Семейное проклятие

Глава 2

— Они мне не поверили. — Измученная и перепуганная, Лаура свернулась клубочком в кресле.

— Но ведь у них нет никаких улик. Ты же этого не делала, — напомнила ей Кэссиди.

— Я не могу доказать, что не выходила вчера из дома, они все время об этом твердили. Хотя охранник и не видел, как я выходила, и моя карточка не была зарегистрирована, они говорят, что я могла воспользоваться чужой карточкой. По компьютерному журналу почти тридцать человек выходили вчера из дома от восьми вечера до полуночи, и один из копов уверен, что я была среди них.

Лаура поежилась и постаралась переключиться на что-нибудь другое.

— Кстати, как прошло твое свидание?

— Наплевать на мое свидание. — Кэссиди сидела на диване. Она была бледна и взволнованна. — Оно было тошнотворным, и я рано вернулась. И вообще, сейчас неподходящий момент для светской беседы. Слушай, если все, кто вчера выходил, используя свою карточку, подтвердят это, ты будешь вне подозрений? Точно?

— По-моему, нет. Когда Ларри дал им распечатку журнала, он сказал, что несколько человек потеряли свои карточки. Если одна из таких карточек была использована вчера вечером…

— Но у тебя же нет мотива, ты только вчера с ним познакомилась.

— Да, конечно. Тот коп, который повежливей, сказал, что они обратятся к семье и выяснят, правда ли, что Питер собирался встретиться с покупателем зеркала. Его шофер только подтвердил, что привез Питера по этому адресу и что Питер назвал мое имя.

— Наверняка, кто-нибудь из семьи подтвердит это, Лаура.

— Может быть. Но я не знаю, какое это имеет значение, даже если они и подтвердят. Копы всегда могут сказать, что Питер был знаком со мной и воспользовался зеркалом как предлогом, чтобы поехать ко мне. Эти твои газеты не шутили, когда писали о его обаянии, и держу пари, женщина, которая вчера проводила с ним время в мотеле, была далеко не первой. Он и меня пытался охмурить, а ведь мы только вчера познакомились.

— Надеюсь, об этом ты не сказала полицейским, — мрачно заметила Кэссиди.

— Да нет, конечно. — Лаура устало потерла глаза рукой. — Я бы много дала за то, чтобы этот разговорчивый шофер, который привозил сюда Питера вчера и отвез его домой, сидел за рулем вечером, когда он отправился ужинать. Но Питер вел машину сам — и она была обнаружена в двух кварталах отсюда. Черт побери, все это даже мне кажется подозрительным, хотя я знаю, что я не виновата!

— Но слушай, если он был с другой женщиной, может, даже со своей женой…

— Его жена в гостях у родственников в Калифорнии. Теперь-то, наверное, она уже едет домой. Разве ты не читала специальный выпуск газеты, который продавали сегодня днем? — Лаура показала на кипу газет, лежащую на полу у кресла. — Я изучала их все это время, пока ждала тебя с тенниса. Убийство Питера Килбурна — главная тема дня. Им известно не так уж много деталей, но кое-что они откопали. Похоже, из всей семьи настоящее алиби есть только у его жены. Остальные разбрелись вчера кто куда: кое-кто был дома, но в одиночестве, а кто-то — в городе, но это тоже никто не подтвердил.

— Тогда полиции нужно найти женщину, с которой он ужинал, — сказала Кэссиди.

— Ну да. — Лаура вздохнула. — Кто мог ее разглядеть поздно ночью в сонном мотеле! Менеджер только сказал, что она рыжая. А отпечатков пальцев в номерах таких заведений можно найти достаточно для того, чтобы заполнить все полицейские досье. И кто бы ни убил Питера, у убийцы, наверное, хватило ума вытереть рукоятку ножа, так что по отпечаткам ничего не докажешь.

Лауру снова затрясло.

— Надеюсь, газеты, как всегда, преувеличивают. Там сказано, что его ударили раз десять. Господи, Кэсс, как сильно нужно ненавидеть человека, чтобы десять раз ударить ножом!

— Не думай об этом, — сказала Кэссиди, которая тоже выглядела больной от этого разговора.

— Я не могу не думать. — Лаура постаралась улыбнуться. — Ты же знаешь, у меня нет твоей способности отключать эмоции. Ведь это у тебя аналитический ум, а у меня живое воображение. Даже когда я не думаю об этом, Кэсс, у меня все перед глазами стоит. Жестокость, кровь… Господи, помоги! Я могла бы даже нарисовать эту картину.

Теперь уже дрожь била Кэссиди.

— Будем рассуждать логически. Мы, по крайней мере, знаем, кто его не убивал, — это ты. Кто же тогда — и почему?

— Откуда мне знать? — Лаура посмотрела на зеркало, лежащее на столике, и нахмурилась. — Вот все, что я знаю: Питер Килбурн приходил сюда, чтобы перекупить у меня зеркало, и даже готов был заплатить за него пятьсот долларов.

— Неужели оно столько стоит? — Теперь Кэссиди уже не с таким пренебрежением смотрела на «уродливое» зеркало — то ли потому, что Лаура, почистив его, сделала вещицу более привлекательной, то ли потому, что с ним была связана какая-то странная история.

— Я не так много понимаю в антиквариате — особенно в зеркалах, — чтобы оценить, сколько оно может стоить, но готова поклясться, что он стремился получить это зеркало не из-за его цены. С этой вещью связано что-то другое.

— Что ты имеешь в виду?

Лаура еще сильнее нахмурилась.

— Ну, например, Питер сказал, что зеркало уже давно в их семье как бы семейная реликвия. Но ты же видела, в каком оно было состоянии, когда я его купила. Оно валялось в какой-нибудь коробке или пылилось на полке давным-давно. Может быть, десятилетия. Так не обращаются с реликвиями. И еще я заметила, что он обратил внимание на мою коллекцию зеркал. Он спросил меня, давно ли я собираю их. Его не удивило мое хобби. Но это определенно что-то значило для него.

— Что же? — спросила заинтригованная Кэссиди.

— Не знаю. Все это только мои впечатления. Я заметила, как изменилось выражение его глаз. Что-то промелькнуло в них, но так быстро, что я не смогла уловить. Но… — Лаура поколебалась и медленно продолжала: — Понимаешь, мне показалось, что он ушел от меня без зеркала только потому, что увидел мою коллекцию. Когда он появился здесь, он был готов предложить мне что угодно за него, но потом его намерения изменились.

— Может быть, он знал, как коллекционеры относятся к своим вещам, и понимал, что их не проймешь ни деньгами, ни уговорами?

— Думаю, что дело все-таки не в этом. Он как будто что-то понял. Когда он увидел мою коллекцию, он внезапно понял то, что раньше являлось для него загадкой.

— Может быть, он понял, почему ты купила зеркало? — Но прежде чем Лаура успела ответить, Кэссиди уже отрицательно качала головой: — Нет, люди покупают на таких распродажах все подряд. В этом нет ничего удивительного.

— Да, я тоже так думаю, но что-то его все-таки удивляло. Пока он не увидел мою коллекцию.

Кэссиди внимательно наблюдала за подругой, затем спросила:

— Ну и что же дальше? Думаю, полиция будет спрашивать нас всех о наших карточках, но что будет с тобой?

Лаура мрачно ответила:

— Тот коп, что повежливее, спросил меня, не буду ли я возражать, если они возьмут у меня отпечатки пальцев. Но у меня было такое впечатление, что если бы я не согласилась на это, они бы меня как-нибудь заставили: арестовали бы или задержали как важного свидетеля. Или сделали бы еще что-нибудь, чтобы взять у меня отпечатки.

— Ну и ты согласилась?

— Я пойду к ним завтра утром, до работы.

— Ну ладно, мы же знаем, что они не найдут твоих отпечатков в мотеле. А без этого у них ничего нет против тебя. Я хочу сказать, Лаура, что у них есть лишь один факт: Питер Килбурн провел здесь пятнадцать минут за несколько часов до того, как его убили. И еще ты рыжая. Большое дело! Сколько рыжих в Атланте? Если только свидетель видел именно то, что сказал, поздно ночью и в полудреме, как ты говоришь.

— Все это абсолютно верно, — согласилась Лаура. — И именно поэтому меня и не арестовали сегодня утром — у них нет никаких улик против меня. Но, Кэсс, ведь я, по-видимому, одна из последних, кто видел его живым, и, если они не найдут другой рыжей, которая была с ним как-то связана в последнее время, они будут продолжать подозревать меня. Искать связь между мной и Питером Килбурном.

— Но ведь между вами нет ничего! — возразила Кэссиди.

— Ты это знаешь, и я это знаю, но копы захотят сами все выяснить. И они будут рассматривать мое прошлое под микроскопом. Допрашивать моих знакомых. Может быть, даже следить за мной. И Бог знает, что еще. А когда до меня доберутся газеты… Проклятье! В лучшем случае, некоторое время мою жизнь нельзя будет назвать приятной.

— А в худшем?

— В худшем копы не найдут другого подозреваемого. — Лаура попыталась улыбнуться, но ей не хотелось бы сейчас видеть свою улыбку. — И тогда, даже если дело против меня и не будет годиться для передачи в суд, держу пари, газеты предложат богатый выбор вариантов, при которых именно я убила Питера Килбурна.

— Но если тебя даже не арестовали…

Лаура издала звук, который должен был обозначать саркастический смех.

— Скажешь тоже! Если ты ждешь разумных аргументов от журналистов, это лишь значит, что ты в последние годы совсем не читала газет.

— Ну и что ты собираешься делать? — спросила Кэссиди.

Снова взглянув на зеркало, посверкивавшее на журнальном столике, Лаура медленно произнесла:

— Полицейских совсем не заинтересовало это зеркало. Если не считать, что они решили, будто оно могло послужить вымышленным предлогом для визита Питера ко мне. Так что они не пойдут по этому пути. Но я считаю, что кто-то должен этим заняться. Я совершенно уверена — для меня очень важно выяснить, почему Питер хотел выкупить зеркало. Мне необходимо как можно больше узнать об истории этой вещи и о том, как зеркало попало к Килбурнам.

— И как ты это сделаешь?

— Я думала об этом, — сказала Лаура, не признаваясь, что она еще до убийства решила узнать все возможное об этом зеркале, чтобы понять, что же ее связывает с ним, почему это зеркальце вызывает у нее такие глубокие эмоции. — Помнишь ту студентку колледжа, Дану, которая занималась для меня кое-какими исследованиями прошлым летом?

— Да. Ты ее тогда хвалила. Считала, что она талантливая.

— Очень. Я решила позвонить ей и узнать, не нуждается ли она в заработке?

— Ты хочешь поручить ей исследование истории этого зеркала?

Лаура пожала плечами.

— На его обратной стороне есть несколько дат, так что ей будет с чего начать. Почему не попробовать? Может быть, она ничего и не узнает. А возможно, и узнает. И сможет рассказать мне, откуда появилось это зеркало, как оно попало к Килбурнам.

— И что тебе это даст?

— Я пойму, почему для Питера Килбурна было так важно получить его обратно.

— Ты в самом деле считаешь, что его смерть как-то связана с этим зеркалом?

— Я не знаю. Но это единственное, что я могу сделать, чтобы меня оправдали. Все, что я знаю о Питере Килбурне, — это то, что он хотел выкупить это зеркало перед тем, как был убит. Мне нужно узнать — зачем?

Подумав, Кэссиди покачала головой:

— Мне кажется, что это слишком смелое сопоставление. Тебе, наверное, просто хочется хоть что-то предпринять в этой ситуации.

— Да, я не могу сидеть на одном месте и дожидаться, пока полиция наконец решит, что я этого не делала, — заключила Лаура. Затем она снова нахмурилась. — Проблема только в том, что для всех этих исследований потребуется время, много времени, даже если Дане повезет. Ей придется начать издалека — со времени изготовления зеркала, то есть переместиться на двести лет назад. Слишком много надо перекопать, прежде чем мы дойдем до семьи Килбурн.

— Если только зеркало не всегда было у них, — заметила Кэссиди. — Ведь возможно и такое. Может быть, зеркало передавалось из поколения в поколение и наконец оказалось на чердаке, когда один из Килбурнов решил, что предпочитает бронзовой оправе серебряную. Оно могло пролежать забытым очень долго. А после аукциона кто-то из семьи заглянул в список проданных вещей и увидел зеркало. Тут все и закрутилось.

— Может быть, — согласилась Лаура, чтобы не продолжать спор.

На самом деле она не верила в такое простое объяснение. Но что она могла противопоставить рассуждениям подруги, кроме смутных ощущений и неясных предчувствий? Ведь их словами не выразишь. Тем не менее, ей казалось, что зеркало появилось у Килбурнов не так давно.

— Но если Дане придется перелопачивать все записи от революции до наших дней, это займет много времени, и мы не скоро узнаем, как зеркало попало к Килбурнам, — продолжала Лаура.

Кэссиди внимательно посмотрела на подругу.

— Если рассуждать логически, то имеется еще один путь получения информации. Можно ведь обратиться непосредственно к источнику. Ты можешь с зеркалом в руках пойти прямо к Килбурнам.

Эту возможность Лаура обдумывала уже давно.

— Боюсь, у меня не хватит духу пойти к ним, Кэсс. Особенно теперь. Если верить газетам, во вторник после обеда похороны Питера. Я просто… Мне кажется, сейчас нельзя идти к ним и задавать вопросы о зеркале.

— А мне кажется, что у тебя нет выбора, — решительно заявила Кэссиди. — То есть если ты собираешься сама все выяснять. Может быть, копы и сообщат тебе, подтвердил ли кто-то из Килбурнов, что Питер приезжал к тебе, чтобы выкупить зеркало. Но не более того. А зачем ему это понадобилось, можно узнать только в их семье.

— Но они же в трауре. А меня к тому же еще подозревают в убийстве Питера. Что, если его семья об этом знает?

— Они скорее всего узнают, если полицейские будут продолжать тебя подозревать, — «успокоила» ее Кэссиди. — Особенно, если это попадет в газеты. Но быть подозреваемой не означает быть виновной, Лаура. И даже если журналисты торопятся делать выводы, семья захочет знать правду.

— Будь убит человек дорогой мне, — решительно заявила Лаура, — я бы не допустила предполагаемого убийцу даже переступить порог моего дома. Только так!

— Но ведь тебя не обвиняют! Копы всего лишь допросили тебя, как и многих других. Ведь он ушел от тебя живым, и его шофер это подтвердил.

Лаура попыталась улыбнуться.

— Это звучит логично и успокаивает. Но все равно не знаю, где набраться мужества.

Кэссиди, свернувшаяся клубочком на диване, встала и, потягиваясь, сказала рассеянно:

— У тебя хватит мужества, Лаура. Тебе просто никогда раньше не приходилось им пользоваться, и ты себя не знаешь. Но раз уж мы об этом заговорили, я всегда считала, что за твоим мирным фасадом скрывается железобетонная конструкция.

— Не представляю, почему тебе это взбрело в голову, — пробормотала Лаура.

— В самом деле? — Кэссиди скептически улыбнулась. — Потому что, как и я, ты из большой семьи. Третья из восьми детей и при этом старшая из девочек, а это значит, что все твое детство прошло под гнетом ответственности и забот о младших. Ведь у тебя на глазах постоянно находилось пять ноющих малышей и пара дразнящих тебя старших — предостаточно, чтобы выковать железный характер. В восемнадцать ты ушла из дома и редко оглядывалась назад. Ты достаточно сильная, чтобы справиться со всем, что тебе предстоит, Лаура. Если ты сама этого не понимаешь, тогда поверь мне.

На этот раз улыбка Лауры была почти естественной.

— Спасибо. Я должна об этом подумать, я имею в виду о поездке к Килбурнам.

— Расскажешь, что надумала. А сейчас я пойду, надо подготовиться к завтрашней работе. Поужинаем вместе?

— Да нет, спасибо. Поговорим завтра, Кэсс.

— Ладно.

Оставшись одна, в полной тишине, Лаура подошла к столику и взяла зеркало. Сначала она положила его на колени, рассматривая узор на обратной стороне, затем взяла в руки и повернула так, чтобы видеть свое отражение. Но, как всегда, она смотрела на пространство у себя за спиной.

— Что же это? — прошептала она. — Что я хочу увидеть?

Как всегда, у неё не было ответа на этот вопрос. Может быть, кто-нибудь из Килбурнов подскажет ответ? Или хотя бы скажет, почему Питер хотел откупить у нее это зеркало? В любом случае теперь оно связывало Лауру с семьей Килбурн — на счастье или на горе.

Единственное, в чем она была уверена, — Кэссиди была права. Зеркало, по крайней мере, сделает одно: оно приведет ее в дом Килбурнов.

Если только у нее хватит мужества решиться на это.

Джози Килбурн повесила телефонную трубку и, вздохнув, потерла глаза. Бесконечные соболезнования и подготовка к похоронам — все это полностью свалилось на ее плечи. Еще только утро понедельника, а она совершенно измотана. У нее едва было время понять, что шок, пережитый при известии о том, что Питер найден ранним воскресным утром убитым, пройдет еще не скоро.

Джози все еще казалось невероятным, что его больше нет в живых. Что кто-то с чудовищной жестокостью оборвал его жизнь. Какая ирония судьбы — Питер, всю жизнь имевший от нее все лучшее, убит в грязном дешевом мотеле.

Она смотрела на стопку писем, лежащую перед ней. Надо разложить их по конвертам и отослать по почте, письма, написанные от руки кружевным, ровным и красивым почерком на элегантной почтовой бумаге. Неужели Эмили не спала всю ночь, чтобы лично ответить на все звонки и послания с выражением соболезнования, которые пришли вчера? А что ей еще делать? Джози часто слышала по ночам ее тихие шаги в коридорах дома.

Но все же можно было ожидать, что Эмили, которая в этом году отметила свое восьмидесятилетие, после убийства любимого внука меньше времени будет уделять светским обязанностям, а больше — уединению, горюя с матерью и вдовой Питера.

При этой мысли Джози сделала гримаску. Как ей могло даже в голову прийти критиковать Эмили за то, что она держится подальше от Мэдлин, если сама Джози не может выносить ее душераздирающих рыданий? И Кэрри, безусловно, не нуждается сейчас в компании. Жена Питера — вернее, его вдова — вернулась вчера домой бледная и спокойная, совершенно не расположенная к общению.

Мэдлин, узнав о смерти сына, не помнила себя от горя. И ей пока не лучше. Общаться может только с Дэниелом, и у того хватает терпения часами утешать ее и выслушивать, как она любила своего «мальчика».

Интересно, понимает ли Дэниел, что мать не стала бы так безутешно горевать о нем, умри он раньше ее. Ее любимцем был Питер, и, хотя она всегда обращалась за помощью и поддержкой к старшему сыну, она никогда не была привязана к нему так же сильно, он, пожалуй, даже раздражал ее. Но Дэниел, зная, что он на втором месте в сердце матери, никогда не обнаруживал своей обиды. Был с матерью столько, сколько требовалось, неизменно терпеливый и сочувствующий.

С Эмили все по-другому. Для нее открыто предаваться своему горю — это признак плохого воспитания. Эмили принадлежала к другому поколению, и ее взгляды и поведение отличались строгостью. Может быть, поэтому казалось, что трагедия не повлияла на нее. Она подчеркнуто вежливо отвечала на соболезнования друзей и знакомых, неодобрительно относилась к бурным переживаниям своей невестки. И внешне выглядела точно так же, как на прошлой неделе и в прошлом месяце, ведь не найдешь же более темного оттенка черного, чтобы траур сорокалетней давности отличался от свежего.

Джози посмотрела на свою темную скромную юбку, на блузку и почувствовала беспокойство. Почему она надела этот траурный наряд: из-за смерти Питера или просто по привычке? Она никак не могла вспомнить.

«Господи, неужели я превращаюсь в Эмили?» — подумала она неожиданно для себя.

Это была очень неприятная мысль. Пять лет прошло после гибели Джереми Килбурна при странных обстоятельствах, что стало почти традицией в этой семье. Джози стала вдовой в тридцать лет. Джереми был дальним родственником мужа Эмили и принадлежал к менее обеспеченной ветви семьи. Он оставил Джози практически без средств к существованию. И она, несчастная, сломленная обрушившимся на нее горем, стала работать у Эмили секретаршей.

Это была неплохая работа во всех отношениях. Хорошее жалованье, стол и кров и в целом необременительные обязанности. Но сейчас, поглядев на себя как бы со стороны, Джози подумала, что ей следовало бы давным-давно убежать из этого дома без оглядки.

— Ты никогда не должна хмуриться. Это портит твой мраморный лобик.

Веселый голос заставил ее поднять голову, и Джози улыбнулась Алексу Килбурну, который, войдя в ее комнату, присел на край стола. Будучи намного младше Джози, он в свои двадцать восемь лет часто казался старше ее — так уверенно держался. И еще Алекс бывал даже слишком проницателен. Высокий, превосходно сложенный, с редкими у Килбурнов светлыми волосами и зелеными глазами на красивом породистом лице, Алекс был почти так же привлекателен, как Питер.

В первый раз Джози задумалась, а есть ли у него и другие близкие женщины и кто они.

— Сегодня невеселый, я бы сказала, день, — ответила она сухо и неодобрительно.

Алекс поднял бровь. Его улыбка стала ироничной.

— Из-за того, что одна из женщин Питера изъяла его из обращения? Ты забыла — я совсем не любил его.

— Нет, я не забыла. Но тебе следовало надеть хотя бы траурную повязку. Просто для приличия.

— На тебе черного на двоих достаточно, детка, — парировал он.

— Я выгляжу как всегда, — ответила она с легкой досадой.

— Я знаю.

Никогда раньше он не говорил о ее привычке носить темную одежду, но что-то в его голосе сказало Джози, что он всегда замечал это — и понимал причину. Не желая думать об этом, она заговорила о другом:

— Ты случайно не знаешь, Дэниел все еще у Мэдлин?

— Нет, я не поднимался наверх. Кстати, это доктор прошел туда некоторое время назад? К Эмили?

— Нет, Дэниел вызвал его, чтобы он осмотрел Мэдлин. Думаю, он бы выдержал еще одну ночь ее рыдания, но дело в том, что если она не поспит и сегодня, то завтра не сможет пойти на похороны. — Джози вздохнула. — И хотя Кэрри выглядит совершенно спокойной, доктор ей тоже дал что-то успокоительное. Он сказал, что Кэрри проспит до завтрашнего утра.

Алекс внимательно посмотрел на нее.

— А как ты?

Джози пожала плечами.

— Я была слишком занята, чтобы думать об этом. Но сегодня утром я заглянула в газеты и…

— Не обращай на них внимания, — твердо сказал Алекс. — Беспочвенные фантазии и больше ничего.

— Там сказано, что Питера видели в этом мотеле с рыжей женщиной.

Алекс несколько секунд рассматривал ее волосы цвета осенних листьев, а затем спросил:

— Ну и что же?

— А то, что я единственная рыжая во всей семье. Единственная в доме. Что, если полиция заподозрит меня?

— Ты была со мной в субботу вечером.

— Почти до десяти часов. Но там написано, что Питер убит около полуночи.

— Но у тебя нет никаких мотивов, и он не был твоим любовником. Думаю, Питер не был так глуп, чтобы заводить интрижку с родственницей по мужу, живущей в одном доме с его женой. — Неожиданно его глаза сузились. — Или было что-то, о чем ты мне не рассказывала?

Джози покачала головой, но под его настойчивым взглядом вспыхнула:

— Он сделал слабую попытку — однажды, — когда я переехала сюда жить.

— Ты хочешь сказать, после того, как ты похоронила Джереми?

Она кивнула.

— Господи, — пробормотал Алекс.

— Ну, его нельзя было назвать деликатным, несмотря на все его обаяние. Мы с тобой это прекрасно знаем. Во всяком случае, я попросила оставить меня в покое, и он прекратил свои пассы. Наверное, для него естественная реакция на новое женское лицо в его окружении, но это ничего не значило. Ты знаешь, каким он был. А может быть, в отличие от тебя, он не интересовался женщинами в возрасте.

— Бесчувственный и тупой, — поставил диагноз Алекс. Он наклонился, взял ее руки в свои и мягко потянул ее вверх, заставляя встать со стула. — Ты целый день просидела здесь взаперти, и твое воображение начало работать сверх нормы. Пойдем-ка прогуляемся. В саду еще цветут цветы, и там намного прохладнее.

— Нет. Мне еще нужно отправить все эти письма Эмили. И есть несколько посланий, которые надо ей показать, и…

Алекс прижал ее к себе и поцеловал, решительно прервав поток слов. Его губы нежно и настойчиво заставили ее забыть обо всем. Осталось только желание. Джози услышала тихий клокочущий звук, который издало ее горло, казалось, без ее участия, когда его руки сомкнулись вокруг нее и она почувствовала их силу. Неожиданную силу человека, который двигался с мягкой, ленивой грацией и отнюдь не выглядел атлетом.

— Не надо, — прошептала она. Ее губы при этом касались его губ. — Вдруг кто-нибудь войдет.

Он откинул голову назад и посмотрел на нее с легкой улыбкой.

— Джози, мы с тобой спим вместе уже два месяца. Ты серьезно думаешь, что в этом доме есть хоть один человек, который еще не знает о нас?

Эта мысль поразила ее.

— Но ведь не Эмили?!

Алекс засмеялся.

— Она узнала раньше всех, детка. От нее ничего нельзя утаить: старуха видит на милю в полной темноте.

— Но она ничего не сказала, — возразила Джози.

— А что она должна была сказать? Нам обоим больше двадцати одного, мы оба свободны. И несмотря на старомодную манеру одеваться и — иногда — соответственно вести себя, Эмили прекрасно понимает время, в которое мы живем. До тех пор, пока мы ведем себя прилично, ей не на что сетовать.

— Она может подумать, что я обманываю Джереми, — сказала Джози как бы сама себе.

Алекс не отпустил ее, но его руки чуть ослабели, а лицо неожиданно приняло непроницаемое выражение. Он сказал тихо, без выражения:

— Джереми мертв, Джози. Его нет в живых уже пять лет. Ты не обманываешь его.

— Я знаю это, но… Но Эмили может смотреть на это по-другому. Она потеряла мужа сорок лет назад и все еще ходит в черном, оставляет за столом свободное место для Дэвида и держит его фотографию на столике, у кровати, и…

Алекс взял ее лицо в свои ладони.

— Эмили носит черное, потому что знает: черное ей к лицу. Что касается остального, то если ты считаешь, что держать пустое место за столом для человека, которому оно уже сорок лет не нужно, это признак психического здоровья, то я думаю, что тебе следует об этом кое с кем поговорить, детка.

Джози удивленно посмотрела на него.

— Я так поняла, что фотографию у кровати ты все-таки не считаешь чем-то из ряда вон выходящим?

— Я считаю, что это не так плохо, как место за столом. Кстати, а ты тоже держишь фотографию Джереми у кровати? Поскольку ты никогда не допускала меня в святая святых, у меня не было случая узнать об этом.

Успокоившись, Джози ответила:

— Его фотография стоит у меня на туалетном столике, не у кровати.

— Когда ты уберешь ее в ящик стола или в альбом, дай мне знать.

— Зачем?

Алекс легонько коснулся ее губами и отпустил. Он улыбался, но лицо его было все так же непроницаемо.

— Потому что тогда я попрошу разрешения проникнуть в святая святых.

Это ее удивило. Он намекал на то, что не хочет, чтобы Джереми смотрел, как он занимается любовью с вдовой своего кузена. Но Алекс никогда раньше не чувствовал никакого неудобства по поводу их отношений. Он всегда говорил с ней о Джереми легко, без всякого напряжения и раньше, и после того, как они стали любовниками. Но Джози решила не расспрашивать его, предпочитая не заглядывать слишком глубоко в чувства Алекса к ее умершему супругу.

— Пойдем со мной в сад, — снова предложил Алекс.

— Но у меня еще много работы…

— Твоя работа никуда не убежит, Джози, и никто, кроме тебя самой, не ждет, что ты будешь работать весь день без перерыва. — Алекс слез со стола и, взяв ее за руку, решительно повел к двери. — Ради твоего здоровья мы двадцать минут погуляем. Ты закончишь работу для Эмили позже. Никаких возражений.

Джози выдвинула последний аргумент:

— А у тебя разве нет работы?

Алекс, несколько лет назад получивший диплом юриста, был, по его собственному выражению, «в учениках» у адвоката семьи Килбурн, чтобы принять от него дела, как только старик уйдет на покой.

— В нашей конторе всего один клиент, разве ты забыла? — сказал Алекс, останавливаясь у двери и улыбаясь ей. — Семья Килбурн. А поскольку Престон Монтгомери просто обожал Питера, да к тому же он не в меру чувствителен для юриста — даже для старого юриста, — фирма «Кеннард, Монтгомери и Килбурн» закрылась на неделю. Единственное, что я должен сделать в рамках моих обязанностей, — зачитать семье завещание Питера после похорон.

— Тебе не следует говорить об этом в таком веселом тоне. — Джози чувствовала, что должна это сказать.

Алекс, все так же улыбаясь, слегка покачал головой:

— При столь близком знакомстве ты не можешь ожидать от меня строгого соблюдения приличий. Джози, я категорически отказываюсь горевать о человеке, который мне не нравился, или уважать его память, как будто смерть сделала из него святого. Я знаю, что он мой родственник, но я не горжусь этим родством. Он проводил время в вонючем мотеле с женщиной, пока его жена ездила в гости к родным, и это не в первый раз. Если ты хотела посмотреть, как я выражаю сочувствие, тебе надо было поехать в аэропорт, когда я встречал Кэрри сегодня утром. Вот ее мне действительно жаль.

Поскольку Джози ощущала то же самое, ей было трудно критиковать Алекса, но ее растили консервативные родители, и она не могла так легко переступить через условности.

— Мне тоже ее жаль, но…

— Но что? — Он вежливо ждал продолжения.

Джози неожиданно улыбнулась.

— Не обращай на меня внимания. Ты прав — смешно ждать соблюдения приличий от человека, который надевает шейный платок вместо галстука, отправляясь в адвокатскую контору с вековыми традициями.

Алекс подмигнул ей:

— Я вижу, ты начинаешь исправляться.

На душе у Джози стало весело. Она больше не сопротивлялась и позволила Алексу увести ее в сад. «Интересно, существует ли хоть что-нибудь, к чему он относится серьезно», — подумала она. Но его легкое восприятие жизни так часто поднимало ей настроение, что Джози редко сетовала на это. Да и ей просто хотелось выйти из дома хотя бы на несколько минут, пройтись по прохладному благоухающему саду, опираясь на надежную мужскую руку, и забыть об ужасной смерти другого человека — хотя бы ненадолго.

Утром во вторник Лауру ждали в полиции как хорошие, так и плохие новости. Как и следовало ожидать, отпечатков ее пальцев не обнаружили ни в комнате мотеля, в которой был убит Питер Килбурн, ни в его машине. Но одна из карточек-ключей, использованных субботним вечером в ее доме, принадлежала жильцу, который уехал неизвестно куда, и никто не мог сказать, когда он вернется. До его возвращения Лауру не могли окончательно исключить из числа подозреваемых. Это станет возможным лишь в том случае, если сосед Лауры подтвердит, что он сам воспользовался своей карточкой, чтобы выйти из здания в восемь тридцать пять в субботу вечером.

Но Лаура считала, что и тогда полиция не оставит ее в покое. По крайней мере, до тех пор, пока не найдет другого подозреваемого, которого, впрочем, они, похоже, не искали. Полицейские уже побывали у нее на работе, задавали вопросы боссу и служащим. Все жильцы ее дома тоже уже были опрошены.

Приятель, работавший в банке, где хранились ее деньги, сообщил ей, что полиция побывала и там, проверяя ее счета в поисках Бог знает чего. И Лаура была готова спорить, что копы проверили и ее телефонные счета, чтобы выяснить, не звонила ли она Питеру Килбурну — или он ей. Но все это, конечно, не могло дать полицейским те улики, которых они так жаждали.

Весь вторник Лаура пыталась работать, но ей с трудом удавалось сосредоточиться. Она мысленно постоянно возвращалась к тому, что именно сегодня состоятся похороны Питера Килбурна. Да еще после обеда был первый звонок от репортера, который настолько взволновал ее, что ей пришлось оставить надежду поработать.

В конце концов Лаура пошла к боссу и попросила дать ей отпуск. Она честно сказала, что журналисты будут преследовать ее до тех пор, пока полиция не найдет настоящего убийцу, и поэтому и для нее, и для фирмы лучше, если она временно исчезнет от них.

— Ты можешь отсутствовать столько, сколько понадобится, Лаура, — сказал Том Сойерс, проявив не частое среди работодателей сочувствие. — А пока я передам все твои проекты кому-нибудь другому.

— Мне очень жаль, что так получилось, Том.

Он улыбнулся Лауре, немолодой человек с проницательными черными глазами.

— В этом нет твоей вины, — сказал он. — Ты ведь только купила зеркало.

Лаура была очень благодарна за доверие к ней, за постоянную благожелательность. Том взял ее на работу, когда ей было всего восемнадцать лет, поверив в природный талант девушки. Тогда у нее не было ни опыта, ни навыков. Том сам учил ее и уговорил пойти на вечерние курсы, чтобы получить диплом об окончании колледжа по курсу промышленного дизайна. Теперь, десять лет спустя, Лаура получила свой диплом и была одним из лучших художников в этой маленькой, но процветающей фирме.

— Веди себя разумно, — напутствовал ее Том на прощание. — И не позволяй назойливым журналистам совать свои длинные носы в твою жизнь.

Хороший совет, думала Лаура по дороге домой. Но вся эта история перевернула ее жизнь.

Она уже скрывается от прессы, вот взяла отпуск за свой счет, а это значит, что с деньгами будет туго, если она не сможет быстро вернуться на работу. Когда Лаура пришла домой, на автоответчике ее уже ожидали бесчисленные просьбы об интервью и серия наглых вопросов. В конце концов ей пришлось выключить телефон, чтобы избежать бесконечных звонков.

«Вот чем приходится платить за использование номера городской компании, при том что в телефонной книжке стоят только мои инициалы», — расстроенно подумала девушка.

Ей удалось связаться с Даной Уилкс, той самой студенткой колледжа, которая уже работала на нее раньше, и Дана с удовольствием согласилась прийти утром и узнать все подробности о зеркале, чтобы начать расследование.

В среду днем Лаура пыталась рисовать. А лучше всего ей удавались те работы, когда она не задумывалась о том, что делает, и девушка всегда пыталась дать волю своему подсознанию, позволить пальцам произвольно водить кистью по полотну. Она не удивилась, когда обнаружила, что рисует зеркало, но ее заинтересовал сам ракурс. На полотне появилось зеркало, которое держала женская рука.

«Может быть, когда эта картина будет закончена, я наконец пойму, что я стремлюсь увидеть там, за своим отражением!» — подумала она.

Вечером появилась Кэссиди, предлагая свою компанию в купе с принесенным ужином из китайского ресторана. Лаура была рада и тому, и другому. Пытаясь забыть об убийстве, они посмотрели по телевизору старый фильм и обсудили игру актеров, их внешность, сексапильность. Но когда подруга ушла, Лаура снова осталась наедине со своими невеселыми мыслями.

Терпение не принадлежало к числу ее добродетелей, особенно в тех случаях, когда она была уверена, что ее судьба находится в руках других людей — в данном случае, полицейских. Она хотела действовать самостоятельно, на свой страх и риск. Лаура говорила себе, что она ничего не может сделать, разве только разузнать что-то об истории зеркала, но и это, несомненно, верное рассуждение не могло унять ее беспокойства.

В четверг утром девушка получила два необычных письма. В первом, по-матерински заботливом, было написано, что она, конечно, не убивала Питера Килбурна и все будет хорошо, надо только молиться и не терять надежды. В другом ей в грубой форме предлагалось гореть в аду за ее грехи и преступления.

Оба письма были от незнакомых людей.

Разум говорил Лауре, что такие письма получают все, кому выпало несчастье приобрести дурную славу, и не стоит обращать на них внимания. Но сам факт, что двое посторонних каким-то образом узнали, что она была «особой женского пола, знакомой с Питером Килбурном, которую допрашивала полиция», невольно подействовал ей на нервы.

Лаура отбросила письма, словно они жгли ей пальцы. Затем она решительно включила телефон и принялась за поиски визитной карточки, которую ей дал Питер Килбурн. Лаура подозревала, что карточка служила ему скорее для амурных связей, чем для деловых целей. Так и оказалось, по указанному там номеру ответила телефонная секретарская служба. Не оставив сообщения, она повесила трубку, беспокоясь, что полиция может, проверяя контакты Питера, проследить ее звонок.

Отбросив наконец все опасения, она снова взяла трубку и набрала номер, который знала наизусть.

— Кэсс? Послушай, ты говорила, что Килбурны — клиенты твоего банка? Я знаю, что ты не имеешь права, но все-таки дай мне номер их телефона.

В этот же день, в четыре часа, пропущенная в ворота бесстрастным охранником, Лаура вела свой «Кугуар» по длинной подъездной дорожке к дому Килбурнов. Она все еще удивлялась, что оказалась здесь. Удивлялась тому, что у нее хватило смелости позвонить и договориться о встрече, и тому, что ее просьбу удовлетворили так быстро.

Лаура точно не представляла себе, что она скажет тому члену семьи, который ее примет. Она захватила с собой несколько полароидных снимков зеркала и чек, который ей дали на распродаже вместе с зеркалом. Так, на всякий случай.

Она припарковалась на небольшом пятачке у бокового входа в дом и медленно прошла к парадной двери. Дом показался ей больше и внушительнее, чем в первый раз, несколько дней назад. И хотя Лаура снова почувствовала такой же восторг, как и тогда, одновременно у нее появилось ощущение траура, в который погрузился дом.

У парадной двери все еще висел венок с черным крепом.

Подойдя к ней, Лаура сделала глубокий вдох, пытаясь выровнять дыхание, и решительно позвонила. Дверь распахнулась так быстро, что она в испуге отступила назад.

Приятная женщина с мраморно-белой кожей и волосами цвета осенних листьев внимательно смотрела на Лауру большими серыми глазами. Она была одета очень просто: в черные брюки и темно-синюю шелковую блузку. Хрупкая, на шесть дюймов ниже Лауры. Ей могло быть от двадцати пяти до тридцати пяти лет.

— Мисс Сазерленд? Я Джози Килбурн. Входите, прошу вас.

Войдя в холл, Лаура уже поняла, что именно эта женщина говорила с ней по телефону, хотя она и не назвала себя тогда. Несмотря на то, что двигалась Джози решительно, ее голос был удивительно мягким, почти детским, его нельзя было не узнать. Но, как поняла Лаура, не она приняла решение встретиться с ней. Выслушав просьбу, Джози на несколько минут отошла от телефона, и только после этого они договорились о сегодняшней встрече.

Не давая Лауре возможности осмотреть великолепный, отделанный мрамором холл, Джози сказала:

— Пройдите в библиотеку, а я скажу мистеру Килбурну, что вы уже здесь.

И Лаура поняла, кто давал согласие о встрече с ней. Если только в доме не один мистер Килбурн, кажется, в газетах упоминался еще адвокат семьи. Наверное, это был именно он.

Библиотека, вход в которую вел из парадного холла, была очень уютной комнатой, полной книг. Два больших окна, задрапированные тяжелыми золотистыми шторами, прекрасно гармонировали с цветом дерева и паркетным полом, закрытым мягким ковром в приглушенных золотых и красноватых тонах. Один угол занимал огромный письменный стол, столик поменьше располагался у двери, а два длинных кожаных дивана стояли друг против друга под одинаковыми углами у роскошного камина.

— Располагайтесь поудобнее, — пригласила Джози.

Эта обычная формула вежливости как-то не соответствовала давящей роскоши этого дома. Джози вышла из комнаты, оставив открытыми двойные двери.

Слишком взволнованная, чтобы сидеть, Лаура медленно подошла к камину и принялась рассматривать большой портрет, висящий над ним. На маленькой бронзовой табличке в нижней части позолоченной рамы было написано: «Эмили Килбурн, 1938». Почти шестьдесят лет назад. Как прекрасна была эта женщина, просто ослепительна. Стройная, элегантная, с блестящими черными волосами, причесанными в стиле маркизы Помпадур, не модно, но очень к лицу. Благодаря этой прическе портрет казался старинным. И это впечатление усиливалось из-за закрытого кружевного платья с высоким воротником, необычным в тридцатые годы двадцатого столетия.

Лаура изучала прекрасное лицо молодой Эмили Килбурн. Высокие острые скулы напомнили ей Кэтрин Хепберн, темные глаза, казалось, говорили о пережитом горе, а улыбка, как у Джоконды, скрывала какую-то тайну.

Ее воображение заработало. Сейчас Лаура размышляла, каким могло стать такое лицо через шестьдесят лет. Эта женщина похоронила мужа и двоих детей, а также внука. Она жила в самую переменчивую эпоху в истории Америки. В дни ее юности даже воздушные перелеты были экзотикой, а теперь люди осваивают космос. Телевидение, персональные компьютеры, кабельное и спутниковое вещание, сотовые телефоны, средства электронной защиты — как это могло повлиять на Эмили? Осталась ли она все той же пренебрегающей модой дамой с прической в стиле мадам Помпадур?

Лаура не поняла, что заставило ее так резко обернуться и откуда взялась уверенность, что она уже не одна в комнате. Ее реакция, когда девушка увидела его в дверях, была столь бурной, что сердце на мгновенье перестало биться. В полном молчании Лаура смотрела на него, как бы впитывая, вбирая в себя его образ: высокий рост, широкие мощные плечи, сверкающие черные волосы и необычные светло-голубые глаза. Его нельзя было назвать красивым, но его резкое лицо было неотразимо притягательным, а мощная фигура излучала почти осязаемую энергию.

Наконец глубокое молчание прервал низкий звучный голос, как показалось ей, подчеркнуто уравновешенный.

— Я Дэниел Килбурн, — сказал он просто.

Она с трудом проглотила неизвестно откуда подкативший комок к горлу и ухитрилась выговорить прерывающимся голосом:

— Лаура Сазерленд.

— Скажите мне, Лаура Сазерленд, это вы убили моего брата?