Сатана

Глава вторая.

«Евка не девка»

Прошло пять лет с того дня, когда в Назаровке состоялась первая в истории деревни свадьба при электрическом свете. Отрезок времени был небольшой, но богат событиями. Да еще какими! Через каких-то полгода после свадьбы состоялся съезд «партейных», который провозгласил о том, что через четверть века в Советском Союзе будет построен коммунизм. Все и вся об этом только и говорили. Под сомнение генеральную установку партии никто не брал. Да и зачем? Ведь впереди еще целых двадцать пять лет! Кое-когда и в глухую деревеньку забегали «партейные» агитаторы, разъясняющие внутреннюю и внешнюю политику КПСС. Под строгим контролем управляющего всех жителей собирали в клубе для ознакомления с будущим коммунизмом. Кое-кто из крестьян пытался задавать вопросы типа того: что можно будет купить при коммунизме, будут ли деньги, будет ли водка? Напыщенные «от ума» посланцы руководящей партии бойко и четко отвечали на вопросы назаровцев. Общий ответ всех приезжающих теоретиков, да и залетных руководителей состоял в том, что при коммунизме все будут сыты, пьяных не будет, будет только изобилие всего и для всех, и для каждого. Сейчас и тогда будет действовать главный принцип – кто не работает, тот не ест. Жизнь еще будет лучше и слаще, если на всей земле победит коммунизм.

Довольными выходили из сельского клуба назаровцы. Хорошее дело коммунизм, да вот строить его долговато. Пожилые селяне чуть-чуть грустили, думая о том, что они до «коммунистического рая» вряд ли доживут. «Слава Богу, хоть дети наши будут жить при коммунизме», – размышляли старики и старухи и тут же разбредались по домам. Надежда пожить побольше и получше с каждым днем укреплялась в душах селян. И эти надежды селяне подкрепляли на деле. Кое-кто из назаровчан за высокие производственные показатели получал ордена и медали. Об этих людях знали не только в деревне, но и за ее пределами. Кое-кто с успехом набирал «обороты» и на поприще карьеры. Ивана Николаевича Яшина, первого секретаря Машинского райкома партии опять перевели в соседнюю область, перевели с повышением.

Преуспел в карьерных делах и управляющий отделением Федор Иванович Киселев, причиной этому была кукуруза. На протяжении трех лет практически все посевные площади отделения засевались кукурузой. Пшеницы в Назаровке не было, а кукурузы хоть отбавляй. «Царица полей» была везде и в различном состоянии. На току ее были горы, как в початках, так и в зерне. До самого верха груженые машины в разгар уборки то и дело проносились по изуродованным проселочным дорогам, оставляя после себя кукурузу, которая сию же минуту «истреблялась» стаями гусей, а то и собиралась деревенской пацанвой. Назаровцам, изнывающим от жары и от пота во время уборки «царицы полей», было неведомо, куда все это увозилось.

Кукуруза все увереннее стала входить в пищевой рацион не только животных, как совхозных, так и частных, но и в рацион селян. Кукурузу варили, жарили, мололи. Кое-кто из школьников, идя в школу, загружал кукурузой карманы школьной формы. Наиболее «башковитые» использовали зерна кукурузы для всевозможных игр. В магазине появился хлеб из кукурузы…

Посевы кукурузы стали даже своеобразным зеленым украшением деревни Назаровки, да и наверное, и всей страны, которая горела желанием догнать и обогнать по экономическому развитию самую передовую страну капиталистического мира – США. По указке сверху была развернута настоящая пропагандистская кампания по выращиванию «царицы полей». Плакаты с изображением кукурузного початка, который во весь рот улыбался и шагал по полю, наклеивались не только на конторе отделения, но и на току, на ферме, в совхозном клубе, в школьных классах.

Управляющий Федор Киселев очень строго следил за наглядной агитацией, не говоря уже о ретивом исполнении решений верха по выращиванию кукурузы. И это усердие не могли заметить наверху. Особенно отличился Федор Иванович на третий год, после того, как в деревне появился электрический свет. К концу августа после дождей кукуруза вымахала до двух, а то и более метров высотой. Кукурузные поля, словно колонны войск на военном параде, со всех сторон окружили деревню. Жители стали жаловаться управляющему на неудобства, связанные с «царицей полей». Ягодники и грибники боялись идти в лес. Стоило из них кое-кому перейти полосу с кукурузой, считай час, два, а то и более потерял, пока выберешься из этого зеленого «небоскерба». С людьми все-таки было проще, они хоть кричать могли, хочешь жить – закричишь. Со скотиной было значительно хуже, особенно тем хозяевам, которые жили на окраине деревни.

Случай с Буренкой Петра Колесниченко, живущего на «обочине» от деревни, стал достоянием не только жителей Назаровки, но и всего совхоза, а может даже и более. Дело было где-то в начале сентября. После вечерней дойки, как обычно, хозяйка выпустили свою коровенку за огород траву пощипать. Делалось это ни один раз и ни один год. Перед отходом ко сну хозяева загоняли свою Буренку опять в летний загон. В этот вечер с коровой вышла осечка. Буренки почему-то на обычном месте не было. Поиски хозяев своей кормилицы вблизи двора и возле соседей не увенчались успехом. Да искать уже было бесполезно, покрывало темноты плотно опустилось на землю. Беглянку не нашли и на следующий день, ни через неделю. Что только не передумали хозяин с хозяйкой, каких-только версий и домыслов они не выдвигали. Думали все, конец пришел Буренке. Хозяйка баба Нина даже на своих игральных картах «прибросила». И те, к сожалению, ничего хорошего не «сказали». Муж и жена днем и ночью «прочесывали» свои головы, думая о том, что вполне возможно кто-то из селян им решил отомстить. Пострадавшим даже пришел на ум эпизод из своей жизни, как ровно год назад они сделали небольшой подвох соседу Василию Жидику, который по их вине на несколько часов «лишился» своих уток.

В тот день семейная чета Колесниченко с самого утра занималась перегонкой браги. Хозяйка после того, как ядреная жидкость оказалась в самогонном аппарате, остатки на дне фляги решила выбросить в огород, дабы скрыть следы своей «деятельности» от односельчан. На эти остатки, которые включали в себя и ягоды вишни, через несколько минут набросились соседские утки. Кузнец Жидик свою живность заметил только во время обеда, когда из кузницы домой шел по огороду. Мощный мужчина готов был на куски разорвать физически хилого соседа за гибель своих уток, которые почему-то бездыханно лежали на краю соседского огорода. Через пару минут самогонщики Колесниченко оказались в поле зрения разъяренных соседа и соседки. Жена кузнеца, размахивая довольно жирным селезнем с закрытыми глазами перед лицом испуганных соседей, требовала возмещения любимой живности. Она также грозилась упрятать некогда любимых соседей в тюрьму за самогоноварение. Компромисс между соседями был найден через час. Петр Колесниченко в срочном порядке перегнал во двор соседу три десятки своих отборных гусей, дабы «закрыть» все споры и возможные проблемы. Мужчина, к тому же, прихватил с собою и литровую банку первача. Когда все и вся было улажено, кузнец и разнорабочий стали «обмывать» несколько пошатнувшийся союз соседей. Жена Петра Колесниченко к застолью пришла через пару часов. За время своего отсутствия женщина со слезами на глазах по-быстрому общипала перья пропавших уток и потом выбросила их на скотомогильник, который находился неподалеку от дома. Стая общипанных и уже протрезвевших уток во главе с селезнем пришла на родной двор под самый конец застолья, когда пьяные соседи со страстью целовались и раскланивались, дабы покинуть друг друга. Кузнец, увидев своих родных, не только рассмеялся, но и даже прослезился. Мужчина со слезами на глазах что-то лепетал себе под нос и ласково гладил «голого» селезня, который даже несмотря на «перепой» сумел найти дорогу к дому своего хозяина и кормильца. Соседям было не до чувств кузнеца. Они спешно гнали своих гусей к себе во двор и радовались своей живности, которая чуть было не стала чужой…

Семейная чета Колесниченко, казалось, уже со смертью или пропажей коровенки смирилась. Ан нет. Через две недели кормилица «воскресла». Корову нашли комбайнеры на экспериментальном кукурузном поле во время уборки кукурузы на початки. Это поле находилось в десяти километрах от Назаровки. Местная «эксперименталка» находилось под пристальном вниманием не только лесников, объездчиков, егерей, но и главного агронома совхоза. Почему Буренка туда попала и почему не мычала громко, взывая о человеческой помощи, для совхозников это осталось тайной.

Усердие Федора Ивановича Киселева на кукурузном «фронте» не осталось не замеченным. Образцы кукурузы из своего «загашника» коммунист демонстрировал на районной выставке достижений сельского хозяйства, затем на областной. В декабре областная газета «Коммунист» поместила на первой странице большой очерк о верном ленинце Киселеве, который по-научному внедрял «царицу полей» на необъятных просторах Сибири. Была помещена и фотография, на которой голова Федора Ивановича была обрамлена венком из кукурузных початков.

В январе следующего года Киселев возглавил совхоз в соседнем районе. Назаровцы, да и жители деревень совхоза, где руководил Киселев, не могли не заметить того, что Федор Иванович почему-то даже и зимой, не говоря уже о лете, стал больше ходить с непокрытой головой. До этого лысый мужчина не расставался ни с фуражкой и ни с шапкой в зависимости от времени года. Директор совхоза прекрасно понимал недоумение крестьян. Лысина уже больше не беспокоила руководителя. Лысым был и тот, кто куда выше его сидел на троне власти…

Для большинства же назаровцев жизнь текла как всегда. Работа, дом, опять работа. И так каждый день. Ничего сверхсшибательного за пять лет не произошло и в жизни той маленькой девочки с белыми волосами, которая совершенно случайно оказалась в маленькой деревне Назаровке на свадьбе «при электрическом свете». Кое-какие эпизоды из свадьбы, в том числе и эпизод с пьяным дедом и бабкой, в голове девочки остались навсегда.

К пятнадцати годам молодая красавица весомо пополнила свой словарный запас о том мире, в котором она жила. Кое-что она знала и о любви. В школе на уроках ничего про любовь не рассказывали, не говоря уже о другом… Однако Ева Крот уже четко знала то, что детей в капусте не находят, да и любви без ее Величества, как таковой, не бывает.

Вся «наука» о любви красивой школьницы «ковалась» на примерах из жизни деревни Водяное, где она жила и училась. Кое-что она видела и дома. Отца своего Ева не помнила. В деревне разное про него, да и про мать судачили. Одним сплетням девочка верила, другие старалась пропускать мимо своих детских ушей.

В свои пятнадцать лет девочка толком еще не знала о том, что ее родители немцы, которые в начале войны были вывезены из Поволжья в Сибирь. Немцев завезли в Ктомскую область уже в октябре. Для приезжих жилья не было. Начинали все с нуля. В чистом поле переселенцы рыли землянки для жилья, дабы не замерзнуть в условиях суровой сибирской зимы. Кое-кто успел построить из березы маленькие избы. Среди них была и молодая семья Крот. Название пристанища на новой земле придумали сами жильцы. «Голдьштайн», слово было немецкое, на русском языке оно означало – Золотой камень. Местное начальство, да и повыше, не стали против этого названия возражать. Само название приятно резало ухо, в нем также не было и политической крамолы. На том все и успокоились.

Через пять месяцев обитателей землянок стали забирать в трудовую армию. Петра Крота забрали, а его жену Елизавету оставили, так как она была беременной и вот-вот должна была родить. Тяжелым было прощание Петра с Елизаветой, как и для всех мобилизованных. Особенно тяжело переживал прощание Петр. Мужчине очень хотелось самому увидеть рождение первенца, первому на этой земле подержать маленькое тельце в своих руках. Уже находясь в колонне мобилизованных, Петр сквозь слезы прокричал своей любимой:

– Если сын родится, назови его Иваном, а ежели дочь, то, нареки Евой… Ты, поняла меня, Елизаветушка?

Что дальше кричал муж из толпы в этот холодный, февральский день, Елизавета не слышала. Бежать за колонной уходящих людей она уже была не в силах, не хотела делать больно нарождающемуся дитя. Неспроста просил Петр назвать своего будущего ребенка в честь одного из своих родителей. Больше своей жизни любил сын своего отца и мать. Именно благодаря родителям Петр с отличием окончил школу, поступил в техникум, мечтал стать большим человеком.

Тяжело переживал Петр смерть своих родителей, которые рано ушли из жизни и остались навечно лежать на приволжской земле. В той же деревне, на том же кладбище обрели вечный покой и родители Елизаветы, погибшие во время пожара при спасении общественного хлеба в зернохранилище. Молодые муж и жена Аксы скончались через два дня от ожогов, оставив на попечение деда свою единственную дочь Лизоньку.

Рожала Елизавета очень тяжело, в больших муках. К ее великому несчастью ребенок родился мертвым. Могла и умереть роженица. В том, что она осталась жить, была большая заслуга бабки-повитухи. Тельце мертвого дитя и то хоронила эта же бабка. Елизавета в это время пластом лежала три дня и три ночи. Она даже была не в силах встать с деревянной кровати. Только через неделю немного «отошла». Однако жить ей не хотелось. Женщина казнила себя днем и ночью за то, что она сама осталась живой, а дитятко ушло в мир иной, так и не вкусив земного блага. Опустившись на колени перед иконой, женщина все молилась и молилась. В короткие промежутки времени, когда в голове становилось легко и светло, она все думала и анализировала то, почему ей не удалось сохранить ребенка. Кто был виноват в том, что ее ребенок только что народился на свет и тут же сразу умер, Елизавета так и не понимала. Русская бабка-повитуха на часто задаваемый вопрос молодой немки ничего не отвечала. Она только осеняла женщину крестным знамением, делая молитвенный жест – знак креста, и тихо приговаривала:

– Один Господь Бог знает только это… Ему властелину наших дум и наших тел дано на это право.... Один он только все знает и делает для нас… Только Бог, только Бог…

Больше бабка Аграфена ничего молодой немке не говорила. При встрече с плачущей Елизаветой бабка опять что-то тихо бурчала себе под нос и осенив рукой немку, тотчас же уходила прочь.

Елизавету продолжала душить обида за то, что она не смогла сберечь первенца для Петра. Разное она по этому поводу передумала. Причиной смерти немка считала плохое питание для нее самой и крепкий сибирский мороз, а может даже и тяжелую работу. Тяжеловесные тюки из камыша, которые она вместе с женщинами собирала на замерзшем озере и носила на спине, дали о себе знать. Не исключала она и того, что кто-то ее ребеночка сглазил…

Петру о личном горе Елизавета Крот решила не писать. Не только не хотела расстраивать своего мужа, но и очень его боялась. Сама она от Петра получила первое письмо где-то через три месяца, после того как его забрали в трудовую армию. В письме муж интересовался только тем, кто родился у Елизаветы. О другом почему-то он ничего не спрашивал. Ничего не писал и о себе. Да и письмо было без обратного адреса.

Прошло полгода после того, как Елизавета проводила своего мужа. За исключением первого письма, пришедшего в форме короткой записки, писем для Елизаветы Крот не было. От безутешной печали женщина плакала по ночам. Сердце и душа молодой немки разрывались, когда родственники некоторых из тех, кто ушел в трудармию вместе с Петром, получали от своих какие-то вести. Несмотря даже на то, что весной и летом у тех, кто остался в деревне, дел было невпроворот, Елизавета находила время для уединения. В эти короткие минуты она опять и опять обдумывала все происходящее. Иногда в ее голову приходили мысли одна страшнее другой. Да и злые языки в деревне, хоть и небольшие, распускали разные слухи и сплетни о Елизавете Крот. От некоторых из них женщине становилось дурно. Кто-то болтал о том, что Елизавета специально удушила своего первенца только за то, что Петр ее насильно еще в Поволжье взял в жены. У молодой Лизы Акс был другой парень, но очень робкий, и которого она очень сильно любила.

Были и те, кто говорил «сущую» правду о том, что дескать Петр уже в курсе происшедшего с Елизаветой, и что, вот-вот он приедет для разборок с женой. Чем дольше Петр не приезжал для разборки с женой, тем почему-то равнодушнее становилась Елизавета к семейному несчастью. Немка устала от постоянной боли по умершему ребенку, да и от тоски по мужу. Постепенно Кротиха, так прозывали односельчане Елизавету за фамилию, отходила от дел мирских и от дел своих личных. Некогда веселая девушка Лиза надолго уединилась, накрепко закрыла в себе она свое сердце и душу. Одно для нее было утешение, одно было успокоение – это работа. Молодая женщина работала как вол. Во время работы ни перед чем и ни перед кем она не открывала свою душу, свой внутренний мир.

Не появился Петр Крот в Гольдштайне ни в победном 1945 году, и ни в 1947 году, когда власти официально заявили о роспуске трудармии. К сожалению, многие из ушедших не вернулись назад в свое село. Кто-то из трудармейцев умер от холода, голода и тяжелой работы, кто-то вернулся инвалидом или тяжело больным. Были и те, кто не вернулся по неизвестным для селян причинам. Среди них был и муж Елизаветы Крот.

Прошел еще один год. Елизавета окончательно смирилась с тем, что навсегда потеряла Петра. Крестьянке иногда даже было стыдно самой, когда ее голову посещали мысли о том, что только сейчас, когда она стала вдовой, ей стало даже жить несколько радостнее, чем когда-то с мужем. Смирились с потерей односельчанина и жители Золотого камня. Утешением для селян и для Елизаветы было то, что кроме Петра в деревне еще судьбы троих трудармейцев были неизвестны.

Шло время и оно постепенно залечивало раны. День за днем Елизавета снимала с себя панцирь замкнутости, как душевной, так и человеческой. Она стала добрее относиться к односельчанам и те ей отвечали тем же. Женское тело, которое столько лет не видело ласки и любви, настойчиво все это искало. Вдова стала все чаще и чаще заглядывать в зеркало. Кротиха купила женские духи, которые были в магазине.

Первое знакомство Елизаветы Крот с Кузьмой Степановым произошло летом, через четыре года после окончания войны. Кузьма в этот год работал подвозчиком всего необходимого во время посевной, заготовки сена и уборочной. На бричке, запряженной парой лошадей, он подвозил также к бригадам воду, иногда обеды. Степанов появился в деревне ранней весной. Новенький не имел никакой специальности, да еще прихрамывал на левую ногу. По этой причине, скорее всего, его и определили подвозчиком. В том, что новенький не равнодушен к Кротихе, она заметила еще в мае, когда сеяли подсолнечник. Женщина в это время в качестве разнорабочей очищала от прошлогодней грязи зерноток. Прийдя поздно вечером домой, она заметила ведро, которое стояло возле входной двери избы. Оно было полно семян подсолнечника. В том, что это ведро принадлежало Кузьме Степанову, Кротиха не сомневалась. Тем более, уже утром она увидела другое, совершенно новое ведро, которое стояло на привычном месте – под сидением у кучера.

В эту ночь, когда она увидела ведро с семенами подсолнечника, Елизавета не спала. Она не скрывала в себе радости, что подвозчик уделил ей такое внимание, подарив целое ведро семячек. И не только поэтому она не спала, а если и засыпала, то тот час же просыпалась. Уж больно она боялась за эти подсолнухи, которые были украдены новеньким ради Елизаветы. Она понимала, что за ведро этих небольших по размерам семячек Степанов может угодить на несколько лет в тюрьму. Она боялась и соседей, которые могли проинформировать соотвествующие органы просто из-за зависти, или просто так, для порядка.

Время шло. Каких-либо подвижек в взаимоотношениях Кузьмы и Елизаветы не было. Даже и после того, как Елизавета получила от Кузьмы целое ведро семячек, они вели себя так, как будто и не знали друг друга. Все было так, как и раньше. При встрече друг с другом они говорили за весь день только два слова. «Здравствуйте» – утром, когда начиналась работа, и «До свидания» – вечером, когда заканчивался трудовой день.

Все для Кузьмы и для Елизаветы «разрешилось» в конце июня, в пору сенокосную. Кротиха в этот день была задействована на заготовке сена. Работа была не столько тяжелая, а сколько нудная. В этот день, как назло, установилась очень жаркая погода. Стояло абсолютное безветрие. Парило. Люди, работающие в бригадах, как Бога ждали хромого Степанова с водой, который подвозил холодную воду из водонапорной башни в деревянных бочках. К обеду погода очень резко изменилась. Порывистый ветер сей миг нагнал стаи туч, которые прямо на глазах у работающих в поле, обложили небо темно-синим одеялом. Неожиданно блеснула молния во весь горизонт и раздался оглушительный треск… Дождь продолжался порядка получаса. Ни о какой-либо дальнейшей заготовке сена говорить не приходилось. Косари, копнильщики, стогометатели дружно разбежались в разные стороны, выбирая для поездки домой трактор с прицепной тележкой или пароконные брички.

Приготовилась «штурмовать» тележку с гусеничным трактором и Елизавета Крот. И как раз в этот момент почему-то у нее екнуло сердце. Внутренний голос не то в шутку, не то всерьез спросил женщину:

– Елизавета, ты почему потеряла своего Петра? Он ведь тебя так долго ждал и тоже хочет ехать на этой телеге домой…

На какое-то мгновение женщине стало не по себе. Всем своим сознанием, каждой частицей своего тела она понимла то, что Петр уже очень давно пропал без вести, вполне возможно, даже и погиб. Не зная почему, Кротиха повернула свою голову влево, в сторону длинного, березового околка, который селяне окрестных деревень называли «Тюменским». Повернув голову налево, Елизавета на какой-то миг остолбенела. Неподалеку от опушки леса на поляне Кузьма Степанов собирал полевую землянику. Лошади, запряженные в бричку, мирно щипали траву.

Незаметно для всех, словно завороженная, Елизавета быстро шмыгнула в близлежащий кустарник и легла на землю. Кусты стали хорошим укрытием для женщины, тем более, она была в зеленом платье и в зеленой кофте. «Беглянку» никто в тележке не ожидал. Никто ее и не разыскивал. Через две-три минуты трактор затарахтел. Под веселый гвалт и смех селян тележка неспеша покатилась в сторону деревни. Дождавшись, когда трактор, тянувший тележку, скрылся за лесами, Елизавета встала с земли, отряхнулась и быстро пошла в сторону «Тюменского» околка.

Через несколько секунд она уже более четко видела мужчину в черной, замасленной кепке, которая скрывала его седые волосы. Тот, кто собирал красные, как кровь, земляные ягоды, оторвал на какой-то миг свой взгляд от них и посмотрел в сторону кустов, откуда только что отъехал трактор с прицепной тележкой. Неожиданно для себя «ягодник» в метрах трехсот, а может и больше, увидел женщину, которая уверенно шла в его сторону. Кузьма не мог ошибиться. Это была Елизавета Крот. Какая-то неведомая сила подняла Степанова и заставила его бежать так, как он когда-то в молодости бегал в школе на всевозможных спортивных соревнованиях. На какой-то миг фронтовик, он же командир танка, он же сержант Степанов забыл про постоянно ноющую боль в левой ноге, про те железные осколки, которые остались в груди у него и по сей час.

Сейчас же он бежал, как влюбленный школьник, как пацан, навстречу этой еще недостаточно знакомой, но почему-то такой нужной и близкой ему женщине. Пара лошадей, пасущихся на поляне, иногда бросала ленивые взгляды на бегущих навстречу друг другу мужчине и женщине. Затем лошади лениво опускали свои морды в пахнующую земляникой траву и продолжали ее щипать. Вполне возможно, все это видели и Степанов с Кротихой. Однако им сейчас было не до лошадей. Каждый из бегущих понимал то, что через несколько шагов, через несколько секунд, они прикоснутся руками, губами, своим телом друг к другу и окажутся в мире сладостных чувств и ощущений. И все это вместе будет называться Любовью, без которой невозможно счастье тех, кто жил и живет на этой земле.

Через несколько мгновений женщина и мужчина сомкнулись в объятиях. Елизавета не узнавала себя в себе. Непонятные для нее какие-то не то зеленые, не то розовые огоньки застилали ее глаза. Она почему-то до сих пор не могла отдышаться. Крепко обняв незнакомого и очень близкого мужчину, она нежным и тихим голосом повторяла такие почему-то близкие и в то же время давно забытые для нее слова:

– Петя, Петюша, это ты, мой дорогой… Я так тебя очень долго ждала… Как я по тебе скучала…

Через какое-то время эта же женщина почему-то также любовно и вдохновенно говорила:

– Степан, Степанушка, ты, мой любимый и дорогой. Я так по тебе все эти ночи скучала и думала о тебе, мой дорогой…

Кузьма, обнимающий худые плечи женщины, не поправлял содержание слов, сказанных Елизаветой. Мужчина прекрасно понимал всю боль и страдания, которые перенесла эта женщина-немка. Степанов, гладя шершавой ладонью, которая пахла земляникой вперемежку с запахом тракторного топлива, седые волосы Елизаветы, прекрасно понимал ее состояние. Он и сам за свои годы жизни испил до дна ни одну чашу горя и несчастья. Это прошлое заставляло мужчину сильнее целовать сухие губы женщины. Он и она на какое-то время прерывали свои страстные поцелуи и начинали смотреть друг другу в лицо, как бы силясь по глубоким морщин чуть-чуть больше узнать о жизни друг друга. В это время они ничего не говорили. Мужчина и женщина просто-напросто смотрели друг другу в глаза и наслаждались их теплотой.

Через несколько мгновений их губы вновь и вновь сливались в единое целое… Затем они оказались в пучине любви, любви чистой и прекрасной. Каждый из них старался через такое продолжительное время взять эту любовь с избытком, надеясь возвратить себе то счастье, которое так безжалостно у каждого из них отобрала война.

В деревню Елизавета с Кузьмой приехали поздно вечером. Лошади лениво тянули повозку по деревенской улице. Кое-где лениво тявкали собаки, разбуженные громким пофыркиванием парой лошадей. Спящим обитателям деревни были безразличны те, кто ехал в эту летнюю ночь на повозке. Седой русский мужчина и седая женщина-немка, сидящие в ней, ничего друг другу не говорили. Они, плотно прижавшись друг к другу своими телами, лишь изредка тяжело вздыхали. Также изредка их губы сливались в единое целое…

Кузьма Степанов зашел за пустым ведром к Елизавете Крот через неделю после того незабываемого летнего вечера на поляне у «Тюменского» околка. На следующий год, пятого марта у Елизаветы родилась девочка. Назвала она ее Евой, в честь матери Петра Крота. Кое у кого из «партейных» было предложение назвать новорожденную Сталиной, но Кротиха и Степанов эту идею не поддержали. У селян ни у кого не было сомнения в том, кто является отцом девочки. Да и Елизваета с Кузьмой ни от кого не скрывали своей запоздалой любви. Они были счастливы свой любовью, своим ребенком. Ева росла спокойной девочкой. Наверное, она чувствовала спокойную и равномерную жизнь своих родителей. Через месяц после появления Евы на свет, в избушку Кротихи перешел жить и Степанов. Мужчина оказался неплохим плотником. К осени избушка немки преобразилась. Кузьма перестелил пол в избе, обновил крышу, сделал наличники для двух окон. Многое было сделано им и во дворе.

В избушке значительно стало больше света и тепла. С каждым днем росло взаимопонимание и между русским мужчиной и российской немкой. Все у них, как им казалось, было. Однако чем лучше они жили, тем тревожнее становилось у каждого на сердце… Причиной этому было состояние здоровья Кузьмы Степанова. Танкисту не давали спокойно жить и работать старые фронтовые раны. День и ночь ныла нога. Донимали мужчину и острые боли вокруг сердца. Степанов все больше и больше уединялся в себе, отдавался мыслям, которые были подвластны ему, и только ему. Он довольно часто воспроизводил в своей памяти тот бой под Берлином, когда безусый мальчишка-немец произвел зловещий выстрел по советскому танку из фауст-патрона. Какое-то чудо спасло сержанта от смерти. До великой Победы оставалось всего два дня. Потом были тяжелые месяцы пребывания Кузьмы в госпиталях. Настоящим испытанием на прочность его здоровья и силы мужества явилось несколько сложнейших операций.

Раньше Степанов жил в Белоруссии, жил вместе с родителями. Любимой девушки перед уходом на фронт он не оставил, еще не успел никого полюбить. Да и врага-то он увидел впервые и почувствовал не на передовой, а в своей деревне. Немцы стремительно продвигались вперед, рвались к Москве. Горящую хату, в которой находились родители молодого парня, немецкий танк протаранил вдоль и поперек несколько раз. Единственному сыну просто случайно повезло. Он в это время со своим школьным товарищем был в лесу. Молодой Степанов ушел в партизаны. Потом была передовая. Сын беспощадно мстил немцам за смерть своих родителей.

Елизавета, лежа в постели с Кузьмой, знала то, что ее любимый человек не спит и сама не спала. Она, порою, хотела как-то сгладить боли и страдания любящего ее человека и часто осыпала поцелуями изранненое тело мужчины. На какое-то время они засыпали вместе. Иногда женщина просыпалась и чувствовала то, что Кузьма опять страдает от боли. Перед Новым годом Степанов слег в больницу, через неделю у него ампутировали левую ногу. Попытки врачей вытащить осколки из груди фронтовика оказались неудачными. Во время операции Степанов скончался, не выдержало сердце…

Хоронила Елизавета Кузьму Степанова в первый день вновь наступившего нового года. Выкопать яму для покойника помогли односельчане. Еще долго стояла Елизавета перед свеже насыпанной горкой сибирской земли вперемежку со снегом. Женщина стояла и плакала. Ее слезы, как ей казалось, насквозь проходили через тонкий слой земли и согревали Кузьму, гроб с которым совсем недавно и навечно опустили в холодную яму. Плачущая женщина так и до конца не понимала, кто для нее был этот русский, муж или просто кто-то другой. Как таковой регистрации брака у них не было. Елизавета не делала также и метрики для своей маленькой Евы. Уж больно она боялась, не зная почему, записать в свидетельстве о рождении отцом своей дочери фамилию русского мужчины. Не хотела она писать отцом Евы и Петра, зная то, что это есть заведомая ложь. Немка не хотела чернить светлую память о родителях своего мужа, да и о нем самом.

Петр Крот в Гольдштайн вернулся в августе 1953 года, после смерти вождя народов. Пришел пешком с разъезда, пришел днем. День был на удивление солнечным. На пути к избушке Елизаветы никто из прохожих его не узнавал. Никого не узнавал и Петр. Однако незнакомые для пришельца люди, поравнявшись с ним, произносили короткое «Здравствуйте». В ответ на это путник кивал головой. Среди его приветствующих, мужчина не находил знакомых голосов или лиц. Ведь прошло одиннадцать лет после того, как он кричал из колонны односельчан своей любимой Елизавете:

– Если сын родится, назови его Иваном, а ежели дочь, то, нареки Евой… Ты, поняла меня, Елизаветушка!…

Эти слова он всегда носил в своей памяти и в своем сердце. Избу свою Петр Крот узнал не сразу.

– Да ведь это и вполне правильно… Ведь столько лет прошло, сколько воды утекло… Да и деревня ведь какая стала!, – думал про себя путник и улыбался. Предстоящая встреча с женой и с дочерью или сыном мужчину успокаивала.

Елизавета в этот день не работала. За все лето у нее не было ни одного выходного. Долго и нудно она выпрашивала у бригадира и этот отгул. Уж больно стирки у нее накопилоось, да и по дому была уйма работы. Маленькая дочь Ева в это время играла с соседской девочкой за огородом под присмотром бабки-соседки.

Кротиха, прибрав в избе, стала готовиться к стирке на улице. На плите в большой кастрюле закипала вода. Сама она тем временем штопала платье маленькой дочурки. Внезапно входную дверь избы кто-то без всякого стука открыл. Женщина невольно приподняла голову и перед собою увидела незнакомого мужчину. На вид ему было где-то под пятьдесят, не менее и не более. Незнакомец был высокого роста, слегка сгорбленный. Чувствовалось то, что у него что-то было не в порядке с поясницей, а, может, и со всей спиной. Лицо вошедшего было худое, покрытое густой седой щетиной, нос был прямой. На левой стороне лица были следы не то от шрамов, не то следы от чьих-то укусов. На какой-то миг хозяйке стало жалко этого лысого мужчину.

Хозяйка при виде незнакомого человека, быстро отложила в сторону платье, отодвинула на край стола коробку с нитками и иголками. Затем она встала, и держась одной рукой за краешек стола, а другой поправляя локоны седых волос на голове, тихо и спокойно спросила у вошедшего:

– Зачем пожаловали? Кто Вас послал за мною, наверное, опять бригадир?

Не дождавшись ответа от вошедшего, женщина начала подкладывать дрова в печь. Затем, закрыв при помощи полена металлическую дверь печи, она вновь повернулась к вошедшему и вновь повторила свой вопрос. Пришелец опять продолжал молчать.

Петр сразу же узнал свою Лизоньку. У него защемило сердце от того, что вся ее голова была седой. Две глубокие морщины над переносицей разделяли красивое лицо женщины на две половины. Мужчина к удивлению хозяйки все время почему-то молчал и очень пристально смотрел на нее.

Молчала и Елизвавета, изредко бросая взгляд на мужчину, который был одет почему-то не по-летнему. На нем была довольно поношенная куртка, кирзовые сапоги. Незнакомец, повернувшись боком в сторону питьевого бачка, который стоял рядом возле двери, после некоторого раздумья тихо спросил хозяйку:

– А у тебя, хозяюшка, можно воды напиться?… А то, что-то у меня в горле пересохло…

И затем, не дождавшись ответа хозяйки, мужчина снял ковш с гвоздя на стене и зачерпнул воду. Елизавета заметила то, как сильно дрожала рука незнакомца, когда он подносил ковш к своим губам. Пришелец пил воду очень жадными глотками. Из его глаз текли слезы. Кротихе на какое-то время было даже жалко видеть этого странника, который жадно утолял свою жажду. Одновременно ей было очень противно слышать и видеть, как он не то клокотал, не то стучал зубами о края металлического ковша.

Мужчина, напившись воды, дрожащей рукой стал медленно вешать ковш на стену. Еще не успел он это сделать, как хозяйка, внимательно разглядывая правую руку пришельца, заметила то, что у лысого на правой руке не было полмизинца. Такая «примета» была у Петра, который делая паз в бревне при строительстве избы, непонятно как, отрубил себе половину маленького пальца. На какую-то долю секунды Елизавета вновь посмотрела на сухую, изнеможденную руку мужчины и не знала, что думать. Да и думать-то уже ей было не надо. Пришелец с вещмешком за плечами тихо и спокойно произнес:

– Ты, что хозяюшка, не узнаешь меня? Елизаветушка… Это ведь я, Петр Крот, Крот я… Твой муж…

Услышав этот голос, который когда-то ей был до боли в сердце знакомый, Елизавета на какой-то миг потеряла рассудок. Голова ее невольно стала кружиться, по всему телу выступили капельки пота.

Через какие-то мгновения пришелец и хозяйка дома обнялись, расцеловались. Елизавета быстро накрыла неожиданному гостю и воскресшему мужу на стол. Она и сама не знала того, как ей поступать и что говорить дальше этому очень близкому и в то же время очень далекому человеку. Изредка бросая взгляды на Петра, женщина не могла не видеть его сияющих глаз. Через одиннадцать лет они снова наполнились счастьем. Лысому мужчине казалось то, что все вернулось назад и опять его жизнь с этой женщиной наполнится тем же, чем она была наполнена тогда, когда он уходил в трудовую армию.

С невероятно тяжелым чувством Елизавета села за «праздничный» стол, хотя руки непроизвольно делали все необходимое для угощения пришельца. Женщина сама вытащила бумажную пробку из бутылки с самогонкой, потом наполнила ею до краев два больших граненых стакана. Не зная почему, хозяйка поставила их в центр стола и пристально посмотрела в глаза Петру. Эти глаза, как и раньше, были карими. Сейчас они были только немного светлее и чуть-чуть колючими. Глядя в эти глаза, она знала о том, что Петр, ее муж ждет ответа на свой наказ, которой он просил исполнить свою жену в тот холодный день 1942 года.

Жена Петра Крота об этом наказе никогда и нигде не забывала. Даже за столь длительное отсутствие мужа, Кротиха иногда допускала мысль о том, что еще и вполне возможно когда-то и придет это время, время ответа. И оно пришло сегодня, в этот поистине чудесный, теплый день. Сегодня суд Совести для нее наступил, а может и даже суд Любви. И не только для нее.

Со слезами на глазах Елизавета рассказала своему мужу все и вся, что было и что произошло, и почему это произошло за все эти долгие годы. Рассказала все без утайки, как на исповеди у Бога. Петр ничего не спрашивал у плачущей жены. Он все время молчал и молчал. Закончив свою «исповедь», Кротиха еще раз взглянула в глаза своего или бывшего мужа. Она без ошибки поняла то, что в этих глазах больше нет места для Елизаветы, не говоря уже о месте в его сердце или в его душе.

Известие о непорядочности жены мгновенно пропахало очень глубокую борозду в сердце Петра. Для него самого только сейчас стало ясным, что Елизаветушка, светлый образ которой он носил все эти годы, умерла для него, умерла навсегда. Крот не впал в панику и не стал махать кулаками, дабы приструнить свою «непутевую» бабу.

Лесоповалы, каторжные условия работы в шахтах, голод, холод, научили его ценить эту жизнь, особенно тогда, когда тебе уже и только за тридцать лет… Петр, сидя за столом, и осмысливая исповедь хозяйки дома, все терзался одним и тем же вопросом: «А стоит ли рассказывать этой, уже чужой женщине о том, что он пренес за все эти годы? Ведь все это перенесли тысячи и тысячи людей, которые оказались, как и он, в далеко нелегких условиях страшной войны». Тем более, Крот достоверно не только знал, но и чувствовал каждый день, каждый час приближение своей смерти. Тяжелая болезнь, как наследство спецлагерей, давала о себе знать. Да и поистине трагическая жизнь хозяйки, все ею сказанное нанесло такую рану в сердце мужчины, которая, как он считал, не заживет и до его кончины.

И все-таки Петр Крот решил рассказать о пережитом именно своей жене, той любимой женщине, любовь которой согревала его все эти годы, давала надежду на выживание. Исповедь своего мужа, но и одновременно, и чужого мужчины, теперь слушала и Елизавета. В отличие от Петра она почему-то все время плакала и плакала. Женщина никогда не думала о том, что рассказанный «товарищу» анекдот о вожде народов, может так круто изменить жизнь трудармейца Петра Крота. И не только его, но и ее, Елизаветы, жены этого трудармейца, которая жила в Сибири в глухой деревушке с таким прекрасным названием Золотой камень. Одиннадцать лет неимоверно тяжелой жизни Петра «уместились» в где-то двадцатиминутный его монолог.

После тяжелых совместных объяснений мужчина и женщина какое-то время молчали. Наверное, каждый после своей исповеди перед собой и Богом намечал очередные жизненные вехи. К сожалению, а может и к радости, каждый из сидящих исключал друг друга из совместного будущего. Теперь каждый думал только о себе и только о своем. Никто из молчащих не стремился доказывать свою правоту. Никто из них не думал оправдываться друг перед другом. Никто из них не просил и не требовал делать это от другого.

Оба они были взрослыми людьми и прекрасно понимали, что их любовь была сожжена войной. Одновременно каждый из них понимал, что они вместе и каждый в отдельности выдержали суд человеческой чести. Побежденных и победителей среди них не было. Приговор для обоих вынесла сама жизнь. Переделывать или переписывать историю собственной жизни ни Петру, ни Елизавете было не подвластно.

После некоторого раздумья Петр встал из-за стола, повернулся лицом к Елизавете и крепко пожал ей руку. Затем он развернулся и быстро вышел вон. Елизавета больше никогда и нигде в своей жизни не видела и не слышала о Петре Кроте, своем муже. Да и для односельчан трудармеец Петр Крот пропал без вести навсегда. Еще долго стояли на столе два граненых стакана с самогонкой, наполненных Елизаветой в тот незабываемый августовский день 1953 года. Она очень часто смотрела на них и плакала. Женщина ласково гладила руками стекло мутного цвета, надеясь увидеть в нем отражение своего любимого мужа. Озорной девочке Еве было не до маминых проблем и забот… Через год вдова Ева Крот переехала в село Водяное, которое находилось в Калининском районе Ктомской области. Это было порядком около ста пятидесяти километров от немецкой деревни с прекрасным названием Золотой камень.

Водяное для маленькой Евы Крот было родиной и той единственной деревней, какую она только знала. О других она ничего не знала, как и не знала ничего о своем отце. Только в четвертом классе Ева по-серьезному спросила свою мать об отце. Да и повод был для этого. Учительница попросила своих учеников на очередном классном часе рассказать о своих родителях. Мать очень тщательно готовила свою дочь к этой беседе. Елизавета подробно рассказала дочери о своей совхозной группе коров, перечислила все их клички, даже рассказала о том, сколько молока дает каждая из них. Девочка старательно все это записывала в свою ученическую тетрадь. Об отце своей дочери Кротиха ничего не сказала, а только сдерживая слезы, промолвила:

– Твой отец, Ева, погиб. Ты поняла, он погиб. И об этом ты с гордостью можешь сказать своей учительнице… И еще… Если твой учительнице нужна информация о твоем отце, то пусть она лучше спросит меня. Ты поняла меня, моя доченька?…

Этим и все закончилось. Учительница почему-то больше об отце Евы не спрашивала ни ее мать , ни саму школьницу. Одноклассников девочки судьба ее отца также мало интересовала. К тому же, в классе более половины школьников не имели одного из родителей. Ева училась средне, не очень хорошо, но и не очень плохо. Бывало, приносила и двойки. Мать не хотела иметь проблемы со своей дочерью в школе. И поэтому, даже несмотря на нехватку времени, Кротиха всегда старалась помогать своему единственному ребенку делать домашние задания. Елизавета все время пропадала на ферме. Она рано уходила из дома и поздно приходила. Ева, понимая состояние матери и ее тяжелый труд, старалась учиться более прилежно.

О том, что ее мать немка, девочка узнала только тогда, когда перешла в пятый класс. Для раскрытия тайны опять была причина. В пятом классе дети начали изучать новый предмет «Немецкий язык». В день первого сентября Ева, как и все пятиклассники, получила новый учебник. В самом начале урока, только что прибывшая из районного центра молоденькая учительница Лидия Васильевна рассказала о правилах пользования учебником. Затем она взяла класссный журнал и стала знакомиться с учениками. Дошла очередь и до Евы Крот. Зачитав фамилию Евы, учительница подняла голову и сняв очки, не то полушутя, не то на полном серьезе, спросила у прилежно стоящей возле парты девочки:

– Ева, а ты дома с мамой разговариваешь по-немецки? Я слышала о том, что твоя мама немка. Правильно я говорю, Ева? Или нет?

Пятиклассница ничего на вопрос учительницы не ответила. Она, сильно покраснев от неожиданного вопроса, медленно опустилась за парту. Ева, сама даже не зная почему, прийдя домой, так и не спросила свою мать о своей национальности. Наверное, детский ум не придавал еще большого внимания этому вопросу. В пятом классе, да и во всей школе мало кто из учеников интересовался тем, кто к какой национальности относился.

В том, что ее мать немка и неплохо владеет немецким языком, девочка узнала тогда, когда в их избе появился отчим. Звали его Генрих Иванович. Приехал он весной, когда девочка заканчивала пятый класс. Ничего сверхестественного этот мужчина собой не представлял. Ростом он был даже чуть ниже матери. Все его лицо было в веснушках. Особенно лицо отчима «расцветало» весной и летом, когда нещадно палило сибирское солнце. Рыжими были и его волосы, которые он почему-то рассчесывал на две стороны. Такая необычная прическа мужчины маленькой Еве напоминала в нем не то какого-то дьячка, не то какого-то другого священника. К тому же зубы мужчины были кривыми и прокуренными. Мать привезла Генриха Ивановича из областного центра, когда ездила за покупками для Евы в «Детский мир».

На первых порах отчим для Евы показался неплохим человеком. А может, это только девочке казалось. За столом Ева с матерью и отчимом редко встречалась. Она после того, как в доме появился чужой мужчина, довольно часто стала пропадать у подруг. Как правило, там и делала уроки. Иногда и оставалсь у них ночевать. Больше всех она пропадала у Нины Кулешовой, у подруги по парте. Дружба, наверное, дополнялась еще и тем, что у родителей Нины Кулешовой был телевизор, который в те времена был еще большой диковинкой, да еще и в такой глухой деревне.

Отчим с Евой много не разговаривал, часто сторонился. Возможно, для этого у мужчины были определенные причины. Однако девочка глубоко не вникала в эти отношения. Мать с отчимом в доме почему-то разговаривали только по-немецки. Сначала содержание разговоров Ева вообще не понимала. Чувствуя равнодушное, холодное отношение отчима к себе, Ева стала избегать мужчину. Вечером старалась как можно скорее заснуть. Иногда она не могла долго этого сделать и все время ворочалась в своей постели. Причиной этому было довольно странное отношение отчима к матери Евы. Мужчина, даже после того, как с работы приходила Елизавета, мог громко с ней ругаться, иногда что-то тяжелое швырял в ее сторону . Да и маленькая по размерам избушка не способствовала крепкому сну девочки. Каких-либо перегородок в общей комнате не было. Кровать Евы стояла у стены напротив входа. Кухонный стол стоял возле большой русской печи и это все составляло, так называемую, кухню. Мать с отчимом спали на широкой деревянной кровати, стоящей возле печи. На небольшом круглом столе, который находился в центре комнаты, семья обедала. На этом же столе Ева делала свои уроки.

Генрих Иванович сразу же на третий день после своего появления в деревне устроился весовщиком. Работа была несложная и к тому же и непыльная. Летом же мужчина на работе пропадал целый день. Причиной этому была то посевная, то сенокос, то заготовка силоса. Ближе к осени у Евы даже появилось желание посмотреть как работает ее отчим. К весовой, где работал Генрих Кох, Ева пошла одна. Весовая находилась рядом возле зернотока и зернохранилища. Нет, не заметил Генрих Иванович стройной и красивой девочки с белыми волосами. Даже не посмотрел в ее сторону. Хотя Ева несколько раз прошла мимо больших весов, даже два раза на них «взвесилась».Со слезами на глазах бежала она домой. Горько и обидно было на душе у молодой Кротихи. В этот тяжелый для нее момент, по-особенному, по-детски болело сердце и душа маленькой девочки, которая никогда в жизни не видела своего отца. Не только родным, но и даже близким для нее не стал и этот рыжий мужчина… В этот день девочка для себя дала этому человеку кличку Рыжий…

Сама же Ева для своих одноклассников была ни чем иным, как Кротиха. Ее прозвали так мальчишки. Ева на эту кликуху не обижалась. Да и она кое-когда сама давала кое-кому эти «клички». Правда, все эти клички она, да и не только она, произносила только тогда, когда рядом с ней не было ни учителей, ни пионервожатой, ни взрослых. Для многообразия кличек среди школьников были кое-какие предпосылки. В русской деревне с прозаическим названием Водяное было довольно много фамилий для «творческого» произношения и фантазий: Трикоза, Селезнь, Дураков, Тугоумов, Зайцев…

По мере взросления Ева все больше и больше замечала натянутость в отношениях между ее матерью и отчимом. Девочка все чаще и чаще видела свою мать с заплаканными глазами или с лицом, укутанным в платок. Раньше мать этого не делала, особенно в жару. Определенную разгадку этому Ева нашла поздно вечером, когда проснувшись, захотела выйти во двор. Откинув одеяло, Ева некоторое время соображала о том, как лучше выйти из избы во время темноты и не разбудить мать с отчимом. Вдруг она неожиданно для себя услышала не то сопящий, не то храпящий голос отчима, который по всей вероятности лежал на матери. Странную возню «выдавала» панцирная сетка металлической кровати, которая скрипела как несмазанная телега. Мать в это время что-то со злостью наговаривала мужчине на немецком языке. Тот в свою очередь бранил женищну, и до тихо лежащей Еве четко донеслись бранные слова, сказанные отчимом на русском языке:

– Ты бы лучше, сука, рот заткнула, а то сейчас пойду по деревне и всем расскажу о тебе, шлюха, и о твоей сучке… Одним словом, молчи, пока я тебе не показал то, где раки зимуют…

В том, что эти слова адресовались матери и ей, Еве, девочка не сомневалась.

Наступили очередные и последние каникулы для тех, кто перешел в восьмой класс. Последними они были и для Евы Крот. По-разному проводили каникулы школьники деревни Водяное. Кто-то отрабатывал производственную практику на пришкольном участке, кое-кто уезжал в город к своим родственникам или к знакомым. У Евы Крот ни тех, ни других не было. Собственно говоря, она и на это не обижалась. Да и она ни одна оставалась в деревне. Кое-кто из мальчишек из ее класса в летнюю пору пас совхозную скотину или на пару работал с взрослыми мужиками, копня или метая сено в стога.

Нашла применение себе и Ева. Мать даже прослезилась, когда Ева сама устроилась помощницей поварихи тети Зины, которая готовила обеды для тех, кто работал в поле. Еве нравилось развозить пищу на лошаде, запряженной в телегу. Девушка аккуратно расставляла термоса с обедами, садилась на сидение, которое представляло собой широкую деревянную доску, и по-тихоньку хлестала постоянно спящую на ногах лошадь. Лошадь на ласковые «укусы» хворостины девушки реагировала довольно лениво, иногда для ее раскачки требовался хороший кнут, да и сильная мужская рука. Довольно часто в роли мужчины выступала тетя Зина, которая обладала не только большим весом, но и приличной физической силой. После сильного удара хворостиной лошадь молниеносно просыпалась, и словно ужаленная в одно место, срывалась и неслась не чуя своих ног. Сивуха, так звали старую кобылу, эту прыть «изображала» только несколько десятков метров. Потом она переходила на «прежний режим» работы. Бег трусцой устраивал и животное, и ту молодую девушку, которая гордо сидела на своем сидении и лениво посвистывала. Тем более, Ева ни разу ни в одную бригаду не опаздывала с обедом.

В начале июля в Водяное приехали военные для оказания помощи в уборке урожая. До основного потока зерновых еще было рановато, и поэтому военные машины, а их было не более десятка, использовались по-разному. Одни машины возили из Ктомска всевозможный лес или доски, другие использовались для перевозки сенажа и зеленой массы для заготовки силоса на зиму. Еве очень нравилось наблюдать за тем, как по проселочной дороге на большой скорости проносились военные машины, за рулем которых сидели молодые ребята в военной форме. Зрелище было прекрасное, несмотря даже на то, что машины, несущиеся на большой скорости, оставляли за собою целые шлейфы пыли. В некоторых местах дороги эта пыль иногда закрывала все небо. Еве волей-неволей приходилось останавливать лошадь на обочине дороги или вообще съезжать далеко в сторону, дабы не привести толстый слой пыли вместе с пищей для механизаторов. Солдаты вскоре поняли свою «ошибку» и старались для молодой деревенской красавицы не создавать пылевые облака. При виде повозки «каша едет», так ее с легкой подачи солдат стали называть и местные ребята, военные водители переходили на пониженную передачу, что значительно укорачивало шлейфы пыли. Преодолев «девичье препятствие», военные вновь увеличивали скрость движения. Такие действия военных водителей вызывали у Евы заразительный смех. При этом она невольно краснела и что-то непонятное, но очень приятное образовывалось в ее сердце, да и не только в нем…

Однажды во время одной из поездок в направлении бригады механизаторов, которые косили зеленую массу на силос, Ева увидела военную машину, стоящую на обочине дороги. При подъезде к машине девушка увидела как под приподнятом капотом машины копошился солдат. Не успела еще возница и поравняться с автомобилем, как солдат молниеносно спрыгнул на землю и также быстро схватил лошадь за уздечку. У Евы от таких неожиданных действий военного даже что-то екнуло в груди. В первую очередь она боялась за лошадь, которая от внезапного появления незнакомого человека могла, как говорят, и «понести». Увы, такого к радости Евы не произошло. Сивухе, скорее всего, такая неожиданная остановка была даже и очень желательной. Лошадь после своей остановки лениво шлепала губами, и также лениво хлестала себя хвостом, защищаясь от атакующих ее стай паутов.

Солдат, взявший лошадь под узду, немного отошел в сторону и улыбаясь, стал разглядывать возницу. Он по-детски любовался нарождающейся красотой молодой деревенской девушки-блондинки. По возрасту она была для него студенткой, а может даже и десятиклассницей. Ему нравилась эта белая толстая коса вьющихся волос, которая ниспадала на ее колени. Вьющиеся локоны волос частично закрывали также высокий лоб девушки. Черные брови красавицы были тонкие и длинные…

Кротиха только через некоторое время пришла в себя. После этого она приподнялась со своего сидения и напряженно стала смотреть на солдата, ожидая его дальнейших действий. Молодой парень в военной форме ничего ей плохого не делал. Находясь на расстоянии трех-четырех метров от Евы, он улыбался и все время «пялил» на нее глаза. Девушка, стоящая на телеге в темной синей кофточке и синих спортивных штанах, продолжала обвораживать водителя. Созерцательную позицию солдата в корне изменила Сивуха. То ли паут ей здорово досадил, то ли солдат, держащий ее за узду лошади не понравился, трудно было сказать. Непонятно почему, она резко крутанула своей мордой в сторону солдата, что тот от неожиданности отшатнулся. Отшатнулся так неловко, что упал на землю. Такая развязка рассмешила Еву до слез. Она громко смеялась, наблюдая за тем, как солдат, очутившийся на земле, тотчас же встал и начал стряхивать с себя и с новенькой пилотки дорожную пыль.

Однако даже такая неординарная ситуация не вывела воина из равновесия. Он подошел к стоящей на повозке девушке и протянул ей руку. При этом, громко смеясь, тихо, но уверенно произнес:

– Меня зовут Сергей, а по-военному – рядовой Колесников…

Затем, посмотрев на девушку снизу вверх и сверху вниз, опять же тихим голосом спросил: – Вас же Ева звать? Так же? Я с тобою давно хотел познакомитьься. От деревенских парней я узнал то, что ты самая красивая девушка в Водяном. Мне бы хотелось…

Дальше «объяснения» в любви военного человека молодая возница слушать не стала, даже сама не зная почему. Вполне возможно, ее просто ошарашили признания солдата. Вполне возможно и то, что девушка боялась опоздать к обеду. Она быстро присела на сидение и со всей силой ударила таловой палкой Сивуху. Та от неожиданного удара то ли проснулась, то ли «обиделась» на такое обращение со стороны своей хозяйки, и рванулась с места как стрекоза. Однако через десяток метров прыть лошади явно поугасла. Сивуха перешла на легкий бег трусцой. Ева, не оглядываясь назад, все больше и больше отдалялась от военной машины. И поэтому она с каждой минутой чувствовала себя спокойнее. Увидев знакомый березовый околок, где находилась полевая столовая, девушка успокоилась окончательно, будто и не было никого и ничего.

На следующий день солдат с машиной стоял на том же месте. Сивуху он так резко не останавливал, как вчера. Да и она без всякий понуканий или команд со стороны своей молодой возницы спокойно остановилась возле машины. Военный автомобилист, поправив пилотку на голове, уверенно подошел к Еве и протянул ей плитку шоколада. Девушка не раздумывая, по-озорному взяла плитку шоколада и положила ее на сидение рядом с собою. Солдат ничего не говорил, а просто, как и вчера, стоял возле повозки и смотрел на Еву. «Пялила» глаза на молодого человека в военной форме и красивая возница. От этого девушка получала даже какое-то удовольствие. Солдат был среднего роста и недурен собой. Длинная зеленая гимнастерка сидела на нем как влитая. На груди его было несколько значков. На одном, самом большом, Ева прочитала слово «Гвардия». Девушка стала пристально рассматривать и другие значки, силясь прочитать то, что было на них написано. Одновременно она в своей голове старалась выбрать тему для разговора. Однако ей это почему-то не удавалось быстро сделать.

Колесников первым нарушил молчание. Он положил руку на сидение возницы и тихо произнес:

– Ева, давай я тебя завтра на машине прокачу. – После короткого молчания, он как бы вдогонку добавил. – Ты не против, Ева?

Ева, как и вчера, сидела на своем сидении и молчала. Затем, посмотрев в сторону машины, неожиданно для себя почему-то очень-очень тихо промолвила:

– А на двери кабины написано «Пассажиров строго возить воспрещено». Правильно я прочитала на твоей машине?…

Впервые услышав голос молодой возницы, солдат неслыханно обрадовался. Он слегка улыбнулся, снял пилотку с головы и взяв ее в левую руку, радостно отчеканил:

– Все правильно. Здесь написано о том, что пассажиров нельзя брать. А ты у меня пассажирка, да еще такая красивая. Одним словом, завтра мы прокатимся на моей машине с ветерком. Договорились?

Юная сельчанка солдату не сказала ни «да» и ни «нет». Она только до-детски засмеялась и стегнув Сивуху хворостиной, поехала прочь.

Эту ночь Ева Крот не спала, все ворочалась, все о чем-то думала. Она осмысливала эти две короткие встречи с солдатом. В душе она уже не сомневалась в том, что он ей понравился. Нет, она не думала о любви. Просто ей было очень приятно как школьнице, как молодой девушке приглашение солдата покататься на машине. Да и вообще, за свои пятнадцать лет с небольшим она так и ни разу не сидела в кабине, тем более, военной машины, которой так лихо управлял Сергей. Еве нравилось еще и то, что ей солдат подарил плитку шоколада. Из ребят седьмого класса ей так и никто не подарил шоколад, который мирно лежал в магазине. Из-за нехватки денег это лакомство мало кто из деревенских покупал. Один из деревенских парней сделал попытку угостить шоколадом красивую блондинку, но не очень удачно. В памяти Евы возник образ Сеньки Лихова, который только что закончил школу. После занятий Ева и Сенька зашли в магазин для того, чтобы купить хлеб. Деньги ему и Еве дали родители. Сенька, купив две булки хлеба, попросил у продавщицы и плитку шоколада для молодой блондинки. Продавщица, протянув шоколад школьнику, пошла выполнять заказ другого покупателя, не дожидась того, пока школьник выскребет мелочь из своего глубокого кармана брюк. Получив плитку шоколада из рук своего однокашника, Ева с радостью развернула фольгу и откусила маленький кусочек. Через две-три минуты у поклонника молодой блондинки получился конфуз.

Несмотря на тщательное «изучение» своих всевозможных карманов у молодого кавалера не хватало пяти копеек. Скорее всего, Сенька потерял эти злосчастные копейки во время школьных «баталий» на перемене. Только через час Сенька рассчитался с продавцом и то довольно соеобразным способом. Кавалер долго ходил по зарослям полыни, других сорняков, которые «благоухали» на огородах некоторых селян. Эти огороды служили пристанищем для кур. Отыскав яйцо от «бесхозной» курицы, Сенька Лихов на всех парах побежал в магазин для погашения долга. Сдав яйцо, квалер стремительно кинулся в школьный сад, где его ждала Ева. Девушка продолжала хранить до прихода своего кавалера целую плитку шоколада, за исключением того кусочка, который она откусила в магазине.

В том, что Ева этой ночью в душе своей дала согласие встретиться с солдатом, она нисколько не сожалела. Своеобразным дополнением этому явилось и еще то, что ей в семье не с кем было поговорить, особенно после появления отчима. Ева, как и все девочки старших классов, каждый день во время летних каникул ходила в клуб. Ей очень нравились индийские фильмы о любви, Иногда она, да и не только она, выходила из клуба с заплаканными глазами. Эти фильмы практически каждый вечер «крутил» дядя Петя, киномеханик. Кино, как правило, начиналось в клубе в восемь, а то и в девять вечера. После кино и всевозможных игр у Евы было еще свободное время. Домой ей идти не всегда хотелось. И в этом был виноват отчим. Ева довольно часто бродила бесцельно по деревне или сидела на бревнах, которые находились за их огородом и предназначались для распиловки на дрова. В эти последние летние каникулы для Евы своеобразной отдушиной была Сивуха, которая паслась за огородом Кротов. Ева осторожно подходила к лошади, стараясь не прерывать пощипывание ею травы или ее глубокий сон. Школьница ласково гладила шею лошади, которая от ласки и вовсе успокаивалась. Животное иногда лишь фыркало, будя стаи заснувших насекомых. Изрядно устав, и иногда и подмерзнув, Ева ускоренным шагом направлялась к дому. Девушка тихонько открывала входную дверь избы и на цыпочках подходила к своей кровати. Свет она не включала, так как боялась матерной брани отчима. Да и свет луны на небе позволял найти свою постель. Перед кроватью Ева быстро снимала платье, и также быстро ныряла под одеяло. В это время отчим храпел как трактор. Иногда мужчина спросонья материл, а то и давал тумаков неизвестно за что, рядом спящей в одной постели Елизавете.

На следующий день Сергей опять был на старом месте и предупредил Еву о том, что они встретятся в десять часов вечера. К этому времени деревня замирала, на приколе была и техника, в том числе и военная. Военные жили в школе в одном из классов, которая во время каникул пустовала.

День для Евы пролетал очень быстро. Школьница то и дело поглядывала на часы, боясь не опоздать на первое в ее жизни свидание. Как таковой подготовки к этому свиданию у возницы не было. По ряду причин. В силу бедности у нее не было хороших платьев. Более «приличной для людей» у нее была школьная форма, но она явно не подходила к свиданию. Да и она очень боялась матери, которая с таким трудом выстояла в очереди за покупкой в областном центре. Наряд у девушки оказался прежним, что и в первый день встречи с солдатом: синяя кофточка, да те же спортивные синие брюки. Надела на шею школьница еще легкую косынку голубокого цвета, которая Еве самой очень нравилась.

К водонапорной башне, к месту встречи Ева пошла после того, как мать подоила единственную корову. Выпив полную кружку парного молока, девушка направилась по дороге в клуб. Недоходя до клуба метров двести, она повернула на другую дорогу, которая вела к березовому околку, где неподалеку находилась водонапорная башня. Сергей уже ждал девушку, При ее появлении, он вышел из кустов, которые обрамляли башню. Водитель был в такой же форме, как и день тому назад, только без пилотки. Юноша крепко пожал руку Еве. Поздоровавшись, он протянул девушке большой букет полевых цветов. Школьница ничего не сказала на это, а только поднесла ближе эти цветы к своему лицу. Полевые цветы пахли божественно и это очень нравилось Еве. Она то и дело подносила этот большой букет к носу и жадно наслаждалась запахом полей и леса.

Некоторое время он и она молчали. Никто друг у друга ни о чем не спрашивал и никто друг другу ничего не рассказывал. Ева медленно и тихо шла за молодым человеком в военной форме и все нюхала цветы. Откровенно говоря, ей было все равно, куда идти и что делать в такое позднее время. Просто она видела, и даже чувствовала то, что в ее жизни впервые появился первый человек, первый мужчина, которому, она, наверное, была небезразлична. И все это, иногда непонятное для нее самой, делало Еву гордой и счастливой. Молодые люди играли в «молчанку» где-то минут десять, может и меньше. Каждый думал о своем. Сергей иногда поворачивался на сто восемьдесят градусов к Еве и надеялся хоть что-то услышать от красивой блондинки. Нет, Ева продолжала молчать. Молчал и он.

Неизвестно, долго или коротко продолжалась игра молодых людей в молчанку, ежели бы ни грохот солдатских сапог, который стал доноситься по дороге ведущей к водонапорке. Сергей первый прореагировал на этот знакомый ему топот. Топот внезапно прекратился возле башни и тотчас же раздался очень громкий крик:

– Серега, Колесников, прекращай базарить, ротный приехал. Всех подряд хочет проверить. Одним словом, беги в роту, а то проблемы будут…

После того, как Колесников громко свистнул в ответ, посыльной опять застучал своими сапогами. Серега не ожидал такового разворота событий в этот вечер. Он неспеша подошел к Еве и с извинительным тоном произнес:

– До свидания, Ева. Я думаю то, что мы вскоре опять когда-нибудь встретимся. Не печалься, моя девушка....

Ева в ответ ему также тихо произнесла:

– Я тебя поняла. До свидания, Колесников…

По сути дела и на все этом и закончилось первое в жизни Евы Крот свидание с парнем в военной форме. Через некоторое время по дороге опять раздался топот армейских сапог. После того, как он исчез, Ева пошла ускоренным шагом в сторону своего дома.

На следующий день, рано утром начался дождь, да такой сильный, что иногда казалось то, что он лил как из ведра. Несмотря на то, что этот дождь был очень непродолжительным, он оставил после себя большие лужи воды на главной улице деревни и во дворах многих селян. Проснулась Ева где-то около девяти утра, родители были уже на работе. Девушка, едва протерев свои глаза, сразу же выглянула в окно. Увидев большие лужи, она даже очень обрадовалась. Ей почему-то сегодня не очень-то хотелось идти ловить свою Сивуху и везти обеды механизаторам. Быстро умывшись и одевшись, молодая блондинка пошла к тете Зине, которая только что пришла от управляющего отделением. Управляющий сказал поварихе о том, что все полевые работы в связи с дождем отменяются.

Узнав об этом, Ева подпрыгнула от радости. Свободного времени у нее неожиданно стало очень много, хоть отбавляй. Непонятно откуда, у девушки появилась мысль о том, что надо прогуляться по дороге ведущей к водонапорной башни. До появления в ее жизни Сергея она никогда не ходила по этой дороге, так как она для нее была «чужой». Ева Крот ходила обычно по своей «родной» улице, на которой стояла ее избушка. Сегодня же она решила по «чужой» улице еще раз пройтись, надеясь на то, что возле водонапорки она может встретить Сергея. В этот момент ей даже показался не помехой мелкий дождь, который продолжал как из сита «барабанить» землю. Сняв туфли, девушка пошлепала босыми ногами по дороге. Идти босиком было приятнее и легче. Не доходя метров двести до водонапорки, Ева увидела военного, который стоял у башни и махал ей рукой. У Евы сомнения не было, это был Сергей.

На пути к солдату, девушка почему-то неожиданно для себя решила первой начать разговор и вести себя более раскованно, чем вчера. Тем более, сегодня впереди у нее был такой большой день и поболтать было с кем. Колесников сразу же заметил перемены в поведении Евы, которая первой протянула руку ему и весело спросила его:

– Ну, как, тебе вчера влетело от ротного? А? Правильно я говорю?…

Сергей, не ожидая такой разговорчивости от красивой девушки, немного оторопел. Он, как и полагается военному, коротко и четко с улыбкой проговорил:

– Никак нет, товарищ старшина.У нас в роте и у рядового Колесникова все в порядке, и все нормально…

Затем военный ловким движением руки вытащил из внутреннего кармана плитку шоколада «Солнечный» и приподнес ее Еве. Девушка и на этот раз без всякого стеснения взяла шоколад. Затем она быстро сорвала обвертку с плитки и переломила ее пополам. Одну часть Ева отдала Сергею, вторую часть стала маленькими кусочками кушать сама. При этом она весело смеялась, наблюдая за солдатом, который, как и она, быстро расправлялся с шоколадом.

На этот раз они оба весело смеялись и смотрели друг на друга. Дождь продолжал моросить и моросить. Кое-где свитер красного цвета у Евы стал темнеть. Заметил это и Колесников. Он крепко взял Еву за руку и стремительно повлек ее в сторону совхозного сеновала, где стояли большие и длинные скирды сена. Девушка решила не сопротивляться и они, словно пара голубей, быстро побежали в сторону сеновала.

Забежав на сеновал, Сергей выбрал скирду подальше от входа и начал вырывать из нее большие пучки сена для того, чтобы сделать лаз, подобие шалаша. Ева наблюдала за этим. Она ничего не говорила и только смеялась. Через минут десять шалаш был готов. Первым в него взобрался Сергей. Он был доволен. Сверху и по бокам сено не осыпалось. В этом шалаше можно было сидеть, пережидая дождь, хоть вечность. На правах хозяина Колесников быстро снял гимнастерку и расстелил ее перед собою. Затем он снял свои солдатские сапоги. После этого парень улыбнулся и протянул руку своей знакомой. Ева, оставив свои грязные туфли перед входом, осторожно вошла в шалаш и села на гимнастерку. Колесников также присел рядом с девушкой. Молодые люди, сидящие спинами друг у другу, на какое-то время замерли. Никто из них не смел продвинуться поближе и почувствовать спину рядом сидящего. Для того, чтобы слиться и почувствовать друг друга им не хватало каких-то пяти сантиметров. На сей раз молчал Сергей. Молчала и Ева, которая совсем недавно решила побольше поговорить с этим чуточку знакомым для нее парнем. Дальше она не могла ничего размышлять. Сергей резко повернулся лицом к спине Евы, быстро встал на колени и сильными руками привлек девушку к себе. Для него, и тем более, для самой Евы было странно то, что она не накричала, даже не стала царапать своими руками лицо солдата. Через некоторые мгновения она лежала на спине на сене, как-то неестественно раскинув руки и раздвинув ноги. Сергей, не ожидавший такой «податливости» от этой очень красивой крестьянки, на какое-то время онемел. Для простого паренька из глухой сибирской деревеньки впервые в жизни появилась возможность поцеловать, а может и даже овладеть красивым и таким стройным телом очень молодой женщины, которое лежало перед ним и не подавало никаких признаков жизни.

Не давая отчет своим поступкам и действиям, молодой мужчина сильно сжал руки девушки и крепко поцеловал ее в губы. Поцелуй получился долгий и жадный. Для школьницы это был первый поцелуй мужчины в ее жизни. От этого поцелуя Еве стало как-то легко и томно, что-то защемило в грудях. На второй, на третий поцелуй парня девушка также не ответила. Ей опять почему-то было очень приятно, когда Сергей, осыпая поцелуями ее кофточку, одновременно своими руками страстно и нежно гладил ее еще маленькие , но очень тугие груди. Солдат сделал попытку снять брюки девушки. В этот момент Ева словно «протрезвела». Она сильно схватила руку солдата и твердо сказала:

– Не надо. Ты понял меня, не надо…

Тем временем дождь продолжал моросить. Час, а может и больше, молодая парочка, «лежа на животах», наблюдала за дождем. Через некоторое время он стих. Кое-где из-за туч стали выбираться лучи солнца. Солнце «выгнало» на поляны всевозможную живность. Буквально перед носом лежащих молодых людей приземлился воробей. Он то весело прыгал возле шалаша, то взлетал к небольшой луже воды, чтобы напиться. Чем больше выходило из-за туч солнце, тем активнее летали и стрекотали бабочки и стрекозы, другая различная мошкара…

«Выгнало» солнце на природу и молодую пару, которой уже порядком надоело лежать под сеном. Сергей в трусах выбежал на поляну и стал, как ошалелый, бегать по лесной поляне, то и дело, создавая босыми ногами большие и малые фонтаны брызг. Выбежала на поляну и Ева в своей синей кофточке и в засученных до колен спортивных брюках. Сергей, которому через день исполнялось двадцать лет, и Ева, которой уже было пятнадцать лет, словно маленькие озорники бегали по лужам и кричали. Что они кричали, скорее всего, эти молодые люди и сами не понимали. Достаточно порезвившись, они усталые и радостные опять направились в сторону шалаша. Неожиданно для них обоих в лучах солнца с правой стороны от сеновала заиграла водная гладь котлована. Вблизи деревни не было речки. Было только одно озеро, оно находилось в пяти километрах от Водяного. Да и купаться там было не столь безопасно. Котлован же вырыли глубокий и использовали его во все времена для водопоя скотины. Местная молодежь здесь довольно часто купалась. Молодая парочка, взявшись за руки, быстро помчалась в сторону котлована.

Первым бросился в воду Колесников. Ева стояла на берегу и наблюдала за ним. Девушка сразу же убедилась в том, что он довольно хорошо плавает. Не могла она налюбоваться и его стройной фигурой, крепким загорелым телом с мускулистыми руками. Вскоре вошла в воду и Ева. Она не могла не замечать пристальный взгляд Сергея в ее сторону…

Дождь продолжался и на следующий день. Такая погода была только наруку влюбленным. Ровно в двенадцать дня, таков был договор с Сергеем, Ева крадучись, словно кошка, незаметно подошла к своему знакомому шалашу и остолбенела от увиденного. Сегодняшний шалаш по размерам был в два раза больше вчерашнего. В центре шалаша на небольшом столике стояла стеклянная банка с большим букетом полевых цветов. Сергея почему-то в шалаше не было.

Ева стояла перед входом в шалаш и раздумывала о том, что же ей делать дальше. Вдруг кто-то сзади закрыл руками ее глаза и голос мужчины весело спросил:

– Угадай-ка, а кто здесь тебя за глаза держит?

Ева нисколько не сомневалась в том, что позади ее стоял Колесников. Поэтому она сразу же весело проговорила:

– Это, Вы, солдат Колесников. Сережа, прекращай баловаться, ну будь добр…

Сказав это, девушка медленно отвела руки солдата в стороны и сразу же оказалась в его объятиях. Колесников, сжав в своих руках ее тонкую и стройную фигуру, крепко поцеловал Еву в губы. Девушка, немного покраснев, с любопытством посмотрела на солдата, поведение которого в какой-то мере ее насторожило. Мало этого. Даже не отвечая на поцелуй солдата, молодая Кротиха почувствовала неприятный запах, который «исходил» изо рта Сергея. Этот запах довольно часто имели деревенские мужики, которые пили спиртное или курили табак. Ева про себя решила о том, что пока нет необходимости «забивать» в свою голову всевозможные запахи парня. Тем более, она слышала то, что в Советской Армии солдатам строго запрещено употреблять спиртные напитки.

Да и все дальнейшие действия солдата заставили Еву забыть о всевозможных запахах. Сидя на корточках в шалаше, военный водитель доставал из солдатского вещевого мешка продукты питания. Да еще какие! Многие из них Ева в своей жизни и не видела и не кушала. На столике лежали: копченая колбаса, прирожное, пряники с маком, халва, вафли, две плитки шоколада. Под конец опустошения своего вещмешка солдат вытащил бутылку водки и бутылку шампанского, на этикетке которого было написано «Советское».

Увидев спиртное, Ева на какой-то миг замерла. Затем со злостью посмотрев на Сергея, девушка с тревожными нотками в голосе произнесла:

– Колесников, ты что, спятил… Ведь могут прийти люди и увидеть все это. Да и от командира тебе сильно попадет…

Сказав это, она стремительно вышла из шалаша. Сергей молниеносно последовал за Евой. Через пару шагов он настиг девушку и стал извиняться перед ней о том, что спиртное он привез для офицера, а Еве просто хотел его показать. В конце концов извинения солдата успокоили юную крестьянку и она опять вошла в шалаш. За трапезой солдат, как никогда раньше, много болтал о своей военной службе. Он рассказывал о том, что их рота прибыла из Забайкальского военного округа, и что там очень тяжело служить. Закончив рассказ о всевозможных личных приключениях в этом округе, парень к удивлению Евы снял свою гимнастерку. На правой руке выше локтя школьница увидело слово «ЗабВО», которое было написано тушью или синим карандашом. Серега еще раз громко произнес это слово и также громко его расшифровал. Расшифровка военного «объекта» «Забудь вернуться обратно» сильно рассмешила Еву Крот. Одновременно она заметила и то, что вчера на котловане этой надписи у солдата она не видела. Вспомнив вчерашнее, девушка немного покраснела. Вчерашнее с Сергеем было для нее совсем и не такое плохое…

Ева, наполнив свой желудок всякой съестной всячиной, стала более внимательно слушать все то, что говорил ее Сергей. Колесников во время трапезы строчил как из пулемета, рассказывая о том, что на целине можно делать хорошие «шабашки», за которые солдаты получают хорошие деньги. Солдат похвалился тем, что вчера его друзья сделали хорошую шабашку, а сегодня утром на вездеходе успели «слетать» за райским «хавчиком». Ева из солдатского жаргона не все понимала, но ей очень нравилось все то, что так с упоением расказывал молодой военный.

Часы показывали три дня. Еве порядком надоело сидение за столиком и пожирание съестного. Молодой особе на какое-то время пришла мысль о том, что пора уже покидать шалаш, тем более, солдат был сегодня не такой как раньше. Желание девушки покинуть шалаш почувствовал и военный водитель. Он встал на ноги и не то слезно, не то с мольбой стал говорить:

– Евушка, а ты даже не знаешь, что за праздник сегодня у Сергея Ивановича Колесникова. Не знаешь? Вот это да. А я твой день рождения знаю. Ты родилась 5 марта, в день смерти Сталина…

Увидев изумленный взгляд Евы, солдат громко засмеялся. Затем он опять проговорил:

– У меня военная разведка работает очень четко, не то, что у некоторых… Я понял то, что ты даже не знаешь о причине моей радости. Сегодня у меня день рождения, моя любимая, Евушка. День рождения, мне сегодня стукнуло ровно двадцать лет…

Видя опять недоверчивый взгляд своей подруги, солдат вытащил из внутреннего кармана гимнастерки военный билет. Колесников не обманывал Еву, ему сегодня исполнилось ровно двадцать лет. Именинник был без ума счастлив, когда Ева состроив глазки, нежно поцеловала Сергея в губы.

Отказаться от шампанского Ева не могла ни только по причине того, что у ее друга сегодня был день рождения, но и ей в этот день почему-то очень захотелось хоть немного выпить этой приятной и шипучей жидкости. Тем более, она не видела и не слышила о том, чтобы кто-то в их деревне из мужиков от шампанского спивался. И не потому, что его очень редко завозили в деревенский магазин. Первый глоток шампанского, который Ева пила из солдатской кружки, вызвал очень приятные ощущения. Ей нравилось то, что оно пенясь, лениво выползало из кружки наружу. Все это вызывало громкий смех девушки. Она, весело смеясь, глядела на солдата и пыталась своим языком слизывать эту пенящуюся жидкость. Поведение молодой девушки смешило солдата. Он, как и Ева, также громко смеялся и с явным удовольствием наблюдал за своей молодой и очень красивой подругой. Вскоре Ева сделала второй, третий глоток… Серега оказался великолепным ухажером. Пьянеющей девушке очень нравилось то, что парень перочиным ножом резал колбасу на мелкие кусочки и затем неспеша вкладывал эти кусочки в ее рот. Потом солдат страстно целовал ее губы. Аналогичное он проделывал и с шоколадом. Все это безумно нравилось Еве и она страстно стала отвечать на поцелуи Колесникова. Вскоре была опустошена и бутылка водки.

Еве, сидящей в шалаше в объятиях солдата, временами почему-то стало казаться, что земля плывет и несет ее неизвестно куда. Сквозь надвигающуюся пелену не то тумана, не то что-то другого, девушка пыталась различать все то, что когда-то она видела очень четко. Сейчас это ей не всегда удавалось. Она также с трудом различала силуэт почему-то голого мужчины, который страстно целовал почему-то голое ее тело. Еве даже иногда казалось то, это голое тело принадлежит не ей, а совсем другой женщине, и голый мужчина не есть Сергей Колесников, у которого был сегодня день рождения. Она не только напрягала свою память, но и хотела раздвинуть своими руками все это непонятное и туманное… Через некоторое время девушка почувствовала между ног не то боль, не то подобное ей. Скорее всего, наверное, Еве только показалось. Кто-то ее жадно целовал, что-то непонятное и незнакомое ее то приподнимало, то опускало, то опять уносило в мир блаженства и бесчувствия…

Проснулась Ева глубокой ночью. Свет луны и свет звезд уже давно гостил в шалаше. В первые мгновения девушка не могла понять, почему она оказалась в такую глухую ночь в шалаше. Она молниеносно протрезвела, когда почувствовала отсуствие какой-либо одежды на своем теле. Нагая быстро одела трусы, которые лежали возле столика. В момент одевания Ева ощутила на бедрах и промеж своих ног какую-то не то вязкую жидкость, не то что-то другое, которое она еще ни разу в своей жизни не ощущала. Сергея почему-то в шалаше не было…

Кротиха пулей выскочила из шалаша, затем выбежала из ограды, которая преграждала путь животным к сену. При свете луны в метрах пятисот, а то и меньше, она увидела силуэт шатающегося человека. Этот человек «держал» путь в сторону клуба деревни. Девушка, сколь ей позволяли легкие, во всю мощь закричала:

– Серега, это я, Ева. Иди сюда, я тебя очень прошу. Иди сю-да-аа…

В том, что этот шатающийся человек был Колесников, юная Кротиха не сомневалась. И в том, что он слышал ее голос, голос Евы, школьница также не сомневалась. Она не могла не видеть и то, что тот, кто слышал ее душераздирающий крик, стал судорожно оглядываться по сторонам и бежать прочь по дороге ведущей в деревню. На какое-то время бессилие и отчаяние овладело девушкой. Она упала на еще не просохшую от дождя землю и начала отчаянно колотить ее руками. Ева плакала по-детски, как никогда сильно. Как никогда раньше, из ее голубых глаз текли крупные слезы… Через пару часов Ева Крот проснулась, проснулась от холода и от неудобств той грязи, которую она совсем недавно от отчаяния брала в свои руки. Встав с земли, девочка медленно вошла в шалаш. Затем также медленно взяла в свои руки одежду, обувь и направилась в сторону котлована…

Искупавшись, Ева оделась и неспеша пошла домой. То ли детская наивность, то ли неопытность зарождающейся женщины не давали ей каких-либо оснований для беспокойства. Она даже уже и не сильно обижалась на Колесникова, который почему-то дал от нее такого деру. Поведение жениха для девушки было непонятным. Рассуждая о странном поведении своего молодого друга в военной форме, Ева составила на завтра план его «перевоспитания». Она даже усмехнулась, когда представила Сергея, стоящего перед ней и просящего прощение за нетактичное поведение во время своего дня рождения. Как и раньше, девочка тихо зашла в избу, как и раньше, быстро юркнула под одеяло. В доме, так же как и раньше, никто не заметил столь поздний приход Евы. В окно уже заглядывали лучи только что просыпающегося солнца. Наступал новый день жизни…

В этот день погода наладилась только к вечеру. К обеду следующего дня Ева пришла к тете Зине, которая готовила продукты питания на следующее утро. Нашлась работа и Еве. Она сходила в магазин за хлебом и солью, потом чистила картофель и лук. Еще раз помыла термоса, которые уже три дня стояли без применения. После этого Кротиха решила опять прогуляться по дороге, ведущей к водонапорке. Из кустов никто не появлялся. Стол с пустыми бутылками продолжал стоять в шалаше большой скирды сена. Не было Сергея и возле котлована…

Только через два дня военные машины в полном составе вышли в поле и начали возить зеленую массу на силос. Простой был по причине непогоды. Прошла ровно неделя после того, как юная Кротиха отметила в шалаше день рождения своего друга Сергея . Как и прежде, при виде повозки «каша едет», водители автомобильного взвода приветствовали возницу, сидящую в телеге с термосами. Проезжала мимо возницы и машина со знакомыми для Евы номерами. Однако она больше не стояла на обочине дороги. На месте водителя вместо Сергея сидел другой солдат. Все девушка передумала по поводу отсуствия Колесникова, однако ответов на поставленные вопросы она в себе не находила. Все это вынудило возницу подавить в себе стеснение, а может и даже страх и остановить машину, на которой совсем недавно ездил ее молодой друг. Солдат был рад тому, что его остановила такая красивая крестьянка. Петя, как представился водитель, давно знал о дружбе своего сослуживца с Евой.

На вопрос Евы о том, когда будет работать Сергей, водитель, немного подумав, произнес:

– Колесо должно прикатиться через десять дней, он уехал в отпуск. Пахан у него заболел и поэтому ротный решил его отпустить…

После этого солдат быстро закрыл дверь кабины, поправил пилотку на голове и завел мотор. Через несколько мгновений машина, обдав молодую возницу густыми клубами выхлопных газов вперемежку с пылью, исчезла из вида. После этого разговора Петя почему-то больше не приветствовал Еву, даже несмотря на то, что возница с тоской и надеждой смотрела в окно стремительно проносящейся машины. Кроме затылка солдата в пилотке школьница ничего не видела.

Прошло десять дней после того, как Ева Крот «отметила» день рождения Сергея. Пролетела еще одна неделя. Колесников, как сквозь землю, провалился. Нигде его не было. Не было его и в клубе, в котором довольно часто бывали военные водители. Вскоре по деревне стали ходить слухи о том, что через два дня солдаты уезжают. Об этом также сказала Еве и тетя Зина, которая предстоящий отъезд военных по-настоящему оплакивала. Женщина теряла сезонную работу. Ей уже некому было готовить обеды. Местные механизаторы, как правило, обходились своими продуктами питания, которые они брали из своего дома. Ева также заметила и то, что женщина стала как-то внимательно смотреть на свою помощницу.

Однажды, когда Ева совершила очередной «поход» к маленькому бочонку с малосольными огурцами, тетя Зина, слегка пожурив школьницу за «соленые» проказы, с иронией ею спросила:

– Евушка, что так тянешься за солеными огурчиками или ты по ночам с молодыми ребятами в клубе что-то сладкое кушаешь? Али у тебя, девонька, что-то другое в молодой жизни появилось?

Юная Кротиха на слова поварихи никак не прореагировала. На внимательный взгляд своей наставницы школьница весело рассмеялась и как ни в чем не бывало лихо запрыгнула на телегу. Удобно устроившись на своем сидении, возница с силой стеганула кнутом спящую Сивуху. Вопрос тети Зины нисколько не расстроил юную красавицу. Тем более, малосольные огурцы Ева и раньше любила покушать. Они ей очень помогали и сейчас, когда Еву стало подташнивать при приготовлении борща. Больше всего девушку беспокоило то, что Сергей уехал домой к больному отцу. Кротиха никогда в своей жизни не видела отца и поэтому ей было по-детски жалко парня. Ева довольно часто в связи с этим впадала не то в тоску, не то в уныние. Да и мысли в ее голове были далеко не одинаковые. Только что появившиеся ростки детской любви к Колесникову заставляли девушку думать только хорошее об этом парне. Если в голове у юной блондинки было чуть-чуть плохих мыслей о солдате, то кое-что из плохого Ева брала и на себя. В частности, то, что она оказалась пьяной в шалаше…

– А тот, кто бежал по дороге в тот вечер, может быть, был и не Серега, – думала Ева, слегка подбадривая кнутом свою Сивуху, которую управляющий собирался после окончания уборочной отправить на мясокомбинат. Однако и в хорошем расположении духа к Колесникову, она почему-то не могла понять того, почему он сбежал или ушел из шалаша, так и не разбудив ее. Да и в случае болезни отца Сергей мог бы хоть на минуту забежать на кухню, в контору, которая находилась буквально в ста метрах от расположения военных.

Вполне возможно, исчезновение Колесникова для Евы оставалось еще бы на некоторое время загадкой, а может даже и на всю жизнь стало тайной. Разгадать тайну исчезновения солдата помог случай. На это, наверное, была и воля Божья. Был предпоследний день работы военных водителей в Водяном. В этот день, как и в предыдущие дни, Ева Крот везла обед в бригады, которые каждый день меняли места приема пищи. До леса оставалось чуть более полукилометра, когда юную возницу на большой скорости обогнала небольшая зеленого цвета машина, крытая брезентом. Не доехав двух десятков метров до леса, легковая машина неожиданно для Евы развернулась и затем стала стремительно нестись навстречу повозке. Буквально за пять метров перед мордой Сивухи машина резко затормозила, о чем свидетельствовал душераздирающий скрежет тормозных колодок. От такого торможения Сивуха испугалась и села на задницу. Только чудом она не распряглась. Поведение лошади вызвало громкий и веселый смех у офицера, который очень легко выпрыгнул из кабины легковушки и помог Сивухе занять подобающее место и состояние.

Затем офицер подошел к испуганной вознице и громко сказал:

– Ева, красавица, дай мне пожалуйста напиться, а то с этими архаровцами и забудешь где ночь, а где и день. Повседневная суета не дает даже возможности по-человечески покушать…

Больше офицер ничего не говорил. Он, улыбаясь, стоял и смотрел на испуганную девушку. Ева кивком головы указала на бочонок, в котором была питьевая вода. Мужчина жадно стал глотать воду из резиновой трубки. Ева тем временем с любопытством рассматривала офицера. Это был высокий, полный мужчина, одетый в форму зеленого цвета. Зеленого цвета была и его фуражка. Не упустила школьница из виду и то, что на погонах офицера было по три маленьких звездочки.

Офицер, напившись, вытер свои рыжие усы, поблагодарил возницу за воду и направился в сторону своей машины. Однако, он не успел еще и двух шагов сделать от повозки, как сзади его раздался детский голос:

– Товарищ начальник! У Вас можно один вопрос спросить?

Молодой мужчина молниеносно прореагировал на девичий голос. Быстро повернувшись назад в сторону Евы, он тут же весело сказал:

– Сразу же видно то, что эта девочка в армии не служила. Первое. Я никакой не начальник, я всего-навсего командир взвода. Вот видишь значок на моей гимнастерке. Здесь написано «ВУ», что означает, взводным умру. И второе. Тебе бы не мешало у моих гвардейцев спросить, что в Советской Армии означает «можно» и что означает «нельзя».

Увидев у девушки не то плачущий, не то умоляющий взгляд, офицер сразу же оставил в стороне свои нравоучения. Его лицо стало серьезным. Он по-дружески стрельнул взглядом школьницу, неспеша погладил свои усы, и расплыв в широкой улыбке, произнес:

– Ну, говори, Евушка. Кто обидел тебя из моих подчиненных? Думаю то, что вполне возможно, чем-то я тебе и помогу…

Узнав о том, что юная возница интересуется солдатом Колесниковым, военный внимательно посмотрел в глаза школьницы. В этих глазах была не то боль, не то сострадание. И это вынудило взводного сказать девочке только правду о своем подчиненном. Информация офицера для Евы была неожиданной. Командир взвода выгнал солдата Колесникова из водителей за пьянку и отправил работать мотористом в другой взвод, который располагался в ста километрах от деревни Водяное.

Офицер, видя то, как из глаз девушки текут слезы, стал ее успокаивать.

– Ева, да ты не переживай, – весело и бодро начал говорить старший лейтенант. – Вы еще только в молодость вступаете, вся жизнь впереди. В моей практике с этими гвардейцами было уже столько интересного, что все это в одном мешке не унесешь. У меня от их чудачеств голова кружится. На целине много следов оставляет эта шпана в военной форме. Бывает и похуже…

Значение последних слов мужчина не стал вознице разъяснять. Офицер очень торопился. Он, как и раньше, легко запрыгнул в кабину своей легковушки. Затем повернулся лицом к девушке, и приложив руку к козырьку фуражки, громко произнес:

– Честь имею, наша кормилица. Всего счастливого и хорошего в твоей молодой жизни, девочка…

Ева еще долго сидела на своем деревянном «троне» и внимательно смотрела вслед быстро удаляющейся от нее машине, которой умело управлял офицер. Чем дальше удалялась эта машина, тем сильнее у нее сжималось сердце. От чего оно сжималось и почему так тяжело было на душе у Евы, плачущая девушка так и не могла понять. Через неделю Ева успокоилась. Ее даже уже не детский, но и еще далеко не взрослый рассудок давал ей понять, что встречи с Колесниковым для нее были нечто иное как мимолетное увлечение и не более…

После того, как военные покинули деревню, жизнь в Водяном не остановилась. Все было как и раньше. Ева еще где-то неделю возила на Сивухе обеды в поле. Этому также была рада и тетя Зина, которая каждый день «канючила» перед управляющим о том, что горячий обед куда лучше для механизатров, чем бутылка молока с куском хлеба. В конце концов местный начальник «сломался» и разрешил женщине продолжать готовить обеды. Тетя Зина и ее юная помощница решению начальника очень обрадовались. Копеечная зарплата той и другой была необходима. К тому же, после того как солдаты покинули деревню, на следующее утро на уборку приехали водители из областной автоколонны. Водители были в основном пожилые люди, и наверное, очень хотели хорошо заработать. Поэтому из них никто не притормаживал при встрече с юной красавицей, как это совсем недавно делали молодые ребята в военной форме. Однако это нисколько не расстраивало Еву. Она стремилась хоть чуть-чуть жить надеждами завтрашнего дня. После работы она, как всегда, забегала в деревенский магазин и смотрела поступившие «новинки» для школы. По вечерам молодая Кротиха ходила в клуб. Девочка, как и все ее одноклассники, также смотрела кино, играли в различные игры, перечень которых в сельском клубе был не очень велик.

В том, что с ней становится неладное, незнакомое для неё, Ева убедилась где-то в конце августа в гостях у своей подруги Нины Кулешовой. До школы оставалось два дня. Ева уже не работала, готовилась к занятиям. После посещения клуба подруги пошли к Кулешовым. Посмотрели телевизор, потом легли спать. Ученицы спали в одной постели. Кровать у Нины была металлическая, просторная. Девочки проснулись в часов восемь утра, не раньше. Мать Нины, Людмила Николаевна уже давно «колдовала» на кухне. Женщина работала в деревенской библиотеке, уходила позже, чем животноводы, и поэтому позволяла себе иной раз вплотную заняться кухней. Тем более, в гостях у Нины была подруга Ева. Из кухни доносился приятно невообразимый запах. Однако этот запах для Евы почему-то показался не таким уже приятным, как это было раньше. Девочку затошнило, что-то непонятное для нее стало подступать к горлу… Она стремительно выбежала во двор, там её вырвало. Никто в доме этому значения не придал. Людмила Николаевна и её дочь, немножко даже посмеявшись над юной гостьей, пришли к однозначному выводу. Вполне возможно, Ева вчера отравилась старыми консервами, которые она купила в магазине.

Первое сентября прошло как обычно, без каких-либо новшеств. Та же торжественная линейка, те же приветствия, те же наказы. После двух дней «утряски» в школе начали учащимся давать бесплатные обеды. Школьный обед состоял из булочки и стакана компота. Такой «обед» оплачивал совхоз, да и стоил он всего пять копеек. В школе насчитывалось не более сотни детей. В первый же день после «обеда» Еву почему-то сразу вырвало. Такая же история повторилась и на следующий день… Непонятно ей самой, Еву стало все больше и больше тянуть к соленому. Приходя домой из школы, а в это время ни матери, ни отчима дома не было, девушка спускалась в подпол, который представлял собой небольшую яму под полом избы, и доставала огурцы. Так продолжалось где-то около месяца. Елизавета, как хозяйка, сразу же заметила исчезновение двух трехлитровых банок огурцов. Этот деревенский «дефицит» она заготовляла сама для праздников или для гостей, которые иногда после перепоя «прибегали» к огурчикам.

Елизавета, совершив «визит» в подпол, к дочери подошла вечером, когда она уже лежала в постели. Женщина уставшим голосом тихо спросила свою дочь:

– Евушка, в честь чего ты так ударилась в эти соленые огурцы, ты бы лучше землянику с чаем пила… Огурцов-то всего пять банок, и зимушка-то еще не начиналась.

Сказав это, она перекрестила дочь и молча удалилась. Ева укрыла лицо одеялом и тихо заплакала. Через две недели ситуация с «кухней» повторилась вновь у подруги. Все это видела опять Людмила Николаевна. Незаметно для дочери она пригласила Еву к себе в библиотеку. Ева пришла в библиотеку после занятий с хорошим настроением, так как получила отличную оценку по химии. Да и каких-либо проблем в предстоящей беседе с библиотекаршей она себе не «программировала». В библиотеке не было ни души. Селяне приходили в это заведение вечером или перед кино. Сначала доверительного разговора с чужой женщиной у Евы не получилось. Матери она также ничего не говорила, так как боялась, что отчим узнав о «странностях» Евы, может до смерти забить мать. Однако и то, что так дальше нельзя скрывать своё «непонятное», восьмиклассница также понимала. В конце концов Ева решилась раскрыться перед Людмилой Николаевной. Она все до мелочей рассказала ей о том, что у нее произошло с Сергеем. Даже и после того, как она сняла «грех» с души, девушка до конца не осознавала сложность своей жизненной ситуации. На следующий день по настоятельной просьбе Людмилы Николаевны, её муж, дядя Ваня повез Еву в районную поликлинику. Врач сказал, что школьница беременная…

Через день о беременности Евы узнали мать и отчим. В этот же день имя «непутевой» девки стали произносить практически все жители Водяного. Сплетни о гулящей школьнице дошли до всевозможных верхов как в совхозе, так и в районе. Через неделю после посещения врача районной поликлиники девушку исключили из комсомола…

Больше всего за свою дочь переживала Елизавета. Она лишилась покоя как днем, так и ночью. Отчим, узнав о беременности «маленькой сучки», на нет стал изводить Елизавету. Если, раньше мать Евы призывала его к порядочности, к соблюдению какой-либо человеческой культуры, то узнав о случившемся, Генрих Петрович потерял всякий стыд. Наглость этого человека переходила всевозможные рамки дозволенного… После посещения бани, он в чем его мать родила, приходил в избу. При виде нагого мужчины Елизавета и ее дочь отворачивались. И это длилось до тех пор, пока Кох не одевал трусы. Вечером, когда Ева была дома и еще не спала, и это прекрасно знал отчим, он без всякого стеснения насиловал Елизавету. Насладившись женщиной, как животное, отчим довольно часто избивал лежащую с ним хозяйку только за то, что она его не целует, а всё время плачет…

Довольно часто, наблюдая за этим, плакала в постели и Ева. Она со слезами на глазах видела этот произвол отчима и понимала свою беспомощность. В конце октября Елизавета повела свою дочь к бабке Нюрке, которая жила на окраине деревни в полусгнившей избушке. Ева не спрашивала мать о том, зачем и что там с ней будет делать бабка. Она была уже не маленький ребенок и прекрасно понимала цель своего «визита» к подслеповатой женщине. Да и от людей школьница слышала о том, что «акушерка» делала втайне аборты не только местным женщинам, но и тем, кто приезжал из других деревень.

Елизавета повела свою дочь после того, как Ева пришла из школы. Бабка долго «проверяла» школьницу. Старуха после «осмотра» почему-то стала медленно ходить по избе. Во время ходьбы она то что-то шептала себе под нос, то крестилась перед иконой, которая стояла на столе на самом видном месте. Затем хозяйка подошла к Елизавете, которая, как и Ева, сидела на деревянной скамейке возле русской печки. Бабка Нюрка тяжело вздохнув, наклонилась к уху Елизаветы и начала шептать. Содержание тайных шептаний без каких-либо искажений доходило и до Евы.

Повитуха, которой было далеко за шестьдесят лет, тяжело дыша, прошепелявила:

– Дорогая Елизаветушка, душенька ты моя. К сожалению, ничем твоему горюшку помочь то не могу. Старая я стала, силушки уходят… Да и поздновато ты свою печаль решила лечить. Я и так грешная, а это страшно боюсь. Бог видит все… Из-за дочери твоей грех на душу брать не хочу. Да и времена-то больно страшные пошли…

Оторвавшись от уха Елизаветы, бабка переваливаясь из стороны в стороны пошла к комоду и оттуда вытащила довольно потрепанную газету. Разворачивая на ходу газету, бабка Нюрка подошла к Еве и пальцем ткнула в то место, где о чем-то было написано. Елизавета с дочерью на третьей странице областной газете прочитали крупный заголовок «Знахарству – бой.Такого могло бы и не быть!». Несмотря на то, что газета дергалась в слабеющих руках хозяйки, Ева прочитала отрывочно кое-что из статьи. В одном из районов области на приеме у бабки-повитухи скончалась тридцатилетняя женщина в результате не квалифицированного «аборта». Дальше читать газету не было ни какого смысла.

Девушка опустила голову вниз и замолчала. «Тоску» стала нагонять бабка Нюрка, которая, как небесный властелин, стояла перед «гулящей«, и повернувшись лицом к Елизавете, назидательно пищала:

– Надо было родителей слухать. Не забивать головушку всякой ересью. Глядь-ка, Елизаветушка, молодежь-то современная пошла… Для них даже сейчас в лавочке за пятачок прозорвативы, или как их там… кандофы продают. В наши-то времена… – Ева больше не могла и не стала слушать престарелую бабку и выскочила вон…

Наступила сибирская зима. Постепенно улеглись и слухи о «непутевой» Евке Кротихе, которая нагуляла с солдатом ребенка. В Водяном люди неоднозначно восприняли происшедшее с молодой селянкой. И это все отражалось на Еве. Даже своим детским умом она понимала, что деревня в отношении «гулящей» раскололась на две части. Большинство селян недоверчиво, даже с презрением относилось к юной Кротихе. Сюда входили пожилые люди, вдовы, старики-одиночки. Они обходили «гулящую» стороной, даже в магазине или в клубе во время киносеанса. К первой части относилось и большинство учителей, которые были из числа местных женщин, притом пожилого возраста. Представители первой части в основном и делали погоду. От них исходили всевозможные небылицы о девушке. Представителей второй части были единицы. Они хотя и понимали трагедию ребенка, но что-либо конкретного для улучшения нравственного климата вокруг Евы практически ничего не делали. Скорее всего, эти люди боялись. Партийная организация совхоза поддержала решение комсомольцев школы об исключении Евы из своих рядов.

Подливал масло в огонь и отчим. Его бесило даже тогда, когда Елизавета стремилась за столом дать своей дочери кусок хлеба по-лучше или приносила из магазина Еве теплые вещи. Однако ни это «травило» душу девушки-подростка. Надоедало нытье, которое каждый вечер, а то и ночью «испускал» Генрих Петрович типа: «Ты, сучье вымя на весь мир опозорила меня немца, да и свою мать…». Беременная прекрасно понимала, что случившееся с ней, это очередной повод для отчима, чтобы еще лишний раз унизить мать, и конечно ее, дочь немки Елизаветы Крот.

«Гулящей» пытались всячески «насолить» и некоторые школьники. Ни раз и ни два Ева в начале занятий видела на классной доске рисунки, где была изображена корова или коза с большим животом. Весь класс смеялся над этими рисунками. Кое-кто из одноклассников, оскаля зубы, поворачивался в сторону «непутевой» и нагло ее рассматривал. По просьбе Евы классная руководительница пересадила девушку на последнюю парту и она сидела там одна. Наблюдая ехидство своих одноклассников, Ева всё больше и больше ненавидела людей. Ненависть к односелчанам иногда доводила Еву до бешенства.

Однажды это привело к несчастному случаю, где основным виновником явилась беременная школьница. Дело было под Новый год, перед зимними каникулами. На дворе было не так холодно и школьники ватагами во время большой перемены выбежали на школьный двор. Среди ребят, пинавших замершую кочку, был и Санька Пегий. Правильная его фамилия была Пегов. Как и многие ребята, он смирился с «новой» фамилией. Паренек учился в седьмом классе и был небольшого роста. В классной шеренге он стоял последним. Весь класс, да и все жители Водяного, знали о том, что Пегий с родителями после Нового года уезжает в районный центр, где его отец нашел неплохую работу. Каких-либо конфликтов или столкновений Санька с Евой Крот из восьмого класса раньше ни имел.

В эту перемену вышла подышать свежим воздухом и Ева. Она, как всегда, выходила напару с Ниной Кулешовой. Подруги, прогуливаясь возле площадки, где ребята пинали кочку, весело о чем-то болтали между собой. Неожиданно кто-то из ребят так пнул валенком кочку, что она просвистела мимо идущих под ручку подруг. Потом раздался крик :

–Ей, вы, подруги, киньте нам нашу шайбу…

Ева, приостановившись, повернулась в сторону играющих и крикнула:

– Это уже ваши проблемы…

После этих слов она горделиво направилась к своей подруге. Ева не прошла и пяти метров, как услышала голос Саньки Пегого, который громко кричал на весь школьный двор: « Евка не девка, девка не Евка». Кротиха мгновенно обернулась назад и увидела семиклассника, который, вытаскивая «шайбу» из снежного бугра, как ни в чем не бывало продолжал тараторить: « Евка не девка, девка не Евка». Вытащив «шайбу», школьник медленно направился в сторону играющих.

Оскорбительные слова Пегова вызвали у Евы сильное чувство злобы к этому школьнику. Непонятно откуда у нее взялась чуть ли не исполинская сила. Она молниеносно подбежала к изгороди, которая разделяла школьный сад и двор, и вытащила оттуда большую хворостину. Юная Кротиха, словно рысь, ринулась к обидчику. Пегов, наверное, заметил то, что кто-то за ним гонится или идет, машинально повернул голову назад.

Удар получился сильный и пришелся по лицу мальчика. Пегий от неожиданности и от страшнейшей боли вскрикнул, и сразу же упал на снег. Кровь фонтаном брызнула на землю. Ева, отрешенная от всего, медленно, покачиваясь из стороны в сторону, пошла домой. Девочка еще не знала о том, что в школе она была в последний раз…

Утром следующего дня вся деревня была «напичкана» разными слухами. Один был страшнее другого. Однако содержание слухов оставалось одинаковым. «Гулящая» избила школьника ни за что. Ева тем временем лежала дома в постели, и уставившись глазами в потолок, все плакала и плакала. После занятий, где-то около трех часов дня, к Еве пришла Нина Кулешова. Со слезами на глазах подруга рассказала о том, что произошло после того, как Ева ушла домой. Хворостина оказалась необычной, на конце были два заостренных сучка. Удар получился немного наискось и сильный. Одним сучком хворостины у Сашки был выбит правый глаз, второй сучок до кости распорол левую щеку. Ребята быстро на носилках понесли товарища в контору. К счастью, там был директор совхоза, который лично на своей служебной машине доставил пострадавшего в районную больницу.

В этот же день в школу приехала и милиция. Опрашивали всех, кто видел происходящее. В числе опрошенных была и Нина Кулешова. Информация Нины о трагедии, происшедшей в школе, которая по сути дела произошла только по вине Евы, до глубины души потрясла виновницу. На протяжении двух дней и ночей она не вставала с постели. Особенно тяжелым был для нее день. Каждую минуту, каждую секунду она ждала стука в окно или дверь. Этот стук для нее означал приход милиции. Девушка все о чем-то думала и плакала. Иногда она, оторвавшись от дум, устремляла свой взор в замерзшие окна. На улице стоял крепкий мороз. Особенно он «буйствовал» по ночам, оставляя порою на целый день свои чудеса-узоры. Ева смотрела на эти узоры и очень часто почему-то улыбалась.

На третий день после начала зимних каникул Ева вытащила из почтового ящика конверт, адресованный ее матери. Девушка, не зная почему, сама решила прочитать то, что было написано и вскрыла конверт. На белом листе бумаги было напечатано о том, что Крот Ева Петровна отчислена из школы по уважительным причинам. Причины не раскрывались. Внизу напечатанного стояла печать и подпись директора школы, единственного мужчины в педагогическом коллективе.

Практически все селяне отказались от Евы. Никто из управления совхоза, ни сам управляющий, также никто из учителей к Еве не приходил. Никто не хотел помочь юной девушке, совершившей ошибку. Никто и из ее сверстников не хотел протянуть молодой селянке руку помощи. Стремилась хоть как-то разделить Евино горе пополам только её мать, Елизавета. Она, приходя поздно вечером после работы домой, иногда усаживалась на стул напротив кровати своей дочери. Нет, она не голосила возле Евы, не рвала волосы, никого не ругала. Елизавета, сидя на стуле, и поправляя свои седые волосы, иногда встречала своим взглядом глаза Евы и тотчас же отводила их в сторону. Мать брала часть вины на себя. Чувствовала это и дочь. Еве по-детски было жалко мать, которая за всю жизнь не съела хорошего куска хлеба. Не говоря уже о нажитом богатстве. Все богатство матери состояло в том, что она имела мозолистые руки, да ветхую одежду, в которой она сидела перед своей дочерью. А ведь она уже прожила большую половину своей жизни.

Ева, как дочь, прекрасно знала, что жизнь у ее матери не была сладкой. Она также душой понимала, даже чувствовала это, но что-то ее отталкивало от этой женщины с густыми седыми волосами. Еве, наблюдающей за плачущей матерью, иногда хотелось обнять эту сгорбленную фигурку, взять в свои руки эти шершавые, мозолистые, грубые руки женщины-матери, которая дала ей жизнь. Ева хотела это сделать и ни раз. Однако, не зная почему, она этого не делала. Что мешало дочери сделать это сейчас в трудный период своей жизни, когда у нее самой такой красивой, такой еще молодой душа ныла и кровоточила, она еще не понимала. Она с тоской и болью смотрела на эту женщину, которая являлась для нее родной матерью. Однако, несмотря на душевное беспокойство, дочь почему-то не просила помощи у своей родной матери, которая вскормила ее своим молоком и дала право на эту жизнь. Что-то непонятное, но очень тревожное, а может даже и очень злое, даже нечеловеческое, как невытащенная заноза, глубоко сидела в душе и в сердце молодой девушки. Состояние души матери, ее рану, скорее всего, своим детским умом школьница понимала. Это она понимала своим нутром и телом, но что-то ее как дочь, как женщину, как человека останавливало на пути человеческой благодарности ребенка матери, который «протаптывал» каждый народившейся к той или к тому, кто этого дитя народил. И этот путь проходили все те, кто появился на этот свет. И это осуществлялось во все времена, за очень редким исключением. К этому исключению относилась и Ева Петровна Крот. Ева и сама не знала и не понимала того, почему она сошла с этого пути. В том, что она будет следовать вне этому пути, девушка не сомневалась, даже несмотря на очень тяжелый для нее участок жизни…

Через неделю после каникул Нина Кулешова принесла конверт без обратного адреса и отдала его Еве. На листке из ученической тетради было детским почерком написано: « Я все равно тебе отомщу, чуть-чуть попозже. Пегий». Содержание этого письма не так уже страшно беспокоило юную блондинку. Ей никто и ничто не мог сделать больнее, чем ту боль, которую она сейчас переносила. Девушка взяла конверт и «угрозу» Пегова и быстро порвала их на мелкие части. Затем она открыла печь и бросила все это в огонь. Яркое пламя мгновенно поглотило бумагу. Огонь навсегда унес тайну письма Саньки Пегова к Евке Крот. Вечером этого же дня Ева от матери узнала о том, что сегодня Пеговы уехали в район. Больше никто из них не появлялся в Водяном.

Елизавета, между прочим, не была откровенной до конца со своей дочерью. За день до отъезда к ней на работу приходил Пегов-старший. Как на исповеди стоял Пегов перед матерью дочери, которая сделала его сына на всю жизнь «кривым» и уродом. Он, как отец, до боли в сердце понимал состояние своего сына, и опять же, как отец, как мужчина, он до боли в сердце понимал и Елизавету, которой предстояло, как и ему, до конца своей жизни нести вместе с своим дитем эту тяжелую и горькую ношу. Елизавета Крот и Алексей Пегов, жители одной деревни, одной улицы, стали людьми одной участи, равного горя, которое невозможно было продать или забыть. Это горе им обоим было суждено «хлебать» каждый день, каждый час и так до конца своей жизни.

Через три недели после Нового года Елизавета Крот получила телеграмму из Дурбета от Александра Пересунько, в которой сообщалось о скоропостижной кончине его жены, Евгении. Елизавета, получив такую страшную весть, решила незамедлительно ехать. Кротихе очень нравилась эта симпатичная и очень порядочная женщина, с которой она несколько лет назад встретилась в районном центре Машино за покупкой детских сапожек для Евы. Уж больно понравились они Елизавете, да вот беда, не хватало тридцати копеек. Со слезами на глазах покидала немка большую очередь стоящих у прилавка людей. Мечта сделать Евушку счастливой не осуществилась… Купить желанные сапожки помогла одна из женщин, стоящих в очереди. Она дала бесплатно плачущей Кротихе тридцать копеек. С тех пор, несмотря на то, что Елизавета и Евгения жили в разных деревнях, они крепко подружились, иногда писали друг другу письма. Однажды Пересунько пригласили Кротиху с дочкой на свадьбу сына, которая состоялась в деревне Назаровке. Сейчас Елизавета ехала по зову своей души и своей совести плакать по чужому горю, не подозревая даже о том, что через день в её семье случится нечто страшное, нечто даже невообразимое, которое через некоторое время перевернет её жизнь и не только…

И во всем этом виновным оказался Генрих Иванович Кох. Елизавета уехала в Дурбет на попутной машине, надеясь до вечера добраться до деревни своей подруги. Отчим утром ушел на работу. Ева после того, как её исключили из школы, постоянно была дома. Девушка, проснувшись после ухода отчима, навела порядок в избе, сварила для себя и для отчима обед. После окончания занятий в школе пришла к Еве Нина Кулешова. Подруги, как всегда они это делали, пару часов, а то и больше проболтали. Отчим пришел домой поздно вечером пьяный. Ева в это время уже спала.

Страшное произошло около двенадцати ночи. Еву кто-то грубо толкнул в плечо и откинул одеяло. Сквозь пелену сна девушка неожиданно почувствовала на себе тяжесть голого мужчины, который одной рукой сдавливал ей горло, а другой раздвигал ноги. Изо рта насильника перло самогонкой как от свиньи, не приятен был и запах махорки. Ева пыталась оказать сопротивление и скинуть незнакомого насильника с себя, однако все было бесполезно. На какое-то время ей удалось нащупать в темноте лицо насильника. В том, что этим насильником был отчим, девушка уже не сомневалась. Ее пальцы на какое-то время «зафиксировали» толстый и короткий нос мужчины, и уши, которые были большими и толстыми. Ева, как пантера, попыталась выдавить пальцами своей руки глаза отчима, но попытка оказалась не столь удачной. Мужчина только взвыл от боли и одновременно еще сильнее сжал ее горло. У юной Кротихи перехватило дыхание и она расслабилась. Сопротивляться больше не было сил, было и бессмысленно…

Молодая блондинка молчала и плакала, когда лежа на ней, пьяный отчим наслаждался ее юным и красивым телом. Мужчина, как жадный вампир, как садист, во время полового акта бил руками по ее лицу и все время приговаривал:

– У тебя, сучка, ничего не убудет, ты поняла меня, стерва… Не вздумай кому-либо болтать, задушу. Нет, лучше ты сама после этого давись… Ты поняла меня, смазливая девчонка?

Проснулась Ева на следующий день утром поздно, просыпаться ей не хотелось. Она заранее знала, что грядущий день ей ничего хорошего не принесет. Отчим уже ушел на работу. Без него девушка стала постепенно приходить в себя и стала осматривать свое тело. Оно было все в синяках. Возле кровати лежала веревка… Отчим пришел в постель к «гулящей» и этим вечером…

Елизавета приехала домой поздно ночью на попутной машине, как и уезжала. Промерзшая от сильного мороза, женщина быстро заскочила в ограду и направилась к входной двери своей избы. Света в окнах не было. Женщина дернула дверь за ручку, дверь непонятно почему, легко открылась. «Наверное, Генрих забыл закрыть», – подумала хозяйка и как всегда, дабы не накликать на себя гнев своего сожителя и на этот раз, не стала включать свет. Елизавета на ощупь поставила сумку на стул, стала раздеваться. Одев ночную рубашку, женщина осторожно, дабы не скрипеть и никого не разбудить, потихоньку стала ложиться на край постели, надеясь чуть-чуть подвинуть тело спящего мужчины.

К её удивлению в постели никого не было. Однако это не расстроило Елизавету. Она допускала отсутствие Генриха по причине пьянки. Такие случаи у него были, хотя единичные, но все-таки были. Немного отогревшись и отойдя от забот, которые были связаны с похоронами лучшей подруги, а также с далекой и трудной дорогой, Елизавета начала постепенно «входить» в образ своей избушки. Кое-что ей почему-то показалось в этом образе неладным и необычным. Она была очень удивлена тому, что в той стороне, где спала Ева , раздавался мощный храп, иногда доносилось не то хрюканье, не то мычание. Ничего не подразумевая плохого, Елизавета медленно и осторожно подошла к кровати своей дочери. Не доходя трех шагов до кровати, она чуть было не потеряла дар речи. Рядом с ее дочерью лежал голый мужчина. И этим мужчиной был никто иной, как Генрих, ее сожитель, отчим Евы.

Ева после того, как отчим словно бык насытился ее телом и отвернулся в сторону, не спала. Она слышала и видела как к избушке, разрезав светом фар темноту ночи, подъехала машина. В том, что с этой машиной приехала мать, Ева мысли не допускала. По твердому убеждению девушки, ее мать могла приехать домой только в обед на следующий день и только автобусом. Она убедилась в своей ошибке только тогда, когда услышала скрип кровати напротив. Никто из посторонних не мог лечь в эту постель. Отчим спал как сурок, и спал с ней, с Евой. Увидев мать, Ева притворилась спящей. Она прекрасно знала то, что мать никогда и ни при никаких обстоятельствах не посмеет разбудить отчима. Елизавета Крот боялась этого рыжего немца. Старшая Кротиха теперь четко поняла, что ее дочь Ева была любовницей ее сожителя. Она сейчас также прекрасно понимала свою беспомощность перед этим рыжим мужчиной, который будет теперь сам решать с кем ему спать в постели: или с Елизаветой или с ее дочерью. Мать Евы сейчас нисколько не сомневалась в том, что этот нагий мужчина выберет для постели ее дочь. На память женщине пришла присказка сожителя. В доме верховодит тот, кто носит шапку и брюки. Этому правилу мужчины женщина никогда не перечила…

С этой ночи Елизавета не стала разговаривать ни с Евой, ни с сожителем. В какой-то степени состояние «напряженки» в семье переживала и Ева. Однако в ее душе в большей мере господствовало безразличие ко всему. Мать довольно часто заглядывала в глаза дочери. Глаза единственной дочери были равнодушными. Еще меньше «гулящей» переживал Генрих Петрович. Мужчина ни с кем не разговаривал, а только временами усмехался. Сожитель матери и дочери считал содеянное вполне законным явлением. После работы он плотно кушал и «отрубался». Сейчас хозяин спал в своей кровати один. Ева спала также на прежнем месте. Елизавета спала в бане. В бане было холодно, сыро и неуютно, но это не пугало Кротиху. После вечерней дойки женщина приходила в баню, подкладывала дров в печь и засыпала. Кушала иногда на работе, иногда и у соседей. Генрих Петрович приходил в постель к старшей Кротихе поздно ночью. Приход в постель к женщине, скорее всего, был связан естественными причинами. Мужчина выходил во двор или просто покурить. Елизавета принимала сожителя молча, без всяких обиняков. Женщина иногда чувствовала то, что Генрих уже до своего визита к ней, побывал в постели с её дочерью. Сожитель, пропахший потом и махоркой, порою, без кальсон врывался в баню и валил Елизавету на дощатый полок, который служил для хозяйки избы кроватью. Насытившись, как животное, Генрих Петрович сползал с женщины и нагишом уходил к себе в избу. Елизавета еще долго чувствовала в бане резкий запах пота своего сожителя и запах молодого тела своей родной дочери. В деревне все знали «напряженку» в семействе у Кротов, но никто не думал вмешиваться в их проблемы. У каждого своих поблем было по горло…

После того, как отчим изнасиловал Еву, у нее с каждым днем усиливалась апатия к жизни, равнодушие ко всему происходящему. По вечерам, лежа в постели и гладя рукой все увеличивающийся живот, она не заставляла себя думать о будущем ребенка. Ей было все равно. Жизнь ей казалась бессмысленной и никчемной. Никто и ничто её не интересовало и не волновало: ни успехи страны Советов, ни то, чем жила ее деревня. Не интересовали ее ни отчим, ни даже родная мать. Определенный интерес Ева проявляла еще к школьной жизни, особенно к восьмому классу, выпускному. Информатором в этом деле была Нина Кулешова, ее подруга. Восьмиклассница не только рассказывала Еве, но и довольно часто приносила подруге пирожки, блины, а то и пельмени, которые так любовно готовила Нинина мать для своей единственной дочери.

Очередной новостью из жизни восьмого класса явилось то, как Санька Романов, вообще-то тихоня из тихонь в классе, «угрохал» своего кота. Угрохал не специально, а совершенно случайно. Да и в смерти четвероногого друга виновником был не кто иной, как сам кот, который в субботний вечер носился по ограде, да еще в жуткий холод. Юноша гонялся за ним, надеясь поймать, хотел от мороза уберечь. Так и не поймав кота, ни с кем и ни с чем зашел Сашок в дом. Через час Сашку мать «выгнала» на улицу, чтобы он в бане трубу закрыл. Он не только закрыл трубу, но и также плотно закрыл входную дверь бани, которая неизвестно почему была немного приоткрыта. К десяти вечера все в семье помылись. Кота все не было и не было. Нашли его на следующий день в бане, в углу под полком. Угорел бедняга. Еве история с котом очень понравилась. « Уж очень просто можно угореть, и не только коту…», – подумала девушка и улыбнулась.

Ева с каждым днем все тяжелела и тяжелела. Её довольно часто рвало, то ее мучили острые боли в животе. «Гулящая» делала все возможное для того, чтобы избавиться от нежелательного ребенка. Она довольно часто голодала, надеясь на то, что ребенок умреть еще в ее утробе. Молодая женщина также каждый день специально поднимала по хозяйству что-то тяжелое, дабы заранее разродиться. Она тайком от матери делала растворы из трав, стремясь также отравить зарождающегося человечика. Эти травы бывшая школьница брала в шкафу у матери или из стога сена, даже не зная о том, для чего или против какой болезни они предназначены. Ева не боялась смерти не только своего первенца, не боялась она и своей смерти. Ей было все равно: жить или умереть. Мысли о самоубийстве приходили к девушке довольно часто вечером или ночью, когда она, лежа в постели, гладила свой живот и отчетливо чувствовала движения своего ребенка. Это ее очень часто злило и она тихо плакала. В семье все шло по-старому. Мать спала в бане, отчим с Евой в избе. По пьянке и иногда после визита во двор мужчина продолжал «забегать» в постель и к Елизавете. Генрих Петрович чувствовал себя настоящим королем. Он твердо верил в свою «непогрешимость», зная о том, что старшая Кротиха его боится только потому, что он может кое-что рассказать селянам из ее прошлого. Обросла «грязью» и Ева, дочь Елизаветы. Сожитель и насильник купался в «любви» двух женщин, пожилой и молодой, одна из них была матерью, другая дочерью этой матери.

История с котом стала все больше и больше «наведоваться» в голову молодой Кротихи. Что-то притягивало девушку из этой истории. Она иногда по ночам давала простор своим мыслям и фантазировала. Порою, размышляя над этой историей, она почему-то радовалась и улыбалась. Скорее всего, под впечатлением от этих мыслей Ева решила изменить свое поведение и отношение к Генриху Петровичу. И это сразу почувствовал мужчина. Ночью в постели дочь Елизаветы неожиданно для него стала вести себя более спокойно. Насытившись молодым телом, Генрих Петрович отворачивался от девушки и моментально засыпал. Засыпал не только от удовольствия, но и от душевного спокойствия. После «человеческого отношения» юной дочери мужчину уже не тянуло к матери Евы. Он даже после посещения туалета не поворачивал голову в сторону бани, в которой уже довольно продолжительное время проживала Елизавета, хозяйка и владелица полусгнивших бани и избы.

У Генриха Петровича чуть челюсть не отпала, когда однажды лежа в постели, Ева сказала своему «возлюбленному» о том, что она не против в субботний день натопить ему баньку. Такого предложения раньше от девушки Кох никогда не слышал. Баню всегда топила Елизавета. Ева назначила и час совместной помывки, около четырех часов после обеда. О том, что в эту субботу баню будет топить Ева сама, дочь матери ничего не сказала. Елизавета пришла домой где-то около часа дня, на обед. Увидев то, что Ева топит баню, женщина зашла в избушку. Быстро покушав хлеб с молоком, старшая Кротиха опять пошла на ферму. Отчим пришел с работы на час раньше, чем обычно. Мужчине было невтерпеж, ожидая первую помывку в своей жизни с такой молодой и красивой девушкой. В бане дрова только что прогорели и давали в печи самый горячий жар. Генрих Петрович был уже «на рогах». Обнимая Еву, он картавя языком, объяснял девушке причину очередного запоя. «Добавить» к уже выпитому Генриху Петровичу предложила сама Ева. Она лично достала бутылку самогонку из шкафа, поставила два стакана на стол и до краев их заполнила самогонкой. Генрих Петрович «тяпнул» один стакан, потом второй. Ева до своего стакана даже рукой не прикоснулась. Навеселе заходил рыжий Кох в баньку, натопленную молодой Кротихой. Из избушки в баню он шел в чем мать родила, что-то мурлыкая себе под нос. За ним неспеша шла и та, также нагая, которую мужчина насиловал каждую ночь…

Где-то около двух ночи Еву разбудила мать. Даже в темноте дочери лицо матери показалось умиротворенным, несколько моложе. Да и голос матери был уже не тот, что раньше. В нем проскальзывали нотки не то уверенности, не то спокойствия. Елизавета наклонилась к дочери, и крепко поцеловав ее в губы, тихо прошептала: «Спасибо тебе, моя родная…». Дальше женщина не могла что-либо говорить. Она от чего-то задыхалась. Елизавета, как и раньше она это делала, присела на стул напротив дочери и навзрыд заплакала. Плач длился недолго, минут пять, не более. Однако этот плач был не такой, как раньше при жизни Генриха Петровича, который издевался над старой Кротихой не только в жизни, но и в постели. Мужчина был великий фантазер в этой области. Ему ничего не стоило стукнуть женщину, которая, по его мнению, плохо его целовала или была не достаточно активна в период орального секса. Елизавета, сидя в темноте перед дочерью , только сейчас осознавала свою свободу от этого изверга с немецкой фамилией и поэтому ее плач был, скорее всего, плачем победы, женского торжества над мужчиной, который стал врагом Кротихи буквально после того, как впервые переступил порог ее избы.

Елизавета все смотрела и смотрела на Еву и нисколько не сомневалось в том, что произошедшее в бане было дело рук и сердца дочери. Пристальный взгляд дочери, который она держала на лице матери, доказывал это. Теперь мать и дочь, любовницы одного мужчины смотрели друг другу в глаза и никто этот взгляд не решался отвести. Теперь каждый из них имел право на достойное существование. Мать хотела жить достойно уже и только в небесном мире. Ее дочь, носящее дитя под сердцем, хотела жить только на этой грешной земле. Ласково погладив шершавой ладонью округлый живот дочери, Елизавета решительно встала со стула и твердо сказала:

– Меня Бог там на небесах давно ждет, да и возможно, Петр с Кузьмой меня заждались… Я ухожу от тебя, дочь моя, в тот мир, где мне будет душевно спокойно и хорошо. Одно я тебя прошу, за то время когда ты прийдешь ко мне, на этой земле не будь Сатаной, живи спокойнее. Я чувствую то, что у нас с тобою на этой земле не будет одной мысли, одного очага… Жалко то, что Бог не дал мне счастья, и я тебя не сделала ни богатой и ни счастливой. Я, как женщина, довольна только тем, что я немка и мой русский Кузьма дали тебе красоту человеческую. Я бы хотела то, чтобы она хоть чем-то тебе в этом мире помогла, моя доченька…

Сказав это, она нагнулась к спинке кровати Евы и вытащила оттуда веревку. Наблюдала за этим и Ева, которая не проронила ни слова, ни один мускул не дрогнул на ее лице. Лишь тогда, когда мать вышла из избы, хлопнув дверью, Ева тихо прошептала:«Прощай ма-ма…» и окрестила рукой дверь, через которую только-что вышла ее мать. Слез на глазах дочери не было…

В тяжелых думах и с душевными муками уходила от дочери Елизавета, прекрасно понимая, что это есть ее последний путь из избы, в которой она прожила далеко нелегкую жизнь. Она не сомневалась и в том, что ее Евушка, ее единственная дочь, которая остается жить на этой земле, знает об этом. В принципе она и жила ради этого дитя. К сожалению, за пятнадцать лет жизни дочери Елизавета так и не сумела дать достойную жизнь той, ради которой, казалось, она и хотела жить сама. Но увы, не получилось…

Выйдя из дома во двор, Елизавета оглядела внимательно все вокруг: избу, подзакат, пригон, баню. В основе своей все постройки были ветхими, ничего не стоящими. Даже это «состояние», которое она нажила за всю свою жизнь, женщине было противно. Те копейки, которые она зарабатывала, горбатясь с раннего утра до позднего вечера, уходили куда-то в песок. Стоя посреди этого «богатства», Елизавета не только не навидела себя, но и ненавидела ту власть, которая в сущности сломала ее судьбу. На какой-то миг перед ее глазами всплыли эпизоды из жизни бабушки, которая рассказывала своей внучке о радующих взгляд немецких деревнях на Волге, и о том, как вольготно и богато жили немцы…

Елизавета, поглощенная думами, медленно подошла к бане и также медленно присела на остатки поленницы дров, которыми топили печи. Затем она взглянула на входную дверь бани. Доска, приперающая дверь, была на месте. Перед глазами женщины невольно всплыла возможная картина происшедшего, которую Елизавета воспроизвела до мельчайших подробностей. В эту субботу она пришла с работы поздно, как обычно, после десяти вечера. Еще по дороге от фермы домой она мечтала о теплой баньке, и о том, что она наконец-то отмоет всю «грязь» недельной давности. Баню они топили, как и все жители деревни, по субботам. В этот день в деревне, также и у Кротов, все делалось для наведения порядка и чистоты в домашнем хозяйстве. Львиная доля этих работ ложилась на плечи Елизаветы. Ей особенно «доставалось» в последнее время, когда Ева забеременела. Генрих Петрович Кох, Гена, так его называла Елизавета в дни чувственного «прилива», участия в уборке никогда не принимал. Если в такие дни он приходил домой пораньше, то в субботу мужчина приходил специально очень поздно, когда уже деревня погружалась в мертвую тишину и темноту.

Еще вчера, когда Елизавета приходила на обед, она поняла то, что Ева неспроста стала топить баню, да еще в такую рань. В этом она убедилась, когда пришла вечером с работы. Дверь бани подпирала крепкая доска из березы. Кротиха отодвинула дверь. Маленькая электрическая лампочка, вкрученная в патрон переноски и подвешенная на крюк потолочной перекладины, еле-еле освещала баню. Елизавета сразу же увидела на полу в бане голого Генриха, который лежал без признаков жизни. Рот его почему-то был полуоткрыт. Из него неестественно высовывался язык и выглядывали кривые зубы. Неподалеку от мужчины валялась пустая бутылка из-под самогонки. На табуретке стояла трехлитровая банка огурцов и лежала пара кусков хлеба. Заходить в баню Елизавета побоялась, хотя чувство радости переполняло женщину, когда она видела беспомощного сожителя с открытыми глазами. Даже сейчас, понимая то, что он мертв и уже никогда не поднимется, и никогда ее уже не ударит, она почему-то все равно этого рыжего мужчину боялась. Женщина в этот момент очень боялась его глаз, которые, как ей казалось, и сейчас готовы были насквозь пронзить еще живую Елизавету…

На какое-то время не то страх перед возможной встречей с сожителем на том свете, не то тяга к жизни заставила женщину отменить собственное решение уйти в тот неизведанный мир, мир прекрасного и мир надежды. Кротиха, находясь во власти дум о прелестях человеческой жизни, решила еще пожить на этой грешной земле. До конца не понимая того, что произошло в бане, женщина стремительно бросилась к избе. Дверь была не заперта, хотя Ева уже спала. Мать решила не будить дочь. Тем более, она четко понимала то, что она, как мать, как женщина, как человек раз и навсегда умерла для своей единственной дочери. Елизавета опять, не зная почему, быстро разделась и нырнула под одеяло. Несмотря на сумасшедшую усталость, женщина не могла уснуть. Организм еще далеко не старой женщины не мог «переварить» все то, что видела Елизавета и те страшные мысли, которые то и дело проносились в ее голове. Елизавета Крот несколько раз «прокручивала» в голове происшедшее и уже не терялась в догадках, кто мог так «умно» отправить ее сожителя в иной мир. Перед ее глазами уже в который раз всплывало одухотворенное лицо дочери, которая вчера топила баню, и которая каких-то полчаса или час благославила и мать в потусторонний мир. Глаза дочери, глаза ее ребенка казались даже в темноте для матери не то торжествующими, не то злорадствующими. Эти голубые глаза родного ребенка словно ожидали какой-то добычи.

Неожиданно Елизавету охватил страх о том, что вот-вот придет немец Кох, ее сожитель и убьет ее за то, что она хотела похоронить его еще живым. К тому же, как ей показалось, кто-то открыл входную дверь избы. Преодолевая страх, женщина быстро соскочила с кровати, одела платье и тапочки. Затем она рванулась за печь, где у них хранился топор. Взяв крепко в руки топор, и почувствовав определенную силу и уверенность в себе, Кротиха чуть-чуть надавила плечом дверь. Она открылась…

Теперь женщина терзалась мыслью о том, кто же мог открыть эту дверь. Вроде, она только что ее сама запирала на засов. Хозяйка избы осторожно вышла во двор. На улице было очень тихо, только кое-где раздавался ленивый лай собак. Елизавета, немного продрогнув после теплой постели, посмотрела на небо. Небо было чистое. Угасающие звезды отдавали свой последний свет тем, кто встречал раннее утро на этой земле. Кротиха, неспеша направилась к избе. Взошла на крыльцо и стала очищать подошвы тапочек от налипшего снега. Сделав это, она взялась рукой за ручку входной двери, и повернувшись спиной к избе, стала закрывать дверь. При этом Кротиха боясь того, чтобы головой не задеть верхную перекладину двери, невольно подняла голову вверх и обомлела…

Силуэт печной трубы бани четко вырисовывался на фоне чистого звездного неба. В этот же миг у Елизветы перехватило дыхание. На кирпичной трубе бани лежала тяжелая, толстая крышка с тряпочной подкладкой, которая использовалась для сохранения тепла. Трубу печи Кроты вообще не закрывали, так как считали, что и без закрытия трубы в небольшой бане достаточно тепла. Если когда-то и закрывали, то это делали по просьбе гостей или знакомых, которые в силу каких-то причин у них мылись. Хозяйка точно знала, что Кох из-за своей лени никогда не лазил закрывать трубу, не говоря уже о том, когда он был пьяным. Ева о закрытии трубы и понятия не имела… До вчерашней субботы…

В голове у Елизаветы молниеносно возникла мысль о том, что надо открыть эту трубу, и это надо сделать сейчас же, не откладывая это ни на секунду. Увлеченная этой мыслью, женщина быстро ринулась в заднюю дверь ограды и оказалась у деревянной лестницы, стоящей у обратной стороны бани. Кротиха, поднявшись по лестнице, немного подтянулась и оказалась на верху навеса из жердей, на котором было соскирдовано сено. Это покрытие надежно защищало двор от снега. Пройдя метра два-три по настилу, женщина, пригнувшись, вскарабкалась на земляное покрытие крыши бани и с силой рванула крышку с тряпочной подкладкой с трубы бани. Рывок Елизаветы получился очень мощный. Крышка перелетела через гребень крыши и с грохотом рухнула в снег с обратной стороны бани. Затем женщина осторожно по лестнице спустилась на землю, подошла к двери бани и открыла дверь. Её сожитель, теперь уже бывший, спокойно лежал на прежнем месте и в прежнем положении. Елизавета Крот решила уже никогда больше не заходить в свою избу…

Первые лучи наступающего утра настойчиво стучались в жизнь деревни. Было уже где-то около восьми утра. Неожиданно кто-то постучал в окно избы со стороны улицы. «Скорее всего, бригадир или управляющий за мною приехал. Увидели, что Кротихи нет у коров, ну и приехали за мною», – подумала Елизавета и решительно встала с остатков поленницы. Она неспеша открыла дверь бани и забросила в нее веревку. Затем, стучая зубами не то от холода, не то от страха, быстро вбежала в баню и закрыла дверь на крючок. После некоторого раздумья Елизавета выкрутила лампочку из патрона переноски. Электрический свет ей был не нужен. Ей казалось то, что в темноте она лучше будет думать в последний момент своей тяжелой человеческой жизни. Елизавета, словно по указке неведомой силы или таинственного существа, быстро «вздернула» веревку в крюк потолочной перекладины, примерила. Затем верхний конец веревки завязала узлом и «насадила» его на крюк. Потолок бани был низкий, однако это не мешало Кротихе осуществить свое последнее желание. Она взяла табуретку, где недавно стояла банка огурцов и лежали два куска хлеба, и поставила ее под перекладину, точно под крюк. Потом встала на табуретку и неспеша сделала петлю из другого конца веревки. После этого женщина трижды перекрестилась, быстро накинула на свою шею петлю и сильно рванулась вперед…

Жители Водяного о семейной драме Кротов узнали только к обеду. Первым человеком, который узнал о трагедии Елизаветы Крот и Генриха Петровича Кох был бригадир дойного гурта Арсений Кормилов. Мужчина он был степенный, не пьющий. В это воскресное утро он первый заметил отсутствие своей доярки. Прошел час, два. Елизаветы все не было. Долго не мешкая, бригадир сел верхом на лошадь и поехал к избе Кротов. На стук в окно избы никто не отвечал. Была заперта изнутри и входная дверь ограды. В очередной раз, к не вышедшей на работу доярке, бригадир приехал где-то около двенадцати дня. На стук в окно опять никто не отозвался,. Мужчина решил обойти избу вокруг. Входная дверь с огорода была открыта. Зайдя во двор с обратной стороны, бригадир постучал в входную дверь избы. Никто опять не отозвался. Кормилов осторожно рукой надавил на дверь. Она оказалась не запертой. Он осторожно вошел в дом. Ева в это время спокойно лежала в постели и ни на что и ни на кого не реагировала. Ничего она не ответила и внезапно появившемуся в избе бригадиру Кормилову, который спрашивал девушку о местонахождении ее родителей. «Гулящая» молчала и думала только о своем, пристально уставившись в одну, только ей одной ведомую точку на потолке избы.

При выходе из избы, бригадир случайно заметил верхнюю одежду хозяйки и хозяина, в которой они ходили на работу. Сейчас эта одежда лежала кучей возле кровати. «Наверное, Крот с Кротихой решили сегодня помыться в бане», – подумал Кормилов и с недоумением направился в сторону бани. На стук в дверь никто не прореагировал. Слегка ее толкнул. Дверь оказалась запертой. При обходе бани мужчина через небольшое окно увидел висящую на веревке женщину…

К вечеру избушка Кротов была самым многолюдным местом в Водяном, наверное, за все времена. Милиции понаехало уйма. Приехали какие-то начальники даже из областного центра. Люди в милицейских шапках сновали внутри избы и вокруг нее. Были проверены все постройки. Даже единственную корову Марту и то вывели из пригона. Здесь, как и в других постройках, милиция ничего подозрительного не нашла. Не осталась без внимания и Ева. К вечеру к ней подсел на табуретку важный начальник с одной большой звездой на погонах. Милиционер, сняв шапку и вытерев носовым платком ярко светящуюся при электрическом свете плешину, сразу представился:

– Товарищ Крот Ева, я старший следователь районного управления внутренних дел Лыхенко Анатолий Петрович, майор милиции. Прошу Вас меня любить и жаловать. Я также прошу Вас на все мои вопросы отвечать только честно и без обмана.

После представления офицер стал задавать девушке, лежащей в постели, вопросы. Вопросов было очень много и разных. Все они сводились к одному: почему и что произошло с родителями в бане. Ни на один вопрос Ева не ответила. Ей почему-то было все равно. Тем более, почему-то плешивый милиционер особого внимания и доверия у нее не вызывал. Поэтому девушка никак не реагировала на те вопросы, которые так усердно повторял милиционер. Ева за время всего допроса не соизволила даже открыть рот. Она «стеклянными» глазами смотрела на майора и почему-то иногда улыбалась. Искусственная немота лежащей, скорее всего, по-тихоньку стала выводить из себя пожилого мужчину. Однако он оказался крепким орешком. Несмотря на безразличие девушки, майор, как будто не замечая этого, продолжал «долбить» ее своими вопросами. Еве через некоторое время явно надоело присутствие и говорильня следователя. Она неожиданно для себя скинула одеяло, которым она была укрыта, и осталась лежать нагой.

Лыхенко такой развязки не ожидал. Начальник, словно кто-то его облил кипятком, быстро соскочил с табуретки, едва не упав. Затем бегающими глазами стал разглядывать голую девушку. Все это длилось несколько секунд. Даже увидев выпирающийся живот у Евы, он почему-то не «врубался» в суть происходящего. Офицер стоял перед нагой молодой девушкой и моргал глазами, и не более того. Ева тем временем пристально, а может даже и с наглостью, смотрела на офицера, который жадно «лупал» глазами ее тело.

Неожиданно кто-то из входной двери громко прокричал: «Товарищ майор. Вас начальник вызывает». – Услышав это, следователь резко развернулся и также резко вышел из избы, оставив на краешке Евиной кровати милицейскую шапку. За шапкой через пару минут пришла женщина-врач, приехавшая на место происшествия.

Милиция в избушке Кротов появилась и на следующий день. Еве по рекомендации врача допросов больше не устраивали и это её очень обрадовало. Чтобы больше не слушать и не видеть всю эту суету, она решила на все это время пожить у родителей подруги Нины Кулешовой. Тем более, Людмила Николаевна сама пришла за несчастной девочкой. Молодая Кротиха была очень признательна своей подруге и ее родителям. Ева очень боялась спать одна ночью, когда в доме было два покойника. Отчима и мать увезли в райцентр на экспертизу сразу же в первый день после того, как трупы были обнаружены в бане. Еве, как дочери, почему-то не показали заключение врачей. О причинах смерти не были информированы и селяне.

Через три дня после совершившегося Елизавету Крот и Генриха Коха похоронили по русскому обычаю на кладбище в Водяном. Все расходы по похоронам взял на себя совхоз. Немка и немец были похоронены в самом углу кладбища, как бы особняком. Скорее всего, это было и правильно. Ни у покойницы, ни у покойника в деревне и на кладбище родственников и близких людей не было. Вполне возможно, их похоронили еще и так, потому что Кротиха с дочерью, да и Генрих Кох – вот и все немцы, которые проживали в Водяном. Вместо крестов на свежих могилах были воткнуты две дощечки с нумерацией. Дощечка под номером 1, воткнуктая в свежий бугорок земли, свидетельствовала о том, что здесь прохоронен Генрих Кох, под номером 2 покоилась Елизавета Крот. Каких-то речей на кладище не было, поминок также никто не устраивал. Чуть-чуть на кладбище поголосили несколько бабок, которые таким образом отдали дань уважения усопшим, и наверное, предчувствуя свою близкую смерть. Ева на кладбище не пошла.

Смерть Елизаветы Крот и его сожителя взбудоражила жителей Водяного. Каждый день, а то и каждый час, приносил все новые и новые «подробности». Милиция и местная власть официальной информации по поводу случившегося не давали. В верхах пришли к заключению. Елизавета и ее сожитель покончили жизнь самоубийством, не применив друг к другу насилия. Третьих лиц, которые могли бы покушаться на них жизнь, не было. Дверь бани была закрыта изнутри, стекло в небольшом окне бани не было разбито. Никто не пролазил и в трубу печи в бане, никто и трубу печи не закрывал. Свидетелей странной смерти Кротихи и его сожителя также не было. Были только одни сплетни, а они закономерное явление, независимо от того, кто ушел в потусторонний мир, или кто еще остался здесь, на грешной земле.

Молодая Кротиха родила девочку несколько раньше, чем ожидалось. Родила в районной больнице, куда ее привезли родители Нины Кулешовой, Как ни странно, девочка родилась в день рождения своей мамы – 5 марта. Матери было уже и только шестнадцать, дочь начинала только жить. Роды прошли нормально, без каких-либо осложнений. Да и ребенок родился как ребенок, голова, туловище, две ноги, две руки. Правда, на правой руке у девочки были два срощенных пальчика, включая мизинец. Врачи по этому поводу провели консилиум: делать разрез или нет. Единства, как такового, не было. Одни предлагали операцию делать сейчас же, другие предлагали это делать попозже, когда ребенок окрепнет. Молодая мама была за второе предложение. Через неделю Еву с ребенком выписали из родильного отделения. Она вновь оказалась в избушке наедине с собой. Маленькое дитя еще было несмышленым, и только иногда попискивало. Молодой матери очень нравилась дочь. Ева довольно часто рассматривала девочку, стараясь определить на кого она похожа. На кого была похожа дочь еще невозможно было определить. Однако уже сейчас Еве очень хотелось, чтобы девочка была похожа только на нее, и ни на кого больше. Молодая мама хотела быть сама счастливой, хотела сделать также свою девочку очень счастливой. Но увы, не тут -то было…

Как и раньше, Ева Крот для большинства селян оставалась «гулящей». Мало этого, кое-кто из «башковитых» допускал мысль о причастности «красотки Евы» к смерти своей матери, а также и к смерти отчима. Чем дальше отодвигало время происшедшее, тем настойчивее «башковитые» склонялись к причастности Евы к смерти Кротихи и Коха. Эти сплетни доходили и до избушки, в которой жила Ева со своей дочуркой. Кое-какие новости приностила Нина Кулешова, ее родители. Эти сплетни выбивали из жизненной колеи юную Кротиху. Девушку заедали и экономические проблемы, которые обрушивались на нее как снежный ком. В год рождения девочки зима оказалась очень затяжной, весна холодной. У молодой хозяйки не хватило сена для единственной коровы Марты. Еве пришлось продать корову практически за бесценок. Совхоз, как и учителя, ничем молодой особе не помогали. Из восьмиклассников, кроме Нины Кулешовой, к Еве также никто не приходил и не интересовался, не говоря уже о какой-либо практической помощи.

Сплетни, равнодушие селян негативно стали сказываться на психическом состоянии Евы. Молодую мать ночью стали преследовать различные кошмары. Она просыпалась после них вся в поту и долго не могла заснуть. От частых головных болей она плакала. Особенно для Евы была тяжело ночью, когда отсутствовал свет. Отсутствие света благоприятно сказывалось на сне малышки. Ева же, наоборот, в темноте не находила себе места. Страх постоянно одолевал ее и этот страх усиливался с каждым днем. Иногда она, положив своего крошечного ребенка возле себя и чувствуя его ровное дыхание, надеялась уснуть. Однако это очень редко удавалось. Нервное напряжение матери передавалось девочке. Она также по ночам стала плохо спать, капризничала. Все это в свою очередь раздражало молодую маму. Медицинской квалифицированной помощи как для девочки, так и для молодой матери, на селе не было. Желание, как таковое, отвезти девочку в районную поликлинику у Евы возникало несколько раз. Однако оно тотчас же пропадало, когда она представляла перед собой косые взгляды односельчан, их различного рода пересуды. Все это отбивало желание у молодой матери сделать хоть что-то хорошее для своей единственной дочери. Она надеялась на самовыживание организма девочки. Но увы… Положение становилось с каждым днем все хуже и хуже. У Евы исчезло молоко и это стало настоящим ударом как для матери, так и для дочери. Казалось бы, спасение наступило. Нина Кулешова, как и раньше, помогала молоком. Ева кипятила свежее молоко от коровы и кормила девочку. Ребенок, насытившись молока, вроде на какое-то время умолкал, но через пару часов, а может и раньше, в комнате опять раздавался плач девочки, причем такой надрывистый, что у матери до боли щемило сердце. У дочери были резкие боли в животе. Ева и сама это чувствовала. Она довольно часто ласково гладила ладонью животик своей крошки. В это время ребенок даже улыбался. Но не надолго. Девочке исполнилось четыре месяца…

Июль на редкость выдался теплым месяцем. Водяное жило своими проблемами и заботами. Каждая семья, каждый селянин надеялся выжить, опираясь на свои собственные силы. У Евы Крот таких сил, даже летом, уже практически не было. Летом молодая мама изыскивала возможность как можно больше гулять со своей дочуркой на свежем воздухе. Ева с малышкой по улице не гуляла. Она гуляла за огородами, где было мало людей, да и косых взглядов там было значительно меньше. Здесь, как казалось, молодой матери и ребенок себя лучше чувствовал.

Ева много раз «прокручивала» в своей голове одну и ту же мысль, один и тот же вопрос:

– Почему ей, Еве Крот, так в жизни не везет? Почему ее мать Елизавета за всю свою жизнь ничего хорошего не могла сделать для себя и для своей дочери? И почему Ева также не может что-то хорошее сделать для своей крошки? – Молодая мама почему-то не находила в своей голове ответа на собственный же вопрос.

Погода во второй декаде июля в отличие от первой резко изменилась. Пошли проливные дожди, резко похолодало. Бытовые условия жизни добивали юную Кротиху. Она ничего не могла сделать для их преодоления. После отъезда Нины Кулешовой в Ктомск на отдых к своим родственникам, ситуация у молодой мамы вообще резко ухудшилась. Проблемы создавались даже при покупке хлеба. Хлеб в деревню завозили нерегулярно. Порою Ева была вынуждена с ребенком на руках идти в магазин. Кротиху в этом отношении спасало то, что в последнее время женщина-продавец «подобрела» к «гулящей» и стала оставлять булку хлеба для молодой матери.

Очередной проблемой, которая стала и самой главной для Евы, это было отсутствие денег. Деньги, которые она получила от проданной коровы, уменьшались с каждым часом, даже несмотря на спартанский образ жизни молодой девушки. Закончились дожди, на улице было очень солнечно и тепло. Однако у молодой мамы было очень тяжко на душе. Деньги были на исходе. Осталась последняя десятка. Просить деньги взаймы у людей она не хотела. Ей никак не хотелось идти на поклон к тем, кто ее не любил, и кого она также не уважала. А может и даже и больше. Она этих людей просто презирала…

Наступило первое августа, начало последнего месяца лета и летних каникул. Сердце Евы с каждым днем сжималось все сильнее и сильнее. Она прекрасно понимала то, что осенью и тем более зимой ей одной, да еще с ребенком не выжить. Каких-либо «роскошных» вариантов выхода из создавшейся ситуации у нее не было. Да и этот вариант, вроде единственный, для спасения был не ее «собственный», а подсказанный Ниной Кулешовой, приехавшей из Ктомска. Нина, не успевшая еще «отойти» от городской жизни, сразу же примчалась к Еве, не забыв о гостинцах для малышки. В целофанновом мешочке были яблоки, бутылочка сока, шоколодка. Подруга также вручила малышке ярко красную побрякушку в форме круглого шарика. Младенец, лежа на спине в посели, то и дело играл шариком, что сопровождалось веселым смехом двух подруг.

Нина Кулешова много интересного рассказала Еве о городской жизни. Ева за шестнадцать лет так и ни разу не была в областном центре. В Машино, в Калинино была по разу, а может и больше, да и то с матерью. Подруга очаровала молодую маму рассказами о городской жизни. После рассказанного подругой для Евы соприкосновение с городской жизнью стало ее мечтой, своего рода сказкой. По-настоящему завидовала Ева своей подруге, которая с первого сентября начинала учиться в торговом техникуме. Перед уходом от Евы домой подруга, как бы невзначай, а может и просто так, сказала:

– Эх, Евка, плохо то, что нас с тобою жизнь разлучает, У нас жизнь только что начинается, но увы… Ты, такая красивая в этой деревне, а я в городе. Жаль, ну ладно я побежала, мой светик. – Затем она мимоходом взглянула на девочку, играющую с шариком, тяжело вздохнула и удалилась…

Рассказы подруги о беспроблемной жизни в городе до конца «убили» Еву Крот. У юной матери моментально наступила апатия ко всему окружающему. Ей почему-то после разговора с Ниной очень захотелось жить одной, без этого дитя, которое она после рождения полюбила, а может и нет… Она, лежа в постели, порою улавливала звонкий смех и голос своих одногодков, идущих по улице деревни в сторону клуба. От этого девушка-подросток до боли сжимала зубы. Она прекрасно пнимала, что ее молодость может пролететь также незаметно, как у Елизаветы, ее матери, которую Ева ненавидела так жестоко, как никто и никого на этой земле. Девушка неоднократно спрашивала свою душу и сердце о причинах такой ненависти к своей матери, но к сожалению, четкого ответа в своей голове на этот вопрос она не находила.

Наступила суббота, банный день. Ева в этот день баню не топила, однако в избе в небольшом бачке на печи всегда стояла горячая вода. В ней нуждалась девочка для купания. Вода была также необходима для стирки грязной одежды. За стиркой пеленок для малышки и застала Еву Нина Кулешова, которая впорхнула в избу как маленькая бабочка. Нина громко чмокнула свою подругу в щеку, хлопнула рукой Еву по плечу и радостно проговорила:

– Евушка! Ты понимаешь в понедельник утром я езжаю в город, До первого сентября еще несколько дней и я хочу подготовиться к занятиям. Мне ужасно хочется подышать воздухом города, походить по его улицам. У меня, наверное, вскоре с тобою встреч будет очень мало. Поэтому приходи сегодня к нам в баню помыться. Моя мама говорила о том, что она посидит с твоей дочкой эти два дня до моего отъезда. Ну, что, договорились?!

Ева, конечно, от такого предложения подруги не отказалась. Еще бы, целых два дня она будет свободной, как тогда раньше, когда работала в деревне и когда встретила Серегу… При мысли о солдате, который её нагло обманул, девушка тихо заплакала, ей становилось труднее дышать…

После пяти часов вечера к Еве пришла Людмила Николаевна, мать Нины, которая была в отпуске. Две женщины быстро собрали в узел все необходимое для малышки и пошли к дому Кулешовых. Дом у них был большой, пять комнат и большая кухня. Кулешовы в деревне богатыми людьми не слыли, однако трудились на совесть и на славу, да и не стремились пропивать потом заработанные копейки. Отец Нины был пастухом, пас совхозный скот, зимой занимался подвозом всего необходимого для этих же коров. В выходные дни, да и в жизни, он всегда был при деле. Сам построил дом, на зависть другим срубил и баню. Она получилась просторной, высокой. Ева еще ни разу не мылась в этой бане. Посильной помощницей по хозяйству мужу была и жена. Нина была единственным ребенком в семье Кулешовых и поэтому родители не старались обременять ее работой. Главным занятием для единственнной дочери родители считали учебу. И девушка оправдывала их надежды. Училась Нина только на хорошо и отлично. Постепенно стала осуществляться и мечта девушки – работать в торговле не простым продавцом, а руководить магазином или большим универмагом. После восьмилетки Нина решила пойти сначала в торговый техникум, потом в институт. После успешной сдачи экзаменов в техникум, Нина приехала домой к родителям.

Красотой, как таковой, подруга Евы не блистала, однако никто не мог считать ее и уродиной. Скорее всего, Нина и сама это понимала и была очень счастлива, когда видела то, что чем взрослее она становится, тем больше ребят хотят с ней дружить.

В доме Кулешовых Ева на какие-то часы почувствовала себя свободной, как и ее подруга Нина. Людмила Николаевна, не то очень сильно любила маленьких детей, не то соскучилась по ним, все время ворковала над девочкой Евы. Малышка, почувствовав перемену не то жилья, не то няньки весело смеялась и хлопала ручками по подушке. Где-то около восьми вечера девушки пошли мыться. Особенно бане была рада Ева, которая к этому времени «управилась» со своей дочерью. Девочка после теплой ванны, сытного кушанья крепко спала в постели в окружении подушек. Иногда она во сне дергала губами пустышку, которая почему-то маленькой очень нравилась. Пустышку сегодня подарила младенцу Нинина мать, давшая специальный заказ мужу, который только-что вернулся из районного центра.

Подруги вели себя в бане, как настоящие шалуньи. Каждая из них впервые видела друга друга нагой и это прибавляло им озорства. Заводилой в этом деле была Нина. Она то и дело обливала Еву холодной водой из ковша, что для той являлось полной неожиданностью. Юная мама вздрагивала от холодной воды, начинала фыркать и потом быстро подбегала к бачку, где была теплая вода. Зачерпнув рукой пригоршню воды, Ева сиеминутно выливала воду на себя, надеясь «погасить» прохладу. Досыта намывшись и набаловавшись, девчата ринулись бегать по саду, который обрамлял дом и баню. Подруги были нагими и это «произошло» с ними только сегодня. Молодые девушки с восхищением смотрели друг на друга и весело смеялись. Смех, гвалт двух юных существ, бегающих вокруг дома и бани, не на шутку потревожил пса Музгарку, который доселе сидел смирно и наблюдал за курами, которые почему-то несмотря на позднее время не «ложились спать». Увидев двух голых девушек, и не признав в них знакомых, Музгарка не на шутку разозлился. Пес рвался к незнакомкам и грозно рычал. Он рвался с такой силой, что иногда казалось, что металлическая цепь, прибитая к забору, вот-вот порвется и он растерзает тех, кто нарушает покой на дворе хозяев. Только после того, как девушки забежали в баню, пес немного успокоился и медленно вполз в свою конуру.

Скорее всего, и в это вечер подруги начали по-настоящему париться в бане. Заводилой и здесь была на правах хозяйки Нина. Она то и дело плескала на горячие кирпичи ковш за ковшом холодную воду, те шипели и испускали пар. Через некоторое время в бане стало тепло и даже жарко. Девочки изо всех сил хлестали друг друга березовыми вениками. Веники были мягкими, отдавали запахом леса и свежестью. Для Евы такая парилка была впервые в жизни и она, почувствовав легкое головокружение, быстро выскочила в предбанник. Здесь было немного прохладнее. Девушка присела на небольшую скамейку и неожиданно для себя увидела длинное зеркало, край которого выглядывал из-за занавески. Сегодня перед входом в баню Ева его не заметила, оно тогда было плотно зашторено. Не зная даже почему, нагая Кротиха быстро отдернула в сторону занавеску и приблизилась к зеркалу. Девушка в этот момент прекрасно осознавала, что она впервые за свои шестнадцать лет может увидеть свое оголенное тело. Раньше у нее не было такой возможности. Дома на стене висел небольшой осколок зеркала и то какого-то мутного цвета. Лично у школьницы всегда в кармане было маленькое круглое зеркальце, она купила его в магазине за пять копеек.

Это же зеркало было очень большим, почти во весь ее рост. Ева встала перед ним и невольно залюбовалась тем отражением, которое «излучала» стоящая блондинка перед большим куском стекла. Юная Кротиха не могла даже представить, что красивое отражение есть ее отражение. Никто нибудь, а именно Ева Крот, которая даже и мысли то не допускала о том, что такой красотой обладает она, «гулящая». Еве буквально все нравилось в своем отражении. Она медленно, как раньше это делал Сергей, «пожирала» глазами стоящую сверху вниз. У «той» все было прекрасно. Длинные, белые волосы, обрамляющие полупродолговатое лицо, ниспадали на круглые белые плечи молодой особы. Волосы еще были довольно влажными и прилипали к телу девушки. Они также кое-где ниспадали и на груди, которые были уже не по-детски большие и тугие. Темно-коричневого цвета соски грудей выглядывали из-под волос. Как бы проверяя, она или не она в этом отражении и в зеркале, Ева стала ладонью левой руки нежно гладить свое тело сверху вниз, постепенно ниспуская свою руку. Несмотря на рождение ребенка, ее живот был без всяких складок, упругий.

Нагая повернулась боком к зеркалу и здесь не нашла у себя каких-либо изъянов. Небольшая головка девушки гордо держалась на тонкой точеной белой шее, верхняя часть которой была коричневой от летнего загара… Вдруг неожиданно дверь бани открылась и в предбанник влетела Нина. Она была красная, как рак, от пара и увидев перед зеркалом блондинку, весело вскрикнула:

– Ну ты и даешь, Кротиха, все мои тайны хочешь узнать. А ну, давай, беги снова в баню и парь свои молодые кости…

После этого девушка резким движением руки зашторила зеркало. Затем, как ни в чем не бывало, быстро схватила Еву за руку и также быстро затолкала ее в баню. Еще почти час из бани раздавался смех и визг. Около одиннадцати часов вечера подруги сели за стол. Хозяйка дома уже сама поужинала, она не хотела им мешать. Людмила Николаевна прекрасно понимала, что это первый, а может и даже последний девичий стол, за который так охотно рассаживались Нина и Ева. Двойное чувство переживали сегодня обеи подруги, они прекрасно это знали и понимали. Как один день пролетели восемь лет совместной учебы, никто из них не заметил своего взросления. Сегодня и завтра для них еще была школа, детство. В понедельник они уже должны были вступить на дорогу взрослой жизни и сделать только первый шаг в свое будущее. Ева понимала это, как и Нина. Красивая блондинка в душе ругала себя за то, что первый шаг на путь взрослой жизни для нее оказался роковым, который перечеркнул все ее надежды и мечты.

В целом вечеринка у подруг удалась. Было и шампанское, его для прощальной встречи купила мать Нины. Оно было немного холодное и чуть-чуть сладкое. Пенящаяся жидкость, как и в той встрече с Сергеем, приятно «била» в глаза Евы. Нина, искоса глядя на свою подругу, не могла ни видеть ее слез, которые почему-то бежали из глаз Евы, когда та пригубила шампанское.

Почти весь воскресный день подруги гуляли только вдвоем, никто и ничто им не мешало. Да и погода к тому же была на редкость исключительно чудесной. В деревне, несмотря на воскресенье, селяне работали. Уборочная была в полном разгаре. Ева, идя с Ниной рядом, все больше и больше в душе благодарила ее за всевозможную помощь. Подруги жили в разных концах деревни, даже на разных улицах, но это нисколько не мешало девушкам так крепко дружить. Особенно эта дружба окрепла тогда, когда у «гулящей» возникли проблемы. В том, что Нина сдружилась с Евой, в большей мере была заслуга ее матери, Людмилы Николаевны. Она, как мать, глубже сопереживала все то, что случилось с Евой. Мудрая женщина в своей душе не исключала даже того, что и ее дочь может совершить аналогичную ошибку…

В это воскресенье юная Кротиха была в полном распоряжении своей единственной подруги. Нина вместе с Евой обошла и еще раз посмотрела все закоулки и тропинки возле домов и дворов, которые не «обходились» без нее все шестнадцать лет. В этот день, как это казалось молодым селянкам, даже сама природа заискивала перед ними и делала все возможное для их ублажения, для Евы с длинной толстой косой белых волос и для Нины с двумя тоненькими черными косичками. Чем больше подруги гуляли и смеялись, тем чаще смотрели на часы. Время неумолимо толкало их на разлуку, пусть даже временную, но все-таки на разлуку. Иногда они останавливались, крепко обнимали друг друга и плакали. Плакали навзрыд, как будто они потеряли близкого знакомого или родственника…

Где-то около семи вечера подруги расстались. Нина проводила Еву до ее дома, помогла нести вещи. Подруги посидели немножко на «дорожку», обнялись и расцеловались. Кулешова, еле сдерживая слезы, через силу сказала своей подруге:

– Ну, Кротиха, прощай, а лучше, до скорого свидания. Возможно, я приеду в сентябре… Ты не падай духом и за своей дочкой смотри хорошенько. Она, как-никак, есть твое будущее… За меня сильно не переживай. Где бы мы с тобою не были, мы всегда будем вместе… Я думаю, что нас жизнь никогда не разлучит ни на этой земле и ни на том свете…

Расставаясь друг с другом, девочки не знали, что их прощание последнее в жизни Нины. Никогда больше не увидит и не услышит Ева свою единственную подругу.

Виной этому явилась матушка-природа. В понедельник погода еще до обеда держалась. Кое-где на небе были тучки, однако дождя не было. Нина собиралась ехать вечерней электричкой в областной центр. Остановочный железнодорожный пункт находился от Водяного в двадцати километрах. Машина за девушкой подъехала к дому где-то около пяти вечера, за час до отправления поезда. Запас времени был необходим, ведь все в этой жизни бывает…

Нина, как и положено, тепло простилась с родителями, внимательно выслушала все их наказы. Не обошлось и без слез. Пассажиров у водителя было трое: две бабки где-то под семьдесят лет каждой, а может и меньше, да Нина. Водитель старух посадил себе в кабину не только из-за старости. Бабки были довольно тоненькие, да и росточом ниже, чем молодая особа. Нине «по чину» пришлось залезть в кузов, да и там-то в принципе было не так уже и плохо. Девушка уютно села на скамейку, которая была прикреплена к противоположным бортам кузова. На улице было довольно тепло, лишь маленькие тучки «кидали» иногда на землю маленькие капли воды. Ничего не предвещало, что погода может резко измениться. Нина еще долго махала рукой плачущим родителям, которые, как и она, желали друг другу счастья и здоровья.

Где-то в километрах пяти от деревни дождь заморосил больше, потом еще сильнее. Сидящая наверху девушка вытащила из сумки платок, накинула его на голову. Через какие-то секунды после этого погода резко изменилась. Небо в миг стало темно-синим, даже с какой-то черной окраской. Лесов, стоящих вдоль дороги ведущей к разъезду, стало не видно. Всполохи молний «прочертили», даже, скорее всего, разрезали небо на множество частей. То там, то здесь раздались оглушительные раскаты грома. Шоссейная дорога, по которой следовала машина, за какие-то пять минут, а может, значительно и меньше, превратилась в своеобразный «ледяной» каток. Машину бросало из стороны в сторону, как игрушку. Благодаря мастерству пожилого водителя, грузовик хоть как-то держался на шоссейке. Вскоре подъехали к кустарникам, отсюда начиналась более высокая насыпная дорога. Сердце у Нины постоянно сжималось, она видела – санитиметры отделяли колеса машины от обочины. Внизу была канава глубиной до метра и более.

Кустарники, тянувшиеся около километра вдоль дороги, до конца проехать не удалось. Через метров пятьсот машину резко занесло влево. Водитель пытался выпрямить машину, но бесполезно. Грузовик юзом продолжал катиться по левой обочине шоссейки и медленно стал накреняться на левую сторону. Нина по инерции полетела вниз и упала на землю, неподалеку от глубокой канавы. Через какие-то доли секунды кузов машины накрыл девушку. Накрыл, но неудачно. Верхняя доска правого борта кузова машины ударила по грудной клетке Нины. Удар получился не только резкий, но и очень тяжелый. Девушка погибла моментально.

Происшедшее на дороге случайно увидел городской грибник-пенсионер, который явно опаздывал на электропоезд при такой непогоде. Перед стариком, только что вышедшим из леса, открылась поистине драматическая картина. Рядом у придорожной канавы лежала опрокинутая машина, колеса которой продолжали еще крутиться. Грибник не растерялся, разбил ногой переднее и боковые стекла какбины. С большим трудом открыл дверцы. К счастью, все трое сидящих в кабине остались живы. Больше всех «досталось» бабушке, сидящей у противоположной водителю двери. Она сломала правую руку. Водитель отделался легкими ушибами. С пассажиркой в кузове было неизвестно. Водитель и бабки все еще были в шоке от происшедшего и поэтому ничего конкретного для Нины не могли сделать. Только один грибник в зеленой офицерской рубашке без погон держался более уверенно. Но и он практически ничего не мог сделать для спасения девушки. Сначала двое мужчин пытались перевернуть машину, в крайнем случае, хоть приподнять какой-либо борт. Все было безрезультатно. Прошло минуть двадцать, а может и полчаса после того, как машина сползла с шоссейки и перевернулась. Люди, находясь в нервном потрясении, не заметили того, как разошлись темные тучи и вновь на небе появилось яркое солнце, которое уверенно держало свой путь к закату. Из-под кузова никто не кричал, никто не стонал…

Немного приподнять правый борт машины удалось только во время второй попытки. И то это удалось сделать благодаря инициативе бывшего военного. Грибник под сидением в кабине водителя нашел небольшой топор. Именно при помощи топора мужчина вырубил в лесу две крепкие березки. Затем из леса он принес полусгнившее сухое дерево и разрубил его пополам. Сделав небольшой подкоп под борт и используя две березки как «рычаги», мужчинам удалось на несколько сантиметров приподнять борт. «Непокалеченная» бабка подложила под борт одно из бревен. Из деревенских никто не решался близко подойти к вполне возможно раздавленной девушке. Все боялись. Мужчина в офицерской рубашке опустился на колени и увидел под кузовом девушку. Затем он потрогал ее руку. Она была уже полухолодная…

Почуяв неладное, бабушка со сломанной рукой упала на колени и громко запричитала:

– Ой, Боже! Зачем же ты наказал молоденьку? Да лучше бы ты меня к себе забрал. Ох, Боже, ну за какие такие грехи ты забрал это дитятко? Ну скажи же…

Женщина во время причитания то ударялась своей головой об землю, то крестилась левой рукой. Трудно было сказать, что с ней происходило: выражение боли в сломанной руке, или «убиение» по той молоденькой односельчанке, которой Богом было отпущено прожить на этой земле всего шестнадцать лет…

Водитель принес тяжелую весть родителям Нины Кулешовым где-то около девяти вечера. Мужчина в одних трусах, напрягая последние силы, бежал по обочине шоссейки, то и дело пересекая большие и маленькие лужи дождевой воды. Не добежав каких-то двести метров до начала деревни, он был ошарашен: в селе дождя не было. Улица была сухая, стайки гусей мирно рылись неподалеку возле двора первого дома, от которого брала свое начало улица.

Люмила Николаевна была до смерти напугана, когда увидела бегущего полуголого водителя, который только что увез на разъезд ее единственную дочь. Самого Кулешова в это время дома уже не было, он уехал в ночную смену пасти коров. Практически раздетый донага человек ничего не смог сказать напуганной женщине, которая стояла перед ним и не зная почему заламвывала себе пальцы. Водитель, упав на колени перед матерью погибшей Нины, смог произнести сквозь слезы только три слова: « Нине очень плохо…».

Лишь через час колесный трактор с прицепом, на котором сидело несколько крепких мужиков, прибыл к месту происшествия. Мужчины быстро извлекли потерпевшую из-под кузова и очень осторожно положили тело девушки на прицеп. Даже уже при опускающихся сумерках было видно искаженное от боли молодое лицо девушки. Трактор с прицепом взял курс на Калинино, в райцентр. В тележке сидели четверо. Старая бабка со сломанной рукой ехала в больницу залечить свою рану. Был здесь и несчастный водитель грузовика, он ехал в милицию. Возле мертвой девушки, которой было не только не суждено учиться в торговом техникуме, но и не жить на этой земле, стояли на коленях и плакали ее родители. Им было все равно куда ехать. Эти люди уже не страшились ни болезни, ни тюрьмы. Они потеряли свою единственную дочь и поэтому жизнь для них без дочери на этой земле не имела никакого смысла.

Родители возле погибшей дочери пробыли в районной больнице всю ночь. Они все надеялись на воскрешение своей единственной дочери. Но увы… Воскрешения не произошло. Для родителей эта трагедия была самой страшой в их жизни. Особенно «сдала» Людмила Николаевна. Женщина буквально за одну ночь, проведенную возле мертвой дочери в больнице, поседела. Глаза красивой женщины, раннее искрящиеся и веселые, стали тусклыми. В них отсутствовала жизнь.

Ева узнала о трагической гибели своей подруги к обеду следующего дня. Хоронила Нину вся деревня. Приехали на похороны и представители комсомольской организации торгового техникума. На кладбище собрались все жители Водяного от мала до велика. Нина росла спокойной и отзывчивой девочкой, поэтому молодые и пожилые люди видели в ней хорошего человека и друга, а кто-то как и хорошую односельчанку. Для каждого, кто был на кладбище, до погребения она еще продолжала оставаться все той же веселой девочкой, хотя она и была уже мертвой. После того, как двое мужчин заколотили крышку гроба и опустили его в яму, все поняли то, что молодая селянка ушла под землю, к Богу, откуда еще никто и никогда на этом свете не возвращался домой, назад. Каждый из стоявших на кладбище думал об этом и никто эту прописную истину не брался оспаривать. Исключением были только родители погибшей, которые все еще не верили в то, что они навсегда лишились на этом свете единственной дочери. Похороны были «пышными». За все время существования села никто и никогда из жителей Водяного не «вкладывал» всего возможного на этой земле для того, кто уходил в иной мир. Кулешовы стремились дать все лучшее для своей дочери при жизни. Они отдавали ей все возможное и необходимое и сейчас, когда она уходила от них навсегда в неведомый для всех мир.

Евы среди жителей деревни на кладбище не было. Она хотела побыть на могиле подруги одна. Юная Кротиха пошла на кладбище с малышкой через день после похорон, после обеда. Погода была прекрасной и чем-то напоминала тот воскресный день, когда подруги гуляли по деревне перед отъездом Нины в Ктомск. Ева, снарядив дочку, пошла к кладбищу вдоль огородов. Затем молодая мать с дитем, не доходя до кладбища, свернула на лесную поляну, на которой было очень много цветов. Цветы издавали уникальный запах. Малышка вела себя на руках довольно спокойно и только иногда прикасалась маленькими ручонками к свеже нарванному букету цветов и громко смеялась. Ева также весело смеялась и нежно целовала своего ребенка в щеки. Ева еще так и не надумала своей дочери дать имя. Причин для этого у молодой матери было довольно много. Что-то конкретного для разрешения возникших вопросов Еве никто в деревне не советовал. Да и сама она не хотела ни к кому обращаться.

– Да и зачем, – неоднократно спрашивала себя Ева, – все равно никто ничего конкретного бы не сказал «гулящей». – Сама нагуляла, сама народила и сама своему ребенку имя давай…

Гулящая все же в своей душе надеялась на то, что она в скором будущем поедет работать в районный центр или в Ктомск. Она хотела уехать подальше от этих людей, которые ее ненавидели и которых она также ненавидела. К тому же брак регистрировали только с восемнадцати лет, да и мужа, как такового, у нее не было. По пути к кладбищу внезапно у Кротихи возникло желание дать своей малышке имя погибшей подруги. Через какое-то время это желание исчезло. Молодой матери не хотелось увязывать память трагически погибшей Нины со своей дочерью. Она не хотела того, чтобы ее дочь прожила такой короткий отрезок времени на этой земле.

Могила погибшей Нины Кулешовой вся утопала в живых цветах. Немало было здесь венков и из искусственных цветов. Плачущая Ева подошла к свеже насыпанному бугорку земли и упала на колени. Дочь молчала и все время смотрела на свою маму, которая положила большой букет полевых цветов к подножию могилы подруги. Пришедшая стояла на коленях и молчала. Слезы беспрерывно катились из глаз молодой женщины. Мысли, которые то и дело проносились в голове у Евы, как ей в этот момент жизни казалось, доходили и до умершей подруги. Многое передумала Ева за то время, которое она провела на кладбище. Не закрыла глаз она и ночью. Зато малышка спала этой ночью как никогда спокойно. Ева то и дело подходила к маленькой кроватке, которую подарили ей родители Нины Кулешовой и с улыбкой смотрела на маленького человечка. Дочка, наверное, понимала состояние своей матери и поэтому крепко спала.

А дум у молодой матери было очень много и дум очень разных. На могиле у подруги Ева окончательно поняла то, что для нее значила Нина. Нина, как школьная подруга, как молодая женщина, своим присутствием на этой земле не давала Еве замкнуться в себе, особенно в последний год своей жизни. Ева понимала и то, что если бы у нее не было ребенка, то у подруг было бы намного больше совместного времени, больше общих интересов. В голову Евы все чаще подкрадывалась мысль о том, что Нина даже «оттуда» просила свою подругу в корне изменить свой образ жизни. Лучше без малышки. Еве казалось то, что ее подруга, не помышляя о возможности лишения жизни этого крохотного ребеночка, первенца Евы Крот, одновременно звала его к себе. Покойница утверждала о том, что у нее этому ребенку будет куда лучше, чем у Евы. При появлении таких мыслей в голове, лежащую в постели молодую блондинку, «пробивал» холодный пот, ломило виски. От этих мыслей Кротиха вздрагивала и молниеносно подходила в кроватке, и ласково трогала своей ладонью теплый лобик девочки. Убедившись в том, что ребенок спит и дышит, она по-тихоньку, стараясь как можно меньше шуметь, быстро ныряла под одеяло.

Все, о чем думала молодая мать в эту ночь, сводилось к единой мысли, к единому порыву: необходимо покидать деревню и ехать в город. Несмотря даже на то, что в данный момент у нее не было настоящей подруги, для селян она была и оставалась «гулящей». Не ожидалась помощь и со стороны родителей Нины Кулешовой. Им было в данный момент не до Евы. Да и материальное положение молодой Евы Крот было довольно плачевное. Даже очень. Остались последние пять рублей…

Наступающее утро Ева встретила с твердым намерением уехать из Водяного. Дочурка еще продолжала спать и это радовало молодую женщину. Самым важным для дальнейшего устройства в городе девушка считала наличие хоть каких-либо документов. К сожалению, у нее в данный момент ничего не было. Паспорта, как такового не было, не было и свидетельства об окончании восьмилетней школы. Ни разу она не видела и свидетельство о рождении. На какой-то миг все планы у молодой хозяйки рухнули. От отчаяния ей хотелось плакать. Однако, откуда ни возьмись, в душе и в голове блондинки появился очередной огонек надежды на разрешение возникшей ситуации. И это сдерживало порыв отчаяния девушки. Кротиха, оказавшись во власти дум о реальной жизни, все чаще и чаще отходила от паники.

Надежда найти свое свидетельство о рождении у Евы ни только не угасало, наоборот, с каждой минутой укреплялась.

– Не могли же ее, девочку, Еву Крот без свидетельства о рождении взять в школу, тем более, при таком строгом директоре школы?», – задала себе вопрос молодая Кротиха, и тотчас же приступила к поиску жизненно важного для него документа.

Сфера поисков документа была очень узкая, небольшая. В избе, как таковой, мебели не было. У Кротов был только один комод, да большой сундук из крепких деревянных досок, обитый по краям тонкой жестью. Комод состоял из четырех выдвижных полок, на которых складировалось немудреное имущество обитателей избушки. Еве отводилась самая нижняя полка. Необходимого документа в предмете мебели не оказалось. В сундуке лежало также кое-что из одежды. Нашла здесь Ева и небольшую картонную коробочку, она лежала на самом дне сундука, в самом углу. Развязав ленточку красного цвета, которой была перевязана коробочка, Ева открыла ее. На дне коробочки лежало несколько документов, аккуратно завернутых в черную тряпку. Ева чуть-чуть не подпрыгнула от радости, когда наверху стопки бумаг увидела свидетельство о рождении, на титульном листе которого был изображен герб РСФСР. В том, что этот документ принадлежал именно Еве, она уже не сомневалась. И в этом она не ошиблась. Дрожащими руками девушка развернула свидетельство о собственном рождении и от радости заплакала. Убористым подчерком в левой части бумаги была написана фамилия, имя и отчество народившейся, указывалась дата и место рождения Евы. Название деревни Гольдштайн мало о чем ей говорило. Впервые в жизни она прочитала и данные о своих родителях. Отцом девушки значился Петр Крот, имя мужчины также для нее ничто и ни о чем или о ком, не говорило. Оба родителя были по национальности немцами. Кроме свидетельства о рождении в коробке был молитвенник на немецком языке. Маленькая книжечка была очень ветхой, с протертыми и пожелтевшими от времени страницами. Полистав молитвенник, Ева поняла, что дальше нет смысла его разглядывать. Немецким языком она практически не владела, несмотря даже на то, что она его изучала в школе и довольно часто слышала разговор матери и отчима на немецком языке.

Неожиданно для себя блондинка обнаружила в середине молтивенника небольшой листок бумаги, сложенный вчетверо. Бумага пожелтела от времени и очень трудно читалась. Очень короткое письмо адресовалась Елизавете Крот. Оно было написано чернилами. Кое-какие слова из-за корявого почерка Ева не понимала, некоторые слова из-за ветхости бумаги нельзя было вообще разобрать. Несмотря на все это, Кротиха поняла содержание письма. Мужчина спрашивал у Елизаветы о том, как назвала она первенца и как его здоровье. В письме также сообщалось, что у Петра все нормально и он жив, здоров. В конце письма стояла дата написания: апрель, 1942 год. Все остальные документы Ева смотреть не стала. Время поджимало. К тому же, письмо Петра к матери, как и другие бумаги умершей Елизаветы, юную девушку не интересовали. Мать никогда и ничего не рассказывала дочери о своей молодости, тем более о тех, кто когда-то за ней ухаживал. Ева даже сейчас не могла понять того, почему мать все это держала в тайне и практически ни разу не говорила с ней о своем муже или об отце своей дочери. Все это и многое другое Елизавета унесла с собой в могилу, так и не раскрыв тайн, которые интересовали ее родную дочь.

Разгадывать все эти тайны сейчас Ева считала нецелесообразным, даже не нужным и пустым занятием. Она сейчас жила другими мыслями, другими надеждами. Имея на руках свидетельство о рождении, она могла теперь свободно шагать в будущее, спокойное или тревожное, бедное или богатое, она не знала. Да и ей в этом плане было все равно. Отступать было некуда и некогда. Юная Кротиха наметила свой жизненный план действий и решила его выполнить, несмотря ни на что. Этот план был задуман ею, он являлся ее тайной и главное, ее надеждой…

К десяти часам утра Ева Крот была готова к выходу из деревни. Сборы были недолгие. На себя она одела темно-синее платье, кофту, туфли. Повязала на шею легкую косынку голубого цвета, которая практически была на ней всегда. В сумку из плотной материи черного цвета молодая мама для малышки положила пару самодельных пеленок, да одно платьице. Все это составляло «гардероб» новорожденной. Продуктов, как таковых, в доме не было. Продукты для себя и для дочки Ева намеревалась купить в магазине, который находился на пути к разъезду. Избушку Ева закрыла на замок. Она твердо знала о том, что в это пристанище больше она никогда в жизни не вернется. Ключ, даже не зная почему, она положила к себе в сумочку.

На пути в магазин Еве из жителей деревни никто не повстречался. Это ее очень радовало. Кротиха всегда переживала, когда кто-либо из селян при встрече с ней специально отворачивал в сторону свою голову или проходил мимо нее , как будто не замечая. Девушка болезненно все это переносила. В голову приходили порою довольно дурные мысли, от которых ей иногда не хотелось жить. От всего дурного, от желания покончить с собою, которое нередко приходило в голову, блондинку спасало только наличие подруги Нины…

К удивлению Евы в магазине кроме продавца никого из людей не было. Она купила пышную булку белого хлеба за 25 копееек, килограмм пряников, двести граммов вафлей, бутылку лимонада. Все сладости для нее были любимым лакомством. Белый хлеб и пряники любила малышка. Получая от матери корочку белого хлеба или большой пряник девочка любила «возиться» с полученным лакомством. Она сосала пряник и от удовольствия причмокивала. Если лакомство выпадало из маленьких ручек, то малышка тотчас же ударялась в громкий плач. Ева, изучив повадки своего дитя, старалась быстро реагировать на пропажу лакомства. Девочка, получив лакомство, опять утихала, иногда и надолго. Молчание и спокойствие ребенка было на руку Еве. Молодая мать имела возможность хоть чем-то заниматься по дому.

Голубые глазки «безымяшки» радостно заблестели и в магазине, когда Ева, отломив кусочек вафли, дала его своей дочери. Дитя радостно схватило ручками вафлю и быстро стало ее сосать. Вторую половину вафли молодая женщина оставила для себя. Она, как и дочурка, очень любила сладкое…

Пройдя всю улицу и оказавшись на окраине деревни, Ева невольно оглянулась назад. Небольшая деревня со странным названием Водяное словно вымерла. Время приближалось где-то к полудню. В селе все было тихо, будто здесь никто никогда и не жил. Ева, конечно, понимала то, что это только первое впечатление и оно обманчивое, особенно для постороннего человека. Люди работали в поле, на току, кто-то пас скотину, в школе учились дети. Деревня жила своей жизнью как всегда. Девушка на какое-то время задержала свой взгляд на убогих деревенских постройках, затем резко повернулась и так же решительно сделала шаг в сторону дороги, ведущей к разъезду. У покидающей родную деревню невольно защемило сердце и также невольно выступили слезы. Ева, стиснув зубы, стала плакать навзрыд. К удивлению ею самой плач продолжался недолго. Этого не могла понять и сама плачущая.

Непонятно-кто или что из глубины души Евы не то управлял ею, не то просил молодую женщину прекратить плакать. А может и сама женщина понимала бессмысленность этих слез. Путницу на какой-то миг осенила мысль о лучшем ее будущем. В ее душе в очередной раз появилась надежда, что и в этом мире есть кусочек счастья и для Евы Крот, пусть еще для такой молодой, пусть даже «гулящей», пусть даже и уже с ребенком. Идущей по дороге невольно пришли слова умершего учителя истории, который говорил о том, что в Советском Союзе, при социализме есть все условия для счастливой жизни каждого человека, нужно только честно работать и жить. И эти слова коммуниста -историка давали новый прилив сил и бодрости для шестнадцатилетней крестьянки, держащей на руках полугодовалую дочь и имеющей за душой три рубля. Кротиха понимала, хотя и не до конца, свое материальное положение и состояние. Однако ничто ее не пугало. Надежда на лучшее будущее окрыляла молодую немку и заставляла ее действовать, как можно быстрее и решительнее.