Русская жена арабского наемника

Глава 25. Две дуры в стране шариата

Три часа в компании паренька и горячая татарская лапша сделали чудо — я пришла в себя и вышла на улицу почти другим человеком, словно после длительного спа-сеанса.

— Псс, — позвала я таксиста и поехала к дому Маркуса.

Интересно, что любой мужик в мире всегда нутром почувствует недавно трахнутую бабу. Я помню, как меня выдавали на работе мои одноминутные тисканья с мужиком из третьего отдела. Его любовница — один из референтов Главного, никогда этого не чувствовала, а вот охрана и сослуживцы — да. Таксист посмотрел на меня мутным взглядом и молча повез по кривым и грязным улочкам, уступая дорогу тощим ослам и нищим.

Мы заехали на заправку, и, добавив бензина, поехали обходным путем в Гизу. Завернув в тупичок, таксист попытался было скрутить меня и, обслюнявив своим горячим ртом, начал тискал мою грудь. Но я просто поднесла к его напрягшемуся члену открытую иглу на перстне и он сразу стушевался. Молча вернулся на кресло водителя и вел себя, как побитая собака. Я закрыла глаза и стала думать, пока водитель петлял по грязным улочкам: в начале нужно было проверить, поступили ли на счета обещанные мне миллионы. И мне кажется, я поняла, как это сделать. Их нужно было потратить. Испытать. Проверить. Убедиться. И успокоиться, наконец!

Мы часто с девчонками шутили и мечтали о том, что вот выйдем замуж за миллионеров и что тогда купим в первую очередь? У каждой были свои прибамбасы. Люська млела от огромных сапфиров астерия — с бегающей внутри звездочкой, которая освещала камень изнутри. Найти такие сапфиры было огромной удачей и стоили астерии, как целая подмосковная дача с банькой, но уж очень красиво смотрелись на ухоженной коже рыжеволосой бестии и любовники выбирали Люську, а не дачку. Мы гуляли с ней по самым дорогим бутикам в Третьяковском проезде, и Люська была в каждом магазине своим человеком. Людмиле Васильевне шептали на ушко важную инофрмацию, зажигали для нее свечи и дневное освещение, дабы наша красотка могла получше рассмотреть игру камней в разной обстановке. В общем, лучшие друзья девушек вместе с астериями и другими драгоценностями у Люськи давно были в шкатулках. И требовали все новых и новых поступлений. Над чем красотка и трудилась.

Щукина же мечтала на эти потенциальные богатства выкупить массандру у моря и откупить своего писателя у жен и детей, тайно вывезти свое чудо в укромный приют поэта, где они будут говорить о философии и поэзии остаток дней своих. Мы ей тактично напоминали, что миллионы и миллиарды у нас должны появиться от выгодного замужества, а супруг вряд ли обрадуется обществу пьяницы-поэта, но Щукина вяло отмахивалась и требовала не мешать мечтам. Мы затихали.

Наша кудрявая и солнечная Светка — следователь и ясный ум нашей честной компании — мечтала приобрести коллекцию оружия: пистоли и дуэльные, инкрустированные и самоделы, она рассказывала, как выкупит у негодяя-соседа его жилье и в центре Москвы откроет первый в мире частный музей оружия. Муженька она уже рисовала смотрителем ценностей, а себя — отвечающей на вопросы молодому корреспонденту, и с завершающимся интервью вне стен музея и компетенции мужа. В ее глазах рисовались лихие танцы с оператором и корреспондентом, а может, и звукооператором вкупе и все это за столом с салатами и пивком, да в сауне.

Мне же всегда рисовался большой дом с библиотекой и красивейшим садом. Не было в нем места ни золоту, ни оружию или бриллиантам. Но камни могли сослужить службу в тех местах, где не стояли банкоматы, а я как-то частенько в такие умудрялась попасть. Поэтому выйдя в квартале ювелиров, что поперек центральной каирской улицы, я угодила в удивительный мирок богатства и жадности.

Толпы разодетых арабок, увешанных золотом и детьми, бродили из лавки к лавке. Я прицепилась к одной семье и зашла вместе с ними в ювелирный магазин. Вы часто видели в кино, как покупают украшения американцы или француженки.

Но так, как это делают в Каире, я нигде не видывала. Вы просто заходите со внимательным парнем в комнатку с витринами, заваленными всевозможными украшениями из золота, платины, усыпанными жемчугом и бриллиантами, изумрудами и рубинами, витиевато украшенными эмалями и тончайшими золотыми ниточками — канителью. Все это немыслимое богатство вы можете трогать и даже набирать в обычный алюминиевый тазик. Набрав гору камней, браслетов, колец и ожерелий, паренек быстро взвешивает тазик — с точностью до миллиграмма — и спокойно отдает тазик вам. Я жадно и с трепетом, о котором не подозревала раньше, погрузила по локоть руки в эти сокровища Али-бабы. Я смеялась, пересыпала из рук в руки нити жемчуга, массивные ожерелья с рубинами, любовалась перстнями с бриллиантами и с сожалением понимала — свистнусть, занукать, утаить, прикарманить хотя бы полсережки я не смогу. Подложить замену с точностью до миллиграмма было невозможно! Но и расстаться с этим чарующим тазиком, полном невероятных камней великолепной огранки и чистоты, необычных массивных ожерелий и широких браслетов женщина была уже не в состоянии. Я обернулась и увидела, что и арабки, как и я, полностью загипнотизированные сиянием злата и бриллиантов, не могут и шага сделать к двери.

Поколебавшись, я подошла с тазиком к ювелиру и бодренько так сказала: «Беру все!». Бабы уронили тазики, и наступила мертвая и напряженная тишина.

Меня схватили под белы рученьки и мельком осмотрели — в себе ли деваха, я достала карточки Visa и положила на витрину. Ювелир попросил остальных женщин уйти в другую комнату, позвал двух помощников и они стали взвешивать каждую вещь, выписывать на нее сертификат и упаковывать. Мальчишка притащил нам всем безалкогольное пиво и жареную на углях рыбу, и мы, вытирая руки о газетку, перекладывали драгоценности ко мне в рюкзачок.

Я попросила конверт, мальчишка принес его из магазина напротив, с приклееной наискось маркой, я написала на нем «Отель Шератон», поставила свою фамилию и «До востребования». Завернув в клочок газетки, пахнувшей рыбой, все свои карточки с миллионами, я беспечно отдала конверт мальчишке. Он побежал на почтампт и был счастлив. В пыльном немытом коробе каирского почтампта валялся обычный конверт с втиснутыми в него двумя миллионами евро. Через два часа я вышла почти счастливая — тяжелый рюкзачок был полон бриллиантов и золота, карточки показали приличный баланс, все бумажки — сертификаты я бережно свернула трубочкой и засунула в подкладку рюкзака. Вот если бы еще отдать свитки Маркусу и увидеть любимого — можно бы было считать себя победительницей!

Таксист, оказывается, ждал белокожую клиентку. Он задорно свистнул мне и даже открыл заднюю дверцу — мол, приставать уже не буду. На город быстро упала ночь — без сумерек, без переговоров солнце и день сдали позиции.

Алая луна заняла все небо, перевернувшись рогом вверх, и силуэты минаретов с восторженными муллами заглушили звуки двадцатимиллионного города. Ночью все кошки серы, а восточные дома не отличишь друг от друга. Нырнув в гигантскую роскошную приемную, я прошла в приоткрытую дверь на первом этаж и очутилась под ехидным взглядом бандита Мины. Сзади щерил свою улыбку поганец-таксист, сдавший меня ублюдкам да еще и поимевший с меня деньги. Главарь сидел за пыльным письменным столом и разглядывал рукоятку плети, инкрустированную эбонитом и перламутром. Огромный хлестающе-режущий удар свалил меня от боли на ковер и я лишь вздрагивала от кошмарного свиста уродующей и вспарывающей мою плоть плетки. Исполосвав мое тело, коротышка пнул меня в живот и с ненавистью шепнул:

— Ты, русская шлюха, дочь паршивой собаки, считала себя умной, когда сбегала от Мины? Спасибо твоей ублюдочной подружке, которая не может трахаться и при этом не болтать, — весь Миср знает, зачем ты приехала и куда направляешься! Вам, сучкам, невдомек, что мои братья все мне докладывали!

Вой Люськи в другой комнате убедил меня в его правдивости. Люсенька кричала о пожаре в пекарне, и что сгорели все, даже ее парнишка-гигант, что она хочет домой к Гадюкиной, и что она пожалуется Феденьке на этих паразитов, избивающих ее. Мою подруженьку с распухшим лицом, окровавленым, когда-то таким холеным и любимым телом, втолкнули в гостиную и пинком уложили у кипевшего на камфорке чайника.

У арабской плиты свои особенности — она напоминает скелет европейской. Это чугунная раскаленная рама с наспех приваренными клеточками и подведенными к ним газовым трубочками, шланг и гигантский газовый баллон с вентилем. Не обращая внимания на протесты Люськи и мои мольбы, один из братьев схватил чайник и стал с улыбкой смотреть, как струя кипятка превращает ухоженную голову в валенок из рыжих комьев, слезающих с ее головы вместе с кожей. Люся потеряла сознание от боли.

— Зачем? — заступилась за подругу я. — Заберите мои драгоценности, их целый рюкзак! А вот и рукописи, оставьте только девушку в покое!

— С чего бы? — подхватив рулон с изречениям Исы, вяло отреагировал главарь. — Вы хотели передать истинные свидетельства ошибок современной Библии и миллионов христиан секте Маркуса? Так нет, именно мы, мусульмане, докажем вашу глупость и идиотизм! И тысячи православных, католиков и протестантов перейдут в нашу, истинную веру, как и предсказывал Пророк!

Он уселся на кушетку, похлебывая кокосовое молоко и стегая меня по ногам, словно козявку. Один глаз у него был прикрыт — видимо, привязанная мною бронзовая цапля хорошо его клюнула! Покрытый болячками и язвами, главарь чесался и злобно шипел в мою сторону. Похоже, он все дни напролет мечтал о том, как накажет меня за нанесенные увечья.

— Ты, дура, в стране шариата, и ты думала, что тебе и твоей сучке-подруге позволено все? Мы должны забить тебя камнями, но сначала я оставлю тебе свидетельство твоей веры!

Двое подручных подняли меня и задрали мне волосы наверх, а затем запах жареной курицы и нестерпимая боль заполнили гостиную. Я была помечена клеймом на шее сзади, как когда-то метили первых христиан римляне. Второе клеймо он медленно и с радостью нагревал на плите, затем молниеносно прикоснулся к моей руке. Запах горелого мяса и алеющий крест на левой кисти стали, казалось итогом этого дня. Но нет, визжавшую от ужаса Люську тащили к плите. Раздвинув ее ножки, привыкшие с дорогим депиляторам и массажу, звери посадили мою подруженьку на раскаленный остов плиты и так держали до окрика главаря «Холос» (Хватит).

Я потеряла сознание от боли и ужаса — меня поволокут на плиту вслед за помертвевшей и замолкшей подругой…