снова захотелось закричать, но она лишь скромно потупила глаза. Она ведь и сама умирает от голода, так что нет смысла испытывать его терпение, если он собирается предложить ей поесть!

Ондайн заторопилась, роняя полотенце и на ходу бормоча благодарности, пока Мэгги помогала ей одеваться. Одежда, подобранная с превосходным вкусом, удивительно точно подошла по размеру. В эту минуту девушке было безразлично, чем придется отблагодарить лорда Четхэма, — она блаженствовала от безграничного счастья жить! Пусть даже это счастье досталось ей по непонятной прихоти графа.

— Ах голубка! Какая же ты красавица… Сказочная красавица! — заахала Мэгги, и ее яркие голубые глаза засветились от удовольствия. — Теперь я понимаю, почему лорд Четхэм забыл обо всем на свете! Нам осталось лишь причесаться. Я не стану закалывать твои волосы — ведь ты сегодня невеста, — только расчешу их получше. Ну вот, наконец я могу похвастаться своей работой!

Ондайн улыбалась, глядя на излучавшую доброжелательность Мэгги, и покусывала нижнюю губу. Нет, сегодня она не станет невестой. Когда-нибудь после она отблагодарит лорда Уорика Четхэма за великодушие, с которым он подарил ей жизнь. Конечно, он своими насмешками, как острым лезвием, ранил ее гордость и самолюбие, но она знала, что по гроб жизни обязана ему. Да, когда-нибудь…

Но не сегодня. Вечером она убежит в лес, где однажды в трудную минуту уже нашла пристанище. Она еще раз попытается испытать судьбу и сразиться с предателем, который стал причиной ее головокружительного падения. И кажется, ничто не сможет ей помешать. Кому придет в голову, что нищая бродяжка вздумает сбежать от благородного красавца, богатого, с блестящим положением при дворе?

Да, она сбежит, но только не перед обедом: Даже если бы все демоны ада собрались в зале таверны, и тогда она заторопилась бы вниз, чтобы утолить голод.

— Ах… золотко, моя дорогая! — Мэгги больше не обращалась к ней «моя госпожа», поскольку между женщинами установилась такая близость, что подобные слова показались бы смешными. Мэгги относилась к Ондайн как к дочери, как к маленькой девочке, нуждавшейся в заботах и ободрении.

Если бы она была и в самом деле простой голодной бродяжкой, которую Джек подобрал на улицах Лондона, то, ни минуты не сомневаясь, осталась бы у Мэгги, подумала Ондайн. Она бы работала не покладая рук, и добрая женщина никогда бы не усомнилась в ценности своего приобретения.

Но Ондайн не обыкновенная бродяжка; она преступница, чудом избежавшая тайбернского дерева, и у нее только одна цель — побег.

— Как жаль, что у меня нет для тебя зеркала! Но ты наверняка увидишь отражение своей красоты в глазах мужа, когда их взгляд коснется тебя. Иди… Теперь ты готова к встрече!

Однако Ондайн вовсе не чувствовала готовности. Ее пальцы дрожали, и она сжала их в кулаки, в отчаянии пытаясь отыскать причину своего страха. Ей не хотелось вновь встречать этот взгляд, от которого странный жар охватывал все ее тело.

— Сегодня жаркое выдалось на славу! — весело сообщила Мэгги. — Да еще молодая картошка с морковной подливкой…

От слов Мэгги у Ондайн слюнки потекли.

Хозяйка таверны толкнула дверь и заторопилась вниз, ведя девушку по длинному коридору. Они миновали общую комнату, где на полу валялось не меньше двух дюжин соломенных тюфяков, потом апартаменты для тех, кто побогаче.

Снова лестница. Стоя на верхней площадке, Ондайн услышала доносившиеся снизу голоса, в основном мужские. Мужчины смеялись, попивали эль и отдыхали после тяжелого трудового дня или длинного путешествия В тряской карете. Время от времени среди них раздавались более мягкий смех и женский голос.

— Тебе все равно придется спуститься, дорогая, если ты хочешь поесть! — подбодрила ее Мэгги.

Будто очнувшись ото сна, Ондайн кивнула и пошла вниз по лестнице, но замедлила шаг, увидев Уорика, который нетерпеливой походкой прохаживался туда и обратно по комнате. Он остановился спиной к ней, затем медленно обернулся, как будто шестым ЧУВСТВОМ почуял ее присутствие.

Она замерла, а ее сердце бешено застучало. Даже издали он казался очень высоким. На нем была темно-фиолетовая шляпа, которая делала его еще выше, а низко спускавшиеся на лоб поля придавали ему сходство с пиратом. Ондайн заметила, как обманчивы его стройность и тонкость: на редкость широкие плечи, мощная спина, сужавшаяся книзу, ноги с напружиненными мускулами под толстой материей штанов, модно стянутых под коленями. Он распахнул сюртук, и белая рубашка казалась ослепительной по контрасту с темной бронзой его лица.

Граф повелительно махнул рукой в ее сторону, и Ондайн сошла вниз. Он сжал ее руку, и оробевшая девушка не в силах была отвести от него глаз.

Граф долго и внимательно смотрел на нее. Хитрая улыбка появилась в уголке его губ, а в глазах — легкая насмешливость. Его взгляд, проникновенный и горячий, как солнечный луч, неторопливо и бесстыдно скользил от ее лица к груди, слегка прикрытой бутонами роз над открытым вырезом лифа, по губам, по выступающим соскам.

И снова под взглядом этих золотых иссушающих глаз ей почудилось, что ее кровь закипает и рвется наружу, а тело слабеет.

— Ну что ж, ты годишься, — прошептал он. Его дыхание коснулось ее шеи и уха, и ее бросило в дрожь.

Она нервно сглотнула и, взяв себя в руки, холодно спросила:

— Гожусь для чего, мой господин? Уорик рассмеялся:

— Чтобы быть моей женой. Для чего же еще?

Глава 3

Их стол стоял около самой стены. Он сел напротив. Теперь даже его присутствие вызывало у нее сердцебиение. Сбежать из-за стола не удастся. Стоит ей подняться, и он просто перекроет дорогу.

Увидев еду, Ондайн почувствовала страшный голод. Нет, сейчас она никуда не побежит. Она потянулась за хлебом и в изумлении подняла глаза, когда Уорик остановил ее руку.

— Никто у тебя ничего не отнимет, — пообещал он мягким голосом. — Не ешь слишком быстро, иначе заболеешь.

Уорик наполнил элем бокалы, надломил хлеб и протянул ей кусок. Ондайн смотрела на него в упор. Граф улыбнулся и откинулся на спинку стула, небрежно закинув одну ногу на скамью и поигрывая рукой, переброшенной через колено.

— Я же не запрещаю тебе есть, — сказал он, по-видимому, развлекаясь.

Девушка настороженно следила за ним глазами, вцепившись зубами в хлеб. Похоже, он догадывался, какое возбуждающее действие оказывал на нее, и ему это явно нравилось. Его почти дружелюбная улыбка открывала белые зубы, поблескивавшие в пламени свечей. На какое-то мгновение он показался демоном-искусителем, знающим наверняка, как обольстить женщину, и ее в том числе, и получающим величайшее наслаждение от своего знания.

— А где же Джек? — спросила Ондайн, откусывая хлеб.

— Он мой слуга, а не собственность. Его свободное время — это его время.

Ондайн хотела проявить деликатность и лишь пригубить эль, но, истомленная жаждой, в несколько глотков наполовину осушила бокал. Слегка удивившись, лорд Четхэм наполнил его снова.

Расслабляющая теплота эля разлилась в ней, но она вздохнула и решила платить презрением за презрение.

— Значит, вы считаете, что слуга не принадлежит вам, сэр?

— Человек не может быть собственностью. Только глупцы думают иначе.

— В таком случае и жена не является собственностью мужа?!

— Это совсем другое дело!

— Неужели?

— Смею надеяться, — неторопливо отозвался он, поигрывая оборкой рубашки. Свечи разгорелись, и в комнате сделалось довольно жарко. — Да позволено будет мне так считать. Жена, как вы и сами знаете, дает обет верности.

— Но ведь и слуги хороши только тогда, когда верны.

— Разумеется, но слуга, сделавший свою работу, более ничем не связан.

— А жена?

— Жена никогда не бывает свободна от… обязанностей, не правда ли?

— Смотря какие это обязанности, — холодно парировала Ондайн.

— Я бы сказал, необременительные. То, что одни выполняют из чувства долга, настолько воодушевляет других, что они называют это наслаждением.

«Куда он клонит?» — подумала она и пожалела, что поторопилась с элем. По спине у нее забегали мурашки. Ведь это она его жена, но он говорит так, будто подразумевает кого-то другого. Дрожащими пальцами девушка взяла еще кусок хлеба, пытаясь выглядеть равнодушной, но хлеб потерял вкус и застревал в горле.

— То, что принадлежит одному, может принадлежать любому другому, вы согласны? — простодушно спросила она. Какой тайный смысл заключался в их словесной игре? Все равно ей не хватит времени, чтобы до него докопаться!

Лорд Четхэм вдруг утомленно вздохнул, выпрямился и допил эль.

— Наверное, нужно рассказать тебе кое-что о поместье. Впереди целая ночь пути, и если мы поторопимся, то доберемся до Северной Ламбрии к рассвету следующего дня.

Подошел мальчик с подносами, доверху наполненными мясом и молодой картошкой. Уорик отпустил его, решив сам проследить за тем, чтобы оловянная тарелка Ондайн не пустовала, но при этом соблюсти осторожность. Он засмеялся, глядя на выражение ее лица, и напомнил:

. — Я не стану морить тебя голодом, девочка. Просто ты слишком долго не наедалась досыта, и мне не хочется возиться с возможными последствиями!

С какими еще последствиями?!

Сам-то он, кажется, и вовсе не собирался есть, а снова откинулся на спинку стула и, сложив руки на груди, продолжал:

— Управляет хозяйством Матильда — с этим сложностей не возникнет. Если что — спрашивай меня. Со слугами познакомишься, а Джека ты уже знаешь. За аренду земли и конюшню отвечает Клинтон. Кроме того, в поместье живет мой брат Юстин. Время от времени вы будете встречаться. .

Какой чудесный ростбиф! Настоящий праздник! Ондайн так Увлеклась обедом, что не слишком обращала внимание на его слова.

— Да в конце концов они и не имели для нее никакого значения.

Занятая едой, она совсем не слушала Уорика, пока он, взбешенный полным отсутствием интереса, не выхватил тарелку у нее из-под носа.

Девушка посмотрела ему в глаза. Ее радость померкла перед читавшейся в них издевкой. Она замерла в испуге, ощущая, как кипит в нем яростная злоба. У нее пересохло во рту. Бежать некуда. Он поймает ее, прежде чем она выйдет из-за стола.

— Слушай меня! — зарычал Уорик. — Тебе нужно выучить роль, моя дорогая «висельная» невеста, и я был бы очень благодарен за минимальное усилие с твоей стороны.

Ондайн увидела, как над белым воротничком рубашки на его шее запульсировала вена. Девушка заморгала и энергично закивала головой, а про себя удивилась, каким разным мог быть этот мужчина. Очаровательный соблазнитель, непреклонный повелитель, чувствительный джентльмен, который понимающе пожал ей руку, уводя от тайбернского дерева… Каково истинное лицо, скрывающееся за этими масками?

Уорик раздраженно повторил:

— Юстин — мой брат. Клинтон — управляющий поместьем. Матильда — экономка. Она хорошо знает свое дело, и если ты будешь ее слушаться и следовать ее указаниям, то без труда сумеешь вести себя как настоящая титулованная особа. Все они давно живут с Четхэмами; и Четхэм — их родной дом так же, как и мой. На первый взгляд может показаться, что я управляю землей и поместьем единолично, но на самом деле мы живем в полном согласии. И я не выношу жестокости. Тебе ясно?

Ондайн не терпелось заполучить обратно свою тарелку. Вот бы взглянуть на выражение его лица, если бы он узнал, что она владела имением куда более высокого ранга, чем его поместье где-то в глухом краю. Интересно, за кого он ее принимает?

Ондайн изобразила невинность во взгляде.

— Дорогой лорд Четхэм! Я постараюсь сделать все возможное, чтобы удержаться от применения общераспространенных мер наказания и не пороть ваших слуг. Я правильно поняла ваши пожелания?

Он с недовольным видом отодвинулся от нее.

— Да, правильно, мадам, и еще: научитесь придерживать язык!

Они долго испытывали друг друга взглядами. Ондайн потупилась первой. Она оправила оборки на платье и признала правоту графа хотя бы в одном: ей хватило совсем немного еды, чтобы насытиться. Теперь надо показаться робкой и уступчивой и не вызывать подозрений.

— Искренне прошу простить меня, — сказала она застенчиво.

— Ну что ж, ничто не мешает мне поверить в вашу искренность, — ответил граф непривычно мягким голосом.

Девушка испытующе посмотрела на него и перевела разговор на другую тему:

— Когда я стояла под тайбернским деревом, Джек обмолвился, что, может быть, я выхожу замуж за чудовище. Неужели вы чудовище, милорд Четхэм?

Он скрипнул зубами и глотнул эля.

— Чудовище нарисовано на моем оружии, вот и все.

— Умоляю, расскажите, какое оно?

Он без интереса посмотрел на нее и сухо пояснил:

— Что-то вроде дракона. Мифическое животное. Говорят, однажды один из таких зверей прибрел из лесов, чтобы защитить саксов от норманнов… и роялистов — от своры Кромвеля. Живьем я пока видел только одного — самого себя, остальные — на картинах и в сказках.

Ондайн грустно улыбнулась, оценив очарование его усмешки. Сытая, умытая, в новом платье, с мыслями о предстоящей свободе, теперь она с удовольствием болтала, стараясь вызвать доверие и усыпить бдительность лорда Четхэма.

— Значит, вы становитесь чудовищем, когда беретесь за оружие? Он слегка наклонил голову и приподнял бровь.

— Мы становимся теми, за кого нас принимают, не правда ли?

— Да, вроде того. Значит, все вас принимают за чудовище?

— Как я могу судить за всех?

Она допила бокал и, лениво поигрывая им, принялась внимательно изучать Уорика, будто нашла новый повод для раздумья.

— Ах, мой лорд Четхэм, мне кажется, я знаю, когда вы становитесь чудовищем.

— Неужели? Но тогда вам должно быть известно, что в этих случаях чудовище легко приручить. И кстати, моя дорогая госпожа, меня нарекли при рождении Уориком. Так что по возможности зовите меня по имени.

Вдруг он потянулся через стол, как будто случайно задел ее грудь и поймал пальцами ее локон. Ондайн вспыхнула. У нее перехватило дыхание от негодования и одновременно чувства беспомощности. Он, казалось, не замечал ее состояния.

— Ты и в самом деле очень красива, — задумчиво произнес Уорик, как будто смакуя эту мысль, — для простолюдинки.

Рассердившись, она вырвала из его руки прядь и отодвинулась подальше к стене.

— Значит, простые люди, по-вашему, отвратительны, лорд Четхэм?

Уорик вздохнул, почувствовав усталость от ее беспокойного поведения.

— Да нет, я не хотел тебя обидеть. Просто ты очень хороша собой, гораздо красивее многих общепризнанных красавиц.

В другое время он мог бы не торопясь развлекаться ее присутствием, но сейчас ее общество стало утомлять Уорика.

— Ты поела?

— Да…

— Мы должны показаться на людях идеальной парой. Молва летит быстро, и ты появилась за этим столом уже как моя невеста, дама, которая должна убедить всех, что идеально подходит на роль хозяйки поместья. Пойдем, нет нужды оставаться здесь дольше. Я устал. Да и ты, наверное, предпочтешь удобную и чистую постель этому шуму.

Постель!..

Новый приступ тревоги вызвал у нее головокружение и слабую дрожь в ногах. Кто он — зверь, насильник или благородный человек? У нее не осталось времени разбираться в этом. Пришел час пустить в ход все свое очарование, чтобы снова стать свободной и… мстительной.

— Так ли необходимо соблюдать видимость? — пробормотала она запинаясь.

— Да, особенно это касается вас, миледи.

— Зачем же вы тогда женились на мне, нищей браконьерше? Только, пожалуйста, не говорите, что у вас не было выбора! Наверняка дюжина невест, гораздо лучше меня, ждали вашего предложения!

— Дюжина? Но мужчине позволительно иметь всего только одну, миледи, — наигранно удивился Уорик. — Я просто устал от того, что все хотели меня женить. И чтобы не вешать себе на шею капризную княгиню, я выбрал вас. Невеста-висельница, мадам, больше отвечает моим вкусам. Да и вы остались живы! Теперь я спокоен и намерен вести тот образ жизни, который мне по душе. Такой ответ вас удовлетворяет? — холодно спросил он.

— Вполне, если он искренен.

Ондайн взмахнула ресницами и опустила глаза, почувствовав укор совести. Ведь этот мужчина спас ей жизнь, вернул человеческий облик, досыта накормил! И когда-нибудь она отблагодарит его за доброту!

— Моя госпожа, мы можем идти?

Ее губы дрожали, когда она подняла на него взгляд.

— Дорогой лорд Четхэм, я прошу вас предоставить меня самой себе на несколько минут.

— Что такое? — Он скрестил на груди руки и посмотрел на нее с нетерпением.

Ее щеки покраснели как маков цвет, и она с усилием повторила просьбу:

— Нельзя ли немножко повременить? Я… мне нужно прийти в себя…

— В этом нет надобности, особенно если учесть… — резко перебил Уорик, но она не позволила ему закончить фразу. Перегнувшись через стол, она нежно дотронулась пальчиками до его руки с выражением полнейшей покорности и невинности, на какую только была способна.

— Умоляю вас!

Он стряхнул ее руку чуть ли не с отвращением.

— Поступайте как знаете. Мне все равно.

Ондайн любезно улыбнулась, грациозно поклонилась и выждала, пока успокоится дрожь в коленях; затем поспешно встала со скамьи и, чуть дыша, прошла мимо него, направившись через зал к лестнице. В зале по-прежнему раздавались голоса и смех. Все звуки слились для Ондайн в единый гул. Она взбежала по лестнице, думая только о том, следит ли Уорик за ее передвижениями.

Он сидел за столом нахмурившись и смотрел ей вслед. Эта девушка поражала его, разрушая все его представления об идеальной женщине: она была ошеломляюще красива. Ни у кого не возникнет сомнений в причине его выбора; никому не придет в голову интересоваться ее прошлым.

Все еще хмурясь, он подлил себе в стакан эля. Но характер! Огонь! Он-то ожидал униженности и признательности, надеялся, что она будет ловить каждое его слово и примет образ жизни, который он ей предложил, не просто с охотой, но с величайшей благодарностью.

Уорик откинулся назад, сделал большой глоток и слегка ухмыльнулся. Она явно ждала, что он потребует исполнения супружеских обязанностей; и он не мог побороть искушения посмеяться над ней.

Его улыбка потускнела. Было бы милосерднее открыто сказать, что он и пальцем к ней не притронется. Никогда! Во-первых, ему не хотелось пользоваться преимуществами своего положения, а во-вторых, он считал ее свободной от каких бы то ни было обязательств и уважал ее право жить так, как она привыкла.

Уорик сжал стакан и поставил его на стол с такой силой, что чуть не разбил. Нет, он ничего этого ей не скажет пока. Он беспокойно обвел глазами комнату.

Й кроме того…

Воспоминание о ее пленительных глазах, голубых и глубоких, будоражило его. А ее запах, напоминавший сладкое благоухание цветущих роз! А бархатное прикосновение ее локона, который он зажал в руке! А прекрасные волосы, темно-каштановые, когда она находилась в тени, и светлые, с блестящими прядями, когда на них падал луч света!

Он слегка улыбнулся. Ему пришлась по сердцу даже ее строптивость, которой она прикрывалась наподобие щита.

Да, она как будто была рождена управлять поместьем. И, видит Бог, она достойна свободы.

Уорик неожиданно напрягся, как будто ему грозила опасность. Его мысли о девушке потекли в другом направлении. Он припомнил, каким вызывающим высокомерием были исполнены черты прекрасного лица, когда он пристально осматривал ее после купания. Какой безудержный темперамент! Какая безмерная гордость! Нет, ее нельзя упрекнуть в неблагодарности за спасенную жизнь. Просто она не желала расплачиваться любой ценой.

Она совсем не боялась его, но казалась настороженной и подозрительной. В зависимости от настроения она могла не мигая уставиться на него или взмахивать ресницами с очаровательной легкостью прирожденной кокетки.

— Черт побери! — вдруг выругался он и в ярости стиснул зубы. Она же сделала из него идиота, разыграла самым откровенным образом.

Красавице удалось сбежать от чудовища.

Продолжая чертыхаться, лорд Четхэм взлетел по лестнице, перескакивая через две ступеньки.

Ондайн степенно вышла из обеденного зала, поднялась наверх и под покровом наступившей темноты пробежала через общие комнаты и дорогие апартаменты, дальше, мимо двери спальни, где совсем недавно принимала ванну и поменяла разорванные тряпки на дорогие одежды.

На лестнице она замедлила шаг и глубоко вздохнула. Она припомнила, что дверь из кухни ведет на задний двор. Теперь ей пригодилась хитрость, которой она научилась, странствуя в лесу: в нужный момент не нестись стрелой, а затаиться и внимательно слушать.

У двери никого не было. Убедившись в этом еще раз, девушка ринулась вниз по черной лестнице. В переполненной таверне шумел народ, все столы были заняты, слуги едва успевали поворачиваться, больше всех хлопотала сама Мэгги. Никто не заметил проскользнувшей мимо Ондайн, а если и заметил, то кому придет в голову, что «висельная» невеста знатного лорда задумала побег?

Дверь не поддавалась. Ондайн прикусила губу, борясь с паникой, волнами накатывавшей на нее. В безумном отчаянии она всем телом навалилась на дверь и едва удержалась от крика, когда та неожиданно распахнулась.

Собираясь с силами, Ондайн привалилась к косяку и перевела дыхание. Девушка всмотрелась в темноту. За грязным двором, за загончиками для скота и птицы, за вспаханным полем темнел лес, холодно шумевший в ночи. Ее сердце сжалось, когда, оценив расстояние, она осознала, что до него гораздо дальше, чем казалось днем. Пешком, в изящных туфельках, подаренных ее странным мужем, ей понадобится целая вечность, чтобы добраться до лесного убежища, которое природа давала всем страждущим.

«Думай! Скорее! — подгоняла она себя. — Не для того ты сбежала от дюжины королевских стражников и шерифов, чтобы один-единственный человек поверг тебя в отчаяние и безумие».

Повинуясь безошибочному инстинкту, Ондайн поняла, что нет иного способа бежать, кроме как украв одну из упряжных лошадей лорда Четхэма. На муки совести у нее не осталось времени. Сначала она отомстит своим обидчикам и предателям ее бедного отца, а потом уже воздаст должное графу Северной Ламбрии за дарованную ей жизнь и расплатится за украденную лошадь.

Решив так, Ондайн побежала к конюшне, молясь, чтобы никого не оказалось поблизости. Ворота были открыты, высоко под потолком слабо мерцал фонарик. Переступив порог, девушка прижалась к деревянной стене и подождала, пока глаза привыкнут к полутьме. В конюшне было чисто; на земле щедро разбросана солома, на крюках развешаны сбруя, удила, уздечки и седла. Лошади били копытами в стойлах за низкими перегородками.

Теперь нужно найти одну из лошадей ее мужа… Любой другой счел бы ее воровкой, но не этот странный человек, женившийся на ней.

Дважды приговоренная к смерти, она не имеет права на ошибку. Конечно, схватить ее им все равно не удастся, но Ондайн жгло позорное клеймо предательницы, леденил ужас при мысли о неотвратимом топоре палача и подавляло воспоминание о шершавой веревке на шее.

Она вдруг вспомнила убийственный взгляд Уорика, когда он за что-то рассердился на нее, и подумала, что скорее согласится предстать перед законом, чем снова встретиться с этим человеком. От этой мысли ее опять бросило в дрожь, и она перешла к решительным действиям: сначала внимательно осмотрела вход и убедилась, что поблизости никого нет, затем осторожно направилась к стойлам в поисках подходящего жеребца. Наконец она остановилась перед одной из лошадей. Кажется, это то, что нужно! Массивное животное с широкой и сильной грудной клеткой, гладкими мускулами и стройными ногами.

— Ну вот! Ты замечательный парень! Все хорошо! — приговаривала Ондайн, приближаясь к коню сбоку, чтобы тот ненароком не лягнул ее, осторожно протянула руку и похлопала по мягкой попоне. Животное зафыркало, недоверчиво скосив большие темные глаза. Ондайн дотронулась до теплой бархатной ноздри и ласково потерла ее. — Ты просто замечательный, ведь так? — осмелела она, не встретив явного отпора. — Сейчас мы с тобой поедем покататься. Не возражаешь?

Ондайн сдернула недоуздок с крюка, торчавшего из стены, и вывела лошадь на середину конюшни. Затем перекинула поводья через голову животного, шепотом выругавшись, подобрала широкие, путающиеся в ногах юбки и подтянулась на стременах. Лошадь не противилась и стояла смирно.

— А теперь, парень, — прошептала она, — нам нужно выехать отсюда как можно тише, а потом лететь быстрее ветра.

Лошадь послушно зацокала к двери, как вдруг впереди промелькнула чья-то тень. В тусклом свете фонаря Ондайн разглядела у выхода фигуру высокого и дюжего мужчины, который стоял, расставив ноги и уперев руки в бока.

— И куда же это, мадам, вы собрались «лететь быстрее ветра»? Сквозь сердечный тон вопроса пробивался леденящий душу гнев, сдерживаемый колоссальным усилием воли. Мужчина шагнул вперед. Пламя высветило его лицо: сжатые скулы, поигрывающие желваки, насмешливое выражение. Его потемневшие глаза, казалось, поглощали отблеск фонаря и светились сами по себе слабым золотым светом. Он улыбался и с любопытством поглядывал на девушку, приближаясь к ней небрежной походкой, словно и в самом деле пришел только затем, чтобы осведомиться о ее дальнейших планах. Он покачивал головой, рыжевато-коричневая дуга брови приподнялась в насмешливом изумлении. Но она видела, как под добротным белым полотном его рубашки перекатываются напряженные мускулы. Сжатые в кулаки руки подрагивали от сдерживаемого желания нанести внезапный удар.

На раздумья времени не оставалось! При виде Уорика у Ондайн оборвалось сердце. Обезумев от охватившей ее паники, она изо всех сил ударила пятками по бокам лошади, мечтая только об одном — умчаться прочь. Она истошно закричала, пытаясь управиться с лошадью, когда Уорик молниеносно выбросил вперед руку и схватил узду. Лошадь с громким ржанием поднялась на дыбы. Ондайн не удержалась в седле и рухнула на солому, молясь, чтобы тяжелые копыта не придавили ее.

Все обошлось. Девушка открыла глаза. Лошадь стояла рядом с хозяином, подрагивая боками, а Уорик шепотом успокаивал ее. Ондайн с трудом поднялась на ноги, нервное возбуждение подталкивало ее бежать.

Он по-прежнему загораживал путь — путь к долгожданной свободе — и, не двигаясь, не произнося ни слова, смотрел на нее так долго, что продлись эта пытка еще минуту, и она закричала и забилась бы в судорогах. Но Уорик заговорил спокойно и доброжелательно:

— Не будете ли вы так любезны вернуть Вика в стойло? — Он похлопал по лоснящейся шее животного, глядя на него с обожанием. — Отличная ездовая лошадь теперь редкость, моя леди. А я сегодня чуть было ее не лишился.

Он бросил на нее быстрый взгляд. Ондайн, уверенная, что не сможет даже пошевельнуться под прицелом сверкающих глаз Уорика, опасливо взяла поводья, стараясь не задеть его случайным движением. С трудом передвигая будто налитые свинцом ноги, она отвела лошадь в стойло и привязала ее трясущимися руками. Затаив дыхание, она почувствовала, как Уорик неслышно прошел мимо нее и встал позади лошади. Туловище животного скрывало его, так что девушка видела только широко расставленные, как будто вросшие в землю ноги.

Ее сознание лихорадочно заработало. Уорик теперь стоял слева, и путь к двери оказался свободным. Снаружи доносился сладостный аромат ночи. Ондайн сделала вид, что возится с веревкой, и вдруг бросилась бежать, вложив всю свою волю к жизни и остаток сил в безумный рывок. Она с таким отчаянием рванулась вперед, будто хотела птицей взмыть в облака. На долю секунды ей в самом деле показалось, что она оторвалась от земли и под ней — воздух, но в следующий момент она упала вниз и, ударившись о землю, потеряла сознание.

Падение было ужасным. Ондайн очнулась на земляном полу конюшни. Голова гудела. Девушка закрыла глаза, борясь с болью и превозмогая головокружение. Итак, побег не. удался!

Почувствовав, что зажата в крепкие, жаркие тиски и придавлена страшной тяжестью, она вскрикнула и попыталась высвободиться. Но ее рот грубо закрыла рука Уорика, а сам он, навалившись всем телом, прижимал ее к полу.

— Вы что, мадам, действительно решили сделать из меня чудовище? — спросил он хриплым разгневанным шепотом и с отвращением отнял руку от ее лица, уверенный, что девушка не посмеет больше кричать и сопротивляться.

И не ошибся. Ошеломленная, Ондайн в ответ только молча поводила глазами, слишком хорошо осознавая свою беспомощность. Она чувствовала под собой твердый холодный пол, горячие бедра, стискивавшие ее, и легкий запах его тела, чистый, как ночной воздух, но с угрожающим мужским оттенком, от которого ее тело безнадежно слабело. «Что он теперь со мной сделает?» — подумала она в отчаянии.

Уорик снова склонился над ней и вдруг выкрикнул:

— Неблагодарная!

Сжав кулак, он занес руку. Девушка инстинктивно закрыла глаза, ожидая удара. Но удара не последовало. Лорд Четхэм изо всех сил ударил рукой о землю слева от ее головы и вскочил на ноги.

— Вставай, — холодно сказал он, но Ондайн не могла пошевелиться. Тогда он, проклиная все на свете, подошел к ней, схватил за плечо и приподнял, пытаясь поставить на ноги.

— Оказывается, я спас не только браконьершу, но и воровку, и один Бог знает кого еще! Пожалуйста, скажите, моя дорогая, — съязвил он, с силой впившись пальцами ей в предплечье, — в чем же я так провинился перед вами, что вы решили променять мое общество на общество голодных и грязных голодранцев?

Ондайн боялась поднять глаза. Упираясь изо всех сил, она смотрела на руку, цепко державшую ее, и гадала, останутся ли целы ее кости да и она сама.

Неожиданно он разжал пальцы, и, потеряв равновесие, Ондайн отлетела назад к стене.

— Господи, что же мне с тобой делать? — пробормотал Уорик. Ей хватило и доли секунды, чтобы прийти в себя. Теперь она стояла, упершись руками в деревянную стену, снова готовая к борьбе.

— Мне ровным счетом наплевать, что вы собираетесь со мной делать! — страстно выкрикнула она. — Я уже испытала слишком многое, и выбор у вас небогатый! — Ондайн захлебнулась от негодования. — Что может сравниться с Ньюгейтом, с побегом, с голодом, с убийством…

Голос ее оборвался, и она зарыдала. Но гордость — единственный источник, поддерживавший ее силы, — взяла свое: девушка подняла голову и встретила полный любопытства взгляд прищуренных глаз. С отчаянием, придававшим ее голосу какое-то запредельное равнодушие, она добавила:

— Вы можете меня избить, высечь, повесить… Мне все равно.

Он шагнул вперед, и Ондайн тут же пожалела о своей опрометчивости, подумав, что он готов привести в исполнение одно или сразу все ее предложения.

Уорик сжал ее локоть, но на этот раз прикосновение его пальцев не напоминало стальной зажим.

— Если вы находите голод столь привлекательным, моя госпожа, — произнес он с сарказмом, — я приношу извинения за то, что предложил вам пообедать. И коль скоро вам не удалось сбежать, умоляю вас навсегда расстаться с этой мыслью. А теперь я устал, и давайте на этом закончим.

Чувствуя, как бешено колотится ее сердце, Ондайн последовала за ним. Они пересекли двор и подошли к черному ходу. Уорик открыл дверь и наклоном головы предложил девушке войти. Ондайн повиновалась, но замерла от ужаса, когда он обнял ее за талию, подталкивая вверх по лестнице. Не оборачиваясь, она попыталась возразить:

— Но, мой господин…

— Идите, моя госпожа.

Превозмогая слабость, она закрыла глаза и вспомнила, как стояла перед виселицей и страстно желала выйти замуж за первого встречного, прекрасно осознавая, что мужчины, как правило, спят в одной постели со своими женами. Ее мужем мог оказаться старик, урод, толстяк — кто угодно, но в тот момент она рассчитывала на побег.

Теперь она спасена. Ее муж не стар, не безобразен, не толст, а восхитительный запах его тела напоминает свежий ночной ветер… И сбежать ей не удалось.

Она представила его обнаженным и закусила губу, обещая себе не кричать, как бы неистова ни была его страсть и какую бы боль он ей ни причинил. Но сможет ли она, не сопротивляясь, выдержать все это? Не захочет ли выцарапать ему глаза? А если он окажется холодным и грубым, беспощадным и отталкивающим? Будет ли он целовать ее? Не оставит ли на теле синяков?

— Идите вперед, моя госпожа!

На подкашивающихся ногах она поднималась по лестнице. Дойдя до порога своей комнаты, Ондайн остановилась — силы оставили ее.

Уорик втолкнул девушку внутрь и крепко запер за собой дверь на задвижку. Ондайн в волнении бросилась к окну, с ужасом наблюдая за передвижениями Четхэма, готовая в любой момент закричать.

Тем временем Уорик присел на кровать и сбросил ботинки, не обращая на нее ни малейшего внимания. Затем он поднялся, снял белую рубашку и бросил на край постели. Сердце Ондайн подпрыгнуло и провалилось куда-то в бездну, когда она увидела его обнаженный торс. Впечатление изящности, которое Уорик производил в своей щегольской одежде, оказалось совершенно обманчивым. На самом деле он обладал фигурой воина, человека, привыкшего носить тяжелое вооружение. Великолепные мощные мускулы перекатывались под кожей. Тонкой была лишь талия.

Ондайн неотрывно смотрела на гладкую и сильную спину, освещенную лунным светом. Он неожиданно обернулся и, должно быть, заметил выражение ее лица, потому что хитро улыбнулся, встал и подошел к ней. Она отпрянула, но отступать было некуда. Он остановился и нащупал ленты на платье, проведя пальцем по ложбинке между грудями.

— Ты, наверное, совсем измучилась, — произнес он хрипловатым и соблазнительным голосом, затем с улыбкой приподнял края юбки.

Ондайн протестующе вскрикнула и прижала руки к груди, пытаясь защититься. Не обращая внимания на ее протесты, он быстрыми и ловкими движениями снял с нее юбку и лиф. Девушка пыталась увернуться от рук, прикасавшихся к ней. От его прикосновений исходила неистовая, грубая мужская сила, пугающая и волнующая одновременно…

Оставшись в одной нижней рубашке, она смиренно приготовилась покориться неизбежности и молилась лишь о том, чтобы смягчить его холодность, безжалостность и злость.

— Пожалуйста… я…

Она стыдилась своей наготы и казалась самой себе несчастной и беззащитной. Уорик насмешливо посмотрел на нее, отступил назад» и поклонился, криво улыбнувшись:

— Мадам, ваша девственность мне не нужна. Распоряжайтесь ею, как сочтете нужным. Я хочу от вас только одного: вы должны исправно играть роль графини — роль, для которой вы на удивление хорошо подходите. Разумеется, вам придется немного потрудиться. Спокойной ночи.

Он отвернулся, подошел к кровати и устало бросился на нее. Ондайн ничего не понимала. С ее губ сорвался безумный вопрос:

— И это… все? Вы больше ничего от меня не хотите?

— Ничего, мадам. Вы — женщина, которую я хотел бы потревожить в самую последнюю очередь, — ответил он равнодушно.

Она не верила собственным ушам и не двигаясь стояла у окна. Уорик беспокойно заворочался:

— Ради Бога, нельзя ли мне хоть теперь немножко поспать? Ондайн шагнула вперед и, растерявшись, задала совсем уж глупый вопрос:

— Вы хотите, чтобы я… спала в постели?

— В постели, на полу!.. На потолке, если угодно. Только оставьте меня в покое.

«Что он задумал?» — спрашивала себя девушка, не в состоянии объяснить такой поворот событий. Она робко подошла к постели и села на краешек. Уорик лежал к ней спиной. Ондайн настороженно прилегла, готовая вскочить при его малейшем движении.

Он не двигался. Дыхание его стало глубоким и ровным.

Лежа в темноте с открытыми глазами, она не решалась устроиться поудобнее на широкой постели и напряженно прислушивалась к каждому звуку.

Вдруг кровать заскрипела. Ондайн похолодела. Прошла минута, прежде чем она отважилась повернуть голову. Уорик по-прежнему лежал на своей половине, спиной к ней. Она поневоле задумалась над странностями этого необыкновенного человека, редкостной красоты и силы… Он поражал воображение не только манерами, но и загадочными поступками.

Ондайн закрыла глаза. Женившись на ней, он спас ее от смерти… и при этом ничего не желал взамен. Конечно, она сыграет роль его жены, графини, и так хорошо, что наверняка его удивит. Да, она сыграет эту роль и со временем отыщет способ отблагодарить его за покровительство. Она улыбнулась. Он поможет ей, сам того не подозревая…

Глава 4

Уорик проснулся от падавших ему на лицо солнечных лучей и пожалел, что вечером позабыл закрыть ставни. Он, зевнув, загородил ладонью глаза и попытался припомнить, кто эта женщина, лежавшая рядом.

Он повернулся на бок, к ней лицом. Ондайн свернулась клубочком на самом дальнем краю. Уорик свесил ноги с постели, пробежал пальцами по волосам, встал и осторожно обошел кровать. Она спала.

Уорик хотел отойти, но понял, что не может оторвать от нее глаз. Солнечные лучи танцевали огненный танец на волосах, благоухавших, как розовый куст, бросали замысловатые пятна на белоснежное постельное белье, играли на ее лице глубокими и богатыми цветами, подчеркивая его несравненную красоту. Она дышала ровно и почти неслышно, слегка приоткрыв губы. Он залюбовался их изысканным рисунком, полной нижней губой, выдававшей глубокую скрытую чувственность. Высокие и прекрасные скулы покрывал нежный розовый румянец; изящная линия бровей будила воображение. Он покачал головой и что-то пробормотал. Конечно, он не случайно обратил на нее внимание, когда ее везли в повозке, но тогда он не заметил эту совершенную красоту. Пожалуй, она была немного высоковата, но прекрасно сложена, с длинным и гибким телом. Твердые и высокие груди торчали под облегающей рубашкой, полные и круглые, они возбуждали страсть, а бордовые соски в темно-коричневом обрамлении как будто молили о мужской ласке…

Уорик нахмурился. Он вовсе не собирался влюбляться в ершистую маленькую воровку.

Он посмотрел в окно, решил, что еще довольно рано, и в одних чулках вышел за дверь. Потоптавшись на лестничной площадке, граф крикнул вниз Мэгги, чтобы принесли горячую воду для мытья и завтрак.

Через несколько минут в комнату вошел слуга с корытом и водой, а веселая Мэгги принесла поднос с едой. Ондайн спала. Уорик пожалел будить ее, хотя твердо решил больше не думать о ней, не восхищаться ею и тем более не желать ее.

Он снял чулки и панталоны и забрался в корыто, морщась от пара. Откинувшись назад, он закрыл глаза и принялся размышлять над тем, поможет ли его брак вывести на свет Божий убийцу Женевьевы.

Его раздумья прервал стон, донесшийся с кровати. Конечно, это Ондайн. Ее сон больше не казался мирным. Она крутилась волчком, путаясь в простынях, и как будто с кем-то боролась. До него донеслось ее сбивчивое бормотание:

— Господи, ты убил его! Ох Боже правый! Нет! Нет! Я никогда не прощу тебя! Предатель! Чудовище! Лучше мне умереть!

Озабоченный и смущенный, Уорик вылез из воды, подхватил с пола полотенце и, обмотав им бедра, заторопился к девушке. Он присел на постель и слегка потряс ее за плечо. От его прикосновения она впала в ярость.

— Нет! Нет! Убийца! Твои руки в крови! Нет! Я отомщу тебе…

— Девочка! — Он потряс ее настойчивее и не успел увернуться, когда она, взмахнув рукой, угодила ему в челюсть.

От удивления он выпустил ее, потирая пострадавшую щеку, затем обнял обеими руками и прижал к груди.

— Девочка! Ради Бога, скажи, с кем ты дерешься? Это я, твой… муж! Голова Ондайн запрокинулась, и она открыла глаза, огромные, лучезарно-голубые, как море в летний солнечный день.

— Ах! — вздохнула девушка. Он улыбнулся и мягко сказал:

— Тебе что-то приснилось.

— Да? Извините… — Она замолчала, заметив необычные обстоятельства своего пробуждения. Он — со стекающими по телу струйками воды и облаченный в одно только полотенце и она — в его объятиях, мокрая, с полуобнаженной грудью. Тревога промелькнула в ее глазах, прежде чем она успела ее скрыть, а Уорик невольно расхохотался:

— Прошу прощения, если мой вид выводит вас из равновесия. Хотя, моя госпожа, именно вы вытащили меня из воды.

Ондайн окинула взглядом стоявшее в отдалении корыто, лежавшие рядом панталоны и опустила ресницы. Уорик, проследив за взглядом девушки, как будто прочитал ее мысли. Слепое и безжалостное пламя опалило его; все в нем заныло от желания дотронуться до ее округлых, налитых грудей, провести большим пальцем по припухшим соскам, познать это юное и прекрасное тело…

Уорик резко поднялся и повернулся к ней спиной, проклиная свою наготу и полотенце, едва прикрывавшее вопиющий ответ его тела на чувственную красоту девушки.

— Спи дальше, если хочешь! — грубо огрызнулся он и, не заботясь более о производимом впечатлении, сбросил полотенце и вновь залез в корыто. Его раздражало ее молчание. В довершение всех бед у него из рук выскользнуло мыло. — Там, на подносе, еда, — бросил он через плечо, неуклюже развернувшись.

— Спасибо, — пробормотала девушка.

— Не стоит благодарности, — отозвался Уорик. — С моей стороны, леди, это не любезность, а своего рода забота о собственном спокойствии — на сытый желудок тяжелее бежать.

Он слышал, как она поднялась с постели, поспешно набросила одежду, но направилась не к подносу с едой, а к окну. Опершись локтями о подоконник, Ондайн выглянула наружу.

— Вам больше нет нужды за меня беспокоиться, — сказала она.

— Ох… Это почему же?

— Я… м-м-м… по достоинству оценила свое положение. Вы совершенно правы. Если вам нужна молодая женщина… годная, как вы удачно выразились, на роль вашей жены, я с удовольствием ее сыграю. Что может быть лучше для меня?

— Гм, — промычал он, любуясь ее грациозной осанкой, тонкими руками, упершимися в подоконник, и изящным профилем, и неожиданно спросил: — Интересно, за кого вы меня приняли?

— Что? — Озадаченная, она повернулась к нему, но тут же, вспыхнув, закрыла лицо руками. — Что… вы имеете в виду?

— Когда спали, в вашем сне. Вы с кем-то дрались. И дрались отчаянно. С кем?

— Я… — Ее голос сделался невероятно вкрадчивым. — Я что-нибудь говорила?

— Госпожа, я первый задал вопрос.

Ондайн пожала плечами, как будто хотела исчерпать вопрос этим движением.

— Наверное, с палачом. Или ньюгейтским стражником.

— И обвиняли их в предательстве и убийстве? Она подняла голову и сверкнула глазами.

— А почему бы и нет? Посидите немного в Ньюгейте, дорогой сэр, вместе с вашим драгоценным королем, и тогда вы, может быть, лучше меня поймете!

Его терпению, кажется, пришел конец.

— Изволите шутить, моя леди! Учтите, вы ищете неприятностей на свою голову! Если вы еще хоть раз позволите себе насмехаться над королем, я за себя не ручаюсь. Вы, мадам, не знаете короля.

Она поспешила скрыть неожиданно выступившие на глазах слезы. Это она-то не знает короля?!

Искреннее участие, которое Карл проявлял к своим подданным, остроумие и галантное обращение с женщинами придавали ему невыразимое обаяние. Но Ондайн знала, что тяжелые годы, проведенные им в изгнании, кровопролитная многолетняя борьба за корону наложили на монарха неизгладимый отпечаток. Король доверял только себе; никто не догадывался, какие планы зреют в его голове. Он ненавидел жестокость, хотя не было на свете воина храбрее его. Он не выносил дуэлей и питал отвращение к казням, хотя и посылал изменников на эшафот, потому что как король был вынужден подписывать смертные приговоры, когда это требовалось. И в глазах Карла — как и всех тех, кто пришел насладиться казнью в тот незабываемый для нее страшный день, — она была преступницей.

— Я не имею ничего против моего короля, — сказала она громко, убедившись, что терпение мужа лучше не испытывать.

В комнате воцарилась напряженная тишина.

— Принесите мне мыло, если не сочтете мою просьбу оскорбительной, — наконец процедил Уорик сквозь зубы. — Я уронил его из-за вашего крика. Оно где-то около ваших ног.

Ондайн посмотрела на мыло и смутилась оттого, что ей придется приблизиться к Уорику, особенно принимая во внимание его настроение и отсутствие одежды.

— Ничего не видно, леди. Ваша исключительная щепетильность не пострадает.

Ондайн стерпела насмешку, потому что решила никогда больше не позволять ему вывести себя из равновесия. Она подобрала мыло, подошла к корыту и, сладко улыбаясь, уронила его в воду.

— Ошибаетесь, сэр. Я не так щепетильна, как кажется на первый взгляд. Если вы помните, я побывала в Ньюгейте.

Уорик подхватил кусок мыла и с царственным видом наклонил голову, подавляя страстное желание обнять ее и проверить на практике справедливость этого высказывания. Разозлившись, он напомнил себе обещание держаться от нее подальше. Но как же трудно его исполнить, когда она стоит рядом, чертовски уверенная в собственной неприкосновенности только потому, что он ночью дал ей слово! Ах, женщины… В этот момент ему показалось, что нет на свете большего удовольствия, чем выпрыгнуть из корыта и, предоставив ей полный обзор произведенного ею эффекта, забраться с ней в мягкую постель. Но он ограничился тем, что сильно сжал ее запястье и предостерегающе сверкнул глазами.

— Ондайн, разве никто не говорил тебе, что играть с чудовищами опасно?

Она даже не пыталась высвободить руку и не отрываясь смотрела на него. Но вдруг ее ресницы опустились, а на щеках показался румянец, поскольку в поле ее зрения попало несколько больше, чем она ожидала.

— Я… хочу есть, — пробормотала она в смущении. Уорик разжал пальцы.

— Иди ешь.

Ондайн направилась в другой конец комнаты, к подносу. Он закрыл глаза и неожиданно почувствовал грусть. Никогда раньше с ним не случалось ничего подобного. Он был очарован этой девушкой почти против своей воли.

«Значит, война! Война между рассудком и сердцем!» — решил он и с яростью принялся тереть ногу.

— Из-извините меня, лорд Четхэм, — позвала Ондайн.

— Что еще?

— Я только хотела спросить… В вашем доме мы тоже будем жить в одной комнате? — Голос ее звучал слабо и немного дрожал.

Уорик с облегчением выдохнул:

— Нет. У тебя будет своя комната, сразу за моей. — Он немного помолчал. — Комната, которую ты будешь держать все время запертой. Поняла?

Последние слова он произнес резким, подчеркнуто командным тоном, не предполагающим возражений. Команда прозвучала сурово и была повторена, когда не последовало немедленного ответа.

— Ты поняла?

— Да!

— Правил, которые тебе придется соблюдать, немного, но соблюдать неукоснительно. Обещаю никогда не напоминать тебе о Ньюгейте, хотя после дурацкой ночной выходки тебе там самое место.

— Я просто хотела…

— Меня это не касается. Отныне и впредь у тебя нет прошлого. Ты сказала, что твой отец был поэтом. Мы слегка подправим твою родословную. Пусть он будет обедневшим французским дворянином. Впрочем, нет, постой… — Он со вздохом потер подбородок. — Не годится. Тогда ты должна говорить по-французски.

Ондайн немного подумала и сказала:

— Я говорю по-французски.

Она скорее почувствовала, чем увидела удивленный взмах его бровей.

— Моя… мать была француженкой. Обедневшей французской дворянкой. — Девушка поморщилась от того, с какой изумительной легкостью родилась у нее эта ложь. Оставалось только молиться, чтобы не забыть свои собственные выдумки.

— Ну что ж, это гораздо лучше объясняет твою правильную речь, — пробормотал Уорик, вдруг снова раздражаясь непонятно отчего.

Ондайн взглянула на поднос, где минуту назад был завтрак, и обнаружила, что съела все до последней крошки. Краска стыда и страха залила ее лицо. Ей не хотелось показаться откровенно вульгарной, и она сказала виновато:

— Извините, на самом деле я…

— Что там еще?

— Завтрак…

— Завтрак на подносе, ешь! — нетерпеливо отозвался он.

— Но я ничего вам не оставила…

— Госпожа, если я захочу есть, то закажу еще.

— Тогда…

— А теперь я спущусь вниз и посмотрю, что этот мошенник Джек делает в общем зале. Я хочу уехать отсюда. Немедленно.

Последние слова прозвучали почти как рычание. Ондайн, обрадовавшись поводу, быстро вскочила на ноги.

— Я сама позову его! — пообещала она и в ту же секунду скрылась за дверью.

Уорик с облегчением вздохнул, вылез из воды и, проклиная все на свете, принялся натягивать одежду.

Мэгги провожала их, стоя на пороге. В то время как настроение молодоженов оставляло желать много лучшего, Мэгги и Джек казались совершенно довольными и счастливыми.

Перед тем как Уорик подсадил Ондайн в карсту, Мэгги теплой м мягкой рукой обняла девушку за талию:

— Не забудь, деточка, он сделал тебя графиней!

Ондайн попыталась улыбнуться, но ее усилия оказались тщетными. Она хотела крикнуть, что когда-то сама была полноправной герцогиней и в лучшие времена дала бы графу от ворот поворот, но смолчала. По герцогине, соучастнице заговора против короля, плакала тюрьма. Лучше все-таки играть роль графини, пока невиновность герцогини не доказана.

В карете Ондайн ехала одна. Уорик, крепко захлопнув дверцу, сел с Джеком на козлы.

Впереди были долгие часы пути, чтобы поразмышлять над прошлым и будущим. Будущее представлялось безрадостным. Ей не удастся выпутаться, если она не придумает что-нибудь необыкновенное. В каком-то смысле во время отчаянной борьбы за выживание в лесу и даже в дни, проведенные в Ньюгейте, она была более счастливой, чем в своем нынешнем положении. Тогда по крайней мере она утешалась тем, что неодинока в своем несчастье. Теперь же у нее осталась единственная подруга — собственная грусть.

Начало смеркаться. Коляска остановилась. Уорик спустился с козел и сказал, что у них есть немного времени, чтобы размять ноги и подкрепиться холодной дичью, вином и сыром, которые Мэгги дала в дорогу.

Растрепанная и усталая, Ондайн согласно кивнула. Она не возражала, когда Уорик вынес ее из кареты, и поспешила к видневшейся неподалеку роще. Отыскав ручей, девушка умыла лицо прохладной водой и почувствовала себя намного лучше.

На обратном пути Ондайн замешкалась. Уорик и Джек расположились на придорожной траве и, постелив скатерть, опустошали корзину с едой. Джек сидел, скрестив ноги, и, весело поблескивая глазами, вгрызался в огромный кусок мяса; Уорик полулежал, опершись на локоть и вытянув перед собой длинные ноги. На нем была широкополая шляпа, украшенная по роялистской традиции красным броским плюмажем. Вообще он производил вызывающее впечатление, но ее заставил остановиться его смех, добродушный и непринужденный, от которого лицо Уорика делалось еще привлекательнее. Чувственная полнота губ, блеск глаз возбуждали невольный интерес. Он лежал, как праздный шевалье, и ел яблоко.

— Как, вы никогда об этом не слышали? — усмехнулся Джек. — Как же вы пропустили такую историю, а еще считаетесь приближенным к его величеству!

— Я тебе не верю!

— Святая правда! Нелли Гвин, которую поймали вместе с шайкой разбойников, а потом отпустили, так и сказала: «Я никогда не стану подстилкой для католиков! Я — протестантская шлюха!»

— Насколько я знаю Карла, ему бы понравилась эта история. — Уорик откусил яблоко и помахал десертным ножом. — У меня тоже есть кое-что для тебя. Нелли однажды сказала Карлу, что знает, как очистить его королевство. Во-первых, выслать всех французов во Францию, во-вторых, вернуть ее на сцену и, в-третьих, запереть свой стручок!

Джек засмеялся, но потом вдруг вздохнул:

— Что-то скажет его величество о вашей женитьбе? Уорик пожал плечами:

— Я же ни у кого не украл невесту.

— А если он кого-нибудь уже подыскал для вас? Уорик отрицательно покачал головой:

— Карл не стал бы распоряжаться моей судьбой без моего ведома. Я слишком долго сражался за него, так же как делал до меня мой отец. Карл умеет ценить преданность. Думаю, король останется доволен. Он ни разу не препятствовал мне с тех пор, как Женевьева…

— Да, Женевьева! — пробормотал Джек, когда Уорик замолчал. — Вот в чем загвоздка, милорд, именно в этом! Мне очень нравится эта девушка, и я бы не хотел, чтобы ей навредили. Если бы вы только видели, как она шла на виселицу! Прямо как безгрешный ангел! И разрази меня гром, если она не самая писаная красавица, какую только можно себе вообразить. Кроме того, она смелая, сэр, по-настоящему смелая и решительная. Она не… слабая, не из тех, кого легко взять на испуг…

— Да, Джек, она ничего не боится. Я вижу.

— Дай-то Бог. Но, сэр, не считая грозящей ей опасности, думаю, ваш вчерашний свадебный трюк удался на славу! Она отменно хороша собой, сладкая, как…

— Сладкая… Черт побери! — чертыхнулся Уорик. — Не доверяй прелестным личикам, Джек! — добавил он и задумался.

— Да я и не видел их столько, сколько вы, сэр! — парировал Джек. — Возьмите хотя бы леди Анну! Бьюсь об заклад, что у нее ангельское личико, но сердце каменное. Конечно, фигура у нее великолепна, но больше всего на свете она хочет вонзить в вас свои коготки. Я готов отдать все мои сбережения, только бы посмотреть, с каким лицом она примет новость. Уорик снова пожал плечами и отрезал яблоко.

— Я никогда не собирался жениться на Анне, и она об этом знала.

— Нет… это вы знали. Но не…

— Тсс!

Уорик резко поднял голову и прищурил глаза, вглядываясь в заросли. Затем он рывком поднялся и широкими шагами двинулся сквозь кустарник. Он схватил Ондайн прежде, чем она успела убежать, и, еле сдерживая гнев, потащил за собой.

— И долго вы здесь стоите?

— Я только что пришла…

— Ложь. Леди, я однажды уже предупреждал вас, что не потерплю, чтобы за мной шпионили! Ни вы, ни кто-либо другой.

— Да вы и не стоите того, чтобы за вами шпионить! — высокомерно ответила Ондайн, но тут же вспыхнула, увидев Джека. Ей нравился слуга Уорика, и она смутилась, что он оказался свидетелем некрасивой сцены.

Джек вскочил, в замешательстве переминаясь с ноги на ногу. Заметив по глазам хозяина, что вот-вот разразится буря, он прокашлялся и сказал:

— Милорд! Нам не стоит задерживаться, если вы хотите к ночи добраться до перекрестка!

Уорик бросил взгляд на Джека, затем еще раз — на Ондайн. Кажется, он немного остыл и, взяв ее за подбородок, произнес:

— Больше предупреждений не будет. Я не намерен повторять одно и то же лживой воровке!

— И не говорите, милорд! — выкрикнула она, взбешенная грубым прикосновением. — А я не буду говорить вам!

Он с отвращением отвел руку и сделал знак Джеку:

— Ей потребуется твоя помощь, дуралей, если она не раскается в своих словах. И не научится вести себя как следует! Смелая леди, говоришь? Теперь она будет бояться меня!

Он зашагал через кустарник к ручью. Джек посмотрел на Ондайн и пожал плечами.

— На самом деле он вовсе не такой плохой, миледи. Ондайн сухо засмеялась, но не хотела спорить с Джеком. Она села на траву на место Уорика и заглянула в корзину с едой.

— Ты единственный, кто предупредил меня, что он чудовище, Джек. И теперь я не позволю тебе отказаться от своих слов!

— Я имел в виду совсем другое!

— Ничего, Джек. Я здесь потому, что гожусь для его целей. Но теперь я поняла, что и он годится для моих.

Улыбнувшись, она откусила яблоко. Джек неуверенно улыбнулся в ответ.

Они ехали до глубокой ночи. Ондайн уже давно спала и даже не проснулась, когда карета остановилась. Сквозь сон она поняла, что открылась дверь и вокруг разлился яркий свет.

— Приехали, — сказал Уорик.

— Куда? — промямлила она.

— На постоялый двор. Выходи… Впрочем, не беспокойся, я сам донесу тебя, — пробормотал он.

Ондайн окончательно проснулась, когда он обхватил ее и вытащил из кареты.

— Я пойду сама, — сказала она, заглядывая в его глаза, поблескивавшие золотом из-под полей шляпы. Ее мысли путались, пробиваясь сквозь туман сновидений, и у нее не было сил сопротивляться.

Он пожал плечами:

— Здесь, конечно, не как у Мэгги, гораздо хуже. Но кажется, это самый лучший постоялый двор на нашем пути. — С этими словами он внес ее в комнату.

Чистая постель. В комнате пахло свежестью. В мерцающем свете лампы Уорик с Ондайн на руках тщательно обследовал все углы, потом положил ее на кровать и задул огонь.

Комната погрузилась в кромешную тьму. Ондайн слышала, как в темноте он сбрасывает с себя одежду. Под тяжестью его тела прогнулась и заскрипела кровать. Наступила гнетущая тишина.

Нервничая, она развязала ленты накидки и подумала, что всю ночь не сомкнет глаз, но, когда открыла их в следующий раз, за окном уже наступило утро.

Уорика рядом не было, не было видно и его одежды. На огромном подносе ее поджидали свежеиспеченные пироги с мясом и высокая оловянная кружка молока. Не теряя времени, Ондайн оделась и по привычке наедаться впрок в один момент опустошила целый поднос.

Она едва успела умыться, когда раздался отчетливый стук в дверь. Девушка вытерла лицо и бросилась открывать. На пороге стоял Уорик, очаровательный, одетый по-королевски, в черный плащ и темно-фиолетовую шляпу.

— Ты готова?

— Да.

Он взял ее за руку и свел вниз по лестнице. В этот ранний час в таверне было тихо; какой-то пьяный дремал после ночных увеселений, положив голову на край стола.

Они вышли на солнечный свет. Перед дверью стояла карета, но Уорик предпочел пешком прогуляться по магазинам, стоявшим в ряд на улице.

— Куда мы идем?

— За покупками, — сказал он отрывисто.

Щедрость Уорика не вызывала сомнений, но он не разрешил Ондайн самой выбирать себе одежду. Целый день она кипела от ярости, потому что он стоял рядом и осматривал ее самым пристальным образом, пока портной хлопотал вокруг нее, примеряя рубашки, накидки, платья из шелка и бархата. Вскоре экзекуция закончилась. Часть платьев была готова, остальные должны были доставить позже в Северную Ламбрию.

Ночь они провели без приключений и на другой день отправились в дорогу. В конце путешествия Уорик сел в карету.

— Мы подъезжаем к поместью, — пояснил он. — Помни: мы встретились и обвенчались в Лондоне, твой отец — француз. У тебя нет приданого, так что, пожалуйста, постарайся быть любезной со слугами. Все должны поверить, что я женился по великой любви и потому не позаботился о приумножений собственного состояния. И если мои люди познакомятся с твоим язычком, обещаю, ты узнаешь, каким неуравновешенным я могу быть.

— Я уже давно это знаю! — выпалила Ондайн и покраснела. Он наградил ее одним из своих самых холодных предупреждающих взглядов.

— Графиня, я должен дать вам еще одно наставление. Мой сосед — лорд Хардгрейв. Мы всегда враждовали, и я прошу вас соблюдать осторожность при встрече с ним. Пожалуй, лучше совсем избегать этих встреч, если только вы не хотите, чтобы я избегал вас. Я не доверяю этому человеку.

Ондайн повернулась к Уорику; его руки были скрещены на груди, а глаза, напряженные от раздумий, устремлены куда-то вдаль.

— Не думаю, что мне понравится с ним встречаться.

— Никогда, никогда не оставайтесь с ним наедине. Вы поняли? Ондайн тихо вздохнула.

— Да.

Уорик приподнял штору.

— А вот и Четхэм. Мы подъезжаем. Девушка с любопытством посмотрела в окно.

Вдали показался огромный замок. К нему вели две дороги, вдоль которых раскинулись ухоженные сады. Каменное сооружение, украшенное арками и резными окнами, башенками и контрфорсами, казалось, касалось небес. Вокруг замка на склонах холмов и далеко на запад тянулись поля с травой, зеленой, как изумруд; на востоке темнел лес. Горы в пурпурном великолепии возвышались на севере. Поместье, больше похожее на королевский дворец, ошеломляло роскошью.

Заходящее солнце отражалось в окнах, которые то вспыхивали, то погружались во мрак. Ондайн вдруг испытала необъяснимый ужас, подумав, что скрывается за этим мраком.

Пустяки, успокоила она себя. Это — прекрасное поместье, почти дворец. Здесь, на севере, она беззаботно поживет и как следует обдумает план мести.

Муж крепко взял ее за руку. Он улыбался, поблескивая белыми зубами. В его дерзких глазах вспыхивали золотые искорки.

— Графиня, мы дома. И я надеюсь, моя любовь, вы покажете себя очаровательной хозяйкой дома.

Глава 5

Огромные каменные геральдические чудовища, такие же, как на карете Уорика, «сторожили» по обе стороны от мраморной лестницы, ведущей к дверям. Ондайн с удивлением рассматривала их, пока Уорик отдавал Джеку распоряжения относительно багажа. Джек весело поклонился Ондайн, приподняв шляпу, и исчез за коляской.

На верху парадной лестницы бесшумно отворилась двойная дубовая дверь. На пороге стояла женщина, тонкая, высокая и чопорная. На ней было серое скромное платье, глухое и без украшений, такое же чопорное, как она сама. Ондайн затрепетала, осознав, что маскарад начался. И начался с этой суровой, непреклонного вида женщины.

— Мой господин Четхэм! — Женщина шагнула навстречу прибывшим и тепло улыбнулась. Ее милая улыбка несколько оживила общее впечатление строгости, исходившей от ее одежды и всего облика. Ей было около шестидесяти. Серебряная полоска, как будто прочерченная в черных как смоль волосах, притягивала взгляд. Сухие черты некогда прекрасного лица оживляли глаза, становившиеся блестящими и лучисто-зелеными, когда она улыбалась.

— Матильда! — воскликнул Уорик, быстрыми шагами взбегая вместе с Ондайн вверх по лестнице. Она почувствовала крепкое пожатие его руки, напоминавшее о важности момента.

Экономка смотрела на незнакомую девушку выжидательно и с любопытством, затем, словно спохватившись, присела перед Уориком в легком реверансе.

— Я не ожидала вас, милорд. Также меня не предупредили о приезде гостьи…

— Это не гостья, Матильда, а моя жена, леди Ондайн.

Вряд ли Матильда удивилась бы сильнее, если бы увидела, что каменные чудовища вдруг ожили и прогуливаются по парку. Она открыла рот и дрожащими губами чуть слышно переспросила:

— Ваша жена?

— Да, именно, — ответил задумчиво Уорик. — Дорога была довольно утомительной…

— Ах, ну конечно! — Матильда быстро справилась с изумлением и склонилась в глубоком поклоне перед Ондайн. — Графиня, пожалуйста, сюда…

Она отправилась в глубь замка через большой холл, скользя по мраморному полу. Похоже, сюда выходили двери с запада и востока, но Ондайн не успела хорошенько осмотреться, потому что Матильда торопила их по широкой и витой лестнице в верхние покои. Уорик более не держал девушку за руку, и она шла позади. Матильда на ходу через плечо сообщала скороговоркой:

— Там, за лестницей, обеденный зал, моя госпожа, и старая контора. Жилые комнаты вот здесь, как вы сами видите. Семья обедает в западном крыле. Там же располагаются и комнаты Юстина. Комнаты графа — в восточном, а слуги и горничные живут на третьем этаже. Конечно, вы можете все изменить, если захотите…

— Матильда, мне кажется, что поместьем управляет умелая рука, — сказала Ондайн сладким голосом. Легкая и приятная дрожь возбуждения пронизывала ее; все представлялось просто чудесным. После года скитаний, голода и холода судьба преподнесла ей роскошный подарок: теперь она прекрасно одета, в превосходном окружении… В порыве чувств Ондайн решила полностью оправдать ожидания Уорика Четхэма.

Длинный, устланный коврами коридор вел к фамильной портретной галерее. Ондайн приостановилась.

— Как это восхитительно! — Она всплеснула руками, встала на цыпочки и поцеловала Уорика в щеку, приведя его в полное замешательство. — Моя любовь, вы ничего не рассказывали мне о своих великих предках…

Ондайн потупилась, пытаясь скрыть полученное от его замешательства удовольствие, и кокетливо увернулась, как бы желая получше рассмотреть портрет красивого пожилого мужчины в пышном парике, удивительно похожего на Уорика, но гораздо более чопорного.

— Это ваш отец, любимый? А этот портрет в самом деле принадлежит кисти Ван Дейка?

— Да, — ответил Уорик, настороженно вышагивая рядом с ней и пытаясь скрыть удивление ее образованностью. — Я же говорил вам, моя дорогая, — продолжал он, — что мой отец до самого последнего момента был верен Карлу Первому, а затем удалился в изгнание и сражался за его сына. Сам Карл заказал этот портрет.

Ондайн прошлась по галерее.

Со стен на нее смотрели старомодные леди и лорды с разными выражениями лиц: и веселыми, и меланхолическими, но почти все с золотой искоркой в глазах и пленительными чертами лица, как у Уорика. Она остановилась перед самым поздним портретом, отыскивая черты сходства с мужем, но на нем был изображен явно кто-то другой. Уорик воздерживался от модной завивки; он не уделял внимания прическе и просто завязывал волосы в узел на затылке. У мужчины на портрете по плечам рассыпались роскошные золотые кудри, а глаза были темно-зелеными. Он казался таким же красивым, как Уорик, но моложе и… беспечнее. Черты характера еще не запечатлелись отчетливо на его лице.

Уорик обнял Ондайн за плечи.

— Это — Юстин, моя любовь, — напомнил он.

— Ах да, конечно, — весело отозвалась она, озорно прижимаясь к мужу и слегка постукивая пальцами по его груди. — Когда я увижу этого молодого негодника, моего деверя?

— Уверен, что Матильда его поторопит, — ответил Уорик, озабоченный и взволнованный ее лаской и нежностью, хотя прекрасно понимал, что все это только игра.

Матильда покашляла.

— Надеюсь, Юстин где-то поблизости? — спросил Уорик с легким раздражением.

— Да, милорд. В ваше отсутствие он был образцом послушания, если можно так выразиться.

— Сомневаюсь! — Уорик взял Ондайн за руку и направился обратно в обеденный зал. — Если в зале разведут огонь, мы подождем его там. Матильда, поторопите Ирен с обедом, если можно.

Уорик следовал по начищенным до блеска деревянным полам за Матильдой, открывавшей двери, и подталкивал перед собой Ондайн. Она шла, потупив глаза, пока не оказалась в большом зале с массивным камином. Около камина — обитые парчой кресла и пуфики, еще дальше — стол на шесть персон, окруженный стульями с прямыми спинками и ножками в форме когтистых лап. Вся мебель была украшена резным орнаментом в виде чудовищ. На стенах, по обе стороны от сводчатых окон, висели богатые шпалеры. Перед каждым окном стояли деревянная полированная скамья и двойной серебряный канделябр. Огромная комната производила впечатление уюта и роскоши одновременно. Ондайн была немало удивлена богатому убранству замка лорда Четхэма.

Уорик плотно закрыл дверь, а Ондайн плавной походкой направилась к огню, чувствуя на себе взгляд мужа.

— А я не предполагал, — пробормотал он, — что встречу актрису такого ранга.

Девушка с достоинством села в роскошное, обитое парчой кресло.

— Я же говорила, мой господин, что много путешествовала и бывала при дворах.

Уорик подошел к ней, оперся о спинку кресла и пристально заглянул ей в лицо.

— Вы удивляете даже меня, моя дорогая, — усмехнулся он. Ондайн широко открыла глаза, осчастливленная непринужденностью его обращения.

— Неужели я неправильно вас поняла, лорд Четхэм? Я думала, , что должна предстать перед домочадцами любезной, грациозной, хорошо воспитанной леди и, кроме того… обожающей своего мужа.

— В следующий раз, пожалуйста, предупреждайте заранее, когда соберетесь меня «обожать», — с досадой пробормотал Уорик, испытующе глядя на нее, в то время как она делала вид, что сосредоточенно смотрит в окно.

— Что там внизу? — спросила она, высовываясь наружу.

— Конюшни, — ответил он коротко и приблизился к ней, показывая через плечо на дворцовые постройки. — Там подальше, за холмом, — деревня и фермы. По воскресеньям после обедни а деревне устраивают ярмарку. Хотя у нас есть домовая церковь, внизу, в восточном крыле, Четхэмы последнее время пристрастились к народным гуляньям. Но не волнуйтесь, моя дорогая, я уверен, что вы справитесь со своей ролью… в любой обстановке.

Она хотела ответить на издевку, скрытую в его словах, но дверь отворилась, и комнату наполнил приятный негромкий смех:

— Женился! Уорик, да ты просто плут! Даже словом не обмолвился. Где же та несравненная красавица, которая завоевала твое сердце?

Ондайн обернулась и увидела молодого человека, которого чуть раньше рассматривала на портрете, на этот раз во плоти.

Юстин был на пять-шесть лет моложе брата — хотя возраст Уорика с трудом поддавался определению — и так же очарователен. Его глаза горели восхищением; он снял с головы украшенную пером шляпу и отвесил изящный, почти благоговейный низкий поклон.

— Моя госпожа!

— Ондайн, познакомься с моим братом, Юстином Четхэмом, — сказал Уорик сухо, но все-таки довольно тепло ответил на приветствие брата, прежде чем подвести к нему девушку. — Юстин, Ондайн.

— Я так и знал! Имя женщины волшебной красоты должно напоминать о таинственных существах — русалках! — вскричал Юстин.

Ондайн ответила изысканным реверансом, довольная прекрасным настроением Юстина и польщенная необычным комплиментом. По крайней мере хотя бы Юстин отнесся к ней не как к предмету собственности.

— Благодарю вас, Юстин Четхэм. — Она протянула руку для поцелуя. Он не спеша поцеловал ее и, подняв голову, блеснул глазами.

Уорик выдернул руку жены из ладоней брата, обнял ее за плечи и притянул к груди.

— Любезный брат, это моя жена! Найди себе собственную, вместо того чтобы болтаться без дела и проказничать! — сказал он беззлобно, и Ондайн удивилась дружескому тону, поскольку казалось, что поведение Юстина вот-вот переполнит чашу терпения старшего брата.

Юстин рассмеялся:

— Скажи, Уорик, где ты нашел такую красавицу? Я бы там же поохотился.

— На улицах Лондона! — быстро ответила Ондайн, высвобождаясь из объятий мужа, и обогнула стол, чтобы держаться от него на почтительном расстоянии. Даже под страхом смерти она не смогла бы сказать, зачем подстрекает Уорика, но ей казалось, что если она не воспользуется дарованным судьбой случаем, чтобы отомстить за все его насмешки, то демон очарования овладеет ее душой. Ондайн сладко улыбнулась Юстину: — Да, это истинная правда! Мы встречались на улицах то здесь, то там и наконец решили, что лучше пожениться.

— Похищение невесты и тайное венчание? — предположил Юстин, предвкушая пикантные подробности. — Как романтично!

— Гм, — пробормотал Уорик, направляясь к столу. Ондайн быстро перешла на другую сторону.

— Да, действительно невероятно! — воскликнула она, источая тонкий яд иронии. — Так и не пойму, что это на самом деле… взбрело мне в голову той ночью. Но ваш брат — настойчивый поклонник, и мне едва ли удалось бы от него отделаться.

Юстин перевел взгляд с Ондайн на брата и рассмеялся:

— Да простит меня моя дорогая невестка, но я вынужден это сказать. Видите ли, моего брата всю жизнь окружали прекрасные женщины… неизвестно почему; он холодный и равнодушный развратник, по крайней мере был таким раньше… и бегал от всех невест из добропорядочных семей нашего славного, королевства. Даже если они были необыкновенно хороши собой. Следовательно, вы должны быть невероятно богаты?

— Юстин! — рыкнул Уорик.

— Вовсе нет, — защебетала Ондайн.

— Все равно нужно отпраздновать событие! — воскликнул Юстин. Он зашагал через комнату и отодвинул под одним из окон деревянную панель, за которой скрывались хрустальные бокалы и разнообразные бутыли.

— Нет ничего скучнее родного эля! — пробормотал он и вынул красивую бутылку на свой выбор и бокалы. — Пожалуй, попробуем аквитанского! Нежное и ароматное, красное, как кровь или любовная страсть!

— Неужели между любовью и страстью есть что-то общее? — простодушно спросила Ондайн. Пожалуй, слишком простодушно. Юстин целиком завладел ее вниманием, так что она даже не заметила, как сзади подошел Уорик.

Он обнял ее за талию, прижал к горячему и напряженному телу, наклонился и с угрозой прошептал ей на ухо:

— И очень много… Не забывайте об этом, миледи…

— Уорик, перестань! — вмешался Юстин. — Ты мешаешь графине распробовать вино!

Но Уорик не выпускал Ондайн из железных объятий, и она начала раскаиваться в своей дерзости. Она не могла ни убежать, ни побороть смешанного чувства ненависти к Уорику и восхищения им.

Юстин спас положение, держа на вытянутых ладонях бокалы и смешно балансируя ими при этом. Уорик освободил девушку и взял один из предложенных бокалов, бросив в сторону Ондайн пронзительный взгляд, как бы предупреждая, что следит за ее игрой.

Она снова обернулась к Юстину:

— Почему же, сэр, вы — такой обольстительный и впечатлительный — сами до сих пор не пали жертвой одной из этих знатных и достойных невест?

Юстин усмехнулся и поднял бокал за здоровье Уорика.

— Я не граф. И кроме того, несмотря на все мое очарование — а надо признаться, я очень забочусь о своих манерах! — кажется, женщины, увы, падки именно на это самое пресловутое равнодушие. А его… увы, нельзя приобрести! Так-то, сестричка! Даже вы поддались ему! И чудная красавица досталась… чудовищу!

Уорик сдержанно улыбнулся в ответ:

— Это у нас у всех в крови, братец.

— Возможно, — дружелюбно согласился Юстин и внимательно посмотрел на Ондайн. — Мне кажется, наша новая графиня не будет бояться чудовищ… или чего-нибудь еще в этом роде.

Ондайн показалось, что по комнате пробежал холодный ветер, когда братья обменялись взглядами. В них не чувствовалось ненависти или гнева, но угадывалась мысль, которую они оба разделяли и которая была совершенно ей недоступна.

Не успела она это обдумать, как в дверь постучали. Уорик крикнул: «Войдите!» — и появилась Матильда в сопровождении двух девушек и мальчика. Они несли столовые приборы и огромные подносы с источавшими аппетитные запахи яствами.

— Обед, милорд, как вы просили, — просто сказала Матильда. Послушные плавным движениям ее руки, слуги бесшумно задвигались, расстилая льняную скатерть, расставляя фарфоровые тарелки и раскладывая серебряные приборы.

Уорик наклонился к Ондайн.

— Моя госпожа! — Он отодвинул стул и помог ей сесть. Когда плоские блюда с угрем и копченым лососем, вареной молодой картошкой и садовой зеленью опустели, Уорик представил девушек, Нэн и Лотти, дочерей повара, и мальчика Джозефа, который иногда помогал на конюшне. Все трое умильно улыбались и изо всех сил старались услужить.

Ондайн вспомнила предупреждение Уорика о мягком обращении с людьми. Ей нравилось думать о нем не только как о холодном, злом и жестоком человеке, но и как о прекрасном, достойном хозяине, который мог вызывать в слугах не просто уважение, а любовь.

Когда накрыли на стол, Матильда выслала слуг и сама вышла следом, прикрыв за собой двери. Ондайн попыталась сосредоточиться на разговоре братьев: Юстин дал Уорику краткий отчет о том, как велись дела в поместье в его отсутствие, затем, в свою очередь, стал расспрашивать о положении дел в Лондоне. Время от времени Юстин поглядывал на Ондайн с интересом и восхищением и наконец спросил Уорика:

— А что Карл думает о новой графине, Уорик? Насколько я знаю его величество, он наверняка рвет на себе волосы от досады, что не успел первым!

— Они не встречались… пока, — ответил Уорик, попивая вино и тоже поглядывая на Ондайн. Она через силу улыбнулась.

— Если бы она была моей женой, — задумчиво произнес Юстин, — я бы сделал все возможное, чтобы они не встретились никогда!

Разговор снова переменил направление и вернулся к делам в Северной Намбрин. Ондайн заметила, что Уорик держался с Юстином слишком сурово.

Юстин объяснил ей суть дела, подтрунивая над собой так же, как минуту назад — над братом:

— Меня изгнали из дворца его величества… за дуэль. Мой брат решил воспользоваться этим удачным случаем, чтобы вытащить меня из компании Рочестера и ему подобных и оградить мой… хм… слабый характер от их влияния. Так что, увы, я теперь под арестом, пока не докажу свою пригодность к самостоятельной жизни.

Он, по всей видимости, не принимал суровость брата близко к сердцу. Окажись она на месте Юстина, думала Ондайн, то не потерпела бы такого обращения.

Она улыбнулась Юстину:

— Вы не находите, что ваш брат — суровый надсмотрщик?

— Ужасный, — весело подтвердил Юстин. — Но кроме того… он — гордость семьи. Ах, как поворачивается судьба! Видите ли, мне было всего десять лет, когда мы, к несчастью, ввязались в войну с датчанами. Уорику тогда было пятнадцать, но Четхэмы растут очень быстро. Он сбежал, присоединился к Королевскому флоту под флагом герцега Йоркского и почел за счастье стать в шестнадцать лет моряком и героем. Во всем флоте никто не владел мечом лучше моего брата. Так что я утешаюсь, сударыня, вспоминая о его достоинствах.

— Юстин, — нетерпеливо перебил его Уорик, — сейчас мы обсуждаем настоящее. Что с лошадьми?

— Ах да, перебоев с навозом не наблюдается! Клинтон оказался прав относительно выращивания арабских скакунов, и у нас теперь самые быстрые жеребцы! Они прекрасно подойдут для скачек. — Он обернулся к Ондайн. — Вы бывали на скачках в Ныомаркете? Что за веселье!

— Смею заметить, — пробормотал Уорик, — если бы не скачки, ты, возможно, избежал бы дуэли.

Юстин поморщился:

— Если бы Карл ради меня организовал турнир, как он сделал для тебя и Хардгрейва… — Его голос вдруг оборвался, потому что Ондайн переменилась в лице, как будто услышала что-то невероятное.

Ее дыхание сделалось прерывистым, а глаза впились в мужа, сидевшего во главе стола. Так это был он! Он — один из рыцарей, сражавшихся на арене в тот день. День, когда ее жизнь превратилась из сказки в бесконечный кошмар. Господи Боже, лишь по прихоти судьбы они не встретились раньше, и он не знает о ней… беглянке, дочери изменника, изменнице.

Она опустила голову, не желая обнаружить пронзившую се боль. Но Уорик даже не взглянул на нее, целиком поглощенный разговором с братом. С его лица исчезли суровость и напряженность.

Юстин откашлялся.

— Дракон поживает прекрасно, как, впрочем, и всегда. Чуть не вырвался из стойла, когда ты уехал. Он будет счастлив, когда ты снова оседлаешь его.

— Он свое получит, — отозвался Уорик, глубоко погруженный в размышления. — Завтра я проедусь на нем по графству. Он еще пожалеет о спокойной жизни.

Юстин продолжал докладывать: несколько крестьян просят аудиенции — хотят подать прошение. Затем он извинился перед Ондайн, что нагоняет на нее скуку подобными разговорами. Она ответила, что, напротив, ей все внове и потому интересно.

Во время разговора девушка время от времени чувствовала на себе пронзительный взгляд мужа, но так и не сумела понять, доволен ли он ею. Лишь теперь она постигла глубину его обмана: тайну их брака знал только Джек. Уорик не хотел делиться даже с собственным братом.

За дверью послышался шум, и через некоторое время в зал вошел человек. Он казался ровесником Уорика. На нем были простые, но прекрасно сидящие коричневые панталоны и кожаный жакет грума. Волосы были черны как вороново крыло, а загорелое лицо загрубело от солнца и ветра.

Граф поднялся при его появлении и приветливо улыбнулся:

— Клинтон!

— Уорик! — Клинтон подошел к хозяину замка и пожал ему руку. Ондайн с удивлением смотрела на обмен любезностями. Клинтон, похоже, работал в поместье, но они с графом приветствовали друг друга без церемоний. Впрочем, поведение Уорика вообще отличалось от общепринятого: он был любезен с людьми более низкого общественного положения, что, однако, нисколько не умаляло его собственное.

— Познакомься, Ондайн, это Клинтон, хозяин конюшни, — представил Уорик. — Клинтон, это леди Ондайн.

Клинтон повернулся к ней. Она посмотрела в его темно-зеленые глаза. В его лице ей почудилось что-то очень знакомое. Ондайн испугалась, лихорадочно вспоминая, где могла с ним встречаться. Но его слова и почтительное поведение сгладили страх, она вновь обрела спокойствие и уверенность.

Клинтон отвесил поклон:

— Моя леди, ваш покорный слуга.

— Хочешь вина? — спросил его Юстин, и Ондайн еще раз удивилась непринужденному обращению с конюшим.

— Если не помешаю.

— Нет… Я хочу порасспросить тебя про лошадей, — сказал Уорик и улыбнулся. Игривый блеск в глазах придавал ему плутоватый вид. Ондайн не сомневалась, что любая женщина, очарованная этой дьявольской улыбкой и взглядом, с легкостью пошла бы на что угодно ради утоления страсти, даже зная, как это опасно.

Уорик вдруг поднялся с места и проговорил:

— Прошу прощения, сначала я провожу жену в спальню…

— Но… — хотела возразить Ондайн, но Уорик уже подошел сзади и отодвинул стул, помогая ей выйти из-за стола.

— У вас был длинный день, — напомнил он таким тоном, что она сочла за лучшее не спорить. Юстин и Клинтон встали, поклонились и пожелали спокойной ночи.

Граф вцепился ей в руку, не позволяя даже достойно им ответить, и потащил через портретную галерею. Теперь здесь было темно; наступила глубокая ночь, и только несколько свечей слабо поблескивали из зала. Ондайн старалась идти в ногу с Уориком и пыталась понять, почему он так неожиданно решил избавиться от ее присутствия.

— Милорд! — осмелела она, подходя к очередным дверям. Уорик вошел в комнату, очень похожую на предыдущую, только обставленную по-другому. Вдоль восточной стены тянулись полки с книгами; налево друг против друга стояли массивный стол и маленький, изящный секретер; справа на плетеном коврике — клавикорды и арфа. Пламя свечей создавало уют.

— Вот и наша половина, — спокойно сказал Уорик и, не дав ей даже осмотреться, не останавливаясь, прошел дальше через маленькую дверь в заднюю комнату. Ондайн увидела просторную мужскую спальню с туалетным столиком, умывальником и огромной кроватью под балдахином, к которой вели высокие ступени. Шпалеры, расшитые маленькими зелеными дракончиками, украшали стены, а богатые драпировки закрывали окна.

Но и здесь они не остановились. Уорик открыл дверь еще в одну комнату, такую же большую, как спальня. У задней стены стояла белая эмалированная ванна невероятных размеров. Рядом с ней — деревянная подставка с зеркалом для бритья, туалетный столик с раковиной. Решетчатые двери вели наверняка в гардеробную.

В этой комнате Ондайн тоже ничего не разглядела. Уорик толкнул третью дверь, и они наконец остановились.

— Ваша спальня, мадам… — Он приподнял бровь и отпустил руку девушки. — Здесь вы в полной безопасности, уверяю вас.

Ондайн не обратила внимания на его слова и прошлась по комнате. Роскошная спальня пленяла со вкусом продуманным убранством. Над широкой кроватью свешивался полог из расшитой цветами легкой ткани. Серебристо-голубой цвет постельного белья гармонировал с драпировками на окнах. В углу стоял туалетный столик из отполированного до блеска вишневого дерева, а на нем — кувшин и ваза из белой глазури, расписанной голубыми маргаритками. Рядом — еще один столик с зеркалом в оправе. В задней стене виднелся встроенный альков, тоже задрапированный серебристо-голубой материей.

— Уборная, — сообщил Уорик.

— Спасибо, — смущенно ответила она.

— Вы найдете нижние рубашки в шкафу, а платья висят в гардеробной. Кувшин всегда полон, если вам ночью потребуется вода. Есть еще какие-нибудь пожелания?

— Нет, — пробормотала Ондайн.

— Пока у вас нет горничной, хотя Лотти…

— Мне никто не нужен.

— Нет, вам должен быть кто-то нужен, — сказал Уорик с нетерпением.

— Тогда Лотти подойдет.

Он кивнул:

— Ну, если у вас больше нет пожеланий…

— Есть! — неожиданно выпалила она, смотря прямо в его глаза с блестящими золотыми искорками.

— И что же это, мадам?

— Я требую объяснений!

— Каких? — Он стоял со скрещенными на груди руками. Его голос стал глухим. Наверное, от гнева.

— Что значит вся эта шарада!

— Мадам, вы предпочитаете, чтобы я вернул вас на виселицу? Ондайн опустила глаза. Он выругался вполголоса и вдруг взорвался:

— Что тебе еще нужно? Ты сыта и одета и не унижена жалостью. Поместье в твоем распоряжении: сады, всевозможные развлечения, приятное времяпрепровождение. И кроме того — видно, для тебя это вопрос величайшей важности, — твоя невинность в полной безопасности. Взамен от тебя требуется сыграть роль знатной дамы, и ты замечательно справляешься со своей задачей…

Уорик шагнул к ней и неожиданно схватил ее за плечи, так что она не успела увернуться, а лишь отклонила голову и встретилась с его огненным взглядом.

— Что тебе еще нужно?

Он приблизил к ее губам чувственный, перекошенный от презрения рот. Ондайн ощущала сладкий запах вина, жар его мускулистого тела. Больше всего на свете ей хотелось избавиться от него.

— Ничего! — выкрикнула Ондайн, пытаясь вырваться, но он еще крепче сжал ее и, казалось, рассвирепел не на шутку. Вдруг Уорик отпустил ее и быстро подошел к двери.

— И еще кое-что… графиня, — сказал он насмешливо. — Вот засов. Пользуйтесь им. Как только я переступлю порог, вы запретесь… в ту же секунду! И будете открывать дверь только с моего разрешения. Ясно?

— Да!

Он распахнул дверь, немного помедлил и, не оборачиваясь, сказал на прощание:

— Сегодня ваша игра была выше всяческих похвал. Остается только молиться, чтобы мой брат не слишком увлекался вами и не забывал, что вы принадлежите мне.

Дверь тихо затворилась. Ондайн стояла ошеломленная и сконфуженная. Снаружи прозвучал приказ:

— Засов!

Проклиная все на свете, девушка подбежала к двери.

— С удовольствием запру! — пробормотала она и задвинула тяжелый железный засов.

Послышался звук удаляющихся шагов.

Дрожащими пальцами Ондайн расстегнула крючки и сняла одежду, затем заглянула в гардероб и достала чистейшую ночную рубашку с красивой шнуровкой. Ее продолжала бить дрожь, когда она забралась в мягкую уютную постель. Господи, что же это за человек?!

Долгое время она лежала без сна, думая о муже. Она ворочалась, вспоминала черты его лица, его прикосновения и мучилась от жара, пожиравшего ее изнутри.

Прошло, должно быть, не менее часа, когда под окнами раздался конский топот. Любопытство выманило ее из постели. Она осторожно отодвинула драпировку и посмотрела вниз.

Это был Уорик. Она не видела лица, но узнала его по очертаниям фигуры. На нем были шляпа с красным пером, высокие сапоги для верховой езды и развевающаяся черная накидка с изображением чудовища, вышитым золотой ниткой. Граф выводил из-под арки большого холеного скакуна. Ондайн слышала, как он что-то тихо и ласково сказал лошади, гарцевавшей от избытка энергии, проворно вскочил на нее и умчался в восточном направлении, растворившись в ночи.

«Куда вы едете?» — хотела закричать Ондайн. Неожиданно ее охватила ярость, сердце забилось. «Наверняка он поехал к любовнице!» — раздраженно подумала она. Разве не для этого он женился на ней, «висельной» невесте? Ни одна благородная женщина не потерпела бы мужа, который каждую ночь покидает супружеское ложе ради утоления ненасытной похоти.

Ондайн вернулась в тёплую постель и изо всей силы ударила кулаком в подушку. И что она так страдает? Ведь он даровал ей жизнь, обеспечил средства к существованию. Но она все равно страдала. Она боролась со своей яростью, с глупой болью, которая, казалось, поселилась в ней навсегда.

— Тысячу раз будь проклят, лорд Уорик Четхэм! — неистово шептала она, с трудом удерживая слезы.

Вдруг раздался легкий стук в дверь. Она замерла и прислушалась.

— Девочка, с тобой все в порядке? Он вернулся! Это его голос!

— Да… да! — выдавила она. — Все… в порядке.

Он не сказал больше ни слова, но Ондайн облегченно вздохнула и уже через минуту спала.

Глава 6

Ондайн разбудил стук в дверь. Это была Лотти, которая приготовила для нее ароматную ванну и завтрак. Ондайн, обрадованная мыслью о ванне, блеснула улыбкой и заторопилась в туалетную комнату, на ходу сбрасывая пеньюар.

Обмотав волосы вокруг головы и попробовав ногой воду, она осторожно погрузилась в ванну и откинулась на спину, нежась в благовонном банном масле. Через минуту она открыла глаза и с удивлением увидела Лотти, которая в ожидании стояла перед ней и держала большое полотенце. Поймав взгляд хозяйки, девушка вспыхнула и поклонилась.

— Лотти, что ты здесь делаешь? — мягко спросила Ондайн.

— Не знаю… — Она запнулась и потупилась. — Видите ли, миледи, меня назначили горничной только сегодня.

Ондайн добродушно засмеялась, стараясь не обидеть девушку. Ей нравилась Лотти — ее широкое лицо, открытая доверчивая улыбка и ярко-вишневые щеки.

— Ну хорошо, Лотти. Открою тебе секрет, — сказала Ондайн с ободряющей улыбкой. — Я и сама немножечко нервничаю, так что давай учиться вместе. Если не возражаешь, я бы сначала выпила чашечку чая, а полотенце ты подашь мне потом.

Лотти понимающе кивнула. Ондайн снова закрыла глаза, а девушка стремглав побежала через хозяйскую спальню на кухню. Вскоре она вернулась с чашкой чая.

— Милая, не подвинешь ли поближе вон тот столик? Я поставлю на него чашку, — попросила Ондайн. Лотти ревностно исполнила и это приказание, более походившее на просьбу.

Когда Лотти двигала столик, Ондайн заметила, как сильно девушка дрожит. Стараясь скрыть озабоченность, Ондайн поставила чашку и спросила:

— Что с тобой, Лотти? Неужели ты меня боишься?

— Совсем нет, вас я не боюсь… Вы такая добрая! — поспешила ответить девушка, не переставая дрожать.

— Тогда в чем же дело, Лотти? — спросила Ондайн настойчивее и начиная раздражаться.

Лотти с опаской взглянула на дверь в спальню хозяина, как будто боялась, что кто-нибудь ее подслушает. Она опустилась на колени рядом с ванной и, глядя на свою госпожу широко открытыми от испуга глазами, сказала:

— Я боюсь за вас!

— За меня?! — повторила Ондайн в изумлении. — И почему же? Она почувствовала, как ее пронзил необъяснимый ужас. Так значит, этот красивый тиран, этот лжец, женившийся на ней, скрывал нечто большее, чем она подозревала?

Лотти снова бросила взгляд на дверь и с испугом спросила Ондайн:

— Вы их слышали?

— Кого их?

— Волков… Сохрани Иисус! Как они выли прошлой ночью! Ондайн засмеялась и расслабила напрягшееся тело.

— Лотти! Волки всегда рыскают по лесам и часто воют на луну. Лотти энергично затрясла головой и прошептала:

— Леди, я боюсь за вашу жизнь! Покойная графиня до смерти боялась… Бедное нежное создание!

— Лотти! Кого боялась? Мужа?

— Ах нет, леди! Хотя многие так думали! Горничная Женевьевы, девушка из Йоркшира, рассказывала на кухне, что ее хозяйка безумно боится…

Ондайн почувствовала, как холодеют ее конечности, но постаралась держать себя в руках. С одной стороны, она не могла показаться совершенно несведущей в делах мужа, с другой — должна была воспользоваться благоприятным случаем, чтобы побольше о нем выведать.

— Чего же она боялась? — осторожно спросила Ондайн.

— Привидений.

Лотти объяснялась так невразумительно, что Ондайн не оставалось ничего другого, как расхохотаться от чистого сердца.

— Лотти, не бойся за меня, потому что я не боюсь никаких духов. — Она ослепительно улыбнулась. — В любом замке живут привидения, Лотти. Когда-то мой отец, самый дорогой и обожаемый мною человек, сказал, что привидения — это самые безобидные существа; они единственные, кто наверняка не причинит тебе никакого вреда.

Но слова Ондайн, кажется, совсем не успокоили Лотти.

— Лотти, а отчего умерла графиня? В родах?

— Нет-нет, моя леди! Все считали ее немного странной… все, кроме графа…

— Странной?

— Ну да, сумасшедшей! Но это не так! Просто она была хрупкая и… запуганная. С детства ее готовили к монастырю, но ее отец на смертном одре со слезами просил графа взять ее в жены и… — Лотти осеклась. — Как же можно отказать в такой просьбе! Вот они и поженились…

— Лотти, а почему она умерла?

— Она слышала голоса. Голоса привидений.

Ондайн начала терять терпение, но продолжала расспрашивать, видя, как до смешного серьезна Лотти.

— Каких привидений?

— Ну конечно, бабушки его сиятельства. Той, что упала со старой деревянной лестницы в церкви и разбилась. Все из-за любовницы старого лорда, которая и сама вскоре умерла. И Женевьева погибла так же. Бедная леди, такая благородная! Она выпала из башни в королевском дворце. Говорят, ее позвали какие-то голоса!

— Лотти! — раздался с порога возмущенный и испуганный голос.

Обе девушки — Ондайн и Лотти — в замешательстве обернулись. В дверях стояла Матильда с мертвенно-бледным лицом, схватившись одной рукой за сердце, а другой опираясь на дверной косяк.

— Лотти, дрянная девчонка! Как ты смеешь расстраивать графиню глупыми сплетнями!

Лотти от испуга и неожиданности повалилась на пол. Ондайн, раздраженная, что ее побеспокоили в ванне, попыталась возразить:

— Я совсем не расстроена! Я сама ее расспрашивала. Она только… Не дослушав Ондайн, Матильда подошла к Лотти и сердито схватила ее за руку.

— Я хотела как лучше! — вскричала Лотти.

— Ужасный ребенок! Тебя нужно было оставить на кухне!

— Нет! Этому не бывать! — заявила Ондайн, желая поставить Матильду на место. — Я требую… — начала она, но ее слова покрыл мужской голос, властно прогрохотавший:

— Ради всего святого… Что здесь происходит?

На этот раз в дверях стоял Уорик в камзоле и панталонах для верховой езды; высокая шляпа и ботинки довершали его наряд. Глаза с золотыми искорками метали молнии. Он поглядел на Ондайн, уверенный, что именно она послужила причиной домашней неурядицы.

Ондайн почувствовала, как в ней закипает ярость. Она оказалась жертвой: униженная грубым вторжением, голая, вынужденная сидеть в ванне среди лопающихся пузырей. Ей захотелось закричать и выгнать их всех! Особенно невыносимым ей казалось присутствие Уорика, который бесстыдно осматривал ее на глазах у других женщин.

— В чем дело? — повторил свой вопрос Уорик.

Ондайн подтянула колени к груди и сделалась пунцовой от стыда и негодования, но постаралась ответить в самой сдержанной манере, на какую была способна:

— Ничего особенного, милорд. Матильда недовольна поведением Лотти. Мне же, напротив, все нравится. Единственное, о чем я прошу, — оставить меня…

— А вы что скажете? — обратился Уорик к экономке, бесцеремонно перебив Ондайн.

— Я… милорд… Мне не очень понравилось, что девочка передавала графине какие-то дурные сплетни.

— Ох! — Лотти лежала на полу, спрятав голову в кольце рук, и сдавленно рыдала. — Я хотела как лучше, правда! Я…

— Ничего дурного и не случилось! — огрызнулась Ондайн. Она мечтала поскорее покончить с этим, выпроводить Матильду и особенно Уорика и вылезти из ванны. — Могут ли меня наконец оставить в покое наедине с моей горничной…

Уорик как будто не слышал ее слов. Он широкими шагами вошел в комнату и наклонился над обезумевшей от рыданий Лотти.

— Иди, девочка! — Он помог ей подняться на ноги.

— Ее нужно наказать! — постановила Матильда.

— Ни за что! — крикнула Ондайн в гневе.

— Матильда, Лотти, я вас отпускаю, — сказал Уорик примирительно. — Матильда, никаких наказаний! Так просит графиня.

Матильда вместе с Лотти, которая шла на подкашивающихся от страха ногах, направились к выходу. Ондайн быстро сообразила, что вот-вот лишится горничной и изменить ситуацию нужно прямо сейчас, в присутствии мужа.

— Милорд, мне потребуется помощь Лотти. Лотти, ты останешься здесь…

Лотти остановилась.

— Уходите, — спокойно сказал Уорик. Лотти молча поклонилась и убежала, а Ондайн усвоила преподанный урок: приказы ее мужа всегда будут иметь большую силу, чем ее собственные, каким бы елейным голосом она их ни отдавала.

Женщины удалились. Уорик закрыл за ними дверь, прошелся по комнате, затем поставил ногу в сапоге на стул и оперся локтем о колено.

— Милорд, если не возражаете…

— Возражаю. Извольте объяснить, что все это значит?

Он сверлил ее взглядом. От его близости и собственной незащищенности Ондайн потеряла душевное равновесие и затряслась от негодования.

— Вы спрашиваете, что это значит? — прошипела она, откидывая назад голову и неосторожно показывая из воды шею и вздымавшуюся грудь. — Это значит, милорд, что хотя я по вашему желанию играю роль графини, вы не предложили никакого текста для этой роли! Вы даже не сочли необходимым предупредить меня, сэр, о своем вдовстве и о том, что слуги обвиняют в смерти вашей жены какие-то привидения!

Уорик помолчал, прошелся по комнате и остановился у резной створки гардероба. Ондайн не понимала выражения его лица. Этот человек казался одновременно далеким и близким, знающим о ней каждую мелочь и совершенно равнодушным.

— Графиня, — в разговорах с ней он всегда титуловал ее с иронией, — надеюсь, вы не верите во всю эту чепуху.

Конечно, она не верила, но страстно желала узнать, почему этот разговор состоялся только теперь и почему Уорик так встревожен.

— Разумеется, — ответила Ондайн, — но уже появилось достаточно поводов, лорд Четхэм, чтобы вы что-нибудь мне объяснили!

Он пожал плечами, и недобрая улыбка тронула уголки его губ.

— Я думал, что вы до смерти испугаетесь рассказов о привидениях и сбежите из замка, где залы эхом откликаются на вой волков.

— Мой господин! — В голосе Ондайн прозвучала насмешка. — Если вы уверены, что я нахожусь полностью в вашем распоряжении, к чему такая трогательная забота о моих чувствах?

Он едва заметно улыбнулся:

— Ошибаетесь, графиня. Мне необходимо заботиться и о ваших чувствах… и о вашем настроении. Но если, моя дорогая, вы не боитесь привидений, — он понизил голос, — почему же вы дрожите, как былинка на ветру?

— Меня устрашает полное отсутствие у вас хороших манер, сэр! — яростно выкрикнула Ондайн. — Вы объявили меня хозяйкой дома, но я принуждена покорно сносить не только перебранку слуг в моем присутствии именно в тот момент, когда я принимаю ванну, но и ваше бесцеремонное вторжение!

Его глаза заблестели. Он покачал головой и безудержно расхохотался:

— Но, моя леди, я ваш муж! Если не я, то кто же, скажите на милость, может беспокоить вас во время купания?

— Я хочу выйти, — произнесла Ондайн ледяным тоном.

— Пожалуйста, выходите, графиня, — сказал он, галантно отвешивая ей низкий и вежливый поклон.

Она не двигалась и не находила достойного ответа, сконфуженная его насмешкой. Ее лицо и грудь порозовели от стыда и негодования. Она с трудом справлялась с собой, и граф не преминул это отметить:

— Сегодня, вы говорите, натерпелись ужасов, леди? А мне припоминается, что вы никого и ничего не боитесь. Разве не так?

— Убирайтесь! — крикнула Ондайн.

Но вместо того чтобы удалиться, Уорик направился прямо к ней. Он снова поставил ногу на стул, рукой уперся в колено и, низко наклонившись над ванной, четко выговаривая каждое слово, произнес:

— Мадам, раз и навсегда отучитесь мне приказывать. Тем более выгонять меня из комнаты, которая в любом случае принадлежит мне. Я нахожусь там, где считаю нужным, и мне не требуется для этого вашего разрешения.

Он говорил приятным голосом, но с таким подчеркнутым высокомерием, что ее ярость вспыхнула с новой силой. Она вполголоса осыпала его проклятиями и настолько забылась, что высунула руку и со всей силы шлепнула по воде.

Уорик, все время наблюдавший за ней, мгновенно поймал ее запястье. С улыбкой на губах и упрямо стиснув челюсти, он схватил другую руку и вытащил Ондайн из ванны. Она остолбенела. Не обращая внимания на воду, ручьями стекавшую на пол, Уорик одной рукой взял ее за щиколотки, вторую замкнул на запястьях и запрокинул девушку за спину, словно убитую на охоте лань.

Ее груди плотно прижимались к его спине, и он наверняка чувствовал их через намокшую рубашку.

— Леди! К сожалению, я вынужден постоянно напоминать вам, как ничтожны ваши обязанности! Но вы с завидным упорством по пустякам испытываете мое терпение, хотя в вашей власти избежать этого!

Ей вдруг показалось, что пальцы Уорика нежно зарываются в ее мокрые волосы, гладят затылок, ласкают шею. Ондайн не любила просить прощения даже тогда, когда этого требовало чувство долга, а у Уорика — тем более. Но почему-то сейчас ей очень этого захотелось.

Еле живая от страха и возбуждения — это последнее она проклинала больше всего, — Ондайн как будто превратилась в расплавленное серебро.

— Прошу простить меня, — жалобно простонала она, но прощение запоздало.

Уорик склонил голову и губами запечатал ей рот. Ондайн замерла от неожиданного прикосновения, но ответила на поцелуй. Он был ласкающим и одновременно требовательным, похожим на сладкое вино, которое вливалось в нее горячей струей, ослабляя и лишая сил для сопротивления. Ее обжигали прикосновения блуждающего языка. Каждое его движение наносило сокрушительный удар ее воле. Но вдруг все происходящее показалось ей нелепым. Ондайн отвернулась, резко дернув головой и пожертвовав прядью волос, а затем отнюдь не в лестных выражениях описала поведение графа.

Уорик засмеялся, опустил ее на пол и, обнимая еще крепче, проговорил:

— Моя дорогая, я только напомнил вам, что хочу очень немногого: внимания к моим словам, хотя вообще-то у мужа есть и другие права на жену.

В его сладком голосе слышались нотки предупреждения. Насмешливо улыбаясь, он игриво провел пальцами по ее позвоночнику и пошлепал по ягодицам.

— Будь проклят, грубый мужлан, мошенник, мерзавец… — начала Ондайн.

— В своем перечислении вы пропускаете «муж» и «милорд», — напомнил он, проводя костяшками пальцев по ее бедрам и талии и ласково накрывая ладонью грудь. По ее телу с новой силой пробежал огонь. Она не отрывала от него глаз и наконец выкрикнула:

— Тиран, варвар, негодяй… чудовище!

— Разумеется! И сердце у вас бьется, как у зайчика, на которого чудовище охотится, леди! Вот и хорошо. Хорошо, что вы научились хотя бы немного уважать хозяина этой игры.

Он резко отстранился, пересек комнату, взял полотенце и бросил ей. Ондайн схватила спасительную ткань и торопливо закуталась, ожидая привычной ироничной усмешки. Но ее не последовало; напротив, глаза его смотрели очень напряженно, а за бесстрастным выражением лица явно скрывалось живое чувство.

— Мадам! — сказал он хрипло. — Обещаю более вас не беспокоить.

Затем граф галантно поклонился, махнув перед собой шляпой, и чуть ли не бегом покинул комнату.

Ондайн смотрела ему вслед, содрогаясь то ли от ярости, то ли… от странного испепеляющего жара. Наконец она пришла в себя и вернулась в спальню. Прикрыв дверь, Ондайн стала торопливо одеваться, думая о муже и обещая когда-нибудь отплатить ему сполна.

Спустя некоторое время она поймала себя на том, что пристально рассматривает свою комнату. Или комнату Женевьевы? Конечно, это так.

Бедная Женевьева! Ондайн хотелось побольше узнать о ней. И по возможности не позволить «привидениям» покойной графини вмешиваться в свою собственную жизнь.

Неожиданно она ощутила присутствие нежной, мягкой натуры Женевьевы в неброских голубых и белых тонах драпировок, постельного белья… и даже кувшина для воды.

Преодолевая страх, Ондайн вошла в комнату Уорика. Его там не было. Не было его и в музыкальной комнате, как называла ее Лотти. За завтраком, сервированным в зале, Ондайн решила, что проведет день, осматривая свои новые владения. Она поела в одиночестве и позвала Матильду. Когда экономка показалась на пороге, Ондайн встретила ее очаровательной улыбкой.

— С утра мне хотелось бы осмотреть поместье, а вы, я уверена, знаете здесь все, как никто другой. — Желая навсегда покончить с утренним недоразумением, Ондайн вышла из-за стола и подошла к экономке, стоявшей у двери. — Матильда, я убеждена, что Лотти невиновна и не стоило ее наказывать за глупое происшествие.

В глазах женщины появилось страдание; она принялась заламывать руки, едва удерживаясь от слез.

— Миледи! Прошу прошения! Я не хотела вас расстраивать, видеть вас постоянно испуганной!

— Я не верю в привидения, — спокойно сказала Ондайн и мягко добавила: — Хотя мне и очень жаль леди Женевьеву.

Наверное, Матильда обожала покойную графиню, место которой, по крайней мере официально, теперь было занято. Женщина горестно покачала головой, но вдруг лицо ее озарилось.

— Хотите увидеть нашу прежнюю хозяйку?

У Ондайн екнуло сердце: неужели и Матильда слегка тронулась от горя?

— Ее портрет в галерее, моя госпожа.

— Конечно, — выдохнула Ондайн с облегчением. — Посмотрю с удовольствием.

Матильда плавно пошла вперед, направляясь к галерее. Женщины миновали длинный ряд старинных портретов бесчисленных Четхэмов. В конце галереи, у западного крыла, Матильда остановилась перед портретом, написанным совсем недавно.

Ондайн как завороженная смотрела на изображение, не в силах отвести глаз. В пурпурном кресле сидела женщина со спаниелем на коленях. Художник передал больше чем красоту золотоволосой и голубоглазой блондинки. Он схватил ее сущность: слабость, неземное выражение глаз, нежность рта, печаль и изумление, сквозившие в улыбке… и очарование. Она напоминала неброский луч света, хрупкий и пронзительный, сразу проникавший в самые глубины сердца.

— Она… прелестна… восхитительна… — прошептала Ондайн.

— Да! Граф обожал ее! Никогда раньше я не видела, чтобы мужчина так глубоко скорбел, как он, когда она… покинула нас.

— Представляю.

— И ведь она носила под сердцем его ребенка! — добавила Матильда печально.

Ондайн задумалась. Возможно, поведение Уорика объяснялось тем, что он, до беспамятства любивший жену, был убит ее смертью и потерей наследника… и, принужденный снова жениться, взял невесту с виселицы, чтобы, с одной стороны, оставаться свободным и разгуливать где хочется, а с другой — обезопасить себя от брачных уз и больше не вверять никому своего сердца?

— Она прелестна, — повторила Ондайн. — А теперь я бы хотела осмотреть поместье во всех мельчайших подробностях.

— Да-да, миледи, разумеется!

Маленькая винтовая лестница вывела их из галереи на верхний этаж в помещение для слуг. Матильда доложила, где кто спит, несколько удивленная, что новой хозяйке интересны такие сведения.

Осмотрев помещение для слуг, Ондайн поняла, что дом не П-образный, а квадратной формы. Комнаты верхнего этажа образовывали замкнутое пространство в отличие от нижних этажей.

— Сюда можно попасть из комнат Юстина, но не из хозяйских, — объяснила Матильда. — Видите ли, раньше здесь было множество потайных ходов, скрытых лестниц и комнат. Но когда люди Кромвеля ворвались в замок и обнаружили их, то, конечно, разрушили. Но несмотря на то что старый лорд был роялистом, поместье, по счастью, сохранилось. Кромвель опасался неминуемого кровавого восстания на севере в случае убийства Четхэмов. Даже шотландцы, с которыми Четхэмы всегда враждовали, наверняка подняли бы великую смуту. Слуги Кромвеля просто завалили потайные проходы.

Старый граф любил это крыло, потому что ценил уединение. И кажется, лорд Четхэм тоже его предпочитает.

— А вы давно служите у Четхэмов? — спросила Ондайн.

— Да. Я родилась здесь, — ответила Матильда.

Она повела девушку обратно в галерею и оттуда через комнату Юстина в дальнее северное крыло, на второй этаж, где располагались комнаты для гостей. Первый этаж этого крыла занимала оружейная, как и галерея, хранившая семейную историю. Мечи и копья, золотая и серебряная утварь и старинные доспехи, носившие отпечаток своего времени, занимали обширное пространство.

За прачечной и кухней в восточном крыле находился невероятных размеров зал. Когда-то давно, как поведала Матильда, здесь были лишь грязный пол да голые каменные стены. Теперь же все сияло чистотой: побеленный, с изысканной отделкой потолок, шпалеры на стенах, ковры с богатой вышивкой на до блеска начищенном полу. Матильда вздохнула и улыбнулась, вспоминая торжественные балы и веселые маскарады, которые устраивались в этом зале.

Рядом находился кабинет Уорика с библиотекой. Ряды книжных полок шли вдоль стен снизу доверху. Интерес хозяина распространялся на многие отрасли человеческих знаний: тома Шекспира, французских и итальянских поэтов, заметки Пеписа, Христофора Рена, Томаса Мора, книги по строительству, сельскому хозяйству, животноводству и коневодству, военному делу — чего здесь только не было!

Солнечный свет падал на дубовый стол. Недалеко от него в углу комнаты стояла уютная маленькая софа. Ондайн тут же представила семейную идиллию: Уорик работает за столом. На софе свернулась калачиком хрупкая и нежная блондинка с книжкой в руках. На ее губах — блуждающая улыбка. Уорик время от времени с лукавой усмешкой поглядывает на нее, и его глаза с золотыми блестками излучают нежность.

— Не возражаете, если мы пойдем дальше? — спросила она Матильду.

Они прошли через просторный холл и двойные двери.

— Это домашняя церковь, — сказала Матильда.

Ондайн ожидала увидеть небольшое помещение, но ее взору открылся огромный зал с норманнскими арками. С потолка свешивался прекрасный золотой крест. Длинная красная ковровая дорожка вела в главный алтарь. По сторонам виднелись боковые алтари, каждый — с чудесными скульптурами.

— Это… грандиозно, — выдохнула Ондайн.

— Усыпальница, — пояснила Матильда и указала на ближайший алтарь, где ангел с позолоченными крыльями держал меч, направленный прямо в сердце смотрящему. Скульптура производила потрясающее впечатление.

— Здесь отец графа.

— Он лежит в алтаре?

— Нет, внизу, в склепе.

Матильда пошла вперед и, замедлив шаг перед главным алтарем, перекрестилась и преклонила колени. Ондайн последовала ее примеру. Затем женщины оказались в небольшой комнате, одна дверь которой выходила во двор, а другая — прямо на дорогу, ведущую из замка. К одной из стен прилегала длинная деревянная лестница, верхнюю площадку которой украшали глухие арочные панели — нигде не было видно ни входа на второй этаж, ни какого-нибудь прохода, только узкая маленькая площадка.

— А вот отсюда пошли наши привидения, — сказала Матильда, указывая на лестницу и заметно нервничая. — Дедушка графа погиб на поле брани, совсем недалеко отсюда. Услышав про несчастье, госпожа, стоявшая в это время на верхней площадке, упала и в тот же день последовала за своим господином.

— Так, значит, лестница никуда не ведет?

— Граф давно замышляет ее разрушить. Когда-то наверху были жилые комнаты для опальных Четхэмов и беглых священников. Когда наш король Карл был в изгнании, католики поддерживали его, и он учил своих подданных их любить.

Матильде, по всей видимости, не терпелось выбраться отсюда, и женщины вскоре вышли во двор. Ондайн увидела арку, откуда прошлой ночью выехал Уорик.

— Ну вот и все, моя госпожа. Может быть, вы хотите осмотреть склеп?

— Нет, пожалуй, — сказала Ондайн.

— Могу я еще быть вам полезной?

— Нет. Не сейчас. Спасибо, Матильда. Но завтра я бы хотела кое-что изменить в обстановке у себя в комнате.

— Изменить? — Матильда казалась удивленной и несколько озабоченной. — Неужели вы хотите убрать кровать Женевьевы?

— Матильда, Женевьева умерла, и воскресить ее я не в состоянии.

Матильда кивнула.

— Разрешите мне вернуться к моим обязанностям, графиня…

— Конечно, Матильда! Еще раз спасибо! Вы очень мне помогли.

Матильда поклонилась и заторопилась к восточной арке, ведущей на кухню. Уходя, она что-то пробормотала. Ондайн показалась, что она правильно расслышала слова экономки:

— Изменить! Ну уж нет! Думаю, лорд Четхэм откажет, когда услышит об этих сумасбродных планах!

«Ах, Матильда! — подумала Ондайн. — Лорд Четхэм, конечно, может считать себя хозяином этой игры, но игроков теперь двое. И настала моя очередь делать ход».

Ондайн обошла двор. Вдруг она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Девушка оглянулась, подняла глаза и увидела, как в одном из окон второго этажа быстро упала драпировка.

Затихшие чувства всколыхнулись в ней с новой силой, когда она вычислила хозяина комнаты. Это была комната Уорика, и это он смотрел на нее.

Глава 7

Обед проходил в приятной обстановке, но не благодаря усилиям Уорика, а потому что Юстин, как обычно, пребывал в прекрасном настроении. Он рассказывал Ондайн истории о первом норманнском лорде, предъявившем права на землю Четхэмов. Норманн убил лорда-саксонца и впоследствии женился на его дочери — мудрый политический маневр, которым несколько веков спустя воспользовался Генрих VII, женившись на Елизавете Йоркской, чтобы положить решительный конец войне Белой и Алой розы.

— Говорили, что наш предок Четхэм отличался диким нравом, — рассказывал Юстин, щедро намазывая икру на кусок хлеба. — Темпераментный, рыжеволосый, он никогда не расставался со своим тридцатифунтовым боевым топором, который, несомненно, достался ему от его предков викингов. Он готов был дать отпор любому. Вполне естественно, имея такого предка, обрасти легендами о чудовищах.

Ондайн отпила глоток вина, наслаждаясь беседой с деверем и не обращая внимания на гробовое молчание мужа.

— Какая интересная история!

От вина, чуть более крепкого, чем обычно, она чувствовала легкое головокружение. Легкомысленно забыв о готовом вспыхнуть в любую минуту гневе Уорика, Ондайн решила повыспрашивать Юстина.

— Но больше всего меня завораживает легенда о вашей бабушке. Я слышала, бедная леди рассталась с жизнью, упав с лестницы… и, как говорят слуги, потом появилось привидение, которое по сей день рыщет по поместью.

Уорик прошептал то ли молитву, то ли проклятие, и Ондайн почувствовала на себе его задумчивый взгляд и нарастающее раздражение.

Юстин, кажется, ничего не замечал.

— Ах… это трагическая и совсем свеженькая история! — Его глаза замерцали, когда он придвинулся к Ондайн. — Я никогда не знал дедушку и бабушку — все произошло до моего появления на свет, а Уорик только родился. Отец был уже в летах и, само собой разумеется, женат, поскольку мой брат — законный ребенок! Бабушка до преклонного возраста славилась редкостной красотой — это видно на портрете в галерее!

Все случилось незадолго до казни старого короля. Война, похоже, подходила к концу. Бои между «круглоголовыми» и «кавалерами» приблизились почти к нашему порогу! Как гласит предание, дед с отцом остановили наступающего противника, сражаясь за землю на границе наших владений! Увы, дедушка пал в бою. Новость тут же прилетела домой. Бабушка хотела побежать к нему, не веря, что он убит. Лестница неожиданно обрушилась. Но болтают…

— Юстин! — нетерпеливо прервал Уорик. — А теперь давай поболтаем наедине!

Юстин невинно посмотрел на брата:

— Уорик, я рассказываю семейные байки близкому человеку! Графиня должна услышать от нас историю нашего логова! Это лучше, чем ее будут кормить небылицами где-нибудь на стороне!

Граф не стал спорить, но поджал губы, поднялся с кресла и отошел к камину, как будто не хотел слушать рассказ о семейном прошлом.

— Говорят, — тихо сказал Юстин Ондайн, — что бабушку убила любовница лорда. Она сбросила ее с лестницы!

— Любовница?! А что же она делала в доме?

— Жила, конечно. Она была экономкой. Ондайн вскрикнула. Юстин усмехнулся:

— Но видите ли, любовница тоже поплатилась. Она вскоре споткнулась на лестнице, упала, сломала шею и умерла.

Уорик тяжко вздохнул у камина:

— Благодаря какому-то трухлявому дереву мы теперь обеспечены двумя стонущими привидениями! — Он вернулся к столу и твердо поставил бокал. — Ондайн…

— Мой брат совершенно прав, — поспешно перебил его Юстин, опасаясь, что он по-настоящему расстроил девушку. — Не обращайте внимания на всякие кухонные истории. Знаете ли, наши родители прожили счастливую и долгую жизнь; они умерли всего несколько лет назад, страдая от сенной лихорадки больше, чем от каких-либо семейных проклятий или духов.

— А я и не обращаю. Мне просто любопытно. И вы, Юстин, правы: лучше такие истории узнавать от мужа… или моего дорогого деверя, чем от слуг!

Юстин выглядел удивленным то ли едва заметной враждебностью в ее голосе, то ли молчанием Уорика, который ничего не рассказал ей ни о поместье, ни о семье.

Граф положил руки на спинку стула жены и резко его отодвинул.

— Миледи, на сегодня с вас достаточно историй. Пожелайте Юстину спокойной ночи, моя любовь, и мы пойдем отдыхать.

— Отдыхать? Но ведь еще так рано!

— Мы идем отдыхать, — повторил Уорий угрожающим голосом. Юстин понимающе улыбнулся:

— Ох уж эти новобрачные! Что я могу добавить? Эта семья, дорогая Ондайн, изобилует голодными чудовищами!

Ондайн вспыхнула. Юстин поднялся, отвесил ей и Уорику глубокий поклон и ободряюще улыбнулся:

— И если характер моего брата покажется вам невыносимым, вспомните, что в семьях младшие сыновья, как правило, гораздо любезнее и ласковее старших!

Конечно, он всего лишь галантно подшучивал, но Ондайн почувствовала, как Уорик позади нее напрягся. Вообще-то он казался не столько сердитым, сколько задумчивым, и, обняв ее, притянул к себе и со вздохом бросил Юстину:

— Как жаль, что тебя пока нельзя отправить ко двору! Юстин рассмеялся:

— Увы, это правда. И я, несчастный зритель любовных страстей, принужден умирать здесь от скуки. Спокойной ночи! Оставьте меня, я утоплю свой рассудок в вине!

— Топи, только не слишком глубоко, братец! Я бы хотел встретиться с тобой у себя в комнате через… ну, скажем, через час. Мне нужно обсудить кое-какие планы строительства.

Юстин снова опустился в кресло и в знак прощания поднял бокал за здоровье брата.

— Тогда через час!

В галерее, едва скрывшись из глаз Юстина, Ондайн поджала губы, стряхнула с плеча руку Уорика и зашагала впереди него по-мужски решительно. Она хранила молчание, пока он не захлопнул дверь музыкальной комнаты, и только после этого сердито обратилась к нему:

— Почему же, лорд Четхэм, вы упорно не хотите говорить мне самое главное? А когда это вынуждены за вас делать другие, ворчите, как зверь, и подливаете масло в огонь своими дурацкими домыслами! Почему вы опекаете меня в мелочах и относитесь ко мне как к своей собственности: запираете на ночь, словно какую-нибудь лошадь или собаку…

Он слушал молча. Затем снял жилет, бросил его на скамейку рядом с клавикордами и раздраженно заметил:

— Мадам, а вы и есть собственность, купленная на виселице и к тому же, могу добавить, содержащаяся в идеальных условиях.

Разгоряченная вином и негодующая, Ондайн уперла руки в бока и вовсе позабыла об осторожности.

— Мой лорд, насколько помнится, вы пообещали мне никогда больше не вспоминать про виселицу.

Он обошел стол, сел в кресло, сжал пальцами виски и устало проговорил:

— Моя дорогая, я бы с большой охотой вернул вас на виселицу, поскольку, как лошади и собаки, вы кусаете кормящую руку.

— Это невозможно, мой лорд. Вы уже сделали выбор, женившись на мне. Я более не преступница.

Уорик поморщился от невыносимой головной боли. Его мысли скакали между этой мегерой и братом. Он пытался побороть гнев и чувство, что его загнали в тупик. Черт бы ее побрал! Неужели она не даст ему жить спокойно? Он вспоминал, как за столом она улыбалась, смеялась — нет, о проклятие! — флиртовала с его братом. Она вела себя с изяществом и грациозностью гранд-дамы, еще более неотразимая и женственная в элегантном платье, с вьющимися шелковистыми волосами цвета каштана. Вокруг нее как будто разливался свет, а глубокие голубые глаза завораживали своим загадочным взглядом…

— Действительно, я не в силах вернуть вас на виселицу, — ответил Уорик с досадой, но, поборов это чувство, спокойно продолжал: — Зато я могу напомнить вам ваше прошлое и вернуть вас к человеку, с которым вы боролись во сне!

— Что?! — невольно вырвалось у Ондайн.

Уорик нахмурился. На самом деле он не имел в виду ничего определенного. Но почему-то, услышав его слова, девушка сильно побледнела. Ее глаза сделались похожими на омут цвета индиго. Тонкие пальцы, поднесенные к губам, дрожали.

Она была прекрасной и гордой, но в то же время очень уязвимой. Ему захотелось подойти, дотронуться до нее, обнять со всей нежностью, на которую он был способен, чтобы успокоить ее, убедить, что он не причинит ей зла и защитит от демонов, которых она так боялась. Но разве не он привел эту девушку, чтобы с ее помощью вывести на чистую воду своих собственных врагов?

Уорик припомнил то утро, когда видел ее тонкое и удивительно гибкое тело, ощущал в руке тяжесть полных молодых грудей, касался изогнутой линии бедер, наслаждался сладостью губ. Страстное, безудержное желание пронзило его. Он повернулся к Ондайн спиной, стиснул зубы и сжал пальцы с такой силой, что хрустнули суставы. Нет! Он не должен о ней мечтать; он презирает эту неблагодарную конокрадку за лживость и вероломство.

Постепенно он пришел в себя, успокоился и решил, что действует как прирожденный тиран. Девушка обладала множеством необходимых ему талантов; она была смела и способна справиться с ролью в его спектакле даже лучше, чем он представлял. В конце концов он хотел дать ей свободу, ради которой и спас ей жизнь.

Но Уорика раздражала неожиданно возникшая в нем ревность к брату, хотя он всегда помнил, что должен быть осторожен и подозрителен к Юстину, как ни к кому другому: ведь именно его брат останется в выигрыше, если Уорик не даст Четхэмам наследника.

Уорик обернулся к притихшей красавице.

— Моя госпожа, примите мои искренние извинения, — сказал он примирительно. — Я не хотел задеть вас и постараюсь, чтобы вы ни в чем не чувствовали себя ущемленной, будь то хлеб насущный или человеческое обращение. Действительно, моя бабушка умерла, упав с лестницы, и вы — моя вторая жена. Я умолчал об этом только потому, что не выношу разговоров о привидениях.

Ондайн склонила голову; ее щеки порозовели. Шурша шелком и распространяя вокруг запах цветов, она подошла к нему, порывисто опустилась на колени и неуверенно положила тонкие пальцы на его колено, ее глаза переполняло глубокое сочувствие.

— Мой господин, представляю, как сильно вы ее любили и как сильно болит ваше сердце. Но, милорд, если Женевьева была… сумасшедшей, то…

— Сумасшедшей! — выкрикнул Уорик, трепеща от ярости. — Никогда! Скорее, гонимой каким-то злым роком!

Он ударил рукой по столу, сметая на пол листы бумаги, перья и чернильницу, и неожиданно вскочил на ноги, так что Ондайн откинулась, назад. Четхэм смотрел на нее невидящим взглядом.

— Женевьева не была сумасшедшей! — отрезал он.

Ондайн поднялась с неспешным достоинством и посмотрела на графа с такой холодностью, что тот тут же пожалел о неумной вспышке. Он приблизился и хотел коснуться ее, но девушка отпрянула, как будто увидела дракона или волка. Шепча неистовые проклятия, Уорик большими шагами пересек комнату и прильнул к темному окну.

— Ондайн, — проговорил он наконец. Затем еще раз удивленно повторил ее имя: — Ондайн… Иди спать. — И добавил тихо: — Прости меня.

Ондайн выдержала паузу. Послышался шорох юбок, и Уорик, обернувшись в последний момент, поймал взглядом гордый профиль с высоко поднятым подбородком, величественную осанку. Она как будто действительно была рождена титулованной дамой, а не стала ею по прихоти судьбы, спасаясь от смерти.

Дверь затворилась. Вспышка вожделения снова полоснула его, как лезвием. Проклиная все на свете, Уорик подошел к низкому шкафчику, рывком открыл дверцу и пошарил внутри, нащупывая бутылку. Затем он отхлебнул из горлышка огненную жидкость и, несколько успокоившись, вздохнул, отставил бутылку и сел в кресло. Тысяча чертей побери всех браконьеров и конокрадов!

Уорик с грустью посмотрел на учиненный им разор, встал и начал не спеша приводить в порядок бумаги и письменные принадлежности. Скоро придет Юстин. И разрази его гром, если он позволит брату нарушать его семейный покой!

Ондайн наконец осталась в одиночестве и собиралась лечь в постель, когда внизу снова раздался стук лошадиных копыт. Она подбежала к окну и осторожно отогнула край драпировки.

Это был Уорик верхом на исполинском жеребце. Элегантный и мужественный, в своей темно-фиолетовой шляпе и черной накидке, он скакал, слившись с лошадью в единое целое.

Он опять направлялся на запад. «Наверняка к любимой женщине», — подумала Ондайн, страдая от… ревности! Нет, ему нельзя доверять. Он растоптал все, во что она верила! Она злилась то на него, то на себя, не в силах справиться с бурей чувств в сердце.

В конце концов она отошла от окна, скинула платье и надела ночную рубашку, которую Лотти заботливо оставила на кровати. Ондайн задула лампу и свернулась калачиком под одеялом. Но не заснула. Она мечтала о нем, вспоминала его прикосновения и изнывала от сладкой боли и страстного желания испытать это снова.

Дура, мысленно ругала она себя. Он хозяин положения и мастер обольщения. Как часто он развратничал, совсем не заботясь об очередной соблазненной им жертве? Но с ней такие штуки не пройдут. Она уверена в себе, горда и рассержена и не станет легкой добычей…

Тишина. Эта ночь прошла, как и предыдущая. Ондайн бодрствовала до тех пор, пока не услышала тихое поскрипывание двери в покоях Уорика и не убедилась, что он вернулся.

В последующие дни в доме установилось зыбкое перемирие. Уорик, похоже, избегал встреч с Ондайн.

Тем временем Лотти освоила утреннюю церемонию купания и трапезы, а графиня прогуливалась по поместью, знакомясь с принципами его управления.

Ей представили штат слуг. Однажды утром Матильда собрала всех на лестничной площадке третьего этажа в знак уважения к хозяйке дома. Ондайн ласково и дружелюбно поприветствовала каждого.

Дел по дому было хоть отбавляй. Множество часов провела графиня в обществе садовников — Старого Тима и Молодого Тима, — выбирая цветы для комнат, обеденного зала и церкви, которая перестала ей казаться юдолью слез, когда на алтарь поставили розы.

В библиотеке Ондайн нашла изрядное количество книг, пригодных для чтения, в музыкальной комнате стояли клавикорды и арфа. С Уориком она виделась только за обедом. Он держался безукоризненно вежливо и бесконечно равнодушно. Всегда очаровательный Юстин вносил оживление в их общество, так что по крайней мере со стороны их трио казалось вполне счастливым.

Каждый вечер заканчивался одинаково: Уорик молча отводил Ондайн в ее комнату, она сдержанно желала ему спокойной ночи и запирала дверь на засов. Трижды за пять дней он выезжал по ночам. Две ночи он провел дома, и тогда из его комнаты до рассвета доносился звук шагов, мерящих комнату.

На пятый день жизни в поместье Ондайн приступила к задуманным переменам. Слуги беспрекословно повиновались ее приказам. Все шло как по маслу до тех пор, пока на сцене не появилась Матильда, ведя за собой раздраженного Уорика. Экономка не хотела ничего менять, но Уорик встал на сторону Ондайн.

— Леди Ондайн теперь здесь хозяйка, Матильда. Она имеет право устраиваться так, как сочтет нужным. Мне нет до этого дела, — сказал он и оставил женщин.

Ондайн понимала переживания Матильды, но и пользоваться вещами Женевьевы не могла. Вспомнив покойную графиню, Матильда заплакала, а Ондайн стала ее успокаивать. Женщины обнялись и наконец примирились друг с другом.

Ночью Уорик уехал.

Расстроенная и сердитая, Ондайн вышла из комнаты и отправилась в музыкальную. Она села перед арфой, задумчиво перебирая струны, и вдруг почувствовала, как кто-то тихонько гладит ее по волосам на затылке. Она в ужасе обернулась и увидела Уорика. На нем, как обычно, были шляпа и черная накидка.

Он насмешливо улыбнулся в ответ на ее испуг и, не говоря ни слова, перехватил ее тонкие пальцы, блуждавшие по струнам. Потом поднес ее руку к глазам и принялся внимательно рассматривать. Ондайн молчала, но сердце ее тревожно билось. Наконец он отпустил ее и еще раз улыбнулся:

— А вы, оказывается, прекрасно играете, миледи браконьерша.

— Как… как вы вошли? Я ведь закрыла наружную дверь…

— У меня есть ключи от всех комнат в этом доме, графиня.

— Значит…

Он тихонько засмеялся:

— Да, миледи, если я захочу войти в какую-нибудь из комнат, то сделаю это вне зависимости от того, заперта она на засов или на ключ. Так что я имел счастье наслаждаться вашей игрой на арфе и виртуозным исполнением на клавикордах.

— Вы все слышали? — переспросила она ошеломленно. Ей казалось, что ее сердце ушло в пятки, а все тело горело от близости этого человека. Она остро почувствовала свою полную незащищенность. На ней не было ничего, кроме какого-то нелепого старомодного капота и почти прозрачной накидки.

Кривая усмешка исказила его лицо. Он низко и насмешливо ей поклонился.

— Да, миледи, я частенько слушаю вашу игру и не перестаю изумляться: как это вам удалось достичь такого совершенства в игре на музыкальных инструментах?

Ондайн опустила ресницы и осторожно отставила арфу.

— Я уже говорила, милорд Четхэм, — пробормотала она. — Мой отец был поэтом. Мы переезжали с места на место, от двора ко двору, и я всегда находила музыкантов, чтобы поучиться.

— Ах да! Я совсем забыл. Ваш отец был поэтом. Тогда, моя дорогая, вам наверняка не составит труда развлечь меня и почитать что-нибудь из его стихов?

Боже праведный! Все мысли Ондайн моментально спутались. Она не могла припомнить и двух рифмованных строчек, которые хотя бы отдаленно напоминали стихи.

— Не смейтесь надо мной! — наконец вскричала она с неподдельным жаром. — Отец умер совсем недавно. Я любила его без памяти и не хочу ворошить прошлое!

Ее глаза горели страстью; волосы полыхали, как пламя, и струились вниз по спине. Уорик смотрел на Ондайн с загадочной улыбкой, и его взгляд ясно говорил, что он осведомлен о каждом ее движении гораздо больше, чем она предполагала. Девушка поднялась, чтобы выйти. Уорик посторонился и доброжелательно сказал:

— Приятных сновидений, миледи.

Ондайн проскользнула мимо него, добежала до своей комнаты и быстро закрыла дверь. По привычке она задвинула засов, но вдруг осознала, что это бесполезно.

Она закрыла глаза, пытаясь перевести дыхание и успокоить бешеное биение сердца. Она уже начала подумывать, не в самом ли деле он мифическое чудовище или какой-нибудь демон, — способный губить души блеском золотых глаз и зажигать огонь, который полыхал сейчас внутри нес.

Она подбежала к постели, юркнула под одеяло и, измученная до изнеможения, вскоре заснула.

Глава 8

И в который раз перед ней возникло все то же видение.

Громадное турнирное поле, вокруг прогуливаются знатные дамы и господа…

Ее отец, герцог Рочестерский, долгие годы был лишен благосклонности Карла за то, что не одобрял политику старого короля в отношении аристократии, хотя и отчаянно противился его казни.

На этот раз их все-таки пригласили ко двору, и Карл собственной персоной их поприветствовал. Турнир проходил при большом стечении народа. Повсюду чувствовался настоящий праздник. Все веселились. Даже королевская стража смеялась, стоя позади трона!

Приехали двоюродный дядя Ондайн, кузен ее отца, и его сын Рауль. Вместе с Ондайн и ее отцом они прогуливались, беззаботно шутили и смеялись каждому пустяку, заражаясь витавшей в воздухе веселостью. Как-то случилось, что они оказались совсем рядом с троном.

Вдруг блеснул меч. Рауль бросился на ее отца! Ох, с каким дьявольским мастерством это было подстроено! Всем показалось, будто герцог Рочестерский замахнулся мечом на короля, а Рауль опередил и поразил вероломного убийцу! Кровь! Господи, сколько крови!

Отец скончался у нее на руках через несколько минут. Перед смертью он прошептал, что ей нужно бежать. Он слишком поздно догадался о составленном против них заговоре. Он ведь так доверял кузену!

После смерти герцога Рауль поклялся Ондайн забрать поместье и доказать ее соучастие в убийстве! Долгие месяцы трудился он со своим отцом, составляя подметные письма, как бы написанные ею. Они отдадут их королю, и суд приговорит девушку к смерти, если только она… не выйдет замуж за Рауля. За Рауля! О Боже! Только не это!

Откуда-то донесся заунывный волчий вой. Ондайн отчаянно боролась с наползающим зловещим туманом. Вдруг чьи-то руки схватили ее. Кто-то ласковым шепотом произносил ее имя: «Ондайн, Ондайн» и гладил по растрепавшимся во сне волосам, лицу. Она окончательно проснулась, дрожа от только что пережитого ужаса. Открыв глаза, Ондайн увидела, что муж держит ее в объятиях, а в его глазах прыгают золотые искорки. Он прижимал ее к обнаженной груди, и его сильные руки вселяли в нее страх и в то же время чувство защищенности.

Она что-то говорила во сне? Кричала? Ондайн не могла прийти в себя от испуга. Уорик слегка встряхнул ее:

— Что с тобой? Почему ты кричала? Расскажи, я должен знать. Она отрицательно покачала головой:

— Ничего… ничего особенного!

— Ты слышала или видела что-нибудь страшное?

Она отстранилась от него. Кажется, пока он ни о чем не догадывается. Наверное, она разбудила его криком, и он любезно обеспокоился причиной ее расстройства.

— Я… Простите, милорд, — пробормотала Ондайн, пряча лицо в ладонях от пронзившего ее смущения: одеяло исчезло, а из-под ночной рубашки виднелись обнаженные колени. Девушка нервно одернула кружевную ткань и встревоженно посмотрела на Уорика. — Ничего особенного не произошло, — повторила она шепотом, пытаясь прогнать ужас и улыбнуться. — Просто страшный сон.

— О Ньюгейте? — Уорик приподнял бровь. Свет и тени играли на его лице, и Ондайн не понимала, верит он ей или нет.

— Да, и о петле палача, — тихо вздохнула она.

Он обвел взглядом комнату и тоже вздохнул, затем потянулся, расправил плечи и рассмеялся.

— Рано или поздно им придет конец!

— Кому им?

— Твоим снам, — сказал Уорик мягко, но с уверенностью человека, знающего правду.

Ее губы вновь задрожали. На этот раз от неожиданной нежности и сочувствия в его голосе. Он наклонился и провел пальцами по ее губам, словно хотел унять их дрожь. Ондайн неотрывно смотрела ему в глаза, завороженная их чудесным выражением. Он грустно улыбнулся:

— Иди сюда, ты все еще дрожишь.

Ондайн всполошилась и, наверное, выказала смущение, потому что он снова засмеялся.

— В своих владениях, моя леди-воровка, я не пользуюсь преимуществами хозяина, когда дело касается раненых лесных зверей. — С этими словами он поднялся, взял ее на руки и уложил на постель посреди подушек, убаюкивая, как ребенка.

Ондайн боялась лишний раз пошевелиться. Ее рука покоилась на его обнаженной груди, и прядь каштановых волос щекотала ее щеку. От мускулистого тела исходил еле уловимый прекрасный запах.

Уорик нежно погладил ее по голове.

— Спи спокойно, моя красавица, — прошептал он, — потому что твое чудовище стоит на страже.

Нет, как же можно уснуть, когда он касается ее, она слышит бешеные удары своего сердца? Но она заснула под его успокаивающий шепот. Он уверял, что будет оберегать ее покой и что сны — пустое, и ласково перебирал волосы у нее на затылке.

Утром Уорик уехал. Ондайн проснулась в мрачном настроении, раздраженная своей слабостью. Больше всего на свете ей хотелось как-нибудь выбраться на свободу, сбежать из поместья, от преследующих ее сновидений, от привидений Четхэма.

Приняв ванну и позавтракав, она решила на свой страх и риск осмотреть конюшни, не спрашивая разрешения у Уорика. Она уже не опасалась обнаружить своего умения ездить верхом. Все равно Уорик узнает об этом, если захочет. Он ведь уже застал ее однажды за клавикордами и вряд ли поверил ее объяснениям, хотя и не стал их оспаривать.

Выйдя из музыкальной комнаты, она с удивлением обнаружила Джека, который сидел справа у дверей и сосредоточенно точил один из кинжалов хозяина. Джек встал, по-видимому, озадаченный ее внезапным появлением не меньше, чем она его присутствием.

— Доброе утро, графиня! — поклоном поприветствовал он Ондайн.

— Доброе утро, Джек! — улыбнулась она в ответ на неподдельную теплоту его приветствия и взглянула на него с любопытством, вдруг осознав, что Джек просто-напросто следит за ней в отсутствие мужа. Она часто замечала, как он крался позади, всегда держась на расстоянии.

— Как спалось, миледи? — спросил он любезно.

— Отлично, — ответила Ондайн и с подкупающим прямодушием добавила: — Гораздо лучше, чем в лесу или тюремной камере!

Глаза Джека лукаво и заговорщицки заблестели; он поднес палец к губам:

— Тсс, миледи!

Она понимающе кивнула и ответила озорным взглядом.

— Кстати, Джек, я не встретила ни одного привидения. Может быть, необходимость в этой встрече уже отпала?

— Какого привидения, миледи? Я в них не верю. А вы?

— Я тоже. Джек, мне так хочется сейчас на свежий воздух. Ты не видел где-нибудь поблизости лорда Четхэма?

Джек сморгнул, застигнутый врасплох ее вопросом.

— Не уверен, миледи. Хотите, я поищу?

— Пожалуй, не стоит, — ласково сказала Ондайн. — Извини меня, Джек.

Она проскользнула мимо, давая понять, что не хочет вводить его в курс своих дальнейших дел и передвижений, и при этом желая проверить, последует ли он за ней.

Ондайн вышла из замка через западный выход и, прежде чем свернуть к конюшням, как бы прогуливаясь, направилась к лабиринту розовых кустов. Она не видела Джека, но чувствовала за собой слежку и сочла за лучшее сделать вид, будто ничего не замечает.

Молодой парень с приятным, обветренным на солнце лицом чистил конскую сбрую на площадке перед конюшней. При появлении Ондайн он вскочил и отвесил робкий поклон:

— Миледи! Она улыбнулась:

— Добрый день, Тэд. Я бы не отказалась прокатиться верхом. Ты можешь выбрать для меня какую-нибудь лошадь?

— Я… гм… — Он страшно сконфузился и покраснел. — Клинтон вот там. Я сию секунду сбегаю за ним, миледи…

Ондайн махнула рукой, отказываясь от предложения:

— Я сама найду его, Тэд, спасибо…

Она прошла в конюшню, размышляя над смущением юноши. В дальнем углу Клинтон ухаживал за сильной и прекрасной гнедой лошадью. Он старательно чистил круп животного, но, когда Ондайн приблизилась, прервал работу, выпрямился и уважительно склонил голову. Девушка почувствовала в нем какую-то настороженность и даже больше — странное напряжение. Она вспомнила, как фамильярно приветствовал он Уорика накануне, и еще раз подумала, что Клинтон — не обычный слуга и, кроме того, очень гордый.

— Доброе утро, — сказала Ондайн.

— Доброе утро, графиня, — отозвался он, взглянув на нее бесстрастными темно-зелеными глазами.

Она подошла к огромному жеребцу и похлопала по шелковистой шее. Его как будто распирало от энергии и мускульной силы, при этом грациозностью он мог поспорить с любым аристократом.

— Ах, до чего же он хорош! — восхитилась Ондайн. Клинтон вновь принялся за работу.

— Да, Дракон — прекрасный парень, миледи. Прекрасный и сильный, как молодое дерево. — Он бросил взгляд в ее сторону. — И любимец вашего мужа, миледи. Граф всегда выбирает Дракона для боя или турнира. Хорошо, что вы познакомились.

Ондайн усмехнулась и потрогала мягкие, бархатистые ноздри жеребца. От фырканья животного щекотало пальцы.

— Наверное, ездить на нем — просто наслаждение. Клинтон, подумав, согласился:

— Да, миледи, истинное наслаждение. Но Дракон очень строптивый. Никто не может оседлать его, кроме Уорика.

Она бросила на Клинтона быстрый взгляд, пытаясь понять, хотел он поддеть или предупредить ее. Она хозяйка поместья, и в се власти указывать и распоряжаться, пока ее указы и распоряжения не идут вразрез с пожеланиями мужа.

Неожиданно Ондайн почувствовала враждебность к Клинтону. Ей вновь показалось, что они где-то встречались и ей знакомы и эти глаза, и их выражение.

— Клинтон, — позвала она, нахмурившись и сомневаясь, стоит ли задавать прямой вопрос, но затем с вызовом спросила: — Почему мне кажется, что я вас знаю? Я смотрю вам в глаза и могу поклясться, что мы встречались где-то раньше. Это правда?

Он покачал головой и резковато засмеялся:

— Графиня, мне не раз говорили, что у меня глаза моей матери. А поскольку вы видитесь с ней довольно часто, то вполне естественно, что вам кажется, что мы встречались.

— А кто ваша мать?

Он ответил с какой-то печальной улыбкой:

— Моя мать — Матильда, миледи.

— Неужели? — Ондайн с облегчением вздохнула и улыбнулась. Клинтон смотрел на нее с нескрываемым любопытством, а она продолжала говорить, как будто размышляя вслух: — Следовательно, вы родились и выросли в поместье?

Он наклонил голову и потупился.

— Ваше предположение верно, миледи.

— Так, значит, вы с графом… очень хорошие друзья. И выросли вместе?

— Да, миледи, можно и так сказать.

Клинтон неуверенно пожал плечами и замолчал, хотя она надеялась услышать что-нибудь еще.

— Вы напоминаете мне также моего… — Она запнулась на слове «муж», не в силах его выговорить, но быстро нашлась: — Вы напоминаете мне Уорика.

Клинтон молча водил щеткой по крупу лошади. Он опять пожал плечами, выдержал паузу и как будто нехотя проговорил:

— И еще раз, миледи, вы правы. Мы с вашим мужем двоюродные братья.

— Братья?! — Она вскрикнула от изумления. Клинтон вернулся к прерванному занятию.

— Странно, что Уорик не сказал вам о наших родственных связях; из них никогда не делалось секрета.

— Но…

— Да, я грум, конюший, работник. Кроме того, я незаконнорожденный. Но может быть, и к лучшему, что мой отец не женился на моей матери, прежде чем исчезнуть.

Клинтон говорил без обиняков и скорее с юмором, чем с негодованием. Снова прервав работу, он посмотрел на Ондайн с грустной улыбкой и заметил:

— Наверное, вы уже слышали историю о наших привидениях, миледи?

— Кое-что, — осторожно ответила девушка, стараясь не выдать любопытства.

— Тогда, миледи, вы, конечно, знаете о любовнице-экономке, которая столкнула бабушку лорда Четхэма с лестницы, отчего та и убилась насмерть. Правда, преступная экономка тоже вскоре погибла. Так вот, она была моей бабушкой, матерью Матильды. Мы все в той или иной степени Четхэмы.

— Ох! — прошептала Ондайн. Ее мысли крутились с бешеной скоростью. Значит, Матильда приходится Уорику тетей… Сводной тетей! — Это все, право, очень неожиданно, — сказала она, чуть заикаясь. Чувства переполняли девушку, и, забыв об осторожности, она добавила: — И вы никогда не думали о несправедливости своего положения? И ваша мать тоже? Вы когда-нибудь…

Клинтон перебил ее, добродушно рассмеявшись:

— А разве вы не видите моих привилегий? — Он поднял руки и обвел ими вокруг себя. — У меня есть все, что нужно, миледи. Когда отец бросил мою мать, ее сводный брат, то есть отец вашего мужа, взял ее в дом, и она стала спустя какое-то время экономкой. Дядя был добрым человеком; со мной и с матерью всегда ласково обращались. Как вы сами догадались, я вырос вместе со сводным братом. Нас обучали одни и те же учителя, и мне предоставили полную свободу выбора и самые широкие возможности устроить жизнь по своему желанию. Но я люблю Четхэм и Северную Ламбрию. Я люблю двоюродного брата, нашего графа. Он прекрасный и мужественный человек, и мне можно только позавидовать, что у меня такой родственник. Я служу ему по доброй воле. Теперь я ответил на все ваши вопросы, миледи?

Ондайн продолжала держать лошадь за холку и поглаживать ее шею и, не отводя взгляда от крупной и прекрасной лошадиной морды, ответила:

— Вы зовете кузена по имени, не так ли? Мое имя вы уже знаете, так что не окажете ли и мне такую же любезность?

Он посмотрел на нее совсем как Уорик и кивнул:

— Хорошо, Ондайн. Девушка улыбнулась и спросила:

— Клинтон, но если никому не позволено притрагиваться к этому великолепному животному, кроме хозяина, не предложите ли вы мне какую-нибудь другую лошадь, чтобы покататься?

Его улыбка тут же пропала, и он сильно смутился. Подойдя к Дракону и подняв переднюю ногу жеребца, Клинтон принялся сосредоточенно чистить копыто. Не поднимая низко наклоненной головы, он спросил:

— Вы обсуждали этот вопрос с Уориком?

— А что, это необходимо? — удивилась Ондайн.

— Боюсь, да, миледи.

Он опустил лошадиное копыто на землю и выпрямился:

— Мне сказали, что вам запрещено выезжать. — И, пытаясь смягчить свои слова, добавил: — Может быть, вы потрудитесь отыскать Уорика и поговорить с ним об этом? Я бы с радостью дал вам самую лучшую лошадь.

Она недоверчиво покачала головой. Ее голос охрип и дрожал от напряжения:

— Вы хотите сказать, Клинтон, что граф запретил мне кататься даже вокруг поместья?

Клинтон грустно улыбнулся и спокойно произнес:

— Теперь вы можете спросить об этом его самого, миледи. Ондайн поймала его взгляд, устремленный куда-то за ее спину, и быстро обернулась.

В дверях стоял Уорик, одетый как будто для работы — в простые желтовато-коричневые панталоны, домотканую белую рубашку с широкими рукавами и шнуровкой на груди и высокие сапоги, доходящие до середины бедер. Он выглядел как пират, зорко охраняющий наворованные драгоценности.

— Доброе утро, миледи, Клинтон.

— Доброе, Уорик. — Клинтон снял шляпу. — Прошу прощения, но мне кажется, что миледи хочет перемолвиться с тобой парой слов наедине.

Клинтон, насвистывая, вышел. Ондайн вспомнила о слежке, но теперь ей было на руку, что Джек, увидев, как она вошла в конюшню, позвал хозяина.

Уорик улыбнулся, вежливо приподнял шляпу и заложил руки за спину.

— Моя госпожа?

Ондайн горько улыбнулась.

— Милорд, оказывается, мне запрещено выезжать верхом? Уорик не ответил. Он подошел к Дракону и стал что-то нежно нашептывать, то пощипывая его за уши, то потирая бархатный нос. Лошадь отфыркивалась.

— Уорик! — повторила она, теряя терпение и раздражаясь еще сильнее оттого, что наступила ногой в грязь.

— А вы ко всему прочему умеете ездить верхом, миледи?

— Не все же мне воровать лошадей! — огрызнулась она в ответ.

— Да, миледи, — ответил он решительно и предостерег коротким и угрожающим взглядом, что не намерен терпеть ее выходки. — Вам запрещено кататься верхом.

А она так рассчитывала на скорое освобождение! Очередная неудача вызвала в ней прилив безумной жалости к себе. Что же на самом деле это за человек? Вчера ночью он был соблазнительно нежен; сегодня снова холоден как лед и грубым тоном отдает приказы, словно кнутом хлещет. Ондайн сжала за спиной кулаки.

— Но почему?

— Потому что это опасно.

— Скорее потому, что вы находите это опасным, мой лорд Четхэм! Очень надеюсь, что вы перемените мнение! Вы сами вряд ли ездите верхом лучше, чем…

— Чем вы? — вспыхнул он, круто развернувшись от лошади. — Леди, я сказал «нет». И уверяю вас, что я не сомневаюсь ни в одной из ваших способностей.

Слезы защипали ей глаза; она изо всех сил старалась обходиться с ним вежливо и разумно, но ей еще ни разу этого не удавалось.

— Значит, я заключенная? — крикнула Ондайн, чувствуя, как нарастает в ней гнев.

Уорик шагнул к ней.

— Да кто угодно, кем вам заблагорассудится себя считать, графиня, — тихо сказал он и улыбнулся перекошенной от презрения улыбкой, как будто безуспешно боролся с искушением поддеть ее.

— Нет, я этого не потерплю! — зашипела Ондайн в ответ, подумав, что сам он не раз уезжал по ночам, жил как хотел и при этом шпионил за каждым ее шагом. Безумная ярость овладела ею. — Я не потерплю этого! — крикнула она еще раз. — Я не вещь, не ваша собственность и не ребенок, чтобы сидеть взаперти! Я буду поступать как сочту нужным, черт бы побрал вас с вашим спектаклем!

Исполненная ненависти и ослепленная гневом от бесконечно пренебрежительного взгляда его прищуренных глаз, Ондайн шагнула ему навстречу, забыв об осторожности:

— Я больше не играю в ваши игры, милорд, да еще и на положении узницы!

— И больше не посмеешь мне приказывать, низкопробная шлюха… — глухо пророкотал он, но не успел закончить начатую мысль, поскольку ее кулак, за секунду до этого сжатый за спиной, быстро пронесся в воздухе. Тяжелый удар, сопровождаемый проклятиями, обрушился на него.

— Негодяй, мерзавец…

От неожиданности Уорик отступил назад. В следующее мгновение Ондайн опомнилась и увидела, как наливается в нем бешенство. Она вскрикнула и бросилась бежать, но шанс на спасение оказался ничтожным. Он рванул ее за руку с такой силой, что девушка завертелась волчком и упала на колени. Он надавил ей на плечи и пригнул к устланной сеном земле так, что она едва переводила дыхание, забыв и думать о побеге.

— Миледи, похоже, побоища в конюшне стали у нас традицией! — прорычал он, наваливаясь на нее всей грудью. Исходившая от него теплота усмиряла ее не меньше, чем сила его рук. — Впрочем, это вполне естественно. Где же еще и порезвиться воришкам, браконьерам и шлюхам!

— Выродок! — прошипела Ондайн, содрогаясь от страстного желания разодрать ногтями его лицо.

Но очень быстро она обмякла, осознав его мощь и собственную слабость. Уорик так стиснул ее, что она испугалась, что окончательно вывела его из себя. Но он выпустил ее и откатился в сторону. Она замерла, боясь малейшим движением навлечь его гнев и вновь оказаться в железных объятиях.

Уорик потер лоб, глядя в потолок, и произнес с обескураживающей иронией:

— Теперь я наконец понял, почему мужчины бьют своих жен! — Он повернулся на бок, подпер голову локтем и посмотрел на нее. — Возможно, именно так я и поступлю. Здесь достаточно кнутов…

— Вы не сделаете этого! — вскрикнула Ондайн, изнемогая от желания убежать, но вконец обессилев от борьбы. По его насмешливому тону она не могла определить, насколько серьезны его намерения.

— Пожалуй, действительно не сделаю, — решил он, покачав головой. — Кнут — омерзительная штука. От него на теле остаются следы. Слуги узнают, соседи начнут судачить.

— Соседи?!

— Ага, — кивнул он, как будто обрадовавшись, что они пришли к согласию хотя бы в одном пункте. — Нет, кнут не годится. В жизни я предпочитаю непосредственное воздействие… — Он поднял левую руку, согнул и разогнул длинные, сильные пальцы, изучая их в глубокой задумчивости. — Да… именно непосредственное!

Он снова перевел взгляд на Ондайн. В его глазах прыгали ожившие яркие золотые искорки. И затем рука, которую он так пристально изучал, быстро и неожиданно оказалась у основания се спины, принуждая ее приблизиться. Девушка уперлась ладонями в широкую грудь, силясь его оттолкнуть, но он, кажется, даже не заметил этого. На его лице показалась приятная улыбка, в то время как рука описывала небольшие круги по ее спине, спускаясь все ниже, и настойчиво ласкала окружности ее тела.

— Да, миледи! Именно… сильный шлепок по голой задней части! Давно известное и испытанное средство!

Ондайн молча смотрела на него широко раскрытыми от изумления глазами. Он наверняка шутит! Впрочем, он способен и на такое. И несмотря на ироничную усмешку, она чувствовала, что напряжение в каждом мускуле его тела не ослабевало.

Девушка опустила ресницы и сменила тон на самый мягкий, на какой была способна:

— Милорд, я вовсе не хотела бранить вас. Мне жаль, но… Нет! Не буду просить прощения за то, что хотела кататься верхом, когда пожелаю! Ведь именно поэтому я набросилась на вас! Вы должны…

Уорик прервал ее раскатами рокочущего смеха:

— Ха-ха-ха! Ох, миледи! Вы не можете раскаяться даже в том, что набросились на меня! Единственное, о чем вы действительно сожалеете, так это что вам не хватает силы взять кнут и отхлестать меня!

Ее глаза гневно блеснули, но предостерегающее похлопывание по спине и насмешливое «Осторожно, миледи!» удержали ее от опрометчивых высказываний.

— Это несправедливо! — воскликнула она в отчаянии.

— Что несправедливо? — спросил Уорик. — Вы спаслись. Я нашел жену, которая ради спасения жизни поклялась слушаться меня.

И эта клятва остается в силе, миледи. Единственное, о чем я прошу вас — сегодня и последний раз, — это соблюдать обязательства.

— Я бы соблюдала их гораздо прилежнее, если бы вы соизволили ставить меня в известность о некоторых вещах, которые пока мне приходится узнавать от других! Например, что Матильда — ваша тетя, а Клинтон — двоюродный брат!

Уорик равнодушно пожал плечами, но в его глазах показалась тревога.

— Мы с Клинтоном и Юстином довольно похожи. Я и не подумал, что вам нужно сообщать об этом в какой-то особенной форме.

— В какой-то особенной форме! Будьте вы прокляты, Уорик! Вы обязаны были сказать мне об этом, и вы это знаете!

Ондайн возобновила безнадежные попытки высвободиться из его объятий, опять уперлась ему в грудь рукой, тяжело дыша от напряжения. Он притянул ее ближе и покачал головой:

— Нет, леди, я вас не отпущу, поскольку, похоже, от вас можно получить какие-нибудь гарантии, только когда вы лежите на земле в конюшне и не в состоянии пошевельнуться.

Она стиснула зубы и молча продолжала бороться. Уорик снова разразился хохотом и молниеносно переменил положение тела: поднявшись и захватив ее пальцы, он завел ее руки за спину, совершенно лишив Ондайн способности хоть как-то сопротивляться.

— Давайте лучше окончательно решим все вопросы здесь и сейчас, — грубовато сказал он. — Я не собираюсь держать вас в заточении. И тем не менее не позволю вам кататься в одиночестве, потому что Бог знает какие опасности могут подстерегать вас во время прогулок. В лесу кого только не встретишь, мадам. Разных зверей, медведей, волков и даже лорда Хардгрейва. Я не желаю, чтобы вы наткнулись ни на одного из них. Если вы захотите выехать на прогулку, дайте мне знать утром того же дня, и я буду счастлив сопровождать вас. Обычно я отказываю не из прихоти, а прежде хорошо обдумав свое решение. Это касается всех, включая Клинтона и Матильду, хотя они оба живут здесь по доброй воле, подчиняются мне по доброй воле и по доброй воле делают свою работу. Скажите, что еще мешает вам спокойно жить?

Она подняла подбородок и, с трудом сдерживая негодование, выговорила:

— Вы!

— Я? — удивился Уорик, приподняв бровь. — Моя госпожа, уверяю вас, что делаю все от меня зависящее, чтобы не докучать вам! Прошу покорно простить меня, но большего я делать не в состоянии. Если помните, я тот, кто женился на вас, и мое существование — не один из пунктов нашего договора, а сам договор. По сути говоря, миледи, это вы не выполняете ваши обязательства! Но это можно исправить в любую минуту.

Ондайн сделала вид, что не заметила, как он сдавил ее бедра и насмешливо взглянул на нее.

— Вы шпионите за мной! — выкрикнула она. — Всегда и везде…

— Помилуйте, мадам. У меня и без того дел по горло. Ондайн горько рассмеялась:

— Ах да! Ну конечно! У вас важные дела! Когда вы заняты, милорд, за мной шпионит Джек! Каждый вечер вы запираете меня, а сами каждую ночь отправляетесь на все четыре стороны!

Уорик усмехнулся, отпустил ее и скрестил на груди руки.

— Мадам! Неужели мои отлучки так беспокоят вас?

— Совсем нет… Они поднимают мне настроение! — зло огрызнулась Ондайн, нервно потирая кисти и молясь, чтобы он оставил ее наконец в покое.

Лорд Четхэм только пожал плечами и добавил ледяным тоном:

— Миледи, боюсь, я не смогу поднимать вам настроение и дальше. Я получил от Карла депешу с предложением, которое счел вполне подходящим. Через пару дней мы отправимся ко двору.

— Что?! — Ондайн показалось, что земля уходит из-под ног и все вокруг погружается в густой туман. Ей нельзя показываться во дворце!

— Итак, мы скоро едем! — повторил Уорик, раздражаясь. — И поскольку у Меня нет ни малейшей охоты давать повод к сплетням, там я буду проводить каждую ночь подле вашей двери.

Он нахмурился, увидев, как в считанные мгновения пунцово-красное лицо Ондайн превратилось в мертвенно-бледное.

— Я не хочу ехать ко двору. Отправляйтесь без меня! В этом сезоне супружеская неверность особенно в моде. Вы будете свободны каждую ночь и сможете навещать кого только пожелаете. Я…

— Вы, моя госпожа, поедете со мной.

— Нет! Не поеду! — Она наконец вырвалась и прислонилась к стене. — Ни за что!

Уорик выбросил вперед руку, рассекая кулаком воздух, и зарычал:

— Все! С меня довольно! — Огромными шагами он подошел к ней и оперся рукой о деревянную обшивку рядом с ее головой. — Слушай меня внимательно, Ондайн. Ты поедешь со мной. В коляске или привязанная к козлам, но поедешь. Вопрос лишь в том, когда ты сможешь сидеть после того, как я тебя oтлvплю!

Глава 9

Ондайн отправила Лотти в столовую с известием, что из-за недомогания она не выйдет к обеду.

И вправду голова ее раскалывалась от невыносимой боли. Ондайн не обманывалась относительно слов Уорика: так или иначе он возьмет ее с собой. Все утро она провела в раздумьях о возможности побега из поместья, впрочем, совершенно невероятного. Она находилась под неусыпным наблюдением и без разрешения Уорика не могла даже взять лошадь.

Стук в дверь прервал ее размышления и вернул к реальности. Она подумала, что больной не следует в полном облачении нервно метаться по комнате и, переведя дыхание, еле слышно откликнулась:

— Да.

— Миледи, это Матильда. Я принесла крепкий бульон и — чай.

— Ох, спасибо, Матильда. Я… я не голодна.

— Нет, миледи! Я не уйду до тех пор, пока вы не возьмете хоть что-нибудь! — ответила Матильда обеспокоенно.

Ондайн вздохнула. Матильда казалась взволнованной и была настроена довольно решительно… Девушке стало стыдно, и, немного поколебавшись, она крикнула:

— Сейчас!

Ей понадобилось всего несколько секунд, чтобы скинуть одежду, надеть ночную рубашку и быстро разобрать постель, тщательно заправленную Лотти. Отшвырнув одежду в сторону и наспех изобразив на лице болезненное выражение, она открыла дверь.

— Ох, леди Четхэм! Вам нельзя вставать, да еще с голыми ногами! — пожурила ее Матильда. — Немедленно ложитесь обратно под одеяло…

— Хорошо, Матильда. Спасибо за чай.

— Я не выйду из этой комнаты, пока не увижу, что вы сыты и в тепле, миледи!

Матильда упрямо стояла в дверях с подносом в руках.

Ондайн опустила голову, снова испытав укор совести за вынужденную ложь, поскольку Матильда выглядела не на шутку встревоженной. Тяжело пережив потерю обожаемой госпожи, она очень нервничала из-за болезни Ондайн.

— Матильда, я сию секунду лягу в постель. Простите за беспокойство. Со мной ничего страшного. Просто легкое недомогание. Наверное, из-за желудка, вот и все. Я постараюсь поправиться к завтрашнему утру.

Матильда поставила поднос на туалетный столик, подошла к постели и взбила подушки.

— Вы так добры… — слабо улыбнулась Ондайн.

— Теперь ложитесь! И разрешите мне как следует присмотреть за вами, моя госпожа.

Ондайн вскарабкалась на постель, и Матильда с материнской заботой расправила на ней одеяло.

— Ну вот! Сейчас я поставлю поднос вам на колени.

Ондайн не сопротивлялась, тронутая нежным участием Матильды. Она с любопытством посмотрела на экономку и, что-то про себя решив, произнесла:

— Все зовут меня Ондайн. Мне хочется, чтобы и вы звали меня по имени. Я… недавно узнала, что вы тоже из рода Четхэмов.

Матильда подняла на нес удивленный взгляд и улыбнулась:

— Ах, оказывается, вы не знали этого раньше?

Ондайн отрицательно покачала головой. Матильда села рядом с ней на постель, положила в чай кусочек сахара и, размешав, протянула чашку девушке, продолжая улыбаться.

— Теперь вы понимаете, почему я так беспокоюсь за ваше здоровье. Ведь будущий ребенок — моя родная кровинка.

Ондайн поперхнулась горячим чаем.

— О Боже! — Матильда вскочила с постели и принялась хлопать ее по спине.

— Ребенок? — сквозь смех выдавила Ондайн.

— О Господи… Как же это! — бормотала Матильда, беспомощно всплескивая руками. Когда Ондайн пришла в себя, женщина сказала со вздохом: — Возможно, вам не хочется сейчас говорить о ребенке! Но все люди одинаковы, миледи! Считаю наследников самой большой своей гордостью, прямо как напыщенные петухи. — Она понимающе улыбнулась. — Многие женщины опасаются говорить о ребенке раньше времени, считают что это к несчастью. Но вы ведь не такая! И не сердитесь на Уорика. Сначала, когда вашу записку принесли к обеденному столу, он сделался таким раздраженным, но потом заулыбался — вы сами знаете, какая у графа восхитительная и озорная улыбка! — и сказал, что на первых порах беременность часто доставляет женщине неприятности.

«Он просто сумасшедший!» — промелькнуло в голове у Ондайн, и она еле сдержалась, чтобы тут же не поставить в известность об этом Матильду. Сумасшедший… и очень жестокий! Как можно говорить такое Матильде, которая ждала наследника с болезненной страстью и нежностью!

Ондайн закрыла глаза. Зачем эта ложь? Почему за ней все время следят? Господи, что на самом деле происходит? Может быть, граф Северной Ламбрии действительно сошел с ума и соображает не лучше, чем весенний кролик?

Ее терпение лопнуло. Черт побери! Он вел какую-то интригу, время от времени преподнося ей очередной безумный сюрприз. Да, он мастер игры! Вот бы сказать сейчас Матильде, что граф если не ошибся, то, вероятно, свихнулся от горя, потому что ребенка нет и в помине.

— Миледи… Ондайн, как вы себя чувствуете? Боюсь, что навредила вам своим болтливым языком!

Ондайн покачала головой и выдавила из себя улыбку, на этот раз неподдельно усталую.

— Нет, Матильда. Я просто немного озадачена… заявлением моего мужа. Я… я совсем не уверена. Думаю, в наших общих интересах… сначала убедиться окончательно…

— Ох! — покровительственно засмеялась Матильда, снова усаживаясь на постели рядом с Ондайн. — Кому как не женщинам знать об этом!

— Вы рады?

— Конечно, еще бы! У нас в доме появится маленький! Только, ради всего святого, берегите себя как зеницу ока! Впрочем, вы такая молодая и здоровая. Совсем не как… — Матильда запнулась.

Ондайн высунула из-под одеяла руку и ласково погладила Матильду по руке.

— Женевьева?

У экономки дрожали губы.

— Да, Женевьева.

— Дорогая Матильда! Пожалуйста, не волнуйтесь. Со мной будет все в порядке. Самым наилучшим образом!

Матильда кивнула. Ондайн пытливо посмотрела в глаза женщины и еще раз подумала, что она была когда-то очень красивой. Матильда вспыхнула от смущения за свою несдержанность.

— Вот и славно, а теперь выпейте бульон! Хотя бы ради маленького! И…

— Что-нибудь еще, Матильда?

— Если вам понадобится помощь, позовите меня! В любое время!

— Спасибо, Матильда.

— Я не уйду, пока вы не поедите!

Ондайн безропотно принялась за бульон, а Матильда обошла спальню, подобрала лежавшую на полу одежду и повесила в туалетной комнате. Затем, убедившись, что от ее подношений ничего не осталось, удовлетворенно улыбнулась и взяла поднос.

— А теперь немного поспите!

— Хорошо, Матильда! Обещаю.

Со счастливой улыбкой Матильда направилась к двери, но Ондайн остановила ее, озаренная внезапной мыслью:

— Скажите, Матильда, а кто был в зале, когда милорд Четхэм рассуждал о причине моего нездоровья? Кто-нибудь еще знает о моем состоянии?

— Да! Юстин и кое-кто из слуг. И… и, кажется, Клинтон к тому моменту уже вошел! Ну разумеется, они оба так обрадовались. Я имею в виду Юстина и моего Клинтона. Юстин, как всегда, начал подсмеиваться над братом и сказал, что тот хотя и повесничал, но времени зря не терял. И добавил, что зеленеет от зависти… Вы ведь и сами знаете, как Юстин увлечен вами.

Ондайн не сдержала улыбки:

— Разве? А он говорил что-нибудь еще? Или, может быть, Уорик?

— Да ничего особенного… — замялась Матильда.

— Матильда! Пожалуйста… — просительно протянула Ондайн.

— В самом деле, ничего существенного.

— Скажите, ради Бога! Иначе я не сомкну глаз! Матильда вздохнула и поставила поднос на столик.

— Ну, хорошо. Юстин сказал, что ему не терпится сообщить новость леди Анне.

— Леди Анне?

— Да, давнишней любовнице графа… О Боже! Вы разве не встречались с ней?

— Нет, — ответила Ондайн, пытаясь уклониться от дальнейших расспросов. Она почувствовала прилив раздражения.

— Былые страсти — забытые страсти, — мудро заметила Матильда. — Граф сказал, что и сам очень хочет, чтобы леди Анна услышала новость и убедилась, как прекрасно и счастливо устроилась его жизнь! И добавил, что надеется как можно скорее довести сведения о будущем наследнике Северной Ламбрии до лорда Хард-грейва!

Ондайн приподнялась на локте.

— А кто такой этот лорд Хардгрейв? Уорик как-то обмолвился о нем… и, кажется, без всякого удовольствия.

— Это сосед. Не такой знатный и влиятельный, как Четхэмы, и потому завистливый. Но… надо сказать, и Уорик его не жалует. Они враждуют с трехлетнего возраста. — Матильда остановилась и посмотрела на Ондайн с озабоченным вздохом. — Надеюсь, теперь я ответила на все ваши вопросы, даже на те, на которые, возможно, не следовало отвечать. Вы обещали поспать.

— Да, конечно. — Ондайн постаралась полюбезнее улыбнуться.

Девушка слышала, как Матильда прошла через анфиладу комнат, подождала, пока окончательно не затих звук шагов и мягкий отдаленный щелчок не убедил ее, что все двери заперты и она осталась совсем она… Тогда Ондайн сбросила одеяло, вскочила с постели и выбежала из спальни. В комнате Уорика она остановилась. На его туалетном столике лежала щетка для волос. Она схватила ее и в бешенстве бросила об стену.

— Будь ты проклят, обманщик, и твоя дьявольская игра! — неистово прошептала она.

Ондайн добрела до музыкальной комнаты и присела за стол, решив атаковать Уорика вопросами, как только он войдет. Она еле сдерживалась, чтобы не изорвать ногтями обшивку кресла.

Решение пришло к ней неожиданно. Может быть, стоит пригрозить Уорику, что она раскроет домочадцам его ложь про ребенка, если он заставит се ехать с ним ко двору.

Душившая ее злость сменилась облегчением и радостным нетерпением поскорее увидеть Уорика. Она снова вскочила на ноги и зашагала по комнате взад и вперед, как тигрица в клетке.

А что, если он и в самом деле немного сумасшедший и выдумка о наследнике была просто шуткой? Если он рассмеется ей в лицо и скажет, что ему все равно?

Ондайн остановилась перед окном, всматриваясь в ночь и содрогаясь от пронзавшего ее насквозь холодного ужаса. Или рассказать ему, что она боится ехать ко двору, так как ее наверняка схватят, заточат в тюрьму и будут пытать как предательницу?

Нет! Этого она не допустит! Хватит скандалов и грязной лжи, порочащих ее фамилию!

Девушка мрачно подумала, что ни за что не поедет с Уориком, беззаветным вассалом и преданным другом короля.

— Ох, тысяча чертей тебя побери, мерзкий интриган! — прошипела она, снова бросаясь на стену. Где же он? Час уже поздний…

Стиснув в бешенстве зубы, она решительно направилась к двери и с силой ее распахнула.

У стены сидел Джек, видимо, спавший до ее появления. Он вскочил на ноги, поспешно приподнял широкополую шляпу, съехавшую на глаза, и чуть не сбил по пути кресло, торопясь преградить ей дорогу.

— Миледи? — спросонья бормотал он, удивленный ее внезапным появлением в ночной рубашке, туфлях на босу ногу, со спутанными волосами и огненным взглядом, полным негодования. — Могу ли я чем-то помочь моей госпоже?

— Где он, Джек?

— Вы имеете в виду моего господина лорда Четхэма?

— Да, вашего господина лорда Четхэма! — ответила Ондайн, скрестив на груди руки. — Джек, лучше не шути со мной! Где он?

— Он… вышел.

— Куда вышел?

— Не знаю, миледи.

— Ты лжешь, Джек!

Он посмотрел виновато и в то же время решительно. Ондайн огорченно вздохнула, поняв, что даже под страхом смерти Джек и выдаст Уорика.

— Ну ладно, Джек. Когда он вернется?

Джек пожал плечами, сконфуженно почесал затылок и нахлобучил на голову шляпу.

— Может быть, лучше поговорить с ним утром, миледи. Утром!

— Он приедет… позже.

Не в силах сдержать переполняющего ее гнева, Ондайн грозно наступала на Джека.

— Что здесь происходит, Джек? Почему он так со мной обращается? Тебе ведь это известно, да?

— Как… обращается? — Джек казался смущенным до крайней степени, но по-прежнему был готов скорее умереть, чем выдать секрет хозяина. — Девушка! — сказал он мягко. — Вам спасли жизнь! Вы одеты, сыты и живете в хорошем доме! Верьте графу! — добавил он умоляюще.

— Верить графу?! — закричала Ондайн, но тут же поняла, что срывает злость на человеке, который не причинил ей ни малейшего вреда, а был одинаково добр к ней и когда она стояла под виселицей, грязная и оборванная, с веревкой на шее, и сейчас, когда она стала миледи. — Джек! Прости меня! — пробормотала девушка виновато. — Ты прав. Я понимаю, что ты не хочешь выдавать его. Я не хотела обидеть тебя. Я… — Она запнулась и перевела дыхание. — Я бесконечно благодарна за спасенную жизнь и хочу только одного — не сойти с ума!

— Ох моя госпожа! — сочувственно отозвался Джек. — Единственное, что я могу вам сказать, — он поднял руку, — доверьтесь ему!

Ондайн попробовала улыбнуться Джеку, но безуспешно. Тогда она порывисто сжала в ладонях его лицо, поцеловала в щеку и быстро ушла во внутренние покои.

— Заприте дверь! — крикнул он вслед. Она помедлила, но послушалась.

Ондайн прошла в музыкальную комнату с опущенными плечами, опустошенная и измученная. С самого начала было ясно, что ждать его — напрасный труд. Нелепая затея! Без сомнения, этот напыщенный петух упражняется в доблести где-то на стороне!

Ондайн вернулась в свою комнату, беспрестанно думая, почему ее так раздражают его ночные исчезновения, и отвергая приходившие на ум ответы.

С каждым следующим днем и каждым новым прикосновением он все больше занимал ее воображение. Она часто вспоминала его прекрасное лицо, чувственный изгиб губ, блестящие золотые искорки, то и дело появлявшиеся в янтарных глазах. Она бережно хранила в памяти ощущения от прикосновений его рук, в меру жестких, с длинными пальцами и неизбежными на мужских ладонях мозолями. Ее память была больше памятью тела, чем ума. Тело то и дело возвращало ее к ощущению, как будто она прикасалась к твердому камню, раскаленному и дающему жизнь. Она так до конца и не разобралась в своих переживаниях: с одной стороны, его насмешки и остроты жестоко ранили, но в нем было и другое — нежность. Она узнала его с этой стороны, когда он закрыл ей глаза ладонью, чтобы избавить от печального зрелища казни друзей.

Конечно, с грустью призналась она себе, ее тянуло к нему. Не к уверенному в победе шулеру, который бесстрастно Поднимает ставки, следя, как накаляются страсти, а к человеку, который любил Женевьеву. Она хотела слушать его непринужденный смех, хотела, чтобы он успокаивал словами любви и нежности, целовал ее руки, губы со страстью… и любовью.

Но она всего лишь «висельная» невеста, конокрадка. Собственность.

Рассерженная и расстроенная, растравившая сердце какой-то новой болью, истомленная желанием, Ондайн выругалась и решила пойти спать. Завтра она отважится на шантаж, если Уорик будет настаивать на ее появлении при дворе.

Сон долго не шел, а когда она наконец уснула, на нее нахлынули сновидения о ее кузене Рауле. Она видела его темные красивые глаза, надменное лицо, тонкие, вытянутые в нитку губы. В детстве он мрачнел, если ей удавалось обхитрить его, и хвастался, когда в чем-нибудь одерживал над ней верх, но между ними никогда не было вражды. Он был ее другом, таким же человеком, как любой другой, со своими достоинствами и недостатками. Она никогда не чувствовала зависти с его стороны и знала наверняка, что коварную интригу сплел не Рауль, а его отец, который долгие годы жаждал титула и владений. Он никогда не получил бы их, останься в живых ее отец.

Во сне она видела, что они с кузеном едут ко Двору Карла. Он держит ее за руку и прижимается к ней с отвратительным самодовольством, , а она тихонько его отталкивает. Сколько же раз нужно ему повторять, что они просто друзья? Она не любила его, и Рауль не сердился, но… он привык побеждать. Он знал, что рано или поздно победит, что ее отец окажется предателем, а сама она — в его власти.

Рауль предвидел все, за исключением ее побега…

Его лицо кружилось перед ней, постепенно преображаясь. Темные глаза превратились в смеющиеся зеленые глаза Юстина Четхэма, а каштановые волосы приобрели золотой оттенок. Ондайн испугалась, потому что не могла объяснить причины неожиданной метаморфозы Рауля в галантного Юстина. Но вот уже не Юстин подсмеивался над ней, а Клинтон, незаконнорожденный сын женщины, которая была плодом запретной любви старого лорда Четхэма.

Четхэм. Теперь над ней смеялся ее муж Уорик, уверенный в своем могуществе. Его глаза мерцали теплым янтарным блеском. — Вдруг ее окружили какие-то мужчины. Они наступали, обнажив мечи. В глубине души она знала, как это обычно бывает в сновидениях, что один из них хочет спасти ее, а другой — убить, но ей был известен путь к спасению.

Ондайн проснулась от бившей ее нервной дрожи.

— Ах, чтоб они все сдохли! — прошептала она, раздосадованная тем, что не может оградить свой сон от вторжения кошмаров, и, подумав, добавила: — В особенности мой лорд Четхэм!

Девушка лежала в тишине, следя за игрой лунного света, и обдумывала, как добиться аудиенции с глазу на глаз у Карла, чтобы припасть к его ногам и вымолить разрешение доказать свою невиновность. Король, презирающий жестокость вообще, особенно не любил выносить смертные приговоры женщинам.

Это будет ее решающий бой, но сначала она разберется с мужем! Да, она бесконечно благодарна ему за спасенную жизнь, но больше он над ней не властен!

Ее взгляд задумчиво блуждал вслед за лунным лучом по темной комнате, когда она уловила еле слышный шепот, настолько тихий, что сначала подумала, что ей почудилось. Он принесся с дуновением ветра, такой нечеловечески жалобный. И очень печальный.

— Ондайн…

Она замерла и прислушалась. Издалека снова донеслось:

— Ондайн… Ондайн… Ондайн. Иди ко мне, мне так холодно и одиноко. Ондайн…

Нет, ей не показалось!

Девушка спрыгнула с постели, подбежала к окну, но в темноте не могла ничего разглядеть.

— Кто ты? Где ты? — позвала она негромко.

— Ондайн… — жалобно прозвучало ее имя, и голос беспомощно затих вдали.

В мягком лунном свете трепетали какие-то тени. Трясущимися руками Ондайн зажгла лампу и подняла ее высоко над головой.

— Эй, пожалуйста, отзовитесь… Кто вы? Где вы?

В ответ она услышала лишь беспокойный шум ветра.

Девушка тщательно обследовала комнату, отодвигая занавеси, заглядывая в туалетную комнату и даже открывая шкафы и сундуки. Она подошла к окну и выглянула наружу. Внизу — никого, изящная лестница, спускавшаяся от балкона второго этажа, пуста.

В расстройстве она присела на постель; затем судорожно встала, побежала в комнату Уорика и принялась нервно что-то искать. Наконец она достала из гардероба бутылку вина. Налив в бокал немного красной жидкости, она уселась в кресло и решила дождаться мужа, даже если ей придется прождать ночь напролет.

Время близилось к рассвету, когда Уорик с удивлением обнаружил жену сидящей в его кабинете со стаканом в руке, с распущенными по плечам волосами в небрежно зашнурованном платье и с ногами, лежащими на крышке стола. Она растянулась в кресле, и он заметил, что ее голубые глаза полыхали огнем праведного гнева.

Готовый к любой неожиданности, Уорик стоял, облокотившись о дверной косяк, и стягивал с рук перчатки с широкими раструбами.

— Прекрасно! — произнес он спокойным голосом. — Чем же я заслужил честь лицезреть вас в столь поздний час, мадам?

Ондайн ответила не сразу и не сводила с него глаз, в которых бушевало море огня. Раздраженный тем, что вынужден обороняться, Уорик прошелся по комнате и бросил перчатки на стол.

Она подняла бокал за его здоровье.

— Милорд, думаю, сейчас самое подходящее время для разговора.

— Неужели? — Он настороженно приподнял бровь и прищурил глаза.

— Да, граф, — холодно ответила Ондайн, презрительно отчеканив его титул. Уорик присел на край стола и, сделав вид, что с трудом подавляет скуку, принялся стаскивать с себя сапоги.

— Тогда я слушаю вас, миледи.

Она отпила глоток. Уорик со злорадством отметил судорожность движений и внутренне вздохнул с облегчением: наверняка все происходящее — бравада, и он легко обезоружит Ондайн.

Ищущий и напряженный взгляд горящих голубых глаз, обрамленных черными пушистыми ресницами, вновь устремился на него..

— Сегодня вечером меня поздравили с несуществующим peбенком. Возможно, вам не составит труда объяснить мне эту ложь!

Уорик потянулся к бутылке с вином, сделал большой глотом прямо из горлышка и осторожно поставил на место.

— Ну и что же вы ответили?

Ондайн сухо засмеялась.

— Я не стала спорить и раскрывать карты, милорд. — Она взмахнула прекрасными ресницами. — Пока!

— Неужели это угроза, моя любовь? — спросил он ласковым и ледяным тоном.

— Вы не ошиблись. — Ондайн презрительно усмехнулась.» — Видите ли, милорд, вы ни разу не сочли нужным объяснить мне правила игры, поэтому я всегда оставалась в проигрыше. — Она подтянула к себе ноги и спрятала их под креслом. — Мне не нравится играть вслепую, милорд. Я нахожусь в полном неведении и получаю одни только приказы. Поэтому я решила ввести кое-какие новые правила. И вот одно из них. Я согласна с улыбкой встречать любую вашу ложь и весело сносить все ваши сумасбродные выходки. Но за это… Я останусь здесь и не поеду ко двору.

Он резко выпрямился, провел пальцем по ее гордо поднятому вверх подбородку и криво улыбнулся:

— Ах вы, браконьерша, конокрадка и шантажистка! Господи, сколько талантов в столь нежном возрасте, моя любовь!

— Я готова поверить, что вы женились на мне только ради них, Уорик Четхэм, — ответила она, теряя самообладание от его прикосновения.

Он опустил руку и плавно соскользнул со стола; затем обошел ее, встал сзади, положил руки на голову и легкими касаниями, подобно легкому ветерку, начал перебирать волосы.

— Вряд ли, миледи, — прошептал он, наклоняясь к самому уху и обдавая ее теплым дыханием, — вам удастся опровергнуть мою ложь. Тем более она из тех, которые я бы с большой охотой обратил в правду.

Ондайн закрыла глаза, стиснула зубы, пытаясь унять дрожь и не закричать в ответ на его безжалостные слова. Что ей послышалось в них? Да ничего, только щелканье хлыста да голос хозяина, отдающего приказания.

Уорик оставил ее и подошел к каминной полке.

— Никогда больше не угрожай мне, Ондайн! — сказал он бесстрастно.

— Не угрожать?! — Ее голос сорвался до визга. Она вскочила с кресла, разъяренная явной неудачей своего предприятия. — Не угрожать! Милорд, я не нуждаюсь в угрозах! Скажите спасибо, сэр, что я не называю вас лжецом, и объясните наконец, что здесь происходит! Мне приходится не только все время обороняться от ваших вторжений днем, но и терпеть, что меня будят по ночам какие-то негодяи!

— Что?! — взорвался Уорик. Его тело напряглось, а взгляд стал таким пронзительным, что девушка невольно отступила. Стук ее бешено бившегося сердца говорил красноречивее всяких слов.

Он бросился к ней так стремительно, что она вскрикнула от испуга.

— Скажи мне, что произошло! — Уорик вцепился ей в плечи и пожирал ее горящими глазами.

— Вы делаете мне больно… — выдохнула Ондайн, стуча зубами и откинув голову.

Он ослабил хватку, но не отпустил ее.

— Говори!

— Недавно… где-то час назад, когда я лежала в постели, кто-то шепотом позвал меня.

— Ты не придумываешь? — осторожно спросил он, стараясь не отпугнуть ее недоверием.

— Нет! Не придумываю!

— Что ты слышала?

— Меня назвали по имени.

— А еще?

— Не помню…

— Ты должна вспомнить!

— Я… кажется, слышала что-то вроде: «Мне холодно и одиноко. Иди ко мне…»

Уорик повернулся и быстро прошел в комнату Ондайн. Когда она вошла за ним следом, он обшаривал все углы. Наконец он сел на ступень кровати и потряс головой, сжав ладонями виски. Через некоторое время он поднял удивленный взгляд, как если бы только что вспомнил о ее присутствии. Его лицо приняло непроницаемое выражение.

— Тебе почудилось.

— Нет!

Он пожал плечами и обвел рукой комнату:

— Ты можешь сама убедиться, что здесь никого нет. Ондайн едко засмеялась:

— Мой лорд Четхэм, я прошла огонь, воду и медные трубы и согласна называться конокрадкой, браконьершей и шантажисткой, но я не лгунья.

— Пусть так, тогда… — Он поднялся и, приблизившись к ней, остановился. — Если вы услышите что-нибудь еще раз, леди, позовите меня. Немедленно. Вам понятно?

— Да, сэр! — ответила она уязвленным тоном. — Очередной приказ! А приказам надо подчиняться.

Он сжал ее запястье и наклонил к ней лицо.

— Ондайн! Перестань видеть во мне врага! Поверь мне… В конце концов я хочу сделать тебя свободной. Я хочу, чтобы ты жила той жизнью, к которой привыкла!

Девушка опустила голову. Да, это правда! Он использовал ее в каких-то своих целях и мечтал поскорее от нее избавиться. Ей вдруг стали ненавистны и его прикосновения, и его присутствие. Она больше не хотела страдать от желания получить от него то, что он не в силах ей дать…

Ондайн вырвалась из его объятий и отошла в сторону, трепеща всем телом.

— Предупредить вас будет сложно, сэр! Вы так редко бываете дома.

— Я буду рядом, — сказал он. — Оставьте дверь в комнату открытой и кликните меня. Я тут же приду.

Она стояла молча, глядя в пол. Уорик опять подошел к ней, взял ее за руки и притянул к себе. И вдруг вместо горьких упреков в ней родилось тихое счастливое чувство. Как зачарованная смотрела она на еле заметную улыбку и мягкий янтарный блеск в его глазах.

— Ондайн, — пробормотал он, обнимая ее. — Это имя пришло из легенд и мифов. Русалки… морские девы… прекрасные соблазнительницы… Они завлекают в свои смертельные сети сердца мужчин и, обручившись с ними, обретают новую жизнь. И ты, моя красавица, увидишь другую жизнь, поверь мне. Я завоюю ее даже ценой своей собственной жизни, если потребуется. Клянусь тебе в этом!

Потрясенная искренностью и глубиной этих слов, Ондайн улыбнулась в ответ на ласковую и нежную улыбку. Он поднял девушку и отнес на кровать.

Не отрывая зачарованного взгляда от ее лица, Уорик хрипло пробормотал:

— Ты сказочно прекрасна, Ондайн, моя русалка.

Он закрыл глаза, стиснул зубы, и легкий стон слетел с его губ. Но уже в следующее мгновение на нее снова смотрел холодный и рассудительный, привыкший отдавать приказы мужчина.

— Спокойной ночи, — отрывисто сказал граф. — И не забудьте, что через три дня мы отправляемся в Лондон.

— Но я… я не могу ехать! — взмолилась Ондайн шепотом, однако Уорик не обратил никакого внимания на ее слова.

— И мы больше не будем возвращаться к этому вопросу! — сказал он с раздражением. — Только попробуйте сбежать! Я поймаю и отволоку вас силой. Я не терплю неповиновения! Я решил, что вы поедете со мной. И если потребуется, свяжу вас и насильно посажу в карету. Не сомневайтесь, мадам, я сдержу слово!

Она, будто лишившись дара речи, даже не возражала, а только неотрывно смотрела на него. Он повернулся и вышел, оставив дверь открытой. Ондайн очнулась и осознала, что их разделяет только ночной ветерок…

Как же она ненавидела Уорика! И ненавидела себя за то, что его любила.