Я открываю глаза.
Бросаю руки на живот, обнимаю его.
Пусто. Там пустота мертвая.
Холодно. Очень холодно. Я ничего не чувствую.
Его нет.
Его сердечко не бьётся.
Он не пинается.
Нет. Нет. Нет!
Живота нет.
Мой сыночек…
Это сон. Это не может быть правдой!
Просыпайся, Ангелина. Очнись!
Я истошно кричу. Несколько раз бью себя по лицу, чтобы проснуться.
Еще. Еще. И ещё.
Удар. Два. Три. Десять.
Я почти избиваю себя, как вдруг в помещение, в котором я нахожусь, влетает незнакомая женщина в белом халате.
– Исаева! Что творишь? А-ну ка! Девочка, уймись!
У меня истерика. Кажется, я начинаю понимать всё, что со мной произошло.
С нами.
Удар. Вопли. Боль.
Авария.
Литры слёз…
– Женя-я-я! Женечка!!!
Вскакиваю на ноги, волосы рву на себе. Тону, захлёбываюсь в шторме жгучих слёз.
– Тише, тише!
В комнату влетают ещё какие-то люди.
Они держат меня. Кто-то даже пробует гладить по волосам. Что-то говорят. Пытаются успокоить. Все они в белых халатах, бледные, встревоженные. Я боюсь на себя посмотреть. Я сейчас живой высохший труп.
Краем глаза я вижу, как медсестра что-то вкалывает в катетер. Через несколько секунд веки тяжелеют, сознание растворяется в темноте. Я улетаю в бесчувственное забвение.
Следующие дни идут как в тумане. Я превращаюсь в полуживое растение. Живу лишь потому, что так надо. Надо? Но зачем? Для чего? Если у меня больше ничего не осталось. Кроме хронической раны в душе, которая кровоточит не переставая.
Не знаю точно, сколько я проспала. В себя прихожу тогда, когда вижу яркий свет солнечных лучей, которые заливают собой небольшую двухместную палату с пожелтевшей побелкой на стенах.
Здесь пахнет спиртом и медикаментами. Соседей по койке рядом нет. Я нахожусь в комнате одна. В моей правой руке торчит игла. Тело тяжёлое, будто налитое свинцом, я едва могу шевелить руками и ногами. Слабость. Кошмарная слабость пригвождает меня к матрасу.
Тошнит. Я отворачиваюсь, зажимая рот слабой ладонью, глотая рвотный спазм, подступивший к горлу.
“Значит, я в больнице…” – догадываюсь.
Сколько я уже здесь лежу?
Меня терзают кошмары. Будто Жени больше нет. И у меня произошёл выкидыш на приличном сроке. Не хочу больше спать! Домой хочу. К любимому. В тёплые, надёжные объятия, которые всегда меня успокаивали. Сейчас я неимоверно сильно в них нуждаюсь.
Зрение восстанавливается, как и память после длительного сна. По привычке я обхватываю живот ладонями. Но его нет… Плоская впалость. Холод внутри. Там нет больше жизни. Бесчувственная тишина.
Всхлипнув, я начинаю реветь и тихонько зову мужа:
– Же-ня…
Где он? Он ведь за стенкой, в другой палате?
Это палата для женщин, а его положили в палату для мужчин. Верно?
Я слышу шаги. Дверь со скрипом открывается. В комнату входит невысокий худощавый мужчина с редкими, тёмными волосами, а за ним суетливо бежит уже знакомая мне женщина – медсестра.
Оба в белых халатах.
– Очнулись? – вздыхает, присаживаясь на стул рядом с моей койкой. – Я ваш лечащий врач, Игорь Владимирович. Как себя чувствуете?
Издевается? Как я себя чувствую… Как. Я. Себя. Чувствую?
По мне будто каток проехал. И продолжает ездит.
Я игнорирую вопрос. Вспоминаю о самом важном.
– Я п-потеряла ребёнка, да? – смотрю в потолок. Дрожу. По щеке скатывается одинокая слеза.
– Нам очень жаль… – вздыхает.
– А муж? Где мой муж? – губы дрожат. Я боюсь ответа врача, как удара.
Продолжаю смотреть в потолок, который начинает раскачиваться перед мутнеющими глазами.
– Примите наши соболезнования. Простите. Не было шансов…
– Что в-вы такое говорите? – поворачиваю голову, смотрю на него, с укором, с неверием, с обвинениями. – Вы лжёте! Человек не может просто так взять и исчезнуть навсегда! Мы в-ведь… Знаете, сколько у нас планов было? Женечка, квартиру купил, машину. Мы готовились к встрече с малышом. После стольких лет труда, мы обрели своё счастье! Это несправедливо! Несправедливо… Потерять всё. За один миг. Долбанный, внезапный миг.
Проглатываю слёзы. Дышу ртом. Легкие горят огнём. Мне катастрофически не хватает воздуха. Где-то вдалеке сознания я понимаю, что у меня просто сдают нервы и я начинаю сходить с ума, потому что не верю, не могу принять правду. Хочется отрицать реальность. Хочется биться в агонии, требуя, чтобы они отвели меня к мужу. Срабатывает защитный механизм.
– К сожалению, мы говорим правду. Сегодня к вам придёт психолог. Что насчёт вас… вам повезло. Можно сказать в рубашке родились. Даже переломов нет. Лишь незначительное сотрясение. Порезы, ссадины. Но удар больше всего пришёлся на брюшную полость. К сожалению, плод спасти не удалось. Вам сделали чистку. Дальнейшее зачатие и вынашивание плода под вопросом. Но медицина не стоит на месте, как вы знаете, – пытается подбодрить.
Да какая к чёрту дальнейшая беременность!
Конец. Всему конец. У нас с Женей было раз и навсегда.
– Просто убейте меня, – качаю головой, закрывая глаза. Дрожу. До такой степени, что зубы стучат друг о друга. – Влейте мне яду в вашу сраную капельницу. Пожалуйста. Не хочу больше ничего. Не хочу. Просто уйти позвольте. К ним. Туда. Я должна быть там. Почему их забрали, а я здесь? Почему нас разделили?
– Успокойтесь, пожалуйста. – Игорь Владимирович касается моей руки, гладит её. Но я ничего не чувствую, кроме кошмарной боли.
Ничего не хочу. Ни-че-го.
Ублюдки! Ненавижу!
Распахиваю глаза, рыча:
– Кто? Кто эта мразь, которая отняла у меня жизнь?
У меня. У меня, в первую очередь. Потому что без Жени и малыша я чувствую себя мёртвым мешком с кровью и костями.
Врачи думают, что я жива. Внешне – да. Но внутренне – я рассыпалась на осколки. Их больше не склеишь. Не восстановишь. Если и соберёшь, то идеала не будет. Останутся уродливые шрамы. На месте раскола.
– Простите, мы пригласим к вам следователей чуть позже. Пока отдыхайте, восстанавливаетесь.
– Я слышала выстрелы! Там была перестрелка! Мы с мужем ехали очень осторожно, не больше сорока километров в час! В нас кто-то врезался – большой, чёрный джип с яркими фарами, а потом… градом посыпались жуткие выстрелы.
Я успеваю заметить, как быстро меняется лицо главврача. Как его тонкие губы опускаются вниз, а кривой нос морщится в отвращении.
– Вы ошибаетесь. С вами произошёл несчастный случай, Ангелина Сергеевна. Авария. Просто авария. К сожалению, никто, кроме вас не выжил. И те пациенты, которые в вас врезались. У них что-то с машиной произошло. Тормоза отказали.
– Нет! Вы что-то скрываете! – я поддаюсь вперёд, задыхаясь от истерики, впиваюсь пальцами в запястье врача, начинаю его трясти. – Говорите! Кто их убил?! Какая тварь?
Слёзы умывают бледное лицо раскалённым ядом.
Я реву. Реву. Реву. Не могу остановиться.
Боль меня заживо съедает.
– Успокойтесь, сейчас же! – командует упырь в белом, вырываясь из хватки, – или мне придется вызвать неотложку и отправить вас в психушку!
Игорь Владимирович даёт знак медсестре коротким кивком, а та, в свою очередь, делает мне укол. По прозрачной трубке лекарство вливается в колотящееся тело. Я опять начинаю тонуть в слабости, улетая в бесчувственный сон.
Так и знала. Они что-то скрывают.
Нелюди! Твари проклятые!
Их купили. Да? Купили, ублюдков!
Ненавижу этот жестокий мир. Ненавижу подлую суку судьбу.
Какой-нибудь местный депутат, или сынок высокопоставленного мажора?
У кого есть деньги, тот и управляет планетой. Захочет – украдёт, захочет убьёт. Всё равно откупится, следы заметёт. Таким мразям всё сходит с рук. Виновники аварии даже не будут наказаны за содеянное. Их не найдут. Мне сказали, что они мертвы. Но я не верю.
Если бы меня не накачивали успокоительными, я бы сошла с ума от горя. Сердце бы точно не выдержало и лопнуло, захлебнувшись в крови.
Этой ночью мне приснился Женя. Он обнимал меня, нежно шептал на ушко, что всё будет хорошо, чтобы я не отчаивалась, хваталась за жизнь дальше. Ведь я сильная. И если бог дал мне второй шанс, оставив в живых, значит моё время не пришло, значит я должна им воспользоваться. Значит так надо.
Женя спас меня. Любимый отдал за меня жизнь, закрывая собой. Если я наложу на себя руки, значит его жертва будет напрасной. Значит, я перестану его уважать. Наплюю на всё, что он сделала ради меня. К такому выводу я пришла, когда очнулась после сна, взбодрившего меня, а после пообщалась с психологом.
Пока я нахожусь в больнице, я получаю необходимые дозы успокоительных и лишь благодаря этому держусь.
Время идёт. За окном хлещет ливень, барабаня по стеклу. Гремит гром. Я просто смотрю в окно, лёжа в постели, не моргая, ни о чём не думаю, натянув простынь, пахнущую хозяйственным мылом, до самого подбородка. Скоро меня выпишут. Не хочу возвращаться домой. В холодную, пустую квартиру. Лишь вещи и наши с ним фото буду напоминать мне о человеке, которого я любила больше всего на свете, и которого теперь просто нет.
Позади слышится всплеск воды – санитарка моет полы, постукивая ведром.
– Доченька, ты ведь молодая ещё, – воркующим тоном обращается ко мне. – Сколько тебе? Двадцать пять?
Киваю, натягивая простынь ещё выше.
– Ну вот. Нарожаешь еще. Не отчаивайся. Крепись.
Смертоносная буря ненависти резко закручивается в груди.
– Вон, – шепчу, еле-еле сдерживаясь.
– Ась? – старая идиотка косится на меня, выжимая грязную воду из тряпки.
– Вон пошла! – подушку в неё швыряю. – Да что ты знаешь о любви, о детях?! У нас настоящая любовь была. Одна, единственная. Больше не будет такой никогда! Его больше никогда в моей жизни не будет. Моего Жени.
– Батюшки! Совсем уж умом тронулась, окаянная! – санитарка грохает ведром, вылетая из палаты.
А я реву, как проклятая, утыкаясь носом в подушку.
Без слёз.
Их нет.
Выплаканы на год вперёд.