Саманта

Глава 17

— Ты хотела бы, чтобы свадебная церемония началась с пышного церковного венчания? — спросил Ремингтон.

— Да, если, конечно, ты не возражаешь.

— Разве имеют значения мои возражения? Разве ты слушаешься меня? Разве ты прислушалась к моим пожеланиям и отправилась домой после представления в «Ковент-Гардене»? Нет, вместо этого ты спряталась в моем экипаже и отправились со мной в Шэдвелл.

Сэмми стала белее снега.

— Откуда ты знаешь?

— Лучше бы ты сказала, когда намеревалась сама поведать мне об этом приключении?

— Я не хотела расстраивать тебя, Рем, — прошептала женщина.

— Почему я должен расстроиться? Потому что уличные бродяги могли запросто убить тебя?

— Ты сердишься.

— Я просто хочу, чтобы ты всегда была в безопасности. Никогда не подвергай свою жизнь опасности, дорогая.

— Не буду, — согласилась Саманта. — По-моему, из тебя получится очень властный муж.

— Полагаю, тебе все равно удастся упрятать меня под каблук.

— Но пока я выполняю твои указания. Сегодня утром, например, я отправила с посыльным ожерелье Андерсу.

— Саманта! — Ремингтон потемнел лицом. — Я бы не хотел видеть возле тебя виконта Андерса.

— Рем, — мягко остановила его Саманта, — я уже говорила тебе, что не испытываю к Стефену никаких чувств.

— Я не доверяю этому человеку. Он непорядочен. Держись от него подальше.

— Хорошо, — послушно кивнула Саманта.

— Тогда пообещай мне, что будешь рассказывать мне о самых незначительных событиях своей жизни. Даже если тебе покажется, что они могут рассердить меня. Даже если они опасны. Обещай мне, Саманта. Только в этом случае я смогу защитить тебя.

— Обещаю, — сдалась любящая женщина, — но хочу, чтобы ты дал мне похожую клятву. Ты будешь рассказывать мне без утайки обо всем, что может угрожать твоей жизни или причинить тебе боль.

— Клянусь, — торжественно произнес Ремингтон.

— Хорошо, — удовлетворенно вздохнула Саманта. — А теперь расскажи мне о своем прошлом.

— О моем прошлом? — пришел в изумление Ремингтон. — Ты имеешь в виду женщин? Я уже говорил — ты вне сравнения и конкуренции. Ни к кому я не испытывал таких сильных чувств, как к тебе. У меня нет никакого желания менять тебя на какую-то другую женщину.

— Я не имею в виду женщин.

— Тогда о чем ты спрашиваешь?

— О годах, проведенных в море. О твоей службе в военно-морском флоте. О той боли, которую нанесла она тебе.

— Эта часть моей жизни завершена, и я предпочел бы не обсуждать ее, — сухо заметил Ремингтон.

— Но ты только что дал мне обещание.

— Наша жизнь слишком благополучна, а ты слишком красива, и уродства жизни не должны касаться тебя.

— Ты ошибаешься. Эта последняя война с Америкой… большую часть военного времени ты провел в море?

— Нет, я довольно плохо знал морские просторы Америки, несравнимо с другими капитанами. Поэтому меня призывали время от времени, когда во мне была нужда. В остальное время я занимался подготовкой наших морских офицеров, чтобы Англия не потеряла своей славы великой морской державы.

— Ты герой! — с гордостью провозгласила Саманта. — Я помню, что читала о тебе в газетах. Граф улыбнулся:

— Но какое отношение моя воинская служба имеет к твоему благополучному существованию?

— Сплетни и слухи распространяются быстро и на море, и на суше. Просто я хотела узнать, что из скандальной истории нашей семьи известно тебе не понаслышке и что ты узнал позже, после войны.

— Мне почти ничего не известно, — расплывчато ответил граф. — Какие-то обрывки…

— Можешь не щадить меня, — упавшим голосом произнесла Саманта, — потому что мне известно все до мельчайших подробностей, включая то, что тебе наверняка не известно. — Саманта опустила глаза. — Мой брат Себастьян — бесчестный преступник, который последние три года провел в тюрьме Ньюгэйт, осужденный за убийство.

Ремингтон обнял возлюбленную:

— Я не знал, насколько глубоко Дрэйк счел нужным посвятить тебя в эту историю.

— Дрэйк предпочел бы, чтобы я ничего не знала. К несчастью, не в его силах было накинуть платок на роток всей Англии. Мне было пятнадцать… почти дитя. Это было ужасно. Но есть кое-что и похуже. Дрэйк никому не говорил об этом: Себастьян хотел убить брата. Он участвовал в заговоре, целью которого было потопить корабль Дрэйка и уничтожить не только Дрэйка, но и всю команду. Все это для того, чтобы добиться титула герцога Аллонширского.

— Черт! — достаточно спокойно выругался Гришэм. Его сдержанная реакция не соответствовала ожиданиям Саманты, однако то, что она поведала ему, не было для графа откровением. Он был причастен к схватке Дрэйка со смертью, точно так же как был причастен ко всем морским сражениям 1812 года. Но ему и в голову не приходило, что о холодном расчете Себастьяна было известно Саманте.

— Слава Богу, Дрэйк остался жив, хотя его команда погибла. Но то, что Дрэйк выжил, было тайной для всех на протяжении многих недель. Мы получили уведомление о том, что герцог Дрэйк и его команда признаны пропавшими без вести.

— Я припоминаю. Эта история печаталась в «Таймс».

— Вряд ли там было написано, какой пыткой оказалось для меня ожидание. Ни один журналист не смог бы описать чувство отчаянного одиночества, которое я испытала Мать моя умерла, когда я была еще мала, отец был при смерти, а брат, единственный, кого я любила и кто любил меня, пропал. Для Себастьяна я ничего не значила, как не значил никто другой. Горе мое было бесконечным. Моим искренним желанием было погибнуть вместе с Дрэйком и его матросами. — Сэмми подняла на Ремингтона влажные от слез глаза: — Похожа моя история на историю девочки, которой не известно, что такое боль и горе? Но я поведала ее тебе не для того, чтобы вызвать жалость. Во-первых, я бы хотела, чтобы ты знал, что моя жизнь вовсе не волшебная сказка, во-вторых, я бы желала, чтобы, заглянув в свое прошлое, ты открыл его мне так же, как я открыла тебе свое. Кроме того… пережитое горе приводит нас к радости. Дрэйк не только вернулся живым и невредимым, но и привел в наш дом свою невесту. Алекс стала для меня одновременно матерью и сестрой. И самым преданным другом. По пути домой Дрэйк и Алекс зачали ребенка, который родился через семь месяцев после их появления в доме. Мальчика назвали Греем в честь нашего отца, Грейсона. Полное имя малыша Дрэйк Грейсон Баретт, но мы называем его Грей. А теперь у нас есть еще и Бонни. Видишь, трагедия породила радость и счастье.

— Ты слишком прекрасна для этого мира, — прошептал Ремингтон.

— А теперь… поведай мне свою историю, — так же шепотом взмолилась Саманта. — Дай мне возможность исцелить твои раны. Скажи мне, почему почти всю свою юность ты провел в море? Почему ты выбрал карьеру военного? Почему ты так стремился покинуть Англию?

— Мне не от чего было скрываться, если тебя интересует это. Родители мои умерли, когда я еще не стал подростком. Денег у меня было вполне достаточно.

— У тебя были братья или сестры?

— Нет, я был единственным ребенком, которому была суждена такая беспокойная жизнь.

— Ты хотел как-то проявить себя? Оставить память о себе в мире? Тебе было недостаточно того, что ты был графом Гришэмом? Ты искал деятельности более значимой, чем надзор за имением, игра в карты и выпивка? — Заметив, как у Ремингтона вытянулось лицо, Саманта усмехнулась: — Я только что привела причины, по которым отправился в море Дрэйк. Правда, он был капитаном торгового судна. Ты и мой брат очень похожи.

— Очевидно.

— Ты богатый и титулованный вельможа. Ты мог выкупить патент на офицерский чин, но ты выбрал другой путь.

— Просто я хотел самостоятельно заработать деньги, а не воспользоваться тем, что досталось мне по наследству. Я не делал секрета ни из своего прошлого, ни из своего происхождения, просто я не хотел пользоваться заслугами своих предшественников.

— Когда же ты получил звание лейтенанта?

— Правила гласят, что к экзаменам допускаются юноши не моложе девятнадцати лет, — на щеках Ремингтона заиграл румянец, — а мне было семнадцать.

— Как же тебе это удалось?

— У меня была способность к морскому делу, я умел заставлять обстоятельства работать на себя. Три капитана, под чьим командованием я выходил в море, были потрясены моим умением. Они передали на рассмотрение экзаменационному совету мой послужной список, который дорогого стоил. Потрясенные блестящими рекомендациями, члены экзаменационного совета не обратили внимания на даты рождения, проставленные в моем свидетельстве. Так мне и было присвоено звание лейтенанта.

— Так вы мошенник, сэр, — пошутила Саманта. — Но и капитаном ты стал, если мне не изменяет память, прежде чем достиг двадцатилетнего рубежа.

— Я обязан этим блестящему командованию адмирала Нельсона в битве у Копенгагена. Мой героизм был просто следствием его руководства.

— Ты ведь восхищался адмиралом Нельсоном, не так ли?

— Мне повезло, что я служил под его командованием. Он привил мне вкус к лидерству. Его приверженность к флагу была абсолютной. Этот человек был гением флота. — Лицо Ремингтона светилось счастьем, когда он говорил о своем наставнике. — Флот сыграл огромную роль в моей жизни. Именно на флоте я повстречал лучшего в мире командира и наставника, но вместе с тем именно служба на флоте разорвала мне сердце, уничтожила идеалы, которыми я жил раньше, ожесточила мое сердце.

— Я рада, что с вами в это тяжелое время был Бойд. Когда же вы познакомились?

— Бойд появился на борту «Ареса» в качестве корабельного гардемарина сразу после битвы при Копенгагене.

— «Арес»? — переспросила Саманта. — Так ты командовал этим судном?

— Нет, «Аресом» я стал командовать впоследствии. Когда я встретил Бойда, я был простым лейтенантом. Вместе мы перебороздили все моря. Мы оба были свидетелями бесчисленных жертв.

— В бою?

— Не только в бою, Саманта. — Перед внутренним взором Ремингтона пронеслись тени минувшего. — Я даже не могу объяснить, насколько призрачной для нас была тогда жизнь, насколько тонкой завеса между жизнью и смертью. Мы никогда не знали, кто выживет, а кто погибнет. Во время нашего путешествия в Вест-Индию стояла нестерпимая жара, всех мучила горькая жажда. Желтая лихорадки косила здоровых мужчин. В других местах люди умирали от цинги, от тифа и от зараженных женщин. — Руки Ремингтона тряслись. — Конечно, люди умирали и под пулями во время сражений. Я не смог предотвратить ни одной кровавой резни. А потом… под Трафальгаром… Можешь ли ты представить, каково мне было наблюдать его предсмертную агонию? Он умирал медленно, в страшных мучениях.

— Адмирал Нельсон? — догадалась Саманта. — Так это твой корабль подошел вплотную к «Виктории»? И ты видел своими глазами, как его сразило?

— Наши суда шли почти вплотную, — деревянным голосом ответил Гришэм. — Битва началась сразу после полудня. «Виктория» была едва ли не первым кораблем, врезавшимся в строй вражеских судов, несмотря на предупреждения, которые получал адмирал Нельсон. Будучи главнокомандующим, он не должен был подвергать свою жизнь опасности. Но Нельсон пренебрег заботами о собственной безопасности, все силы его души и ума были направлены на то, чтобы победить врага. Через час после начала боя «Виктория» едва держалась на плаву. «Арес» подошел почти вплотную к кораблю адмирала. Была примерно половина второго, когда я увидел, что адмирал упал на капитанском мостике. Ранение было смертельным. Я узнал это от хирурга, который, осмотрев раненого, приказал нести его вниз. В живых я больше Нельсона не видел — Ремингтон глубоко вздохнул. — Позже я узнал, что пуля, пущенная из мушкета, попала ему в грудь, пробила легкое и вышла через спину. В половине четвертого его не стало.

— Ах, Рем… — Ремингтон между тем продолжал:

— Победа при Трафальгаре была одержана только благодаря его военному гению, это был триумф Нельсона. Но вместо того, чтобы стоять на капитанском мостике и наслаждаться зрелищем поверженного флота Наполеона, он лежал на нижней палубе и медленно отходил. Он так много дал Англии и мог дать еще больше. И к чему все это было? Где справедливость, Саманта? Скажи мне, где было то добро, которое, по твоему мнению, всегда должно торжествовать?

— Добро существует, — попыталась утешить возлюбленного Саманта. — Адмирал Нельсон был героем в самом высоком смысле этого слова — и не потому, что он отдал жизнь за отечество, а потому, что он всего себя посвятил своей родине. Ты сама сказала, он выполнил даже больше, чем задумал. Скажи по справедливости, смог бы лорд Нельсон гордиться победой при Трафальгаре?

Ремингтон медленно кивнул:

— Да. В этом мое единственное утешение. Мы добились именно того, что планировал сделать адмирал Нельсон: полного разгрома французского флота. Мы захватили в плен девятнадцать французских и испанских кораблей, не потеряв ни одного своего. Адмирал смог бы насладиться нашей победой.

— Значит, он отошел с миром, Рем, и душа его обрела покой. Более того, он заслужил бессмертие, потому что всегда будет жить в памяти нашего народа. Разве это не счастье?!

— Вероятно, ты права. Кроме того, это единственное рассуждение, которое дает мне возможность жить в мире с самим собой.

— Но этого недостаточно, чтобы ты мог позволить себе заботиться о ком-либо другом, не так ли?

— Я забочусь, Саманта, — взмолился Ремингтон, — возможно, не с таким открытым сердцем, как это делаешь ты.

— Если тебя терзали такие сильные чувства, почему ты не подал в отставку сразу после победы при Трафальгаре?

Показалось ей или Рем весь сжался?

— Я собирался сделать это сразу после Трафальгара, но мой долг гражданина обязывал меня служить отчизне, и я занимался подготовкой будущих офицеров на суше, зная прекрасно, что многим из них судьба предуготовила печальную участь. Повлиять на их будущее я не мог, и это было самой большой моей болью. Каждый человек, сталкиваясь с подобными противоречиями в своей жизни, должен решать их самостоятельно.

— Ремингтон, теперь я люблю тебя даже больше, чем любила раньше! Но ты не договариваешь, не так ли? Неужели ты мне не доверяешь?

— Черт возьми! — Ремингтон был поражен тонкой интуицией возлюбленной. Она вступала на территорию, куда он не допускал никого; пыталась поднять завесу над тайной, которую он скрывал от всех. — Я тебе доверяю. За последние полчаса я открылся тебе, как не открывался никому другому. Но, как бы близки мы ни были, я бы хотел, чтобы ты поняла следующее: тридцать лет я прожил один, и так, как считал нужным. Я не могу и не смогу измениться. Поэтому не воображай в порыве романтического упрямства, что я стану докладывать тебе о каждом своем действии и о каждой мысли, пришедшей мне в голову.

— Ты не расскажешь об этом даже мне! — горько воскликнула Саманта.

— Даже тебе, — с неменьшей горечью подтвердил Ремингтон. Он обязан был обеспечить ее безопасность и спокойствие и поэтому не должен был посвящать ее в ту часть жизни, которая принадлежала Англии и военно-морскому флоту. — Саманта, ты собираешься стать моей женой, и я чертовски сильно желаю, чтобы ты была счастлива. Но твои представления о совместной жизни слишком далеки от реальности. Где я смогу, я буду уступать тебе, но не рассчитывай на то, что я обнажу душу. Это невозможно. Прими и смирись с этим.

— Я не могу.

— Ты должна. Я постараюсь развлекать тебя и доставлять тебе удовольствие всеми возможными способами. Но я такой, как есть.

У Саманты подозрительно лукаво блеснули глаза.

— Не мог бы ты отвезти меня домой? Мне нужно подумать. Ты очень детально объяснил, к чему я должна быть готова. Теперь мне нужно подумать.

Граф обнял ее за плечи и заглянул в глаза. Глубоко-глубоко.

— Черт возьми! — скорее по привычке, чем от злости выругался он. — Пусть все летит в преисподнюю.

Затем он отдернул занавески, высунулся в окошко и приказал кучеру ехать на Абингдон-стрит.

Расстояние от Гайд-парка до дома Саманты они проехали почти в полном молчании. Экипаж остановился возле дома номер пятнадцать, Саманта сама открыла дверцу, спустилась и пожелала Ремингтону спокойной ночи.

— Завтра поутру я отправлюсь в Аллоншир, чтобы побеседовать с вашим братом, — холодно и твердо проинформировал он ее.

Саманта обернулась и ледяным тоном поблагодарила его:

— Спасибо за то, что поставили меня в известность. Для столь скрытного и независимого человека это, очевидно, сравнимо с самопожертвованием.

Это была максимальная колкость, на которую была способна Саманта. Но что еще хуже — на глазах ее блестели слезы. Ремингтон подался было за ней, но взял себя в руки и остался сидеть в карете. Проводив ее взглядом, граф сжал кулаки и на некоторое время остался так сидеть. Он ничего не мог сделать, чтобы облегчить ее страдания.

В гостиной Аллонширского поместья герцог пожимал руку лорду Хартли.

— Благодарю вас за то, что приехали из Лондона поздравить меня с рождением Бонни.

— Дрэйк, она прелестная девочка. Ваш батюшка был бы горд.

— Подозреваю, что вы правы, — согласился Дрэйк. — К Саманте он всегда относился по-особенному. Думаю, он бы обрадовался, узнав, что у меня тоже родилась дочка. — Подойдя к буфету, Дрэйк спросил: — Что я могу вам предложить: бренди, прохладительные напитки?

— Честно говоря, — заерзал на кресле лорд Хартли, — теперь, когда вы заговорили о Саманте… кроме поздравлений у меня был еще один повод для визита в Аллоншир.

— Что с Самантой? — побледнел герцог.

— Может быть, и ничего. Во всяком случае это не мое дело. Но я чувствую некоторую долю ответственности за Саманту, ведь она дочь Грейсона.. Если вы решили, что Ремингтон Уорт достойная фигура, чтобы следить за благополучием Саманты… наверное, вы знали, что делали. Но известно ли вам, какой репутацией он пользуется?

— О чем, черт возьми, вы говорите? Что общего может быть у Гришэма с моей сестрой?

— Он занят тем, что вы ему поручили: сопровождает Саманту на всех празднествах сезона, следя за тем, чтобы она не стала жертвой какого-нибудь негодяя. Что касается меня…

— Я его ни о чем не просил! — взорвался Дрэйк. — Я работаю с Ремингтоном, я строю для него корабль, но дальше этого наши отношения не простираются. Я должен быть сумасшедшим, чтобы отдать под его покровительство свою сестру. Черт подери! Он побывал в постелях всех известных дам Лондона!

— Ах ты Господи… — Хартли пригладил рукой волосы. — Тогда почему он говорит… — Неожиданно благая мысль осветила лицо маркиза. — Возможно, намерения Гришэма действительно благородны. Возможно, он слегка исказил ваши слова, чтобы окоротить Андерса?

— Андерс? — взорвался Дрэйк. — Неужели этот законченный негодяй тоже волочится за моей сестрой? Черт подери!

— Я не хотел расстраивать вас.

— Вы и не расстроили меня, — успокоил старика Дрэйк, меря шагами гостиную. — Простите меня, маркиз, у меня появилось срочное дело.

Оставив друга дома в комнате, Дрэйк, прыгая через две ступени и распаляясь яростью, ворвался в спальню к Алекс. Супруга, отложив роман, с удивлением посмотрела на мужа, который пребывал в необычном для себя состоянии.

— Я отправляюсь в Лондон, — заявил он. — Я убью их!

— Кого? Почему? Зачем? — Алекс спрыгнула с постели и приблизилась к Дрэйку. — Скажи мне, Дрэйк.

Герцог нахмурился:

— Тебе надо быть в постели.

— Я хорошо себя чувствую. Итак, кого ты собираешься убить?

— Андерса и Гришэма.

— Это касается дел фирмы?

— Хуже. Это касается Саманты.

— Саманты?! — встревоженно вскрикнула Алекс. — Объясни получше.

— Пока ничего объяснить не могу. Только что я беседовал с лордом Хартли, который удивлялся, что я просил Гришэма оберегать сестру, и который добавил, что Андерс за ней волочится.

— Но ведь ты ни о чем Гришэма не просил…

— Очевидно, здесь дело в другом… Позволишь ли ты мне оставить тебя с малышами на день или два без моей опеки?

— Здесь много слуг, Дрэйк. Поезжай к Саманте и ни о чем не беспокойся.

Как всегда, Алекс внесла успокоение в его душу.

— Только обещай мне, дорогой, что сперва ты выслушаешь Саманту. Все, что ты услышишь в Лондоне, — слухи и досужие толки, в них нет правды. Даже если Саманта принимала у себя графа или виконта, позволь ей объясниться, прежде чем ты взорвешься.

— Хорошо, я попробую, — стиснул зубы Дрэйк.

— Дрэйк, девочка подросла. Мы должны понять это.

— Я знаю. Хорошо, я постараюсь держать себя в руках. — Туча опустилась на чело герцога. — Но потом я все равно убью Андерса и Гришэма.