ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Кендалл Йорк сидела на мостике, медленно погружая одну, затем другую ногу в воду пруда. Она вновь не захватила купальник, поэтому придерживала длинный подол платья.

Молодая женщина пребывала в задумчивости.

Она не обдумывала что-то конкретное, но сосредоточенно, неторопливо и в то же самое время несколько отстраненно вглядывалась в свое отражение в воде. Ее лицо оставалось спокойным, хотя сердце переполняли самые разные мысли.

Она не думала в этот миг, как смотрится со стороны. Легкая полуулыбка осеняла алые губы и голова мечтательно склонена набок, взгляд устремлен в никуда, распущенные волосы разбросаны кольцами по плечам и спине, пальцы безотчетно перебирают ткань платья.

Она уже не задавала себе вопрос, влюбляться или нет, желать или крепиться, мечтать или отказаться… Она не сомневалась, что ее детская, незамутненная любовь к милому и нежному Джорджу навсегда останется вместе с ней. И что он, трепетное, застенчивое и прелестное дитя, никогда уже не станет жестким, опытным, самоуверенным мужчиной, каким был Хадсон Беннингтон.

— Я тут недавно перечитывал твоего друга Уильяма Шекспира, — осторожно вторгся в ее тишину Хадсон, словно чувствуя, что она думает именно о нем.

Кендалл поспешно накрыла ноги подолом платья, которое местами коснулось воды, но, казалось, ее это совершенно не волновало.

— И что он? — спросила Кендалл, посмотрев на Хадсона.

— Я мало что понимаю в высоких материях, но, когда дело касается девичьих прелестей, признательнее меня читателя не найти.

— Что же именно тебя так тронуло? — искренне заинтересовалась Кендалл.

— Не помню дословно, но смысл пассажа был в том, что:

Стройная нога высохнет, прямая спина сгорбится, черная борода поседеет, кудрявая голова облысеет, красивое тело покроется морщинами, блестящие глаза потускнеют; но верное сердце, Кэт, оно — как солнце и луна; нет, скорее солнце, чем луна; оно всегда светит одинаково и не меняется, — оно твердо держит свой путь[1].

— Сцена предложения из «Генриха V», — бойко, как на экзамене, ответила Кендалл. — По-твоему, речь в монологе короля Генриха шла о девичьих прелестях? — шутливо усомнилась она.

— Читая, я только о них и думал, — признался Хадсон.

— Своеобразный подход к классической литературе, — весело заметила рыжая и звучно бултыхнула стопой по воде.

Со стороны соснового бора повеяло прохладным ветерком, принесшим бодрящий смолянистый аромат.

— И чем же тебе понравился именно этот фрагмент, Хадсон? Заставил задуматься о том, что лучшие дни проходят и оставляют только воспоминания и сожаления о несвершившемся? О том, что лик уже не так прекрасен, как в юности, и силы не те, о том, что путь земной не принес ничего, кроме разочарования? — намеренно патетически спросила его Кендалл.

— А ты думаешь, что лик мой все еще прекрасен? — кокетливо спросил Хадсон, подойдя поближе к мостку, на котором сидела его гостья.

Губы Кендалл растянулись в улыбке.

— Мы говорим о творении великого Шекспира и о его влиянии на умы читающей публики, а не о твоем великолепии, Хадсон Беннингтон Третий. Но уверена, у тебя огромное и чистое сердце. Хотя голова, как мне показалось, в смятении.

— Так и есть, — охотно согласился Хадсон. — Голова, как и сердце, не стану исключать и прочие органы. Я весь в смятении. Но сильнее всего меня повергает в отчаяние холодность одной особы, — шутливо добавил он, ступив на деревянный мосток.

— Отчаяние — весьма нежелательное и опасное чувство, — с приветливой улыбкой заметила Кендалл, — однако для чувствительной натуры не редкое. Я думаю, хотя бы раз в жизни его необходимо пережить каждому. Без этого счастье или простое благополучие могут оказаться не оцененными в полной мере, — сказала она, откинув с лица блестящие локоны.

Кендалл Йорк выглядела обворожительно. И была естественна и безмятежна, как никогда. Это обнадежило Хадсона, но и озадачило. Любая дерзость с его стороны могла стать роковой, равно как и бездействие.

Он рассудил, что Кендалл вряд ли доверяет ему безоговорочно. По сути, она ничего не знает о нем, кроме того, что он проводил школьные каникулы в усадьбе «Клодель», обожал свою тетушку Фэй и рано потерял родителей.

Эта молодая женщина пережила столько испытаний за свои двадцать три года, что никто, даже она сама, не знает, насколько она готова к переменам в судьбе.

— Сегодня я впервые за несколько дней воспользовался своей фотокамерой, — доверительно сообщил ей Хадсон Беннингтон.

— Ты имеешь в виду Мирабеллу? — шутливо уточнила Кендалл.

— Кого же еще? Я ей ни с какой другой фотокамерой не изменяю, — расставил все точки над «i» Хадсон.

— А как давно ты не фотографировал? — серьезным тоном спросила его Кендалл.

— С Колумбии, — ответил он.

— Действительно, давно, — задумчиво кивнула она.

— Я взял ее, прогулялся по саду, прошелся вдоль пруда… Но ничего достойного внимания не приметил, пока не увидел тебя, с ножками, опущенными в воду. Ты выглядела так, словно твоя душа отлетела от тела и где-то бродит. Ты была такой спокойной, такой просветленной, пока не появился я. О чем ты думала, Кендалл?

— Ты присочиняешь, Хадсон. Я действительно чувствую себя очень спокойно и хорошо. Но моя душа никуда не отлетала, уж поверь мне. Я за ней пристально слежу. Просто сегодня я немного рассеянна. Я позволила себе помечтать несколько минут.

— Позволь не согласиться. На мечтательницу ты не походила. Как раз наоборот. Не хочешь признаться, о чем размышляла?

— Ты видел шрамы на моих ногах? — сухо спросила его Кендалл, отвернувшись.

— Тебе нечего стыдиться, — вкрадчиво заверил ее мужчина.

— Они уродливы. И мне неуютно знать, что кто-то разглядывает их.

— Поэтому ты не ходишь в общественный бассейн?

— Поэтому ты приходишь сюда и говоришь словами Шекспира о душевной красоте в противовес физической? — стараясь сдержать слезы, резко проговорила Кендалл Йорк, порываясь встать и уйти.

— Ты знаешь, что ты красива, Кендалл! — уверенно воскликнул Хадсон, удерживая ее от бегства. — Ты красива и телом, и душой. И это заставляет меня желать тебя. Я мечтаю к тебе прикоснуться. И меньше всего я бы хотел, чтобы, будучи со мной, ты вспоминала о своих шрамах.

Кендалл недоверчиво посмотрела на него, но остановилась.

— Да, милая, это правда. Но если тебе нужно время, я не стану тебя торопить. Надеюсь, ты справишься с собой, как я справился с нежеланием вновь брать в руки камеру.

— Разве можно сравнивать столь разные вещи?

Кендалл разочарованно покачала головой и пустилась бежать. Она нырнула в лес и почти сразу исчезла из виду, пока Хадсон раздумывал над своими словами, ища в них повод для ее внезапного побега. Должно быть, его слова она поняла лишь как его готовность вернуться в профессию с творческими командировками по всему свету.

Поразмыслив, Хадсон пустился вслед за ней.

— Кендалл! — окликнул он, а спустя считанные секунды поймал беглянку в свои объятья. — Давай не будем сгоряча совершать непоправимое. Пусть я глупец, но ты же не такая. Останься. Поговори со мной… Не молчи, милая. Только начни, увидишь, я умею слушать.

— Чего ты хочешь от меня, Хадсон? Чтобы я разделила с тобой свои безумные страхи или снабдила занимательным сюжетом для твоих мемуаров? Ты хочешь, чтобы я заговорила с незнакомым человеком о том, о чем страшусь подумать наедине с собой? Нет, я не готова к подобным излияниям. И вряд ли когда-нибудь буду к ним готова! — резко отклонила его предложение Кендалл.

— Подумать только, всего несколько минут назад ты была весела и беззаботна! Что случилось? Отчего ты так внезапно переменилась? Не поверю, что виной тому незначительные шрамы, оставленные аварией. Ты не так легкомысленна, чтобы позволять таким вещам влиять на твою судьбу. Дело во мне? Я не заслуживаю твоего доверия? Прости, Кендалл. Не стану навязываться. И прости еще и за то, что подверг тебя такому стрессу. Я готов заплатить за это всем, что имею, вплоть до последнего цента, если это сможет сделать тебя уверенной в своей привлекательности. Тебе нужен пруд? Пользуйся им, я тут больше не появлюсь, могу отдать тебе и сад, и всю усадьбу целиком, вместе со всем старинным хламом. Все в твоем пользовании. Меня ты больше здесь не увидишь. Это сделает тебя счастливее?!

Кендалл Йорк недоуменно смотрела на него.

— Почему ты весь в крови?! — испуганно воскликнула она.

— В крови? — не меньше удивился Хадсон Беннингтон.

— И джинсы порваны.

— Ах, верно. Наверное, я бежал за тобой сквозь разросшийся розарий, — предположил Хадсон, с удивлением рассматривая обильные кровоподтеки на голых руках и раны под джинсовыми лохмотьями.

— Неужели ты не чувствуешь боли?

— Теперь чувствую. Саднит немного. Но это все ерунда, — по-мальчишески заверил он Кендалл.

— Ты сумасшедший, Хадсон! Пойдем в дом, я спасу тебя от неминуемой смерти, — шутливо проговорила она и, схватив его за руку, потянула в сторону особняка, который он был готов подарить ей мгновение назад.

Загрузка...