Рыжая проблема альфы

25

Это он о чем, черт подери? В голове невольно всплывает последняя встреча с волками Солнца на небоскребе, и я качаю головой.

— Если ты собираешься сбросить меня с высоты, я этого не переживу, — отвечаю на полном серьезе. — И это не фигура речи.

Шейд сощуривается с видом, что за чушь ты несешь?

— Сбросить с высоты? Ты… о чем вообще, рыжая?!

Осекаюсь. Похоже, я настолько уверена, что все хотят моей смерти, что вижу намеки даже там, где их нет.

— Волки Солнца задали мне тот же вопрос, когда я принесла им карту памяти, — нехотя поясняю. — Вот они на полном серьезе собирались отправить меня в полет со своего небоскреба.

— Так ты принесла им карту памяти? — изумляется альфа.

По запаху, удивлен. Черт, похоже, я засыпалась. Теряю хватку. Дальше уже нет смысла отпираться.

— Да, ваша девчонка вручила мне копию и помогла уйти отсюда, — показываю глазами на дверь. — Но скопированная карта насторожила Майкла Дарсена. Думаю, если бы на ней ничего не оказалось, меня бы давно смыли с тротуара муниципальные уборочные машины.

Альфа медленно кивает, осмысляя. Вот меня в тот момент даже не взволновал вопрос, откуда серебристая омега взяла копию карты памяти, а сейчас, когда Шейд заострил на ней мое внимание, я понимаю, что не сама Моника мне помогла. Ее кто-то подговорил и устроил так, чтобы у нее получилось. А потом избавился от нее, когда план сорвался и Шейд обо всем догадался.

— Ладно, мы успеем наговориться в полете, — альфа опускает тяжелую ладонь на столешницу и обращается к Сердитому: — Договорись о встрече с Белыми на вечер. У нас будет всего несколько часов. — Затем альфа переводит насмешливый взгляд на меня. — Наверное уже догадалась? Слетаешь в Нью-Йорк со мной.

Охватывает трепет. Я ни разу не летала на самолетах. Вдруг меня укачивает? Да какой там! Что такое «укачивает» против того, что самолеты бьются?

— А отказаться никак? — пищу с умоляющей интонацией. — Мне тут комфортнее, если честно.

— При текущих вводных, — встревает Сердитый. — Могу тебя поселить только в карцере.

По коже пробегает холодок, но это лучше, чем разбиться на самолете.

— Вот лучше туда, мистер Нокс, — заглядываю альфе в глаза.

— Забыла, что теперь ты моя собственность? В самом прямом смысле! — он кровожадно скалится. — Считай, любимые часы или удобная в дороге подушка под голову. Я беру тебя с собой. Разве моя подушка станет упрашивать меня не делать этого?

Он обаятельно изгибает бровь, все так же улыбаясь, и я невольно засматриваюсь. Красивый, зараза. Только слова говорит ужасные, слышать их невыносимо тяжело, особенно для волка-одиночки вроде меня, которая привыкла всё одна и везде по касательной, ни к чему не привязываясь. Шейд же фактически сковал меня по рукам и ногам.

— Поднимай аппетитную попку, сладкая, тебе еще чемодан собирать! — шутит Шейд и делает мне жест следовать за собой.

— Раз уж пошла такая пьянка, — спрашиваю, поравнявшись с ним, — может, снимешь с меня это украшение?

Поддеваю пальцами смирительный ошейник. Я сто лет не обращалась и столько же не планирую этого делать. Меня научили контролировать этот процесс и справляться с болью, но повторять все равно не хочется.

— Нет, сладкая, — Шейд сально облизывается, — мне нравится видеть эту железку на твоей тонкой шее. Тебе идет. Считай это обручальным кольцом. Остается только награвировать на нем мое имя.

Он усмехается своей шутке и вызывает лифт. Шутка нифига не смешная. Злая. Только рабы носят ошейники. Меня захлестывает злость. Никто не смеет ограничивать мою свободу!

— Какая щедрость! — язвлю, гадости сами сыплются с языка. — Супружескую чету разыгрываешь. Это гадко даже для тебя. Сам даешь мне шанс оставить тебя вдовцом.

Лифт открывает двери, но Шейд не заходит. Поворачивает меня к себе за подбородок, заглядывает в глаза и, растягивая губы в плотоядной улыбке, произносит:

— Моя дорожная подушка вздумала мне угрожать? — он наклоняется ближе, видимо, чтобы не слышал так и следующий за нами Сердитый, и рокочет мне прямо в ухо: — Ты слишком любишь жизнь и слишком хочешь повторить то, что между нами было, чтобы обратиться в этой штуке.

Запах снова недвусмысленно намекает мне на его возбуждение. Кружащий голову аромат. Стискиваю челюсти. От себя тоже ощущаю запах желания, даже при том, что он мой собственный, и я не должна его чувствовать. Его слова что-то задели у меня в мозгу, или это просто мое тело само по себе на него так реагирует?

Мы поднимаемся на жилой этаж, и сталкиваемся в коридоре с Щуплым. От него разносится запах тревожного раздражения.

— Я только что узнал, Шейд! — сокрушенно говорит он, делая вид, что не замечает меня. — Моника. Мне так жаль. Ты сам как?

А от альфы нет аромата скорби. Нисколечко. Похоже, эта Моника была ему приятной игрушкой, но в сердце он ее так и не пустил.

— Я изгнал Монику. Она предала меня, — цедит альфа. — И умерла до того, как успела рассказать мне, как устроила побег этой рыжей волчице.

Щуплому приходится посмотреть на меня. Он определенно ненавидит меня. Пожалуй, его мне стоит опасаться больше всего.

— Так это Моника?! — с неподдельным изумлением восклицает Щуплый. — Наверное, из ревности. Она на днях жаловалась, что ты к ней охладел. Сочла, видимо, новую рыжую помехой…

Снова при мне говорят обо мне так, будто я — предмет мебели. Но, что примечательно, эта версия совпадает с тем, что мне тогда сказала сама Моника. Интересно, поверит мне альфа, если я ему поведаю эту версию? Или сочтет клеветой на одного из центральных членов клана?

Эти волки обмениваются какими-то дежурными фразами, альфа явно демонстрирует нежелание это обсуждать и, когда Щуплый таки уходит по делам, альфа поворачивается ко мне с заинтересованным выражением лица и с металлом в голосе спрашивает:

— Ничего не хочешь мне сказать?