Сексуальный дерзкий парень

Глава 4

ПОСЛЕ НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ я в больнице почти не плакала, мне казалось, что мне снится кошмар. Какая-то другая девушка, не я, за неделю до экзаменов в старшей школе переезжала на велосипеде Университетскую улицу и Линкольна. Кого-то другого, не меня, сбил грузовик, не остановившийся на красный свет. У другой Мии оказался раздроблен таз и сломана нога так, что кость торчала из бедра наружу.

Первые несколько дней я была в шоке и почти не говорила; постоянные капельницы с лекарствами притупляли боль. Но даже в этом затуманенном состоянии я была уверена, что все это какая-то ошибка. Я же балерина. Меня только что приняли в Балетную школу Джоффри. Даже когда врач объявил приговор, рыдала моя мать, но не я, потому что меня это не касалось. Он ошибался, мою карту подменили, он говорил о ком-то другом. У меня всего лишь легкий перелом. Еще, может, колено вывихнула. В любую минуту придет кто-нибудь более сообразительный и все объяснит. Должен прийти.

Но никто не пришел. А утром меня выписали, и я столкнулась лицом к лицу с тем, что отныне мне придется жить без танцев… и никакой морфин в мире не мог это заглушить.

Моя левая нога была сломана, а вместе с ней и мое будущее, над которым я работала всю жизнь. Заикание, с которым я боролась все детство, вернулось, и отец, который потратил больше времени на изучение того, насколько доходной может быть моя карьера танцовщицы, чем на посещение моих концертов, старался не выдать своего торжества.

Полгода я почти не говорила. Делала то, что должна была делать: держалась. Внешне я исцелилась, а Лола и Харлоу присматривали за мной и никогда не пытались меня поддержать фальшивыми улыбками и сочувствием.

Ансель ведет меня в тот же коридорчик, куда я отвела его ночью. Там, конечно, не так темно и не так уединенно, но я почти не замечаю этого, мои глаза прикованы к конверту, который он вложил в мою руку. Он даже не догадывается, насколько это важно, что последний раз я написала себе письмо в тот день, когда решила снова начать разговаривать, когда я сказала самой себе: надо смириться с тем, что прошлое не вернуть, и двигаться дальше. Я села тогда, написала все, что боялась сказать вслух, и постепенно начала жить заново. Вместо Чикаго, куда я планировала переехать, я направилась в Сан-Диего и наконец сделала то, что мой отец считал достойным: окончила с отличием колледж и поступила в самую престижную бизнес-школу в стране. В конце концов, у меня был выбор. И мне всегда было интересно, не было ли это подсознательной попыткой уехать как можно дальше от всего этого – и от отца, и от несчастного случая.

Помятый конверт порядком потрепан, видимо, его не раз доставали из кармана. У меня дежавю – так напоминает то письмо, которое я читала и перечитывала сотни раз. В углу конверта какое-то пятно, с другой стороны отпечатался след от моей губной помады, но он все еще запечатан. Ансель не пытался его открыть, хотя, судя по выражению его лица, ему страшно любопытно, что внутри.

– Ты велела отдать его тебе сегодня, – говорит он тихо. – Я его не читал.

Конверт, толстый и тяжелый, лежит у меня в руке, кажется, там сотня страниц. Но когда я его открываю, оказывается, что все дело в моем почерке и в том, что я была пьяна: буквы огромные, строчки неровные, и на каждой странице всего-то слов по двадцать. Что-то я на него пролила, потому что несколько страниц слиплись и надорваны, как будто я запихивала их в конверт, даже не сложив как следует.

Ансель следит за тем, как я разбираю их по порядку и начинаю читать. По тому, как он смотрит на меня, не отрываясь, я чувствую, что ему интересно.

«Дорогая Миа. То есть я…»

Так оно начинается. Я сдерживаю улыбку. Я смутно помню, как, сидя на унитазе, изо всех старалась сосредоточиться на ручке и бумаге.

«Ты сидишь в туалете и пишешь это письмо, которое прочитаешь потом, потому что ты достаточно пьяна, чтобы понимать, что многое завтра забудешь, но недостаточно пьяна, чтобы быть не в состоянии писать. Но я тебя знаю, потому что ты – это я, и мы обе знаем, что ты не умеешь пить и после джина вообще ничего не помнишь. Поэтому вот что я тебе скажу:

Его зовут Ансель.

Ты его поцеловала.

На вкус он как лимон и виски.

Ты сунула его руку себе в трусики, а потом вы несколько часов разговаривали.

Да, вы разговаривали.

Я разговаривала. Мы разговаривали. Мы рассказали ему все про несчастный случай и про нашу ногу… твою ногу… мою ногу.

Хм, это странно».

А я забыла об этом. Я смотрю на Анселя, и мои щеки заливает колючий румянец. Чувствую, как горят губы, и он тоже замечает это, потому что его взгляд скользит по ним.

– Я была так пьяна, когда это писала, – шепчу я.

Он только кивает в ответ, а потом кивает на письмо, давая понять, чтобы я не отвлекалась.

«Ты сказала ему, что ненавидишь разговаривать, но любишь двигаться. Рассказала ему все про танцы до несчастного случая и нетанцы после. Ты рассказала ему о том, каково это, лежать под горячим мотором. О двух годах физиотерапии и о попытках начать танцевать “для себя”. Потом ты рассказала ему о Люке и как он сказал, что как будто старая Миа умерла под тем грузовиком.

Ты рассказала ему об отце о том, что он сделает придурков из милых Брока и Джеффа.

О том, как сильно ты боишься провалиться и переезжать в Бостон. Если быть точнее, ты сказала: “Я хотела бы любить всю жизнь так, как люблю сегодня”, и он не засмеялся над тем, как глупо это прозвучало.

А теперь самая странная часть.

Ты готова?»

Я закрываю глаза, меня пробивает дрожь. Я не готова. Потому что это воспоминание скользит в моих мыслях: победа, срочность, облегчение. Я не готова вспомнить, что рядом с ним я чувствую себя в безопасности, как с ним легко. Я не готова признать, что он видел то, чего никто никогда не видел раньше. Я набираю воздуха в легкие и читаю следующие строчки.

«Ты не заикалась. Ты БОЛТАЛА».

Я ищу поддержки в глазах Анселя, но он ведь не знает, что написано в письме. Глаза его расширяются при виде моей реакции, он с трудом сдерживается, чтобы не заговорить. Интересно, а он помнит все, что я ему рассказала?

«Так что вот поэтому ты предложила, а он быстро согласился, пьяно улыбаясь, будто это была лучшая идея, какую он когда-либо слышал, и, конечно, вам надо пожениться! Сейчас ты не можешь здраво мыслить, но я хотела написать тебе это, во-первых, потому что ты же можешь не помнить, почему. А вот почему. Не дури. Он, возможно, самый приятный человек из всех, кого ты знаешь.

Целую.

P. S. Секса у вас еще не было. Но ты хочешь. Очень. Пожалуйста, переспи с ним.

P.P.S. Ты его только что спросила, собираетесь ли вы, а он сказал: “Посмотрим”».

Я аккуратно складываю письмо и дрожащими руками вкладываю его обратно в конверт. Кажется, мое сердце стало больше, возможно, соединилось с другим, новым, которое паникует и стучит отрывисто. Удары с удвоенной силой отскакивают от ребер и рвутся наружу.

– Ну? – спрашивает он. – Ты же знаешь, я умираю от любопытства.

– Я написала это до того, как мы… – Я поднимаю вверх левую руку, показывая ему золотой ободок кольца. – Последний раз я писала себе письмо… – начинаю я, но он сразу кивает. И земля уходит у меня из-под ног.

– Я знаю.

– Это я сделала тебе предложение?

Больше всего меня удивляет, что предложение вообще было. Это была не просто пьяная болтовня. Я помню, как он дразнил меня, говорил, что я поеду с ним во Францию, но все это нужно было обсудить, спланировать. Надо было взять машину, доехать… Нам нужно было подписать бумаги, заплатить, выбрать кольца, произнести клятвы, причем сделать это достаточно убедительно, чтобы никто не заподозрил, что мы пьяные вусмерть. Меня действительно впечатляет вот эта последняя часть.

Он снова кивает и улыбается.

– И ты сказал «да»?

Склонив голову чуть-чуть набок, он произносит:

– Разумеется.

– Но ты же даже не был тогда уверен, что хочешь заняться со мной сексом?

На этот раз он качает головой, а не кивает.

– Не смеши меня. Я хотел заняться с тобой сексом с той самой секунды, как увидел два дня назад. Но в прошлую ночь мы были действительно очень пьяные. И я не… – Он смотрит в сторону, в глубь коридора. – Ты вот ушла писать себе письмо, потому что волновалась, что можешь забыть о том, почему сделала мне предложение. И ты забыла! – Он поднимает брови, как будто ожидая подтверждения своих слов. Я киваю. – Но мы вернулись в отель, и ты была такая прекрасная, и ты… – Он коротко вздыхает. Это так соблазнительно. Мне кажется, я вижу тень вздоха у него на губах. – Ты хотела этого. – Он наклоняется ко мне и медленно целует. – И я хотел этого.

Я переступаю с ноги на ногу, думая, как бы мне оторвать взгляд от его лица.

– Мы занимались сексом, Миа. Мы занимались сексом несколько часов, и это был самый прекрасный, самый страстный секс в моей жизни. И знаешь что? Есть кое-какие детали, которых ты не помнишь.

Конечно, я могу не помнить каждое прикосновение, но вот мое тело помнит прекрасно. Я и сейчас чувствую на коже его пальцы. У меня остались синяки, много, но есть и невидимые следы: я помню вкус его пальцев у меня во рту, как они скользили по моим ногам, как двигались внутри меня.

Но я не хочу сейчас говорить об этих возбуждающих воспоминаниях. Я хочу знать, что он помнит о нашей свадьбе, о том, что было до секса, когда я вывалила перед ним всю свою жизнь. Заниматься сексом с практически незнакомым человеком странно для меня, но не немыслимо. Немыслимо то, как сильно я открылась перед ним. Даже с Люком я никогда не разговаривала о некоторых вещах.

– Судя по всему, я тебе вчера много рассказала, – говорю я, закусывая и посасывая нижнюю губу. Там тоже синяк, и я вспоминаю, как он дразнил меня, прикусывая мои губы и лаская их языком и подушечками пальцев.

Он ничего не отвечает, глаза его не отрываются от моего лица, он как будто ждет, что я вот-вот пойму что-то важное, что он сам понял уже давно.

– Я рассказывала тебе о Люке? И о своей семье?

Он кивает.

– И о своей ноге?

– Я видел твою ногу, – напоминает он мне тихо.

Ну да, точно, он же видел. Он не мог не видеть длинный серебристый шрам от бедра до колена.

– Ты поэтому так дрожишь? – спрашивает он. – Потому, что я видел твою обнаженную ногу? Потому что я трогал ее?

Он знает, что не поэтому. Губы его расплываются в улыбке, которая говорит мне о том, что он знает мой секрет и просто издевается. Он все помнит, все – и свое достижение тоже: он меня разговорил.

– Это все джин, наверно, – предполагаю я.

– А я думаю, дело все-таки во мне.

– Я действительно была очень пьяна. Думаю, я просто забыла, что нужно нервничать.

Его губы так близко, что я чувствую их тень на своем подбородке.

– Нет, все-таки дело во мне, Сериз. Ты ведь не заикаешься сегодня утром.

Я вжимаюсь в стену, мне нужно пространство. Дело даже не в его влиянии – а в том, что мне нужно его внимание, мне нужно чувствовать его руки и губы. Все это из-за непрекращающейся головной боли и из-за осознания того, что я вдруг оказалась замужем. Что бы там ни произошло, мне нужно с этим разобраться, а единственное, чего я сейчас хочу, это свернуться калачиком в постели.

– Мне как-то неловко от того, что я рассказала тебе все и при этом до сих пор не знаю ничего о тебе.

– У нас впереди целая куча времени, – облизывается он. – Пока смерть не разлучит нас.

Он, наверно, издевается. Я смеюсь от облегчения. Наконец мы снова шутим.

– Я не могу остаться твоей женой, Ансель.

– На самом деле можешь, – шепчет он, прикасаясь губами к уголку моего рта и языком трогая мою губу.

Сердце мое обрывается, я замираю.

– Что?

– Я хочу любить всю жизнь так, как люблю сегодня, – цитирует он.

Теперь мое сердце падает и разливается внизу живота.

– Я понимаю, как это звучит, – говорит он поспешно. – И я не безумец. Но ты заставила меня поклясться, что я не позволю тебе сорваться. – Он медленно качает головой. – И раз уж я обещал, я не могу аннулировать наш брак. По крайней мере до осени, до тех пор, пока ты не начнешь учебу. Я обещал, Миа.

Я откидываюсь назад и смотрю в его глаза, а потом он наклоняется ко мне и накрывает мои губы своими. Наверно, я должна волноваться из-за всего этого, но он так действует на меня, что ни похмелье, ни осознание того, что мы натворили, не могут этого изменить.

Он припадает к моим губам, вбирая их в себя, а потом я чувствую его язык, на вкус он как апельсиновый сок и вода, и виноград. Его руки опускаются на мои бедра, поцелуи становятся глубже, яростнее. Меня возбуждает его приглушенный стон.

– Давай вернемся навер. – Дай мне почувствовать тебя снова.

– Миа! – Голос Харлоу разносится по коридору, пропахшему застарелым табачным дымом. – Черт, мы ищем тебя все утро! Я уже начала волноваться, не валяешься ли ты в сточной канаве или что-нибудь в этом роде!

Лорелея и Харлоу несутся по коридору. Харлоу останавливается прямо перед нами, упираясь ладонями в колени.

– Окей, все, больше никакого бега, – стонет она. – Кажется, меня сейчас вырвет.

Мы все ждем, с тревогой озираясь по сторонам в поисках какого-нибудь тазика, или корзины, или полотенца на худой конец, или просто двери на улицу. Наконец она выпрямляется и качает головой.

– Ложная тревога.

Повисает неловкое молчание, Лола и Харлоу неуверенно изучают нас.

– Ты в порядке, Миа? – спрашивает Лола.

Прикосновения Анселя и его уверенность в том, что мы женаты по-настоящему, моя головная боль и бунтующий желудок – все это в совокупности вызывает у меня жгучее желание опуститься на пол и свернуться калачиком прямо тут. И меня даже не слишком волнует, насколько чистый тут ковер.

– Всего лишь практически живой труп.

– Можно украсть ее на секундочку? – Харлоу спрашивает у Анселя, и ее тон удивляет меня. Харлоу никогда не просит, она всегда просто забирает то, что ей нужно.

Он кивает, но прежде чем я успеваю сделать шаг, он берет меня за руку и легонько касается кольца на пальце. Он не произносит ни слова, но это прикосновение красноречивее любых слов: он просит не уезжать из города, не поговорив с ним.

Лола ведет меня по коридору в лобби, где в тихом уголке стоят огромные кресла. Мы ныряем в плюшевую обивку и утопаем на несколько долгих мгновений в собственном похмелье.

– Ну, – произношу я.

– Ну, – говорят они хором.

– Что за хрень произошла сегодня ночью? – задаю я вопрос. – Почему никто из нас троих не воскликнул: «Вау, может быть, нам не стоит всем выходить замуж?»

– Угу, – соглашается Харлоу. – Я знала, что нам стоило бы быть более шикарными.

– Во всем виноваты те семь сотен шотов, которые мы выпили, – говорит Лола.

– А я склонна во всем винить впечатляющий член Финна. – Харлоу делает глоток из бутылки с водой, а мы с Лолой тяжело вздыхаем. – Нет, я серьезно! – восклицает она. – И этот сукин сын умеет с ним обращаться, скажу я вам. Он просто дьявол во плоти.

– Аннулирование, – напоминает Лола. – Можешь продолжать трахаться с ним и быть при этом свободной.

Харлоу трет ладонями щеки.

– Точно.

– А что насчет Анселя? – спрашивает Лола. – Что у вас было?

– Было… многое. – Я инстинктивно дотрагиваюсь пальцем до нижней губы. – Не уверена, что мы вообще спали. Мне крайне жаль, но я не помню ничего, хотя совершенно уверена, что мы делали все.

– И анал? – заговорщическим шепотом интересуется Харлоу.

– Нет! Господи. Положи десять долларов в свою коробочку для пошлых словечек! – говорю я. – Ты просто тролль!

– Бьюсь об заклад, французик на это вполне способен, – не сдается Харлоу. – Ты выглядишь так, словно тебя избили.

Смутные, мерцающие как огоньки во тьме воспоминания снова встают передо мной.

Вот он наваливается на меня, упираясь кулаками в подушку над моей головой.

Вот он сжимает со стуком зубы, когда я касаюсь языком головки его члена.

Вот моя рука упирается в огромное зеркало, я чувствую его дыхание на своей спине и шее, когда он входит в меня.

Его голос шепчет: «Laisse-toi aller, pour moi. Иди ко мне».

Я нажимаю тыльной стороной ладоней на глаза, пытаясь отогнать эти образы и вернуться в реальность.

– А как насчет тебя и Оливера? – спрашиваю я Лолу, чтобы переменить тему.

Она пожимает плечами.

– Если честно, когда мы вышли из церкви, мы оба уже начали трезветь. Харлоу в их номере издавала всевозможные звуки. А вы с Анселем расположились в нашем номере.

– Ой, прости, – бормочу я.

– Мы просто гуляли по Стрипу всю ночь и разговаривали.

– Правда? – с изумлением спрашивает Харлоу. – Но он же такой горячий. И этот его австралийский акцент! Я бы с удовольствием послушала, как он говорит: «Полижи мой член».

– Еще пять долларов в коробочку скабрезностей, – замечает Лола.

– А как ты понимала, что он говорит? Хоть слово поняла? – спрашиваю я, смеясь.

– Ну, он лучше говорит, когда не так стесняется, – признает она, а потом откидывает голову на спинку этого огромного кресла. – Он классный. Знаете, это странно. Вы знали, что он открывает магазин комиксов? Из нас троих именно меня Божья кара должна была бы настигнуть первой. Понимаете, он высокий и сексуальный и по-хорошему чокнутый, если вы понимаете, что я имею в виду. Но мы планировали аннулирование уже тогда, когда только ждали лимузин для молодоженов после церемонии.

Все это кажется нереальным. Я ждала, что в эти выходные буду принимать солнечные ванны, пить, танцевать и общаться с лучшими подругами. Я никак не ожидала, что у меня случится лучший секс в жизни и что я проснусь замужней женщиной. Повернув кольцо на пальце, смотрю на подруг и понимаю, что я единственная не сняла его.

Харлоу тоже замечает это.

– Мы встречаемся с ребятами в час, чтобы сходить в церковь и аннулировать брак. – Она смотрит строго и жестко, как будто подозревает, что в моей ситуации все слишком запутано и неоднозначно.

– Хорошо, – киваю я и замечаю, что Лола разглядывает меня слишком пристально.

– Это звучит не очень уверенно.

– Что Ансель говорил тебе в коридоре? – спрашивает Харлоу. Ее осуждение, словно еще один участник нашей беседы, сидит на соседнем кресле, недобро на меня поглядывает, скрестив руки на груди. – Он целовал тебя. А сегодня целоваться уже не положено. Сегодня нам положено страдать от похмелья и обмениваться смешными деталями того, как однажды-мы-все-вышли-замуж-в-Вегасе, чтобы создать историю, которую будем вспоминать следующие тридцать лет. Уже не время для любезностей и поцелуев, Миа. Только похмелье и сожаления о содеянном.

– Хм… – Я тру виски. Не сомневаюсь, окажись Харлоу в такой ситуации, она бы переступила через любые чувства без сожалений, но я ничего не могу поделать, у меня есть эти чувства. Он мне нравится. Мне также нравится, как он смотрит на меня, нравится касаться губами его губ. Нравится вспоминать, какие звуки он издает, когда трахает меня, и как путает английские и французские слова, когда кончает. Я хочу снова сидеть на диванчике в баре, и чтобы на этот раз ОН говорил.

Что странно, я думаю, если бы мы не поженились этой ночью, велика вероятность, что так бы оно все и было.

– Господи, Миа, – бормочет Харлоу себе под нос. – Я люблю тебя, но ты меня просто убиваешь.

Я игнорирую ее замечание. Понятия не имею, как Лола отреагирует на мою нерешительность. Она гораздо терпимее Харлоу, сторонник теории «живи и дай жить другим», она где-то посередине между мной и Харлоу в том, что касается случайных связей. Поэтому, а еще потому, что никто из нас до этого не выходил спонтанно замуж за иностранца (когда-нибудь это действительно будет очень весело вспоминать!), Лола наверняка будет более сдержанна в своих реакциях, поэтому я адресую свой вопрос ей:

– Он говорит, что мы можем… можем остаться мужем и женой.

Вот. Кажется, вот так получается вполне нейтрально.

Она молчит в ответ.

– Я так и знала, – шепчет Харлоу.

Лола по-прежнему многозначительно молчит.

– Я написала себе письмо, до того как мы переспали, – объясняю я осторожно. Эти две женщины, как никто в мире, желают мне добра. Но я не знаю, вдруг их ранит то, что я чувствую себя такой защищенной и уверенной рядом с Анселем.

– И? – переспрашивает Харлоу. – Миа, это важно! Ты не могла с нами сначала поговорить?

– Я знаю, знаю. – Я вжимаюсь в спинку кресла. – И еще я, кажется, рассказала ему… ну… всю свою историю.

Они обе понимают, что это значит, но не комментируют, а ждут, что я еще скажу.

– И я… говорила несколько часов. Я не заикалась и не думала, что говорю.

– Да, ты действительно много говорила. – Лола поражена.

Глаза Харлоу сужаются.

– Но ты же не можешь всерьез остаться его женой, – заявляет она. – Женой незнакомца, которого вчера встретила в Вегасе и который живет в пяти тысячах километров отсюда.

– Ну, когда ты говоришь так, это действительно кажется невозможным.

– А как я должна говорить, Миа? – взрывается она. – Ты совсем рехнулась?!!

Рехнулась ли я? Да, абсолютно.

– Я думаю, мне… нужно время, – отвечаю я.

Харлоу сердито вскакивает и оглядывается по сторонам, словно ищет в лобби кого-нибудь, кто может помочь ей убедить лучшую подругу в том, что та потеряла рассудок. Сидящая напротив меня Лола внимательно изучает мое лицо, сощурив глаза.

– Ты уверена? – спрашивает она.

Я хмыкаю:

– Я вообще ни в чем уже не уверена.

– Но ты точно знаешь, что не хочешь аннулировать ваш брак сейчас?

– Он говорит, что все равно не станет его аннулировать сегодня, якобы он пообещал мне, что не сделает этого.

Ее брови взлетают высоко на лоб, она откидывается назад с изумленным видом:

– Он обещал тебе?!

– Он так сказал. Что я заставила его поклясться.

– Самое смешное во всем этом… – начинает Харлоу, но Лола перебивает ее:

– Что ж, парень заработал несколько очков в моих глазах. – Она моргает и кладет ладонь на руку Харлоу, чтобы успокоить ее. – Пойдем, милая. Миа, мы скоро вернемся, чтобы собрать вещи и ехать домой, ладно?

– Ты шутишь? Мы… – начинает Харлоу, но Лола останавливает ее взглядом. – Отлично.

За стеклом входной двери я вижу Оливера и Финна, которые ждут их на остановке такси. Анселя нигде не видно.

– Ну, удачно вам разжениться, – говорю я с легкой улыбкой.

– Тебе повезло, что я люблю тебя, – бросает Харлоу через плечо, встряхивает волосами и позволяет Лоле себя увести. – Иначе я бы тебя просто убила.

ЛОББИ КАЖЕТСЯ слишком пустым и тихим после их ухода, и я ищу глазами Анселя, вдруг он наблюдает за всем из темного уголка, ждет, когда я останусь одна. Но его нет в лобби. И я понятия не имею, где он может быть. Я осталась только из-за него. Даже если бы у меня был номер его телефона, я бы все равно не могла ему позвонить, потому что у меня нет телефона. А если бы даже и был, я понятия не имею, где от него зарядка. Пьяная я напрочь забываю о своих вещах.

Единственное, что я могу придумать – это подняться наверх, в номер отеля, чтобы снова принять душ и собрать вещи, и попытаться найти хоть какой-то смысл во всей этой неразберихе.

Как только я переступаю порог номера, воспоминания о проведенной здесь ночи обрушиваются на меня. Я покрепче закрываю глаза, чтобы не упустить ни одной детали.

Его руки на моих ягодицах, на груди, на бедрах. Его твердый и большой член упирается в мое бедро. Его губы скользят по моей шее, оставляя засосы…

Воспоминания прерывает тихий стук в дверь.

Разумеется, это он. Свежий после душа и такой же растерянный, как и я. Он входит в комнату вслед за мной и садится на край кровати.

Поставив локти на колени, он смотрит на меня из-под челки, которая закрывает ему глаза. Взгляд его так выразителен, что я чувствую, как мурашки бегут у меня по рукам. Он заявляет сразу:

– Я думаю, ты должна поехать на все лето во Францию.

Я могла бы привести сотни доводов, доказывающих абсурдность этого предложения. Во-первых, я его не знаю. Во-вторых, я не говорю по-французски. Билеты туда стоят безбожно дорого. И где я буду жить? И что я буду делать все лето в чужой стране с почти незнакомым иностранцем?!

– Я уезжаю в Бостон через несколько недель.

Но он уже качает головой.

– В Бостон тебе ехать не раньше начала августа.

Я чувствую, как мои брови ползут вверх. Я действительно рассказала ему всю свою жизнь в подробностях. Не могу понять, что я должна сейчас чувствовать: удивление, что он все это помнит, или вину, что заставила его все это слушать. Я наклоняю голову в ожидании. Большинство девушек сейчас что-нибудь уже сказали бы. Великолепный мужчина предлагает нечто потрясающее. Но я просто жду, что еще он скажет.

Он облизывает пересохшие губы. Кажется, он понимает, что я пока не готова ответить на его предложение.

– Просто выслушай меня. Ты можешь жить у меня, в моей квартире. У меня хорошая работа, я смогу прокормить и обеспечивать тебя в течение всего лета. Да, я много времени провожу на работе, это правда. Но ты могла бы… – Он отворачивается и смотрит в пол. – Ты могла бы просто получать удовольствие от города. Париж – самый красивый город в мире, Сериз. И там всегда можно найти себе занятие. У тебя было несколько по-настоящему трудных лет, и может быть, будет неплохо провести беспечное лето во Франции. – Он снова поворачивается ко мне и тихо добавляет: – Со мной.

Я подхожу к постели и сажусь на расстоянии от него. Горничная уже сменила белье и убрала тот беспорядок, который мы устроили, так проще делать вид, что прошлая ночь случилась с кем-то еще.

– Мы друг друга почти не знаем, это правда, – признает он. – Но я вижу, ты сомневаешься по поводу Бостона. Ты ведь бежишь туда от отца. Бежишь, чтобы двигаться вперед. А может быть, тебе просто нужно сделать паузу, чтобы выдохнуть. За последние четыре года, с момента несчастного случая, ты хоть раз позволяла себе это?

Мне хочется, чтобы он продолжал говорить. Да, я слишком мало его знаю, чтобы любить, но я могу любить его голос. Мне нравится этот богатый оттенками тембр, его округлые гласные и мягкие согласные. Его голос танцует. Он не может быть резким, грубым или острым.

И тут я понимаю, что это не так. Я же помню, как требовательно он звучал ночью:

«Обопрись руками на стену.

Я больше не могу ждать, Сериз.

Покажи мне, как сильно тебе нравится ласкать его языком».

Мне нечего ответить на его предложение, и я молчу. Я подтягиваю к себе подушку и устало откидываюсь на спину. Он ложится рядом, и я обнимаю его. Одна рука скользит по его груди, а вторую я запускаю в волосы. Я глажу его и вспоминаю, как сильно мне нужно вытянуть руки, чтобы его обнять, как он дрожит под моими ладонями. Я утыкаюсь носом в комок мышц между его шеей и плечом, вдыхая его запах, запах гостиничного мыла и океанских брызг.

Ансель поворачивается ко мне, всего один раз целует меня в шею, подбородок, губы и замирает с открытыми глазами. Его руки скользят по моей спине, ягодицам, бедрам вниз, к коленям, он подтягивает меня к себе и укладывает поудобнее. Я чувствую, как между ног у меня нарастает желание, чувствую, как сильно я хочу его. И чувствую, как увеличивается и давит его член. Но вместо того чтобы воспользоваться этим, мы засыпаем.

Когда я просыпаюсь, вижу на пустой подушке листок бумаги. Он оставил свой номер телефона и пообещал быть рядом, когда он мне понадобится, и исчез.

ИНТЕРЕСНО, сколько тысяч таких поездок было из Вегаса в Калифорнию: горячий ветер колотится в окна машины, похмелье, сожаления, повисшие в воздухе, как один плоский аккорд, который проходит красной нитью через весь альбом.

– Мне нужно съесть что-нибудь жирное, – стонет Харлоу, и Лола сворачивает с шоссе на парковку. После жареного сыра и картошки фри Харлоу говорит:

– Не могу понять, почему ты все-таки не подала заявление об аннулировании брака, пока мы были еще там? – Она окунает картошку в кетчуп и с раздражением бросает ее на тарелку. – Теперь тебе придется туда возвращаться или проходить через все эти сложности и юридические тонкости другого штата. Расскажи мне все в подробностях, чтобы мне расхотелось тебя бить.

Объективно Ансель потрясающий, а секс с ним явно был нелепой затеей, но она понимает, что я не такая слабая, чтобы рассматривать хороший секс как достаточное основание для принятия такого опрометчивого решения. Все дело в письме. Я никогда не вела дневник. Я почти не пишу писем Харлоу, когда она уезжает за границу на съемки к отцу. Но я столько раз читала то письмо, написанное после аварии, что бумага истерлась и стала похожей на высушенный цветочный лепесток, а чернила стали почти невидимыми. Письмо самой себе – это странное, священное явление. И пусть я не уверена, что это была хорошая идея, я все же должна считаться с тем, что заставило меня его написать.

– Что ты теперь будешь с этим делать? – спрашивает Лола, когда я заканчиваю делиться всеми грязными подробностями той ночи.

Я пожимаю плечами.

– До сентября попытаюсь понять, почему я захотела выйти замуж за этого человека. А потом, наверно, аннулирую брак.