Семья для Бобби

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

К девяти вечера Чесса вернулась в свой полуподвальный цех, где отчаянная попытка отрешиться от тревог полностью провалилась. Она неправильно адресовала один заказ, запечатала два других, не полностью оформив, и заново пересчитывала содержимое еще одной коробки, когда услыхала звуки шагов по лестнице.

— Бобби. — Она метнула взгляд на интерком, желая убедиться, что тот работает. Красная лампочка мигала. — Бобби, милый, ты проснулся? — Никто не отвечал. Шаги снова простучали по лестнице, затем, с характерным шумом, на кухне. — Бобби!

Ее сердце забилось от волнения, и Чесса бросилась в гостиную, споткнувшись о порог. От страха ей сдавило горло.

Расстроенный и обескураженный, не замечавший, что его дорогой угольно-серый костюм весь измят и покрыт пылью. Ник стоял около раковины, устраивая красивый букет алых роз в керамической вазе. Он оглянулся и сказал:

— Ты снова забыла включить сигнализацию. Что, если бы вместо меня явился какой-нибудь вор или маньяк?

Чесса бросилась прямо в его распахнутые объятия. Ник нежно прижал ее к себе, ласково погладив по волосам.

— Если так ты встречаешь маньяков, ты, должно быть, божье наказание для тех, кто тебе действительно нравится.

Смеясь и плача одновременно, Чесса сунула одну руку ему под пиджак, обнимая его за талию, другой стараясь утереть льющиеся слезы.

— Я так волновалась!

Он удивился.

— За меня?

— Конечно, за тебя. Ты сказал, что будешь к четырем, потом не приехал, и Бобби был очень расстроен, потому что ты не увидел, как он забил гол. Телефон не отвечал, а мы слышали об этом ужасном происшествии на перекрестке и… — Слезы капали с подбородка прямо ему на грудь. — Я думала, что с тобой случилось что-то страшное. — Глаза остановились на темной царапине под самыми волосами. — Господи, да ты ранен!

— А, это? — Он непроизвольно коснулся лба, прежде чем ответить. — Это ерунда. — Он нежно провел ладонью по ее щеке, глаза его потемнели. — Ты действительно волновалась за меня?

— Ужасно. — Это снова вызвало поток слез. Ник мягко вытирал их, взирая на нее с изумлением. Чесса не могла остановить непроизвольную дрожь. — Я видела все эти разбитые автомобили и пострадавших людей по телевизору…

— Шш. — Он нежно укачивал ее на руках, прижимая ее голову к виску. — Все хорошо, милая. Со мной все в порядке.

— Ты не отвечал на звонки, — бормотала она, как испуганный ребенок.

Чесса ненавидела себя за этот беспомощный лепет, за то, как она отчаянно приклеилась к его груди, за дрожащие от страха пальцы. Перенервничав, она сломалась и стала беспомощной, слабой, на грани обморока. За эти ужасные часы, когда она думала, что потеряла Ника, она поняла, что он значит для нее.

Она любила его. Глубоко и крепко, всей душой и телом она любила его.

Гладя ее щеку, Ник стал целовать ее лоб и губы. Его дыхание согревало кожу, сливаясь с беспокойным ритмом ее сердца.

— Телефон не работал. Его повредило… в аварии. — Чесса замерла. Однако Ник тут же успокоил ее и поддержал, когда она едва не соскользнула на пол. — Да, я угодил в ту аварию, которую показывали по телевизору.

Она едва могла выдавить:

— Что случилось?

— Мою машину ударило сзади и протащило на середину дороги, — ответил он. — Там все смешалось. Те из нас, кого не поранило, помогали нуждавшимся в помощи, пока не прибыли спасатели, а потом нас снова и снова опрашивали. Там было такое количество полицейских, какого я никогда не видел в одном месте сразу. Когда меня наконец подобрали и подбросили до гаража, где я взял автомобиль напрокат, было уже поздно и игра кончилась. Поэтому я двинулся в ближайшую забегаловку, а потом приехал сюда.

— Да, — прошептала Чесса, нежнее перышка прикасаясь к лицу любимого человека, убеждаясь снова и снова, что он жив. — Ты здесь.

— Мама!

Чесса поморгала, возвращаясь на землю при звуке знакомого голоса.

— Мама, ты где?

Испуг в голосе сына привел ее в чувство.

— Я здесь, золотко, на кухне.

В микрофоне раздалось сонное сопение.

— Хорошо.

Затем послышался зевок, шуршание, и все затихло.

— Он на самом деле не проснулся, — объяснила Чесса Нику. — Я обещала, что подниму его сразу, как ты приедешь.

Она уже сделала шаг, когда он остановил ее.

— Позволь мне пройти к нему, — попросил Ник. Он улыбнулся и приложил палец к губам. — Когда я вернусь, я сделаю последние приготовления к ужину.

Внезапно Чесса ощутила дикий голод.

— Ты купил и принес еду. Я приготовлю и разложу по тарелкам.

Он усмехнулся.

— Я надеялся на нечто более романтическое.

— Романтика всегда в глазах смотрящего, — сказала она, затем поцеловала его в уголок рта и прошептала прямо в губы: — Поторопись.

— Постараюсь. — Он внимательно оглядел ее, одновременно изучающе и рассеянно, молчаливо спрашивая что-то и явно стараясь оставить в тайне какие-то свои мысли. Наконец это странное выражение исчезло. Через секунду перед ней снова был знакомый ей Ник.

Чесса слушала, как он поднимается по лестнице, потом в микрофоне послышался его голос:

— Привет, дружок. — Пружины на кровати заскрипели. — Прости, я пропустил твою игру.

Неразборчивый ответ был очень сонным. Ник снова заговорил, но на этот раз его слова были неслышны.

Счастье окутало ее. Человек, которого она любила, и сын, которого она обожала, были в безопасности, дома. Успокоенная тихим жужжанием голосов в микрофоне, Чесса извлекла из шкафа парадные тарелки и принялась накрывать на стол. В сумке, которую принес Ник, она отыскала свечи и бутылку шампанского, а также коробку со свежей клубникой. Ягоды были настолько аппетитны и ярки, что ее рот наполнился слюной. Улыбаясь, она выскользнула из комнаты, словно плывя по воздуху. Ее душа пела песню, рождавшуюся в ее сердце. Жизнь была прекрасна, а Чесса безумно и глубоко влюблена.

В интеркоме снова что-то скрипнуло, как будто кто-то встал с кровати.

— Ты уже спросил ее, папа? — Голос мальчика был слегка невнятным, но слова вполне различимы.

Ответ Ника тоже был хорошо слышен:

— Нет еще, сын.

— Но ты спросишь ее, правда? — Дальнейший разговор потонул в шипении микрофона.

Чесса поставила на стол блюдо с тщательно разделанным цыпленком и прислушалась.

— Пап, не выключай свет в коридоре. — Ответ Ника был неразборчив. — Спокойной ночи, папа. Я люблю тебя.

Простыни зашуршали, и все стихло.

Я люблю тебя.

Инстинкт говорил Чессе, что эта ночь могла стать ночью любви. Но сейчас она только начиналась.

На столе горели свечи. Мягкая музыка лилась из проигрывателя, аромат роз, стол, уставленный лучшим фарфором, остатки ужина. В бокалах с шампанским пузырьки медленно струились к поверхности, а клубника сияла глянцевыми бочками. Ник смотрел ей в глаза так, как будто она была для него самым драгоценным человеком в целом мире.

Это был чудесный вечер, и до конца его было далеко. Сидя за столом напротив Чессы, Ник ощупал свой пиджак, видимо опасаясь, что измятый и измазанный костюм нарушает идиллию. Такая же грязь покрывала и его когда-то белую вечернюю рубашку, сильно пострадавшую во время аварии. Он откашлялся, снова залез в карман пиджака, вынул что-то и зажал в кулаке.

— Этим вечером все идет не так, как мы планировали. — Он замолчал и нервно облизал губы. — Бобби считал, что надо положить это в бокал с шампанским под клубнику, но я боялся, что ты проглотишь его. — Он вдруг беспомощно улыбнулся и хохотнул: — Это было бы достойным завершением дня.

Чесса сидела, ничего не понимая, ошеломленная и молчаливая. Глубоко вздохнув, Ник расправил плечи и бросил на нее тот же изучающий взгляд, который уже несколько раз удивлял ее этим вечером. Прежде чем она раскрыла рот, он разжал кулак, и на ладони оказалась маленькая темно-синяя бархатная коробочка. Она взглянула на нее, как будто впервые в жизни видела подобную вещь.

— За последние дни мы все очень сблизились друг с другом. — Ник слегка запнулся. — Ты, Бобби, я. Мы стали как одна семья.

Пока Чесса смотрела на элегантную коробочку, покоившуюся на его ладони, Ник быстро открыл крышку и явил ей яркое сверкание бриллиантов. Ее пораженному разуму понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что сверкающие камни украшают золотое кольцо.

— Бобби думает, что нам следует пожениться.

Она застыла.

— Бобби думает?

— Ну, я тоже. Я имею в виду, что, учитывая то время, которое мы провели вместе, и то, что у нас очень много общего, есть смысл узаконить наши отношения.

— Звучит как предложение о деловом контракте, — заметила Чесса.

— Ох! — Растерянный и огорошенный, он нервно моргнул, положил коробочку с кольцом на стол и хрустнул пальцами. — Извини. Мне не приходилось делать этого раньше. — Он аккуратно вынул кольцо из шелкового гнездышка и взял ее за руку. Наплыв эмоций ускорил и смазал его речь: — Я не могу представить, на что будет похожа моя жизнь, если вы с Бобби не будете ее частью. Я хочу провести остаток своей жизни вместе с вами, если ты согласишься, конечно.

— Ты просишь меня выйти за тебя замуж?

— Думаю, да. — Он на секунду замер. — Конечно, я имею в виду «да».

Желание Чессы исполнялось, и ее мечта становилась явью. Но она была в ужасе. Замужество было слишком священно для нее, чтобы строить его на обмане. Но правда могла все разрушить.

— Ник, я должна сказать тебе… — Слова застряли у нее в горле.

Ник надел кольцо ей на палец, глядя на это как бы со стороны. Ей показалось, что кольцо превратилось из символа вечной любви в мыльный пузырь, лопающийся под малейшим напором. Оно было скорее прохладным, чем теплым, а его тяжесть — странной и какой-то неестественной. Чессе все казалось, что оно сдавливает руку в знак предупреждения о чем-то.

— Кстати, — сказал Ник мягко, — имя Энтони Карлайла тебе о чем-нибудь говорит?

Ник пожалел о вопросе в ту же секунду, как он сорвался с языка, так как при первых же словах краска сбежала с лица Чессы. Он сожалел об этом вопросе еще и потому, что боялся ответа.

Чесса вжалась в спинку стула и ухватилась за край стола.

— Кто рассказал тебе о нем?

— «Друг», которому не стоило лезть в чужую жизнь, но который предпочел все-таки это сделать.

— Понятно.

Ужас, стоявший в ее глазах, подействовал на него подобно удару.

— Ладно, я не хочу ничего знать. Это не имеет значения.

— Нет, имеет. — Ее глаза, недавно сиявшие от радости, были теперь темны и бездонны от переживаний. — Ты оказал мне честь, предложив стать твоей женой. Ты имеешь право знать. — Предупреждая его протест, она подняла руку. — Дай мне закончить.

Все было неправильно, и Ник понимал это. В тот момент, когда она подтвердила то, что он уже знал, он почувствовал, что все рушится. Чесса крепко сжала руки, задумчиво глядя на бриллиант, сверкающий на ее бледном пальце.

— Отец Энтони был основателем «Карлайл Электронике». Ты, конечно, знаешь его.

— Разумеется.

Любой в Уивертоне знал самого влиятельного гражданина города и крупнейшего работодателя в нем.

— Мы с Энтони сблизились в старших классах. — Чесса говорила бесцветным, монотонным голосом, как будто перечисляла сухие факты из энциклопедии. — Его родители не одобряли нашей связи, но нам было наплевать. Мы были очень юными, глупыми и безумно влюбленными. — Ник кивнул спокойно, как будто его сердце не сжималось от ужаса. — Это было много лет назад и никак не затрагивает нас.

Он больше всего на свете хотел, чтобы Чесса остановилась и не продолжала, прежде чем у нее вырвется какое-нибудь слово, которое изменит их жизнь навсегда.

Чесса качнула головой, показывая, что должна продолжить.

— Когда я поняла, что беременна, я думала, что Энтони женится на мне. Его отец не хотел и слышать об этом. Он был очень влиятелен и использовал все способы, все уловки, чтобы получить то, что хочет. Он угрожал отречься от Энтони и разрушить карьеру моего отца.

В ее словах звучал весь тот ужас, боль и метания, которые пришлось перенести юной девушке, когда от нее отреклись те, кому она доверяла больше всех на свете. Она подробно рассказала о том вечере, когда ее наивность испарилась, а невинность была предана. Чесса говорила, и ее глаза сухо блестели, как будто она вернулась в старый зал для приемов в доме Карлайлов в качестве незаинтересованного зрителя. Она описала все как человек, который уже не чувствует боли. Ник предположил, что она, скорее всего, боится дать волю эмоциям, чтобы не пережить снова свои тогдашние чувства.

— В конце концов, отец Энтони настроил его против меня и нашего ребенка. Через несколько месяцев после рождения Бобби Энтони погиб в автокатастрофе, так и не узнав о нем и не увидев его.

Тяжелый камень лежал на сердце Ника. Он хотел поддержать и успокоить ее, но ее обман слишком сильно ударил его. Сейчас ему казалось, что между ними висит ледяной меч, чье лезвие направлено одновременно в две стороны.

— А как же та ночь на холме над городом?

Вопрос повис в воздухе.

Отводя глаза, Чесса медленно покачала головой.

— Это была не я. Мы никогда не были вместе.

Ему показалось, что острый меч вонзается в него.

— В таком случае, как я оказался вовлечен в эту кутерьму?

Одинокая слеза скатилась по ее щеке.

— Мне нужно было имя для свидетельства о рождении.

Ник не спрашивал, почему она выбрала именно его. Сын городского пьяницы, чьи моральные принципы были сомнительны и кто, по всей вероятности, провел бы большую часть жизни упрятанным в какую-нибудь отдаленную тюрьму.

— Значит, настоящий отец Бобби лежит в могиле, а представитель отбросов общества, чье имя ты вытащила из шляпы, внезапно появляется у твоей двери, претендуя на отцовство. Тебе не кажется, что это смахивает на дурную мелодраму?

Она качала головой, глядя на него широко открытыми глазами.

— Я пыталась объяснить тебе, что Бобби не твой сын.

— Да, действительно. — Перед его глазами проплыло сердитое выражение ее лица, когда он ворвался в их жизнь, ее страстное отрицание его прав и его бесцеремонная настойчивость. Да, он хотел верить только в то, во что он хотел верить. — Полагаю, можно сказать, что мы оба получили то, что заслужили.

Сердясь скорее на себя, чем на нее, он встал так быстро, что чуть не уронил стул.

Чесса протянула к нему руку.

— Ник, подожди!

Он остановился, глядя через плечо.

— Чего ты хочешь?

В глазах Чессы была паника, губы беззвучно шевелились, как будто слова умирали, не успев вырваться наружу. Потом ее плечи опустились в отчаянии. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, прежде чем она выдавила:

— Прости, мне так жаль.

Боль и гордость снедали его.

— Да, я знаю. — С этими словами он исчез из ее жизни.

Часть души Чессы ушла вместе с ним. Она не обвиняла Ника за то, что он ушел, она винила себя. Она успокаивала себя, что, когда правде не верят, обман ничего не значит. Она даже уверила себя, что за истекшее время ложь смогла превратиться в правду. Но безумной иллюзии больше не существовало. Бобби нуждался в отце, а Ник нуждался в том, чтобы быть отцом. Чесса не могла вовремя разрушить их связь, которая приносила им так много счастья. Теперь в ее душе оставались лишь холод и пустота. Огонь свечей плясал на стенах, дробясь и сверкая на гранях бриллиантового кольца на ее пальце. В какой-то момент она думала, что обрела счастье и радость. Но все это оставалось иллюзией. Если бы она была честна перед собой, она поняла бы, что связь, основанная на обмане, была обречена с самого начала. Но она не знала, как она сумела бы набраться храбрости и все рассказать, если бы Ник не произнес имени Энтони. Возможно, Чесса продолжала бы лгать, поддерживая заблуждение и сына, и человека, которого глубоко любила. Она не знала. Ее руки дрожали, и камни кольца сверкали, как слезы. Чесса медленно стянула кольцо с руки и положила в коробочку. Оно не могло принадлежать ей. Ее уделом были только воспоминания, хорошие и плохие, радостные и печальные.

Она медленно разворачивала свое прошлое, прокручивая перед собой все события жизни. Темнота подступала медленно и тихо. Свеча затухала, пламя клонилось ниже и ниже, пока не пропало в лужице расплавленного воска, уничтоженное тем, что было им создано. Острая боль пронзила ее грудь, и боль новой потери заглушила старую.

Он ушел. И Чесса, и Бобби любили его, но он ушел. Внезапно вскочив, Чесса схватилась за горло. Боже, как объяснить Бобби все происшедшее? Что она скажет сыну? Как объяснить, что человек, которого он почитал как отца, друга и учителя, ушел навсегда из-за ее лжи? Чесса пыталась собрать мысли воедино. Необходимо было решить, как все объяснить Бобби.

Чесса медленно задула последнюю свечу. Кухня погрузилась в полную темноту, и в гостиной она заметила мерцающий красный свет. Это был огонек интеркома, показывающий, что микрофон включен. Она тупо смотрела на него, не желая поверить, что случилось самое страшное. Линия связи работала весь вечер. Все эротические разговоры, веселая чепуха о салате и клубнике в шампанском, мечты о будущей семье — все транслировалось в комнату ее сына. Каждое страстное слово, каждый шепот, все слезы и признания, вся ложь. Чесса бросилась к дверям и взлетела по ступенькам в комнату Бобби. Помещение было освещено светом, льющимся из коридора. Поток холодного воздуха пронизал ее до костей. Занавески хлопали на ветру, окно было открыто. Постель была пуста.

Бобби исчез.

Было уже за полночь, когда Ник добрался до места, с которого открывался вид на Уивертон. Несколько машин пряталось в тени, как обычно по воскресеньям. Ник, не обращая на них внимания, остановился у самого обрыва, как сделал это несколько лет назад. Над ним мерцали звезды, а лунный свет серебрил край индиговых облаков, громоздящихся над Сьеррой. Огни города под ним переливались, как бриллианты в сиянии свечей. Его сердце заходилось от боли. Признание сильно ударило по нему. Все, что ему было дорого, строилось на лжи. Все, кому он был дорог, жили среди обмана. Он не мог простить этого. Где-то неподалеку чихнул и зарычал двигатель, зажглись фары, и машина промчалась вниз к боковой дороге. Через несколько секунд она исчезла. Ник безразлично наблюдал за ней. Он был наедине со своей болью и воспоминаниями, реальными и теми, которые он для себя создал.

Звезды исчезали, прячась за облаками, сползавшими к горизонту и открывавшими новые звезды. За ветровым стеклом снова появилось видение. Пушистые, мягкие волосы, яркие голубые глаза, розовые губы, складывающиеся в соблазнительную улыбку. Лицо из его снов. Лицо Чессы. Оно плыло за стеклом автомобиля и вне его жизни, но все так же звало присоединиться к ней. Сердце Ника не слышало голоса разума. Только теперь он понял, почему создал иллюзию настолько реальную, почему ворвался в жизнь Чессы, невзирая на ее протесты, почему отбросил правду и поддался очарованию лжи.

Ник больше не хотел сдерживать свои эмоции. Он не мог больше притворяться перед самим собой, что финансовый успех есть мерило счастья. Впервые в жизни он наконец понял, что было поистине важно. Но правда его чуть не убила.

Так он просидел около часа. Небо светлело. Начинался новый день. Встающее солнце символизировало для Ника начало новой жизни и согрело его душу. Теперь, понимая, что он всегда знал правду, можно было подумать о причинах, по которым он игнорировал ее. Все было просто. В первый же момент, когда он увидел Чессу, он влюбился в нее, и эта любовь становилась сильнее и глубже с каждым днем. Принять то, что Бобби не был его родным сыном, было сложнее. Ник злился на Чессу за то, что она скрывала это. Но разочарование и злость отступали перед болью, которую он ощущал при мысли о том, что оба любимых человека не будут с ним. Чесса и Бобби были семьей Ника.

Он долго искал эту семью и не хотел отказываться от них. Он понимал, что с каждым часом надежда на воссоединение с ними уменьшается. Нику все было ясно. Если Бобби и не был его сыном по крови, он был таковым в его душе. Чесса была любовью всей его жизни, и он полностью принадлежал им.

Когда первые лучи солнца согрели долину, Ник уже мчался мимо ручья, где Бобби собирал камешки, мимо старых дубов, заросших мхом. Нетерпение подталкивало его сильнее давить на газ и крепче сжимать руль. Радость заполняла его душу. Он ехал домой. Но даже когда он мчался к дому, где осталось его сердце, голос разума шептал, что ему не следовало уезжать оттуда.