Сделать все возможное

— Я всегда хотел, чтобы ты обвилась вокруг моего пальца.

Я снова раскрываю рот, но не издаю ни звука.

Лукас Тэтчер никогда не обладал мной так, как сейчас.

Он выиграл, и по его ухмылке, я понимаю, что он это знает, но он не жадный. Он собирается разделить приз. Он заставляет меня чувствовать себя так же хорошо, как и он. Его длинный средний палец скользит глубоко в меня и медленно выходит назад. Так всегда было у нас с Лукасом: кто может пойти глубже? кто может добраться туда быстрее? Я сжимаю своей здоровой рукой его плечо, шею и бицепс. Я пытаюсь стабилизироваться при помощи всего, что мне под силу, но он двигается слишком быстро, вытягивая приятные покалывания, которые я не могу больше скрывать.

Он кладёт свою голову мне на шею, и своим дыханием согревает моё ухо. Его палец всё кружит и кружит, погружаясь внутрь меня, и возвращается к моему самому чувствительному месту. Еще несколько таких кругов, и я для него погибну.

— Ты близко, — хрипит он, это скорее приказ, чем утверждение.

Я хочу его поправить, но это правда.

Я впиваюсь зубами в его плечо, как только начинают лететь первые искры. Он сказал мне кончить, и я делаю это. Его пальцы продолжают свой темп, и я начинаю дрожать в его руках, пытаясь ухватиться за каждую волну. Он продолжает выводить круги по моему чувствительному месту, пока последняя вспышка удовольствия не захлестывает меня, и я мякну в его объятиях, он целует меня в шею, чуть ниже уха. Его губы нежные и сладкие. И он не злорадствует, как я предполагала.

Это означает, что он заслуживает небольшой награды.

Я позволяю своим ногам упасть с его талии. Я едва могу на них стоять, после того, что он только что сделал со мной, поэтому опускаюсь на колени.

Некоторые женщины считают, что оральный секс ‒ это акт подчинения или подхалимства мужчинам. Но когда глаза Лукаса расширяются от шока, а его рот приоткрывается, я понимаю, что никогда раньше так сильно не была с чем-то не согласна. Там, стоя на коленях, я ощущаю всю власть, которую могу иметь, и даже больше.

Он спрашивает меня, что я делаю, как будто любой мужчина не понимает, что происходит, когда женщина смотрит на него из-под ресниц, дергая пряжку на ремне его джинсов. Он спрашивает из вежливости. В данном случае, вопрос: «что ты делаешь?», означает: «ты уверена?»

Я отказываюсь отвечать ему. Я расстегиваю его джинсы и стягиваю их вместе с боксерами. Я не такая терпеливая, как он. В конце концов, у меня нет времени дразнить его, когда сотрудники ЦКЗ могут войти в любой момент.

Лукас Тэтчер тверд в моей руке. И такой большой. Я ухмыляюсь ему; неудивительно, почему он такая самоуверенная задница. Он не видит, что я на него смотрю. Его голова откинута на стену, а глаза закрыты. Его брови нахмурены, а губы раскрыты на выдохе. Он как скульптура в стиле барокко: «Экстаз Лукаса Тэтчера».

Я держу его в кулаке и скольжу вверх и вниз, пока в моей руке он не вырастает еще на дюйм. Это то, чего я всегда хотела: Лукаса под моим контролем ‒ просто я никогда не думала, что это произойдет таким способом.

Я обхватываю губами его кончик, а затем беру глубже в рот. Первого вкуса почти достаточно, чтобы сломить нас обоих.

— Боже, Дэйзи.

Он не уверен, кому именно поклоняться, но я достаточно быстро убеждаю его, что мне. Я обхватываю ладонью основание его члена и двигаю ртом вверх и вниз. Я двигаюсь медленно, растягивая каждое движение, так же, как он поступал со мной. Это так чувственно: держать его у себя во рту. Я пробую языком его вкус и закрываю глаза, пытаясь соблазнить его так хорошо, насколько это возможно.

Он пропускает пальцы через мои волосы, напрягаясь, когда я оказываюсь в нужном месте.

«Тебе это нравится, не так ли?»

Я играю с ним, ничего не могу с собой поделать.

Затем он опускает руку и обхватывает меня за затылок. Он покончил с играми.

Я ухмыляюсь и беру его еще глубже, двигая рукой.

Он не ослабляет хватку, и мне становится трудно дышать. Я хватаю его за бедра и позволяю трахать мой рот. Это интимный момент: доверять ему в том, чтобы он не навредил мне.

— Я так давно этого хотел, — говорит он, лаская рукой мою щёку.

Я закрываю глаза, чтобы он не смог прочесть в них эмоции.

И затем он кончает. Без каких-либо намёков и предупреждений.

Я едва замечаю ещё что-то, кроме звука, исходящего из его рта. Глубокий, удовлетворенный стон. Его бедра выгибаются вперед, выходя из-под контроля. Он полностью потерян во мне, и я уверена, что дальше так оно и будет. Долгое время, мы как будто парим, восстанавливая дыхание. Я стою на коленях и смотрю на него, и наконец он смотрит на меня. Мы впервые встретились глазами с тех пор, как я поцеловала его, и близость зрительного контакта шокирует меня больше того, чем мы только что занимались. Отложенное чувство уязвимости выходит наружу, и инстинкт самосохранения берет верх.

Я отвожу взгляд и поднимаюсь.

Я запираюсь в ванной и смотрю в зеркало на свое отражение. Я вся потная и красная. Дыхание все еще затруднено, но потихоньку восстанавливается. Мои губы опухшие, свидетельствуют о том, что я только что делала, а глаза округлены. Я все еще в шоке.

Я наклоняюсь вперед и брызгаю водой себе на лицо. Это то, что нужно, поэтому делаю это еще несколько раз. Когда я вытираю руки, Лукас стучит в дверь и сообщает мне, что наши анализы отрицательные, и они готовы выпустить нас.

Я ожидаю увидеть на улице парад в нашу честь и стайку местных и национальных репортеров, которые дерутся друг с другом, чтобы заполучить сенсационные новости. Америка так будет рада увидеть нас свободными и в безопасности, что объявит сегодня национальный праздник. Но, когда мы выходим из клиники, не глядя друг другу в глаза и держась на расстоянии, улица оказывается пуста, и единственный парад ‒ это шествие нового эмоционального багажа, который каждый из нас тащит за собой. Вот и все мои пятнадцать минут славы.

Зато моя мама, к её чести, стоит через дорогу, у «Кофейни Гамильтона». Увидев меня, она машет над головой пакетом.

— Дэйзи! Я принесла тебе чистое белье!

Вселенная временами может быть такой жестокой.

От: lucasthatcher@stanford.edu

Кому: daisybell@duke.edu

Тема: №351

Иногда врать самому себе может быть полезно. Даже целебно. Но бывают такие моменты в жизни, когда правда настолько раскалена, что у тебя даже нет шанса игнорировать её. Она требует, чтобы её услышали.

Спроси себя, Дэйзи: «Ты сожалеешь о том, что случилось?»

Я нет.

На несколько часов ты, наконец-то, прекратила воображаемую войну, которую ведёшь внутри своего прекрасного разума. Ты отпустила все те эмоции, которых не должно быть, и угадай, что? Это было чертовски сексуально. Я не удивлюсь, если ты уже убедила себя в том, что это был какой-то проигрыш. Но не волнуйся, Дэйзи. Даже если ты та, кто стояла на коленях в кабинете, я был единственным, кто дрожал. Я держал твои светлые волосы в руках. Твои тонкие черты лица были так безмятежны, так сосредоточены на том, что ты делала. Твой рот в форме сердца. Твои губы…

Господи, Дэйзи.

Неудивительно, что ты испугалась потом. Твои большие, голубые глаза встретились с моими, и ты замерла. Не думаю, что мы когда-то были ближе, чем в тот момент.

Так что я не собираюсь останавливаться.

Не тогда, когда знаю, насколько это может быть хорошо. Насколько это правильно.

Вот увидишь.

Из вежливости, в понедельник, доктор Маккормик дает нам с Лукасом выходной, чтобы мы смогли отдохнуть после карантина. По-видимому, мистер Холдер выздоравливает в Хьюстоне, и я этому рада, но не могу думать ни о чем, кроме того, что произошло в смотровой. Это разъедает меня изнутри.

В понедельник вечером, моя мама становится подозрительной из-за того, что я не обрадовалась домашнему куриному пирогу. Факт в том, что я едва ли могу хоть что-нибудь съесть. Я сижу напротив неё, за нашим обеденным столом, пока она развлекает меня рассказами о своих выходных без меня, и, кажется, я ловлю каждое её слово, как будто через плохую, сотовую связь. Она знает, что что-то не так, и думаю, поэтому зовет Мэделин. Она как особое спецподразделение.

Она появляется в тот момент, когда я, вернувшись наверх, стою у окна своей спальни и смотрю на детскую комнату Лукаса. С задернутыми занавесками я почти ничего не вижу.

— Каким путём ты предпочитаешь пойти, простым или сложным? — заявляет Мэделин, входя в мою комнату с сумкой в руках.

Она достаёт бутылку вина, шоколад и кислые мармеладные червячки.

Я не ведусь на её уловку, до тех пор, пока не делаю свой выбор и не разрываю пакет с червями.

— Боже. Что-то действительно случилось! — говорит она, и трясущейся рукой прикрывает рот, как будто я только что объявила о смертельном диагнозе рака.

Я бросаю пакет обратно на кровать и тянусь за шоколадом.

— Уже слишком поздно! Ты схватила червей! Что, черт возьми, происходит?

Видите ли, Мэделин знает, что у меня есть поговорка: вино на каждый день; шоколад для заурядного плохого дня; но мармеладные черви ‒ это красная тревога, код для мрачной ситуации.

Не вижу смысла ходить вокруг да около. Я прокручивала эти мысли в голове весь день. Её мнение может помочь.

— Мы с Лукасом чуть не занялись сексом, когда были на карантине в клинике.

После того, как приговор оседает в комнате, кажется, что у Мэделин случается микроинсульт, потому что у нее начинает дергаться левый глаз, а движения её рта становятся вялыми. Я протягиваю палец и говорю ей следить за моими движениями, но она отталкивает его и сжимает мои плечи.

— Что ты только что сказала? — спрашивает она, пытаясь вразумить меня.

— Мы с Лукасом дурачились. Ну, ладно. Вообще-то, это произошло дважды. Думаю, мы бы и сексом занялись, если бы сотрудники ЦКЗ не были так пунктуальны.

— Фу! — наконец она отходит и стряхивает с себя образы, кружащиеся у нее в голове. Ее руки прикрывают уши. — Нет. Нет. Нет. Я не хочу думать о том, что мой брат делает это.

— Ты думаешь, я хочу?! Нас практически заставили сделать это!

— Что значит заставили? Это было частью протокола ЦКЗ по заражению? Трахнуть своего заклятого врага?

— Не было никакого шанса избежать этого. Воздух, который был в смотровой, был таким плотным, что его можно было разрезать скальпелем. Мы двое просто не предназначены быть запертыми вот так, это так же легко могло закончиться убийством.

— Ты сейчас серьезно?

— Да. И имея это в виду, я полагаю, мы должны считать себя счастливчиками. Честно говоря, Мэделин, это разрушило все мои предположения о том, почему он не смог удержать ни одну девушку все эти годы. У парня есть навыки.

— СТОП!

— Прости, ты мой единственный друг. Ты должна выслушать меня.

— Нет. Это вредно для моего здоровья.

— О, пожалуйста. Это ты хотела, чтобы я поладила с ним! Ну, угадай что, мы неплохо поладили. Мы ладили по всему чертову кабинету!

Мэделин падает на мою кровать и зарывается под подушки, пытаясь заглушить звук моего голоса. Но я все равно продолжаю.

— Я много думала об этом с тех пор, как нас выпустили, и решила, что это ничего не меняет. Я до сих пор его ненавижу.

— Конечно.

— Честно говоря, тот факт, что он квалифицирован в этом деле, меня еще больше бесит.

— Так что ты собираешься делать, когда увидишь его завтра на работе?

— Как ты думаешь, что я буду делать, Мэделин? Вести себя как взрослый человек, которым я и являюсь. Поскольку ничего не изменилось, я не изменю и своего поведения. Ничего не изменилось. Еще раз повтори вместе со мной: ничего не изменилось.

— Ты звучишь не очень уверенно.

— Хорошо, но завтра утром буду. А теперь передай мне этих мармеладных червей.

Когда на следующее утро я захожу в клинику доктора Маккормика, то являюсь образцом профессионализма. На мне надеты самые шикарные черные облегающие брюки и кремовая шелковая блузка. За счет каблуков я становлюсь на несколько дюймов выше, а еще, совсем недавно, я накрахмалила свой белый халат. Также я навожу справки обо всех пациентах, которых сегодня мы будем принимать, и проверяю, чтобы в каждой ручке были чернила.

Лукас сделал то же самое. Его волосы выглядят гуще, чем обычно. Более коричневого цвета. И умоляют о моих руках. Его челюсть недавно выбрита, а очки уверенно покоятся на переносице. Он ‒ кукла Кен, маскирующийся под доктора, и меня беспокоит то, что, вероятно, он таким просыпается.

— Ты избегаешь меня, — говорит он, когда я прохожу мимо него на кухне. Моя кружка дымится от только что налитого кофе.

Я хлопаю его по плечу.

— Не больше обычного, доктор Тэтчер. Ты весьма избегаемый.

Прежде чем я успеваю вернуться в свой кабинет, он хватает меня за руку.

— Мне нравится твоя блузка. Как далеко, по-твоему, отлетят пуговицы, когда я разорву ее?

— Да, — отвечаю я, повышая голос. — У меня были хорошие выходные. Спасибо, что спросил.

Доктор Маккормик приближается к кухне. Я услышала, как он идёт по коридору, раньше Лукаса. Я ухмыляюсь, и он отступает, отпуская мою руку.

Доктор Маккормик весело улыбается, наполняя свою чашку кофе. С каждым днем он веселее, вероятно, взволнован перспективой предстоящего выхода на пенсию.

— Приятно видеть вас вместе этим утром. Карантин, должно быть, пошел вам на пользу.

— Думаю, доктору Белл понравилось больше, чем мне, — отвечает Лукас. — По крайней мере, она была красноречивее на счёт этого.

Его двусмысленность проносится мимо нас со всей тонкостью товарного поезда, но доктор Маккормик не показывает никаких признаков понимания. Я вонзаю каблук в его ногу, прежде чем отвернуться.

— Доктор Тэтчер был настоящим солдатом. На самом деле, заключение, казалось, даже устраивало его. Думаю, в тюрьме он бы справился.

Доктор Маккормик смеется.

— Думаю, некоторые вещи никогда не меняются.

Пятнадцать минут спустя, мы с Лукасом стоим в коридоре, готовясь к встрече с нашим первым пациентом. Сейчас без пяти минут восемь и мне жарко. И я сексуально озабочена. Картина моего профессионализма превращается в порнографический снимок полароида.

— Может ты прекратишь это? — выпаливаю я в гневе.

— Что прекратить? — спрашивает он.

Отточенная невинность капает с его точеных черт.

— Перестань смотреть на меня, как будто ты видел меня голой, — шиплю я себе под нос.

Его рот оживляется.

— Не думаю, что ящик Пандоры так работает. Как бы ты хотела, чтобы я смотрел на тебя?

— Как и раньше. С ненавистью. И немного с презрением.

— Так?

— Еще хуже.

Он стоит рядом со мной, и его грудь прижата к моей руке, я раскачиваюсь, как стопка блоков.

— Просто посмотри в другую сторону. Я пытаюсь дочитать эту карту.

— Я уже говорил об этом. Мистер Николс, пятьдесят восемь лет. Обычный ежегодный осмотр. Могу я посмотреть на тебя еще раз?

— Он не упоминал о каких-либо жалобах в бланке записи на прием? И нет. Между нами ничего не изменилось. То, что произошло в смотровой, останется в смотровой.

— Нет претензий. Он как огурчик. Согласен, смотровая под запретом, так что, встретимся в моем кабинете во время обеда? Я бы хотел провести второй раунд, и, судя по тому, как ты смотришь на меня все утро, знаю, что ты тоже этого хочешь.

Мои глаза округляются от его наглости. Говорят, что глаза ‒ это зеркало души, но в этот момент они обнажают мое либидо. Мне бы шторы.

Я стучу в дверь смотровой, где находится мистер Николс и вхожу. Сейчас очередь Лукаса возглавить приём.

— Доброе утро, мистер Николс. Я доктор Тэтчер, а это моя коллега, доктор Белл.

— Почему вас двое?

Я поднимаю свою руку в гипсе, который теперь тонированный, благодаря моей попытке скрыть работу Лукаса. Дань уважения «Звездным войнам» была только временной мерой; мне необходимо было стереть его почерк и сердечки с моей руки.

Я сажусь в углу кабинета, и Лукас начинает осмотр. Он слушает сердцебиение мистера Николса, и тут я понимаю, что мы вернулись на место преступления. Это та самая смотровая комната. Мэрайя заменила журналы «Хайлайтс» свежими изданиями, а моя граница из депрессоров для языка исчезла. Остальное в том же виде, в каком мы её оставили. Стена, к которой Лукас прижал меня, находится прямо передо мной. Насмехается. Когда я моргаю, то вижу там нас: Лукас прижимается ко мне, притираясь своими бедрами к моим. Я вижу, как моя голова откинута назад, а его руки обнажают меня. Я голая и его губы на мне. Горячие и влажные. Опускаются ниже, заставляя меня стонать.

Щелчок нитриловой перчатки возвращает меня в реальность.

Лукас заканчивает с ежегодным осмотром. Он уверяет Мистера Николса, что для обследования мы используем свою лабораторию. Он выходит из смотровой и тянет меня за собой, а я лишь чуточку больше осведомлена, чем комнатное растение.

— Ты бледная, — говорит Лукас.

В его голосе слышится беспокойство. Беспокойство!

Поэтому я хватаю его за лацкан халата и тащу за собой. Коридор пуст и его кабинет тоже. Он меньше, чем у меня. Я никогда не была внутри, потому что раньше не было причины входить сюда, но теперь у меня есть причина, и эта причина неудобно расположена между моих ног.

Я проверяю, чтобы никто не заметил, как мы проскользнули внутрь, и плотно закрываю дверь. Мы одни. Я запираю дверь на замок. Щелчок. Мы действительно одни. Лукас в шоке.

Но я уже снимаю свой белый халат.

— Послушай, Ромео, я тебя только использую, — говорю я.

Мой белый халат брошен на стул.

— Я хочу проникнуть в твою голову и притупить твои чувства, — продолжаю я.

Моя шелковая блузка снята через голову и брошена на пол.

— Мне нужно, чтобы ты влюбился в меня. Я хочу, чтобы ты добровольно отдал мне свое сердце, чтобы я могла разбить его. Тогда ты уйдешь и отдашь мне практику.

Я расстегиваю брюки и выхожу из них.

— Это самый старый книжный трюк, Лукас.

Я стою перед ним в кружевном белье, которое надела утром без всякой причины. Его взгляд пожирает меня с маленького расстояния. Он сжимает руки в кулаки. Разжимает. Снова сжимает. Затем скручивает свои губы и начинает снимать халат.

— Какое совпадение, Дэйзи. Я тоже только использую тебя, — заявляет он.

Он бросает халат на спинку стула, и мой живот опускается.

— Я хочу трахнуть тебя. Я заставлю влюбиться в меня.

Он делает шаг в мою сторону.

— Чтобы, когда я разобью твоё сердце, ты ушла и отдала мне практику.

Мое сердце колотится в ушах. У меня дрожат колени. Его руки обхватывают мою шею, и он наклоняет мою голову назад, так что следующие несколько слов произносит прямо мне в рот.

— И поверь мне, я действительно хочу трахнуть тебя.

Мои колени подкашиваются в тот самый момент, когда Лукас разворачивает меня и притягивает к себе. Я игрушка в его руках. Податливая. Гибкая. Его руки обвиваются вокруг моей груди и ласкают соски через лифчик. Он грубый. Притягательный. Я протягиваю руку и провожу ей по его волосам, в этот момент он тянет чашки лифчика вниз и берет мои обнаженные груди в свои руки. Они тяжелеют в его ладонях, заполняя его хватку, и он стонет от удовлетворения, насколько ему приятно.

Он целует мое плечо и сжимает грудь ладонями, обхватывая пальцами мои соски так, что, когда убирает руки, следы его прикосновений остаются на коже.

Если он ценит размер моей груди, то я ценю размер его рук. Он хватает меня за талию, как будто я ничего не вешу. Затем прижимает меня, запирая между ним и столом. Левой рукой тянется к моей груди, а правой упирается в пупок и опускается ниже. Устойчиво. Нежно.

Мои кружевные трусики такие тонкие, что не являются преградой для его прикосновений. Его рука скользит вниз и накрывает мое тепло поверх кружева. У меня сжимается живот. А мои нервные окончания возбуждаются.

Я не понимаю, что издаю какие-то звуки, пока Лукас не убирает свою левую руку от моей груди и не прикрывает мне рот.

— Ты нас выдашь, — предупреждает он. — Тогда никто не будет в выигрыше.

Предупреждение должно напугать меня, но я покинула реальность, как только вошла в его кабинет. Может быть, он знает это, поэтому не убирает левую руку, а его правая рука скользит вперед и назад между моими ногами. Своей ладонью он проводит по моему центру, прямо по пучку нервов, и я прижимаюсь к нему.

— Мне сделать так еще раз? — шепчет он мне на ухо.

Я киваю, как дурочка.

Он улыбается мне в шею и водит рукой туда-сюда, туда-сюда. Каждая область его ладони чувствуется по-разному. Твёрдая. Мягкая. Шероховатая. Гладкая.

Мне кажется, что он заставит меня кончить вот так, до тех пор, пока его рука не цепляется за трусики и отодвигает их в сторону. Один палец заменяется двумя, и он просто трахает меня вот так, у своего стола.

Я пытаюсь наклониться вперед, чтобы лечь грудью на холодное дерево, но он прижимает меня к себе. Я дрожу, когда он просовывает в меня два пальца, и снова, когда он медленно вытаскивает их. Мое желание просачивается из первобытного инстинкта и интуиции. Мой неолитический мозг сведен к основным импульсам: стонать, задыхаться, сжиматься.

— Я собираюсь заставить тебя кончить, Дейзи. Вот так просто.

Звучит, как гребаный план, я хочу накричать на него.

Но потом его пальцы движутся еще быстрее, и моя реплика звучит так: «Да. Пожалуйста. Боже, Лукас».

Волна желания пробегает от основания шеи до самого кончика позвоночника, и он чувствует это. Он использует это как предлог, чтобы двигаться еще быстрее и сильнее. Я потею у него на груди. Мои пальцы дергают пряди его волос так сильно, что почти вырывают их. Я близко, и мне нужно, чтобы он это знал. Я чувствую эти первые вспышки удовольствия, такое пьянящее обещание того, что произойдет через несколько секунд. Если только он продолжит в том же духе. Если только он коснется нужного места. Если только его левая рука скользнет по моему соску, что добавит ощущение прыжка с катапульты.

И.

Я.

Прыгаю.

Когда я сжимаю его ладонь своими бёдрами, он ртом захватывает мочку моего уха и нежно кусает. Снова и снова я содрогаюсь от его прикосновения. Одна волна переходит в другую, и, в конце концов, мои тихие крики превращаются в отдышку, а затем дыхание начинает восстанавливаться.

— У нас есть еще один пациент, — напоминает он мне, забавляясь.

Мои глаза открываются, и я возвращаюсь к реальности. Прямо сейчас доктор Маккормик находится по другую сторону двери, он разговаривает с Мэрайей на кухне. Я начинаю отходить от Лукаса и ударяюсь об стол, снова сталкиваюсь с Лукасом, а затем отбегаю, будто меня поразило током. Я еще не восстановила свои двигательные навыки.

— Да, пациент.

Я изображаю спокойствие, бегая по кругу и собирая одежду. Моя блузка так смялась, что несколько встряхиваний её не разглаживают. Я заправляю её в брюки, а затем пытаюсь скрыть всё под белым халатом. Я даже не смею думать о том, как, должно быть, выглядят мои волосы и макияж. А Лукас? Мои глаза избегают его любыми возможными способами.

— Я рад, что мы на одной волне, — говорит Лукас, протягивая руку, чтобы поправить мой халат, а затем заправляет несколько прядей моих длинных волос за ухо.

— Да, — мой голос дрожит. — Я думаю о том же.

Когда мы незаметно выскальзываем обратно в коридор, я понимаю, что понятия не имею, на какой странице описан этот книжный трюк, или даже в какой книге я могу его найти.

Семь привычек крайне неблагополучных врагов?

Куриный суп для похотливой души?

На следующий день, во время ланча, Лукас без приглашения заходит ко мне в кабинет и ставит на стол кружку кофе. Он даже нашел время добавить немного сливок.

— Что это такое? — спрашиваю я, не отрывая взгляда от кружки, а не от Лукаса, стоящего у моего кресла.

— Кофе.

Небольшая доброта с его стороны похожа на бриллиантовое кольцо.

Я отгоняю эту мысль в сторону и тянусь за тарелкой с кофейным тортом, который сохранила для него.

— Торт, — говорю я, передавая ему тарелку.

Меня забавляет тот факт, что мы кормим и поим друг друга, как пожилая пара. Учитывая события последних нескольких дней, я подозреваю, что мы подсознательно подпитываем нашу энергию в ожидании импровизированных офисных оргазмов.

Я делаю глоток кофе, а он откусывает кусочек торта. Мы держим зрительный контакт, как будто подозреваем, что они отравлены.

Кофе как раз подходящей температуры.

— У тебя есть джинсы? — спрашиваю я небрежно, показывая на его выглаженные брюки.

— Они были на мне во время карантина.

С другой стороны, кофе слишком горячий. Я со вздохом ставлю его на место.

— Ну, надень их в субботу вечером. Вы с Мэделин приглашены на вечер игр. Моя мама настаивает.

Это ложь: она не поднимала эту тему уже несколько недель. Это моя идея. Слишком поздно игнорировать Лукаса, и на данный момент, все равно невозможно увеличить расстояние между нами. Итак, я решила использовать контролируемую среду обитания, чтобы изучить его и выяснить мотивы его последних действий. Это самое близкое к свиданию, что может быть у врагов.

— Что, если я занят в субботу? — застенчиво спрашивает он.

— Это сделало бы меня самой счастливой девушкой на свете, — говорю я, складывая руки в насмешливой молитве.

— Я дам тебе знать.

Он встаёт в позу, но я уже знаю его ответ. Преступники не могут не вернуться на место преступления.

— Ты придёшь. — Говорю я, поворачиваясь, чтобы он не видел моей улыбки.

Моя мама светится от удовольствия, что я не только согласилась присутствовать на вечере игр, но и от того, что я взяла на себя инициативу спланировать его.

В пятницу вечером мы отправляемся в продуктовый магазин. Нам нужна еда на закуски и много выпивки. И, определённо, нужен Джек и кола.

— Разве это не любимый напиток Лукаса? — спрашивает мама.

— Всем нравится этот напиток, мам.

— Не мне, от него у меня кислотная отрыжка.

— Ладно, всем до пятидесяти нравится.

Когда мы подходим на кассу, наша тележка заполнена припасами для вечеринки. Я выгляжу, как участница зачистки супермаркета, и кассир спрашивает, большая ли у нас вечеринка.

— Грандиозная, — вру я.

На следующее утро, Лукас снова косит наш газон, а я стою у окна с чашкой кофе и наблюдаю. Наша соседка через дорогу, миссис Бетти, делает то же самое. Я протягиваю свою кружку к ней, и она улыбается. Это молчаливое соглашение: «Я не скажу, если ты не скажешь».

— Наслаждаешься видом? — спрашивает мама, подходя ко мне сзади.

Сначала я паникую, что меня поймали, но потом вспоминаю, что не делаю ничего плохого.

— Просто хочу убедиться, что он не облажается.

— Ну, тогда пойдём. Мне нужна твоя помощь.

Она принуждает меня к работе по дому. Весь день я убираю и готовлю. Я делаю куриный салат и гуакамоле. Я чищу диванные подушки, отступаю назад, смотрю на них, а затем снова чищу. Я тщательно прячу любую детскую фотографию, которая показывает меня в плохом свете и, между всем этим, помогаю на кухне.

Мэделин ‒ настоящий герой. Она появляется около обеда с шампанским и апельсиновым соком для мимозы, и я с жадностью принимаю её предложение. Я пью стакан за стаканом, пока не начинаю ощущать приятное опьянение. Давление, оказанное на меня из-за планирования вечера игр, теперь лишь смутное воспоминание.

— Почему это так важно для тебя? — спрашивает Мэделин, когда мы поднимаемся наверх переодеться.

— Вовсе нет.

— Ты нарезала каждый сэндвич в виде сердца.

— Я подумала, что так они выглядят мило.

— Ты привязала шарики на почтовый ящик.

— Это вечеринка, Мэделин. Всё должно выглядеть празднично!

— Ты четыре раза переставляла мебель в гостиной.

— Да. Моей маме необходима помощь консультанта по фэн-шуй. В этом доме ощущается довольно плохая аура.

— Ох, ну да. Повернись, я застегну молнию.

Я не говорю Мэделин, что потратила столько же времени и мыслей на выбор идеального платья. Оно красного цвета, обычно я его избегаю. Я увидела его на манекене, в витрине магазина, и поняла, что оно должно быть моим. Оно короткое и кокетливое, и я никогда не носила ничего подобного.

— Чёёёёрт, Дэйзи! — говорит Мэделин, отступая назад, чтобы оценить меня.

Я успеваю улыбнуться лишь наполовину, когда кое-что передо мной бросается в глаза. Гости вечеринки!

Я подбегаю к окну и смотрю вниз. Моя мама и Мэделин уже здесь, а значит не хватает только Лукаса и его родителей, но человек, идущий по дорожке, ‒ неожиданный гость, разрешения, о приходе которого, моя мать определенно у меня не спрашивала.

— Келли О'Коннор? — спрашивает Мэделин позади меня, явно в шоке.

Я пытаюсь облокотиться рукой на подоконник, промахиваюсь, и ударяюсь лбом о стекло. Келли удивленно поднимает глаза, и я отпрыгиваю назад.

— Какого черта она здесь делает?!

Келли О'Коннор. КЕЛЛИ. О'КОННОР! Учительница первых классов. Председатель фестиваля тыквенных полей Гамильтона. Красивая. Сверкающая. И не имеющая врагов.

Мне нужно срочно поговорить с мамой.

К счастью, она на кухне высыпает чипсы в миску. Я прижимаю её к стойке.

— Келли О'Коннор? Серьезно?!

Она извивается, излучая:

— О, прекрасно, она уже пришла?

Раздается звонок, и я слышу, как Мэделин идет поприветствовать её.

— О чем ты думала, приглашая её? Терпеть не могу Келли.

— Ладно тебе, Келли не такая уж и плохая.

— Она настаивала на том, чтобы играть младенца Иисуса в церковном рождественском спектакле, пока ей не исполнилось тринадцать лет. Хуже того, все были счастливы отдать ей роль, потому что она была такой ангельской. Я, серьёзно, единственная в городе, кто считала, что брекеты у Божьего Агнца были немного перебором?

Мама смеется.

— Ну, я думаю, что она отлично справилась с ролью Иисуса, и в любом случае, я пригласила её не для тебя.

Меня осеняет, и это как пощечина: моя мама пригласила Келли для Лукаса.

Если бы эта женщина не родила меня, я бы убила её прямо сейчас.

Я не могу дышать. Моё платье было кокетливым, но теперь оно слишком тесное. Я хочу разорвать его и заполнить свои лёгкие максимальным количеством воздуха.

— Не впускай её, — требую я. — Скажи ей, что у нас в семье кто-то умер.

На данный момент, это очень даже возможно.

— Она в нашей гостиной, Дэйзи.

Я закрываю глаза и пытаюсь всё осмыслить. Келли тупая, как дверная ручка. Может, мне стоит сказать ей, что первая наша игра будет в прятки и убедить её спрятаться в кустах часов на шесть. Ты лучшая в этой игре, Келли. Всё правильно, просто свернись калачиком, как будто ты в детской кроватке вдвое меньше тебя.

— Я в замешательстве. Что именно тебя так расстраивает?

— Ты пытаешься его свести с кем-то.

— И почему тебе это не нравится?

— Потому что я хочу, чтобы Лукас был одинок! Печальный, несчастный и побежденный.

— Дэйзи…

— Хорошо. Без разницы. Я просто не вижу его с Келли. Они не подходят друг другу.

— О? Так с кем, по-твоему, я должна его познакомить?

— Как насчет того, чтобы попытаться, ну я не знаю, пристроить свою одинокую дочь? Не похоже, что после моего возвращения домой мужчины ломятся в мою дверь!

Через секунду раздается стук в дверь.

Тук-тук. Тук-тук-тук. Это маленькая бодрая песенка, а значит, это не Лукас.

Мама начинает вырываться.

— Это, должно быть, Патрик!

Патрик? Кто такой Пат…

— Патрик Брубахер?! — шиплю я, когда она выскальзывает из моей слабой хватки. Я застигнута врасплох, и это позволяет ей проскользнуть мимо меня в гостиную. Она полностью игнорирует мой вопрос, но это не важно. Я слышу голос Патрика, как только Мэделин впускает его.

Патрик ‒ это мужская версия Келли О'Коннор: стройный блондин, в меру красивый, как обувь, хорошего качества. Он ветеринар, который однажды спас собаку, вытащив из колодца и вылечив её. Вы видели такие фотоколлажи: день первый ‒ собака выглядит как покойник, день тридцатый ‒ на ней надета модная красная бандана и она улыбается вместе со своим новым владельцем. Патрик ‒ тот владелец.

— Дэйзи Белл? Господи, неужели это ты?

Естественно, Патрик рад меня видеть. Он никогда не испытывал других эмоций, кроме восторга.

Я позволяю ему обнять меня и чувствую запах его туалетной воды. Пахнет приятно. Он высокий, а его светлые волосы коротко подстрижены. Его улыбка ‒ это самая заметная черта, думаю, это его фишка. За ним стоит Келли, ожидая своей очереди, чтобы добраться до меня.

— Привет Келли, — говорю я, сразу же желая, попробовать произнести это ещё раз, с большим энтузиазмом.

Но она ничего не замечает. Как у неё это получается? Она запрограммирована вести такую жизнь: быть приятной или умереть. И она всё ещё дышит.

— Должна признаться, что, когда твоя мама пригласила меня на ужин, это был как взрыв из прошлого. Прошло так много времени с тех пор, как я видела тебя или Лукаса.

Мое сердце замирает. Это значит, что она согласилась приехать до встречи с Лукасом 2.0. Более высокой, первоклассной и мужественной версией Лукаса, который приедет в любую минуту и я уверена, что она будет приятно удивлена. С осознанием этого, я ненавижу свою мать еще больше.

Я отхожу от Келли и Патрика в тот момент, когда раздается сильный стук в дверь. Мэделин открывает её, и я застываю на месте, когда вижу, как в дом входит Лукас со своими родителями и доктором Маккормиком, в придачу. Я едва замечаю тот факт, что моя мама пригласила нашего босса, потому что на Лукасе надеты джинсы и синий свитер. Кобальтовый синий цвет шокирует меня, это цвет костюма Супермена. Какого хрена, Лукас? Какого хрена?

— Вау, — шепчет Келли себе под нос, краснея как школьница. Она смотрит на меня, в поисках поддержки, а потом понимает, что я не присоединюсь к ней в вожделении к Лукасу. Я его соперник.

— О, неважно.

Я оставляю их закончить приветствия и иду на кухню, чтобы налить себе выпить. Даже не осознаю, что налила Джека с колой, пока Лукас не подходит ко мне сзади и не выхватывает стакан из рук.

— С каких это пор тебе нравится Джек Дэниэлс?

— С каких это пор ты носишь свитера?

Тишина. Мой ответ немного слабоват, но он признаёт его.

— Что здесь делают Келли и Патрик?

— Их пригласила моя мама. Для нас.

— Для чего? Еще одни соперники для игры?

— Она думает, что Келли будет добиваться тебя.

Он смеется, и мое сердце в три раза увеличивается в груди. Это обеспечивает дополнительный приток крови, и я набираюсь смелости, чтобы посмотреть на него. Его каштановые волосы до смешного очаровательны и волнисты. Его скулы кажутся острее, чем когда-либо. Он подносит мой стакан к губам и делает глоток, прежде чем вернуть его мне. Я хочу вылить всё содержимое ему в лицо, но также я хочу поцеловать его. К счастью, через дверной проём на кухню, я вижу, как Келли смотрит на нас, и не делаю ни того, ни другого. Знаю, она хочет подойти и поболтать с Лукасом, хочет заявиться сюда и хлопнуть своими большими карими глазами. Картина, как она улыбается ему, сводит меня с ума.

— Значит, Патрик здесь ради тебя? — спрашивает он, привлекая моё внимание к нему.

Я кручу в руках свой стакан.

— Предположительно. Думаю, мама надеется, что он приютит меня как бродячую собаку.

— Ты слишком дикая. Ты съешь его живьем.

Я не отрицаю этого.

Мама хлопает в ладоши и объявляет начало вечера игр. Когда я возвращаюсь в гостиную с Лукасом, идущим за мной, то понимаю, что она переставила все вещи обратно, видимо в то время, когда мы с Мэделин собирались наверху. Вот тебе и фэн-шуй.

— Лукас, ты будешь сидеть здесь, а Дэйзи ‒ здесь.

Она рассадила нас по разные стороны, и все смеются, кроме Лукаса и меня.

— Вы же спрятали все острые предметы, верно? — смеется Патрик.

— У вас есть что-нибудь, чтобы мы могли использовать в качестве барьера между ними? — спрашивает мистер Тэтчер.

— Может лучше поставить забор? — добавляет Келли, оглядывая всех в комнате, чтобы удостовериться, что мы находим ее забавной.

Я хочу сказать ей, что она всё испортила. Шутка больше не смешная.

— Хорошо, давайте начнём, — говорит Лукас с легкой улыбкой. — Мы оба согласились вести себя цивилизованно, да, Дэйзи?

Это то, что он говорит, но мой мозг искажает его слова в прелюдию: «Мы же договорились вести себя прилично, не так ли, Дэйзи?»

Я прочищаю горло и слабо киваю.

Он сидит на другой стороне гостиной, улыбаясь своими идеальными губами и идеальными ямочками, одетый в этот ужасный кобальтово-синий свитер. Он красив. Я хочу растерзать его.

— Да. Я согласна. Давайте начнём шоу.

Следующий час мы проводим в аду. Я сижу между Патриком и миссис Тэтчер, и, так как я люблю миссис Тэтчер, я бы хотела с ней пообщаться, но мне не удаётся сказать ей ни слова, потому что Патрик делает всё возможное, чтобы завладеть моим вниманием. Келли тем временем зажала себя между Лукасом и нашим пыльным книжным шкафом. Там не было стула, но она его притащила. Ей явно неудобно, но она не возражает. Она сидит рядом с Лукасом, а её платье очень низкого кроя, и как я раньше этого не заметила? Каждый раз, когда она наклоняется, чтобы поговорить с ним, её сиськи задевают его руку. Я хочу объявить открытый кастинг для церковной рождественской постановки, чтобы она была вынуждена уйти.

Никто не сводит глаз с меня или Лукаса, и они смотрят на нас, как ястребы. Это похоже на то, если бы мы были новым сезоном давно отмененного телешоу, и они смотрели бы его, чтобы убедиться, осталось ли всё по-прежнему. Назло им, я веду себя идеально. Я встаю и принимаю очередь в шарады. Патрик, мой партнер, и он должен угадать, какое название фильма я изображаю, но его догадки не имеют смысла.

— Ммм... ммм... Крестный отец?! Нет... В поисках Немо!

Я оглядываюсь на Лукаса, и губами он произносит: «Звездные войны».

Я роняю свой воображаемый световой меч и застываю. Я снова стою на коленях в смотровой и чувствую его вкус во рту. Лукас знает это. Он наклоняет голову и улыбается. Звенит звонок, и мы проигрываем еще один раунд.

— Мы сделаем их в следующий раз, Дэйзи! — бодро говорит Патрик.

— Вы, ребята, отстаёте на десять очков, — указывает Мэделин, затем видя, как я хмурюсь, добавляет: — Но думаю, что всё возможно.

Келли и Лукас лидируют, и доктор Маккормик говорит, что они отличная команда. Мне надоело играть, и, может быть, когда я возвращаюсь на свое место, я ворчу слишком громко по этому поводу.

— Не будь злой неудачницей, Дэйзи, — говорит при всех моя мама.

Мои щеки горят.

— Напоминает мне о тех временах, когда Лукас выиграл у неё в борьбе за президента класса, — смеется миссис Тэтчер. — Она была в такой ярости.

Доктор Маккормик и моя мама следующие, и я смотрю на лестницу, задаваясь вопросом, будет ли неловко, если я уйду посреди вечера игр. Я почти решаюсь на это, но потом снова подходит очередь Лукаса и Келли, и я пристально смотрю на них, потому что это скручивающее ощущение в моем животе ново для меня. Оно новое и причиняет боль. Я фокусируюсь на ощущениях, когда Келли изображает Алису в Стране Чудес, а Лукас угадывает это в рекордно короткие сроки. Келли визжит и бросается в его объятия. Я вскакиваю со стула, и все вокруг смотрят на меня, ожидая моей реакции.

— Из… извините, — бормочу я. — Я не очень хорошо себя чувствую.

Может быть, я и в правду заболела, потому что мой желудок действительно болит. Я поднимаюсь наверх, в свою ванную, и наклоняюсь над унитазом, ожидая, когда же меня вырвет, и тогда я понимаю, что страдаю не от тошноты. Это кое-что похуже.

— Дэйзи? — Лукас стучит в дверь моей спальни, я смываю воду в пустом унитазе и выхожу, чтобы открыть ему дверь.

— Нужен доктор? — улыбается он.

Он стоит на пороге и держит в руках коробку крекеров и стакан воды.

Как будто это решит мою проблему.

— Ты в порядке?

— Все великолепно, — говорю я, отступая назад и оставляя дверь открытой для него.

Это прозрачное приглашение: он может войти, если хочет. За двадцать восемь лет он ни разу не был в моей комнате. Я смотрю, как он входит и закрывает за собой дверь. Он ‒ великан, входящий в кукольный домик; мои вещи кажутся маленькими и детскими по сравнению с ним. Он смотрит на трофеи и ленты, украшающие стены, на предметы, отсутствующие в его собственной коллекции. Он улыбается, проходя мимо грамот с наших школьных, научных ярмарок. Мои полки забиты старыми учебниками из колледжа. А на плакате, который весит над моей кроватью, не изображена музыкальная группа или один из актёров «Сумерек»; это анатомическая диаграмма человеческого сердца.

Я сижу и наблюдаю, как он осматривает мои вещи, и, когда он наконец поворачивается ко мне, его взгляд падает на мое тело, сидящее на маленькой кровати.

Я паникую.

— Мэделин, наверное, скоро придет проведать меня.

Он задерживает дыхание. Наверное, чувствует мой страх.

— Твоя мама вывела всех на задний двор, чтобы показать свой сад. У нас еще есть время.

— Как тебе удалось улизнуть?

— Я вызвался проведать тебя, учитывая, что ты заболела.

Кажется, его это забавляет.

— Я действительно плохо себя чувствую.

Он приближается.

— Да? И каковы симптомы?

— У меня что-то сжимается в груди. Я чувствую слабость. В животе как будто скручивается желудок. И у меня возникло непреодолимое желание нанести телесные повреждения Келли.

Он прячет улыбку и ставит воду, и крекеры на мою тумбочку.

— Именно этого я и боялся.

Я резко падаю на кровать.

— Я, наверное, не переживу эту ночь, не так ли?

Когда он опускается рядом со мной, старый матрас провисает под его весом. На секунду мы просто сидим на моей детской кровати, не прикасаясь друг к другу, соблюдая правила дома, но это длится недолго.

— Еще пару проверок, и мы все узнаем.

Его рука едва касается моего живота, а затем он рисует маленький круг, обвивая ткань моего платья вокруг своего пальца.

— Как насчет этого места? Здесь больно?

Я киваю и закрываю глаза.

— Да.

Он проводит рукой по моим ребрам и груди, пока не останавливается там, где моё сердце.

— А здесь?

Я отвечаю дрожащим голосом:

— Худшее, что я когда-либо чувствовала.

Он наклоняется, и его губы касаются моей открытой шеи.

— Здесь?

— Не уверена. Проверь еще раз.

Я чувствую его улыбку на своей коже, когда его рука скользит вниз между моими ногами. Он берет в руки шелковистую ткань моего платья и осторожно поднимает её. Теперь мои колени обнажены перед ним. Потом и мои бёдра. Нижняя часть моих трусиков едва видна, и прохладный воздух, попадающий в этот запретный участок кожи, заставляет меня дрожать.

Лукас делает паузу и отступает, оставляя меня открытой для его изучения.

— Раздвинь ноги, — говорит он.

Его слова повелительны, но тон нежен, настолько нежен, что я подчиняюсь. Я раздвигаю бедра, и моё платье поднимается еще на несколько дюймов, но на этом всё не заканчивается. Лукас касается края моих трусиков и стягивает их вниз по бёдрам. Я должна согнуть колени, чтобы он не смог стащить их с моих ног, но моё тело не принадлежит мне. Оно слушает его и делает именно то, что он хочет.

Как только я обнажаюсь ниже пояса, Лукас отталкивается от кровати.

Я приподнимаюсь на локтях, чтобы посмотреть, как он двигается по моей комнате, голодная до его мыслей. О чем он думает, прислонившись к моему комоду и оценивая меня? Он всё ещё в джинсах, у него преимущество. Я не одета, и, всё же, я ничего не делаю, чтобы опустить подол вниз.

— Покажи мне.

Я поднимаю на него глаза и вижу, что всё его внимание ‒ между моих раздвинутых ног. Его руки скрещены на груди. Губы сомкнуты в тонкую линию. А глаза горят огнём.

— Покажи мне, чем ты занималась в школе. Поздно ночью, когда была совсем одна. В то время, когда должна была спать.

Я ухмыляюсь.

— Дай мне старый учебник по математике, и я тебе покажу.

Он едва улыбается.

— Не верно.

Мой взгляд застенчиво скользит по окну. Мог ли он все эти годы видеть меня? Нет. Он не мог. Угол неправильный, и жалюзи блокируют силуэты. Тем не менее, он выглядит таким уверенным, наблюдая, как я пытаюсь восстановиться.

— Это что, твоя фантазия? — спрашиваю я.

— Фантазия ‒ это что-то воображаемое. А это ты, Дэйзи Белл, трогающая себя, это то, что я хочу увидеть.

— Твое эго действительно не знает границ, — ворчу я. Но, тем не менее, не прикрываю себя.

— Положи руку у себя между ног.

Я выгибаю бровь. Мои конечности не двигаются. Здесь не он должен командовать.

Затем он отталкивается от комода и начинает двигаться, как будто направляется к двери. Моя рука поднимается с кровати и опускается на бедро за рекордно короткий срок.

— Ну, вот, — говорю я, не так спокойно, как хотелось бы.

— Дэйзи, которую я знал, никогда не была такой застенчивой. Она никогда не сдавалась.

Это бесполезная попытка использовать обратную психологию. Он пытается мной манипулировать, но это его дело. Он становится нетерпеливым, отчаявшимся.

— Это что? — у меня перехватывает дыхание. — Вызов?

— Да.

Моя рука медленно скользит по бедру.

— Но вызов для кого?

Когда я прикасаюсь ближе к центру, его челюсть сжимается. И мне это нравится.

— Проведи пальцем вверх-вниз.

Мой взгляд скользит по двери. На окно. И на него. Он слегка наклоняется вперед, не хочу, чтобы он видел, как я возбуждена. Улики прилипли к моему пальцу. Я делаю то, что он мне говорит, потому что хочу и потому что мне приятно прикасаться к себе. Он командует, но это я прикусываю губу. Двигаю бедрами. И прикрываю от трепета глаза.

— Посмотри на меня.

Я смотрю.

— Это слишком просто. Если закрыть глаза, можно притвориться, что ты одна. А я хочу, чтобы ты знала, что я наблюдаю.

Тогда я понимаю, что кобальтово-синий свитер обманчив, ни один из моделей Gap никогда бы не приказал девушке прикасаться к себе пальцем. Он должен быть одет в кожу, цепи и маску.

— Дэйзи?

— Да?

— Окуни свой палец внутрь и скажи мне, что ты чувствуешь.

Я краснею так сильно, что у меня покалывает кожу, но мой средний палец уже двигается взад-вперед, по моим складкам, пока я мягко не нажимаю внутрь. Лукас издаёт стон, это подстегивает меня, и я просовываю палец еще на дюйм.

Я едва слышу, как он напоминает мне о своем приказе:

— Скажи, каково это?

— Туго, — говорю я.

Мое первое слово его уничтожает. Он отступает от комода, и я бросаю ему вызов, вытаскивая палец и снова вводя его внутрь.

— Тепло и мокро.

Три слова, и Лукас тянет меня вниз, пока моя задница не оказывается на краю кровати. Он опускается на колени между моих ног и берёт мой палец себе в рот. Прежде чем отпустить, он облизывает всё до капли. Затем я прикрываю рукой рот, чтобы заглушить свои крики, когда его голова опускается между моих бёдер. Видеть его там, чувствовать, как его дыхание касается этой чувствительной кожи, сексуально по той шкале, к которой я никогда не приближалась раньше. Своими руками он держит меня открытой для него, впиваясь пальцами в мои бёдра, оставляя следы. От первого нежного поцелуя никуда не деться. Он только пробует на вкус, но хочет большего.

Он целует выемку у основания моего бедра, участок кожи слева от того места, где мне нужно. Он кружит вокруг моего центра, и только когда я крепко прижимаю руку ко рту, он наконец позволяет себе провести языком по мне. Я подскакиваю на кровати, когда он начинает лизать выше, кружа своим языком и лаская меня. Лукас Тэтчер никогда не трахал меня, но своим ртом он приближается к этому.

Меня пронзает молния. Я хочу большего, я хочу всего. Своими поцелуями он проходит путь через центр моего тела. Я как орёл с распростёртыми крыльями, мои руки сжимают одеяло, по обе стороны от головы. Это единственное, что я могу сделать, чтобы прижаться к Земле. Потому что мне кажется, что я падаю.

Он раскрывает меня своими пальцами и окунается языком обратно.

— Это слишком, — кричу я, зажмурившись.

Он не соглашается и не сдается.

— Сли… А! Лукас! Это слишком!

Когда он добавляет ко всему свой палец, я чувствую, что скоро мне конец. Он вводит и выводит его из меня, работая в такт своим ртом. Я умоляю его не останавливаться. Я клянусь своим первенцем, практикой, каждым заработанным центом, только пусть он не прекращает делать это, прямо здесь, своими великолепными длинными пальцами, которые, кажется, тушат огонь, о котором я даже не знала.

Когда я провожу руками по его волосам, и он попадает в точку, мне кажется, что я больше не ненавижу Лукаса. Я совсем не ненавижу Лукаса. Его пальцы остаются внутри меня, когда я начинаю кончать, и мои бедра дёргаются, подталкивая меня к его рту.

Мой оргазм обретает свою собственную жизнь. Он бьёт рекорды и устанавливает новые. Я изо всех сил стараюсь не шуметь, но, если бы я могла, я бы кричала Лукасу дифирамбы во всю глотку.

ВСЕМ ПРИВЕТ, ОКАЗЫВАЕТСЯ, ЛУКАС ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЗНАЕТ, ЧТО ДЕЛАТЬ В ПОСТЕЛИ!

Может быть, это к лучшему, что я этого не могу.

— Во… воды, — хриплю я, указывая на стакан на тумбочке.

Лукас смеётся, хватая его, и идет в ванную. Я слышу, как он брызгает водой на лицо, и когда возвращается, я всё ещё плаваю на волне своего пост-оргазма. Ничего не случилось, все прекрасно... это мультяшные птицы летают по моей комнате?

Я пью воду и напеваю, в знак признательности.

Лукас вежливо опускает моё платье вниз и ждет, пока я соберусь с мыслями. Он целует меня в щеку в тот момент, когда распахивается дверь и мамин голос заполняет комнату.

— Дэйзи! Как ты себя… О МОЙ БОГ!

Она не постучала.

КТО НЕ СТУЧИТСЯ?

Она перестаёт кричать, и керамическая кружка разбивается о твердую древесину. Дымящийся чай ошпаривает её ноги, и она вздрагивает, но её глаза прикованы к нам, застывшие на самом лёгком ребусе в истории: Лукас нависает надо мной на моей кровати, мое тело вспыхивает от оргазма, а мои глаза наполнены эмоциями, с которыми я не совсем готова справиться.

— ДЭЙЗИ БЕЛЛ!

Сначала мне кажется, что она в ярости, но потом она начинает смеяться. И это не прекращается. Она застряла в бесконечной петле.

— Миссис Белл, — говорит Лукас. — Подождите.

Он бросается в бой и хватает в ванной полотенце, чтобы вытереть пролитый чай.

Мэделин и миссис Тэтчер стоят в дверях, позади неё, как посетители музея. Ранее я их не заметила.

Я спрыгиваю с кровати и натягиваю свои трусики. Я чуть не теряю равновесие, но Лукас ловит меня в последнюю секунду. Я оказываюсь в его объятиях, мы в такой позе, как будто он наклоняет меня во время танца: без сомнения, в этой позе мы милые, как дерьмо.

— Это не то, что вы думаете, — говорю я.

Лукас выравнивает меня, и прежде чем отпустить, убеждается, что я твёрдо стою на ногах. Это обдуманный поступок, и все это замечают.

— О, ну и что же мы думаем? — говорит Мэделин со злой ухмылкой.

Миссис Тэтчер улыбается, поднимает руки и поворачивается к лестнице.

— Не надо ничего объяснять! Я ничего не видела.

— Эй, Патрик! Ты не принесешь метлу? — кричит моя мама.

— Уже иду!

Я подавлена. В течение следующих пятнадцати минут, этот парад продолжается. Вход в мою комнату ‒ это вращающаяся дверь. Доктор Маккормик приходит, чтобы убедиться, что ноги моей мамы не получили ожог. Патрик помогает Лукасу подметать керамические осколки, а Келли, благослови её Господь, просто берёт и садится на мою кровать. На тоже место, где я только что лежала. Моя задница была прямо там.

— О, тепло, — щебечет она, устраиваясь поудобнее. — Мы что, теперь здесь играем?

Меня умиляет её забвение. Моё унижение превращается в смиренное веселье, и я начинаю маниакально смеяться. Каким бы ни было моё состояние, оно оказывается заразным, потому что Мэделин присоединяется, затем моя мама, а затем и все остальные. Несмотря на то, что я смущена, я осознаю всю нелепость этой ситуации. Это всё равно, что войти в комнату и обнаружить хитрого койота и бегуна в одной постели (герои мультипликационного сериала «Хитрый койот и Дорожный бегун» – «Road Runner and Wile E. Coyote».)

— А-ха-ха-ха, А-ха-ха, — смеётся Келли. — Над чем мы опять смеёмся?

Наверное, было не правильным заходить так далеко с Лукасом. По той же причине, по которой вы не заводите детёныша питона только потому, что он милый (они вырастают всего на несколько футов, верно?), вы не начинаете дурачиться со своим пожизненным врагом только потому, что вы сексуально возбуждены. Иметь отношения с дьяволом, это превосходно и прекрасно, но до тех пор, пока дьявол не войдет в вашу комнату, не снимет с вас трусики и не покажет вам, насколько он действительно о вас заботится.

До того, как я начала смешивать работу и удовольствие, все было отлично. У меня было всё. Даже нрав. Мать, которая могла смотреть мне в глаза, не хихикая. И многоэтапный план по захвату практики доктора Маккормика.

А теперь я осталась без одной пары нижнего белья: я выбросила его в мусорное ведро после вечера игр ‒ и единственное место, куда я сейчас иду ‒ это «Дэйри Квин» (сеть фаст-фуд ресторанов с мягким мороженым и др. продуктами). Я в шоке. К моему сожалению, они закрыты; очевидно, я единственная, кому понадобилось съесть что-нибудь вкусненькое в понедельник в пол шестого утра.

Что заставило меня отклониться от двадцативосьмилетнего метода ведения войны, с проверенными результатами? Все, что мне нужно было ‒ это держать дистанцию. Стать крутым доктором. И заставить Лукаса плакать.

Это Лукас.

Он тот, кто всё изменил.

В ту минуту, когда он вернулся в Гамильтон, весь такой: «Посмотрите на меня с моими мускулами и обтягивающими брюками». Однажды я видела, как он ел киноа на обед, КИНОА ‒ зерно, о существовании которого он даже не знал, когда я видела его в последний раз.

Я должна была понять, что он преследует, какую-то цель и теперь это имеет смысл. Он не шутил, когда сказал, что хочет, чтобы я влюбилась в него, чтобы после того, как он разобьёт мне сердце, я переехала и отдала ему практику. Он действительно думает, что с помощью слова из шести букв, он выиграет эту войну.

Потребуется не один кобальтово-синий свитер, и не несколько случайных оргазмов, чтобы я забыла, кто он такой. Кто мы такие.

Мы враги.

— Вечер игр был веселым. Нужно будет как-нибудь повторить, — говорит Лукас, когда мы оба готовим кофе в понедельник утром.

— Какую именно часть? — спрашиваю я, излучая беззаботность.

Он передает мне сливки.

— Ту часть, где ты раздвигаешь для меня ноги.

Я со стуком ставлю кружку на стол, поворачиваюсь и толкаю его в ту часть кухни, которую не видно из коридора.

— Ты что, с ума сошел? Ты хочешь, чтобы нас уволили?

— Мы сейчас в клинике одни.

Это правда, мы здесь до смешного рано. Думаю, я не единственная, кто не смог уснуть.

— И все же, доктор Маккормик, наверное, установил где-то здесь микрофон или что-то подобное, — его взгляд падает на мои губы. — Так что перестань болтать.

Не осознавая этого, я прижимаюсь своими бедрами к Лукасу и сжимаю рукой его грудь. Его руки обвиваются вокруг моей талии, и я не могу сопротивляться.

Один поцелуй мне не повредит.

Два тоже.

Губы Лукаса, как упаковка печенья Орео: вы знаете, что лучше его вообще не есть, но стоит попробовать хоть одну печеньку, вы не сможете остановиться.

— Эти поцелуи не для тебя, — предупреждаю его я.

— Мне все равно.

Затем он берёт надо мной верх. Он поднимает меня и сажает на кухонный стол. Спиной я ударяюсь об шкаф, а своей задницей давлю несколько пакетиков с сахаром. Он рассыпается на пол, а Лукас наклоняет мою голову назад и прикусывает нижнюю губу.

— Я не могу, — выдыхаю я между поцелуями. — Детёныш питона.

— Что? — спрашивает он, проводя губами по моей шее.

— Орео.

Задняя дверь открывается, и на ручке звенят маленькие колокольчики. Джина напевает себе что-то под нос, и мы с Лукасом отпрыгиваем в разные стороны, пытаясь навести порядок на кухне. Когда она поворачивает из-за угла, я подметаю сахар с пола.

— Утренние, ранние пташки, — говорит она, наклоняя голову, прежде чем продолжить идти к своему столу.

Я стою, застывшая, ожидая, что она вернется и отчитает нас за то, что мы целовались до восхода солнца, но она не делает этого. До конца утра я хожу с дерьмовой улыбкой на лице, то есть, пока не появляется моя мама и не разрушает всё.

Она считает это разумным. На этой неделе наш дом будет обрабатываться от термитов или это были тараканы? Я точно не помню. Она клянётся, что говорила мне об этом, но я никак не могу вспомнить, когда мы с ней об этом разговаривали.

— Когда я мыла тебе голову! Ты не помнишь?

В последнее время я была слишком занята другими мыслями.

— Значит, над домом будет установлен один из этих больших шатров? Где мы собираемся жить? — спрашиваю я.

И тут она хлопает меня по плечу и передает мне сумку.

— Боюсь, это вопрос к тебе, а не к нам, милая. У меня есть место, где я смогу пожить следующую неделю, а вот тебе придется что-то найти. Уверена, ты справишься!

Мне двадцать восемь, и вдруг я стала бездомной сиротой.

— Где ты остановишься?

Она целует меня в щеку и начинает отступать в сторону коридора. Боже мой, она пытается сбежать.

— О, всего лишь у друга. Позвони, если что-нибудь понадобится. Покеда!

— Ты говоришь «покеда»? Кто ты такая?

Я возвращаюсь в свой кабинет и расстегиваю сумку, чтобы посмотреть на содержимое. На вещах лежит небольшая записка: «Только самое необходимое! Надеюсь, я позаботилась обо всем, что тебе может понадобиться. Люблю тебя, мама».

Конечно, она упаковала рабочую одежду и мою зубную щетку, но также, она взяла на себя смелость, копаться в ящике с моим нижним бельём. Половина сумки заполнена комплектами, которые я покупаю после дня Святого Валентина, когда они продаются по скидке, но никогда не ношу. Где, по её мнению, я буду находиться следующую неделю? В медовом месяце?

Из соседнего кабинета доносится голос Лукаса, и тут мне всё становится ясно. Она думает, что я останусь у него. Что за «сующая во всё свой нос» маленькая зануда! Я бы не удивилась, если бы в нашем доме не было никаких вредителей, а дезинсекторы были просто уловкой. Я имею в виду, что она даже не упаковала мое зарядное устройство, а кружевные трусики и прозрачный лифчик? Они учтены.

Я застегиваю сумку, бросаю её под стол и набираю Мэделин.

— Ха-ха! Нет. Извини.

Вот её ответ на мою просьбу, остаться у неё на пару дней.

— Мэделин! Да ладно, ты моя лучшая подруга. Ты должна быть рядом, когда мне нужна.

— Слушай, я бы с удовольствием, но сейчас мой дом не очень подходящее место для соседей. Тут повсюду коробки... и я, наверное, буду приводить парней домой почти каждую ночь... Может на следующей неделе?

— Ты ведь понимаешь, что я буду бездомной? Как «живущая в подземном переходе» бездомная.

— Где твоя жажда приключений?

— Боже мой, ты в этом тоже замешана? ЗАМЕШЕНА, НЕ ТАК ЛИ?!

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Слушай, мне звонит мой босс. Я поговорю с тобой позже. О, и не забудь прислать адрес твоего подземного перехода, чтобы я могла навещать тебя время от времени.

— Очень смешно. Пока.

Не требуется много времени, чтобы слухи о моей ситуации распространились по всей клинике. Моя мама рассказала Доктору Маккормику, он рассказал Мэрайе и так далее. Лукас узнаёт к обеду.

— Я слышал, что в мотеле «Одинокая звезда» в это время года недорогие номера, — говорит он, прислонившись к дверному проему моего кабинета.

— Забавно, что ты упомянул об этом, я там уже забронировала комнату, — злорадствую я.

— Это ужасно. Дэйзи, я пошутил. Конечно, ты можешь остаться у меня, если хочешь.

Я беру вторую половину сэндвича с индейкой.

— Не нужно, доктор Тэтчер. Я обо всем позаботилась. Не хочу хвастаться, но я забронировала эконом-люкс с видом на сад.

Оказывается, вид на сад был небольшим преувеличением. Тем же вечером я оказываюсь в гостиничном номере с видом на бугристую парковку и открытый бассейн, который разрушается сам по себе. Бассейн заполнен до краев мутной, голубовато-зеленой водой. Может, это бактериальный сад?

Я отворачиваюсь от окна и осматриваю комнату. Выцветшее цветочное покрывало. Осыпающийся потолок. Потрескавшийся линолеум. Тут даже лежит записка от гостя, который останавливался в номере до меня: «Остерегайтесь ночью сверчков. Они могут напасть на вас». Я не уверена, но мне кажется, что на нижней части страницы, я вижу размазанные сверчковые кишки.

Ничего страшного. Сейчас только пол седьмого вечера. Конечно, я не могу сидеть на тканевых поверхностях в комнате из-за боязни клопов, но я могу прижаться к стене, пока не устану настолько, чтобы уснуть. О, или, может быть, я просто пойду и посижу на краю эмалированной ванны ‒ оп, привет, гигантское пятно крови, которое собралось вокруг дренажа. Если вы не возражаете, я сейчас же заберу свои вещи.

Лукас Тэтчер, у тебя появиться новый сосед.

Лукас не выглядит удивлённым из-за того, что я стою у него на пороге. В руке он держит бутылку, наполненную водой со льдом, как будто в этот момент он как раз её наполнял. На нем надеты спортивные шорты и футболка, и я дрожу от возможностей, на которые намекает пояс его шорт.

Он отступает и машет рукой зайти, как будто это не самая безумная идея.

— Я собирался в спортзал.

— Разве ты не хочешь узнать, почему я здесь?

— Я знаю, почему ты здесь. Этот мотель отвратителен. Я слышал, что до осуждения этого места остались недели.

— Звучит вполне правдоподобно. Теперь я знаю, почему он называется «Одинокая звезда» ‒ это его рейтинг на Yelp.

Его лофт массивный, с открытыми балками на потолке и оригинальными стенами. Он имеет открытую планировку, поэтому гостиная и кухня занимают одно большое пространство. Свет от заходящего солнца струится через промышленные окна, занимающие всю заднюю стену лофта. Это мило, и это ставит меня в тупик.

Я все еще осматриваю его дом, когда он забирает сумку из моей руки и ставит её рядом с кухонным островом. Затем он продолжает наполнять бутылку водой.

Я остаюсь там, где нахожусь, на его коврике.

— Эй, Лукас, ты слышал о перемирии в канун Рождества, во время первой мировой войны?

— Когда солдаты с обеих сторон вылезали из окопов, пили, пели рождественские песни и вместе играли в футбол?

Я киваю.

— Вот что это. Как только я вернусь домой, война продолжиться.

Он смеется, подходит и хватает маленькую спортивную сумку, висящую у двери.

— Сейчас не канун Рождества.

— Я просто говорю, не слишком уютно устраивайся за пределами окопа.

— Ага. Что ты будешь делать, пока меня не будет?

— Наверное, постою здесь и подумаю, какие совершённые мной ошибки привели меня к этому.

Похоже, он собирается наклониться и поцеловать меня в щеку, но не делает этого.

— Ну, если ты когда-нибудь сойдёшь с этого коврика, то чувствуй себя как дома.

Ха.

Как дома.

Быть, как дома, в лофте Лукаса Тэтчера, какая нелепая идея. И дело не в том, что я не хочу здесь находиться. В течение многих лет я мечтала ступить на территорию, которая ему принадлежала, но эти мечты обычно включали в себя наличие лыжной маски и средства для удаления волос. Он уходит в спортзал, а я остаюсь здесь, на его территории, без присмотра и свободно могу делать всё, что захочу. На кухонном столе лежит его почта. Я могу покопаться в ней и выбросить квитанции на оплату счетов, тем самым ухудшить его кредитную историю. На кофейном столике лежит книга. Я могу переместить закладку на несколько страниц или написать спойлеры на полях. Его ноутбук. Видеорегистратор. Всё это легко можно использовать, чтобы навредить ему, но вместо этого, я продолжаю стоять прямо на этом коврике в прихожей, пока он не возвращается из спортзала.

Когда он заходит, дверь бьет меня по затылку.

— О, чёрт. Дэйзи, прости.

— Да. Нет проблем. Нет, все нормально. Нет, спасибо, я не голодна.

Он бросает пакетик замороженного горошка обратно в морозилку, когда я от него отказываюсь.

— Я пошутил на счёт того, что бы ты оставалась на коврике.

— Ты только что ушел.

— Это было сорок минут назад.

— Да? Ну, я уже собиралась сойти с него. Просто еще не решила, куда хочу пойти.

Он подходит и берет меня за плечи, физически заставляя сойти с коврика. Я ожидаю, что вместо пола, будет лава.

— Пахнет тобой, — объявляю я, — но ты только что въехал. Ты просто опрыскиваешь все помещение, когда душишься туалетной водой или типа того?

— Я ничего не чувствую.

— Ты и не должен.

Он смеётся и поворачивается ко мне.

— Я собираюсь приготовить ужин. Хочешь посидеть у барной стойки или на диване?

Ему приходиться спрашивать, потому что, если он отпустит меня, я останусь стоять здесь, в прихожей. Застывшая.

— На диване, наверное.

Он ведет меня туда и сажает прямо посередине.

— Я думала о том, чтобы вытащить батарейки из детекторов дыма, — признаюсь я, глядя на него, когда он подпирает подушку за моей спиной.

Он как мой опекун: опекун, который пахнет так, будто только что закончил тренироваться. Я должна ненавидеть это, но не ненавижу.

Он смеётся себе под нос.

— Меньшего я и не ожидал.

Он начинает выпрямляться, но я хватаю его за футболку и даю жизнь навязчивой мысли.

— Давай подурачимся?

Я крепко держу его, наклоняя над собой, и приглашаю в мое пространство.

Он улыбается.

— Я собираюсь приготовить ужин.

— Ужин может подождать. А я не могу.

Он не отстраняется.

— Разве ты никогда не слышала, что предвкушение ‒ это лучшая часть удовольствия?

— Это глупо.

— Бьюсь об заклад, ты была ребенком, который ест по одной запечённой зефирке вместо того, чтобы подождать двух.

— Может быть, — говорю я, отпуская его футболку. — Но мы же взрослые люди. Мы можем съесть всю упаковку, если захотим.

Он оставляет меня, чтобы вернуться на кухню и начать готовить.

Он готовит цыпленка?! Кто вообще может есть птицу в такой момент?

— Дэйзи, ты начинаешь меня пугать.

Наверное, это потому что, я уставилась в одну точку, сидя на диване с прямой спиной и руками, лежащими на коленках. Но теперь, сознательно, я откидываюсь назад и скрещиваю ноги. Всё. Теперь я выгляжу, как нормальный гость.

— Итак, я знаю, что зефир был метафорой для секса, но у тебя действительно он есть?

— Расскажи мне, как прошел твой день, — говорит он, игнорируя мой вопрос.

— Нормально. Я ходила на работу. Я ведь врач, ты же знаешь?

— Нет, — подыгрывает он мне. — И какого это?

— Я работаю с одним парнем. Его трудно полюбить. Все в клинике так думают.

— Да?

— Он просто хуже всех.

— И как ты справляешься?

Я поворачиваюсь, и мы встречаемся взглядами, поверх кухонного островка. Он занят обжаркой, а я занята представлением того, каково бы было, если бы он наклонил меня над этим столом и задрал платье.

— Я просто использую его для секса, обычно это его затыкает.

— Ты хочешь зеленую фасоль или спаржу?

— Что готовится быстрее?

— Фасоль.

— Тогда это то, чего я хочу.

Через несколько минут ужин готов. Это рекордное время, поэтому меня удивляет, что, когда я режу свою курицу, она розовая в центре.

— Лукас, — говорю я, поворачивая тарелку, чтобы показать ему. — Она не до конца прожарена.

Он поднимает голову, наполовину ошеломленный.

— Наверное, я немного торопился.

Я прячу свою улыбку, когда он встает, чтобы забрать у меня тарелку и вместе со своей поставить на кухонный стол. Он подпирает его руками и качает головой. В течение нескольких секунд он не двигается, пока я не прерываю его.

— Ну, ужин был замечательным, — поддразниваю я.

Мои глаза загораются, когда он встает и начинает стягивать футболку.

— Но теперь, думаю, пришло время для десерта? Да. Я думала о том же самом.

— Не так быстро. Мне все еще нужно принять душ.

— Почему? Потому что ты только что занимался? Потому что ты все еще немного горячий и потный, и от тебя до сих пор исходит мужской, мускусный запах?

Ничего он не знает. Он, как Джон Сноу.

— Лукас, — говорю я, делая глубокий вдох и обходя кухонный островок. — Я вежливо попросила тебя заняться со мной сексом. Теперь думаю, будет справедливо, если ты выполнишь эту просьбу.

Он ухмыляется.

— Повернись.

Я делаю так, как он говорит, и чувствую, как его теплые руки обхватывают мою шею. Он дразнит меня нежным поцелуем под волосами. Мне кажется, что он собирается расстегнуть мое платье и устроить вечеринку, но потом он говорит:

— На самом деле, мне нравится заставлять тебя ждать. Давай сначала поужинаем.

Затем его руки ускользают.

Я раздраженно смеюсь и поворачиваюсь к нему лицом.

— Лукас, перестань! Ты вдруг стал неким джентльменом? Хочешь пригласить меня на свидание?

— Конечно. Называй это как хочешь.

У меня возникает мысль: снять платье и разрешить эту проблему, но даже у меня есть свой предел.

— Хорошо. К счастью для тебя, свидание обойдётся дёшево. Просто закажи пиццу. А я тем временем пойду приму душ.

Полчаса спустя мы сидим на диване, у меня мокрые волосы, и на мне надета пижама. Это самая скромная вещь для дома, которую упаковала моя мама, и всё равно она недостаточно скромна. Короткие шорты и майка, которая едва прикрывает грудь. Лукас тоже принял душ и переоделся, и теперь на нем надеты только фланелевые штаны. Шоу, которое мы смотрим, скучное, это какое-то кулинарное соревнование на PBS. Но никто из нас не делает шаг, чтобы переключить канал. Я быстро оглядываюсь на Лукаса, и вижу, как его взгляд устремлен на меня и обжигает мою кожу. Я думала, мой наряд понравится ему, но какое это теперь имеет значение? Кажется, момент упущен, потому что все, что он делал сегодня вечером, говорит только об одном: сегодня мы сексом не займёмся.

Звонят в дверь.

— Это пицца, — говорю я, вскакивая, чтобы открыть дверь.

— Я принесу, — настаивает Лукас, хватая бумажник с кухонного стола.

Я игнорирую его, и мы вместе открываем дверь. На пороге стоит Микки Чилдресс и держит в руках одну большую коробку с пиццей. Когда он видит, что я прячусь за Лукасом, в моем прославленном нижнем белье, его глаза округляются, как пицца, которую он принёс.

— Дэйзи Белл?! Лукас Тэтчер?!

Микки ‒ младший брат Бобби Чилдресса, нашего одноклассника из средней школы. Я не видела ни одного из них много лет, но Микки явно нас помнит.

— Он держит тебя в плену? — спрашивает Мики, полушутя, когда вручает Лукасу пиццу. — Я могу позвонить в полицию, если надо.

Лукас прижимает двадцатку к груди Микки и выталкивает его из дверного проёма.

— Спасибо, Мик. На этом всё.

— Просто моргни дважды, Дэйзи! Я пошлю команду спецназа!

Лукас захлопывает дверь перед его носом.

— Славный парень, — говорю я, вырывая коробку из рук Лукаса, и отношу её на кухонный стол.

— Он хотел спасти тебя только потому, что ты одета в это.

— Это называется пижама.

— Это довольно либеральный способ описать одежду, которая будет в пору карликовому пуделю моей мамы.

Открывается коробка, и, вдруг, всё в этом мире становится правильным. Пицца до сих пор горячая, как будто только что из духовки. Каждый из нас берёт по кусочку и не утруждает себя тарелками. Вместо этого мы стоим лицом друг к другу, прислонившись к стойке.

— Итак, значит ты говоришь, что тебя привлекают пудели?

Лукас качает головой, скрывая улыбку.

— Или ты говорил о том, что тебя привлекаю я?

— Ешь свою пиццу.

Я смеюсь, и Лукасу это надоело. Он берет кусок из моей руки и подносит к моему рту. Он кормит меня, чтобы я замолчала, и я на все сто согласна с этим. Я откусываю большой кусок и жую с уверенной ухмылкой.

Затем я позволяю своему взгляду опуститься ниже его шеи, что является критической ошибкой в стремлении удержать верх. Лукас без футболки, и какие бы упражнения он ни делал в спортзале, они работают. И очень хорошо. Он в отличной форме: широкие плечи, зауженная талия, которая полностью убивает женский мозг. Я никогда не заботилась о наличии кубиков на прессе, до того момента, пока не посмотрела вниз и не увидела, что у Лукаса есть кубики, которые ведут вниз к фланелевым штанам, низко сидящим на его бедрах.

— Это считается ужином, верно?

Взгляд, который он, наконец, бросает на меня своими темными глазами ‒ единственный ответ, который мне нужен.

Вот чёрт!

За считанные секунды на его кухне царит хаос. Куски пиццы брошены и забыты. Коробка отодвинута в сторону и опрокинута со стола. Но нам всё равно. Лукас поднимает меня и сажает на холодный гранит, который покусывает мои бёдра, и я ворчу как раз перед тем, как его губы опускаются на мои.

Рукой я обхватываю его голое плечо и тяну ближе, между своими раздвинутыми ногами. Его руки скользят вверх, по моим шелковым шортам, мимо задницы и сжимают талию, подтягивая меня ближе к краю столешницы. Я бы упала вперед, если бы он не держал меня, и вдруг мы продолжаем то, что начали этим утром, только теперь Лукас поднимает мою майку над головой и роняет свой рот на мою голую грудь. Всё происходит так быстро, как будто он учился этим движениям в течение нескольких недель. Я пытаюсь наверстать упущенное и просовываю свою здоровую руку за пояс его фланелевых штанов, и оборачиваю вокруг члена.

Кровати, свечи и стриптиз для людей, у которых много свободного времени или которым просто скучно. А у нас есть только голод. Мы в бешенстве, и это заметно.

Я всё еще держу его рукой, двигая вверх-вниз, когда он зажимает один из моих сосков между губами. Я кричу, и он нежно кусает его. Я отыгрываюсь, еще крепче сжимая его член.

В дверь стучат.

— Эй, Лукас! Мне надо было вернуться к машине, что бы принести сдачу…

Вернулся Микки Чилдресс, и Лукас вежливо говорит ему, чтобы он шел на хрен и оставил сдачу себе.

— Эй! Спасибо!

Я смеюсь, и Лукас, пользуясь случаем, стаскивает с меня шорты и трусики. Он так сильно дергает, что я слышу, как что-то рвется; не знаю, ткань ли это или мое здравомыслие. Несколько секунд я лежу голая, на холодном граните, совсем обнаженная перед ним. Он оценивает меня сверху донизу, на это требуется слишком много времени. Моя кожа начинает покалывать под его оценивающим взглядом, я тянусь к нему, и он прижимается ко мне, заворачивая в свое тепло.

Он спрашивает, не стоит ли нам переместится в другое место: диван, кровать, пол ‒ но становится очевидно, что этот островок для нас на идеальной высоте, как раз на уровне его бёдер. И когда я раздвигаю ноги и позволяю им раскрыться, он получает ответ. Здесь. Прямо сейчас. Плати по счетам, большой мальчик.

Я ожидаю, что он разденется, чтобы соответствовать мне, в моем естественном состоянии, но он только дёргает свои штаны вниз, достаточно, чтобы я увидела, как моя рука всё ещё обернута вокруг его члена. Мои глаза расширяются. Я имею в виду, что видела его раньше, я пробовала его на вкус, но с этой точки зрения, всё кажется слишком реальным.

— Ты понимаешь, что мы собираемся сделать, да? — спрашиваю я.

— У меня есть одна довольно хорошая догадка.

— Я так напряжена. У меня кружится голова.

— Я должен попросить тебя подписать форму согласия?

— Наверное, это хорошая идея. Могу я одолжить ручку?

— Дэйзи.

— Боже. Это так странно! Лукас Тэтчер собирается заняться со мной сексом.

— Да, собирается, — Лукас смеётся, прижимая меня к груди. Это объятие такое интимное и обнадеживающее.

— Мы не можем это сделать, — говорю я, притягивая его ближе.

— Если ты хочешь подождать, мы…

— Нет! БОЖЕ, НЕУЖЕЛИ ТЫ СОВСЕМ НЕ СЛУШАЕШЬ?!

При этом я прижимаюсь губами к его губам и поцелуем высасываю из него всю эту вечно любящую жизнь. Он стонет и отвечает взаимностью, дергая меня вперед, пока моя задница не оказывается на краю островка. Мы идеально выровнены, бедро к бедру, как я и планировала. Он впервые прикасается ко мне своим членом, моё сердце колотится, а покалывание поднимается по позвоночнику. Я хочу, чтобы он продолжил, но он дразнит меня своим прикосновением.

Он упирается ладонью мне в живот, а когда его большой палец касается сердца моих чувств, мурашки начинают бежать по моей коже. Легкие круги, которые он выводит, похожи на барабанную дробь, которая наращивает интенсивность, пока он не отходит и не смотрит между нами. Я закрываю глаза и сжимаю пальцы ног, когда он погружается на первый дюйм. Я раскрываю рот. Ещё дюйм. Крошечный стон ускользает от меня. Ещё один сильный толчок, и Лукас использует все эти с трудом заработанные мышцы, чтобы зарыться в меня по самое основание. Я растянулась до небытия.

— Не двигайся, или я разобьюсь, — говорю я Лукасу.

— Ты будешь в порядке.

— Ты убьешь меня.

Он осторожно выходит из меня, и я чувствую, как он дрожит. Из всех симптомов, которые я, когда-либо наблюдала, Лукас, испытывающий удовольствие от того, что находится внутри меня, является самым неотразимым.

— Сделай это снова, — умоляю я.

Он возвращается, входит в меня и медленно растягивает. Я обнимаю его за шею и прижимаюсь голой грудью к его груди. Его твердые мышцы дополняют мои женские изгибы. Во мне взрывается тепло ‒ первое ощущение, которое предупреждает о том, что должно произойти. Он сжимает мои бёдра и толкается быстрее. Если бы я могла говорить, мои слова звучали бы неразборчиво от его сильных толчков. От простого «да, прям так» до «Лукас ‒ ты Бог».

Его пальцы снова находят путь к моему центру, и он добавляет дразнящие маленькие круги в репертуар. Подушечка его пальца грубая, но мне нравится.

— Я так близко, — говорю я ему, и он продолжает эти сенсационные круги. Он держит их в нужном темпе, в нужном давлении, поэтому каждый раз, когда он скользит по этому пучку нервов, удовольствие взрывается через меня. Лукас поднимает меня с островка и прижимает к двери кладовки. Он использует другой угол, чтобы ещё глубже проникнуть в меня. Он выходит на совершенно новый уровень, и я уже несколько минут не дышу. Нет никакого способа узнать, умерла я или нет, потому что, конечно же, это именно то, на что должен быть похож рай.

Слишком долго каждое ощущение обволакивает меня, и я почти отключаюсь. Кажется, этого слишком много. Я сгораю изнутри, а потом его большой палец ударяет еще раз, и я наконец вспыхиваю. Лукас следует за мной, и мы вместе держим друг друга, задыхаясь и трепеща, неся друг друга к самым высоким вершинам. Мы не отходим от двери кладовки. На данный момент она удерживает меня больше, чем Лукас. Одна моя нога обернута вокруг его талии, а другая просто болтается, слишком слабая, чтобы держаться.

Так много слов срываются с кончика моего языка. Я извиняюсь, поздравляю. Часть меня почти признается в вечной любви. Для чего? Я не знаю. Но потом Лукас опускает меня на ноги, и мы смотрим друг другу в глаза. Впервые за долгое время мы смотрим друг на друга, и из меня вырывается короткий смешок. Я думаю, это остаточное удовольствие, которое все еще пульсирует во мне. Лукас тоже улыбается. Он выглядит ленивым и довольным.

Когда я чищу зубы, то чувствую, что у меня болит живот. Я узнаю это чувство: едва уловимый страх, связанный с переменами, смешанный с дозой приятного беспокойства. Так я себя чувствовала сегодня утром, перед тем, как Лукас обманом затащил меня на кухню.

Я смотрю на себя в зеркало и не узнаю девушку, которую там вижу. Я вытираю брызги со стекла, и понимаю кто она. Она ‒ это я, насытившаяся после секса со своим врагом.

Я выплёвываю пасту и продолжаю чистить зубы. Делаю всё, что угодно, лишь бы отсрочить следующие несколько минут.

Я подозреваю, что моё волнение имеет какое-то отношение к моей текущей жизненной ситуации. При нормальных обстоятельствах я бы сбежала. Я бы вернулась домой и спряталась под своим детским одеялом. Но я застряла в квартире Лукаса. В его ванной. И использую его мягкое полотенце для рук.

Лукас входит в ванную и в зеркале ловит мой взгляд. Ощущение, которое разрастается в моём животе, опасное. Меня может стошнить.

— Куда мне положить твою сумку?

Его вопрос состоит всего из пяти слов, но между ними много подтекста.

— В гостевую комнату? — пожимаю я плечами. — Ты считаешь, что именно туда её нужно отнести?

— Да, наверное... да, — говорит он, взваливая её на плечо.

— Если ты не думаешь…

— Нет, я имею в виду, ты и так через многое прошла. — Он кивает и уходит. — В шкафу в прихожей есть еще одна подушка, если она тебе нужна.

— Спасибо, — говорю я, с набитым ртом зубной пасты.

Мы ‒ две балерины, ходящие на цыпочках вокруг друг друга.

Всё становится хуже, когда я проскальзываю в гостевую комнату, пытаясь быть тише мыши, и на тумбочке замечаю стакан воды и книгу. Я вздыхаю. Пока я обдумывала, как пролезть через окно в ванной и убежать в закат, Лукас беспокоился о моей жажде. И, чёрт возьми, книга ‒ психологический триллер, мой любимый жанр.

Лукас, ты манипулирующий, очаровательный засранец.

На следующий день мы с Лукасом ‒ актеры, которые хорошо играют роли двух совместно проживающих взрослых. Когда я выхожу из гостевой комнаты, вижу, как он готовит блинчики. Лукас стоит с обнаженным торсом и наливает тесто на сковородку. Это воплощение мечты, которая хотя бы раз была у каждой женщины.

Мы рано приходим на работу и принимаем пациентов без всяких споров. Доктор Маккормик впечатлен, и он нам об этом говорит. Конечно, он не знает, что я сейчас сплю с Лукасом, но я не вижу смысла ему об этом сообщать.

После работы, прямо из клиники, мы направляемся через улицу, в квартиру Лукаса, обсуждая при этом планы на ужин. Я хочу пасту, а он планировал пожарить лосося, но он готов пойти мне навстречу. Мы поднимаемся наверх, и он отпирает входную дверь.

После того, как я переодеваюсь в домашнюю одежду, мы открываем бутылку хорошего вина, ставим спагетти на огонь и усаживаемся по разным краям дивана, чтобы пролистать медицинские журналы. Лукас подписан на самые лучшие из них, и я ему об этом говорю.

— Нельзя экономить на саморазвитии, — отвечает он.

— Несомненно.

— Кроме того, подписки облагаются налогом.

Посмотрите на нас, обсуждаем налоги, не испытывая при этом диких приступов секса.

— Какой ты смекалистый бизнесмен, — я даже не иронизирую. — Не мог бы ты передать мне бутылку вина?

Вместо того, чтобы передать бутылку, он наполняет сначала мой бокал, а затем свой. Бутылка пуста, а мы всё ещё взрослые, разумные сожители.

— Если хочешь, я могу приготовить соус для пасты, — предлагаю я, держа в руках бокал.

— Было бы замечательно.

Пока я достаю из холодильника ингредиенты, Лукас включает музыку. Это качественный джаз. Никто из нас не является настоящим поклонником джаза, но в этой фантазии мы ценители.

Лукас удивляет меня, подкрадываясь сзади и предлагая помощь в приготовлении соуса. Но не проходит много времени, прежде чем он обхватывает меня за талию и разворачивает лицом к себе.

— Давай сделаем небольшую паузу в приготовлении ужина?

— О, дорогой, от таких разговоров соус подгорит! — говорю я, как домохозяйка родом из пятидесятых годов.

Он смеётся себе под нос и наклоняет мою голову назад, чтобы получить доступ к моей шее. Он целует чувствительную маленькую область под моим подбородком.

— Я сделаю так, что ты не пожалеешь, — клянётся он.

Я хлопаю его по груди и делаю вид, что сопротивляюсь, но становится ясно, что наш небольшой спектакль быстро превращается в порно.

Я вскакиваю, обхватив ногами его талию. Он подходит к нашему предыдущему месту на кухонном островке, и я делаю ему выговор.

— Лукас, ради Бога, на этот раз диван. У меня синяки от гранита.

Я хочу лечь на спину и почувствовать его вес на себе. Он относит меня туда, и мы падаем на диван. Через несколько секунд его медицинские журналы валяются на полу, скинутые в одну кучу. Ногой он задевает свой телефон, и он тоже падает на пол. Звук мягкого джаза обрывается.

После нашей быстрой и грязной шалости, мы бросаем притворство. Вместо того чтобы распивать вино и обсуждать международные торговые сделки, мы едим сырую пасту с жидким соусом и переключаем телевизионные каналы, не в силах договориться, что смотреть.

— И что же ты смотришь, когда совсем один? — спрашиваю я.

— В основном новости или ESPN.

— Вау, я в шоке. Кстати об удивительном, включи HGTV: там должен начаться «Домашний ремонт».

— Сколько раз ты можешь смотреть, как Джоанна Гейнс говорит: «Здесь будут французские двери» и «Поставьте эту балку сюда», прежде чем это выйдет из моды?

До того, как я успеваю ответить Лукасу «Как ты смеешь оскорблять Джо», звонит мой телефон.

Я встаю, чтобы пойти за телефоном и с презрением смотрю на Лукаса.

— H. G. Т. V. Сейчас же.

К тому времени, как я добираюсь до своей комнаты, звонок переходит на голосовую почту. Я закрываю дверь и нажимаю «прослушать».

— Дэйзи! Это Дэмиан. Как у тебя дела? Уже целую вечность не общались. Я не удивлен, что попал на голосовую почту, ведь ты теперь большой, важный доктор. Когда будет время, перезвони мне. У меня есть интересное предложение для тебя, которое, я думаю, ты будешь рада услышать.

Дэмиан ‒ мой старый друг из колледжа; мы познакомились на первом курсе Дьюка. Да, у нас был короткий роман, но он был больше дружеским, чем любовным. По словам Дэмиана, благодаря этим мимолетным отношениям, он понял, что он всё-таки не был «би», а являлся старым, добрым геем. В свою очередь, я не знала, обижаться мне или радоваться, поэтому я просто поздравила его с открытием себя, и мы продолжили наши отношения, как друзья.

Я накидываю куртку и направляюсь к двери. Мне слишком любопытно, и я не могу ждать, пока он перезвонит.

— Я пойду, прогуляюсь, — говорю я Лукасу, который слишком поглощен просмотром «Закона и порядка», что даже ничего мне не отвечает.

Пока я спускаюсь по лестнице и записываю телефон Дэмиана в список контактов, я вспоминаю, что несколько лет назад он работал в сфере маркетинга в крупной корпорации по оказанию неотложной медицинской помощи. Интересно, он до сих пор там работает?

— Дэмиан? Это Дэйзи, — я улыбаюсь, когда слышу его голос. — Давно не общались.

— Дэйзи! — восклицает он — Ты будешь рада, что так быстро перезвонила.

— Почему? Тебе снова нравятся девушки?

— Даже не думай, Дэйзи. Этот корабль давно уплыл. Речь пойдёт о другом.

Мы перекидываемся ещё парой общих фраз, а затем он подходит к сути. Дэмиан сообщает, что он до сих пор работает в компании под названием MediQuik. Это корпорация, под брендом которой, открываются новые современные клиники, которые в последнее время появляются на каждом углу. Сейчас он отвечает за развитие бизнеса во всей восточной части Техаса.

— Дело в том, что я курирую открытие еще семидесяти пяти новых локаций, одна из которых будет в Гамильтоне, штат Техас. Когда мы в последний раз разговаривали, ты говорила о том, что хочешь вернуться туда и начать там практику.

— О, ну, я польщена, что ты подумал обо мне, — вежливо говорю я, догадываясь, к чему он ведёт. — Но у меня уже есть работа, Дэмиан.

— Я понял, но просто выслушай меня. Я хочу, чтобы ты возглавила клинику в Гамильтоне.

Он делает паузу, чтобы придать ещё больший эффект своим словам. Я молчу, потому что я в шоке.

— Это будет твоя практика. Мы берём на себя все организационные вопросы, выставление счетов, маркетинг и делаем тебе имя, всё это за небольшой процент от прибыли. Пациентам нравится у нас, не говоря уже о врачах ‒ мой телефон разрывается, от парней, которые мечтают у нас работать.

— Не знаю, это действительно звучит здорово, но я никогда не представляла, что смогу работать в одном из таких мест, — говорю я равнодушно. — Но всё равно, мне очень приятно, что ты подумал обо мне.

На другом конце провода повисает тишина.

— В том-то и дело, я звоню не из профессиональной вежливости и не пытаюсь тебе льстить. Я просто пытаюсь оказать тебе личную услугу.

— Что ты имеешь в виду?

— Послушай, не хочу показаться бесчувственным, но... дело в том, что семейные клиники, как правило, не могут конкурировать с MediQuik. Я могу отправить тебе данные по рынку за прошлый год, но суть в том, что редко, когда местные клиники прорабатывают хотя бы год, после открытия наших офисов.

Теперь я понимаю, что этот звонок не столько деловое предложение, сколько предупреждение о надвигающемся цунами. Приближается волна, хватай доску для серфинга или утонешь.

— Ясно, и ты уверен, что наш небольшой Гамильтон рассматривают для этой возможности?

— Мы будем подбирать площадку уже в следующем месяце. Гамильтон уже не маленький городок. Наши исследования показали, что он один из главных перспектив на следующий финансовый год, и я хочу, чтобы ты была у руля.

На мгновение я пытаюсь объективно рассмотреть его предложение. На первый взгляд, это дает мне все, что я изначально планировала получить.

Моя собственная практика.

Возможность жить и работать в Гамильтоне.

Шанс избавиться от Лукаса.

Я представляю себе сценарий, в котором вручаю доктору Маккормику заявление об увольнении и направляюсь в свою новую клинику. Это причинит ему боль, но он должен меня понять. А Лукас, вероятно, возглавит его клинику, хотя, если верить Дэмиану, ненадолго.

— Тут есть, над чем подумать. Не возражаешь, если я тебе перезвоню?

— Конечно, не торопись. Я поговорил со своим боссом, и он согласился подождать твоего ответа. Мы всегда предпочитаем сначала на местах набирать перспективных, молодых врачей, прежде чем приглашать из других городов.

О, Боже. Я осознаю, что не единственная в городе, кто подходит под это описание. Что, если я откажусь, и вместо меня они пригласят Лукаса?

— Хорошо, еще раз спасибо, Дэмиан.

— Не проблема. Я пришлю тебе контракт по электронной почте, ознакомишься, как вариант, ничего обязательного. Позвони мне, если возникнут вопросы.

Когда я поднимаюсь в квартиру, у меня кружится голова. Предложение Дэмиана оказалось очень неожиданным. Моя собственная практика? Свои пациенты? Я была настолько поглощена идеей заменить доктора Маккормика, что при переезде в Гамильтон никогда не рассматривала возможность возглавить другую клинику.

У меня был чётко разработанный план, и он работал... ну, почти. Несмотря на весь лак для ногтей и латте, которые я доставляла персоналу, не похоже, что они любят меня больше, чем Лукаса. И доктор Маккормик определенно не восхищается мной так, как я себе представляла. Ну и этап №3 «Заставить Лукаса уйти» теперь превратился в «Отыметь Лукаса на его кухне». Может быть, звонок Дэмиана как раз вовремя? Может, мне просто нужен пинок?

Я так долго мечтала заниматься своей собственной практикой. Я думала, что так и будет, когда впервые вернулась в Гамильтон, пока Лукас не ослепил меня. Я скорректировала свою мечту, привыкнув делить с ним нагрузку, но, возможно, теперь мне не придется этого делать. Может быть, ещё не поздно получить всё, что я всегда хотела?

— Суперсекретный телефонный звонок, да? — спрашивает Лукас, когда я закрываю входную дверь.

Я поднимаю глаза и вижу, что он всё еще сидит на диване, только теперь на кофейном столике стоит открытая бутылка красного вина и два бокала, которые ожидают, чтобы их наполнили. Я отвожу взгляд.

— Это была моя мама. Она хотела убедиться, что у меня есть куртка, так как надвигается холодный фронт.

Он оценивает мой ответ, как будто знает, что что-то не так. Для меня было бы более характерно сказать, чтобы он не лез не в своё дело. И, когда он кивает, я съеживаюсь. Лукас верит мне, а не должен.

Я сожалею, что перезвонила Дэмиану.

Я сижу в своём кабинете. Сейчас пятнадцать минут четвертого. Встреча со следующим пациентом будет только через полчаса, и я заперла дверь, подставив табуретку под дверную ручку. Чувствую себя преступником. Может быть, так оно и есть.

Первое, входящее письмо в моей электронной почте ‒ письмо от Дэмиана. Он не терял времени даром и отправил подробное предложение с электронной подписью, внизу страницы. Я просматриваю графики и цифры, которые подтверждают всё, что он сказал по телефону вчера вечером.

В городах, с таким же количеством населения, как наш, в среднем, одна клиника MediQuik каждый квартал удваивает свой доход, в то время как существующие семейные клиники теряют 40-60% своих пациентов. Анализ данных позволяет увидеть, что даже самые лояльные пациенты часто отказываются от привычных клиник родного города в пользу современных, которые позволяют экономить время. Никаких долгих ожиданий. Одно нажатие на кнопку, и кофе-машина Keurig сварит отличный ореховый или французский кофе.

Доктор Маккормик собирается профинансировать часть затрат на клинику, после своего ухода, но мне достаточно известно, чтобы предположить худшее. Открытие новой клиники для двух врачей, пытающихся оплатить счета и заработать на жизнь, станет ударом.

Я потратила весь день на изучение контракта. Я даже подписала его. Но это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Несколько недель назад я бы отправила его без колебаний. Это всегда было моей целью. К этому вели одиннадцать лет врачебной подготовки. Каждый раз, когда я училась ночами. Каждый раз, когда я отказывалась от общения с друзьями и парнями, так как работала в две смены. Каждый раз, когда пациенты грубили мне, отказывались от меня или считали медсестрой, я говорила себе, что это того стоит, потому что я смогу осуществить свою мечту и управлять собственной клиникой.

Сейчас я неподвижно сижу и смотрю на подписанное предложение, не в силах отправить его Дэмиану. В какой момент я изменилась? Доктор, сидящий в моем кабинете, не та женщина, которая была главным ординатором, лучшей на патоке, головорезом. Бизнес есть бизнес, разве не так говорят? Так почему я боюсь навредить Лукасу?

Конечно, я уже знаю ответ, и это нежное слово из шести букв.

В мою дверь стучат.

— Доктор Белл?

Мэрайя.

Я робко отодвигаю табуретку в сторону и открываю дверь.

Она сияет, когда видит меня.

— Мы собираемся выпить кофе. Хотите чего-нибудь?

— О, нет, спасибо. Во мне достаточно кофеина, чтобы разбудить мёртвого. Спасибо, что спросила.

Она кивает и идёт обратно по коридору в тот момент, когда Лукас выходит из кухни со стаканом воды.

— Чем занимаешься? — спрашивает он небрежно.

По его тону, я не могу понять, это невинный вопрос, типа: «Как дела?» или он пытается выведать что-то, «приковав к стулу и вылив воду в лицо», типа: «что ты задумала?». Я весь день старалась сохранять хладнокровие, но понимаю, что терплю в этом неудачу.

— Составляю график, — проглатываю я.

Он закатывает глаза и поворачивается, теперь я знаю, что это был не невинный вопрос. Я паникую и выпаливаю правду. Меня тошнит от этих слов.

— Лукас. Вчера вечером мне предложили другую работу. Собственную практику.

Он медленно поворачивается, подходит к моему кабинету и с интересом поднимает брови.

— Я знал, что ты что-то скрываешь. Где?

— В Гамильтоне.

Он, кажется, удивленным, но в тоже время на его лице мелькает облегчение, но, может быть, так просто действует флуоресцентное освещение, играющее с его лицом.

— Это MediQuik, — продолжаю я. — Они строят здесь клинику.

Ему не нужно смотреть на графики и цифры, отправленные мне по электронной почте, чтобы понять, что это значит. Его медленный кивок говорит сам за себя.

Несколько секунд мы стоим молча. Его взгляд падает через мое плечо, и я знаю, что он видит. Контракт, открытый на моем компьютере. Увеличенный. Подписанный.

— Кажется, ты недолго думала?

— Нет. Я не…

Я знаю, как это выглядит. Да, я подписала, но это не значит, что я решила его отправить. Это ведь две разные вещи. Верно?

— Давай, удачи, — угрюмо смеётся он. — Это же идеально, не так ли? Ты можешь избавиться от меня и иметь собственную практику. Так что, правильно, что ты согласилась.

— Всё совсем не так.

— Да? Поэтому мне звонят из клиник со всей страны? Кажется, я разослал им своё резюме. Кстати, спасибо тебе за это. Если ты хотела, чтобы я уехал из Гамильтона, ты должна была просто попросить.

— Лукас…

Он уже отступает назад. Он уже принял решение.

— Так будет лучше, Дэйзи. Правда. По крайней мере, я знаю, кто мы такие. Ты заботишься только о себе. Может, и мне пора начать делать то же самое?

— О, Лукас! — говорит Мэрайя, выглядывая из-за угла. Она, вероятно, слышала весь наш разговор, но ведет себя невинно. — Мы идём пить кофе. Тебе что-нибудь нужно?

Он пользуется моментом и сбегает обратно по коридору. Я не слышу его ответа, и остаток дня он избегает меня. Я стараюсь загнать его в угол между встречами с пациентами, но он умело притворяется занятым и лишний раз не попадается мне на глаза. Я собираюсь стоять за дверью его кабинета, пока он не выйдет, доктор Маккормик замечает меня и улыбается.

— Ты ведь не ждешь Лукаса? Он сегодня рано ушёл, сказал, что у него личные дела.

Личные дела? У Лукаса нет личных дел.

Я возвращаюсь в свой кабинет, и на столе нахожу ключ и записку: «Используй его. Вернусь поздно».

Я чувствую себя ещё хуже, от того, что прямо сейчас Лукас хоть и ненавидит меня, но он не хочет, чтобы я осталась бездомной.

Я сдаюсь и по дороге в квартиру Лукаса звоню маме.

Она звучит очень бодро.

— Мы можем вернуться домой пораньше? — умоляю я. — Например, сегодня?

— Извини, Дэйзи, если только ты не хочешь ещё несколько дней нюхать все эти нейротоксины. Всё в порядке? У вас с Лукасом всё хорошо?

Я не удивлена, что она в курсе. Мы, в конце концов, живём в Гамильтоне, штат Техас, где слухи распространяются со скоростью света.

— Нет, не совсем. Я хочу вернуться домой.

— Не в этот раз, Дэйзи.

— Что?

— Я сказала, не в этот раз. Ты уже взрослая, чтобы сбегать в свою комнату каждый раз, когда возникают проблемы, в надежде спрятаться от них и ждать, пока все решится само собой. Если что-то не так, ты должна разобраться с этим.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

— А, по-моему, имеешь.

Моя мама явно жила с каким-то хиппи последние несколько дней, потому что она извергает какую-то чушь по самосовершенствованию, что абсолютно бессмысленно. Я ей так и говорю, а она смеётся. И прежде чем она сможет продолжить сеанс терапии, я вешаю трубку.

Я открываю дверь в его квартиру, и, несмотря на то, что понятия не имею, что скажу, я надеюсь, что Лукас дома. Он был прав на счёт меня, двадцать восемь лет я ничего не хотела, кроме как уничтожить его, но это было раньше. А теперь он ошибается, и когда у меня есть шанс доказать это, я должна им воспользоваться. Наконец-то, шах и мат. Здесь нет моей вины.

— Лукас? — зову я.

Никто не отвечает.

Тишина ‒ это пытка. Это похоже на то, когда мама, которая должна кричать на тебя за проступок, вместо этого вздыхает и разочарованно качает головой. Я хочу сказать Лукасу, что он был не прав. Что я никогда, ни на секунду не задумывалась о том, чтобы отправить контракт. Что я не ненавижу его, и не хочу, чтобы все так закончилось.

Мне нужно сказать это вслух, чтобы, наконец-то, самой в это поверить.

Я пытаюсь дозвониться до него по номеру, который набирала три или четыре раза за всю свою жизнь. Он не отвечает. Я расхаживаю по квартире в поисках зацепок, где он может быть. На двери не весит его спортивная сумка, а на месте, где он вчера оставил кроссовки, пусто. Я предполагаю, что он пошёл на тренировку, но понятия не имею, куда. Мне стоит обойти все спортзалы Гамильтона и выкрикивать его имя, пока меня не вышвырнут?

Это хороший план, но я никуда не ухожу. Я хочу остаться здесь, пока он не вернется домой, пока он не войдет в эту дверь, и я не смогу убедить его выслушать меня, попытаться понять, что каким-то образом за все годы нашей вражды я всё-таки стала порядочным человеком, ну, почти. Что после каждой стирки я чищу фильтр, что помогаю пожилым людям перейти через дорогу, и что я не вонзаю людям нож в спину, даже если провела всю свою жизнь, соревнуясь с ними.

Лукас, где ты?!

Я переодеваюсь. Готовлю себе сэндвич. Возвращаюсь в гостевую спальню и сажусь на кровать, сожалея о том, что последние две ночи предпочла спать здесь, а не с ним. Это казалось слишком отчаянным. «О, прости. Мне нужно, где-то остановиться и место для ночлега, как насчет твоей кровати?» Теперь всё кажется глупым. Я добавлю это в список того, что скажу ему, когда он войдет в эту дверь.

Что он, наконец, и делает через час.

Когда он входит, я сижу на диване и смотрю на свой телефон в надежде, что он мне позвонит. Лукас вешает спортивную сумку на дверь и скидывает кроссовки. Я сижу и жду, когда он меня заметит. Он делает вид, что я невидимка, и идет на кухню за стаканом воды.

— Я не собиралась соглашаться на эту работу, — говорю я.

Надеюсь, мои слова ‒ это заклинание. Я скажу их, Лукас мне поверит, и бибиди-бабиди-бу, мы вернемся к тому, что делали на его кухонном островке.

Он качает головой и наконец поворачивается ко мне. Он побеждён. Его плечи опущены, а лицо удрученное.

Я повторяю заклинание, на случай, если оно не сработало с первого раза.

— Я не собиралась соглашаться на эту работу!

— Ты подписала контракт, Дэйзи.

— Лукас, ты меня не слушаешь!

Он проходит мимо меня и направляется в свою комнату, но я встаю перед ним и преграждаю ему путь. Он пытается пройти, но я прижимаю руки к его груди, удерживая его на месте.

— Я покончила с войной, Лукас! — говорю я, размахивая флажком, который сделала из зубочистки и бумажного полотенца. — Всё! Я сдаюсь. Хорошо? Хватит!

Он смеётся, и я понимаю, что сказала что-то не то.

— Нет никакой войны, Дэйзи. Для меня никогда не было.

Он берёт меня за локти и отодвигает. Я опускаю руки, и он просто проходит мимо.

— О чем ты говоришь?! — кричу ему вслед. — А как же гольф, корзина с фруктами? О, и я, кажется, помню еще пару десятилетий вражды до этого.

— Сегодня я кое-что понял, Дэйзи. И мне потребовалось двадцать восемь лет, на то, чтобы это понять.

— Да, и что же?! Скажи мне! Давай, ты не можешь просто уйти от меня, от нас!

— Нет никаких нас, Дэйзи! Ты думаешь только о себе! Ты считаешь, что эти двадцать восемь лет между нами была война? Для тебя всегда было только так? Но ради чего нам сражаться? Ради драки?

— Я... я не знаю.

— Ты так ослеплена конкуренцией, которую создала в собственной голове, что не можешь увидеть, что прямо перед тобой, что было там все это гребаное время!

— Тогда скажи мне, Лукас! Я здесь и умоляю тебя поговорить со мной. Ты не можешь вести себя так, как будто ты тоже не сражался со мной, ты не можешь притвориться, что всегда хотел быть со мной. А как насчет других девушек, с которыми ты встречался в колледже?! Как насчет девушки с Зимнего бала?

— Ты что, издеваешься надо мной?

Взгляд, которым он смотрит на меня, заставляет меня быть ещё упорнее.

— Как ты думаешь, почему у меня никогда не было серьезных отношений? А? — он продолжает настаивать на своем. — Как ты думаешь, почему я каждый раз рвал все знакомства, когда возвращался в Гамильтон? Это было из-за ТЕБЯ! Потому что я хотел только тебя! Все мои отношения были тщетной попыткой забыть тебя и двигаться дальше.

Его слова ‒ маленькие острые кинжалы, от которых я чувствую себя ещё хуже. Но я сражаюсь против них.

— О, да ладно тебе. Ты не можешь просто притвориться, что всё это время был мистером Хороший парень. Только потому, что ты спас нашу палатку в день основания Гамильтона и на время приютил меня, и... неважно. Я закончила. Ты не расслышал эту часть? Глупая война закончилась. Всё!

Он не слушает меня. Он поворачивается и хлопает дверью своей спальни. Некоторое время я стою с другой стороны и кричу на дерево. Я умоляю его поговорить со мной, но, когда он наконец выходит с сумкой в руке, я понимаю, что он больше не заинтересован меня слушать. Он выглядит побежденным больше, чем я когда-либо видела.

— Ты можешь остаться на ночь, но потом я бы хотел, чтобы ты нашла себе новое жилье.

Он даже не смотрит на меня. Как будто он говорит: «Квартира, не могла бы ты передать Дэйзи, что я не в настроении спорить, и она должна уйти».

— Нет. Останься. Я уйду. Ты не должен покидать свой собственный дом.

Но Лукас уже стоит у двери, открывает её и качает головой.

Он ушёл, у меня болит горло от криков, и я понимаю, что Лукас ни разу не повысил голос. Вспоминая всё, через что мы прошли, я предполагала, что наш конфликт закончится взрывом, а не тишиной. Теперь всё кончено, и тишина ошеломляет. Я помахала флагом, а Лукас ушёл. Двадцать восемь лет были перечёркнуты за один вечер и хуже всего, что это даже нельзя классифицировать как бой. Это была односторонняя отчаянная попытка заставить Лукаса понять причину.

Я слишком долго неподвижно стою, потому что в ту секунду, когда понимаю, что могла бы бороться сильнее и заставить его остаться, его машины внизу больше нет. Я понятия не имею, куда он уехал.

Я тщетно пытаюсь дозвониться до него. Сегодня Лукас не собирается отвечать на мои звонки.

И что теперь?

Мои пальцы жили собственной жизнью, поэтому мои волосы превратились в настоящий беспорядок, но я слишком боюсь смотреть в зеркало. Вместо этого я оглядываю комнату для гостей, где у одной из стен стоят коробки. На днях я спросила про них, он сказал, что его мама убиралась в доме и попросила их забрать, там его старые вещи. Мне это показалось немного суровым, но теперь, когда я вижу, сколько там вещей, мне интересно, что там такое, раз он хранил их на протяжении многих лет. Я отталкиваюсь от кровати и заглядываю в первую коробку. Я держу руки за спиной, полагая, что если ничего не трогаю, то это не считается вторжением в частную жизнь. Внутри коробки лежат награды и ленты, очень похожие на те, что украшают стену в моей спальне.

Одна из коробок полна старого снаряжения для бега по пересеченной местности. Старые кроссовки, изношенная униформа и несколько повязок, которые он носил во время бега, и, глядя на это, я понимаю, что действительно ненавижу эти соревнования. Так было всегда. Я занялась спортом только из-за Лукаса. Я улыбаюсь и перехожу к следующей коробке. Это золотая жила, коллекция домашнего видео. Переполненная ностальгией, я сажусь на колени, чтобы прочитать названия на коробках, все еще стараясь ничего не трогать. Каждый из DVD тщательно подписан, на некоторых написано: «Пасха 1989» или «Рождество 1997». Крошка Мэделин, вероятно, является звездой на всех этих видео, и я собираюсь посмотреть один из них, но еще одна стопка DVD бросается мне в глаза.

«Турнир дебатов Лукаса и Дэйзи ‒ 2006»

«Лукас и Дэйзи ‒ Научная выставка 1999»

«Школьная пьеса Лукаса и Дэйзи ‒ 1994»

«Лукас и Дэйзи ‒ Выпускной в детском саду»

Их десятки, и на всех написаны наши имена. Я решаю, что если там и мое имя, то это не вторжение в личную жизнь, не так ли? Я выхватываю первый в стопке диск и загружаю его в DVD плеер в гостиной. Изображение нечёткое, отчасти благодаря видео-оператору, миссис Тэтчер. Она так часто меняет фокус, что у меня начинает кружиться голова, и я замечаю нас двоих в кадре. Это одно из наших последних соревнований по бегу в выпускном классе. Мы закончили гонку, и Лукас взял золото среди парней. Он показывает свою медаль на камеру, а на заднем плане стою я и разговариваю с Мэделин. Миссис Тэтчер и моя мама пытаются заставить нас с Лукасом сфотографироваться, но выражение моего лица говорит за себя: «Это обязательно?» Лукас, очевидно, думает также.

Его щёки раскраснелись от бега, он качает головой и опускает медаль обратно на грудь.

— Мама, хватит.

Ему восемнадцать, он раздражен поведением наших родителей и не боится показать это. Он пропадает из кадра, а затем за камерой слышно, как моя мама и миссис Тэтчер смеются.

— Они такие смешные.

— Думаю, ты была права, единственные люди, которые не знают, что Лукас любит Дэйзи, это Лукас и Дэйзи, ‒ говорит моя мама, и миссис Тэтчер соглашается.

Подождите.

Что она только что сказала?

Я перематываю и смотрю видео с полдюжины раз, затем спрыгиваю с дивана и вытаскиваю DVD диск из плеера.

Я изучаю его, держа в руках, прежде чем снова убрать в коробку, затем прислушиваюсь к звукам шагов в коридоре, я хочу, чтобы Лукас вернулся домой, но вокруг лишь тишина. Я все еще одна в его квартире, жду, когда он вернется, чтобы мы могли продолжить сражаться. Ведь это то, что у нас получается лучше всего.

Я вставляю еще один диск и нажимаю на кнопку воспроизведения. На нём написано «Турнир дебатов Лукаса и Дэйзи ‒ 2002», проходит одна или две секунды видео, на котором мы с Лукасом сидим на школьной сцене в ужасно сидящей на нас одежде, и видео прерывается. Кто-то записал другое видео поверх этого.

— Красная кнопка означает запись? О! Хорошо, думаю, всё работает. Посмотри в камеру, назови своё имя и возраст.

Это голос миссис Тэтчер, но на экране никого не видно. Я не знаю, с кем она разговаривает, затем камера направляется вправо и фокусируется на Лукасе. Он сидит на полу в их гостиной, и что-то вырезает из бумаги.

— Мама, я занят.

— Ну, привет, «занят». Я думала, тебя зовут Лукас, — отвечает она так, как могут только матери. — А сколько тебе лет?

Он закатывает глаза и смотрит в камеру. Меня чуть не выворачивает наизнанку от молодой версии Лукаса. Ужасная стрижка и брекеты. Его руки и ноги длинные и тощие, но, даже несмотря на это, он был одним из самых популярных мальчиков в нашей школе.

— Тринадцать.

— А что ты делаешь, сидя на полу?

— Кое-что, — говорит он, глядя вниз, и возвращается к работе с ножницами.

Миссис Тэтчер не сдается. Она держит камеру нацеленной на него и подталкивает его к ответам.

— Это подарок?

— Типа того.

— Для кого этот подарок?

Он резко выпрямляет спину.

— Ни для кого.

— Знаешь, это выглядит так, будто ты вырезаешь маленькие, белые цветочки.

Я едва могу разглядеть краешек улыбки, которую он прячет от камеры.

— Мхмм.

Мое сердце сжимается в груди, и я сажусь на пятки, находясь всего в нескольких футах от телевизора.

— Они похожи на маргаритки.

— Мхмм.

— Они ей понравятся, — отвечает миссис Тэтчер.

Его взгляд скользит в ее сторону.

— Танцы уже на следующей неделе. Я подумал, что могу сделать букет и пригласить её, но кое-кто из парней сказал, что не надо делать ничего особенного, потому что, девочка может сказать «нет».

— А ты что думаешь?

— Я думаю, она хотела бы чего-то особенного.

На заднем плане я слышу, как кто-то поднимается по лестнице, а затем в видео попадает Мэделин.

— Эй, мам, можно нам с Дэйзи сходить за мороженым?

— Ужин скоро будет готов. Вам лучше подождать и сходить после.

— Хорошо. Лукас, что ты делаешь?

— Не трогай его, Мэделин. Иди наверх или поиграй на улице.

Она не слушает. Вместо этого она подходит и присаживается прямо перед Лукасом. И прежде чем он успевает остановить её, Мэделин берёт в руки маргаритку, сделанную из белой и зеленой бумаги. Она мнёт её в своей руке.

— Это для… ты не можешь быть серьёзным!

— Мэделин! — миссис Тэтчер роняет видеокамеру, комната поворачивается в сторону, и видео становится черным.

Тогда я понимаю, что помню тот день. Я узнаю синюю футболку и шорты, которые на Лукасе. Мы с Мэделин играли на улице, пока ждали ужин, а потом пошли за мороженым.

Я помню, как она выбежала из дома, а за ней по пятам шёл Лукас. Она так отчаянно хотела мне что-то сказать, но Лукас заговорил первым. Он сказал мне, что, поскольку, вероятнее всего, я пойду на танцы одна, мне стоит пойти с ним, чтобы люди не показывали на меня пальцем и не смеялись. Я подошла и врезала ему в глаз, прямо под их дубом, и после этого попала в ад неприятностей. И все же мне разрешили пойти на танцы с Мэттом Дел Реем, а Лукас там так и не появился. Все эти годы я думала, что он был наказан за то, что нагрубил мне. Мне нравилось представлять его дома, с мешочком горошка, прижатым к ушибленному лицу.