Рыцарь моих снов

Часть вторая, в которой рандеву на закате

— Видите ли, клиенты любят совершить своего рода экскурсию вслед за камерой по интерьерам и ландшафтам. Это всегда приносит определенную живость и непринужденность… — плохо соображая, нес Люк Дюлен.

Он действительно оторопел при виде баронессы. «Типичная старая дева в очках и с пингвинами в голове», — охарактеризовал потенциальную клиентку отец. Люк порадовался тогда, что отец еще не утратил способность шутить, но «пингвины в голове» — слабо сказано.

Нет, конечно, понятно, что это женщина, но в первый момент Люк был не способен даже хотя бы примерно определить ее возраст. Какая-то пародия на женщину! Очки, съехавший пучок на затылке с выпавшими из него прядями волос вокруг серого лица; почти до колен она укутана в какую-то шаль или, скорее, плед резво-игривой расцветки, из-под которого торчат края вязаной кофты, а потом — до самого пола — серо-клетчатая мятая юбка… Ну и клиентку удружил ему родитель!

Сегодня утром, когда Люк уже выходил из дома, позвонил отец и велел срочно ехать в Бельшют на переговоры с наследницей замка. Лучше бы я не снимал трубку, расстроился Люк, теперь полетят все планы.

— Мы же договаривались, папа, — сказал он, — что этим замком занимаешься ты. Это твои дела с Министерством культуры. А меня ты отпускаешь отдохнуть на недельку. В Марселе меня ждет новенькая яхта!

— От чего тебе отдыхать? Глупостями занимаешься — яхта, лыжи, автомобили. Я в твоем возрасте…

— Папа, я же только что шикарно впарил это никчемное здание вокзала часовой фирме! А вилла без электричества под Ниццей? А ресторан на пляс Пигаль?

— Только и можешь, что кабаками торговать! Давно пора заняться серьезным делом, завести семью. Я в твоем возрасте…

Тоска, с раздражением подумал Люк. Он бы в жизни не занимался бизнесом, если бы можно было как-то по-другому владеть автомобилем, ходить на яхте, заниматься альпинизмом, кататься на горных лыжах, нырять с аквалангом в самых красивых и престижных местах. Тащиться за тридевять земель в замок к баронессе «с пингвинами в голове» совершенно не хотелось. Но отец оставался непреклонен: твоя дурацкая лодка никуда не денется, а это очень почетный проект с Министерством культуры. Поезжай, ты молодой, интересный, умеешь ладить с женщинами и так далее, и тому подобное, успеешь еще в Марсель…

На своем серебристом «ягуаре» уже к вечеру раздосадованный Люк подъезжал к берегам Рейна. Конечно, разумнее пойти в замок утром, думал он, но тогда придется попусту терять еще один день. Нет, лучше прямо сейчас, не особенно задерживаться и уехать из этой дыры сразу, чтобы к утру быть в Марселе и спустить со стапелей яхту. Новенькую, деревянненькую, долгожданную малышку, девочку-мечту…

Люк приближался к замку. Солнце садилось за его спиной, а стены и башни Бельшюта впереди очень импозантно красовались на фоне неба, побледневшего к ночи и рыже-закатного по краю. Роскошная махина, с восхищением подумал Люк. А что, если кому-нибудь другому впарить это чудо света? Например, японцу, этому, как его, Сикаруки-сан. Взять и сорвать «почетную» сделку старому снобу? Будет знать, как калечить сыну отпуск. Тоже мне, поставщик двора его величества! Ха, не смог уломать какую-то старую деву! Стоп. А может, хозяйка вовсе не такая, как описывал отец? Ему было стыдно признаться, что мадам не пожелала его слушать, вот и наплел, мол, с приветом, «с пингвинами в голове». Люк усмехнулся. Все-таки папаша умеет ввернуть словцо! Пингвины в голове! Надо будет воспользоваться при случае.

Но, к ужасу Люка, владелица замка даже превосходила отцовскую характеристику. Первая мысль — уйти отсюда поскорее. Но он поборол себя и сумбурно заговорил про съемку, отрекомендовавшись сыном Дюлена-старшего.

— Прошу меня извинить, что рискнул явиться раньше, чем было назначено, но вот так сложились обстоятельства, я вынужден срочно уехать на неделю… — Он умоляет поскорее показать ему замок. Он очень торопится.

В голове Люка теснились всевозможные соображения: во-первых, он действительно спешил к своей яхте, во-вторых, замок нужно посмотреть так или иначе, надо же найти на него других покупателей, чтобы отомстить отцу, нарушившему его планы. Поэтому Люк нашел уместным заметить:

— Министерство никуда не денется от вас, мадам…

— Госпожа баронесса, — строго поправил его дворецкий.

— Благодарю вас, мсье…

— Мсье Герен.

— Очень приятно, мсье Герен. Э-э-э… Так вот, госпожа баронесса, я хотел сказать, что в ваших же интересах предоставить мне возможность найти более выгодного, так сказать, покупателя на… На вашу недвижимость, э-э-э… госпожа баронесса.

— Неплохая идея, мсье Дюлен.

Люк впервые услышал ее голос. И удивился: нормальный голос, может быть, чуть простуженный, но вполне нормальный и даже приятный женский голос. Странно, что такое нелепое существо обладает приятным голосом.

— Видите ли, госпожа баронесса, покупателям нравится предварительно совершить, так сказать, экскурсию вслед за видеокамерой…

— Вы уже упоминали об этом, мсье Дюлен, — сказала я, освобождаясь от пледа и незаметно вытаскивая последние шпильки из пучка. — Я не возражаю против съемки. Отнесите это в мои апартаменты, Герен.

Я протянула плед дворецкому и тряхнула головой. На Дюлена это произвело впечатление. Просто не могло не произвести: у меня красивые волосы.

— И приготовьте мне лампу, Герен, пока мы с мсье Дюленом будем осматривать жилую часть замка. Видите ли, мсье Дюлен, во многих помещениях замка, особенно в подземной части, традиционно нет электрического освещения.

Без африканского пледа я почувствовала себя гораздо увереннее, сняла очки и сунула их в карман своей кофты. Подумаешь — две диоптрии, многие обходятся без этого протеза и при гораздо худшем зрении, а сейчас я не собираюсь ни читать, ни писать. Но и без оптического прибора я ощущала растущий интерес в глазах рекламы бритвенных принадлежностей. Моя любимая темно-зеленая кофта хоть и вытянулась, но выглядит достаточно добротно и хорошей вязки. Когда-то отец купил мне ее в Нормандии…

При воспоминании об отце мне вдруг стало дико смешно, просто непристойно смешно в моем нынешнем положении. Я представила себе, как бы веселился мой папа, глядя на эту сцену! Или он действительно все видит с неба и действительно веселится? Иначе почему мне сейчас даже без пледа вовсе не так холодно, как всего лишь пару минут назад?

А ведь она ничего, с каждым мгновением все больше удивлялся Люк. И какие богатые волосы! Правда, цвет лица неважный… Но ведь это можно понять — потеряла отца и в вестибюле темновато. Боже мой, да у нее зеленые глаза! И такой интересной миндалевидной формы. Зачем она уродует себя этими дешевыми круглыми окулярами? Только белки воспаленные, плакала, не спала, наверное… И черты лица очень приятные. Это она в пледе была бесформенная, но сейчас-то видно, что скорее всего стройная, и рост хороший. Ну, не красотка с обложки, но какая милая родинка над верхней губой! Как на портрете какой-нибудь фаворитки короля, маркизы или баронессы. Так она же и есть баронесса! С ума сойти. А вот интересно, что там у баронессы под вязаной кофтой?

Ты спятил, Люк? — остановил он себя. Какое тебе дело до ее груди? Осматривай недвижимость, снимай интерьеры. Ты не на рандеву сюда явился.

За окнами быстро темнело. Я показывала Дюлену жилые апартаменты — отцовские, свои, брата, гостевые, библиотеку, гостиные, гербовый зал, каминный, портретную галерею… И, признаться, это доставляло мне удовольствие. Все-таки Моник права: я должна сама пройти по всем покоям и закоулкам замка, чтобы хорошенько проститься с ним. Но вот ощущения, что я прощаюсь, как раз-то не возникало! Может быть, потому что я невольно смотрела глазами впервые попавшего сюда Дюлена? Или потому, что непостижимым образом в замке стало теплее?

Это чудесное улучшение климата я особенно явственно почувствовала в портретной галерее. Мои прародители и прародительницы ласково улыбались мне из своих золоченых рам. Даже строгого вида мессир Жофруа де Бельшют — королевский казначей и философ пятнадцатого века, что уж говорить о сострадательной и кроткой баронессе Аньес, прославившейся тем, что во время чумы она без отдыха и страха ухаживала за умирающими. Барон Рене Доброе Сердце, мессир Артюр Благодушный, в честь него назван мой папа, баронесса Анабель Щедрая, дама Клод Босоножка, баронесса Амандин-Терез…

Дюлен старательно снимал на видео интерьеры — пыльноватые и запущенные, признаться, перед следующими покупателями стоит основательно пройтись тут пылесосом, думала я, — и рассуждал то о выгоде продажи замка японскому миллионеру Сикаруки-сан, то о преимуществах сотрудничества с государственным учреждением. Как и старый Фонтан-Дюлен, он напирал на то, что я смогу жить в замке, став почетным директором или хранителем. Титул в наше время такая редкость, всем интересно посмотреть на живую баронессу. Это привлечет туристов. В красноречии он заметно уступал своему родителю. Но я поймала себя на том, что мне нравится голос Дюлена, хотя несет он полную чушь. Достаточно оскорбительную, кстати.

— Я не хочу быть музейным экспонатом, мсье Дюлен.

— Извините, баронесса… — Он быстро посмотрел на меня, оторвавшись от камеры и пятерней откидывая свою светлую прядь назад. — Я хотел сказать… Видите ли… Я подумал… — Он совсем смешался и опустил камеру, беспомощно глядя на меня.

Но мне нравилось смущение этого атлета в белом. И жест руки в волосах. И голос. И взгляд голубых глаз. Стоп, сказала я себе, достаточно… Человек на работе, посторонний человек, твое дело — показывать замок.

— Ничего страшного, мсье Дюлен, — ободрила я. — Такова ваша профессия, я понимаю.

— А ваша родинка, вот эта… — Он наивно показал ее место на себе, над верхней губой.

— Родинка, мсье?

— Да! Я не заметил ее ни у кого на портретах. Но она же фамильная? Правда?

— Да, от мамы. Ее портрет висит в папиной спальне. И в моей на камине тоже есть ее фотография. Вы просто не обратили внимания. Если вам интересно, можем вернуться и посмотреть. — Боже мой! Какая глупость! Зачем я говорю об этом? Но зачем он смотрит на меня так?

— Извините. Мое любопытство неуместно, — проговорил он, не отводя взгляда. — Как и мое появление. Вам нужно отдохнуть. У вас совсем больные глаза.

— Глаза? — Я машинально потерла их. Странно, они давно не напоминали о себе.

— Не трогайте руками! Можно занести инфекцию! У меня в машине есть глазные капли. Знаете, иногда приходится провести за рулем всю ночь… Я сейчас принесу вам капли и уеду. Отдыхайте. Продолжим осмотр как-нибудь в другой раз.

Он попятился к выходу из зала, на ходу поправляя выгоревшую прядь. В белой одежде с головы до ног.

— Подождите! — Я вдруг испугалась, что белая фигура с выгоревшими волосами сейчас исчезнет. Слишком все напоминало очередной сон. — Куда вы?

— Это очень хорошие капли. Искусственные слезы. Вашим глазам сразу станет легче. Я сейчас принесу.

— Искусственные слезы? Не нужно! Все в порядке.

— Вы уверены?

— Конечно. — Мое сердце стучало в висках, глаза снова жгло сухим огнем, но человек в белом не исчезал! — Продолжим экскурсию?

— С удовольствием. — Он виновато улыбнулся. Ужасно милая улыбка… — Но… Но вы опять трете глаза!

— Больше не буду, — сказала я и попыталась улыбнуться, подумав: как приятно, что кто-то заботится о здоровье моих органов зрения.

— Но ведь кто-то же должен? — веско произнес Дюлен. — У вас такие необыкновенные зеленые глаза.

Кошмар! Я вздрогнула и невольно прикрыла ладонью рот. Выходит, свои мысли я произнесла вслух? Естественно, последнее замечание торговца недвижимостью осталось без ответа. Мы молча прошли по залам и спустились в кухню. Я чувствовала, что он хочет заговорить со мной, подставить мне руку, но не решается. И это тоже было приятно.

— Я приготовил фонарь, госпожа баронесса, — отрапортовал дворецкий. — Изволите осмотреть подвалы и башни?

— Он керосиновый? — поразился Люк.

— Девятнадцатый век, мастер Шератье, мсье, — гордо сообщил старик, намереваясь сопровождать с фонарем госпожу баронессу и ее гостя.

Люк едва сдержал себя, чтобы не расхохотаться: дворецкий выглядел таким древним, дунь — и рассыплется в любую секунду. Куда уж ему лазить по подвалам и башням!

— Не волнуйтесь, мсье Герен, — сказал Люк. И решительно протянул руку, чтобы забрать фонарь у дворецкого. — Я смогу позаботиться о госпоже баронессе.

Он посмотрел на девушку. Она задумчиво улыбалась и опять быстро потерла глаза. Наверное, машинально, сама не замечает. Понятно же, что ей хочется, чтобы кто-то заботился о ней. Она ведь проговорилась об этом. Но неужели у нее нет поклонника, мужчины, какого-нибудь жениха, наконец? Говорят, в благородных семьях до сих пор будущего супруга подыскивают чуть ли не со дня рождения…

А вдруг правда никого, кроме этого старикана в театральных белых перчатках? Они ведь только что обошли огромное здание и не встретили ни единой души. При мысли о том, что этой девушке предстоит ночевать здесь одной, Люк ощутил дуновение суеверного ужаса. Как в детстве, когда отец посылал его за какой-нибудь надобностью в подвал, а там, пока не найдешь выключатель на шероховатой стене, было жутко темно и безнадежно страшно. Или когда пару лет назад, зимой, в Альпах под его ногами обрушился снег и Люк повис на тросе беспомощной марионеткой. Понятно, его вытащили, в связке он был не один, но что он пережил в те минуты над сияющей снежной бездной…

— Доверьте осветительный прибор мне, мсье Герен, — сказал Люк.

— Вы позволите, госпожа баронесса? — спросил дворецкий.

Прежде чем ответить, девушка посмотрела на Люка. Своими странными глазами, больными и все равно прекрасными. Может быть, стоит еще раз предложить ей капли? Нет, слишком интимно говорить про лекарство при дворецком.

— Я позабочусь о госпоже баронессе, — в полной тишине вежливо повторил Люк, пятерней откидывая волосы и растерянно переводя взгляд со старика на девушку.

Он всегда поправлял прическу в момент растерянности: молчание неизменно сбивало его с толку и выводило из себя. Люк не выносил молчания, а его отец не выносил этот жест безнадежного, по его мнению, сына — растопыренные пальцы елозят в волосах. Отец хлестал по рукам, лично под корень обрезал челку. Но волосы у мальчишек отрастают быстро…

Девушка потерла глаза, похлопала ресницами, как будто проверяя, видит ли она. Засмущалась, кашлянула, облизнула губы и опять уперлась взглядом в его лицо. А ты действительно сможешь позаботиться? Позаботиться обо мне? — недоверчиво спрашивали ее глаза. Это правда? Ты хочешь этого?

Да, в ответ подумал он, снова откидывая волосы. А что, собственно, такого?

Я тоже хочу, беззвучно призналась она. Чтобы это был именно ты. Ты сильный!

Наверное… Люк усмехнулся, пожал плечами и посмотрел на язычок пламени за стеклом фонаря. Хорошо бы сейчас тут все загорелось, подумал он, я бы вынес ее из огня. Или, например, замок начал бы рушиться, я бы мог спасти ее из-под обломков… Взять на руки, прижать к себе. Она бы обняла меня руками, я бы целовал ее на бегу, а потом в безопасном месте мы бы…

— Да, Герен, не беспокойтесь. Отдайте лампу мсье Дюлену. И приготовьте к нашему возвращению кофе. Да, в охотничьей гостиной. Идемте, мсье Дюлен. — Ее голос прозвучал из другого, будничного измерения, безжалостно разрушая хрупкое наивное колдовство. — Видеокамеру советую оставить здесь. Вы не сможете снимать все равно, там нигде нет электрического света. Но хотя бы осмотрите, будете иметь представление. Это не займет много времени.

Она пошла вперед, неловко приподнимая длинную юбку, и он вдруг увидел на ее ногах вязаные грубые носки и кеды. Причем носки были разными, а кеды — со стоптанной пяткой…

Глупости какие навыдумывал, кретин! — обругал себя Люк. Заботиться захотел! Я всегда нравлюсь женщинам, и они все от меня этого хотят. Но я-то не хотел никогда! А тут вдруг размечтался, как мальчишка: вынесу из огня, из-под обломков. Было бы о ком! О какой-то старой деве в стоптанных кедах… Это все из-за замка. Мистика какая-то. Наваждение. Надо поскорее убираться отсюда.

— Осторожнее, мсье Дюлен, здесь ступеньки. Пригните голову, низкий потолок… Лучше фонарь понесу я, вы еще обольете себя керосином, чего доброго. Давайте, давайте, я умею им пользоваться, а вы нет.

В слабом керосиновом свете ее лицо вдруг показалось Люку фантастически прекрасным! А случайное прикосновение ее прохладных рук к его пальцам, когда она потянула фонарь, — прикосновением сказочной феи. Ее тихий голос, осторожным эхом скользнувший по подземелью, эхом же отозвался в его грудной клетке.

А что, если, дерзко подумал Люк, прижать ее к себе покрепче, впиться ей в губы и прямо тут… Да, тут, на древнем каменном полу, в подземелье! Вот это приключение! С настоящей баронессой, владелицей замка! Такой девчонки у него не было никогда! Но она же наверняка заорет, начнет отбиваться… Ну и что? Старик не услышит, они забрались далеко. Да и посопротивляется она скорее всего ради приличия. Он же чувствует, что нравится ей. И здорово нравится! Вон как она смотрит на него и не убирает рук с фонаря…

— Вы хорошо себя чувствуете, мсье Дюлен?

— Что? Простите, я не расслышал… — Люк перевел дыхание, уступая баронессе фонарь.

Она приподняла фонарь повыше и еще раз пристально посмотрела в его лицо.

— У вас случайно нет клаустрофобии? Вы не стесняйтесь, скажите, многие не выносят замкнутых пространств, подвалов.

— Нет. Все хорошо. — Люк вскинул пальцами волосы и удивился, почувствовав под ними на лбу капельки пота. — Все хорошо, — повторил он. — Правда.

— Придется поверить вам на слово. — Девушка старательно улыбнулась. Впервые с момента их знакомства. — Но, может быть, аллергия? Здесь пахнет затхлостью.

Люк машинально потянул носом. Точно, воняло плесенью и еще какой-то гадостью. Странно, что прежде он не обращал на это внимания. Впрочем, почему странно? Его нос всегда проделывал со своим хозяином подобные штуки, хотя в основном практически не чувствовал запахов.

Люка это вполне устраивало. Одеколоны и дезодоранты он приобретал, руководствуясь исключительно известностью марки, чтобы на кокетливый полувопрос, полуутверждение женщины в своих объятиях: «Ты так дивно пахнешь, Люк…» — бросить небрежно, но честно: «Кензо» или «Живанши». Врать в быту Люк не любил: зачем тратить память на то, чтобы помнить, что ты сказал, а что нет? Другое дело, когда профессионально требуется приписать недвижимости несуществующие достоинства. Но ведь это же в рекламных целях! Реклама — это не вранье. Все прекрасно знают, что маргарин никак не может иметь вкус сливочного масла, но ведь никто не удивляется, когда по телевизору каждые четверть часа твердят об этом?

Маргарина Люк не ел, а коровьему маслу предпочитал оливковое. Не столько из спортивно-диетических соображений, сколько из эстетических. Оливковое масло всегда продавалось в красивых бутылках. Люк любил красивые вещи. Всякие. Начиная от продуктовых упаковок, изящных флакончиков с парфюмерией и до красивых яхт и машин. Все это радовало глаз и как бы не затрагивало обоняния. Другое дело — вина, которые различаются не только по вкусу и крепости. Не чувствуя запахов, здесь легко прослыть неотесанным мужланом. Поэтому Люк как-то раз весьма прилежно проштудировал годовую подписку некоего профессионально-рекламного винодельческого издания, и при случае — точно зная название напитка — мог воспеть его аромат в самых верных и изысканных выражениях, искренне подозревая, что слушатели смыслят в ароматах не больше.

Так что эта особенность нюхательного органа Люка не беспокоила. Беспокоило другое. Иногда, без всякой, казалось бы, логической причины, его нос вдруг заинтересовывался каким-то запахом, жадно вбирал в легкие и буквально топил в нем Люка, доводя просто-таки до умопомрачения. Был ли это «хороший» или «плохой» в общественном мнении запах — неважно. Например, его мать была страстной поклонницей травы под названием лаванда. Мешочки с пахучим серовато-лиловатым сеном она распихивала во все шкафы, кладовки, комоды, кровати, диваны. Разве что не подсыпала в суп как приправу. Во избежание моли. Лаванда пахнет «аристократично», считала она, в отличие от «плебейского» нафталина. Может быть и так, трудно сказать, но лично для Люка нафталин вообще не обладал никаким запахом. А лаванда обладала. И еще каким!

Поэтому он старался по возможности меньше сидеть дома, ведь только разложенные по своей комнате мешочки он мог тайно спустить в унитаз. Что бы было, посягни он на остальные! И еще настоящей пыткой для маленького Люка были те дни, когда мать меняла ему постель. Ведь в шкафу с постельным бельем она хранила ненавистную лаванду… Люк распахивал окно настежь и в обнимку с котом — от которого деликатно пахло, наверное, рыбой — комочком сворачивался в кресле. Особенно тяжелыми были такие ночи зимой…

При первой же возможности Люк поселился от родителей отдельно, и, приобретая парфюмерию, он всегда внимательно читал перечень компонентов — на предмет наличия в ней лаванды. Но с возрастом нос создал ему еще одну проблему. Курение. Собственно говоря, табачный вкус даже нравился Люку, особенно в качестве дополнения к глотку дорогого конька. Да и вообще нравилось открыть нарядную пачку, извлечь сигарету, повертеть ее в красивых пальцах — Люк знал, что пальцы у него что надо. Приоткрыть рот, вставить сигарету между губами — и губы у него тоже весьма недурны, теперь повертеть в руках элегантную зажигалку — например, золотую, но матовую, с бархатистой на ощупь поверхностью, щелкнуть, насладиться видом язычка пламени, поднести к сигарете, затянуться, почувствовать вкус благородного табака…

Если бы процедура курения заканчивалась на этом, Люк был бы страстным курильщиком! Но после недолгого удовольствия вкуса начинался ужас: следовало выдохнуть дым. И этим дымом тут же начинало вонять все: его руки, губы, волосы, одежда, все помещение, гардины, ковры, мебельная обивка, даже обои! Требовались невероятные усилия, чтобы избавиться от этого омерзительного въедливого тошнотворного запаха табачного дыма. Сомнительное удовольствие. Поэтому Люк не любил, когда курили в его присутствии, а в своей квартире он вообще не разрешал курить никому. Не позволил бы даже отцу, хотя тот не курил. От врожденной жадности, по мнению Люка. Хоть что-то положительное от жадности…

Девушка озабоченно смотрела на Люка. А его нос проявлял все больший «интерес» к запаху. И это было опасно с эстетической точки зрения: как бы его не вывернуло наизнанку.

— Где мы находимся? — спросил Люк, чтобы сказать хоть что-то. Не мог же он признаться, что едва сдерживает дурноту от внезапно нахлынувшей вони!

— В самой старой части замка, в утесе над Рейном.

— В скале?

— Да. Мы у подножия самой старой башни. Она действительно наполовину вырублена в скале.

Девушка открыла какую-то дверь и предложила войти. Из двери шибануло таким смрадом, что у Люка закружилась голова. Это был уже не коридор, а скорее просторный подвал со множеством пустых бочек, сельскохозяйственных инструментов и просто невероятной вонищей.

— По-моему, это не винные бочки, — стараясь не дышать, предположил Люк.

— Да, они для капусты.

— Так вот что за дивный аромат!

— Квашеная капуста — слишком неблагородно, по вашему мнению?

Люк пожал плечами и мужественно улыбнулся.

Хорошая все-таки у него улыбка, подумала я. И открытое лицо. Грустно, что он страдает клаустрофобией и не хочет признаваться. Я же вижу, что ему не по себе. И эти капельки пота. Мне вдруг ужасно захотелось вытереть их с его лица. Он как будто почувствовал, провел ладонью по лбу и в который раз пригладил волосы. И этот его жест — уверенные пальцы среди выгоревших прядей — основательно волновал меня…

— Между прочим, замок прежде назывался в честь капусты Бельшу, а не Бельшют,[2] как мы произносим теперь. И башня, у подножия которой мы сейчас находимся, так и называется — Кольтурм, это по-немецки — Капустная башня. Не удивляйтесь, мы же в Эльзасе, здесь полно немецких названий. Каждый год владетель замка традиционно участвовал в заготовке капусты. — Я невольно вздохнула, подумав, что теперь уже, видимо, не будет. — Мой отец всегда собственноручно заполнял капустой одну бочку и для тяжести клал сверху вот этот камень. — Я показала массивный булыжник. — Он шутил, что это тот самый камень, который в нашем гербе.

— У вас есть герб?

— Естественно. Я же ведь показывала его вам в гербовом зале. Забыли? Так вот, в веке эдак пятнадцатом на рыцарских турнирах этот камень в нашем гербе герольды стали истолковывать как философский камень, привезенный якобы из Крестового похода, «облагородив» заодно название замка и баронскую фамилию. Хотя никто из Бельшютов никогда не участвовал в Крестовых походах.

— Убежденные пацифисты? — пошутил Дюлен, снова порадовав меня своей улыбкой.

— Пожалуй, — согласилась я, подумав, как приятно рассказывать, когда тебя внимательно слушают и сразу понимают. — Наш девиз «Только Богу и королю», а с королями в Эльзасе, сами знаете, как всегда обстояло дело, поэтому оставалось служить только Небесам. В понимании Бельшютов это всегда значило заниматься благотворительностью и помощью страждущим, а вовсе не воевать.

— Потрясающе, — сказал Люк.

От вони его почти тошнило. У нее что, нет обоняния? Как можно рассуждать тут на историко-философские темы? Он обвел помещение глазами, обнаружил и за бочками каменные ступени, терявшиеся в темноте, и спросил:

— Куда ведет эта лестница?

— На верх башни. Поднимемся? Там необыкновенный вид.

— А почему заложена камнем эта дверь? Ведь точно, здесь была дверь? — Люк показал на стену возле ступеней. Впрочем, это мало интересовало его. Главное, убраться из этой вони. Он постучал по стене, но по звуку так и не понял, есть ли пустота внутри. — Кажется, башня внутри пустая?

— Пустая, пустая. — Девушка покивала. — Просто камни очень массивные. Лестница устроена в кладке стены. Идемте. Вы угадали. Здесь был проход. Там, внутри башни, колодец. Когда-то воды Рейна поднимались более высоко, этот колодец очень спасал во время осады. Но с веками Рейн обмелел. Снаружи отверстие над водой завалили камнями, чтобы не было возможности незаметно проникнуть в замок, и здесь проход в башню к колодцу тоже заложили. В целях безопасности, да и свалиться легко.

Вопреки этикету девушка уверенно поднималась первой. С фонарем в одной руке и придерживая юбку — другой. Хорошо, что достаточно темно, подумал Люк, и мне почти не видно ее разных носков и стоптанных кедов. Ноги девушки были на уровне его глаз. Он старался не смотреть на них.

По обеим сторонам — древняя кладка, над головой — тоже камни, внизу — каменная лестница извивается по часовой стрелке. Свет фонаря колеблется, и от этого каменный рукав то сужается, то расширяется, словно пищевод какого-то гигантского первобытного ящера. Исполинского смрадного чудовища. Ничего удивительного, что чудовище воняет. Каким еще может быть изнутри дракон?..

— Не отставайте. — Девушка обернулась. — И поосторожнее, мсье Дюлен. Здесь кое-где выщерблены ступени.

Девушка не двигалась и светила фонарем прямо ему в лицо, оставаясь темным силуэтом за пятном света. Стены продолжали колебаться, ее силуэт — тоже. Глупости, подумал Люк, ничего тут колебаться не может. Это вонь сводит меня с ума.

— А вы? — Люк в изнеможении прислонился спиной к стене. Она была приятно прохладной. — Вы не чувствуете запаха?

— Потерпите. Еще несколько ступеней, и будет легче. Держитесь. — Она начала спускаться к нему, протягивая руку.

Люк шагнул ей навстречу, изо всех сил сохраняя равновесие. Ее маленькая рука отсвечивала серебром в лучах фонаря. Или золотом? Откуда-то сверху мощно потянуло приятной весенней свежестью. Вонь исчезла! Неужели это от нее? Или от ее руки? А вдруг она не женщина? В смысле — не человек? Ведь такое перевоплощение — от уродины, встретившей его, до пленительной, точно фея, красавицы, а теперь уж и совсем феи с золотыми ручками, — для человека невозможно! Эти соображения стремительно пронеслись в его голове, пока Люк тянул к ней руку. Осторожно дотронулся. Нормальная человеческая рука. Может быть, немного холодная. И совсем смело взял в свою.

— Это я виновата. С вашей клаустрофобией вас нельзя было водить по подвалам.

— Да говорю же вам, никакой клаустрофобии, — сказал Люк. Он держал ее за запястье и чувствовал нежные удары пульса. Нормального человеческого пульса. — Это все из-за запаха, — виновато признался он, глядя на девушку снизу вверх. Она стояла парой ступеней выше. — У меня проблемы с запахами…

— Хорошо, в таком случае мы не будем осматривать конюшни. — По ее губам скользнуло подобие улыбки. — А пока можем передохнуть и подышать на крепостной стене. Еще один виток лестницы, и мы окажемся у выхода на стену. Идемте.

Но не двинулась с места, продолжая держать свою руку в его. Фонарь освещал только их руки и ее лицо в обрамлении густых темных, сливавшихся с остальной темнотой волос. Как на картине старого мастера, какого-нибудь Рембрандта…

— А зачем? Зачем… — Надо о чем-нибудь заговорить, торопливо подумал Люк, иначе она выдернет руку и все кончится. — Зачем нужна пустая башня?

— Собственно, это такая лестница на смотровую площадку. Каменная лестница, спрятанная стенами со всех сторон…

Она едва заметно облизнула губы и с усилием пару раз закрыла и открыла глаза. Наверное, опять беспокоят, подумал Люк, но она не хочет отрывать руку, а в другой у нее фонарь. Он испытующе сжал ее руку чуть сильнее. Выдернет или нет? Но ее пальцы тоже сильнее переплелись с его. Однако! — подумал Люк.

— Это очень прогрессивно по тем временам, — говорила девушка, а они все стояли на том же месте, не отнимали рук и напряженно смотрели друг другу в глаза, Люк боялся пошевелиться. — Ведь тогда лестницы вокруг и внутри башен были, как правило, деревянными и сгорали во время осады. А каменная не сгорит! Кроме как из капустного хранилища на эту лестницу можно попасть с крепостной стены, причем сразу на средний ярус. Так вы точно не хотите подышать воздухом на крепостной стене?

Люк отрицательно помотал головой. Он готов был стоять так до бесконечности, держать ее руку, чувствуя биение ее пульса, слушать ее голос, о чем бы она ни говорила, вдыхать этот поток воздуха, безудержно лившийся откуда-то сверху…

— …На башне стояли дозорные и зажигали что-то вроде маяка, чтобы лодки не разбивались в бурю о скалы, передавали светом сигналы на тот берег, на несколько миль вокруг…

Ее губы двигались, как два самостоятельных маленьких существа, а кончик ее языка — как третье, но самое смелое существо вдруг скользил по ним, всякий раз заставляя Люка судорожно сглатывать возникающий в горле комок.

Ты ведешь себя как мальчишка, Люк. Будь мужчиной! Прояви решительность! Она ведь ждет этого от тебя. Женщины не облизывают губы, если не намерены целоваться. Смелее!

— …А в самые давние времена, может быть, именно на нашей скале сидела легендарная Лорелея. Помните историю об этой безжалостной блондинке?

— Но вы же брюнетка, баронесса, значит, мне нечего опасаться. Давайте фонарь, и идем на башню.

Он почти вырвал фонарь из ее руки. Из той, другой, левой руки, которую он не сжимал в своей. Но ее правую он тоже не отпустил, уверенно зашагав вперед по ступеням. Стыдно признаться, но это было самым решительным действием, на которое он оказался сейчас способен.

Из его руки в мою текло тепло. Даже не тепло, а настоящий жар! Это было просто невероятно: сначала согрелась моя правая рука, потом жар добрался до плеч, груди, осторожно заструился в левую, медленно начал пробираться ниже и ниже, к животу, к ногам… Только бы он не убирал свою волшебную руку, пока я не согреюсь окончательно!

Я боялась пошевелиться и болтала все, что только приходило мне в голову: про устройство башни, про дозорных, про сказочную Лорелею. А он не отрываясь смотрел мне в лицо и слушал. Или нет, не слушал? А немного изумленно изучал меня? Ну, изучал… Что ж такого? Человек впервые видит меня. Я тоже смотрю на него более внимательно, чем как если бы знала его давно. У него очень приятное открытое лицо, добрые глаза. Человек с такими глазами не может сделать ничего плохого, все, что бы он ни задумал, тут же отразится в таких глазах. Как же он торгует недвижимостью? Торговцам ведь приходится привирать, обманывать, вводить в заблуждение, блефовать. А тут голубые глаза и белые одежды… И эти выгоревшие волосы… И этот жест, которым он привычно и уверенно поправляет их… А губы? Какие у него губы? Почему я до сих пор не рассмотрела их как следует? Я же без очков и освещения явно маловато…

— Вы брюнетка, баронесса, значит, мне нечего опасаться.

При чем здесь брюнетка? Ах да, я же упомянула Лорелею.

— Давайте фонарь, и идем на башню!

Как, уже все?! — испугалась я. Но я еще не успела согреться окончательно! Я инстинктивно вцепилась не только в его горячую руку, но и в дужку фонаря. Но Дюлен отнял у меня лишь средство освещения и энергично повел вверх по лестнице, а тепло по-прежнему продолжало течь от него ко мне. Даже если это сон, подумала я, и человек в белом, который ведет меня на башню, исчезнет, все равно — это хороший сон. Теплый!

Я благодарно сжала его пальцы. Они ответили мне тем же!

— Странно у вас тут, — сказал он.

— Чем же? Лестница как лестница. Все неприятные запахи остались внизу. Опустите фонарь — и вы увидите звезды.

— Правда, бойницы и звезды. Но раньше была глухая стена!

— Чтобы у врага было поменьше возможности запустить внутрь стрелу с горящей паклей. Или копье. Что тут странного?

— Я не об этом. Здесь как-то слишком пусто.

— А что здесь должно быть?

— Не знаю. Мыши какие-нибудь. Крысы, паутина, птицы… — Он загадочно и многозначительно смотрел на меня.

— Да вы романтик! Скажите еще привидения и летучие мыши! Это все для фильмов ужасов. А мы живем здесь. Мышки, конечно, водятся. Как без них? Но периодически коты Герена устраивают на них облаву. В жилых покоях мышей нет! Паутину тоже в общем-то стараемся удалять. Ну вот, мы и на башне. — Эх, подумала я, теперь придется разжать руки, глупо же ходить по смотровой площадке, держась за руки.

— Да, — сказал он. Как будто прочитал мои мысли! — На башне. — И, отпустив мою руку, шагнул вперед.

Залитый лунным светом пол из металлических плит гулко отозвался пустотой. Дюлен замер на месте и вопросительно посмотрел на меня. Красивая фигура в белом на фоне вытянутых готических зубцов, за которыми звездное небо, темные воды Рейна и огоньки на другом берегу — в Германии.

— Не бойтесь, — сказала я. — Пол очень прочный. Эти плиты рассчитаны на целый отряд в тяжелых доспехах. Присядем, полюбуемся видом? — Я показала на деревянную скамейку.

Эта грубоватая садовая скамья с высокой спинкой стоит здесь всегда, сколько я себя помню. Самое главное в ней — высокая спинка, можно расположиться с комфортом, как на диване. Раньше здесь всегда лежал плед, подушки, жестяная коробка с какими-нибудь сухими сластями. Я очень любила проводить на этой скамейке время. Смотреть на реку, на небо, загорать, читать. Не обязательно стихи или романы, очень многие из моих учебников по орнитологии были проштудированы именно тут — на высоте птичьего полета.

— Присаживайтесь, мсье Дюлен, — повторила я приглашение, потому что он все так же продолжал смотреть на меня. — Полюбуемся пейзажами.

— Да, несомненно. Пейзажами, — произнес он с таким видом, как если бы пытался мучительно что-то вспомнить, но никак не получалось, и поспешно подошел к бойнице между зубцами. — Потрясающе! — сообщил он, не оборачиваясь и почти наполовину вылезая из бойницы наружу.

— Рада, что вам нравится.

Я привычно оперлась ладонями о спинку скамьи. Но тут же отдернула руки. Ну и пылища! Теперь ясно, почему Дюлен не торопится садиться: у него ведь белые брюки и белый джемпер.

— Просто фантастика! Невероятно! — продолжал восторгаться он, по-прежнему не оборачиваясь ко мне.

— Знаете, когда я была маленькая и в такие лунные вечера приходила сюда с папой, мне всегда казалось, что на горной дороге из тумана вдруг покажутся всадники. В старинных одеждах или в латах, с развевающимися знаменами, под звуки рога, — рассказывала я его спине, как бы не замечая невежливости поведения Дюлена.

Хотя сейчас его невежливость очень устраивала меня: я торопливо освобождалась от вязаной кофты и юбки. Наивно, но мне так хотелось посидеть с ним рядом! Можно будет опять как бы невзначай прикоснуться к его руке, и из нее потечет тепло…

— Или по Рейну вдруг проплывет старинная каравелла, — болтала я, пристраивая клетчатое полотнище юбки на пыльной спинке скамьи, кофту я уже расстелила по лавке. — Понятно, что каравеллы не ходят по Рейну. Но все-таки! Я же была маленькой девочкой, жила в замке и имела полное право представить себя сказочной принцессой. А вы никогда не мечтали очутиться веков эдак пять назад, примерить латы, вскочить на коня?

— На коня?

Наконец-то он подал голос!

— Кстати, одно время я слегка занимался верховой ездой. Вы вроде упоминали что-то насчет конюшен? — Он обернулся, помотал головой, поправил прядь и спросил с интонацией ребенка, которому впервые показали карточный фокус: — Как вы это делаете?

— Что именно? — знакомым голосом переспросила сказочная принцесса, с интересом наклоняя голову.

От лунного света ее темные волосы отливали серебром. Тонкое черное платье изысканно облегало мягкие плечи, гибкие руки, точеную грудь, гибкую талию и тяжелыми складками падало на пол. На лунный свет. Средневековая миниатюра — принцесса в черном, парящая в лунном свете.

Но у принцессы должна быть корона! Или какой-нибудь венец! Зачем корона, когда и так видно, что это принцесса…

Нет, нет, это не принцесса, замирая от мистического ужаса, понял Люк. Этот голос и эти богатые волосы принадлежат той девушке, которая за руку привела его на эту башню. Но сначала она чуть не заставила его задохнуться в подвале. Рядом с принцессой не может быть никакой вони! Она точно не принцесса, ведь прежде, чем превратиться в обворожительную девушку, она встретила его среди рыцарей в вестибюле и была вовсе не обворожительной и не девушкой! Это было ужасное женское существо. Он точно помнит это. И дворецкий назвал ее «госпожой баронессой». Он был слишком старым, этот слуга. Нормальные люди столько не живут! Значит… Значит!

Люк несколько раз поправил свою прядь, вытер лицо руками. «Принцесса» не исчезала, а, склонив голову, смотрела на него. Все-таки какое счастье, подумал Люк, что я не поддался ее чарам, не натворил ничего ни в подвалах, ни на лестнице, ни здесь, когда мы оказались на площадке башни…

Выпуская ее руку из своей, он тогда едва сдержался, чтобы, наоборот, не обхватить ее второй рукой, не зацеловать, не повалить на пол. В этот лунный свет! Хотя не особенно-то он и сдерживался, стоило взглянуть на нее в более или менее сносном освещении — старая кофта, немыслимая юбка до пят и эти разномастные носки под ней, стоптанные кеды… Неужели она не понимает, что в красивых местах нельзя одеваться некрасиво? Или она привыкла? Не видит красоты замка? Это просто ее жилье, где водятся мыши и надо периодически удалять паутину?

Ровным голосом она предложила сесть и полюбоваться видами. Показала на какую-то грязную лавку. Но в лунном свете на фоне прекрасных древних стен и роскошного звездного неба за готическими зубцами и ее ровный голос, и грязная лавка были просто оскорбительными! Особенно ее носки из разных пар под жуткой юбкой. Шагнув к лавке, она в очередной раз продемонстрировала их Люку.

Конечно, всю эту гадость можно сорвать с нее и вдоволь насладиться превосходным гибким телом — Люк почему-то не сомневался, что у нее именно превосходное гибкое тело — на этих кованых плитах, в этом лунном свете. Замечательное приключение! Она тоже останется довольна! Женщинам нравится все такое — ночь, луна, внезапная страсть, звезды над головой… Ну, решайся, Люк. Хватит играть в бойскаутов!

— Да, несомненно. Пейзажами, — повторил он и бросился к ближайшей бойнице. И остолбенел от открывшегося перед ним вида. Ощущение было такое, что башня — и он, Люк, вместе с нею — буквально парит над водами Рейна! Не веря в это, Люк перегнулся через кладку и посмотрел вниз. — Потрясающе!

Вот и все, что он мог сказать: башня и скала почти вертикально уходили в воду. Вокруг громоздились другие утесы, некоторые острыми пиками торчали из волн. Высокий берег убегал вдаль горными вершинами, в ущельях таинственно клубился туман. А противоположный, низкий, берег жил банальной будничной жизнью — дома, фонари, шоссе с букашками машин. Во всяком случае, за завистливыми огоньками темного низкого берега не могло скрываться ничего другого. Но здесь! На этой стороне! Сплошные утесы и скалы…

Да будь он хозяином этого замка, Люк не задумываясь открыл бы школу экстремального туризма! Центр подготовки альпинистов! Это же золотое дно!

— Я рада, что вам нравится, — произнес ровный голос девушки за его спиной.

Люк пробормотал еще какие-то восторженные слова, раздумывая о том, что, конечно, Министерству культуры отдавать это место не стоит, лучше подыскать каких-нибудь клиентов, понимающих в альпинизме, может, даже связать с ассоциацией экстремальных видов спорта.

Она что-то говорила о своих детских фантазиях, но Люк уже прикидывал, во сколько могут обойтись начальные затраты на такую школу, сколько требовать за день проживания… Она упомянула всадников, каравеллы на Рейне. Чушь какая-то, но ведь ради приличия давно пора ей ответить. Он прислушался.

— А вы никогда не мечтали очутиться веков эдак пять назад, примерить латы, вскочить на коня?

— На коня? — Если сказать, что в детстве его волновали вовсе не рыцари, а ковбои, она еще, чего доброго, обидится, решил Люк. А ведь он втайне от родителей лет в тринадцать даже сбегал на ипподром, экономя карманные деньги ради того, чтобы научиться держаться в седле. — Кстати, одно время я слегка занимался верховой ездой, — небрежно сообщил он. — Вы вроде упоминали что-то насчет конюшен? — И обернулся.

Но вместо знакомой девушки увидел принцессу. Принцессу в черном платье и в лунном свете.

— Как вы это делаете? — невольно спросил он, ужасаясь реальности колдовства.

— Что именно?

Прошло, наверное, триста лет — или одно мгновение? — прежде чем он вспомнил о фляжке в своем кармане. Он ведь специально купил ее на днях, предвкушая поход под парусом, а сегодня утром наполнил коньяком и убрал в карман. Никакого иного средства справиться с колдовством Люк не мог придумать.

— Хотите коньяку, баронесса? — «Принцесса…» — едва не сорвалось с его языка.

— Да, — обрадовалась я.

Дюлен так долго и пристально разглядывал меня, что мне стало не по себе. Как будто я была каким-то диковинным зверем или, пардон, совершенно не вовремя — голой… А парень всего-то не решался предложить мне выпить! Он достал из кармана брюк маленькую плоскую фляжку. Протянул мне. Серебряная фляжка с выгравированным на боку каким-то животным.

— Присаживайтесь, мсье Дюлен. — Я уселась на свою вязаную кофту.

Он кивнул, сел рядом. От луны его волосы были совсем серебряные, да и вся фигура тоже. И я вдруг очень отчетливо вспомнила серебряные доспехи с гравированными ягуарами того самого рыцаря из моих снов. Ягуар на серебряном поле! Неужели? Я отвела свою руку с фляжкой подальше и только тогда поняла: это жираф…

— Почему жираф? — спросила я, сделав глоток, и возвратила фляжку. — Ваш герб? Я знаю, что у третьего сословия в Средние века встречались гербы. Вам удалось сохранить?

Дюлен пожал плечами и открыто улыбнулся.

— Естественно нет, и не было. Просто мне понравилась эта фляжка, какая разница, что нарисовано? Ваше здоровье! — Он медленно приложил фляжку к своим губам, и мне показалось, словно бы лизнул горлышко кончиком языка. — Еще глоток?

— Благодарю, с удовольствием. — Я взяла фляжку, поднесла ко рту… Боже мой! Что я делаю?! Я ведь только что чуть точно так же не лизнула горлышко! И дело тут вовсе не в гигиенических соображениях… Не пить, отказаться, вернуть фляжку? Но это глупо и в общем-то неучтиво. Я выпила. — Чудесный коньяк. Такой ароматный!

— Да, бархатистые нотки. И достаточно свежий для двадцатилетнего.

— Любимая шутка моего брата! — Коньяк с явным опозданием заструился теплом по моим внутренностям.

— У вас есть брат? Но тогда, простите, почему…

— Потому что он у моей мамы от первого брака. Но мы очень любим друг друга! — Наверное, это не совсем то, о чем следует говорить с торговцем недвижимостью, но у торговцев недвижимостью не бывает таких голубых глаз! Они не носят белых свитеров и белых, ослепительно белых, снежно-белых льняных брюк… — А у вас есть братья или сестры, мсье Дюлен?

— Да, целых две. Кристин и Аньес.

— А моего брата зовут Ален. — Мне даже сделалось непривычно жарко от коньяка.

— Вот как? — Дюлен пододвинулся ближе и положил руку на спинку скамьи так, как если бы собрался меня обнять.

— Да. Ален Жердоль, — отвернувшись, пробормотала я и уставилась на керосиновую лампу. Она стояла на полу — несколько необычное положение для лампы — и беспомощно пыталась светить ярче луны. Коньяк во мне вообразил себя кипящим термальным источником.

— А ваш замок называется Бельшют, а в вашем гербе — философский камень, — таинственно зашептал Дюлен.

Он пододвинулся так близко, что я услышала запах его одеколона, в духе современных тенденций, отдававшего свежим огурцом, как приправа для салата. Или это не одеколон, а всего лишь огуречный лосьон? В переходном возрасте я пользовалась притиранием с подобным ароматом от юношеских угрей…

— Вовсе не философский, а самый простой булыжник, — громко сказала я. Воспоминание об угрях подействовало на меня отрезвляюще. Я посмотрела Дюлену прямо в лицо. Оно было так близко! Здоровая матовая кожа, хорошо выбритые щеки и подбородок… — Камень — гнет для капусты. Я ведь показывала его вам в подвале.

— Да, да, — рассеянно произнес он. Убрал руку со спинки, поправил ею свою прядь, поднялся, подошел к бойнице.

— Извините, мсье Дюлен, что я невольно напомнила вам про вашу аллергию.

— Пустяки. Не обращайте внимания. — Он вернулся к скамье и сел, но далеко от меня. — Простите, о чем мы говорили? — Чувствовалось, что он явно не в своей тарелке.

— Да в общем-то ни о чем. За исключением нежилых корпусов и дворовых служб мы уже все осмотрели. Но идти туда в темноте не имеет смысла. Так что, если вы торопитесь…

— Нет!

От его взгляда у меня перехватило дыхание.

— Хотите, — кашлянув, произнесла я, потому что безмолвная пауза затянулась, — я расскажу вам нашу легенду?

— Хочу. Конечно. Да, — хрипловато ответил он и тоже покашлял, прочищая горло, поправил волосы. — Я как раз собирался попросить вас об этом. Знаете ли, очень необычно, что башня названа в честь капусты.

— Но это длинная история.

— Хорошо. Я не тороплюсь. Рассказывайте!

В стародавние времена, так давно, что никто и не помнит, враги осадили замок. Многим не нравилось, что владетель замка сам себе господин и хозяин, и особенно то, что его любят простые люди, которые отовсюду стекались к доброму барону, обретая на его землях кров и дом, покой и правду.

Осада длилась долго, но замок не сдавался. Осажденные даже заложили камнем ворота, остатки этой кладки сохранились до сих пор. Но враги видели, что защитников остается все меньше и меньше, и однажды на стенах не оказалось никого. Враги пошли на штурм, но словно невидимые силы отбрасывали их от крепостных стен. Так продолжалось до вечера, а ночью один лазутчик все-таки сумел проникнуть в замок — через тот самый колодец, соединенный туннелем с Рейном.

И что же он увидел? Горстку израненных, измученных людей, служивших пятилетнему ребенку! А из разговоров лазутчик понял, что вся семья владетеля замка погибла еще в первые дни осады, но люди не хотят никакого другого господина. Они так преданы сыну доброго барона, что лучше умрут, чем станут чужими рабами.

И лазутчик решил убить мальчика. Все просто: не будет никого из баронского рода, и замок сдастся в тот же час.

Лазутчик вытащил кинжал, шагнул из темноты к ребенку и занес руку. Но тут вдруг неведомо откуда свалился камень — «Прекрасное падение — бель шют!» — воскликнули люди, — и перебил руку лазутчика. Кинжал упал на землю. Лазутчик решил действовать левой рукой, но лишь он поднял кинжал, как камень сам по себе взлетел в воздух и перебил левую руку. Только тогда он осознал, что это знак свыше, вернулся к своим и рассказал все. Потрясенные враги сняли осаду и ушли от стен замка.

Приближалась зима, но все посевы и сады, звери и птицы в окрестностях были уничтожены. Оставшихся в живых защитников замка ждала голодная смерть. Качаясь от холода и голода, каждое утро они отправлялись на поиски пропитания и почти все отдавали маленькому барону.

Но однажды они не нашли ничего. Темнело, следовало возвращаться в замок. Но как прийти с пустыми руками? Конечно, пятилетний барон пережил многое и не по годам все понимает, стараясь выделить горстку из своих крох то любимой кормилице, то самому слабому умирающему, то кому-нибудь еще. Он не будет плакать, он попытается уснуть с саднящим от голода желудком. Но что будет завтра? А послезавтра?

— Смотрите! Смотрите! — закричала одна из женщин на полпути к замку. Хотя это только ей казалось, что она кричит. На самом деле она едва шептала от слабости. — Чудо! Чудо!

Это действительно было чудо: ровные грядки с мохнатыми кочанами — в те времена капуста выглядела не так, как сейчас. Тем более чудо, что еще утром на этом месте был пустой каменистый склон и ветер гонял по нему обрывки сухой травы.

Женщины собрали капусту, засолили целую бочку, придавив тем самым чудесным камнем, и пережили зиму. В старину люди относились к чудесам, как к норме, поэтому чудес было много. Никто даже не задумывался, почему единственная бочка опустела только к весне. Думали только о том, что делать, когда летом вернутся враги — в те времена зимой не воевали. Но все обошлось: агрессивные соседи ушли в Крестовый поход.

А в замке выращивали и солили капусту. Слава об этой капусте пошла повсюду — целебная, прекрасная капуста — бель шу! Приезжали издалека и покупали «бель шу» даже для королей. Никто не сомневался, что целебные силы придает ей тот самый свалившийся с неба камень; многие приносили свои камни и прикладывали к нашему…

— Чудесно, — сказал Дюлен. — Но откуда они брали соль?

— В том-то все и дело, мсье. Жизнь была настолько тяжелая, а перспективы — устрашающими, что женщины все время плакали, пока рубили капусту. Она делалась соленой от слез… — Мне вдруг стало так невыносимо жаль этих несчастных средневековых женщин, что у меня у самой потекли слезы…