Сердце Малого Льва (СИ)

1

Заходящее оранжевое солнце почти спряталось за черной кривой скалой. Резкие длинные тени ложились от камней и сухих кустарников на потрескавшуюся землю. С высоты Упрямого утеса эти трещины походили на мелкую паутину.

— А знаешь, — призналась Норки своему брату, — я ведь тоже ходила с нашими женщинами к Великому Шаману, — хочешь, скажу, что он мне предрек?

Они сидели в маленькой каменистой пещерке, недоступной всем ветрам, а их невозмутимые лапарги паслись внизу, пережевывая сухие колючки и хлопая от удовольствия длинными мохнатыми ушами.

— Что-нибудь о любви, — засмеялся брат.

— Не смейся! — возмутилась Норки, — Великий Шаман никогда не ошибается! Он сказал, что я буду избранницей великого воина, будущего царя нашего Аркемера, Плобла и долины Вдов. Представляешь?

— Лучше б он тебе предрек, что ты будешь сестрой великого воина и царя Аркемера, Плобла и долины Вдов, — усмехнулся брат.

Норки обиженно толкнула его под локоть.

— Вечно ты так…

Лафред обнял ее могучей рукой. Он был действительно великий воин в своем племени.

Многие воин-охотницы мечтали получить его пояс.

— Не дуйся, малышка. Я рад за тебя… Только никому еще не удавалось объединить Аркемер и долину Вдов. Тем более — покорить Плобл. Это мечта Великого Шамана. Он стареет и впадает в детство.

— Но ведь Плобл когда-то был нашим! — запальчиво возразила Норки, мечта Шамана ей очень нравилась, тем более что ей в этой мечте предстояло стать царицей, — это проклятые рурги нас выжили оттуда! Там шикарные леса и плодородные земли. Говорят, что и ветра там не так свирепствуют, как у нас. Представляешь? А мы тут боремся за каждого подстреленного фунха!

— Нам не одолеть рургов, сестра. Никому это и в голову не придет. Они сильнее нас. У них мечи крепче, копья прочнее, и стрелы летят дальше…

— Зато, говорят, они изнеженны и ленивы.

— Не все, детка.

— Я не детка, — возмутилась Норки, даже от старшего брата она это слышать не хотела, — я уже вполне могу получить пояс воина! И многие твои друзья уже предлагали мне свои пояса… Только я буду ждать своего царя. Вот.

— Это кто же посмел предложить тебе свой пояс без моего согласия? — нахмурился Лафред.

— Многие, — пространно ответила она.

— Многие — это Улпард? — усмехнулся брат.

— Не только, — смутилась Норки.

Улпард ей и нравился, и не нравился. Ей льстило, что такой могучий и отважный воин- охотник предложил ей свой пояс, но он был слишком самоуверен и нагл, чтобы вот так сразу уступить ему. Она раздумывала, хотя затягивать с этим тоже было рискованно, молодость в стране ветров кончалась быстро. Но теперь, после того, что предрек ей Великий Шаман, все сомнения отпали. Она решила ждать своего царя.

— Чем тебе не нравится Улпард? — спросила она брата.

— Не люблю хвастунов, — спокойно ответил Лафред.

— Разве ему нечем похвалиться?

— Он это делает чересчур часто.

— А ты бы смог победить его, Лафред? Смог бы?

Брат пожал плечом.

— Смотря в чем. На мечах — возможно, в рукопашную — вряд ли… Я далеко не самый сильный воин-охотник, сестра.

— Как же так? — огорчилась она, — мой брат — и не самый сильный!

— Ты слишком многого хочешь, детка.

— Я хочу тобой гордиться!

— Гордись, кто же тебе мешает?

— Ты…

Солнце село. Вечерний ветер Увувс как будто сорвался с цепи и завыл со свистом.

Лапарги внизу спрятались между больших камней, выпустили длинные когти и вцепились ими в грунт. Поднялась пылевая буря. Увувс надо было переждать, он начинался сразу после заката и кончался примерно через полчаса. Говорят, были безумцы, которые в это время выходили из укрытий. Кого-то спасали крючья, а других разбивало о скалы.

Лафред снял куртку и обернул ею сестру.

— Мне не холодно, — возразила она, но тут же растаяла от его тепла.

Стало хорошо как в детстве. Вообще-то мать ее не баловала, как впрочем, и все матери своих дочерей. Воин-охотницы считали, что излишняя нежность только вредит. Отец и брат приезжали редко, говорили в основном о делах, привозили оружие, шкуры и вяленое мясо, забирали горшочки, рубашки и вязаные носки… Мальчикам и девочкам играть вместе не позволяли. Наверно, поэтому они с Лафредом и стали тайно встречаться в этой пещере на Упрямом утесе.

— А это правда, — спросила Норки, — что рурги живут все вместе: и мужчины, и женщины, и все дети?

— Я слышал, что да, — ответил брат.

— Великие боги! — в который раз удивилась она, — как же так можно?!

— Они очень быстро размножаются. У них в семье по десятку детей.

— Ничего себе!

Брат вздохнул.

— Чему ты удивляешься, Норки? У них есть, чем кормить свое потомство. В лесах полно дичи, реки полноводны, ветра не выдирают с корнем их урожаи… Я бы тоже не отказался от кучи ребятишек, если б так.

Норки с трудом могла себе такое представить. Воин-охотницы рожали редко: один-два раза за всю жизнь. Каждые роды были событием для всего племени. Да что там роды!

Каждый контакт с мужчиной был событием. Детей рожали только от самых достойных, самых сильных и отважных воинов. Девственность отдавали тоже только самым-самым. И получали взамен именной пояс воина. И носили этот пояс с гордостью.

— Великий Шаман сказал, что Плобл будет наш, — заявила Норки, — тогда мы тоже сможем жить вместе и иметь много детей. Не все же этим проклятым рургам!

— Знать бы, в чем они слабы, — сдвинул брови Лафред.

— Но ведь будет кто-то, кто завоюет их и объединит все территории! И кто будет царем. И кто выберет меня…

— Что же он медлит, твой царь! — сокрушенно сказал брат, — и кто он?

— Понятия не имею, — вздохнула Норки, — достойных воинов много. Только одно мы с тобой знаем точно — это не ты. Ты же мой брат, значит, не можешь быть моим мужчиной.

— Конечно, не я, — посмотрел на нее Лафред холодными, синими как цветки ядовитой болотнянки глазами.

Только они, эти синие глаза были красивы на его грубом, обветренном лице, и еще в нем была доброта и сила — совершенно невозможное, казалось бы, сочетание.

Себя же Норки считала красавицей. И не без оснований. При таких же прекрасных синих глазах она была еще и белолица, черноброва, алогуба, высока и стройна, гибка и изящна, ее пока еще черные волосы доставали до земли, ей приходилось оборачивать их вокруг шеи шарфом, чтобы не мешали. И сила у нее была, и ловкость. Ничем не обделили ее суровые боги. И ничего удивительного не нашла она в том, что должна достаться будущему царю. Кто же, если не она?

Когда Увувс стих, они выбрались из своей пещеры и спустились вниз. Лапарги подбежали к ним, мотая ушастыми головами. Порывом ветра с нее все-таки сорвало меховую шапку, но брат быстро поднял ее.

— Послушай меня, Норки…

— Что? — улыбнулась она.

— Может, не стоит тебе ждать этого царя? Молодость проходит быстро. Она мимолетна. Я не хочу, чтобы ты осталась черной девой. Алфал давно мечтает о тебе, он вполне достойный воин.

— Он некрасив, — поморщилась она, — и слабее Улпарда.

— Красота не только в лице, сестра.

— А в чем?

— В доблести, честности, мужестве… во многих вещах.

— Нет-нет, — Норки помотала головой, — мне не нравится твой Алфал. И вообще, я буду ждать своего царя.

— Смотри, не состарься в ожидании, — вздохнул брат.

В лесу ветра почти не чувствовалось. Огромные деревья мощными корнями впивались в почву, их толстые несгибаемые стволы стояли сплошной стеной. Листьев у них не было, только короткая хвоя. Зверье пряталось по дуплам, иногда приходилось часами ждать в засаде, чтобы подкараулить вылезшую из дупла белку или фунха.

Мохнатый лапарг привычно перешагивал через корни. Он шел сам, шел на запах поселения, Норки только держалась за его уши. Женщины в это время блаженного затишья готовили ужин на кострах, купали детей, вытрясали пыльные одеяла, стреляли из лука по мишеням, метали ножи и копья и заглядывали друг к другу в гости.

В дуплинах было очень тесно. Больше трех-четырех женщин уместиться там не могло, поэтому общались в основном на улице. Для общих собраний была Большая пещера и несколько маленьких. Все это было привычно и нормально, и странно было слушать рассказы о какой-то другой жизни.

Норки подъехала к своему поселению. Костры горели ярко. Чего-чего, а древесины в Аркемере хватало! Пахло вареным мясом и приправами. Молодые девчонки плясали вокруг костров, старухи готовили пищу, а воин-охотницы оттачивали свое мастерство.

Недалеко от своей дуплины Норки заметила у костра старую Мелоски, та пекла на большой сковороде лепешки, а голодные девчушки жадными глазами на нее поглядывали.

— Что это? — удивилась Норки, спрыгивая с лапарга, — у нас сегодня пиршество?

— Эдева наткнулась на хлебное дерево, — ответила старуха, — и привезла два мешка пыльцы-муки. А ты как?

— А я без добычи, — призналась Норки.

— Эдева заезжает слишком далеко. Это опасно.

— Это ей-то?

— Великий Шаман предрек ей скорую гибель.

— Не болтай, Мелоски. Это вы, старухи, всё выдумали из зависти. Интересно, что вы все будете делать без Эдевы?

— Ты еще молода и глупа, — вздохнула старуха и принялась деловито переворачивать лепешки.

Она была черной девой. Норки впервые посмотрела на нее внимательно, вспомнив слова брата, что такая же участь, возможно, предстоит и ей. А вдруг она не дождется своего царя? И ее волосы так и останутся черными, а это так некрасиво при старом лице! Ни один достойный воин-охотник уже не посмотрит на нее, потому что подрастают молодые девушки, она не узнает блаженства любви, у нее никогда не будет дочерей и сыновей, она превратится в ворчливую, завистливую старуху, и все, даже дети, всю жизнь будут насмехаться над ней!

— Мелоски, — спросила она, подсаживаясь к костру, — а ты была красива?

— Еще бы — усмехнулась старуха, — но не в красоте счастье, детка.

— Как не в красоте?

Старуха взглянула на нее выцветшими глазами, в которых плясали языки огня.

— Ты слишком хороша, Норки. Тебе трудно это понять.

— Почему. я могу понять. Ты ждала достойного, а он не пришел. Так?

— Нет. При чем здесь достоинство… просто я любила одного воин-охотника, только его.

Вот и всё.

— А что же он? Не захотел отдать тебе свой пояс?

— Не смог.

— Как это не смог?!

Мелоски вздохнула и сняла лепешки с огня. Девчушки принялись укладывать их в корзину.

— Боги призвали его. Он стал Великим Шаманом.

Норки вдруг почувствовала, как озябли руки. Она протянула их к огню. Ее ладони были маленькими, а пальцы изящными. Совсем были неудачные руки для воин-охотницы. Правда, всё остальное у нее было как надо: высокий рост, широкие плечи, тонкая талия, узкие бедра, длинные ноги, крепкие белые зубы. Стреляла она метко и копье метала далеко.

— Ты слишком красива, — сказала старуха, — и потому слишком горда. Знаешь, что случается с такими девушками? Они отвергают всех достойных воин-охотников, а потом вынуждены отдаваться самым ничтожным и трусливым мужчинам, лишь бы не остаться черной девой.

— Со мной такого не случится, — уверенно заявила Норки.

— Ох, смотри…

Она поднялась в свою дуплину. Выдолбили ее когда-то отец с братом, но дерево было тонкое, хоть и прочное, места в нем было очень мало. Когда мать умерла, Норки взяла к себе жить подругу Эдеву. Вдвоем они кое-как умещались.

На полу лежали шкуры. Мебели не было. Их скудное добро и оружие размещалось на выдолбленной по всему периметру полке-желобе. Огня внутри дуплины обычно не зажигали, слишком опасно это было, но все древесные жители неплохо видели в темноте. Норки расстегнула ремни, сняла сапоги, бросила на полку лук и ножи. Усталое тело вздохнуло свободно и упало на шкуры.

До сигнала к ужину она немного поспала, и во сне ей виделся прекрасный могучий воин в золотом шлеме. Он отстегивал свой именной пояс, украшенный драгоценными камнями, и протягивал ей. Она перекидывала через плечо свою белую косу и обвязывала ее этим поясом.

Странно, но лица его она совсем не разглядела. Проснувшись, помнила только могучие руки, широкие плечи, крепкую шею и золотой шлем…

Через несколько дней приехали мужчины. Они убили огромного миндорга и привезли вяленого мяса. Норки внимательно вглядывалась в их лица: не похож ли кто-то из них на героя из ее сна. Где же он, этот будущий царь?!

Самые широкие плечи и самая крепкая шея были у Доронга, он даже ходил переваливаясь, как бы с усилием двигая в пространстве свое огромное тело. Когда он раздевался по пояс для какой-нибудь работы и перекатывал своими мышцами на спине, женщины верещали от восторга. Сам Доронг этого как бы не замечал. Он был медлителен и спокоен и послушной тенью ходил за энергичным Улпардом.

Улпард уступал ему в силе, но если уступал, то только ему. Норки внимательно приглядывалась к этому воин-охотнику. Золотой шлем вполне подошел бы для его царственной головы, и плечи его были широки, и руки могучи, черные волосы густыми кудрями падали на плечи.

— Прекрасная Норки! — подошел он к ней, — ты всё хорошеешь, мечта моя?

— Так уж и мечта! — вспыхнула она.

— Конечно! Это ради тебя я загнал миндорга в ловушку. Только затем, чтобы увидеть тебя, синеокая звезда нашего леса.

— Ты один загнал миндорга? — усмехнулась она.

— Конечно! — хвастливо заявил он, — чего не сделаешь ради прекрасной девы.

— Ох, Улпард…

— Мой пояс ждет тебя, синеокая Норки. Когда же ты оплетешь им свою длинную косу?

— Когда ты станешь царем Аркемера, Плобла и долины Вдов, — заявила она.

С минуту он смотрел на нее удивленно. Глаза у него были черные, угольные брови нависали над ними низко и хмуро, поэтому такими странными и неестественными казались его улыбки.

— Царем? — двинул он этими хмурыми бровями, — а иначе ты не согласна, горделивая Норки?

— Мне предрек это Великий Шаман, — сказала она.

— Что ж, — усмехнулся Улпард, — придется стать царем.

И так страстно взглянул на нее, что у нее застучало сердце.

— Что с тобой, малышка? — спросил подошедший потом брат.

Он положил ей руку на плечи и усадил на вздыбленный корень дерева.

— Знаешь… — покраснела она, — Улпард смущает меня. От его слов я волнуюсь, от его взгляда у меня мурашки по телу… Что это? Любовь?

— Возможно, — сказал брат, — ты ведь выросла, девочка.

— Тогда почему я его боюсь?

— Если боишься, — серьезно сказал брат, — лучше держись от него подальше.

Скоро начались дневные ветра. Костер перенесли в Большую пещеру, и все перешли туда.

— А где Эдева? — спросил брат оглядевшись.

— С утра умчалась на охоту, — объяснила Норки, — она же не знала, что вы приедете.

— Удивительная девушка, — сказал Лафред, — кормит всё племя.

— Старухи не любят ее, завидуют.

— Пусть завидуют.

— Она нравится тебе, да?

— Такая славная девушка? Конечно.

— А почему ты не предложил ей свой пояс?

Лафред только грустно улыбнулся.

— Она даже не смотрит на меня.

— А она говорит, что это ты не смотришь на нее, — усмехнулась Норки.

— Эдева? — удивился брат, — так сказала?

— Мы же с ней доверяем друг другу…

Лафред посмотрел как-то растерянно и отвернулся. Норки подумала, что из нее получается неплохая сводница. Было бы прекрасно соединить брата и лучшую подругу! И нянчить их детей… пока не будет своих.

— Где же она? — спросил брат нетерпеливо.

Всё уже было съедено и поделено. Норки отложила ужин для подруги в деревянную миску и прикрыла ее жестким лопухом.

— Эдева заезжает очень далеко, — сказала она, — даже к Кровавому водопаду. Говорят, там вода с кровью течет.

— Знаю. Она заживляет раны. Но это, в самом деле, очень далеко и опасно.

— Эдева ничего не боится. Когда ее раздерет зверь на охоте, она едет туда и лечится.

— Да, — с тревогой и нежностью сказал брат, — Эдева ничего не боится.

Мужчины заночевали в пещерах. Некоторые ушли к своим женщинам. Норки спала одна, так и не дождавшись подруги и в очередной раз отказав Улпарду. Посреди ночи послышался шорох. Входная шкура отодвинулась, пропуская в дуплину свет оранжевой луны. Норки вскочила, хватая с полки нож, но тут же по запаху узнала Эдеву.

— Это ты, — выдохнула она.

Подруга не ответила, только упала на шкуры. В темноте было очень плохо видно.

— Ты ранена? — забеспокоилась Норки.

— Медведь порвал ногу, — странным голосом сказала та.

— О, боги! Перевязать тебя?

— Всё уже прошло, не волнуйся. Я окунулась в Кровавый водопад.

— Я всё-таки взгляну!

Норки выскочила с масляным фонариком наружу, раздула угли костра, зажгла от них фитиль. Сердце тревожно сжималось. Она всегда немного завидовала подруге: та была сильнее, ловчее, выше ростом, шире в плечах, метче стреляла, но это не мешало ей любить ее.

Эдева так и лежала на шкурах в сапогах, меховой безрукавке и шапке. Штаны были порваны, правый сапог окровавлен.

— Ты убила медведя? — спросила Норки, поставив фонарик на полку.

— Нет. Ушел.

— Сядь, я взгляну, что у тебя с ногой.

— Пустяки, царапина.

— Сними сапог!

Эдева села и разулась. У нее была порвана голень, но уже не кровоточила, а только чернела спекшейся кровью.

— Следи за огнем, — сказала подруга, — а то вспыхнем как сухая хвоя.

Норки взяла с полки банку с мазью.

— Не вспыхнем. Давай смажу и наложу повязку.

— Теперь уж всё равно, — вздохнула Эдева.

— Лафред здесь, — сообщила Норки, — и все мужчины здесь… хочешь его увидеть?

— Теперь уж всё равно, — повторила подруга упавшим голосом.

— Ты что это? — удивилась Норки, — что с тобой?

Молча и медленно Эдева сняла шапку. Из-под нее просыпались на мех безрукавки совершенно белые волосы. Норки ахнула. Она была так изумлена, что поняла только одно: никогда ей не свести ее подругу с ее братом. Она опоздала!

— Поздравляю, — пробормотала она, — ты и тут меня опередила…

Даже в полумраке было заметно, что лицо Эдевы стало совсем другим, белые волосы сделали его мягким и женственным, только почему-то они не заплетены были в косу.

— Постой, — спохватилась Норки, — а где твой пояс?

— У меня нет пояса, — спокойно ответила подруга.

— Как это нет пояса?

— Ну, ты же видишь… Нет и нет.

— Но как же… как же ты, Эдева… Почему ты не настояла? Если он честный воин, он должен был отдать тебе свой пояс!

— У него его просто не было, — усмехнулась подруга.

— Как не было?! — только тут до Норки стал доходить весь ужас происшедшего, — боги свирепые! Кому же ты отдала свою девственность, Эдева?!

— Сама не знаю.

Стало тихо. Только потрескивал фитилек фонаря.

— Не презирай меня, подружка, — вздохнула Эдева, — я сама не знаю, как это произошло…

Я купалась в водопаде. Он оказался на берегу. Сказал, что я прекрасна… Мне было смешно, потому что он совсем не походил на воин-охотника: руки слабые, плечи узкие, лицо красивое и тонкое как у женщины, оружия никакого и наряд нелепый. Презренный рург, вот кто это был, изнеженный и самодовольный!

— Эдева… неужели он взял тебя силой?! — ахнула Норки.

— Меня?! — усмехнулась юная охотница, — силой? Да ты что… Тут даже Доронгу пришлось бы попотеть…

— Тогда что?!

Эдева снова легла на шкуры, заложила руки за голову и мечтательно вздохнула.

— Это было блаженство, Норки! Не знаю, как это объяснить, но когда он только встал рядом, я почувствовала блаженство. Как будто горячий водопад омывает меня со всех сторон.

И я словно оторвалась от земли!

— Но он же был ничтожен, Эдева! Как ты могла?!

— Смогла. Это было сильнее меня.

От досады Норки чуть не расплакалась. Она так гордилась своей подругой! Она считала ее сильной и гордой. А та оказалась просто невоздержанной похотливой самкой. Женщины говорили, что это очень приятно… но чтобы вот так облечь себя на позор и презрение?!

— И где он теперь, твой рург? — с неприязнью спросила она.

— Не знаю, — вздохнула подруга, — исчез.

— Хоть бы пояс тебе оставил, негодяй!

— Я же говорю, у него не было пояса. Да и всё равно он не воин.

— Что же делать?!

— Не знаю…

Время шло. Ночь уплывала в страну Суувей, а из страны Яулам приближалось утро.

Утро, которое принесло бы позор и изгнание воин-охотнице Эдеве.

— Давай я позову брата, — решилась наконец Норки.

— Зачем? — настороженно взглянула на нее Эдева.

— Если он отдаст тебе свой пояс, ты будешь спасена!

— Ты шутишь? Зачем Лафреду отдавать мне свой пояс?

— Чтобы спасти тебя, глупая! Он добрый. И он… тебя любит.

— Лафред?!

— Да. Он сам вечером признался.

Эдева почему-то смущенно забилась в угол.

— Нет-нет! Не надо, не зови его! Он не поймет, он никогда не простит меня!

— Знаешь что! — решительно заявила Норки, — утром всё равно все узнают!

Она выскочила в дверь, чуть не сорвав входные шкуры.

Лафред спал в глубине Большой пещеры. Дыхание его было ровным и спокойным. И сон он, наверно, видел прекрасный.

— Идем, — дернула она его за рукав, — идем скорее, ты мне нужен.

Сонно поеживаясь, он вышел вслед за ней. Было еще темно, но звезды уже гасли в ржаво-оранжевом небе. Лафред пригладил косматые черные волосы.

— Эдеву надо спасать, — заявила Норки.

— Что с ней? — тут же проснулся брат, — синие глаза сверкнули.

— Понимаешь… — сказать ему это было нелегко, — какой-то негодяй обесчестил ее и не отдал ей свой пояс. Утром все об этом узнают.

— Кто же это? — ледяным тоном спросил брат, — я убью его.

— Не из наших. Какой-то рург.

— Рург?!

— Да, она так думает.

— Где она?

— В дуплине.

— Идем.

В дуплине Эдевы уже не было. По хрусту веток они поняли, что девушка убегает в чащу леса. Кричать было нельзя, поэтому они молча бросились следом. Юная охотница хромала на раненую ногу, Лафред скоро догнал ее. Когда Норки подбежала, они уже катались по корням, Эдева вырывалась.

— Успокойся! — рявкнул брат, — он не уйдет от меня! Я перебью всех рургов, вместе взятых, если понадобится!

Эдева села. Он тоже. Норки смотрела на них тяжело дыша.

— Уйди, Лафред! — зло сказала подруга, — не надо никого убивать! Я сама за себя отвечаю!

— Не бери на себя чужую вину, — покачал головой брат, — сладострастные рурги умеют соблазнять женщин. И наши девушки беззащитны перед ними. Успокойся, Эдева. Я не допущу твоего позора. Ты самая достойная охотница в нашем лесу и во всем Аркемере, что бы ни случилось.

— Я слабее своих страстей, Лафред, — усмехнулась она, — что же в этом достойного?

— Наши страсти — те же боги. Они могут спать и не мешать нам. Но горе тому, в ком они проснутся. Этот рург разбудил твоих богов сладострастия. Он за это и ответит.

— Я тоже не достойна жить на этом свете, — заявила охотница, — и горе мне!

— Твоя жизнь в твоих руках, Эдева, — сказал брат, — но твою честь мы спасем. Никто и никогда не узнает, что с тобой случилось. Тебе нужно только принять мой пояс. Возьми его.

Надеюсь, я не самый ничтожный из племени?

Эдева протянула дрожащую руку и сжала его пояс в кулаке.

— Ты самый достойный из племени, Лафред. Жаль, что я тебя не стою…

Утром все их поздравляли. Лафред улыбался, но глаза у него были грустные, даже мрачные.

— Ты лучше всех! — заявила ему Норки, — правда! Я так тебя люблю!

Но брат как будто ее не слышал.

В полуденное затишье Эдева коротко простилась со всеми и умчалась на охоту. Ее нашли только через три дня. Свирепый Увувс разбил ее тело о скалы и закидал камнями. От лица, рук и ног почти ничего не осталось, лишь кровавое месиво. Только белая коса уцелела и вплетенный в нее именной пояс воин-охотника Лафреда.

Багряный свет Антареса облизывал маленький домик Шейлы с востока. Домик был земной, похожий на тот, в котором она жила когда-то. Все остальное от нее не зависело.

Планету, похожую на Землю, ей выбирать не пришлось: всех выходцев из Магусты поселили на К7 Антареса во избежание непредвиденных осложнений. Как прокаженные, они вынуждены были находиться на этой планете, залитой красным солнцем и покрытой густыми ржаво-коричневыми облаками.

Подобие земного садика Шейле в таких условиях создать не удалось. Но внутри ее дома обстановка была привычная и близкая. Как только она научилась владеть мыслеформами, так сразу всё сделала по-своему. Даже портреты детей повесила на стену в гостиной. А в спальне, подальше от любопытных глаз, у нее был Ричард. Прежний, молодой, красивый Ричард, каким она его помнила.

Каждому магустянину в наставники дали несколько эрхов. Для обучения и для безопасности. Эрхи были мнительны и осторожны, и панически боялись, как бы чего не вышло. Шейле повезло. Ее наставницей была прекрасная Маррот, она сама вызвалась ее опекать. И еще покровительствовал ей сам Кристиан Дерта, член Совета Мудрых первого ряда.

Ричарду запретили появляться в мире эрхов, но Маррот, конечно, нарушала инструкцию.

Она устраивала им редкие свидания. Такое случалось раз в несколько лет. Переходы из мира в мир были сложным и опасным мероприятием, поэтому без особой нужды ни бывший муж, ни сын этого не делали. Последние новости о своей родне Шейла, тем не менее, от них узнавала.

Где-то там на Ингерде-Пьелле у нее был внук, совершенно несносный мальчишка- Прыгун. Ольгерд занимался раскопками цивилизации васков. Детей у него к несчастью не было. Эдгар стал Советником по контактам и никак не хотел жениться. Ингерда была вполне счастлива и, как любая современная королева, занималась благотворительностью. Подруга Флоренсия родила замечательного сына и тоже была всем довольна… А Ричард почему-то не любил рассказывать о своей жене. И Ольгерд о ней молчал. И Маррот этот разговор не поддерживала. Что-то тут было не так.

Шейла знала, что рано или поздно Ричард вернется к ней. Он умрет в плотном мире и, поскольку он черный тигр, попадет сюда. А его жена-аппирка после смерти окажется совсем в других мирах, эрхам неведомых. И почему так устроено мироздание, тоже никому не ведомо. Шейла ждала своего мужа. Впереди у них была вечность!

К обеду огненное солнце стало совершенно невыносимым. Она мысленно закрыла окна зеркальными отражателями и создала внутри уютный желтоватый свет настольной лампы.

Мысль ее за двадцать лет окрепла, мыслеформы получались довольно прочные и долговременные, но пока простые. Даже четвертую комнату в доме она позволить себе не могла, что-то сразу расплывалось: или гостиная, или спальня, или крыльцо… Огромные же дворцы, которые позволяли себе отдельные эрхи, ее просто ошеломляли.

— Шейла, дорогая, — услышала она телепатический призыв Маррот, — с тобой хочет познакомиться одна моя подруга. Ты не возражаешь, если мы подлетим через полчаса?

— Нет, — обрадовалась Шейла, она скучала и любила гостей, — конечно, прилетайте.

— Спасибо, дорогая.

Маррот была предельно вежлива и нежна с ней. Оказалось, тому была причина. Хозяйка станции сама однажды призналась, что любит ее сына, даже была его женой. В это трудно было поверить. При всех достоинствах Ольгерда, такой сумасшедшей красавицы и богини он явно не заслуживал. Вот Кристиан Дерта, пожалуй, мог бы составить ей пару!

Богиня явилась в обличье златокудрой красавицы с голубыми глазами и алым губами.

Платье на ней было туманно-розовое, на руках узкие черные перчатки до локтей. Рядом с ней стояла довольно скромная, невысокая женщина в сером деловом костюме с белым воротничком. На ее узком личике ярко выделялись красивые черные глаза под тонкими ниточками бровей. Они сверкали как агаты. Других украшений на гостье не было.

— Проходите, — улыбнулась Шейла.

На столе у нее уже был приготовлен традиционный чай, варенье и пирожки. Женщины прошли.

— Это Синтия, — представила свою подругу Маррот, — она давно хочет с тобой познакомиться.

— Да-да, — кивнула Синтия, — дело в том, что я занимаюсь эмоциями. Последнюю свою тему о депрессии при достижении цели я недавно закончила и теперь… — она усмехнулась, — сама нахожусь в этой самой депрессии.

Удрученной ее назвать было нельзя. Скорее, очень серьезной.

— Видите ли, Шейла, — продолжила она, принимая от хозяйки чашку чая, — мне хочется заняться сильными, примитивными эмоциями, такими как страх, гнев, боль, зависть… Вряд ли такие эмоции можно найти у нас. Все они остались в плотном мире. Но вам ведь они знакомы?

— Страх, боль, зависть, гнев? — посмотрела на нее Шейла, — конечно.

— Очень хорошо, — заявила эта ученая дама, — мы сможем с вами побеседовать об этом?

— Отчего же нет? — пожала плечом Шейла, удивляясь бесцеремонности эрхини, — я всё помню. Есть еще ненависть, ревность, отчаяние, угрызения совести…

— О, да! — обрадовалась гостья.

Чаепитие прошло нормально. После этого светская часть беседы закончилась. Маррот извинилась, сослалась на дела и оставила их вдвоем.

— Можно на «ты»? — спросила Синтия деловито, — я намного старше вас. Поэтому первая это предлагаю.

— Конечно, — согласилась Шейла, — так проще.

— У эрхов вообще принято обращение на «ты», — улыбнулась гостья, — мы все, в общем- то, одна семья.

— Да я знаю. И это странно.

— До сих пор? Ты ведь уже двадцать лет живешь с нами.

Шейла усмехнулась.

— Я живу в лепрозории.

Гостья внимательно посмотрела на нее огненными черными глазами.

— Это — обида, — неожиданно сказала она, — ты хочешь сказать, что не чувствуешь себя равноправной в нашем мире. Обида — тоже примитивная эмоция. Может, начнем с нее?

Вместо сочувствия был сплошной анализ. Впрочем, стоило ли обижаться на занудную гостью?

— Нет, — покачала головой Шейла, — меня терзает совсем другая примитивная эмоция, и о ней я могу тебе рассказать.

— Какая же? — уточнила эрхиня.

— Ревность.

— Ревность?!

— Да. Самая примитивная.

— В самом деле, — сдвинула тонкие бровки Синтия, — ревность — дитя вашего мира. Вы размножаетесь непроизвольно, путем соития мужчины и женщины, причем, соития только детородных органов. Да-да… это понятно.

— Синтия, ты любила когда-нибудь? — насмешливо спросила Шейла.

Все эти взаимопроникновения эрхов, которые они называли любовью, ей были малопонятны и неинтересны. Эрхи могли обменяться информацией за последние сутки. Это называлось у них малым проникновением. Могло быть и нечто большее. Могло быть и полное взаимопроникновение, но это было равносильно обмену личностями. Никаких секретов друг от друга тогда не оставалось. Такое раскрытие случалось только по огромной любви. Тогда две личности порождали третью. За последние столетия эрхи любить явно разучились, поэтому и с потомством у них дела шли всё хуже.

— Видишь ли, — пространно начала Синтия, — я знала многих мужчин…

— А я одного, — перебила ее Шейла, — и другого мне не надо.

— Зачем же так себя ограничивать? — изумилась гостья.

— Я люблю его. Я родила ему детей. И я даже сейчас готова умереть за него. Ты понимаешь, о чем я говорю, Синтия?

Эрхиня смотрела на нее озадаченно.

— Смерти нет, — улыбнулась она.

— Это у вас нет, — сказала Шейла, — а мы через этот ад проходим. Смерти нет, но все муки ее есть. Есть катастрофы, есть болезни, есть казни…

— Подожди, подожди… это потом. Мы, кажется, говорили о ревности.

— Да. О ней проклятой, — Шейла взглянула на портреты детей на стене, — когда я выбралась из Магусты, то узнала, что мой муж женат на другой. Казалось бы, ничего особенного, столько лет прошло… но как больно!

— Больно? Почему?

— Потому что он мой!

— Как твой? Разве он вещь?

— Ты не понимаешь…

— Нет. Объясни.

Шейла сцепила руки.

— Как подумаю, что какая-то аппирская мутантка его обнимает. нашел мне замену!

Говорят, в ней ничего особенного нет, да еще и характер у нее вздорный. Тогда зачем она ему?

— А если б она была красива? Тебе было бы легче?

— Наверно, — подумав, сказала Шейла, — если б она была красива как Маррот. Тогда еще можно понять…

— Ну! Таких как Маррот даже у нас больше нет, — улыбнулась Синтия, — она великолепна.

— Вот именно.

Ее гостья тоже была красива. Некрасивые эрхини встречались крайне редко. Им ничего не стоило изменить свою внешность по желанию. Некоторые даже подделывались под Маррот, но долго в чужом облике находиться было сложно. Зато цвет волос и глаз изменить было проще простого. Шейла и сама поначалу этим увлекалась. Потом ей это надоело, и она вернулась к привычному и родному своему облику: короткая стрижка, вздернутый носик, синие глаза.

Синтия вся была очень утонченная. Строгий костюм с белым воротничком только подчеркивал это. И не из-за скромности не было на ней украшений. Так она выделяла красоту своих лучистых глаз. Яркая Маррот затмевала ее, но когда она ушла, Шейла залюбовалась и другой своей гостьей.

— Я ревновала Ричарда и раньше, — призналась она, — часто без всякого повода. Мне всегда казалось, что он может меня разлюбить и увлечься какой-то другой женщиной.

— Это ненормально?

— Это ужасно!

Те эрхи, которые пожили в свое время в плотном мире, понимали ее лучше. Прекрасной Маррот не надо было объяснять, что такое ревность. Она вся темнела от волос до платья, когда речь заходила о Риции. Тоже не могла поверить, что бывший муж счастлив с какой-то аппирской пигалицей. Синтия же честно старалась, но не понимала ничего. Примитивные эмоции оставались для нее объектом исследования, не больше.

После долгого разговора Шейла устала и чуть не взвыла.

— Послушай, — сказала она, — почему бы тебе не отправиться в плотный мир хоть на денек? Там таких эмоций — пруд пруди!

— Это очень сложная и опасная процедура, — серьезно посмотрела на нее эрхиня, — мне ведь понадобится матрикат и довольно стойкий. Я давно жду свой очереди.

— Обратись к Кристиану Дерта. Он как раз занимается погружениями в плотные миры, — посоветовала Шейла.

— Я не смею обратиться к Кристиану Дерта, — сказала Синтия, — он Мудрый. До меня ли ему!

— Если дело за этим, то я вас познакомлю.

— Ты?!

— Да. Он мой наставник. Я могу связаться с ним в любой момент.

— Хорошо, — Синтия посмотрела как-то смущенно, — попроси, чтоб он принял меня… А знакомить нас не надо. Мы давно друг друга знаем.

Шейла внимательно взглянула на нее, заметила легкий румянец на ее щечках, вспомнила как хорош Мудрый Кристиан и как он недоступен, и усмехнулась про себя: «И эта женщина будет мне рассказывать, что не знает ничего о ревности?»

2

Цветущая планета Гамай-элло под зеленой звездой Альфард была пристанищем Кристиана Дерта. Многие Мудрые предпочитали эту планету. Дворцы и сады на ней затмевали друг друга красотой и сложностью. Вообще Змееносец, как и Большая Медведица, считались самыми престижными созвездиями у эрхов.

Изумрудно-зеленый свет полуденного солнца переливался на белых гранях дворца Кристиана. Синтия шла по узкой тропинке между пышно разросшихся цветов, они склонялись низко и задевали ее платье. Огромные резные врата были открыты. Она, слегка волнуясь, прошла внутрь и остановилась на зеркальном полу. Большой пустой зал безмолвствовал, витражи на окнах были всех оттенков зеленого, блики от них дрожали на мраморно-белых стенах с алмазной крошкой. В общем, всё сверкало.

Из внутренних дверей вышел слуга в золотистом халате и чалме. Не настоящий, мыслеформа хозяина. Он раскланялся и сказал, что Мудрый ждет ее в своих покоях. Сердце екнуло, но тут же успокоилось. Владеть своими эмоциями Синтия умела и в себе была уверена. Платье на ней было серое и достаточно строгое, прическа гладкая, деловая, украшений никаких. Она не собиралась напоминать Кристиану о том, что было когда-то и тем более о том, чего не было.

Тогда, лет двести назад, он жил еще не во дворце, не на престижной планете и Мудрым еще не назывался. Случайная встреча, интересный разговор, взаимная симпатия… История была самая обычная. В нем была какая-то тайна, что-то демоническое. Потом она узнала, что Кристиан Дерта вырос в плотном мире.

В последнюю эпоху Внедрения таких детей было несколько. Вместо создания матрикатов, которые быстро распадались, эрхи пошли по пути выращивания плотного тела из человеческого зародыша. Правда, люди были всё же не эрхи, и наблюдалась некоторая несовместимость, что вызывало непредсказуемые последствия. О существовании же ветви Оорлов, генетических потомков эрхов, тогда было неизвестно.

Было и еще одно неудобство: память младенца приходилось блокировать «под ключ» во избежание парадоксов. До определенного возраста внедренный эрх не мог вспомнить, что с ним было. Получалось странное существо — и эрх, и человек одновременно.

Таким странным Кристиан Дерта и остался. Синтия помнила, что глубокого проникновения у них не было, хотя ей тогда хотелось большего. Как только пошли его земные воспоминания, Кристиан остановился. Это ее задело. «Я не совсем эрх», — объяснял он тогда, — «тебе дальше нельзя, ты не поймешь». И это объяснение задевало еще больше. На том и расстались. Это было давно…

Хозяин дворца шел ей навстречу. Красивый мужчина в белой с алой каймой тоге.

— Здравствуй, Мудрый, — взволнованно сказала Синтия, — прости, что побеспокоила тебя.

— Здесь нет Мудрых, — улыбнулся он, — или ты забыла мое имя?

— Конечно, нет, Кристиан.

Они рассматривали друг друга. Когда-то могли стать любовниками, а сейчас между ними была пропасть.

— Не знал, что ты увлеклась эмоциями, — сказал он.

— Это оказалось весьма интересно, — объяснила Синтия.

В ответ она получила странную полуулыбку-полуусмешку.

— Что ж, то, что исчезает, надо хотя бы изучить и запомнить.

Кристиан шагнул к ней и взял ее под руку.

— Где ты предпочитаешь беседовать? В гостиной или в саду?

— В саду ослепительное солнце, — сказала Синтия, — меня бы устроил рабочий кабинет.

— Кабинет? — он покачал головой, — ну уж нет.

Комната, в которую они прошли, оказалась в старинном стиле: каменные стены, прикрытые гобеленами, деревянная мебель с бархатной обивкой, круглый стол с бутылками и кубками, оленьи рога в нише, камин с холодным красным пламенем, книги в толстых потрепанных переплетах…

— Тоска по прошлому, — объяснил Кристиан.

Его костюм изменился. Тога преобразилась в черные штаны и фиолетовый камзол, сандалии — в сапоги.

— Когда-то был королем Лесовии, — усмехнулся он, — но в истории не отпечатался…

Садись, Синтия. Чувствуй себя как дома.

Она села.

— Ты очень мил. Только скажи сразу: я могу рассчитывать на погружение?

— Ты сразу к делу? — Кристиан налил ей вина.

— Мне жаль твоего времени, — сказала она.

— У меня полно времени, — усмехнулся он.

— И всё-таки ответь мне: я могу рассчитывать?

— Для этого я должен знать, хорошо ли ты подумала.

Синтию возмутило такое понимание вопроса.

— Я необдуманных поступков не совершаю, — заявила она.

— Верю, — серьезно взглянул он на нее, — но это очень трудно и опасно. Представляешь ли ты все трудности пребывания в плотном мире?

— Разумеется, нет, — немного раздраженно сказала она, — но это нужно для науки. В основе всех наших тонких чувств лежат всё те же страх, боль, жалость, злость… Тебе ли этого не знать? Пока мы не изучим их, мы вперед не продвинемся.

— Значит, ты полна решимости?

— Это моя работа.

— Работа — это еще не вся жизнь.

— Для меня — вся.

Они пристально посмотрели друг на друга.

— Хорошо, — Кристиан отпил вина, — куда ты намерена погрузиться?

— На Землю, конечно, — ответила Синтия, не раздумывая.

— На Земле благополучно, — возразил он, — сейчас, по крайней мере. Вот лет пятьсот назад и боли, и страха там было выше крыши. Тебе нужна более ранняя цивилизация.

— Об этом я как-то не подумала, — огорчилась она.

Для нее плотный мир был чем-то одним, грубым, давящим, неповоротливым и ужасным.

— Пожалуй, тебе подойдет Шеор, — сказал, поразмыслив, Кристиан, — планета оранжевой звезды в созвездии Ворона. Бронзовый век, жесткие природные условия, борьба за существование, постоянные войны, в общем, расцвет примитивных эмоций.

— Это интересно, — сказала Синтия, содрогаясь в душе.

— Мы следим за ними, — стал он объяснять ситуацию, — а люди вообще о них еще не знают. Планета пригодна для жизни, но претерпела некие катаклизмы, в результате чего климат резко испортился. На большинстве территорий бушуют ветра. Из-за благополучных земель идут постоянные конфликты. В данный момент идет война между Плоблом, довольно цивилизованным государством рургов, и древесными людьми.

— Древесными людьми?

— Их еще называют дуплогами. Они живут в лесах, в дуплах огромных деревьев.

Совершенно дикий охотничий народ. Эти дуплоги объединились с другими племенами и напали на благополучный Плобл. Чисто технически они уступают рургам, но их много и дерутся они фанатично.

— Какой ужас, — поморщилась Синтия, — разгул дикарей!

— Разве не это ты хотела увидеть?

— Да, ты прав, конечно…

— В столице Плобла у нас есть база. Условия там довольно сносные, дуплоги туда не дойдут, так что можешь не волноваться. Скоро они вообще будут разбиты и отброшены в леса.

— Я смогу увидеть битву?

— Всё возможно. Но учти, наблюдать за чужими страданиями очень тяжело. Не все это выдерживают.

— Но Маррот же выдержала?

— Тогда было позволено вмешиваться. Анзанта могла помогать несчастным. Ты же ничего не сможешь, потому что у нас сейчас эпоха Невмешательства. Подумай еще и посоветуйся с ней.

Синтия была настроена решительно, но в последний момент слова Кристиана и его зловещий тон ее смутили. Он-то знал, о чем говорил. Она выпила вина.

— А ты был там?

Глупый был вопрос. Кристиан Дерта давно уже не занимался черновой работой.

— У меня есть там наблюдатели. Они помогут тебе. Но и от тебя кое-что потребуется, Синтия.

— Что же?

— Видишь ли, события на Шеоре развиваются нелогично. Кто-то вмешивается в их историю. Либо высокоразвитая цивилизация, либо эрхи, либо тигры. Кораблей в околопланетных окрестностях мы не обнаружили. За всеми погруженными мой центр следит.

В одиночку же погружение невозможно. В общем, нужно понять, кто мутит воду, Синти.

Наверняка они это делают через власть имущих. Попробуй проникнуть в царское окружение.

— Мне как раз хотелось проникнуть в самые низы.

— В самые низы? Ты не выдержишь. Даже не пытайся. Тебе нужен комфорт, пища, прислуга, щадящие условия. Это возможно только в богатом городском доме. Ты даже не представляешь, Синти, сколько неудобств и мук может доставлять плотное тело. Оно голодает, мерзнет, устает, чешется, потеет, болеет. Пищу надо пережевывать и переваривать.

Она существует не для удовольствия как у нас, а для поддержания жизни. Потом ее нужно выводить, точнее, ее остатки.

— О, боже, Крис…

— А как ты думала? Ногти нужно подрезать, волосы — расчесывать, зубы — чистить щеткой… я тебя еще не отговорил, дорогая?

Синтия заметила, что он смеется.

— Пока нет, — сказала она, — могут другие, смогу и я.

— Самое трудное, конечно, не в этом, — посмотрел на нее Кристиан, — самое трудное — не вмешиваться. Мой тебе совет: изучай эмоции, но на других. Не вздумай их испытывать.

— Я сама не люблю плотный мир, — сказала Анзанта, — но пару месяцев прожить там — вполне реально. А больше — ни один матрикат не выдержит.

— Считаешь, я справлюсь? — с сомнением посмотрела на нее Синтия.

Маррот была, как всегда, прекрасна. Она улыбнулась лучистой улыбкой и ободряюще кивнула.

— Конечно.

— Кристиан наговорил ужасных вещей.

— В любом случае тебе ничего не грозит. А к неудобствам можно привыкнуть.

— Слабо верится.

— Это правда, Синти. И потом… плотное тело может быть источником не только неприятностей, но и удовольствия. Постарайся это понять. Здесь все наши ощущения, чувства, эмоции как бы стерты. Там всё острее. Некоторым это настолько нравится, что они хотят навсегда вернуться в плотный мир.

— Не могу себе представить!

Анзанта усмехнулась.

— Желающие есть. В основном это выходцы из Магусты, им тут не нравится. Скивры. И даже отдельные эрхи и тигры. Я это знаю, потому что они собираются обычно у меня на станции: это нейтральная территория.

Станция действительно была уникальным местом. Все известные миры пересекались тут.

Прекрасной Маррот это нравилось. Она любила быть в гуще событий. Синтия иногда завидовала ей, и не только ее жизни, но и ее немыслимой красоте… но с некоторых пор недосягаемая хозяйка станции подпортила свою репутацию связью с Ольгердом Оорлом, белым тигром, да еще живущим в плотном мире. Эрхи были в шоке и посчитали ее чуть ли не извращенкой. Богиня рухнула с пьедестала, лет на десять ее отстранили от управления станцией и отправили подальше к мавскам.

Они не были близкими подругами, и Синтия не решалась спросить ее об этом, но Анзанта вдруг сказала ей:

— Знаешь, иногда я сама готова отправиться туда, только чтобы быть с Ольгердом. Но… конечно, мне это только кажется.

— Как тебя угораздило так влюбиться? — все-таки осмелилась Синтия, — ведь ты же такая мудрая и на полторы тысячи лет меня старше!

— Сама не знаю, — пожала плечом Маррот, — представь себе, я увидела прекрасного юношу, совсем молодого белого тигра, пылкого, наивного, неопытного, который совершенно романтической и преданной любовью любит. не меня, а мою копию! Какую-то куклу, которую аппиры создали себе в утеху по моему образу и подобию. И он ее боготворит! Ее, а не меня, которая тут, рядом!

— Значит, твоя любовь родилась из зависти?

— Зависти? К кому? К этой Ла Кси?! К своей тени? Ничего подобного!

— Хочешь, мы разберем эту эмоцию? Очень интересный случай!

— Не хочу! — Маррот резко встала, кажется, она уже пожалела о том, что завела этот разговор, — и ты не на работе, Синтия. Ничьих эмоций разбирать не будем… Это я на работе, и меня вызывают. Извини…

Синтия осталась одна в пустой гостиной. В овальные иллюминаторы светили яркие и крупные как горошины ближние звезды на фоне мелкой звездной пыли. Гостиная же была наполнена теплым розовым светом и навязчивым запахом лилий. «Странно», — подумалось ей, — «самая прекрасная из женщин, кажется, несчастлива! И из-за кого? Из-за какого-то полутигра-получеловека!» Не дождавшись хозяйки в течение получаса, Синтия отправилась побродить по станции.

В коридорах было пусто, но иногда попадались совершенно необычные личности: пауки, чешуйчатые, панцирные… все они направлялись куда-то в нижний сектор. Из любопытства она последовала за ними.

Широкие двери расползлись перед двумя пауками. Синтия вошла вслед за ними.

— Думаете, так легко найти в галактике планету, которая подходила бы нам всем?! Да еще необитаемую?! — разгорячено выступал перед залом стройный мужчина в черном комбинезоне, — я и не собираюсь угождать всем на сто процентов! Кому-то придется смириться!

— Ты прежде всего думаешь о себе, Грэф! — крикнул чешуйчатый из первого ряда, — на Ау4 почти нет аммиака и метана, и давление ниже нормы: всего сто единиц!

— Сто — это много, нас расплющит! — возмутилась сидящая рядом особь со стрекозьими крылышками.

— Влажность ужасная! — добавил кто-то писклявым голосом.

— Разумеется, я думаю о себе и о скиврах, — усмехнулся мужчина, — а иначе, на черта мне всё это надо? Вы тут сидите и ждете, пока я за вас всё сделаю, а мне приходится носиться красным перцем по всей галактике!

— У нас же нет твоих возможностей, Грэф!

— Тогда принимайте мои условия! Они не такие уж неприемлемые, если засучить рукава!

— Влажность ужасная, — повторил писклявый голос.

— Да чтоб ты засох! — добавил кто-то басом.

Грэф скрестил на груди руки и дождался тишины.

— Я предложил вам на выбор шесть планет. Ни одна вам не подходит. Может, вы вообще хотите остаться у эрхов? Так прямо и скажите. Может, вам у них нравится?

По рядам прокатился возмущенный гул. У эрхов никому не нравилось. Синтия задумалась. Она поняла, что попала на собрание магустян, желающих вернуться в плотный мир. Лидер же явно был скивром.

— Что вам здесь угодно, мадам? — взглянул он на нее хмуро.

— Я… искала Маррот, — ответила Синтия, цепенея от его взгляда.

Личность явно была незаурядная, если взвалила на себя такую сложную задачу. Что до эрхов, то они просто поселили магустян на К4 Антареса, в лепрозории, как выразилась Шейла, и забыли про них.

— Разве здесь кто-то похож на прекрасную Маррот? — усмехнулся он.

— Нет. Извините.

Анзанта тем временем ждала ее в гостиной. На столике у дивана ароматно дымились чашечки кофе.

— Послушай, — сказала присаживаясь Синтия, — почему магустянами занимаются скивры?

Разве это не наше дело?

— Скивры породили Магусту. Им и расхлебывать, — равнодушно ответила хозяйка станции.

— Я, кажется, попала на собрание…

— А… ты видела Грэфа? Он производит впечатление! Единственный скивр, которому еще позволен вход в мир эрхов. Именно потому что он занимается магустянами. Центр Кристиана устраивает ему погружения, и он разыскивает в плотном мире подходящие планеты.

— Он один?

— Больше никто за это не берется. Грэф — уникальная личность. Пожалуй, стоит вас познакомить поближе. Я его позову.

Минут через двадцать Грэф пришел. Для него уже стояла третья чашка.

— Что за бестолковый зверинец! — раздраженно сказал он, — хочешь как лучше и всегда оказываешься в дураках! Неужели не понятно, что таким разным существам никогда не придти к одному знаменателю? Условия надо создавать, а не выбирать. Самим всё сделать.

Но им лень, хочется сразу на всё готовенькое… Так мы с места никогда не сдвинемся!

— Сочувствую тебе, Грэф, — улыбнулась Маррот.

Он высказался и немного успокоился. Синие глаза смотрели устало.

— Я видел твою подругу в центре Погружений.

— Совершенно верно, — сказала Синтия, — мне создают матрикат. Я в скором времени погружаюсь на Шеор.

— Цель? — коротко спросил он, пригубив кофе.

— Изучение эмоций, — ответила она, — это моя работа.

Она чувствовала неудобство оттого, что без приглашения вторглась к нему на собрание.

Ей хотелось как-то загладить эту оплошность, поэтому она постаралась быть предельно любезной.

— Насколько я знаю, на Шеоре сейчас война, — сказал Грэф, — кто-то с кем-то…

— Ругри с дуплогами. Цивилизованное государство с дикарями.

— О! Тогда вам эмоций хватит!

— Не сомневаюсь.

— Однако я слышу сомнение в вашем голосе.

— Это сомнение в своих силах.

— Бросьте. Вы сильная женщина, это сразу видно.

Синтия немного смутилась.

— Плотный мир пугает меня, — призналась она, — там всё так сложно…

— Дорогая моя, — усмехнулся Грэф, — в плотном мире вы познаете такие наслаждения, от которых тут осталась бледная тень.

— Например?

— Например? — он насмешливо посмотрел на нее, — например, когда ноет от голода желудок, взять огромную зажаренную телячью ногу и впиться в нее зубами. Чтоб сок потек за воротник.

— О, боже!

— Например, когда два дня идешь по пустыне, иссохшийся и потный, набрести на ручей и упасть в него прямо в лохмотьях и глотать холодную воду! Или любовь… Наши половые органы — только атавизм. Но там они вам пригодятся, еще как пригодятся…

— Грэф! — перебила его Анзанта, — прекрати, ты смущаешь мою гостью. Для непосвященных это звучит просто дико.

— Нет-нет, — сказала Синтия, содрогаясь в душе, — всё в порядке.

Она представила себе два потных тела мужчины и женщины, которые соединяются половыми органами и начинают тереться друг об друга. Ее чуть не стошнило. Грэф сотворил ей яблоко и протянул на раскрытой ладони.

— Возьмите, — сощурился он, — всё немножко не так, как вы думаете.

— Спасибо.

Маррот он тоже протянул яблоко, но она отказалась.

— Как хочешь, лучезарная, — усмехнулся он.

— Иногда ты бываешь несносен, — раздраженно сказала она.

— А ты всегда великолепна!

У Анзанты потемнели ее изумрудные глаза, это было у нее признаком недовольства. Что- то между ними происходило, чего Синтия от нехватки информации проанализировать не могла. Через минуту все снова спокойно пили кофе.

— Я опасаюсь, — призналась она, — что начну сопереживать им.

— От этого есть очень простое лекарство, — спокойно сказал Грэф.

— Какое?

— Всегда помните, что они низшие существа. Они не эрхи и не скивры. Даже не тигры.

Обыкновенные плотные сгустки биоматерии на низшей ступени развития. Почти что муравьи. Пусть вас не вводит в заблуждение, что у них голова, две руки и две ноги. Не стоит сравнивать их с нами. Правда, Маррот?

— Ну, в общем, да, — кивнула Анзанта, — они, конечно, ниже нас и примитивней.

— Я это учту, — сказала Синтия.

В ночь перед погружением она находилась в центре. Сна не было, только волнение.

Историю планеты Шеор Синтия уже изучила, языки и обычаи усвоила, в ситуации разобралась. Только путалась в именах правителей и военачальников.

— Не спишь? — заглянул к ней в комнату Кристиан.

Было приятно, что он беспокоится о ней.

— Волнуюсь, — призналась она.

— Не волнуйся, ты ничего не почувствуешь. Твой матрикат уже на базе, двадцать опытных эрхов создавали его мыслеформу. Даже платье тебе сделали, учитывая, что ты новенькая и женщина. Та одежда груба и неудобна, пачкается, мнется, натирает тело… У тебя с этим проблем не будет.

— Он хоть похож на меня, этот матрикат? — спросила Синтия.

— Конечно, — улыбнулся Кристиан, — зачем же мы тебя так тщательно сканировали?

— Откуда мне знать…

— Он прекрасен. У него твое стройное тело, твое строгое личико, твои каштановые волосы, твои лучистые черные глаза. Ты ведь никогда не меняешь цвет глаз?

— Да, я этого не люблю.

— Я тоже. По старой привычке мне нравится в женщинах постоянство.

Она волновалась и уже не могла понять по какой причине: оттого что утром погружение, или оттого что Кристиан Дерта заговорил с ней так. Волнение она в свое время изучала, знала все его стадии и спектры, замучила сотни испытуемых, заставляя их волноваться, написала огромный труд обо всех степенях этой эмоции, но когда дело коснулось ее самой, то ни разобраться, ни справиться с этим не смогла.

— Кажется, у меня пятая стадия, — усмехнулась она.

— Чего? — не понял Кристиан.

— Волнения. Уже дрожат руки.

— Дрожат руки?

Он взял ее запястья. По ним разлилось тепло. Синтия позволила ему проникнуть в глубину своих рук.

— Сейчас тебе будет легче, — улыбнулся Кристиан и обнял ее.

— Ты это делаешь, чтобы поддержать меня? — вздохнула она.

— А ты всегда задаешь вопросы? — ответил он.

— У меня такая работа, — напомнила она.

— Ты ужасно занудлива, — Кристиан коротко поцеловал ее в губы, — а иначе была бы идеальной женщиной.

Он был великолепен, разве мог он подумать, что какая-нибудь, даже самая занудливая женщина его оттолкнет? Конечно, этого не случилось. Конечно, они предались любви в этой маленькой и скромной гостевой комнатке. И волнение ушло, оно переродилось в возбуждение и наслаждение.

Их тела проникали друг в друга, их энергии захлестывали одна другую. Синтия узнала о нем многое: его заботы, его планы, его вкусы, его нежное и заботливое чувство к ней… но дальше он ее не пустил. Всё повторялось снова. И называлось это просто — неглубокое проникновение. Дальше были его тайны. Дальше была она, его женщина, Астафея.

Они лежали на узкой кровати обнявшись. Темно-красные стены тускло мерцали.

— Что случилось с ней? — спросила Синтия, — расскажи хотя бы так.

— Она умерла, — просто ответил Кристиан.

— Но смерти нет.

— Она не была человеком. Она была армином. У них свой путь. Мы даже не знаем, куда они уходят после смерти, Синтия.

— Ты очень любил ее?

— Вам, эрхам, этого не понять.

— Почему не понять?

— Вы любите всех. И никого. Иногда вы напоминаете мне бабочек.

— А ты разве не эрх?

— Я черте кто, Синти. Разве ты этого еще не поняла?

— А ты разве не понял, что я люблю тебя?

— Давай поговорим об этом, когда вернешься, — улыбнулся Кристиан.

После этих слов она стала ждать возвращения раньше, чем отправилась на Шеор.

Переброска прошла довольно быстро и безболезненно. В большом синем зале Синтию поместили в хрустальное яйцо, ее ослепила вспышка, а дальше было падение в бездну. Это было бы ужасно, если бы не кончилось через несколько секунд. Яйцо распалось и исчезло.

Мир был полон каких-то странных, раздражающих звуков: вой ветра, голоса, скрип, топот. Непослушное деревянное тело лежало на чем-то жестком, словно раздавленное гранитной плитой. Веки не открывались. Подавив в себе панику и ужас, Синтия какое-то время боролась с ними, потом под ресницы проник свет, он был красновато-оранжевый и яркий.

Зрение пришло не сразу, глаза учились видеть. Над ней оказался низкий деревянный потолок, доски были немыслимой ширины, от деревьев-гигантов. Оранжевый свет лился из окон, шторы были раскрыты, стены тоже оказались деревянные, но гладко отполированные.

А мебель вообще выглядела странно, как в сказке: стол, кресла и стулья были несимметричной, обтекаемой формы, словно застыли из капли. Их вырезали из сплошных кусков древесины и сохраняли все ее изгибы.

С речью было еще хуже, чем со зрением. Синтия долго пыталась издать хоть какой- нибудь звук, в конце концов, это кончилось нечленораздельным хрипом. На этот хрип и пришли хозяева базы.

Замученная, она смотрела на них и проклинала себя за свое любопытство. Зачем ей всё это было нужно?! И как можно жить с таким тяжелым, непослушным, неповоротливым и совершенно чужим телом?!

Двое мужчин в странной одежде склонились над ней.

— Она очнулась, — сказал старший на вид, полноватый, со светлой бородкой, — она уже здесь.

— Как они додумались прислать женщину? — недовольно нахмурился другой, у него было широкое лицо с раскосыми глазами, довольно красивое, если б не бесформенный маленький рот.

— Это не наше дело, Леган. Очевидно, они рассудили, что женщине проще проникнуть в царское окружение. Смотри, как она красива.

— Ты неисправимый романтик, Тиберий! Этих дикарей совершенно не волнует женская красота. Широкие плечи, накачанные руки и тугая задница — вот что им нужно.

— Помолчи. Надо ей помочь. Кажется, она не знает, что делать.

— Ну вот! Она еще и новичок!

Бородатый Тиберий наклонился еще ниже.

— Вы слышите меня? — спросил он ласково.

Синтия что-то тихо прохрипела.

— Вы только не волнуйтесь. Вживание произойдет через несколько часов. Вас инструктировали перед погружением?

Она моргнула.

— Постарайтесь вспомнить, что вам велели делать. Сначала почувствовать свое тело. Вы чувствуете его? Ноги, руки, пальцы, легкие… вы ощущаете, что вы дышите?

Она заметила, что ее грудь вздымается и опускается. Это получалось непроизвольно.

— Тело многое умеет само, — улыбнулся Тиберий, — ему надо только немного помогать. Не бойтесь его.

Муки продолжались долго. К вечеру Синтия научилась всего лишь шевелить пальцами рук и ног, язык тоже стал немного слушаться. Тело было ей уже ненавистно. Это была какая- то тюрьма! Какой-то жесткий, глухой скафандр, сковывающий все желания и причиняющий одни неприятности. Совершенно измученная всем этим, она вдруг почувствовала неприятное нытье в животе. Только этого и не хватало!

— Но-эт, — с трудом выговорила она и посмотрела на живот.

Тиберий не отходил от нее. Он терпеливо сидел возле ее кровати в своем странном костюме из кожи и меха.

— Это, вероятно, голод, — сказал он, — вы хотите есть.

Ей принесли чашку с бульоном. Синтии не понравился запах, но желудок от этого запаха пришел в восторг и сжался. Во рту появилась слюна. Это было отвратительно.

— Пейте, — велел Тиберий, — осторожно. У вас всё получится.

Протестовать было бессмысленно. Она послушалась. Позволила поднести чашку к своим губам и сделала глоток. Горячая маслянистая жидкость потекла по горлу, по пищеводу и попала наконец в алчущий желудок. И тогда… тогда ей захотелось немедленно сделать второй глоток.

Удивительная была страна — Плобл. Час Увувса наступал, а ветра почти не было. В полях росли высокие травы и цветы, на деревьях были листья! Норки не могла к этому привыкнуть. Ей казалось, что она попала в сказку.

— Скоро мы займем богатый город Прахшх, — сказал Улпард, подсаживаясь к ее костру, — и ты узнаешь, что такое роскошь, моя синеокая царица.

— Ты пока не царь, — напомнила она, — и вряд ли им станешь.

— Что прикажешь делать? — хмуро взглянул он, — убить твоего брата?

Улпард был разодет как дикий петушок мэми в период любовных игр. На нем был шлем рургов с ярко-алым гребнем из перьев, не золотой, бронзовый, потертая меховая безрукавка была надета поверх забавно-полосатого одеяния рургских вельмож, на шею он повесил ожерелья из белой кости, пальцы унизал перстнями.

Многие воин-охотники приобрели после побед и грабежей такой нелепый вид, особенно командиры: им больше доставалось. Норки не одобряла этого, но при всем при том Улпард продолжал ее привлекать. Она видела его в бою. Его храбрости и силе мог позавидовать любой.

— Оставь Лафреда в покое, — сказала Норки, — видно, Великий Шаман что-то перепутал. Я только сестра великого воина.

Огромный Доронг развалился рядом на траве. Он тоже не удержался, чтобы не нацепить на свое мускулистое тело полосатую рубаху и глупые рургские побрякушки.

— Твой Великий Шаман обещал нам победу, а ее что-то не видно, — проворчал он, — мы не взяли ни одного крупного города.

— Что ты пристал? — фыркнула Норки, — это его пророчество, а не мое.

— Если б твой брат меня слушал, — заявил Улпард, — мы давно бы уже были в столице и поджаривали на вертеле царя Ихтоха.

— Тебе так только кажется, — возразила она возмущенно.

— Лафреду никогда не стать победителем. Он слишком жалостлив для этого.

— А ты слишком глуп!

Спорить об этом было бесполезно. Всё равно Лафред решал всё сам: отступать или наступать, убивать или миловать… он был обозлен на рургов после смерти Эдевы, но излишней жестокости в нем не было. Норки это нравилось.

— Но Прахшх мы скоро захватим, — мечтательно развалился на траве Улпард, — знаете, что они там вытворяют? Они едят на золотой посуде, у них во дворцах пар поднимается по трубам для обогрева, у них перины из пуха, мягкого как облака, у них полы отражают небо, а женщины одеты в прозрачные воздушные ткани… вот как живут, паразиты!

— Скоро и ты так заживешь, — усмехнулся Доронг, — хватит нам прятаться по дуплам!

Сидя на закате у костра, хорошо было рассуждать о будущих победах и о войне, которая казалась так далеко! Пахло горящей смолой, стрекотали в траве кузнечики, ласковый ветерок поглаживал распущенные волосы.

— У тебя другого выхода нет, Доронг, — усмехнулась Норки, — скоро ты ни в одно дупло не влезешь!

— А мне не нравятся худые хворостины вроде тебя, — парировал гигант.

— Кто тебе вообще нравится, привередливый ты наш? — поддразнила она его.

— Ему нравится Пая! — засмеялся Улпард.

Пая была толстой белотелой великаншей, когда она ступала, сотрясалась земля.

Туловище ее напоминало свежевыпеченный хлебный мякиш. Явилась она из долины Вдов вместе с войском подземелов, но осталась при Лафреде телохранителем. Вот такая была девица.

— Не-е, — пренебрежительно протянул Доронг, — слишком белая, как поганка!

Норки посмеялась, но вступилась за приятельницу.

— Конечно! Они же у себя под землей совсем солнца не видят.

— Какой же ты капризный, дружище, — насмешливо добавил Улпард, — даже такая красавица как Пая тебе не подходит! Как не стыдно? Половина дев в войске по тебе сохнет, а ты всё выбираешь!

Доронг поиграл мускулами на плечах.

— А что? Пусть сохнут, коли охота!

Под общий смех Улпард умудрился взять ее за руку. Норки сразу не освободилась от него, а потом это показалось уже глупым. Ну, взял, ну и что? У него была широкая шершавая ладонь. Прикосновение было приятным. Наверно, если б он сел рядом и положил ей руку на плечо, было бы еще лучше.

Раздираемая противоречиями: оставить руку или вырвать, нравится ей этот воин-охотник или нет, достоин он ее или не достоин, она смотрела на костер. Лицо горело то ли от близости огня, то ли от смущения. Ничего решить она не могла, но в это время так некстати из своей палатки вышел Лафред.

— Норки, — позвал он, — ты мне нужна.

Она с неохотой встала. Уходить от костра в вечернюю прохладу всегда тяжело.

— Зачем я тебе? — спросила она со вздохом.

— Зайди.

В палатке больше никого не было. Под потолком висел фонарь, его тусклый свет освещал серые полотняные стены. На столе стояли пустые тарелки и кружки. Лафред был без доспехов, в одной меховой безрукавке на голое тело, спутанные черные волосы стянуты кожаным жгутом. Утонченные наряды рургов ему были без надобности.

— Я сейчас уйду на всю ночь, — прошептал он, — но никто не должен знать об этом.

— Даже Улпард? — удивилась Норки.

— Да.

Ей это как-то сразу не понравилось.

— Что случилось, Лафред? Зачем так рисковать?

— Понимаешь… дело очень важное. Один шаман обещал мне жезл богов. Я должен его получить, сестра.

— Что это такое?

Брат сверкнул синими глазами.

— Жезл богов превращает противника в каменный столб. Не нужно ни мечей, ни стрел.

Не нужно воевать. Но самое главное — он не убивает. Всех можно потом оживить. Ты представляешь, Норки?

— Боги свирепые! — ахнула она, — неужели ты в это веришь?

— Верю, — сказал брат, — я видел его в действии.

— Почему же этот шаман не отдал тебе жезл сразу?

— У него есть какие-то условия. Это естественно. Поэтому мы должны договориться.

— И ты пойдешь один?

— Один. Это его требование.

У Норки нехорошо забилось сердце.

— А если это ловушка? — спросила она жутким шепотом, — ты же знаешь, как рурги мечтают получить твою голову!

— Возможно, — вздохнул брат, — но я не могу не пойти. Кем я буду, если откажусь?

— Тем же, кем и был! Нашим предводителем!

— Жалким трусом!

— Нет, Лафред!

— Не кричи. Всё обойдется, детка.

— А если нет? Если тебя схватят? Что мы будем делать без тебя?

— Что ж, — брат пожал плечом, — меня заменит Улпард.

— Нет!

Лафред не собирался с ней спорить. Он накинул плащ, не взял даже оружия.

— Вот что, сестра: отведи моего лапарга к водопою. Я подойду к вам по кромке леса. Так меня никто не увидит.

— Я не хочу этого делать, — упрямо заявила Норки, — мне тревожно за тебя.

— А мне нужен жезл богов! — повелительно сказал брат, — ступай! И никому ничего не говори. Особенно Пае.

— Пая бы тебя точно не пустила, — проворчала Норки.

С тяжелым сердцем она отвязала лапарга брата и повела его к реке. Лагерь уже утопал в оранжевых красках заката. Травы клонились от вечерней росы. Река блестела.

Иногда ей было досадно, что царем станет не Улпард, а ее брат, что именно Лафреду оказалось под силу объединить Аркемер и долину Вдов, дуплогов и подземелов, собрать войско, двинуть его на Плобл… Но если брат погибнет, то Улпард займет его место, он станет царем, а она — его женщиной. И всё сбудется, как предсказал Великий Шаман, как она сама мечтала. Но какой ценой!

Лафред вышел из леса. Черный плащ скрывал его тело, колыхаясь в такт шагам. Брат торопился. Они коротко, без особых эмоций простились, стоя у отливающей медью реки, потом он быстро поскакал вдоль берега навстречу своей смерти.

Прахшх пал с первого штурма. Озверевшие после казни своего предводителя дуплоги полезли на стены города как термиты. Все свершилось за каких-то два-три часа. Усталая Норки стояла у окна во дворце плененного правителя и смотрела на усыпанную трупами площадь. По щеке текла кровь. Чужая.

Город был красивый и хрупкий, словно сотканный из деревянного кружева. Дома горели хорошо. От этих огромных костров было жарко и светло как днем.

В соседнем зале послышался шум и визги. Норки заглянула туда. Там семья правителя, его жена и три дочери умоляли Улпарда о пощаде. Языка рургов Норки не знала, но и так было понятно, что смерти они боятся панически.

Знатная пленница в роскошной и нелепой полосатой одежде увидела ее и метнулась к ней. Очевидно, решила, что женщина окажется жалостливее. Она что-то затараторила, глотая слезы. «До чего же эти рурги ничтожны», — с презрением подумала Норки, ни одна воин- охотница никогда бы не позволила себе такой слабости.

— Ты знаешь, кого просишь? — зло сказала она, — вы обманули, замучили и убили моего брата. Никому из вас не будет пощады!

Вряд ли жена правителя поняла ее слова, но резкий, безжалостный тон ей был понятен.

Она отступила к своим дрожащим дочерям.

— Это Глихевха. Она родственница царя, — сказал Улпард, — мы пошлем Ихтоху ее голову.

Мы пошлем ему еще сотни голов за одну голову Лафреда. А потом и самого царя поджарим на костре. Дров тут хватает!

— Делай что хочешь, — вздохнула Норки устало, — всё равно его не вернуть.

Брата казнили в столице. В устрашение всем, его долго мучили, а потом отрубили ему голову. Она никак не могла с этим смириться и не могла простить себе, что тогда у реки отпустила его на встречу с коварным шаманом. Сердце до сих пор болезненно сжималось, когда она вспоминала об этом.

Во дворце почти всё уцелело. Под вопли ночных грабежей и стоны раненых она пыталась уснуть в мягкой постели с пуховыми одеялами. Пленные служанки омыли ее тело в большом бронзовом котле, выстирали окровавленную одежду, принесли ей нежную полосатую рубаху до пят, в которой рургские женщины ходили дома. Усталость была страшная, но сон не шел. Всё внутри дрожало.

Посреди ночи явился пьяный Улпард. От пожарищ за окнами было так светло, что можно было разглядеть его торжествующую улыбку под сурово насупленными бровями.

— Богиня моя, город твой! — заявил он с порога.

— Город — это еще не весь Плобл, — сказала она, поспешно сев.

— Брось! — усмехнулся он, — всё идет, как ты хотела. Неужели ты не хочешь отблагодарить меня за победу? Я так давно мечтаю о тебе, синеокая Норки!

— Ты пьян.

— Конечно, пьян! Что же еще мне делать?.. Почему ты не пришла на пир, звезда моя? Мы повеселились бы на славу!

Его веселость раздражала, хоть он и имел на то все основания.

— Без Лафреда? — холодно спросила Норки.

— Послушай, — нахмурился Улпард, — ты вечно собираешься его оплакивать?

— Еще месяца не прошло, как он погиб, — напомнила она, или ты забыл?

— Я мщу за него. И буду мстить впредь. Но это не значит, что я не должен жить, дышать, веселиться и любить женщин.

С этими словами Улпард свалился к ней на кровать, стиснул ее в объятьях и поцеловал в губы. Норки вырвалась, утираясь рукавом. Страха не было, только возмущение.

— Ты пьян, — повторила она.

— Ну и что? — усмехнулся он.

— Оставь меня!

— Зачем? Рано или поздно ты будешь моей женой, синеокая Норки. Почему не сейчас? Ты будешь лучшей наградой для меня. Смотри, мой пояс ждет тебя. Мы будем жить во дворце, будем жить вместе, а не по отдельности, всегда вместе! Ты будешь рожать мне сыновей, много сыновей…

— Я буду твоей женой, — сказала она, уже не сомневаясь, что Улпард станет царем Аркемера, Плобла и долины Вдов, — но я еще оплакиваю брата. Как ты можешь предлагать мне свой пояс сейчас?

— Как ты меня замучила, синеокая! — покачал он головой, — мое терпение чудовищно! Что еще я должен сделать, чтобы покорить тебя? Поснимать тебе звезды с неба и украсить ими твое платье?

Его могучее тело лежало рядом на кровати. Оно пахло мужским потом, вином и дымом.

Его терпение и правда поражало. Столько женщин было вокруг и своих, и пленных, а он упрямо добивался именно ее.

— Прости, Улпард, — сказала она, — мне не нужны звезды с неба… Но сейчас я просто не могу. У меня сердце обливается кровью.

Он сел, тяжело вздохнул. Потом повернулся к ней и взял ее лицо в ладони.

— Так ты мне еще желаннее. Чем больше ты упираешься, тем больше я тебя хочу… Как бы пошли белые волосы к твоим синим глазам! Я хочу, чтобы ты вышла из моей спальни с белой косой и с моим поясом в этой косе.

— Не сейчас, Улпард.

— А когда?

— Не знаю…

Утро было хмурым. Вместо костров дымились обгорелые головешки, пахло гарью.

Норки надела свои штаны, полотняную рубаху и меховую безрукавку, расчесала волосы и обвила их шарфом вокруг шеи. Они всё еще были черными.

Пленные слуги принесли ей завтрак на золотом подносе в изящной посуде. Ей всё это было в диковинку, так же как и странная деревянная мебель, сохраняющая все изгибы стволов, из которых она сделана. Но больше всего поражало, что рурги действительно живут семьями: и мужчины и женщины вместе, и у них по куче детей!

Одной есть не хотелось. Норки позвала Паю, теперь свою телохранительницу. Пая расположилась в соседней комнате и громко храпела всю ночь. После смерти Лафреда она даже похудела, но сейчас аппетит к ней вернулся. Богатырша расправлялась с рургскими угощениями быстро и бесцеремонно.

— Это ж надо так жить! — заметила она, крутя в руке палочки для еды, которые ей не понадобились, — посуда золотая! А стол-то, стол-то какой!

Стол из черного дерева был совершенно неправильной формы, в виде какой-то застывшей кляксы.

— Жаль, что наш Лафред не дожил до этого, — добавила она.

— Ну, за это они всю жизнь не расплатятся, — зло сверкнула глазами Норки.

Рургов ей было нисколько не жаль. Сердце болело о другом.

Лишь однажды оно всё-таки дрогнуло. Норки пожалела рурга. Это было в дождливый, мерзкий день, когда все предпочитали сидеть под крышами. Огромный Доронг находился в ее комнате и рассуждал о том, что все рургские женщины ему не нравятся: они холеные, мягкотелые, бесформенные и неповоротливые. Когда их насилуешь, даже не сопротивляются.

— Как куклы тряпичные, — поморщился он, — тьфу…

— Пора растопить очаг, — заметила Норки, — зябко.

— И то верно, — согласился Доронг, — понежимся как рурги, пока мы в городе.

Он позвал своих солдат, велел им принести дрова.

— Дров нет, — ответил ему Краг, — дровяной склад сгорел вместе с амбарами.

— Как это нет? — усмехнулся Доронг, — тут всё — дрова!

— Прикажешь нарубить мебель?

— А чего ее жалеть?

Норки стало жаль столы и стулья, слишком интересной они были формы.

— Постойте, — сказала она, — я тут видела целый склад деревянных дощечек с какими-то закорючками. Давайте лучше их сожжем.

— И то верно, — кивнул Краг, — сейчас будет сделано, Норки!

Через пять минут солдаты принесли гору этих дощечек и высыпали их возле очага.

Вслед за ними в комнату вбежал пленный рург в нелепой полосатой рубахе до пят. Это был хрупкий юноша, слабенький и изящный как девица. Лицо его было очень красиво, шелковистые волосы завивались кудрями, голубые глаза были широко распахнуты.

— Прошу вас! — взволнованно заговорил он на ломаном языке дуплогов, — не жгите это!

Это же книги!

— Какие еще книги? — поморщился Доронг.

— Это не просто дощечки, — пустился в объяснения юноша, — на них записи. Видите эти значки? Этими значками здесь записаны древние легенды, стихи, пьесы. Здесь записана сама история! Прошу вас, если вам нужны дрова, сожгите что-нибудь другое!

— Ты еще будешь мне указывать? — рыкнул Доронг.

— Я вас прошу!

— Как ты вообще посмел сюда явиться?!

— Это же книги, — упрямо повторил юноша.

Доронг поднял с пола одну табличку, посмотрел на закорючки на ней, ничего не понял, поморщился и бросил ее в очаг. Краг поднес к ней горящий факел.

На лице у юного рурга появился ужас.

— Не смейте, дикари! — закричал он и бросился на Крага.

Тот выронил факел, пламя лизнуло пол. В это время рассвирепевший Доронг просто за шкирку отодрал мальчишку от Крага, швырнул его в угол и вынул свой охотничий нож.

Норки тупо следила за всем этим и не могла понять, почему ей этого мальчишку жаль.

В последний момент он смотрел почему-то на нее. Потом Доронг его прирезал. Юный рург сполз по стене вниз, голубые глаза остекленели, на красивом бледном личике застыло презрение. Норки отвернулась.

Пламя загасили. На полу осталось черное пятно.

— Вот и согрелись! — усмехнулся Доронг.

Он вытер о занавеску окровавленный нож и сунул его в кожаный мешочек на поясе.

— До чего же глупые эти рурги, — проворчал Краг, оттаскивая юношу за ноги к дверям, — нашел из-за чего подохнуть! Из-за каких-то дощечек…

Норки подошла к дождливому окну. За ним всё было серо и дымно. И так безрадостно, что хотелось умереть.

3

Осенью ветра в Плобле всё же задули. Они, конечно, были не смертельны, с ног не сбивали, деревья с корнем не вырывали, но продували до костей. Улпард не захотел пересидеть слякотную осень в Прахшхе, как собирался Лафред. Он слишком торопился дойти до столицы. В отличие от своего предшественника, он был горяч и безрассуден, любил рисковать и не слишком думал о последствиях.

В войске его тоже не слишком любили. Он грубил командирам, не заботился о солдатах, убеждал силой, а не уговорами. Но воин он был отважный и огромное разрозненное войско все-таки умудрялся держать в своей власти. Таков был Улпард.

Командный лагерь разбили в низине, под городом Мехезхом. Мехезх был важной крепостью на пути к столице. К его стенам рурги подтягивали по размытым дорогам свои регулярные войска. После падения Прахшха они забеспокоились не на шутку и решили воевать всерьез.

С одной стороны штурм следовало провести как можно раньше, с другой — войско дуплогов было изрядно потрепано и ждало подкрепления от подземелов. К тому же зарядили дожди.

Тоска стала невыносимой. Наверно, от этого Норки наконец решилась. Она пришла вечером в палатку Улпарда. Волосы ее были распущены, тело вымыто в ледяной воде реки, бокал выпитого вина согревал изнутри и придавал смелости. Волнение мешало ей, но все- таки гораздо сильнее хотелось любви. И ласки.

Улпарда не было. Норки огляделась в полумраке, отодвинула полотняную занавеску, за которой была постель предводителя, обычное жесткое ложе из шкур на дощатом топчане, сняла сапоги и безрукавку и легла на него. Постели рургов были куда нежнее, но во дворце она не пожелала ему отдаться. Теперь выбирать не приходилось.

Норки ждала с замирающим сердцем. Она представляла, как удивится и обрадуется Улпард, когда придет и поймет, зачем она здесь. Она считала минуты… но Улпард пришел не один. Другой, незнакомый голос за занавеской сказал:

— Не зажигай лампу, меня могут увидеть.

— По-моему, это ты плохо видишь в темноте, — ответил ему предводитель.

— Я как-нибудь обойдусь.

Норки услышала, как Улпард поставил часового у входа и велел ему никого не пускать.

— Ты не так глуп и упрям, как твой предшественник, — сказал голос, — мне это нравится.

— Не смей оскорблять моего друга! — возмутился Улпард, — тем более, мертвого! Лафред был великим воином.

— Знаю, — усмехнулся голос, — великим, но недалеким. Он мог иметь гораздо больше, чем какой-то Плобл! Но не захотел.

— Чего же больше? — удивился Улпард.

— О! Мир огромен! Вы даже не подозреваете насколько.

— За Плоблом есть еще пригодные земли?

— Есть совсем другие земли. Вся роскошь Плобла покажется тебе жалкой утварью по сравнению с тем, что ты получишь. Ни в одной сказке ты такого не слыхал.

— Что это за страна, шаман?

— Это далеко. За океаном.

— За океаном, говоришь?.. И там плодородные земли?

— Конечно. Сколько захочешь.

— И много еды?

— Полно.

— А женщины там красивы?

Голос сказал насмешливо:

— Вот уж что тебя поразит, царь, так это красота тамошних женщин. Только давай сразу договоримся — жена правителя достанется мне. Только мне!

— А что скажет сам правитель? — усмехнулся Улпард.

— Он уже ничего не скажет, — так же насмешливо ответил голос.

Разговор о женщинах Норки не понравился, тем более, что она уже лежала в постели Улпарда. Она предпочитала думать, что ему нужна только она одна. Конечно, у него были рургские наложницы в Прахшхе, но он тут же забывал о них.

— Как же мы завоюем эту страну за океаном?

— Тут я помогу тебе, царь. Мои корабли — твои люди. Мое оружие — твои воины. Мои знания — твоя власть. Я думаю, у нас это отлично получится.

— А как же Плобл?

— Дался тебе этот Плобл!

— Я должен поквитаться за Лафреда. И что я скажу войску?

— Скажешь, что есть другая страна, во много раз богаче, чем этот паршивый Плобл.

Уверен, желающих наберется много. А остальные пусть тонут в грязи и штурмуют неприступные стены Мехезха.

— Ты искуситель, шаман. Я должен подумать.

— Что ж, думай. Но если хочешь получить жезл богов, думай быстрее.

У Норки оборвалось сердце после этих слов. Она поняла, что это тот самый негодяй, что заманил в ловушку ее брата. Теперь та же участь ждала и ее будущего мужа!

— Лафред! — крикнула она, выскакивая из-за занавески, — держи его! Это лазутчик рургов!

Это он обманул Лафреда!

— Норки! — рявкнул предводитель, — что ты тут делаешь?!

— Держи его!

Шаман стоял у выхода. Красивый мужчина средних лет с черной бородкой на узком лице, и не в лохмотьях, как она думала, а в черной облегающей одежде, блестящей, словно змеиная чешуя. Удержать его оказалось невозможно. Он исчез. Усмехнулся на прощанье и растворился во влажном вечернем воздухе.

— Демон! — опешила Норки, — черный бог Вурра! Надо принести жертву богу света…

— Что ты тут делаешь? — нервно повторил Улпард.

Он явно был недоволен тем, что она подслушала разговор.

— Сама удивляюсь! — разозлилась она и пошла за занавеску надевать сапоги, — не думала, что ты водишься с силами тьмы!

— Только что ты кричала, что это лазутчик рургов, — напомнил он.

— Он убил Лафреда! Он тоже обещал ему жезл богов. Что я должна была подумать?!

— Прежде всего, то, что тебя это не касается!

— Ах, уже не касается! Или это не мой брат казнен в Хаахе? Или не мне ты предлагаешь свой пояс? Может, всё уже изменилось? Может, тебя волнуют только обещанные красавицы из далекой страны за океаном? Тогда прощай! Мне тоже нет до тебя дела!

— Постой! — Лафред схватил ее за плечи, — ты зачем приходила?

— За тем, за чем больше не приду! — вырвалась она.

Так ничего и не получилось. Коса ее осталась черной. Утром Норки поехала в лес, подстрелила там зайца, развела костер на полянке и принесла жертву богам света.

Вчерашний гость напугал ее. Она злилась на Улпарда, но она боялась за него. Он был так горяч и безрассуден! И так склонен ко всяким авантюрам!

Вечером они оба успокоились и смогли спокойно поговорить.

— Я тоже не верю этому демону, — признался Улпард, — он хочет заманить меня в ловушку.

Мне не нужна его придуманная страна, если сам Великий Шаман предрек, что я стану царем Плобла и Аркемера. И я им стану! И Плобл я завоюю и без жезла богов!

Он оказался излишне самоуверен. Войско дуплогов было разбито под Мехезхом и отброшено в леса. Союзники подземелы тут же попятились назад в свои пещеры. Многие дуплоги тоже предпочли вернуться в завоеванные города и перезимовать там. Война затягивалась, победа откладывалась, никаких сил повлиять на ситуацию у Улпарда не было.

Он злился и понимал, что тянуть нельзя: за зиму войско могло совсем разложиться и распасться. Могли появиться новые предводители, из недовольных. Могло быть всё, что угодно.

Последняя встреча всех предводителей распавшегося войска состоялась в побежденном Прахшхе. Улпард всё еще надеялся снова собрать единую силу и двинуть ее на Хаах, не дожидаясь зимы. Надежд на это было мало.

Последним явился вождь подземелов Чигвигр, он оказался самым трусливым. Вообще, трусливый и ничтожный народец жил в долине Вдов, не зря их загнали под землю как червей. Одна только Пая выделялась из этого сообщества. Норки заметила, с каким презрением смотрит богатырша на своих сородичей.

— Рурги сильнее, — сразу заявил Чигвигр, — соваться дальше — сущее безумие! Тем более с таким предводителем как ты, Улпард.

— Чем я тебе не нравлюсь? — хмуро взглянул на него будущий царь.

— Ты неосторожен, — сказал подземел.

— Это война! — рявкнул Улпард, — здесь не место трусости!

— Я говорю об осторожности.

— Ты жалкий дрожащий гитраск! Из-за таких как ты в войске начинается паника.

— А из-за таких как ты все просто гибнут! Ты лезешь на рожон, ты безрассуден, ты жесток, Улпард. И воины тебя не любят.

— Та-ак… — Улпард поднялся из-за стола переговоров во весь свой рост и оглядел присутствующих, — может, кто-то хочет выбрать другого предводителя? Может, выберем Чигвигра?

Среди командиров прошел ропот.

— Он не годится, — высказался Дивалг, — но он в чем-то прав. Воины тебя не любят, Улпард. И не верят тебе.

— Лафред мне верил!

— Но ты не Лафред.

Норки следила за лицом своего будущего мужа. Он пытался подавить гнев, чтобы не сорвать переговоры, но ему это плохо удавалось.

— Можете выбрать другого, — хмуро сказал он, — я понимаю, что тут каждый из вас хочет занять мое место… как хотите. Я знаю одно: если мы снова не объединимся, нам всем конец.

Рурги перебьют нас по частям, а уцелевших загонят снова в леса и под землю. Разве это жизнь?! Разве стоит ради этого жалкого прозябания так трястись за свои шкуры?!

Таким он ей нравился!

— Рурги всё равно сильнее, — промычал Чигвигр.

— Трус! — крикнула возбужденная Норки.

Больше слов у нее не нашлось, но во взгляд она вложила всё свое презрение.

— Если северное племя присоединится, тогда мы тоже, — поразмыслив, сказали восточные дуплоги.

— Мы отступаем, — заявили северяне, — но если Дивалг вернется, то мы подумаем.

— Я еще не решил, — буркнул Дивалг, — зима на носу…

Норки устала от всей этой мутоты. Каждый смотрел на другого, и никто не мог решиться. Улпард злился. Чигвигр, наслушавшись обвинений в трусости, тоже рассвирепел и наконец вскочил.

— Я ухожу! — объявил он, — подземелы отступают за Кехех. Это решено!

— Стой, мерзавец! — крикнул Улпард.

— Сам ты мерзавец, — был ответ.

Томорл и Расолг тоже поднялись. Повисла какая-то тяжкая тишина. Это было концом.

Концом мечты о сытом царстве, концом бурного начала. Норки с ужасом подумала, что их ждет теперь…

— Подождите! — крикнула она, — а как же Великий Шаман?! А как же его пророчество?!

Мы не можем вот так сдаться!

В ответ снова была тишина, и в этой вязкой тишине неожиданно проскрипела входная дверь. На пороге появился высокий мужчина в мокром черном плаще, худой, черноволосый, с бледным, изможденным и безжизненным лицом в капельках дождя. Горло было замотано шарфом. Норки вскрикнула от ужаса, но не только она. Все оторопели. Это был Лафред.

— Будем воевать до победы, — сказал он тихим и как будто не своим голосом.

Страшное колесо войны снова покатилось в другую сторону. Воскресший Лафред стал почти что богом для дуплогов и союзников, рурги же, самолично его казнившие, объявляли его самозванцем, но это не уменьшало паники в их рядах. Скоро объединенными усилиями взяли злополучный Мехезх и двинулись на столицу. К зиме Лафред собирался покончить с войной и обосноваться в Хаахе.

Его воскресил Великий Шаман. Так он сказал. Точнее прошептал своим новым тихим и хриплым голосом. На шее у него был шрам по всей окружности, который он скрывал шарфом. Но шрам был. Лафреду действительно отрубили голову. Норки мучилась от этого, она не могла этого понять, не могла представить, что он пережил, и не могла расспросить его об этом.

Иногда ей самой казалось, что это не ее брат, а совсем другой мужчина, суровый, молчаливый, совсем не ласковый, радость от его воскрешения перемешивалась с недоумением и отчуждением.

Улпард тоже был полон противоречивых чувств. Побеждать он любил, и друга своего любил, но ему самому хотелось стать царем. Его радость часто сменялась досадой.

Норки сидела у костра, ей смертельно надоела война, и почему-то вспоминалось родное поселение в лесу, вечерние хлопоты в безветренном затишье, запах шкур в дуплине, вкус лепешек из муки-пыльцы…

В раздумье она встала и побрела по лагерю в сторону обоза. Оранжевое солнце уже клонилось к горизонту, наливаясь грозным вишневым цветом. По привычке Норки всё еще ждала Увувса в этот час и подыскивала взглядом укрытие.

В обозе было много женщин. Они готовили, торговали, шили, лечили раненых, какая-то неумолимая сила влекла их за воюющими мужчинами, и ни страх их не останавливал, ни трудности. Попадались даже дети, они были чумазые, шустрые и вечно голодные.

И все-таки женщин было слишком мало для такого войска. Из-за одной мужчины даже подрались. Норки увидела, как они вцепились друг в друга и катались по развороченной колесами повозок земле. Вокруг собралась толпа зевак.

— Прекратите! — рявкнула она, сама не понимая своей ярости, — встаньте, а то зарублю обоих! С рургами надо драться, а не друг с другом!

Меч всегда был при ней. Она решительно сжала рукоять. «Это сестра Лафреда», — прошел в толпе шепот. Драчуны послушались. Они тяжело дышали и смотрели друг на друга с ненавистью.

Сама красотка стояла в стороне, невысокая, худая, отстранено смотрящая на своих ярых поклонников. Норки сначала даже не разглядела в ней ничего особенного. Потом встретилась с ее взглядом и поняла, что перед ней царица. Царица без царства. Без свиты, без богатства, без роскошного наряда. Очевидно, эта женщина о себе мнила такое, что другие сразу верили и с ума сходили.

— Будешь и дальше вносить смуту, — строго сказала Норки, — скажу брату. Выбери одного, другие отстанут. Это закон.

— Я не хочу никого выбирать, — спокойно ответила женщина.

Когда она говорила, то становилась еще красивее. Что-то в ней было влекущее, даже уходить от нее не хотелось.

— Одной в обозе нельзя, — покачала головой Норки, — только дразнишь мужчин! Так что выбирай.

— Но ты ведь тоже одна.

— Я! Я сестра предводителя!

— Но ты тоже женщина. И должна меня понять.

Волосы у этой царицы обоза были темные, значит, мужчин она не знала. Это было странно.

— Сколько тебе лет? — спросила Норки.

— Много, — усмехнулась женщина.

— Тогда чего ты ждешь?

— У каждого своя судьба, — был задумчивый ответ.

У Норки сжалось сердце. Она и сама до сих пор верила в пророчество Великого Шамана и ждала своего царя.

— Судьба судьбой, — хмуро сказала она, — а драк в обозе быть не должно. Понятно?

— Мне самой это неприятно.

— Смотри у меня! Я проверю.

Сердце ныло. Она сама не понимала отчего. Наверное, хотелось любви, обыкновенной любви с мужчиной. Но не с любым. И ни с кем конкретно. Его просто не было, этого мужчины, этого царя в золотом шлеме. Его выдумал Великий Шаман, а она поверила…

Лафред ел отдельно, в своей палатке. Ему приходилось долго жевать, чтобы проглотить кусок, и глотал он с напряжением и мукой. При этой процедуре он позволял присутствовать только сестре. И то изредка.

Она села к нему за стол и уронила руки на локти.

— Расскажи мне про Великого Шамана. Что он с тобой делал?

— Не помню, — коротко ответил брат.

— А что говорил?

— Что я нужен здесь.

— А про меня ничего не говорил?

— Нет.

— Ты, конечно, нужен здесь, — вздохнула она, — без тебя всё войско разбежалось бы. Улпард бы не справился.

— Он делал, что мог.

— Но он — не ты…

— Ты не любишь его?

— Ни капли!

— Но тебе пора кого-то выбрать, — хрипло сказал брат, — ты красива и только дразнишь воинов. Я не могу допустить этого в моем войске.

— Я?! — возмутилась Норки, — при чем тут я? Это в обозе есть красотка, из-за которой все дерутся. Однако ты это допускаешь!

— Кто такая? — нахмурился Лафред.

— Откуда я знаю! Я только видела драку и разняла этих петухов.

— И на том спасибо… Завтра утром приведи ко мне эту вертихвостку. Я с ней разберусь.

— А со мной? — усмехнулась Норки.

— С тобой будет то же самое, — строго сказал брат, — если не выберешь мужчину — отправлю тебя в Прахшх.

— Какой ты стал злой, — фыркнула она.

Утро выдалось прохладное, но солнечное. Даже в палатке было светло. Норки с болезненным интересом ждала, что сделает брат с этой несчастной женщиной: отдаст ее какому-нибудь воину или отправит в город? Он сидел за столом и хмуро смотрел на виновницу смуты в своем войске.

— Как тебя зовут?

— Синтия.

— Чем занимаешься в обозе?

— Лечу раненых.

— Я не потерплю свар между моими воинами. Тем более из-за женщины.

— Что же мне делать?

Норки увидела, как брат встал, подошел к этой Синтии и долго рассматривал ее в раздумье.

— Почему ты не хочешь выбрать мужчину?.. Впрочем, это и так понятно… Можешь остаться у меня. Здесь тебя никто не тронет.

Норки показалось, что она ослышалась, так непохоже это было на Лафреда.

— И что я должна буду делать? — побледнела женщина.

— Варить мне еду, — бесстрастно сказал он, — я не ем из общего котла. Если ранят — перевяжешь. Больше ничего.

Она всё еще стояла с широко распахнутыми черными глазами.

— Меня можешь не опасаться, — усмехнулся Лафред, — я после казни для любви не годен.

Мне и глотать-то трудно…

— Хорошо, — сдержанно сказала женщина и потупилась.

— Что происходит? — усмехнулась Норки, когда та пошла за вещами, — зачем тебе эта красотка? Знаешь, что будут болтать в войске?

— Мне плевать, что будут болтать, — хмуро ответил брат, — шпионку лучше держать поближе. Так надежнее.

— Шпионку? Ты решил, что она рургийка?

— Нет.

— Тогда кто?

Лафред посмотрел на нее и вздохнул.

— Эх, детка… ты думаешь, кроме Аркемера и Плобла нет больше стран?

— Ты имеешь в виду… — у Норки снова сжалось сердце, — ту страну за океаном?

— Откуда ты знаешь? — удивился брат.

— Так… слышала.

— От кого?

— Не помню. В войске болтают.

Рассказывать, как она лежала в постели Улпарда и подслушала разговор, ей не хотелось.

Ей до сих пор было стыдно.

— Болтают! — усмехнулся брат, — мы ничего не знаем о мире. Прячемся в дупла и норы под землей и думаем, что это жизнь…

— Это правда, — грустно согласилась Норки, — но почему ты решил, что эта женщина оттуда?

— Не знаю, — снова нахмурился он, — показалось.

— Спать будешь там, — Лафред указал в дальний угол палатки, — я велел принести тебе топчан.

Топчан был наскоро сколочен из необструганных досок и прикрыт шкурами. Синтия взглянула на свое ложе как на устройство для пыток.

— Повесь занавеску и постарайся мне лишний раз не мешать.

— Хорошо.

Он был очень худой: почти ничего не мог глотать. Это была ее вина, точнее — отсутствие опыта. До этого она никогда не приставляла отрубленные головы к телам. Леган и Тиберий — тем более. Пришлось воспользоваться опытом Кристиана.

Тогда, в операционной, преодолевая отвращение, она легла на безжизненное тело дупложского вождя, щека к щеке, ладонь в ладонь, она собрала всю свою энергию, согрела каждую его клетку и вдохнула в нее жизнь. Она хотела этого с неистовой силой. И у нее получилось.

Несколько дней он был без сознания, пока срастались его изуродованные ткани и восстанавливались раздробленные пытками кости. Потом пришлось отвезти его Великому Шаману, чтобы было хоть какое-то объяснение его воскрешения…

Огромная склизкая рыба выскальзывала из рук. Синтия сидела на берегу реки и потрошила ее с привычным отвращением. Ее раздражали запахи чешуи и рыбьих кишок, пальцы ныли от холодной воды, волосы лезли в глаза, но их невозможно было поправить грязными руками. Видел бы ее Кристиан! Знал бы он, что творится у нее на душе!

Кругом убивали. Она видела это собственными глазами. Она видела страшные раны и ожоги, она видела насилие, она видела грязь и мерзость. И эти странные примитивные существа прекрасно знали, что их ждет, но всё равно шли убивать или быть убитыми, шли подставляя свои уязвимые плотные тела под стрелы, мечи и копья. Этого она понять пока не могла.

По всему лагерю горели костры. Синтия подошла с котлом к своему и поставила рыбу на огонь. От рук всё еще неприятно пахло. Много отвратительного было в этом плотном мире, но наслаждение от грубой пищи она уже познала: откусить, прожевать, отправить через горло в бурлящий от голода желудок, — это начинало ей нравиться. Нравилось греться у огня, прикрываясь плащом от осеннего ветра и протягивая к нему окоченевшие пальцы, нравилось падать от усталости на деревянный топчан и даже не ощущать его жесткости. Плотный мир был построен на контрастах.

Лафред приехал, когда уже стемнело. Она тут же пошла с котлом в палатку.

— Это я не проглочу, — поморщился он, — отлей мне бульон и выйди.

— Рыба очень мягкая, — сказала она оправдываясь.

— Зато я очень жесткий, — усмехнулся он, — оставь меня одного.

— Я бы хотела помочь, — проговорила Синтия, глядя на него с тихим ужасом.

— Всё, что смогла, ты уже сделала, — заявил он, — утром сваришь какую-нибудь кашу.

— Хорошо.

У костра сидели его друзья и сестра. Они ели мясо жареного сумсурга и запивали вином.

— Что-то не больно он тебя жалует, красотка, — засмеялся верзила Доронг, — снова выгнал на улицу… Смотри, так и всю ночь просидишь под звездами!

На эту пошлость она отвечать не стала, только подумала, насколько все-таки примитивны эти дуплоги. Примитивны, поэтому и чувства их притуплены, поэтому и боль они ощущают не так остро, поэтому и страха у них нет. Для них всё просто…

Разговоры у них тоже были примитивны. Синтия устала слушать, как кто-то кого-то проткнул или прирезал, кто и сколько награбил и что собирается с этим добром делать.

Выскочка Улпард мечтал о власти и роскоши, а пошляк Доронг — о женщине, которая наконец будет ему по вкусу. Толстушка Пая, кажется, вообще ничего не желала, ее всё устраивало, как есть. Даже в завтрашний день она заглянуть не могла и не пыталась. А надменная красавица Норки погрязла в совершенно несбыточных мечтах о каком-то царе в золотом шлеме. При этом она могла совершенно спокойно вспороть брюшко живому визжащему самсургу.

Синтия больше молчала. Объект ее исследования находился в палатке, и он был ей наиболее интересен. Даже больше: он был ей безумно интересен. Ей непременно надо было узнать, что он чувствовал, умирая такой мучительной смертью. Что?! Почему он молчал?

Почему на лице у него не было ни боли, ни страха? Разве его плотное тело не страдало? Если нет, то тогда всё в порядке… А если да? Тогда можно просто с ума сойти! Иногда ей казалось, что она воскресила его только для того, чтобы вцепиться в него и затрясти: «Скажи, ну скажи, ведь тебе было не больно?!» К ночи все разошлись, а она всё еще сидела у догоревшего костра, не решаясь вернуться в палатку. Странно было осознавать себя здесь, в плотном мире, на незнакомой планете, в окружении дикарей. Иногда казалось, что это сон. А иногда — что сном была вся предыдущая жизнь. Становилось холодно. Вздохнув, она все-таки встала и пошла.

Лафред сидел за столом и смотрел на свечу. Она одна горела в темной палатке.

— Можно мне войти? — спросила Синтия осторожно.

— Почему нет? — удивился он, потом, видимо, вспомнил, что выгнал ее, и усмехнулся, — я только не ем при свидетелях. Ты давно могла вернуться.

В палатке было еще холоднее, чем на улице. На обогрев тела уходило много энергии.

Содрогнувшись еще раз при мысли о холодной ночевке, Синтия вздохнула и присела за стол.

Пламя свечи дрожало.

— Мы умели жечь только дерево, — тихо сказал Лафред, — а рурги придумали воск. Как просто и как удобно…

— Рурги много чего придумали, — согласилась она, — например, письменность.

— Письменность? Что это?

— Это способ сохранить и передать информацию… Для каждого звука они придумали значок. Этими значками можно написать слово, фразу, сообщение, рассказ, поэму, летопись…

— Летопись?

— Они вырезают их на деревянных дощечках. Для последующих поколений. А еще они придумали цифры…

— Думаешь, я не понимаю, кто они, а кто мы? — сверкнул глазами Лафред, — но это ничего не меняет. И не мешает мне их ненавидеть.

— За то, что они казнили тебя? — решилась спросить Синтия.

— За то, что они не считают нас за людей, — жестко ответил он, — мы для них лесные звери.

Дикари. У нас нет мозгов, у нас нет сердца, мы не умеем любить, мы вообще ничего не чувствуем!

Она вздрогнула. Он сказал почти всё то, что она сама думала о дуплогах да и о самих рургах тоже.

— Тебе больно? — спросила она с ужасом.

— Кто же в этом признается? — усмехнулся он.

— Можно я посмотрю, что у тебя там под повязкой? Я все-таки лекарь.

Какое-то время он сомневался. Потом пожал плечом.

— Смотри, если не боишься.

Картина была ужасная. Шов воспалился по всей окружности. То же, скорее всего, было и внутри. Всё горло распухло. Синтия, ругая себя за неопытность, метнулась к своим лекарствам. Воспаление надо было срочно снять, пока он не задохнулся.

Потом только она поняла, что Лафред никогда не видел шприцев. Их просто быть не могло в бронзовом веке даже у цивилизованных рургов. Уколы он, впрочем, перенес терпеливо. Синтия держала руки у него на шее, забирая красную энергию воспаления.

— Ты вовремя появилась, — хрипло сказал Лафред, — может, Великий Шаман тебя послал?

— Может, — улыбнулась она.

— Ты ведь не такая как все женщины. Это сразу видно.

— Тебя это пугает?

— Нисколько.

— А ты вообще чего-нибудь боишься?

— Чего мне бояться? — усмехнулся Лафред, — я прошел через всё.

— А что ты чувствовал? — тут же спросила Синтия.

— Ничего, — ответил он сухо.

«Сия Нрис Индендра» коротко было написано на гранитной плите. Могила была ухоженная, осенние цветы всё еще украшали ее: пестрые хризантемы и кроваво-красные гладиолусы. Руэрто присел на камень. Было тихо и безветренно, было совершенно идиотское время дня — четыре часа, время, когда ничего не хочется делать, работа не спорится, а отдыхать еще рано.

Он принес матери огромный букет и положил его, как бы извиняясь, что не был у нее почти два года. Не был, хотя слугам строго-настрого приказал следить за могилой. Мать не отпускала его. Даже мертвая, даже им самим убитая, она имела какую-то власть над ним. Он сидел и размышлял в который раз: была ли она чудовищем или просто несчастной больной женщиной? Жалеть ее нужно или ненавидеть?

Он устал от суеты, от разгрузки корабля с его вещами, от толкотни в доме, от бесконечных вопросов слуг, куда какую картину вешать, где какую голограмму спроецировать… На кладбище легче думалось. И он додумался вдруг до одной простой вещи.

Он понял, почему не позволяет себе иметь детей: не потому что не хочет, а потому что в глубине души боится породить такое же чудовище, как его мать.

Вздохнув, он встал. За его спиной на песчаной дорожке между зеленой сосенкой и пламенеющей рябиной стояла высокая девушка в черном плаще. Как ценитель женской красоты во всех ее видах, он сразу отметил необычность ее хмурого лица и совершенно потрясающие карие глаза. Он просто провалился в глубину этих глаз.

— У вас здесь кто-то есть? — спросил он для знакомства.

— Нет, — ответила она, — просто я иногда люблю гулять по кладбищу. Это соответствует моему настроению.

— Откуда у такой красивой девушки похоронное настроение? — усмехнулся Руэрто.

— Долго рассказывать, — недовольно ответила она.

— Я могу чем-то помочь?

— Вряд ли.

Они посмотрели друг на друга, и у Руэрто что-то перевернулось внутри. Захотелось или убежать от нее или заполучить ее сейчас же и немедленно. Оба варианта его не устраивали.

— Знаете, чья это могила? — спросил он оглядываясь.

— Да. О ней много рассказывают. Я специально пришла взглянуть.

— Это не музей. Это кладбище.

— Я понимаю.

— Сия Нрис — моя мать.

Девушка побледнела.

— Извините…

В модуле и дома она не выходила у него из головы. Потом он всё-таки забыл о ней, потому что привезли наконец контейнер с его любимыми картинами. Он распорядился разместить их в белой спальне и голубой гостиной. Гостиная была в форме многогранника, каждая стена без окна подходила для картин идеально, в центре стоял круглый диван, с которого удобно было ими любоваться.

Забывшись, Руэрто наслаждался «Лодкой в камышах». От желтовато-зеленого пейзажа с рекой, лодкой и мельницей на дальнем плане веяло тишиной, миром и спокойствием.

Именно этого ему сейчас и не хватало. А потом в это спокойствие ворвалась маленькая наглая девчонка с белой челкой.

— Дядя Руэрто! Я не выйду за тебя замуж! — заявила она с порога.

Слуги виновато смотрели на него, но ничего поделать с ней, видимо, не могли. Через минуту до него дошло, что это, вероятно, дочь Кера. Выросла. Похорошела. Стала невестой…

Что-то такое он припомнил. Кажется, Леций собирался их поженить. Кажется, ему самому на тот момент было всё равно, вот он и согласился на благо Директории.

— Оставьте нас, — велел он слугам.

— Дядя Руэрто!.. — запальчиво повторила девчонка.

— Анастелла? — спросил он на всякий случай.

— Да, — кивнула она, забавно тряхнув белыми кудряшками.

— Ну что ж, здравствуй, — усмехнулся он.

— Здравствуй, — немного поостыла она.

— Присаживайся.

— Я… ну, в общем…

Она села напротив «Лодки», нервно сцепила руки и уставилась в пол.

— Дядя Руэрто, я хочу тебе сразу сказать, что я за тебя замуж не выйду, что бы там Директория ни решила.

— Понятно, — кивнул он, — а почему, собственно?

— Потому что… — Анастелла посмотрела на него с вызовом, — потому что я не люблю тебя.

И никогда не полюблю.

— Всего-то? — насмешливо спросил он.

— Тебе этого мало?! — возмутилась она.

Ему этого было достаточно. Он вообще не хотел жениться. Но выслушивать такие заявления было не очень-то приятно.

— Для меня это не важно, — сказал он, пожимая плечом.

— Даже то, что твоя жена любит другого?! — чуть не набросилась на него строптивая девчонка.

— Люби, кого хочешь, — усмехнулся он, — какая мне разница?

— Ты откажешься от меня или нет?!

Руэрто еще хотелось ее немного подразнить, но потом жалость победила.

— Что ты так волнуешься? — усмехнулся он, — иди к папе и скажи, что я передумал. И никаких проблем.

— Правда?! — обрадовалась Анастелла, даже подпрыгнула от радости.

— Боже мой, детский сад… — вздохнул он.

— Я так волновалась, — призналась она.

— Я заметил.

— Ой! Как хорошо, что мы договорились… можно посмотреть твои картины?

— Конечно.

Анастелла перемещалась по круглому дивану, пока не рассмотрела всё. Ей больше нравились цветы и сказочные сюжеты.

— А я сама рисую, — призналась она, — конечно, мою мазню ты бы к себе не повесил. У тебя такой вкус!

— Кто знает, — улыбнулся он, — может быть, и повесил бы.

— Но ты же не видел.

— Еще увижу.

— Я тебе покажу. Обязательно! Только не очень критикуй, а то я обижаюсь.

В белой спальне на картинах были только женщины во всех видах и даже в соитии с ягуаром. Анастелла слегка смутилась, но виду не подала. Села на кровать и принялась всё рассматривать.

— Давай отметим наш развод, — предложил Руэрто.

Он опустил столик над кроватью и вызвал робота с вином и угощением.

— Я так переживала в последнее время, — призналась она.

— Так в кого же ты влюбилась? — спросил он, наполняя ей бокал.

— Он студент, — сказала Анастелла, и глаза ее загорелись, — землянин.

— А родители знают?

— Ну… они его видели. Мама, кажется, догадывается. А папа даже не подозревает.

— Бедный папа, — засмеялся Руэрто, — и бедный Леций Лакон. И бедная Директория! Наши девочки влюбляются, в кого попало…

— А ты не скажешь папе сам? — немного смущенно спросила Анастелла, отставляя пустой бокал.

— Я? Сам?

— Ну, тебе же проще! Скажешь, что ты передумал.

— Ладно, — кивнул он великодушно, — нет ничего проще.

— С вами очень хорошо работать, — сказала Оливия, когда он вылез из саркофага, — вы все режимы проходите очень плавно.

— Конечно, — не стал он скромничать, — я же мастер!

Она оказалась еще более строгой и красивой, чем на кладбище. Черт знает что это была за особа. Ему иногда казалось, что он побаивается ее тяжелого взгляда. Это он-то! Прыгун!

Чтобы побороть этот идиотский, необъяснимый страх, ему хотелось немедленно затащить ее в постель. Потом он понимал, что это глупо.

Руэрто вышел в коридор. Ноги от перегрузок заплетались. Из соседней двери почти выполз Ольгерд в таком же состоянии. Они с пониманием посмотрели друг на друга и отправились в буфет.

— Послушай, какого черта! — проворчал Руэрто, запивая шампанское водкой, — я вовсе не собирался на ней жениться! Мне вообще ни на ком нельзя жениться: это будет преступление.

И детей нельзя иметь. Неужели наш лучезарный Леций этого не понимает?.. Но представь себе: заходит пигалица и заявляет: «Я тебя не люблю и никогда не полюблю!» Это как?!

— Кошмар, — поморщился Ольгерд.

— Вот именно… У меня женщин было больше чем битой посуды в этой забегаловке! Но такого мне еще никто не заявлял! Ни до, ни после…

— Она еще девчонка и ничего не понимает.

— Вот именно…

Они выпили еще. Ольгерд тоже был в скверном настроении, поэтому бутылки пустели быстро.

— Нет, я хочу на него посмотреть, — не выдержал Руэрто, — это просто интересно!

— На кого?

— На этого студента, которого она так любит!

— Ты знаешь, где его найти?

— В общежитии, где же еще?

— И что ты ему скажешь?

— Да ничего! О чем с ним говорить?

— Хорошая идея.

— Прыгнем? — спросил Руэрто.

Ольгерд встал и покачнулся.

— Нет. Лучше возьмем такси.

Они вылезли возле общежития, прошли по темному двору и остановились в вестибюле мужского корпуса. Там он узнал по справочной, что счастливчик Льюис Тапиа живет в восьмой комнате на первом этаже, но сейчас его нет.

— Приплыли, — усмехнулся Ольгерд, — что будем делать?

— Ждать, — заявил Руэрто.

Они дожидались на спортплощадке напротив окон корпуса. Окна все были одинаковые, с желтыми занавесками. Почти нигде свет уже не горел. Зато разгорелись ночные звезды, как известно, друзья влюбленных и поэтов. Оорл периодически порывался пройти по бревну, но всё время падал. Руэрто даже не пытался. Он сидел на заборчике и смотрел на дорогу.

Идиотское было занятие. Как раз для пьяного идиота.

Наконец поздно вечером они появились. Оба. Шли в обнимку и целовались через каждые пять шагов. Льюис запускал руки в ее пушистые растрепанные волосенки, а она со смехом висла у него на шее. Оказалось, что это не очень-то приятно — смотреть на чужое счастье, на брызжущее, искрометное счастье! От этого почему-то занудно ныло сердце.

— Черт возьми, Ромео и Джульетта, — проворчал Руэрто.

— Красивый мальчик, — хмуро сказал Ольгерд, — моя жена тоже в него влюблена.

— Риция?! — он чуть не упал с забора.

Оорл не ответил.

— Пошли, — сказал он, — ты видел достаточно. Я тоже.

— Я видел двух глупых влюбленных щенков!

— И двух пьяных старых дураков.

— Послушай, не свернуть ли нам башку этому студенту? Отбивать женщин у Прыгунов — это уже сверхнаглость!

— Пошли, мы смешны…

В восьмой комнате вспыхнул свет. Два силуэта за желтой занавеской слились в один.

Смотреть на это стало невыносимо.

Потом была мокрая от моросящего дождя дорога по ночному городу. Они шли шатаясь и сожалели, что Эдгар на Тритае: втроем они бы так не набрались.

— Черт его понес в этот лягушатник, — ворчал Ольгерд, — он свалил на меня все свои проблемы. Я теперь должен выслеживать какого-то дядю Роя и наблюдать за Оливией.

— Вообще, странная девица, — заметил Руэрто.

— Ничего странного… Только мурашки по спине ползут, когда она смотрит.

— У тебя тоже?

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Им тогда было смешно. Город уже плакал холодными слезинками дождя, а они хохотали… В самом деле, не плакать же было о том, что какая-то девчонка влюбилась в бедного студента и потеряла голову от счастья! Не злиться же, что молодость — это для молодых и любовь для них же! Не думать же всё время только об этом…

Дом всё еще был в хаосе переезда. Это раздражало. Слуги спали, поэтому он сам разделся, сам разобрал постель и сам задернул шторы, чтобы солнце не вздумало разбудить его до самого обеда. Голова болела, а на сердце лежал какой-то тяжелый, неповоротливый кирпич.

Утром позвонил Кондор и настойчиво позвал его к себе в больницу. Руэрто терпеть не мог всякие обследования, поэтому откладывал визит почти две недели. На этот раз пришлось согласиться.

— В моей крови полно алкоголя, — предупредил он, усаживаясь в сканерное кресло.

— Ты здоров как бык, — вежливо улыбнулся воспитанный отпрыск Конса, просвечивая его своими всевидящими глазами, — всё с тобой в порядке, я это и так вижу. но я должен сделать кое-какие анализы.

— Зачем?

— Как зачем? Все-таки два года на Наоле…

— А! Ну-ну…

Руэрто закрыл глаза и отдался на волю аппаратуры. Уколов и скребков по коже он почти не почувствовал. В заключение плюнул в пробирку, и на этом его мучения закончились.

— Подожди, — сказал Кондор как-то особенно осторожно, — мне еще нужно с тобой поговорить.

— Ну, так говори, — пожал плечом Нрис, присаживаясь на подоконник.

За окном ветер трепал золотую осеннюю роскошь. Листья падали на белые плиты дорожек и на разноцветные скамейки в парке.

— Как ты думаешь, Ру… у тебя могут быть дети?

Вопрос просто ошарашил. Наверно, потому что был совершенно неожидан. И о больном.

— Послушай, ты сам только что заявил, что я здоров как бык!

Кондор виновато улыбнулся.

— Я не об этом… Я имею в виду уже взрослых детей. Где-нибудь. Может такое быть?

— Послушай, братишка…

— Ты очень удивишься, если узнаешь, что у тебя есть взрослый сын или… дочь?

— Скорее содрогнусь, — усмехнулся Руэрто, — но этого, к счастью, быть не может.

— Ты уверен? — серьезно посмотрел на него брат.

— Разумеется, — так же серьезно уставился на него Нрис, — я всегда отдавал себе отчет, что это будут внуки моей матушки. Так вот: никаких внуков у нее нет и не предвидится… разве что произошло чудо.

— Возможно, что и произошло.

— О чем ты?

— Нрис… я бы не затеял этот разговор, если б у меня не было оснований. Один мой пациент — васк, значит, потомок Прыгуна.

— И ты решил, что это мой потомок?

— Это наиболее вероятно.

У Руэрто нехорошо заныло в груди. Такого виража от жизни он не ожидал. Он даже не знал, радоваться ему, сомневаться или просто ужаснуться неумолимой силе судьбы.

— И сколько лет твоему пациенту? — спросил он.

— Семнадцать, — ответил Кондор.

— А какого он пола?

— Вообще-то женского.

— Черт бы тебя побрал, Кон! Ты хочешь сказать, что у меня есть взрослая дочь?!

— Это будет ясно после результатов анализов.

Руэрто посмотрел на серое небо и на золотые листья кленов на дорожках и понял, что это спокойствие уже не для него, что его мелко трясет от волнения.

— Так делай скорее! — взорвался он.

4

Оливии хотелось стучать в стенку кулаками, когда она слышала смех, шаги или скрип кровати. Ее обожаемый Льюис был счастлив, но она не могла за него порадоваться. Она его ненавидела за это! А еще больше ненавидела эту наивную, избалованную и бесстыжую девчонку, которая малюет на стенах идиотских бабочек!

Льюису даже хватило наглости явиться среди ночи и попросить заварку. Оливия сунула ему и печенье в придачу, но решила, что завтра же переедет в женский корпус. Хватит с нее такого соседства…

Ночь была ужасной. И не только из-за влюбленной парочки за стеной. Как только она закрывала глаза, огромный купол начинал рушиться над ней, сердце сжималось, она покрывалась липким потом и просыпалась. Никакие таблетки Кондора не помогали. Это становилось невыносимым.

Совершенно измученная и злая, Оливия пришла утром в Центр Связи. Там ей всегда удавалось переключиться на работу и забыться. Усилием воли она взяла себя в руки, стала взрослой, умной, серьезной, неуязвимой…

Потом пришел Ольгерд Оорл. Она тупо стояла с микропаяльником над макетом и думала:

«Какое мне, собственно, дело до какого-то Льюиса, когда на свете существуют такие мужчины? Повезло же этой зазнайке Риции! Сама не знает, что имеет!..»

— Что с тобой, Олли? — спросил он с тревогой, — ты очень бледная.

— Ничего, — ей стало стыдно за свою слабость, — сейчас будем работать. Садитесь.

Сеанс она провела нормально, только руки немного дрожали.

— Ты не заболела? — снова спросил он озабоченно.

В последнее время он стал более внимательно к ней относиться. Раньше почти не замечал.

— Господин Оорл, — сказала она с волнением, — вы не могли бы мне помочь?

— В чем?

Оливия посмотрела ему в глаза и потупилась.

— Я в детстве пережила аварию на Меркурии. А теперь меня постоянно преследуют кошмары: треснувший купол, пожар, паника… Я никак не могу от этого избавиться. И, наверно, не избавлюсь, пока не побываю там. Мне нужно попасть на место аварии, господин Оорл. Мне нужно на Меркурий.

С минуту Ольгерд молчал. Она смиренно ждала, что он решит, и смотрела в пол.

— Хорошо, — сказал он наконец, — я понял. Когда ты будешь готова?

— Я? — совсем разволновалась она, — хоть сейчас!

— Мне нужно знать базу, ближайшую к этому месту.

— «Раскат-5». Это на плоскогорье Сольвейг.

— Понятно. Не волнуйся так. Через час я вернусь. А тебе советую переодеться.

Оливия осталась одна в лаборатории. Она даже не поняла, что произошло. А произошло то, что через час она будет на Меркурии! В том месте, которое всегда вспоминала с ужасом и болью! И это оказалось возможно.

За час она сменила платье на комбинезон, а туфли на ботинки. Голова болела от бессонной ночи, а сердце бешено колотилось. Унять его она не могла, несмотря на всю свою силу воли.

Оорл пришел точно, как обещал. Он взял ее за руки, чтобы успокоить, но добился обратного: он был слишком красив. Оливия злилась на себя за свое волнение и от этого волновалась еще больше.

— В прыжке ничего страшного нет, — усмехнулся Ольгерд, — ты долго нас испытывала, попробуй теперь сама, что это такое.

— Да, давно пора… — пробормотала она.

— Всё будет хорошо. Обними меня покрепче и закрой глаза.

Она посмотрела на него с ужасом и вдруг поняла, точнее, призналась себе, зачем ей все это было нужно: этот страх, этот прыжок, этот Меркурий, эти воспоминания… только затем, чтобы прижаться к Ольгерду Оорлу. Вот зачем! Вот ради чего — ради этого мгновения она жила всё это время, росла, училась, мучилась кошмарами, строила из себя серьезную даму… всё — только притворство, только глупость, только фон, на котором существуют мужчины и женщины!

Ольгерд был сосредоточен и серьезен. У него явно не было таких безумных мыслей. Он привлек ее к себе, сначала осторожно, потом крепко, надежно и уверенно. Оливия от этого чуть не потеряла сознание еще до прыжка, ей показалось, они оба падают в бездну. Но падала пока только она одна.

Потом невесомость и жар пронзили каждую ее клеточку. Ольгерд стоял неподвижно, даже почти не дышал, но ей показалось, что он весь закипает как разбуженный вулкан.

Приоткрыв глаза, она увидела, что его сиренево-белая энергия превращается в голубую, в ослепительно-пронзительно-плазменно голубую, они как будто стоят внутри сияющего голубого шара.

Она вовремя зажмурилась, потому что потом началось настоящее падение, настоящая невесомость. Сердце подпрыгнуло к горлу, уши заложило, а внизу живота всё женское в ней просто взорвалось. И это продолжалось, как ей показалось, несколько секунд.

Потом почему-то был холод и тусклый желтый свет дежурного освещения. На «Раскате» экономили энергию. Воздух тоже был тяжелый и спертый. Они очутились в одном из нежилых отсеков базы, посреди труб и проводов.

— Вообще-то точностью я никогда не отличался, — усмехнулся Ольгерд, — как ты, Олли?

Она раздвоилась. Измученная девочка испуганно прижималась к нему и дрожала от волнения, а возбужденная женщина думала только об одном: как бы эту ситуацию использовать? От этих мыслей ей было стыдно, и она снова злилась на себя.

— Мы на Меркурии? — пробормотала она.

— За это могу поручиться. А вот что это за дыра, понятия не имею. Ты в порядке?

— Не знаю. Голова кружится.

— Мне тоже надо отдышаться. Давай посидим. Потом возьмем скафандры на складе.

Они присели на трубу. В голове не укладывалось, что минуту назад они были на Пьелле в лаборатории.

— У тебя здесь погибли все родные? — спросил Ольгерд.

— Да, — кивнула она, — я одна осталась и то чудом. Нас было много детей в аварийном отсеке, но спасатель вынес только меня. Повезло как идиотке…

— Сколько тебе было лет?

— Пять.

— Да…

Ольгерд снова обнял ее. Ей не хотелось, чтоб он относился к ней как к девочке, но о другом можно было не мечтать. У него была Риция — красотка-Прыгунья, и, если верить слухам, ему вполне хватало собственной жены.

— Вообще-то они мне были не родные, — сказала Оливия, — как оказалось, я аппир. Или вообще черте кто. Сама не знаю.

— Почему ты так решила? — внимательно посмотрел на нее Оорл.

Ей очень хотелось удержать любой ценой его внимание.

— Мне сказал Кондор. И потом… со мной довольно странные вещи происходят на Пьелле.

На Земле этого не было.

— Например?

— Я вижу цвета. Вы обычно сиреневый. А перед прыжком был голубой шар, такой раскаленный, мерцающий. Это так?

— Та-ак, — изумлено проговорил Ольгерд, — только сам-то я ни черта не вижу.

— А когда я злюсь или боюсь чего-то, я сама становлюсь голубым пламенем.

— Ты?!

Она поняла, что проболталась. Дядя Рой строго-настрого запретил ей говорить об этом, хотя и не объяснил почему.

— Ну… это бывает редко, — смутилась Оливия, — когда я уж совсем в гневе.

— «Голубой плазмы» достигают только Прыгуны, — сказал Ольгерд.

У нее упало сердце.

— Как только Прыгуны?

— Послушай, детка, это не тебе надо нас изучать, а наоборот.

— Не надо меня изучать! — совсем перепугалась она, — может, я и сама всё вспомню.

Ничего она не вспомнила. Только слезы текли рекой под шлемом скафандра, и их невозможно было вытереть. Развалины когда-то большого города были занесены вулканическим пеплом, в багровом свете процеженного сквозь облака солнца всё казалось ненастоящим, как декорации грандиозного спектакля.

Суров был огненный Меркурий. Сверкали молнии, под ногами проскакивали змейки электрических разрядов, адская жара облизывала скафандры, безуспешно пытаясь проникнуть внутрь. В этом пекле Оливия когда-то жила! Под этими черными, оплавленными обломками купола она чувствовала себя в полной безопасности, она была беззаботна, счастлива и любима.

Лица родителей почти стерлись из памяти, остались какие-то абстрактные образы. Отец был веселый, но вечно занятой, а мама то строгая, то добрая и всегда немного нервная.

Бабушка была нудная, всё время поучала и осторожничала. А дедушка был самый славный, он всегда играл с ней и брал ее с собой. Вот кого она любила больше всех!

— И это всё, что осталось от моего детства, — вздохнула она, стоя на обломках.

Ольгерд терпеливо ходил с ней и ждал, пока она насытится воспоминаниями. В конце концов, она просто устала от тяжести скафандра и десантных ботинок, а слезы затекли уже за воротник. Бродить тут больше не было смысла.

На вездеходе они вернулись на станцию. Ольгерд ничего не спрашивал, да она и сказать- то ничего не могла: у нее дрожала челюсть, и стучали зубы. На душе было почти то же, что и за лобовым стеклом: адский пламень, пыль и пепел.

В гостевой каюте она долго стояла под горячим душем, унимая нервную дрожь. Потом вышла внешне спокойная и притихшая.

— Сейчас доставят ужин, — сказал Ольгерд.

— Я не хочу есть, — вздохнула она.

— Бокал вина тебе сейчас не помешает.

— Не думаю.

— Ты еще не вышла из стресса.

— По крайней мере, я теперь знаю, что этот купол на меня больше не обрушится. Я видела его обломки.

— Тебе стало легче?

— Не знаю…

У нее дрожали руки, хотелось просто сдавить ими голову, упасть на кровать и заскулить.

Но разве могла она себе такое позволить?

— Давай попробуем еще одно средство, — сказал Ольгерд, серьезно на нее глядя.

— Какое?

Он встал из-за стола, скинул с кровати на пол скафандры, обернулся к ней.

— Ложись.

Оливия встала как во сне, шагнула к нему на ватных ногах и послушно потянула вниз молнию своего комбинезона, всё еще прилипавшего к мокрому телу.

— Раздеваться не нужно, — покачал он головой.

— А что нужно? — вспыхнула она.

— Тебе? Просто забыться.

Он взял ее на руки, уложил на кровать и сам лег рядом. Она чуть с ума не сошла от этого.

Его сиреневое свечение стало чисто-белым, даже немного золотистым, оно было горячим и пронизывающим всё ее существо. В ответ ее тело вспыхнуло «голубой плазмой». Она сама не ожидала от себя такого взрыва и такого бешеного желания, доселе незнакомого. Всё как будто ожило внутри и запульсировало.

Ольгерд этот голубой взрыв не видел, но почувствовал и посмотрел на нее изумленно.

Она ждала поцелуя, она хотела впиться в него губами, вцепиться руками и обвить ногами. И поснимать чертову одежду! Ей казалось, что ее тело давно уже знает, как любить мужчину, что всё это ей знакомо…

— Не мешай мне, — прошептал ей на ухо Оорл, — тебе ничего не нужно делать. Закрой глаза и ничего не бойся.

Горячие волны окатывали ее с ног до головы. Она парила в невесомости, падала и взлетала, наполнялась и пустела, раскалялась и остывала… блаженство было такое, что она забыла о плотской любви. Вряд ли что-то подобное можно было испытать от контакта двух тел. Это он верно сказал: раздеваться не нужно.

Совершенно потрясенная, успокоенная, чистая, словно омытая изнутри родниковой водой, Оливия лежала щекой на жесткой казенной подушке и не могла пошевелить даже пальцем. Ольгерд тоже без сил уткнулся в подушку лицом. Она подумала, что теперь хоть на коленях поползет за ним на край света.

— Ты Бог, — сказала она ему, как только он очнулся.

— Я белый тигр, — сказал он серьезно, — а вот кто ты, детка?

— Женщина, — проговорила она.

— Это я заметил, — усмехнулся он, — женщина ты потрясающая.

Оливия села и снова расстегнула на груди молнию, с вызовом глядя на него.

— А вот это уже лишнее, — сказал он.

— Почему?

— По-моему, твой шок уже прошел.

— Ну и что?

— Что? Я предлагаю на этом остановиться, доесть ужин, передохнуть и вернуться на Пьеллу. Тебя такая программа устраивает?

«Чертова Риция!» — подумала Оливия и со злостью застегнулась.

— Вполне, — хмуро сказала она.

Льюис сидел на кухне и ковырял ложкой в пирожном. Риция поила его чаем. На ней был мягкий розовый халат с рюшечками, в нем строгая наставница выглядела совершенно домашней, уютной и женственной. Такой он видел ее впервые и даже не представлял, что она может так перевоплотиться.

Ему было неловко находиться в доме Ольгерда Оорла, хотя он и не питал к его жене никаких запретных чувств, наоборот, своей наставницей он почтительно восхищался и не смел ей ни в чем отказать. Она была просто богиня рядом с ним, и он смущался. Непонятно только было, чего смущается она.

— Ты не хотел бы жить у нас? — спросила Риция, подвигая к нему вазочку с вареньем.

— У вас? — удивился он.

— Почему нет? — пронзительно взглянула она, — у тебя будет дом, а не общежитие.

— Я всю жизнь живу в общежитиях, — усмехнулся Льюис, — с девяти лет.

— Вот именно, — вздохнула она.

Ему, конечно, хотелось домашнего уюта, хотелось просто вспомнить, что это такое… но он не понимал, зачем он тут нужен. И он панически боялся Ольгерда.

— Ты можешь выбрать любую комнату или две, пользоваться нашими модулями, приводить друзей, когда захочешь… И до Центра от нас близко. А я, между прочим, хорошо готовлю…

Ему давно уже казалось, что Риция опекает его чересчур. Иногда это нравилось, иногда раздражало. Особенно, когда она пыталась оградить его от «разлагающего влияния Герца». К счастью, это было невозможно. Герц, как стихийное бедствие, просто случался в его жизни.

Появлялся и пропадал, врывался вихрем и рассеивался как туман…

— Спасибо, — совсем смутился Льюис, — но что скажет ваш муж?

— С чего бы ему возражать? — пожала она плечиком в розовом халате, — его почти не бывает дома.

— Мне как-то неловко обременять вас.

— Обременять? — усмехнулась Риция и сверкнула черными глазами, — глупый мальчик! Ты забыл, кто я? Да я для тебя любую звезду достану с неба. Мне это ничего не стоит.

— Вы богиня, — сказал Льюис и начал предательски краснеть.

Неловко было слышать такие слова от женщины. В дополнение к этому кошмару явился ее муж. Риция, видно, сама не ожидала его прихода, потому что нервно вздрогнула и пролила чай на скатерть.

— Боже, где ты был! — охнула она, когда он встал в дверях кухни.

Вид у хозяина был невероятно усталый и мрачный.

— На Меркурии, — сказал он.

— Здравствуйте, — пробормотал Льюис.

Хмурый взгляд просто пригвоздил его к стулу.

— Здравствуй.

И Риция еще хотела поселить их вместе!

— Что ты забыл на Меркурии, Ол?

— Потом расскажу.

— Тебя накормить?

— Я сыт.

— А чай с нами будешь?

— Нет. Пойду приму ванну.

— Вечером прием у Кера. Ты не забыл?

— Забыл. Хорошо, что напомнила.

— Какой костюм тебе приготовить?

— Любой… А ты можешь идти в этом халате. Он тебе невероятно идет.

Больше не удостоив Льюиса взглядом, Ольгерд Оорл исчез в глубине коридора. Льюису тоже захотелось исчезнуть. Немедленно.

— А ты идешь к Кера? — спросила Риция, нервно промокая лужицу чая салфеткой.

По всему было видно, что она расстроена.

— Я еще не член королевской династии, — усмехнулся Льюис.

— Ну и что? Разве Анастелла тебя не пригласила?

— Она посчитала, что это будет неудобно. Мне тоже так кажется.

— Что, эта принцесса тебя стесняется?

— Нет…

— Или вы боитесь Ру Нриса?

— Мы не боимся. Просто на этом приеме Ру Нрис обещал от нее отказаться и сказать об этом Кера и Лецию.

— Понятно. А ты не хочешь попадаться им под горячую руку?

Совершенно заливаясь краской, Льюис скомкал в руке салфетку.

— Я ничего не боюсь! Просто зачем подливать масло в огонь?

— Ты любишь Анастеллу? — строго спросила Риция.

— Да! Люблю! — уже запальчиво ответил он.

— Тогда ты должен быть там, рядом с ней. Не отираться у порога, а сидеть за столом. Это я тебе говорю как Прыгун. И как женщина тоже.

Льюис осознал себя ничтожеством. Он действительно в глубине души боялся этих монстров. Ему было бы проще, чтобы они разобрались в своих династических делах без него. И он действительно не смел представить себя с ними за одним столом. Это было бы нагло, дерзко и безумно!

— Хорошо, я готов туда пойти, — сказал он с отчаянием, — но ведь Анастелла меня не приглашала.

— Я тебя приглашаю, — заявила Риция, — если, конечно, хочешь.

— Хочу, — обреченно вздохнул он.

— Тогда мы залетим за тобой в половине девятого.

Льюис брел домой и думал, кого из Прыгунов он еще не разозлил? Ольгерд явно ревнует к нему жену, Нрис — Анастеллу, Кера ее же, свою дочь. А Леций просто не любит, когда нарушают его планы. Четыре таких врага — это уже слишком! Это же надо было так влипнуть!

У себя в комнате он как будто перенесся в другую реальность, и ему стало легче. Здесь Анастелла была не принцессой, а обыкновенной девушкой. Он целовал ее и снимал с нее одежду, не думая о том, чья она дочь. Здесь им было легко и хорошо. Неужели это была иллюзия? Только часть реальности?

— Звонил дядя Рой, — заглянула к нему Оливия, — он ждет нас вечером в гостинице.

— Я не могу, — сказал он с досадой, — мне надо на прием к Кера.

— Зачем? — уставилась она своими темными, демоническими глазами.

— Я обещал.

— Ты будешь там выглядеть полным идиотом.

— Перестань, Олли!

— Иди к черту! — разозлилась она, — я и одна встречусь с дядей Роем!

И хлопнула дверью. Поговорили! Что-то случилось с их дружбой в последнее время. Он так увлекся Анастеллой, что перестал замечать, что происходит с Оливией. А она постепенно превращалась в какую-то дьяволицу, злую и нервную.

В половине девятого у подъезда общежития приземлился фиолетовый модуль Оорлов.

Льюис набрался храбрости и вышел. В кабине сидела только Риция.

— Какой же ты красивый, — улыбнулась она.

— А где ваш муж? — тут же смутился он.

— Он устал. Прилетит попозже.

На Риции был белый плащ, из-под которого сверкало мелкими блестками антрацитово- черное платье. Богиня благоухала тонкими духами с ароматом цветущего луга.

— Мы не опоздаем? — спросил он от волнения первое попавшееся.

— Я всегда точна, — усмехнулась Риция, — это Зела любит опаздывать.

— Это та самая актриса, которая играла Росандру? — уточнил он, в восторге оттого, что увидит эту женщину вблизи.

— Это та самая актриса, — с заметной иронией подтвердила его наставница, — для которой была написана эта пьеса, для которой построен этот театр… и для которой вообще освоена эта планета.

Это была женщина, которая покорила даже непреклонного дядю Роя. Льюис это знал и мечтал постоять с ней хотя бы рядом.

— А она там будет, это правда? — спросил он.

— Кажется, ты любил Анастеллу, — насмешливо взглянула на него Риция.

— Я и люблю Анастеллу, — начал он оправдываться, потом понял, что это глупо.

Долетели они быстро. Только ускорились и сразу зависли над замком Кера. Дорога в замок для него была привычна: и стоянка модулей, и парк, и парадный вход, и вестибюль.

Непривычной была только торжественная обстановка. Обычно они с Анастеллой проходили через каминный зал к ней в мастерскую или спальню, а теперь пришлось пройти в гостиную.

Там оказалось уютно: дерево, стекло, зеркала, красновато-тусклое освещение, посредине — сверкающий посудой сервированный стол. В кресле у камина сидела роскошная женщина в изумрудном платье с копной рыжих волос. За спиной ее стояли Конс и Леций и, похоже, спорили. Кера что-то объяснял Флоренсии, Миранда прогуливалась вдоль окон с Кондором, а Анастелла пересчитывала тарелки. Она была так торжественно одета в васильково-синее платье с глубоким, женским декольте, что Льюис ее сразу не узнал.

Его появление вызвало легкое удивление. К счастью, всего лишь легкое. Прыгуны прекрасно знали, что Риция — его наставница и опекает его весьма активно. Одна Анастелла взглянула на него полными ужаса глазами.

— У меня только один вопрос, дорогая, — сказал Леций, подходя к ним, — где твой муж?

— Придет позже.

— Ну, хорошо хоть придет. Он мне нужен.

— По-твоему, я не могу никуда пойти без мужа?

— Моя дочь может делать всё, что хочет.

— Да. Так же как и твой сын.

— О чем ты? Он еще что-нибудь выкинул?

— Он каждый день что-нибудь выкидывает.

Риция еще не успела это договорить, как в дверях появился этот самый сын. И его появление вызвало уже отнюдь не легкое удивление, а шок. Всё внимание разом переключилось на него. Для Льюиса это было спасением.

Герц пришел не один, а с какой-то вульгарного вида женщиной. Он держал эту немолодую, отекшую, обрюзгшую блондинку под руку точно первую красавицу. Сам при этом был одет как чучело.

— Всем пылкий привет! — широко улыбнулся он раскрашенным лицом, — О! Ангелочек! И ты здесь?

— Что это значит? — хмуро спросил его Леций.

— Что? Тебе не нравится мой парик?

— Я спрашиваю, как ты посмел привести Энию?

— Это же не заседание Директории! Это наш семейный сабантуйчик! А Эния тоже член семьи. Что, разве не так? А, Рики?

Подошли Азол с Мирандой и Конс. Льюис не знал, куда ему деться из этого круга. Он не имел понятия, кто такая Эния, но чувствовал, что происходит что-то вызывающее.

— Дурак! — в сердцах сказала Риция.

Герц не обратил на ее слова внимания.

— Дядя Азол, где у тебя тут самое почетное место? Моя дама хочет сесть! Пойдем, старушка. Сядем, впрыснем по стаканчику. Не бойся, тут все свои!

— Эния! — строго сказал Леций, — мы же с тобой договорились.

— Эния будет делать то, что скажу я! — снова встрял Герц, — потому что меня она любит больше всех. Правда, старушка? Скажи им!

— Правда, — тоже с вызовом сказала его спутница.

— Ну что ж, — нехорошо усмехнулся Верховный Правитель, — проходи, раз пришла.

Он сам взял ее под руку и проводил к столу. За ними пошли и остальные.

— Идиот, — зло сказала Риция брату, — тебе же дела нет до Энии! Тебе нужно только поиздеваться над отцом!

— А ты всё воспитываешь? — усмехнулся Рыжий, — материнский инстинкт девать некуда?

Только не великоват сыночек-то? — он нежно похлопал Льюиса по плечу, — хороший мальчик, послушный. А какой красавчик!

— Оставь его в покое!

— Такого Ангелочка?! Ни за что!

Герц рассмеялся и отошел.

— Как ты можешь с ним общаться? — возмущенно сказала Риция.

— Могу, — признался Льюис, — он же классный парень.

— Кто? Этот выродок?!

— Он не выродок.

— Льюис, — серьезно посмотрела ему в глаза Риция, — я не хочу, чтобы ты дружил с ним.

Слышишь?

— Извините, — твердо сказал он, набравшись решимости и даже не краснея, — но вы мне всё-таки не мать. И с кем мне дружить, я сам решу.

Он думал, она рассердится, но Риция почему-то не рассердилась, а наоборот, как будто опомнилась.

— Это ты извини, — неожиданно мягко сказала она, — конечно, я тебе не мать. Я просто слишком хорошо знаю своего братца. Прошу тебя, не связывайся с ним.

— Вы зря беспокоитесь, — Льюис посмотрел вслед Герцу, который уже примерял свой зеленый парик хозяйскому догу, — он и сам про меня забыл. Я ему неинтересен.

— Оорл, кончай валяться! — Руэрто стянул с Ольгерда одеяло, — ты что, напился без меня?

Это наглость!

Ольгерд сел. Он был абсолютно гол и напоминал одну из тех статуй, что стояли когда-то у них по всему дому. Нриса от этого порой тошнило. Впрочем, Ольгерд, несмотря на свою идиотскую красоту, оставался славным парнем.

— Пошел ты в крематорий! — проворчал он, вырывая одеяло.

— Это уже лучше, — рассмеялся Руэрто, — клиент оживает!

Энергия у Оорла еле теплилась в «желтой луне». И это при его обычной «белой сирени»!

— У тебя что, было десять женщин одновременно? — предположил Нрис насмешливо, — это перебор после твоей супружеской верности!

— Мне хватило одной, — мрачно сказал Ольгерд, ему явно было не до шуток.

— Ого! И она одна тебя так измотала?!

— Пришлось доставить ее на Меркурий и обратно.

Оорл начал медленно одеваться. Даже это он умудрялся делать как бог — величественно и неторопливо.

— Меркурий? — посерьезнел Нрис, — с чего бы это такой аврал?

— Это Олли.

— Наша Олли?

— Да. У нее проблемы с детскими воспоминаниями. А мне, сам знаешь, надо разобраться, кто она такая.

— И как? Разобрался?

— Черта с два! Запутался совершенно.

— Ты с ней спал? — усмехнулся Руэрто.

— С чего ты взял? — недовольно взглянул на него Ольгерд.

— Судя по твоим энергетическим потерям…

— Что ты понимаешь в энергетических потерях!

— Зато я понимаю в женщинах. Ты давно столбенеешь в ее присутствии… Не смотри на меня как на врага, я тоже от нее столбенею. И не надо мне рассказывать, какой ты верный муж!

Ольгерд застегнул рубашку и сел на кровать.

— Я болван, — сказал он хмуро, — и верный муж. И до сих пор не могу понять, что меня остановило.

— Риция?

— Нет. Риция уже халаты начала носить, лишь бы понравиться этому мальчишке.

Двадцать лет ее уговаривал вылезти из комбинезонов — не вышло…

— Тогда что?

— Сама Олли. Она черте кто, Ру! Призналась, что видит цвета. И у самой энергетика на уровне «голубой плазмы», когда возбуждена.

— Везет же тебе на таких женщин, Оорл! Анзанта, Сия, Риция, теперь еще одна нашлась, и опять твоя! Хоть бы поделился!

— Тебе смешно? Мне так нет. Она Прыгунья, только не знает об этом и не владеет своей энергией. Мне показалось, что я лежу с самой дьяволицей. Может быть, я даже испугался. Я почувствовал какую-то ловушку.

— Постой… — нахмурился Руэрто, — как она может быть Прыгуньей? Откуда бы ей взяться, черт возьми?

— Не знаю!

— Она ведь землянка?

— Она аппир.

— О, боже… — Руэрто тоже сел на кровать, у него вдруг подкосились ноги, — не о ней ли говорил Кондор?

— Что он тебе говорил?

— Как же я раньше не понял! Она даже на могилу пришла…

Ольгерд вцепился ему в рукав.

— Ты о чем, Руэрто?

— О чем? Кажется, ты правильно сделал, что шарахнулся от нее. Вполне возможно, что эта дьяволица — моя дочь. Внучка Сии Нрис Индендра.

— Сии?! — Ольгерда откровенно передернуло.

Они посмотрели друга на друга, и Нрису показалось, что они снова в подземелье, в плену красного шара, давящего со всех сторон и беспощадного.

— Не хотел я породить чудовище, но, кажется, не удалось, — усмехнулся он.

— Но она совсем не похожа на Сию, — сказал Ольгерд, и на тебя тоже.

— Внешне.

— Да и ничего ужасного она пока не совершила.

— Тогда почему у нас мурашки по спине от ее взгляда?

— Может, это все-таки не твоя дочь? — со слабой надеждой спросил Оорл.

— Хотелось бы верить, что это не мое отродье…

На прием они опоздали. Настроение было паршивое, тем более с самого начала их обоих ждал сюрприз: за столом рядом с Анастеллой сидел красавчик Льюис, счастливый любовник прекрасной принцессы. Он смущенно уставился в тарелку, когда они вошли.

Сама прекрасная принцесса была восхитительна. Женщина и девочка удивительно сочетались в ней в этом васильковом наряде. Колье оплетало тоненькую шею и опускалось в ложбинку на груди. Пушистая челочка была зачесана назад, открывая удлиненное и слегка взволнованное личико.

— Вот и мы, уважаемая публика! — бодро сказал Нрис, подавляя досаду.

Анастелла улыбнулась ему как старому другу, радостно и доверчиво. Она ждала избавления, и оно наконец пришло. После ужина Руэрто взял под руки Кера и Леция и отвел их в сторону.

— Друзья мои, я намерен вам кое-что сообщить. Если вы думаете, что я собираюсь жениться на Анастелле, то вы сильно ошибаетесь.

— Это еще почему? — первым нахмурился папаша.

— Та-а-ак… — угрожающим тоном добавил Леций.

— Я передумал.

— Как это передумал?

— А почему я не могу передумать, черт возьми? Анастелла прелестная девушка, но мне совершенно не хочется жениться. Ни сейчас, ни через сто лет. Этот маразм не для меня.

— Ты что, забыл наш уговор? — грозно взглянул на него Леций, — Директории нужны наследники.

— Я сын Сии Нрис!

— А я брат Сии Нрис! И Конс ее брат. И что? Нам тоже не следовало иметь детей?

«Некоторых, пожалуй, и не следовало», — подумал Руэрто, глядя на Герца, но Лецию этого не сказал, пощадил его отцовские чувства.

Почти полчаса они препирались. Кера посчитал себя задетым, а Верховный Правитель — обманутым. Нрис с ужасом подумал, что было бы, если б Анастелла сама взялась проломить эту стену!

— Ну, хватит! — рявкнул он в раздражении, — насколько я знаю, вы все женились по любви.

Никто не думал о Директории!

— Да ты-то любить всё равно не способен! Какая тебе разница?!

— А это уже не твое дело!

Руэрто отошел. Он покинул гостиную, тупо поднялся по лестнице на второй этаж и оказался в мастерской Анастеллы. За стеклянной стеной облетал под моросящим дождем осенний сад. Довольно наивные и сентиментальные картины и рисунки смотрели на него со всех сторон. На многих был Льюис. Чем-то это до тошноты напомнило фанатизм Сии, когда вся ее половина дома была храмом одного бога — Ольгерда Оорла. Похоже, Анастелла была совсем наивной девочкой, которая многое себе просто выдумывает.

Юная художница довольно скоро поднялась следом, подол ее длинного платья волочился по полу, щеки горели от волнения.

— Всё. Ты свободна, — сообщил Руэрто.

— Спасибо! — посмотрела она с благодарностью.

— Пустяки, — усмехнулся он, — можешь идти к своему Ромео. А я, если разрешишь, еще посмотрю на твои картины.

— Наивные, правда? — смущенно проговорила она.

— Наивность — не порок. Тебе не хватает техники. И времени. Вот тут, я вижу, ты очень торопилась.

— Но это мост. И отражение в воде. Я хотела, чтобы всё выглядело размыто.

— А получилось небрежно.

— Ты прав. Я переделаю.

— А цветы у тебя неплохо получаются.

— Цветы — это самое простое.

— А это что за пейзаж?

— Это пятая планета Канопуса. Папа как-то взял меня, потому что там красота необыкновенная. Правда, тяжело рисовать в скафандре, но мне ужасно понравилось.

— Так рисуй еще. Что-то в этом есть.

— Я бы рада, но он не любит меня брать. И вообще редко прыгает.

— В чем же дело? Попроси меня. Я видел столько планет, что тебе и не снилось.

Анастелла восхищенно округлила глаза.

— А можно?!

— Меня можно, — усмехнулся он, — я добрый.

— Да, я знаю! Спасибо, дядя Руэрто!

Ее каблучки звонко застучали по лестнице. Он закурил и раскрыл окно, чтобы не дымить в мастерской. Всё вроде складывалось нормально, он и сам не собирался на ней жениться, и неприятный разговор был уже позади, но чего-то не хватало. Не хватало самой малости.

Чтоб эта глупая девчонка поняла, от чего отказалась.

Внизу было весело. Все уже напились и наелись, перебрались из-за стола на диван и собирались играть в фанты. Анастелла ходила со шляпой и складывала в нее трофеи. Льюис ей помогал. Герц тасовал карточки с заданиями. Нрис подумал, что за свое примерное поведение заслужил все-таки небольшой компенсации, положил в шляпу зажигалку и подошел к нему.

— Послушай, ты у нас известный шулер.

— Ну, да, разумеется, — кивнул наследник.

— Можешь мне вытащить девятый номер?

— Элементарно. А что там?

— Поцеловать соседку слева.

— Понял. Отличная идея. Только смотри, если ты сядешь рядом с Зелой, я тебе такое вытащу.

— Зелу можешь оставить себе, — усмехнулся Руэрто.

Сел он как надо. Анастелла оказалась слева, глаза ее блестели, щеки пылали, вся она была возбуждена и счастлива. Поцеловать ее хотелось страшно. Один раз, но так чтобы на всю жизнь хватило.

— Итак! Кто у нас изобразит восьмилапого тави-тави с планеты Сакун в брачный период? — хитро прищурился Аггерцед, — Лью, тяни!

Льюис уже вытянул из шляпы значок Ольгерда, и этот негодяй-ведущий всё прекрасно видел.

— Тебе, дядя Ол! — злорадно рассмеялся он, — выходи на арену!

Все его дружно поддержали.

— Там нет чего-нибудь более сексуального? — проворчал Ольгерд.

— Чем тави-тави? В брачный период? Да ты что? Куда уж сексуальнее?

— Я возражаю! У меня только четыре лапы.

— Возьми кого-нибудь еще. Будет восемь! Лью, тяни!

Льюис вытянул свой носовой платок и жутко смутился. И правильно сделал. Ольгерда ему следовало обходить за три версты. Бедняга стал оправдываться под общий хохот.

— Я никогда не видел этого тави-тави!

— Пойдем, — Оорл встал, к счастью он был пьян и вполне добродушен, — сообразим что- нибудь.

Герц схватил и шляпу с фантами, когда они вышли.

— Та-ак! Чья это прелестная цепочка? На чьей божественной шейке она висела? Твоя, Зелочка! Твоя, моя радость! И чем же ты нас будешь развлекать? Ага!

Руэрто давно понял, что Герц вытаскивает то, что хочет. Похоже, у него даже фанты были крапленые.

— Ты у нас подойдешь… ко мне, сядешь мне на колени и расскажешь, как ты меня любишь! Сейчас! Я только стул возьму!

— По-моему, нам надо сменить ведущего, — сказал Ричард, — он нас дурачит!

— Кто тебя дурачит?! — возмутился Аггерцед, — на почитай!

Он возмущенно сунул деду карточку.

Ричард медленно начал читать задание:

— «Подойти к самому красивому мужчине…» Ясно. Только при чем тут ты, не понимаю?

— Разве не я самый красивый?!

— Он, он! — громче всех расхохотался Азол Кера, — только это моя цепочка!

Руэрто сам давно так не смеялся, он даже забыл на минуту, как скверно на душе. И про Оливию забыл, и про Анастеллу.

— Садизм какой-то, — ворчал слегка раздавленный наследник, — в твоем возрасте, дядя Азол, такие побрякушки не носят! Ну и шуточки у тебя!

В дверях показался несчастный, озабоченный тави-тави. У него было четыре ботинка без носок, четыре носка без ботинок и попона из покрывала на спине. С душераздирающими воплями он бросался к каждой женщине и терся об ее колени. После такого сексуального танца все еще долго приходили в себя и смеялись.

— Ну а тебе, Руэрто, сущий пустяк! — небрежно объявил Аггерцед, — поцеловать соседку слева.

— Меня?! — вспыхнула Анастелла.

— Здесь трудно ошибиться, — засмеялся ведущий, — надеюсь, право и лево мы еще не разучились отличать?

— Я так нет, — заверил Нрис.

— Ну, ладно, — пожала она плечиком и повернулась к нему, в глазах была легкая паника, — раз уж я твоя соседка слева…

— Эй! Эй! — не унимался Герц, — вы что, развратить нас тут всех хотите? Это приличный дом! Ступайте за дверь!

Это он здорово придумал. За дверь! «Все-таки не зря Леций его породил», — подумал Нрис. Он решительно взял бывшую невесту за руку и вывел в коридор. Там было пустынно и тихо, по стеклам вкрадчиво барабанили капли дождя. Анастелла прижалась к стене, она старалась казаться уверенной, но смотрела на него с потаенным ужасом. Это было не отвращение, это был хорошо ему знакомый женский страх, который нравился ему гораздо больше, чем равнодушие.

— Ты, в самом деле, меня поцелуешь? — спросила она недовольно.

— Что ты волнуешься? — сказал он, — глядя в глубину ее глаз, — это же только понарошку.

За дверью стоял громкий хохот.

— Ну, конечно, — проговорила она, — давай быстрей.

Руэрто был в «белом солнце», самом подходящем для любви режиме. Анастелла не видела его «солнце», но она не могла его не почувствовать. Его руки, которыми он сжал ее плечи, излучали тепло. Его энергия хлынула к ней горячей волной. Его нежность и его сила проникли в нее. При этом он только коснулся губами ее губ и больше ничего. Если б она отвернулась, всё было бы кончено. Он не стал бы настаивать… но она закрыла глаза. Тогда он понял, что это только начало.

Долго-долго-долго топил он ее в своем тепле и владел ее послушными губами. Шутка затягивалась, но им уже обоим было не до шуток.

— Ты сказал: «понарошку», — тяжело дыша, проговорила она потом.

Глаза ее возбужденно блестели, и в них было полное смятение.

— Конечно, понарошку, — усмехнулся он, — а по-настоящему — вот так.

Во второй раз он щадить ее не стал, да и сам уже потерял голову. В этом поцелуе не было нежности, только страсть, только желание на уровне «голубой плазмы», доводящее до бешенства, которое эта девочка вряд ли знала со своим студентом.

Потом он пожалел о содеянном. Анастелла стояла совершенно потрясенная и невидящими глазами смотрела себе под ноги. А дальше всё равно ничего быть не могло.

— Наше время давно истекло, — сказал он, догадываясь, что сейчас с ней происходит, и что ей надо побыть одной, — я пойду.

И вернулся в гостиную. Там продолжалось веселье. Он налил себе коньяка, заметил взволнованный взгляд Льюиса и спокойно выпил. С него было достаточно, на Анастеллу он больше не претендовал, и мешать мальчишке не собирался.

В конце вечера к нему неожиданно подошел Кондор.

— Помнишь наш разговор? — спросил он осторожно.

— Еще бы! — усмехнулся Руэрто.

— Вообще-то результаты анализов уже готовы.

— И ты молчал?

— Не хотелось портить тебе настроение.

— Чем? Тем, что я породил очередного монстра?

— Нет, Ру. Никого ты не породил. Это не твоя дочь, и извини, что я заморочил тебе голову.

— Как не моя? — опешил Нрис, такого он почему-то не ожидал, — что значит, не моя? А чья же, черт возьми?

— Возможно, она вообще не Индендра.

— Подожди… ты говоришь об Оливии?

— Да. О ней.

Вместо облегчения он почувствовал досаду. И какую-то пустоту. К тому же ничего не прояснялось.

— Знаешь что, — криво усмехнулся он, — пойди сообщи эту радостную новость Ольгерду!

5

Мир перевернулся, и Оливия еще не знала, как ей в этом мире жить. Оказалось, всё было не так, как она всегда считала, реальность получалась совершенно иной. И это злило. Не пугало, нет, но приводило в молчаливое бешенство.

— А где Льюис? — спросил дядя Рой, прикрывая за ней дверь.

Номер был шикарный, малиново-красный, весь в изогнутых зеркалах из сверкающей пудры, с огромной круглой кроватью посредине. Если ему хватало средств на бриллиантовые колье для нее, то уж на такие апартаменты и подавно.

— Льюис не придет, — нервно сказала Оливия, — но это к лучшему. Нам давно надо поговорить.

— Та-ак, — прищурился дядя Рой, он скрестил руки на груди и усмехнулся, — и что с моей девочкой на этот раз?

— Я так больше не могу! — вспыхнула она, — ты говорил: «Всему свой срок». Тебе не кажется, что он наступил? Я хочу всё знать. Всё!

— Что всё?

— Перестань издеваться!

Он посерьезнел, провел ее к креслу и почти силой усадил в него. Потом налил ей вина и протянул бокал.

— Пей. И рассказывай.

Прозвучало это властно и совсем не ласково. Он поменялся как-то в одну секунду.

Оливия видела вокруг него зеленовато-синее сияние. Синий оттенок обычно говорил о злости или о волнении. Но скорее это была тревога. Его холодные глаза смотрели на нее пристально и пронзительно, как будто видели насквозь. И видели что-то нехорошее. Она глотнула, стуча зубами о стекло.

— Я была сегодня на Меркурии. И я вспомнила того спасателя, что вынес меня из убежища. Это был ты, дядя Рой! Теперь я понимаю, как мы выбрались: ты телепортировал со мной… Ведь это был ты, не отпирайся!

— Конечно, я, — невозмутимо подтвердил он.

Оливия не ожидала, что он так быстро признается, даже запнулась.

— Ты?!.. Ты меня спас. Зачем?!

— Тебе что, не нравится? — усмехнулся ее спаситель.

— Перестань! — разозлилась она, — я ведь не об этом! Я всегда думала, что я лишь приложение к Льюису. А оказывается, ты знал меня еще до этого! И ты врал мне всю жизнь!

Что всё это значит, дядя Рой? Кто я?.. И кто ты?

Она злилась и кричала, а он всё так же улыбался, только в улыбке появилось что-то зловещее.

— Скоро узнаешь.

Потом, словно оттягивая время, подошел к столу, налил себе вина и медленно выпил.

Внешне он был невозмутим, но синий свет его уже начал пульсировать.

— У меня к тебе тоже пара вопросов, детка.

— Я хочу знать, — заявила она упрямо.

— Я тоже, — на этот раз даже голос его дрогнул он злости, — я тоже хочу знать! Зачем тебя понесло на Меркурий?

Оливия даже съежилась от этого. Она поняла, что сделала что-то ужасное и недопустимое. Не поняла только, почему.

— Мне надо было как-то разобраться с моими воспоминаниями, — сказала она, — ты же молчишь… и что тут такого?

— Я же говорил тебе: подожди.

— Я не могла больше ждать!

— Ах, вот как? — он сделал последний глоток, тоже внешне очень спокойно, — и как же ты, моя дорогая, туда попала?

— Я попросила Ольгерда Оорла, — призналась она.

Вот тут лицо у дяди Роя вытянулось. Он с досадой швырнул пустой фужер на пол, а так как тот не разбился на мягком ковре, раздавил его каблуком. Как змею.

— Черт бы тебя побрал, Олли!.. Я так и знал… Надеюсь, ты ничего ему не рассказала?

У нее в ушах стоял хруст раздавленного стекла, а в душе поднимался тихий ужас. Такого дядю Роя она еще не видела. Он стоял как черный демон посреди своей красно-малиновой гостиной и смотрел на нее грозно и требовательно. Как будто имел право!

— Рассказала, — созналась она.

— Что?!

— Всё! Что я аппир, что я вижу цвета.

— Та-ак… И почему я не убил его до сих пор, не знаю…

— Дядя Рой!

— Если он не полный идиот, он скоро всё поймет! Господи, ну почему из всех Прыгунов ты выбрала именно его?!.. Надеюсь, хоть секса у вас не было?

— Нет…

— И на том спасибо!

Оливия совершенно разозлилась от этих обвинений непонятно в чем, ее энергия неуправляемо запульсировала синим пламенем.

— А может, и был! — крикнула она, нервно вцепившись ногтями в мягкие подлокотники кресла, — это не твое дело! Тебе вообще нет до меня дела! Ты появился и исчез! И ничего не объяснил! Ты просто бросил меня! Бросил! Тебе и сейчас плевать, что я чувствую!

— Да ты понятия не имеешь, сколько у меня дел! — рявкнул он в ответ и наклонился над ней в тихой ярости, — и как я могу за тобой уследить, если тебе не терпится повиснуть у своего Оорла на шее! Что, выросла?! На мужиков потянуло?!

— Дядя Рой!

— Если он понял, что ты Прыгунья, он докопается, кто ты. И у нас с тобой всё полетит в чертовой матери! Всё!

— Я не понимаю, о чем ты…

— Сейчас поймешь!

Он властно схватил ее за руку, выдернул из кресла и толкнул на кровать. Когда она опомнилась и повернулась, он просто упал на нее и придавил своей тяжестью.

— Не-е-ет! — визгнула она в ужасе.

Боролись они недолго, правда, их «голубая плазма» оплавила мерцающе-малиновый потолок и расколола пару зеркал, но в результате ей пришлось сдаться. Силы у нее еще были, и злости оставалось — хоть отбавляй… но она вдруг поняла, что ей самой этого хочется.

— Лучше не зли меня, — зловеще предупредил дядя Рой, разрывая ей платье на груди, — я тебе не Оорл.

Потрясение было невероятное. Перевернутый мир показался бы мелочью по сравнению с этим… Прикрыв ноги мерцающим малиновым покрывалом, она сидела среди подушек и нервно курила. Пальцы дрожали. На полу валялось ее разорванное платье.

— Все-таки ты скотина, Грэф, — сказала она хриплым голосом, — для этого не обязательно было меня насиловать.

— Я тебя насиловал три секунды, — самодовольно усмехнулся Грэф, — потом тебе понравилось.

— Свинья, — добавила она.

— Это лучший способ обмена информацией. Надеюсь, ты это помнишь? Я убрал тебе блокировку с памяти.

— Я всё помню.

— Вот и отлично.

— А платье зачем порвал? В чем я теперь пойду?

— Тебя еще волнуют такие пустяки? По-моему, ты еще не до конца пришла в себя.

— Иди к дьяволу!..

— Я он и есть.

Грэф встал и накинул халат.

— Будешь кофе?

— С коньяком, — стуча зубами, сказала она.

Номер с обугленным потолком и запахом гари слегка напоминал поле боя. Но это действительно были мелочи.

Грэф скоро вернулся с подносом и развалился рядом с ней на кровати.

— Ну, что, царица? Побеседуем?

— Давно пора, — по-прежнему стуча зубами, сказала она.

— Надеюсь, тебе не надо объяснять, куда я исчезаю? В отличие от твоего прекрасного тела, у меня всего лишь матрикат. Его надо обновлять.

— Как тебе это удается?

— Мне всё удается, дорогая. Я делаю вид, что подбираю подходящие планеты для магустян. Эрхи сами создают мне матрикаты для погружения. Неплохо, да?

— Гениально.

— Разумеется. Мне всегда всё удается, дорогая, если не считать мелких недоразумений, которые случаются исключительно из-за женской глупости.

— Знаешь что! А по твоей глупости разве ничего не случается? Кто подарил Зеле ветку из Сияющей рощи? Да ты сам засветился как идиот, а меня обвиняешь за Ольгерда!

— Не кипятись. Меня им всё равно никогда не найти. А ты работаешь в Центре. Ты должна быть вне подозрений. Прыгуны сами садятся к тебе в саркофаги…

— Да что они могут заподозрить? Они такие самоуверенные!

— Мы тоже! Надо быть осторожнее, Олли. И надо торопиться. Ты помнишь схему хронотранслятора?

— Да, помню. Его нелегко будет замаскировать под макет.

Она задумалась, вспоминая обстановку в лаборатории, как заходили в нее Ольгерд, Леций, Конс, Руэрто… теперь она на всё могла взглянуть другими глазами. Знать бы раньше!

— Послушай! — обернулась она к Грэфу, — всё, в общем-то, понятно, кроме одного: при чем тут Льюис? Что ты с ним так носишься? Неужели ты думаешь, он будет нам помогать?

Грэф хмуро взглянул на нее и покачал головой.

— Нет, не думаю. Я не такой дурак. Помогать он нам не будет. Но получит всё… Этот мальчик получит всё, что пожелает, поняла?

Герц медленно отворил дверь в лабораторию, из-за пасмурного дня везде горел раздражающе яркий свет. Впрочем, его сейчас всё раздражало, энергия еле теплилась в красном костре, да и в голове кое-что не укладывалось.

Риция встала с улыбкой на лице и тут же разочарованно остановилась, как будто налетела на невидимую стену.

— Ты думала, это твой красавчик-практикант? — усмехнулся Герц, — а это я.

— Тебе не в ту дверь, — сухо сказала она.

Беленький халатик ей шел. Гладкая прическа и строгие очки завершали образ нудной училочки, которую не слушаются дети.

— Ошиба-ис-си, — пролепетал он ухмыляясь, — в эту.

— Что тебе нужно?

— Ф-ф-фсё!

— Герц!

Он отмахнулся. Юмора сестрица как всегда не понимала.

— Только не изображай из себя воплощенную деловитость. У меня есть для тебя очень забавная история.

Риция нахмурилась.

— Ты пьян?

Что еще она могла предположить? Его действительно шатало, но от зверской усталости.

— Трезв, — сообщил он, — ты разочарована, крошка?

— Не ври, — явно разозлилась она.

Герц тоже начинал немного злиться.

— Врать — это у нас по твоей части, — заявил он, усаживаясь в рабочее кресло, — а мне-то зачем?

Это был только маленький булыжничек в ее болото, но круги по воде уже пошли.

— Та-ак, — хмуро уставилась на него сестра сквозь очки, — и что это значит?

— Это значит, — выразительно сказал он, — что я прогулялся на Землю. Свершилось-таки.

Побывал, так сказать, на родине предков Оорлов. И кое-что хочу тебе рассказать, дорогая. Ты сядь, тебе будет интересно.

Она не села, но подошла поближе.

— Меня вовсе не интересуют твои похождения.

— Да? — усмехнулся он, — а малыш-Ангелочек тебя интересует?

Вот тут Риция села. Он знал, что это подействует. Лицо ее застыло, не выражая ничего, но в глазах заблестела тревога. Это значило, что он может теперь говорить сколь угодно долго.

— Представляешь, какое недоразумение, — вздохнул Герц, — кто-то убил его матушку.

Нельзя же это так оставить, правда?

Сестра терпеливо ждала продолжения. Он тоже смотрел на нее с интересом и скрытым изумлением, словно впервые видел. Он так спешил понять, кто же она, что даже не удосужился отдохнуть. Всё кипело внутри.

— Дом продан. Там живут другие люди, они ничего не знают об этой истории. Я покопался в архивах следственных органов. Знаешь, это оказалось даже интересно — проникать по ночам в секретное помещение… но дело не в этом. Знаешь, что странно?

Никаких следов. Вообще. Тебе это ничего не напоминает? Судя по записям бытового робота Кеши, никто к Анне Тапиа не заходил. И не выходил потом. Она была дома одна. Тем не менее, ее задушили. Кто-то стоял у нее за спиной. Она спокойно сидела в кресле и ничего не опасалась. Кто бы это мог быть, сестрица?

— Тетя Сия тоже не оставляла следов, — мрачно сказала Риция.

— Вот-вот, — кивнул Герц, — только тетя Сия мертва.

Они посмотрели друг другу в глаза.

— Ну и что? — не выдержала Риция.

— Тут явно пахнет Прыгуном, — усмехнулся Герц, — кто бы это мог быть?

— Идиотский вопрос! — вспыхнула сестра, — откуда нам знать? Зачем кому-то из Директории убивать какую-то землянку Анну Тапиа?

— Вот именно, — кивнул он, — зачем?

Риция встала. Она выдвинула ящик письменного стола, достала оттуда пачку сигарет и нервно закурила.

— Знаешь, мне вполне хватило истории с тетей Сией, — заявила она раздраженно, — я не хочу и мысли допускать, что среди нас снова есть убийца. Хватит. Хватит!

— Что ты так нервничаешь? — прищурился Герц, — я еще не всё рассказал.

— А что еще? — уставилась она.

— Мне стало интересно, что это за женщина — Анна Тапиа, как она жила, с кем общалась…

— Ну? И?

— Соседи мало что мне рассказали: слишком вид у меня ужасный… Потом я прилетел домой в Радужный. Кстати, неплохо у вас там, только тесновато… Злой был как хорек. Потом смотрю: робот. Ходит, всё знает, всё помнит, всё хранит. Тут меня и осенило. Я нашел старого робота Анны Тапиа. Предыдущего. Его отдали знакомым, когда некто дядя Рой подарил нового.

Лицо у Риции совсем окаменело.

— Старичок Бобби, конечно, ничего о преступлении не знал, — продолжил Герц, внимательно глядя на сестру, — зато он видел, что было пару лет назад. Я просмотрел его записи и даже сделал фотографию. Это чтобы ты не отпиралась, дорогая. На взгляни!

Он вынул из кармана маленькое плоское фото. Старые земные роботы других не выдавали. Там в саду на лавочке, под кустами цветущей сирени сидели две женщины. Одна — мать Льюиса, другая — Риция Индендра. И это было как-то уж совсем невероятно.

— Что ты мне на это скажешь, сестрица?

Риция поджала губы и возвратила фотографию назад.

— Ничего.

— Не понял?

— Ничего не скажу.

— Ах, вот как? — усмехнулся он, хотя было явно не до смеха, — не скажешь, зачем убила Анну Тапиа?

— Я ее не убивала.

— Да брось ты!

— Перестань! Меня уже подозревали в убийствах. Это не ново и не остроумно.

Это и правда в голове не укладывалось. Но хотелось хоть каких-то объяснений. Хоть самых нелепых!

— Тогда скажи, что вас связывало? — спросил Герц с волнением, — зачем тебе, аппирской принцессе, какая-то заурядная землянка? О чем ты с ней болтаешь так мило на лавочке в саду?

— Ничего я тебе не скажу, — заявила Риция, нервно стряхивая пепел, руки ее дрожали.

Такой ответ его разозлил.

— Тогда я спрошу об этом Льюиса, — ухмыльнулся он, — ты этого хочешь?

— Не смей, — почти прошипела она с тихой яростью, — не смей лезть в эту историю, Рыжий!

— Я уже влез, — возразил он зло, — и потом, мне жутко нравится Ангелочек. Надо ему помочь разобраться.

— Ты всё только испортишь!

— Что тут еще можно испортить? Парень растет сиротой, а ты безуспешно пытаешься заменить ему мамочку, которую задушила. Что, совесть замучила?

— Не смей… — почему-то совсем тихо проговорила Риция, попятилась, отвернулась к окну и закрыла лицо руками.

Герц с изумлением увидел, как вздрагивают ее плечи, ставшие вдруг такими узкими и беспомощными. Его железная сестрица плакала! Это тоже не укладывалось в голове.

— Эй, ты что? — обалдел он.

Она всхлипнула и затряслась еще больше.

— Рики…

Что-то резко заныло в сердце, как будто в него всадили ржавый гвоздь. Такого от себя Герц никак не ожидал. Впрочем, от нее тоже.

— Я знаю! — рыдая, выкрикивала она, — я монстр, я урод, я мужик в юбке… У меня не может быть детей! Никогда! Я чудовище… Но я никого не убивала!..

Он сам не заметил, как оказался рядом с ней, обнял ее, погладил волосы, уткнул носом себе в плечо.

— Ты что, детка…

— Я хотела забрать его из интерната, — всхлипнула Риция, — мне не отдали. Кто я? Аппир, мутант.

— Подожди… Вы дружили с Анной?

— Это мой мальчик! — не ответила на вопрос Риция, — я всегда о нем мечтала! Когда он прилетел на Пьеллу, я поняла: это судьба. Он мой, я никому его не отдам!

— Сумасшедшая мамаша, — усмехнулся Герц.

Он понял, что ничего не понимает в женщинах и их инстинктах. Смеяться над чувствами Риции больше как-то не хотелось.

— Я завидовала Анне, это правда. Но не настолько, чтоб ее убить!

— Понятно.

— Ничего тебе не понятно…

Они долго стояли обнявшись. Герц тихонько гладил ее с нежностью и некоторым чувством превосходства. Сестре он верил, но от этого история запутывалась еще больше.

Кто-то же все-таки убил Анну Тапиа.

— Хочешь, я порву эту фотографию? — спросил он великодушно, — никто и никогда об этом не узнает.

— Хочу, — ответила она, — порви.

— Ну и ладно. Только успокойся. Льюис будет твоим сыночком, никуда не денется. Только я бы на твоем месте усыновил детеныша помоложе. По-моему, дядя Ольгерд ревнует.

— Ольгерд?! — Риция подняла на него изумленное лицо, — ревнует?

— А ты не заметила?

— Да ты с ума сошел, Рыжий. Я люблю его безумно, он это прекрасно знает. Как он мог подумать?!

— Сумасшедшая мамаша, — постучал ей по лбу Герц, — ничего вокруг не видишь.

Потом она снова курила, сидя на рабочем столе с макетами. После своей короткой истерики она стала спокойной и смирной, без напускной серьезности и деловитости. Такой она ему нравилась.

— Знаешь, я ведь его сразу не узнала, когда Эдгар мне показывал досье. Он так вырос!

Только подумала: какой красивый мальчик… Постой!

Лицо у сестры вдруг резко побледнело, она даже сигарету уронила на пол.

— Что? — снова насторожился Герц, — что еще?!

— Вспомнила, — проговорила она потрясенно.

— Что вспомнила, Рики?

— Лицо! Ее лицо! О, Господи…

Дальше она уже расхаживала по лаборатории как пантера за решеткой.

— Это бред какой-то… Нет, надо срочно проверить…

— Рики, говори, а то я щас взорвусь.

— Понимаешь, Эдгар показывал мне досье на практикантов с Земли. Там был мой Льюис.

И Оливия Солла. Она тогда была толстая и круглолицая, но я ее внешность промоделировала, убрала щеки, двойной подбородок, округлость… и мне показалось, что я ее где-то видела.

— И где же? На Земле?

— Нет. На раскопках.

— Что?!

— Я вспомнила: это одна из древних правительниц, какая-то царица.

Герц свистнул.

— И сколько лет твоей царице? Сорок тысяч?

— Около того… Бред да и только, правда?

— Знаешь, — усмехнулся он, — эта дура Олли на древнюю царицу никак не тянет.

— Она не дура, она гениальна.

— Не заметил.

— Не успокаивай меня. Она странная девица. К тому же сразу меня невзлюбила за что-то.

— Так это ясно: вы же соперницы.

— Соперницы? — Риция надменно дернула плечиком, — какая глупость! Льюис для меня как сын.

— А я не про Льюиса, — выразительно посмотрел на нее Герц, — я про твоего мужа.

— Что?

— Царица не мелочится. Зачем ей какой-то пацан? Ей больше по вкусу дядя Ольгерд.

— Твои пошлости сейчас совершенно не к месту, Герц. Лучше скажи, откуда она взялась, эта царица? И что ей тут нужно?

— Не преувеличивай опасность, дорогая. Может, это случайное сходство? Или тебе показалось?

Сестра нахмурилась.

— Возможно. Надо срочно позвонить Ольгерду в Ледяной город. Пусть проверит.

Домой Герц добрался на такси. Слуги поначалу облепили его, но быстро поняли, что ничего с него сегодня не возьмешь. И никому он сразу стал не нужен. Он плюхнулся на кровать в своей спальне и уставился на горящий камин. От близости огня краска на лице начала таять и обтекать, как непрошеные слезы.

Роскошная женщина в золотом платье довольно странно смотрелась в рабочем кабинете полпреда. Ингерда довольно быстро привыкла к аппирской роскоши и одевалась как царица, сама того уже не замечая. Ричарду это не нравилось, но его мнение никого не интересовало.

— Послушай, па, это все-таки твой внук, — сказала она с упреком.

— Ну и что? — сухо ответил он.

— Ну, надо же что-то делать!

— У него есть отец и мать, дядя, старший брат и старшая сестра. Не достаточно ли воспитателей для одного оболтуса?

— А ты, значит, ни при чем?

— Я своих детей вырастил. И Эдгара тоже, если ты об этом помнишь.

— Это было давно, — проглотив оскорбление, сказала Ингерда, — сейчас совсем другое время.

— Я стар, — напомнил он, — и у меня полно дел.

— Ты просто его не любишь, — раздраженно сказала она.

— Терпеть не могу, — согласился Ричард.

Они долго смотрели друг на друга. Дочь искала слова, а он искал выход из ситуации.

— А меня? — спросила она, — любишь?

— Это могла и не спрашивать, — нахмурился он.

— Ну, так помоги мне!

— Чем?

— О, боже!.. Спаси моего сына. Он куда-то катится, и мне за него страшно!

— Бояться надо не за него, а за тех, кто его окружает.

— Послушай! — Ингерда сверкнула зелеными глазами дикой кошки, — ты ничего в нем не понимаешь. Ты его не знаешь совсем!

— Да уж, конечно!

— У меня прекрасный сын! Да-да! Только ему заняться нечем. Подумай сам: он может всё, а делать ничего не надо. Всё уже есть. Эпоха переселения закончилась. Он бредит ею, но она уже в прошлом.

— Захотел бы — давно нашел бы себе дело, — сказал Ричард.

— Он и находит, — поморщилась дочь, — всякую муть. Он же еще мальчишка.

— Мальчишке двадцать лет.

— Да. Но именно по твоей милости его не приняли в совет Директории. Я так надеялась, что он почувствует ответственность и возьмется за ум…

— Чего ты от меня хочешь? — устало вздохнул Ричард.

— Я хочу, чтобы ты хоть немного о нем подумал, — снова с упреком посмотрела Ингерда, — дай ты ему какую-нибудь работу, озадачь его как следует. Ты же полпред, что тебе стоит?

— Я ему не доверю даже мытье пепельниц.

— Папа!

Он и сам понимал, что получается порочный круг: чем меньше они доверяли мальчишке, тем наглее и несноснее он становился. Разорвать этот круг было необходимо, но почему опять ему?

— А о чем думает Леций? — спросил он хмуро.

— А что может предложить ему Леций, если Аггерцед — не член Директории? Ничего серьезного.

— Я тоже не предложу ему ничего серьезного.

— Но ты все-таки подумай.

Он задумался, отойдя к окну. Идти навстречу наглому мальчишке не хотелось. Хотелось напротив взять его за шкирку и отметелить как следует. Да и вообще настроение в последнее время стало прескверное. За окном на площади было людно, разноцветные зонты и плащи как-то оживляли серые краски пасмурного осеннего дня.

— Может Ольгерд возьмет его к себе на раскопки?

— Па, ты же знаешь в каких они с Ольгердом отношениях!

— По-твоему, со мной у него отношения лучше?

Дочь нервно вскочила.

— Да придумай ты что-нибудь, в конце концов! Что ты всё валишь на других?

— Сядь, — обернулся он к ней, — и не кричи. Я сам всё понимаю.

Пока он думал, расхаживая по кабинету, она нервно перекладывала папки на его столе: синие, красные, желтые, черные… В черной папке лежал странный документ, в который Ричард никак не мог поверить. Земля резко сокращала свою помощь Пьелле. Было похоже, что у членов Административного Совета случился массовый психоз. Все вдруг испугались аппиров и их быстрого развития. Даже в Центр Связи прислали землян-практикантов…

— Пожалуй, у меня есть для него дело, — сказал Ричард.

— Какое? — оживилась Ингерда.

— Мне нужен Прыгун. Наглый, шустрый, хитрый и без особых моральных принципов.

Чтобы разобраться, кто мутит воду в Административном Совете.

— Ты хочешь послать его на Землю, па?

— Да.

— Но Герц никогда не был на Земле.

— Что ж, давно пора.

Ричард поискал внука по личному номеру и обнаружил его в спальне. На экране заспанный Герц вытаращил глаза и растер по лицу краску, становясь совершенно похожим на чучело.

— О, боже, — пролепетал он зевая, — ночной кошмар…

— Дневной, — поправил Ричард, — сейчас только два часа.

— Да. По ночам ты мне, к счастью, не снишься.

— Просыпайся. Мне надо с тобой поговорить.

— Прям щас?

— Нет. Умывайся и прилетай в полпредство. Я жду тебя в кабинете.

— Ого! — внук потянулся и почесал затылок. Его короткие рыжие волосенки торчали забавным ежиком, — я уже как-то поговорил с тобой в твоем кабинете. Лет пятнадцать назад.

Что-то больше неохота.

На такое заявление Ричард даже не нашелся сразу, что ответить. Это было давно, и он действительно рявкнул на парня прилично. Просто рявкнул, ничего больше, но поскольку на это сокровище никто даже голоса никогда не повышал, то сей воспитательный момент привел его в шок.

— Сынок! — подбежала к экрану Ингерда, — прилетай немедленно. Мы оба тебя ждем!

— А ты что там делаешь? — спросил Герц с недовольной миной.

— Прилетай. Узнаешь.

— Ма, ну что ты, в самом деле…

Ричард отодвинул дочь от экрана. Она его только раздражала, когда так лебезила перед этим оболтусом.

— Ты всё слышал? — спросил он строго, — чтобы через двадцать минут был здесь. Мне не до шуток.

— Тебе всегда не до шуток, — насупился внук.

— Не теряй времени.

Ричард погасил вызов и расслабился в кресле.

— Он же не придет, — с досадой сказала Ингерда, — ты так с ним говорил!

— А как мне с ним говорить? Сюсюкать как ты?

Она отвернулась. Грива каштаново-рыжих волос пышно падала на золотую ткань платья.

Кабинет был серо-голубой, а она — как яркий солнечный луч в этом кабинете.

— Не переживай, — сказал Ричард, — никуда он не денется. Он слишком любопытен, чтобы не прийти. Давай подождем.

Он попросил у секретаря две чашки кофе и отключил всю связь, чтобы ему не мешали говорить с дочерью. К сожалению, такое удавалось редко.

— Иногда вдруг начинаю тосковать по звездолетам, — призналась она с грустью, — цель впереди, ожидание, тишина, звезды и черное безмолвие…

— Мне это знакомо, — кивнул он.

— Здесь я просто женщина. Просто жена правителя. И никто больше. Не знаю, как так получилось.

— Вот так и получилось.

— Просто свалилось всё сразу: любовь, дворец, роскошь, слуги, целая планета и маленький ребенок в придачу. С Эдгаром я как-то не поняла, что я мать. А вот с Герцем…

— Ты превратилась в сумасшедшую мамашу.

— Да, — она спокойно отхлебнула из чашки и улыбнулась, — когда увидела, как он похож на Леция.

— Только еще хуже, — усмехнулся Ричард.

Она поняла, что это шутка, но с долей правды. Улыбка осталась, но глаза снова погрустнели.

— Я верю в моего мальчика, — сказала она, — он добрый и славный…

В это время здание полпредства содрогнулось. Послышался звон разбитых стекол, падающих камней и истерические женские визги. Тут же завыла сигнализация.

Ричард вскочил. Его отключенная связь молчала, но он и так уже догадался, что могло произойти.

— Кажется, твой славный сын вошел в полпредство, — сказал он ошеломленной Ингерде.

— Папа… только не убивай его, — пробормотала она.

Через пять минут его привели. Он стоял косматый и раскрашенный, мерцал оранжевым жилетом и зло сверкал глазами. Ингерда рыдала прямо за столом, а Ричард не знал, куда деваться от нахлынувшего гнева.

— Убитых нет, но есть пять раненых, — сообщили охранники, — трое людей и два аппира.

Остальные отделались ушибами. Киоск — вдребезги, потолок треснул, стена — пополам.

— Идите пока, — еле сдерживаясь, сказал он, — с этим я сам разберусь.

Герц уставился в пол. Ричард подошел, взял его за грудки и оторвал от пола.

— Вот тут ты перестарался, — зло сказал он, — это уже не дворец твоего папочки. Это мое полпредство. И крушить тут стены и калечить людей я тебе не позволю.

— Де-е-ед, — прохрипел почти задушенный воротом рубашки Герц.

— Я смотрю, у тебя это входит в привычку!

— Пу-у-усти!

Энергии у парня было маловато, всю потратил на взрыв. Ричард поставил его на ноги и влепил такую оплеуху, что внук отлетел под подоконник и затих там на время. Ингерда всхлипывала.

— Если еще хоть одна душа от тебя пострадает, сопляк, я тебя убью. Сам убью, понятно?

Можешь не сомневаться!

— Папа! — визгнула дочь.

— Помолчи! — рявкнул он, — вырастили неврастеника! Чуть что — взрывается как паровой котел. Ему нельзя жить в обществе. Он опасен!

Герц поджал коленки к подбородку и молча наблюдал. Зеленый парик съехал на ухо, изо рта текла кровь, но он этого не замечал. Ричард сжал кулаки, широко расставил ноги и даже зубы сцепил. Его гнев делал из него черного тигра, уже независимо от его воли.

Это произошло почти мгновенно. Дочь совсем уж истерично завизжала, а внук с выпученными глазами пополз куда-то в угол. На этот раз на его идиотски раскрашенном лице был самый настоящий ужас. Ричард зарычал и замахнулся правой лапой… но вдруг вспомнил другой эпизод: зал для омовений, клетчатый пол и такой же жалкий Эдгар с окровавленной губой на этом полу. Кажется, история повторялась.

Ему стало не по себе. Настолько, что пропал весь гнев. Неужели каждый его внук должен пройти через это? Неужели у него нет другого языка для них? Все-таки родное существо сидело там, в углу с перекошенным от ужаса лицом.

Он опомнился. Ушел в душевую, вернулся в прежнее обличье, прикрылся халатом, отдышался, даже допил потом свой кофе из чашки.

— Вставай. И объясни, в чем там было дело.

— Да пошел ты… — прохрипел из своего угла Герц.

— Что?!

Такой наглости Ричард всё же не ожидал. Тем более теперь.

— Всё равно я тебя не боюсь! — стуча зубами заявил внук, в глазах по-прежнему был ужас, — подумаешь, тигр!

— Вставай, — уже мягче сказал Ричард, пораженный таким упрямством, — тигра больше не будет.

— А зря.

— Что?

— Хрен в пальто, — внук встал, утерся рукавом, поправил парик и плюнул в раковину кровью, — ма, ну чего ты ноешь, в самом деле? Зубы я новые вставлю… Надо же, воды нет. Я что, трубы разнес?

— Может, все-таки объяснишь, почему? — настаивал Ричард.

— Вот и я думаю, почему? — обернулся к нему внук, размазывая по подбородку кровь и краску, — ведь это твою жену называют продажной куклой и подстилкой для Пастухов.

Почему я должен вправлять мозги этим уродам, в то время как ты — черный тигр — спокойно попиваешь кофе?!

Ричард окаменел.

— Да подавись ты своим кофе! — крикнул Герц, — делай что хочешь! Можешь вообще меня убить! Но я никому не позволю так говорить о ней! Я их всех угроблю, я всю планету взорву к чертовой матери, но никто ее оскорблять не посмеет!

— Сядь, — еще раз сказал Ричард, и сам не узнал своего голоса.

На этот раз внук почему-то послушался. Он сел, вытянул ноги и с вызовом скрестил руки на груди. Подбородок его всё еще трясся от пережитого стресса, но ужаса в глазах уже не было. Ричард долго смотрел на него.

— То, что ты слышал, называется сплетни, — сказал он, — их может быть сколько угодно и о ком угодно. И что? Ты по каждому поводу собираешься взрываться, крушить стены и калечить людей?

— Не по каждому, — буркнул внук, — но собираюсь.

— Тогда у тебя действительно только один выход — уничтожить всю планету вместе со всем населением.

— И уничтожу!

— И что потом? — посмотрел на него Ричард.

Голубые глаза Герца растерянно заморгали. Он редко думал на шаг вперед. Тем более на два.

— Думай, — сказал ему Ричард, — сто раз тебе говорил и еще раз прошу: думай, прежде чем что-то сделать.

— Он не успевает, — вставила Ингерда, — он так быстро…

— Мама, не встревай в мужской разговор, — осадил ее сын.

— Видела я ваш мужской разговор, — вздохнула она и протянула ему носовой платок, прозрачный с золотой каемочкой.

Герц утерся.

— Зато ты много думаешь, — взглянул он на Ричарда, — и что? О твоей жене болтают в каждом кабаке невесть что. А сама она изменяет тебе с этим дистрофиком Кси! А ты, черный тигр, черт возьми, сидишь и философствуешь?

Он даже не представлял, какую боль причиняет своему деду.

— Не всё решает сила, — спокойно сказал Ричард, — когда-нибудь ты это поймешь.

— Тогда что ж ты мне врезал, если так?!

— Да потому что ты другого языка не понимаешь.

— А зачем тогда ты меня звал?

— Звал? — Ричард наконец вспомнил, с чего всё началось, — теперь это уже не важно, — сказал он, взглянув на расстроенную Ингерду, — можешь забыть об этом.

6

Столица Вилиалы Рамтемтим-эо утопала во влажных весенних туманах. Кошмарное было время года, хуже лета. От земли поднимался горячий пар, солнце подогревало его еще больше, лягушки переживали брачный период и заливались во всю мощь своих вибрирующих глоток.

Красивый белый город выглядел как призрак в этом пару. Эдгар тоже чувствовал себя призраком. Призраком прошлого. Влажность, жара и запахи моментально вернули его в далекую юность, такую счастливую и беззаботную. Ему почему-то казалось, что он теперешний просто не имеет права тут находиться. Странное это было состояние.

Он устал после прыжка, но к счастью оказался довольно точен. Квартал Коэмвааля был, в общем-то, недалеко. Предстояло обогнуть всего несколько Театров, Музей Взвивгриков (он так и не удосужился узнать, что это за взвивгрики), Фонтан Поэзии, Дворец Малых Форм и пройти через парк Сладомыслия.

Все музеи и фонтаны оказались на месте. В парке буйно цвели кусты и пахли до головной боли. Эдгар сладомысленно чихнул и вспомнил, что на рыжие гварбарнирхробусы у него всегда была аллергия. Как это было давно…

Из тумана выплывали всё новые клумбы, скульптуры и прохожие в теплых накидках: мерзли, бедняги, на весеннем ветру. Женщины были нарядны и изящны, их зеленая кожа всех оттенков приятно радовала глаз, их любопытные взгляды на белого пришельца поднимали настроение. Эдгар шел и набирался оптимизма до тех пор, пока из парового облака к нему навстречу не выскочили два вооруженных лучеметами черных лисвиса в желтой с пятнами форме и не потребовали у него документы.

Он поначалу остолбенел. Двадцать лет назад такого и представить себе было невозможно: щепетильные, утонченные лисвисы, которые считали себя культурным центром всей галактики, так бесцеремонно останавливали гостя своей столицы и требовали отчета!

Это было что-то новенькое!

Документов у него с собой никаких не было: легенду он еще не придумал. Сил на прыжок пока не накопилось. Пришлось сочинять прямо на ходу.

— Я торговый представитель аппирского концерна «Зеленая звезда», — с деланным акцентом завил Эдгар, — проживаю в посольском городке на Стылых болотах. Можете проверить. Мое имя э-э-э… Рамзес Второй.

Здоровые были лисвисы, каждый почти на голову выше его ростом.

— «Зеленая звезда»? — проговорил один, моргая желтыми глазами.

— Ну да, — кивнул Эдгар, — лекарства, косметика, сигареты.

— Сигареты?

Пришлось достать из кармана начатую пачку.

— Вот, — сказал он, — хотите попробовать?

Уговаривать их долго не пришлось.

— Ты торгуешь сигаретами, Второйвааль? — спросили они затягиваясь.

— Не только.

— Почем у тебя ящик?

Цен он даже близко не знал.

— Я торгую только контейнерами, господа-вэи.

— О-о… — с уважением посмотрели они.

Пачку пришлось им подарить. После этого они забыли о документах, а он поскорее унес ноги. Всё это ему чертовски не понравилось. Странно, что ни в каких межзвездных новостях об этом не было и речи. Вилиала для всех еще оставалась свободной и культурной планетой.

От мрачных предчувствий у Эдгара почему-то словно обручем сдавило сердце.

Двухэтажный домик Коэмвааля по-прежнему утопал в цветущей зелени, только из белого стал розовым. Калитка была открыта, дверь тоже. Знакомый запах снова вернул к воспоминаниям. Тревога немного улеглась, но сердце по-прежнему щемило.

— Эй, хозяева! — позвал он с порога, — есть кто-нибудь дома?!

Почему-то не верилось, что он их увидит. Но он их увидел. Обоих. Коэм постарел, хотя и сохранил свою аристократическую выправку. Лауна же почти не изменилась. Зеленая красавица была тоненькая, пожалуй, немного истощенная и поблекшая, но с такими же огромными золотисто-карими глазами и белокурым облаком волос.

— Эдвааль! — первой ахнула она.

— Привет, малышка! — широко улыбнулся Эдгар и некультурно сгреб ее в объятья, целуя в зеленую щеку.

Это была первая лисвийка, которую он поцеловал за последние двадцать лет.

«Интересно, что стало с Кантиной?» — в который раз подумалось ему, но спросить об этом он пока не решился.

— Я знал, что ты прилетишь, — улыбнулся Коэм, прощая ему столь наглое обращение с женой, — проходи.

— Мы, Прыгуны, не летаем, — напомнил Эдгар.

— Извини.

В доме было попрохладнее. Эдгар ополоснулся в душе и надел виалийскую тогу. Она была ему коротковата. Шлепая босыми ногами по полосатым ковровым дорожкам, он уселся к хозяевам за стол. Его ждали сладкое вино, искусно приготовленные салаты из водорослей и лягушачья икра под красным соусом. Фантастический ужин! Друзья часто спрашивали, как он умудряется обедать у виалийского посла, на что он отвечал, что проглотить пиявку — не самое страшное в его работе. Светская беседа с лисвисом куда страшнее.

По счастью в этом доме светская беседа ему не грозила.

— Ты всё такой же, — улыбнулась Лауна, разглядывая его.

— Точно, — усмехнулся Эдгар, — худой, длинный и с длинным носом.

— Я хотела сказать, что люди стареют позже лисвисов.

— Ты прекрасно выглядишь, Лау.

— Спасибо. Я сама знаю, как я выгляжу… но мне это уже не важно.

Она была какая-то грустная. Или усталая. Белые волосы деловито заколоты на затылке, украшений никаких.

— Выпьем за встречу, — предложил Коэм.

В разгар застолья и обмена любезностями в столовую зашло изящное бледно-зеленое существо неопределенного пола и юного возраста. Оно взглянуло на Эдгара, изумленно округлило и без того огромные нежно-карие глаза, моргнуло длиннющими ресницами и тут же изобразило вежливую улыбку на лице.

— Добрый день, папочка. Добрый день, мамочка. Добрый день, вэй.

Папу и маму это существо нежно поцеловало.

— Это наш сын Антик, — с гордостью сказала Лауна, — познакомься дорогой — это Эдвааль, наш земной друг.

— Очень приятно, вэй.

— Привет, — сказал Эдгар.

Лауна погладила сына по склоненной белокурой голове.

— Помой руки и приходи к нам.

— Хорошо, мамочка.

Бледное существо оказалось юношей-подростком, правда, таких изящных, нежных и покладистых юношей Эдгар не встречал даже среди лисвисов.

— Антик очень талантлив, — улыбнулась гордая мамаша, — он танцовщик. Ему пророчат большое будущее в искусстве.

— Иримис взяла его в свою труппу, — добавил Коэм и усмехнулся, — так уж получается: все мои дети — танцовщики.

— Подожди, — поморщился от недопонимания Эдгар, — твоя первая жена теперь Проконсулесса. При чем тут танцы?

— Искусство по-прежнему самое главное для нее.

— И поэтому по городу среди бела дня ходят патрули?

Коэм нахмурился.

— Это «желтые тритоны». Охрана Бугурвааля.

— Он так озабочен своей безопасностью?

— Он Куратор Обороны. Ему положено быть бдительным.

— Ты сам-то в это веришь? — посмотрел ему в глаза Эдгар.

Вопрос был неэтичным и не каноничным. Коэм даже поперхнулся от человеческой бесцеремонности.

— Это отдельный разговор, — сдержанно сказал он.

Отдельный разговор состоялся у них вечером на балконе. От вечерней прохлады туман осел влагой на траву и глянцевые листья растений, а в небе проявились несмелые звезды.

Они стояли, облокотясь на перила, и смотрели в темный сад.

— Что с планетой? — спросил Эдгар вполне серьезно.

— Видишь ли, об этом не принято говорить… — начал было Коэм.

— Не темни, говори прямо. Я ведь не лисвис.

— Но ты должен нас понять, Эдвааль.

— Да знаю я вас как облупленных.

— Видишь ли, нам сложно признаться, что мы сами создали себе угрозу. Лисвисы не любят признаваться в собственных ошибках. А это была страшная ошибка…

— Какая?

— Перенести всё военное производство на Тритай. Теперь признать, что Тритай опасен — это всё равно, что признать себя дураками. Поэтому угроза есть, но ее как бы и нет. Все о ней знают или догадываются, но говорить об этом — дурной тон.

— Т-а-а-ак, — вздохнул Эдгар, — понятно. И как далеко всё зашло?

— Война неизбежна. Тирамадидвааль может напасть в любой момент. Поэтому Бугурвааль держит войска с боевой готовности…

Эдгар усмехнулся.

— Но этого никто как бы не замечает? — уточнил он.

— Да, — обречено кивнул Коэм, — таковы мы.

— А с чего вы взяли, что готовится нападение?

— Есть много признаков. Но главное — у нас стали пропадать корабли.

— Три транспортника?

— Уже пять.

— И что? Они болтаются на орбите вокруг Тритая?

— Конечно, нет. Тирамадид не такой болван. Он прячет их где-то до поры до времени.

Эдгар задумался, барабаня пальцами по перилам.

— Скажи, — спросил он потом, — как можно угнать пять кораблей? Как вообще можно угнать звездолет? Уму непостижимо!

— Это самый трудный вопрос, — ответил Коэм, — но вполне очевидно, что у Тирамадида сообщники в орбитальной охране.

— И что? Ты можешь представить себе такого типа, который способен проникнуть незаметно в закупоренный корабль, без пароля войти в бортовой компьютер, отвести эту посудину, куда надо и, главное, на чем-то вернуться обратно.

— Эд, — хмуро посмотрел на него Коэм, — я не могу себе представить такого типа. Но факт на лицо. Звездолеты так просто не испаряются.

— Допустим, если б я захотел, — предположил Эдгар, — я бы смог проникнуть в звездолет, смог бы потом вернуться…

— Ты Прыгун, Эдвааль.

— Да. И с управлением знаком. Но даже я не смог бы войти в бортовой компьютер. А с ручным управлением долетел бы не дальше вашей луны.

— Да, наш мозг — все-таки маловат для этого.

— Кто у вас знает пароли бортовых компьютеров?

— Только капитаны и Куратор Космофлота.

— Их допрашивали?

— Они ничего не знают.

— Пять капитанов, — задумался Эдгар, — кто-то мог и заупрямиться. Нет, скорее всего, пароли выдал один. Куратор.

— Видишь ли, — сказал Коэм, — Куратор был освобожден от должности после пропажи первых трех кораблей. После этого пароли поменяли. Но это не помешало кому-то украсть еще два корабля.

— Послушай, — раздраженно сказал Эдгар, — чудес не бывает. Без бортового компьютера далеко не улетишь. Надо было лучше допрашивать своих капитанов.

— Бугур старался.

— Знаю я вас, лисвисов!

Коэм посмотрел хмуро и отвернулся.

— Ничего ты не знаешь. Трое мертвы, двое на Желтом острове в приюте для душевнобольных. Вот так он их допросил.

Влажные глянцевые листья блестели в звездном свете. Рыжие и белые гварбарнирхробусы источали немыслимые и аллергические ночные ароматы, а от каменных стен под балконом пахло нежной плесенью.

— Крут ваш Бугор, — проговорил Эдгар, поежившись, — хорошо хоть двое живы.

— Что от них теперь толку?

— Не знаю. Но я все-таки эксперт. Попробую. Пытки — не лучшее средство узнать правду.

Коэм долго молчал и смотрел куда-то в темноту сада.

— Не понимаю, зачем тебе это надо? — наконец сказал он, — не всё ли равно, как украли звездолеты. Главное, что украли, и что готовится вторжение с Тритая на Вилиалу.

— Когда я пойму, кто, я пойму зачем, — ответил Эдгар.

— Так ведь ясно зачем!

— Нет, Коэм, нет.

— Как это?

— Послушай, — Эдгар наклонился к лисвису и прошептал ему в самое ухо, — корабли пропадают не только у вас. У тевергов тоже. А, возможно, и еще у кого-то. Тут игра покрупнее, вэй.

Образец нового оружия выглядел довольно странно: просто трубка с рукоятью и едва заметными кнопками управления.

— Волшебная палочка, — усмехнулся Эдгар.

— Мы назвали ее рансанганрудуор, — сообщил Коэм.

— Как-как?

— Ран-сан-ган-ру — дестабилизирующий, дуор — время.

— Дуор… конечно.

— Это рабочее название.

— А покороче нельзя?

— Зачем?

— Действительно, — Эдгар пожал плечом, — зачем бы это?

— Осторожней, — предостерег Коэмвааль, — он действует.

— Можно проверить?

— Можно. На какой-нибудь лягушке.

— А на себе?

— Ты всегда был малость сумасшедшим, Эдвааль.

— Я зверски любопытен.

Он крутил рансанганрудуор в руках, пытаясь хоть что-то понять.

— Можешь поверить мне на слово, — серьезно сказал Коэм, — эта штука лишит тебя возможности двигаться. А возможно, и мыслить.

— А… обратно?

— Видишь ли, она работает только в одну сторону. Скорее всего, есть и обратная комбинация, но мы ее пока не нашли.

Эдгар в задумчивости присел на диван в кабинете Коэма. Было тихо и уютно, трубочка выглядела совсем не страшно, как детская игрушка.

— Надо бы изучить ее в Центре Связи, — сказал он.

— А ты уверен, что это не ваша разработка? — нехорошо усмехнулся Коэм, — насколько я понимаю, лисвисам до этого далеко. Мы не проникли так глубоко в природу времени.

— Да. Но производство ваше. Тритайское.

— В этом и загадка. Почему аппирские идеи воплощаются на Тритае? Да еще в виде новейшего оружия?

Эдгар задумался надолго.

— Послушай, — сказал он наконец, — вы можете изготовить мне… скажем, браслет, навороченный всякими кнопками?

— Зачем? — удивился лисвис.

— Как зачем? Мне надо побывать на всех военных заводах и войти в доверие к вашим верхам. Для этого мне придется предложить Тирамадиду нечто, стоящее этой трубки. А потом вести торги.

— Куда уж круче? — усмехнулся Коэм.

— Браслет для телепортации. А? Неплохо?

— Неплохо. Только где его взять?

— Любой сойдет, лишь бы с кнопочками. Он ведь будет на мне.

— Я опять забыл, что ты Прыгун, Эдвааль.

— Я еще и гений! Самое главное, чтобы никто не догадался, кто я на самом деле.

Побриться что ли налысо? Или перекраситься?.. Хотя, зачем? Мы для вас все на одно лицо.

Заспанная Лауна заглянула к ним в кабинет и спросила, не хотят ли они кофе или мэнгэ- оэ. Ее болезненный и какой-то обреченный вид снова не понравился Эдгару.

— Конечно, хотим, — улыбнулся он, — и кофе, и мэнгэ-оэ со сливками, и парочку жареных лягушек. И одну живую.

— А живую-то зачем? — удивилась Лауна.

— Ради эксперимента.

— Какого?

— По сыроедению, — отшутился он.

— Я сейчас всё приготовлю, — сказала она, — но ничего живого у меня в холодильнике нет.

— Тогда пойду поймаю в саду, — бодро ответил Эдгар.

Коэм только усмехнулся.

— Ты думаешь, это так просто?

В саду было темно. Заливистые лягушачьи трели не прекращались, но как только он делал шаг по направлению к солисту, то тут же слышал поспешный шлепок. Хитрые земноводные твари ныряли в свои лужи и канавы. Это раздражало.

Зато на полянке, в звездном свете ночного неба он увидел совсем необычное зрелище.

Гибкая фигурка Антика, кажется, совершенно лишенная костей, а заодно и одежды, выделывала какие-то немыслимые движения, явно собираясь улететь в космос. Лауна предупреждала, что ее талантливый и утонченный сын набирается вдохновения таким вот образом. В сочетании с буйными ароматами цветов и плесени это было уже невыносимо.

— Эй, парень, — сказал Эдгар, выходя из кустов.

Антик вздрогнул и так и обернулся во взлетающей позе с поднятой как крыло рукой.

— Простите, вэй… — явно смутился он.

— Слушай, поймай мне лягушку пожирней, а?

— Лягушку?

— Вы же лучше видите в темноте.

— Вам какую? — совсем упавшим голосом спросил юный танцовщик, — аэлеснакис, вамаргруса или, может, гигантскую харзеперую?

— Не-е, харзеперую не надо, — покачал головой Эдгар, — куда уж мне харзеперую!

— Тут еще много типримакисов, но они очень мелкие.

— Мелочь тоже не берем.

Антик вздохнул, огляделся и покорно двинулся куда-то в гущу деревьев. Эдгар последовал за ним.

— Если вы идете за мной, — обернулся мальчишка, — то снимите ботинки. Аэлеснакис всё слышат.

— Боже ты мой, — подивился Эдгар и разулся.

Трава была мягкая и мокрая. На цыпочках они добрались до широкой канавы. Берега ее кишели влюбленными особями вамаргрусов, аэлеснакис и гигантских харзеперуй. Мелкие типримакисы тоже попискивали, но их было почти не слышно в этом хоре.

— Вон ту хотите? — спросил Антик, указывая куда-то в темноту.

— Хочу, — кивнул Эдгар, не глядя.

— Дайте, пожалуйста, вашу куртку.

— Это еще зачем?

— Так вернее.

Антик подбирался к лягушке очень грациозно, как истинный танцовщик. Его длинные босые ноги неслышно погружались в высокую траву и взлетали над ней. Чем-то он напоминал Эдгару кузнечика. Потом этот кузнечик резко прыгнул и упал всем телом в прибрежную тину. Послышались множественные шлепки по воде: хор распался.

— Ну что? — спросил Эдгар подходя.

— Вот, — протянул ему Антик мокрую тряпку, облепленную тиной.

— Что это?

— Ваша куртка, вэй.

— Та-ак. А где аэлеснакис?

— На дне.

Эдгар брезгливо взял куртку двумя пальцами. С нее с подозрительной вонью что-то стекало. Впрочем, у самого ловца вид был не краше.

— Да, танцуешь ты, видать, лучше.

— У нас много канав, вэй.

— Я понял.

У другой канавы он решил действовать сам. Здоровая, размером с курицу, тварь хорошо просматривалась на облюбованном ею бугорке, в воде отражались звезды.

— Харзеперуя, — с трепетом прошептал Антик, — гигантская!

— Сейчас мы ее, — хищно оскалился Эдгар.

Его прыжок был стремительным и мгновенным, ладони даже почувствовали склизкую влажность кожи ускользающей добычи, а лицо ощутило всю прелесть болотной маски. Эдгар долго утирался, отплевывался и сморкался тиной.

— Не пора ли нам домой? — усмехнулся он, вовремя поняв тщетность этого занятия.

— Тут еще много канав, — умоляюще сказал Антик.

— Нет уж. С меня хватит.

— Вон там, вэй. За кустами. Я точно поймаю, у меня в детстве знаете как здорово получалось?

— Детство — категория проходящая, — философски заметил Эдгар, вставая с липкого пригорка.

— Я сейчас!

Юное дарование всё же бросилось за куст, прошуршало там, притаилось, плюхнулось, вспоминая детство, в жижу и что-то с досадой простонало.

У порога они еще пообтекали, чтобы не наследить в доме.

— Ты не помнишь, где я бросил ботинки? — спросил Эдгар.

— Нет, вэй, — скромно потупился юноша.

— И я не помню…

— Оба в душ! Немедленно! — визгнула Лауна, — что за мальчишество! Эд, это всё твои шуточки! С ума сошли, у мальчика завтра генеральная репетиция!

В душе они стояли под горячими струями воды, выскребая из всех отверстий ил.

— Вы ее извините, вэй, — смущенно сказал Антик, мыля свои длинные белые волосы, — она стала очень нервная в последнее время. А вообще она не такая.

— Всё в порядке, — успокоил его Эдгар, — я твою маму прекрасно знаю… А с чего бы ей нервничать?

— Из-за папы.

— А что с папой?

— С папой всё хорошо, вэй. Ей просто это кажется.

На большие откровения воспитанный юноша не пошел.

— Слушай, потри-ка мне спину, — сказал Эдгар, разомлев от горячих струй.

— Как это? — изумился парень.

— Обыкновенно, мочалкой.

— Мочалкой?

Такового предмета в быту лисвисов не было. Их нежная кожа не выносила грубых прикосновений. Антик тупо смотрел на него из-под струй, моргая длинными, мокрыми ресницами.

— Успокойся, — усмехнулся Эдгар, — я пошутил.

Роль у Антика была небольшая, но ответственная. В грандиозном балетном действе из шести отделений он появлялся на сцене в конце шестого в роли бога Весны Лузургвиврвааля, соединяющего двух влюбленных. Бестолковые влюбленные за шесть отделений измотали Эдгара в конец. К тому же это была только репетиция, и действо без конца останавливали.

Сама несравненная Иримисвээла несколько раз выходила на сцену, чтобы подсказать танцорам, как лучше изображать несчастную любовь, зависть и коварство. Проконсулессу Эдгар раньше не видел, но когда это наконец случилось, ему показалось, что маленькая жрица Аурис воскресла. Воспоминания тут же бросили его на Тритай, в храм Намогуса.

Вспоминалась Аурис, затем Нурвааль, затем, конечно, Кантина. Что-то болезненно сжалось в груди, очевидно сердце.

Антик явно волновался, но это не мешало ему вдохновенно танцевать. Его тоненькое стройное тело было затянуто в оранжево-желтые одежды, именно в таких цветах лисвисы представляли весну, на голове его был венок из лилий. Влюбленные всё еще дулись друг на друга, а он метался между ними в попытках их помирить.

Лауна совсем изнервничалась. Особенно, когда ее способного сына остановили и поправили.

— Она к нему придирается! Эта стерва всё время к нему придирается!

— Тише, — прошептал Эдгар, хотя они сидели в полупустом огромном зале, — вдруг кто услышит.

— Своим дочерям она дала главные роли. А Антику только эпизод! А он гораздо талантливее этих выскочек!

— Да, — усмехнулся Эдгар, — виалийской культуры ты так и не набралась. Это же неканонично — так высказываться о своих родственниках.

— Какие они мне родственники!

— Хорошо, что Коэм не слышит.

Коэм сидел на три ряда ниже, рядом с Проконсулессой.

— А хоть бы и услышал, — раздраженно сказала Лауна, но тут же отвлеклась на другое, — ой! Смотри! — вскрикнула она, — чуть не упал. Разве можно так!

Яркий Антик порхал по сцене как бабочка. Эдгар вспомнил ночной кошмар в канаве, и ему стало жаль мальчишку, которого с этими танцами и высоким искусством просто лишили детства: не дали вдоволь повозиться в грязи и погоняться за лягушками.

— Классный у тебя парень, — сказал он с сочувствием.

— О, да! — оживилась Лауна, — он такой воспитанный, такой талантливый, такой ответственный…

— Оно и видно.

Воспитанный отпрыск закончил свое выступление со всей ответственностью, поклонился публике и скрылся за занавесом. Еще через полчаса издевательство тонким искусством прекратилось. Проконсулесса осталась довольна и назначила премьеру «Любви, как прекрасного сна» на послезавтра.

Это был единственный момент, когда с ней можно было поговорить. Коэм махнул рукой, и Эдгар подошел.

— Я всё знаю, — многозначительно и серьезно сказала правительница, — пройдемте в гримерную.

В гримерной пахло лилиями и плесенью. Изнемогая от жары и духоты, Эдгар намочил платок под краном и протер лицо. Коэм остался стоять в дверях.

— Рада познакомиться, Рамзесвааль, — милостиво сказала дама, — и рада, что вы хотите нам помочь. Говорят, вы даже жили когда-то на Вилиале?

— Жил, — проговорил Эдгар, удивленно оборачиваясь на Коэма, — лет двадцать назад.

— Вам повезло. Вы застали прекрасные времена.

— Я и сейчас нахожу Вилиалу прекрасной.

— Да? — маленькая лисвийка сверкнула черными глазами, — как вам понравился балет?

На фоне пышных и ярких нарядов, висящих в гримерной, ее платье казалось скромным и утонченным, так же как и ее короткая, почти мальчишеская стрижка. Красивой дурочкой она как-то не показалась.

— Это шедевр танцевального искусства, вэя. Такой же, как «Сладкие ручьи любви».

— Благодарю вас, вэй, — вздохнула Иримисвээла, — но «Любовь, как прекрасный сон» так же отличается от «Сладких ручьев любви», как и теперешняя жизнь от прежней. Увы, вам не понять этого…

— Я затем и явился, чтобы понять, — сказал Эдгар.

— Мне самой хотелось бы знать, что задумал Тирамадидвааль. Надеюсь, вы мне в этом поможете. Доверять ему нельзя, но нельзя и выказать ему недоверие. Он родственник многих высокопоставленных особ. Будет слишком утомительно рассказывать его родословную… но, поверьте, это имеет решающее значение для нас.

— Я вам помогу, — сказал Эдгар, — если вы поможете мне.

— Чем?

— Меня интересуют два капитана угнанных кораблей, которые в настоящий момент находятся на Желтом острове.

Тонкое, бледно-зеленое личико утонченной Проконсулессы брезгливо поморщилось.

— Я не имею понятия, что происходит на Желтом острове.

— Очень жаль, вэя.

— Это ведомство Бугурвааля. Обратитесь к нему.

— Нам бы не хотелось впутывать сюда Бугурвааля, — вмешался Коэм.

— Почему? — удивленно обернулась она к своему бывшему мужу, — именно он отвечает за безопасность планеты.

— Я же объяснял тебе, Иримис.

— Что ты мне объяснял? Что нельзя доверять даже Куратору Обороны? Это уж слишком!

— Мне ты, конечно, доверяешь меньше.

— Дело не в этом! Я не понимаю, почему ты всё время ставишь меня перед выбором: или ты, или…

Эдгар почувствовал, что любезная беседа стремительно перерастает в ссору, причем не политическую, а семейную.

— Господа-вэи, — перебил он, — я согласен. Было бы неплохо познакомиться с Бугурваалем.

— Что? — изумленно посмотрел на него Коэм.

Они так не договаривались, но Эдгар любил импровизации.

— Я бы с удовольствием побеседовал с Куратором Обороны, — сказал он, призывая всю свою светскую учтивость, — если б имел честь быть ему представленным. И еще большую честь — быть представленным вами, вэя.

— Ну, это вполне реально, Рамзесвааль, — вежливо улыбнулась Проконсулесса, — Бугурвааль будет на премьере. Потом я устраиваю прием в Тенистом Дворце. Я думаю, то, чем вы торгуете, заинтересует Куратора.

— Благодарю вас, вэя. Я безмерно счастлив, что всё складывается таким образом, благодаря вашей проницательности и вашему великодушию. Для меня огромная честь…

— Благодарите Коэма, — неожиданно совсем по-человечески вздохнула лисвийка, — хоть он и считает меня круглой дурой.

Два дня он позволил себе отдыхать, привыкать к иному времени и климату, спать, есть и бродить по знакомым местам. А тянуло его на Желтый остров. И на Тритай.

— Эдвааль, почему вас всегда по-разному называют? — спросил Антик, — то Рамзесваалем, то Второйваалем…

Они сидели в открытом кафе на самом краешке скалы. Внизу шумно плескалось погруженное в весенний туман море. Юный лисвис был бережно закутан в полосатую, как ковровая дорожка, накидку с капюшоном и обмотан ядовито-желтым шарфом, чем очень напоминал ящерицу или черепашку. Эдгар же, привлекая всеобщее внимание, изнывал от жары в одной футболке.

— У нас вообще много имен, — улыбнулся он.

— Зачем?

— На все случаи жизни. Еще меня звали Казимир-Орландо. А еще тэгэм Эдгэр.

— А вы аппир или землянин?

— Землянин. Но живу на Пьелле.

— А что вы там делаете?

Эдгар задумался: действительно, что он там делает? Потом засмеялся.

— Всё!.. Хочешь мороженого, парень?

— Хочу, — Антик кротко опустил зеленые веки, — но мне нельзя.

— Почему нельзя?

— Завтра премьера.

— Ну и что?

— Я могу заболеть.

— Ерунда.

— Нет, правда. Сейчас так холодно. И ветер сильный.

Эдгар вытер платком вспотевший лоб.

— Холоднее некуда, — усмехнулся он, — лично я люблю с ликером. А ты?

— Ореховое с шоколадом, — окончательно смутившись, сказал юный талант.

Ореховое пошло хорошо. С ликером тоже. Дальше они отведали фруктового и икорного.

Икорное оказалось весьма специфичной гадостью. Его нужно было срочно заесть, и они купили медовое с воздушной кукурузой. Потом запили горячим кофе с ликером. Потом просто ликером.

— Мама советовала сводить вас в Музей Малых Форм, — осоловев от угощения, пробормотал Антик, — или в Театр Света и Теней.

— Довольно высокого искусства, — поморщился Эдгар, — пошли лучше в зоопарк. Там знаешь как интересно?

— Да? — тупо взглянул этот труженик сцены, — я никогда не был в зоопарке.

— Оно и видно.

В зоопарке было зверье со всей галактики. Разумеется, то, которое выносило здешние тепличные условия. Мохнатые зоги-зоги с ледяной Веддеры обречено сидели в огромном холодильнике и не знали, куда деться от жары. Граппи с альфы Змееносца ныряли в кипящем бульоне, иногда высовывая довольные красные морды. Земные обезьянки прекрасно чувствовали себя в тропическом саду. А лев скучал.

— Не кормят, наверно, — пошутил Эдгар.

— А что он ест? — вполне серьезно спросил Антик.

— Да уж не ваших лягушек.

— А мороженое он ест?

Мороженое лев есть не стал, оно сразу растеклось перед ним шоколадно-белой лужей.

— Может, с ликером надо было? — предположил мальчишка.

— Мне нравится ход твоих мыслей, — кивнул Эдгар.

Они направились в уличный буфет и купили еще по стаканчику. С ликером. Живот у юного танцора уже прилично раздулся.

— А меня мама никогда сюда не водила, — грустно сказал он, — а тут так интересно…

— Я тебя еще в Посольский городок свожу на Стылых болотах, — усмехнулся Эдгар, — покруче любого зоопарка.

— Здорово!

Вечером скандал разразился. Нервная Лауна отправила своего сына в горячую ванну и набросилась на Эдгара.

— А если он заболеет! Ты что, с ума сошел?! Завтра премьера, ответственный день!

— Успокойся, ничего с ним не случится.

— Успокойся! Ты его еще и напоил!

— И протрезвеет.

— Ты ненормальный?

— Я как раз нормальный. У парня должно быть детство.

— Он давно уже не ребенок!

— Тем более, почему бы ему не выпить?

— Эд, я не знаю, как с тобой разговаривать!

— Прежде всего, спокойно.

— А я не могу спокойно!

Лауна схватила со стола кувшин и с яростью грохнула его об пол. Звон осколков ее несколько остудил. Она схватилась за свои пылающие зеленые щечки. Эдгар насторожился: что-то здесь было не так. Что-то мучило ее помимо обожравшегося мороженым сыночка.

— Лау, что случилось? — тихо спросил он.

— Ты испортишь ему премьеру, — заявила она.

— Ну и что? Подумаешь, премьера.

— Да что ты понимаешь!

— Ну, так объясни.

В ее комнате было тихо и уютно. Чем-то обстановка напоминала дачу: простая деревянная мебель, половицы, окно в сад, вазы с цветами…

— Мой Антик талантлив, — заявила Лауна.

Эдгар уже вошел в нее, почувствовал ее боль и кое-что понял.

— Хочешь сказать, что он талантливее, чем дочери Иримис, — уточнил он.

— Да. Конечно!

— Сядь. Лау, успокойся.

— Как?!

Он потянул ее за руку и усадил рядом с собой.

— Послушай, милая: бесполезно соперничать с Иримисвээлой, тем более делать это с помощью детей. Тут нет никакой связи. И потом… Коэм всё-таки твой муж.

— Да. Но любит он ее.

— Не говори ерунды. Я прекрасно помню ваш роман.

— Да ты ничего не знаешь! Он любил Аурис, он даже звал ее с собой на Вилиалу… А на мне женился из жалости.

— Неправда, Лау. Это ее он звал с собой из жалости.

— Да она была копия этой стервы Иримис! А вкус у него с годами не меняется.

— Черт бы вас побрал, — проворчал Эдгар, — двадцать лет женаты и никак не можете разобраться!

— А тебя это вообще, по-моему, не касается!

— Ошибаешься, — вздохнул Эдгар, — меня тут всё касается.

Среди ночи к нему в комнату кто-то заскребся. Эдгар сел, сонно мотая головой.

— Кто там?

— Эдвааль, — зашептал в приоткрытую дверь Антик, — я принес вам лягушку.

— Какую еще лягушку? — не понял он спросонья.

— Аэлеснакис. Но большую. Правда, не очень большую… но все-таки не маленькую.

— Поймал, значит?

— Да. Сачком.

— Что ж, ловко. А главное — вовремя, — Эдгар обречено зевнул и включил ночник, — заноси.

Большая, размером с пивную кружку, буро-зеленая и порядком вонючая тварь висела в сачке как в гамаке и лениво щурила свои выпуклые глазки. Кажется, ей было хорошо и спокойно. Охотник же обтекал тиной прямо на коврик, и это не мешало ему чувствовать себя героем.

— Вот, — заявил он гордо.

— Блеск, — поморщился от вони Эдгар, — то, что надо.

— Правда?!

Через минуту неминуемо встал вопрос, что с этой добычей делать дальше.

— Может, большую кастрюлю принести? — предложил Антик, — у мамы полно кастрюль.

Эта идея Эдгару не понравилась.

— Не варить же мы ее собираемся, — сказал он брезгливо, — неси ее сразу в ванну. Заодно и помоем.

Пока Антик отмывался от тины и наливал воду, он прошел в кабинет Коэма, вскрыл сейф и достал рансанганрудуор, загадочную маленькую трубочку, в которой раздражало не столько ее происхождение, сколько название.

Пленная лягушка в воде чувствовала себя прекрасно. Ванна была большая, овальной формы, и она лениво плавала по ней стилем брасс, о чем-то своем, земноводном, размышляя. Мальчишка смотрел на нее влюбленными глазами.

— Я в детстве хотел иметь аквариум, — обернулся он, нежно улыбаясь, — мама не разрешила.

— Твоя мама росла на Тритае, — сказал Эдгар, — там пылкой любви к лягушкам нет. Там вообще их нет.

— Знаю. Там холодно. Один раз папа привез с Тритая скорлика. Но он не прижился.

— Сочувствую.

— Это давно было.

— Всё равно жаль…

Эдгар отодвинул парня от ванны, направил на плывущую лягушку рансанганрудуор и решительно нажал на едва выступающую, но довольно тугую красную кнопку. Она щелкнула. Лягушка замерла. Всё произошло настолько тихо и незаметно, что просто не верилось.

— Что с ней? — испуганно спросил Антик, — Эдвааль, что вы сделали?

— Я ее усыпил, — сказал Эдгар.

— Как это? Зачем?

— Да мало ли что с ней может случиться до утра. Пусть лучше поспит. Кстати и тебе советую. Уже поздно.

— Эдвааль, она как-то странно спит.

Аэлеснакис пошла на дно. Выпученные глаза ее были открыты, лапки застыли в том положении, в котором она ими гребла.

— Да всё нормально, малыш. Это такая порода: спят с открытыми глазами. Ты что, не знал?

— Нет.

— Иди и будь спокоен. До утра она уж точно никуда не убежит.

Антик еще раз подозрительно покосился на свою добычу и принялся мыть руки. В это время вошла Лауна. Зелененькая, растрепанная, в наскоро накинутом халате, она здорово напоминала ведьмочку. Вид лягушки в ванной совсем ее доконал.

— Да что ж это такое?! — визгнула она, — чем вы тут занимаетесь?!

— Мамочка, давай заведем аквариум, — предложил Антик.

— Завтра спектакль! — ответила она, — премьера! Ты собираешься спать или нет?! Мало того, что ты пришел пьяный, объелся мороженого, прогулял в зоопарке репетицию… ты еще и не выспишься!

— Я высплюсь, мамочка!

— Марш в постель!

Наскоро вытерев руки полотенцем, Антик выскочил за дверь.

— Спокойной ночи, Эдвааль! Спокойной ночи, мамочка! — вежливо пожелал он оттуда.

— Что ты делаешь с моим ребенком, Эд? — грозно спросила Лауна, — что это за дрянь плавает?.. Нет, я от тебя с ума сойду!

— От меня все женщины сходят с ума, — пожал плечом Эдгар, — выходит, и ты не исключение.

— Прекрати!

— Успокойся, Лау.

— Выброси сейчас же эту дрянь из моей ванны!

— Помилуй, какая же это дрянь? Ты же их, извиняюсь, ешь.

— Я признаю их на сковородке, но не собираюсь с ними купаться! — Лауна наклонилась над водой и брезгливо сморщилась, — господи, она еще и дохлая?

— Она не дохлая, — сказал Эдгар, — она вне времени.

— Что?

— Я испытывал новое оружие.

— Когда ты повзрослеешь, Эд? — с упреком посмотрела на него разозленная хозяйка и вытащила пробку, — мне твои шутки уже не смешны. Отнеси эту гадость в утилизатор.

Эдгар взял лягушку за лапу: объект требовал дальнейшего изучения. Аэлеснакис стала совершенно как каменная. Эдгар недоуменно смотрел на нее, а вода медленно вытекала из ванной.

— Лау, это что-то…

— Перестань дурачить меня своей идиотской лягушкой! — ему послышалось, что Лауна даже всхлипнула, — и перестань дурачить моего сына…

— У тебя отличный сын, — сказал он ей ласково, — не волнуйся за него. А я завтра переберусь в гостиницу. Мне так будет удобнее. И вам меньше проблем.

Лауна даже вздрогнула от такого заявления.

— Ты считаешь меня негостеприимной хозяйкой? — спросила она в замешательстве.

— Ты прекрасная хозяйка, — возразил он, — и сумасшедшая мать. Матери почти все такие.

И дом у тебя гостеприимный. Просто у меня сейчас начнутся деловые встречи, а для этого лучше подходит номер в гостинице. Вот и всё.

— Извини меня.

— Не за что. Это ты меня извини.

Если б он не стоял перед ней в одних трусах, то, наверно, рискнул бы и обнял ее по- дружески, но в таком виде это было просто неприлично.

— Я скоро буду на Тритае, — сказал он, — привезти тебе чего-нибудь?

— Хоть булыжник, — вздохнула она, — лишь бы оттуда.

— Скучаешь?

— Конечно. Только там вообще сейчас всё не так.

— А ты не знаешь… что стало со жрицей Кантиной?

Эдгар наконец спросил об этом, и сердце забилось как у школьника перед первым экзаменом. Даже самому стало странно: с чего бы это?

— Не знаю, — сказала Лауна, — в храм сейчас никто не ходит. В Намогуса никто не верит: все работают на военных заводах. Разве тут до молитв? Возможно, она еще в храме, но я сомневаюсь.

— Я тоже сомневаюсь, — вздохнул Эдгар.

— Зачем она тебе? Неужели до сих пор хочешь отомстить?

— Да что ты, Лау! Только мне и дел, что гоняться за всякими стервами!

Лауна слишком долго и внимательно смотрела на него своими золотисто-карими глазами, так внимательно, что он даже смутился и пожалел, что спросил ее о Кантине.

— Да нет, правда…

Она отвернулась. Хотела что-то ответить, но неожиданно ахнула.

— Эд! Смотри, что это?!

Он заглянул в ванну. Вода вылилась, но не вся. Вопреки всем законам физики, часть воды собралась в шарик размером с футбольный мяч и преспокойно лежала на дне.

— Что это, Эд?

— Я же говорил тебе, я испытывал новое оружие. Называется рансанганрудуор.

— Рассогласователь времени?

— Он самый.

— Ты не шутишь, Эд?

— Посмотри, что стало с лягушкой. И посмотри, что стало с водой.

— А что стало с водой?

В шар можно было спокойно погрузить руку, как в обычную жидкость. Вот только он не распадался, не рассыпался, не растекался. Эдгар спокойно взял его и положил в таз.

— Ладно. Посмотрим, что с ним будет к утру.

7

Генеральная репетиция «Любви как сладкого сна» не прошла даром. Эдгар сделал выводы и явился только к шестому действию, чтобы полюбоваться на Антика. За это время он успел перебраться в центральную гостиницу для инопланетян «Космическая любовь» и устроиться в аппирском номере со всеми удобствами. Как важному торговому агенту, ему пришлось занять самые роскошные апартаменты. Роскошь Эдгар любил, но сейчас она только отвлекала.

Он включил все вентиляторы и кондиционеры и полчаса отмокал в холодной воде на дне перламутрово-розовой ванны. Зеркальный потолок неумолимо отражал его худое, жилистое тело с длинными руками и ногами. «Леций — такой красавец», — подумал он, — «в кого же я такое чучело?» И только потом вспомнил, что Леций ему вовсе и не отец. «Чудно», — подумалось ему, — «я об этом даже не помню…» Леций хотел, чтобы он женился. Леций хотел внуков, наследников, Прыгунов, членов своей Директории. А Эдгар сам не знал, чего он хочет. Женщины ему слишком быстро надоедали, чтобы жениться на них, холостая жизнь ему нравилась… а вот сына иметь не помешало бы. Такого же пацана, каким он сам был когда-то. Уж они бы тогда развернулись!

Уж он бы не дал своему отпрыску заскучать и не заставлял бы выделывать всякие па, когда тому хочется ловить лягушек!

До обеда Эдгар посетил банк и кучу магазинов. Потом отправился на премьеру.

Торговый представитель «Зеленой звезды» явился в Театр Танца в торжественном белом костюме с теплоотводной сеткой и десятком носовых платков во всех карманах. Лисвисы почти все предпочитали тоги, но он в тоге почему-то выглядел нелепо и несерьезно. Не сочеталось это благородное одеяние с его телом.

С удивлением Эдгар заметил, что в одежде у консервативных лисвисов стал появляться красный цвет. Двадцать лет назад это выглядело вульгарно и неканонично, но, видимо, сказывалось влияние Тритая. Намогуса разоблачили и отвергли, а цвета его прижились.

Всё менялось. Если двадцать лет назад женщины предпочитали все оттенки зеленого, то теперь освещенный зал напоминал цветник. Раньше у Эдгара бы глаза разбежались, но сейчас он поймал себя на полном равнодушии. Зеленые красавицы были хороши, но почему- то не волновали. Волновало как раз другое: проклятая трубка с длинным названием.

Антик отплясал неплохо. В общем, с задачей справился. Влюбленные помирились, злодей-разлучник был жестоко наказан, суровый отец всё понял, а бабка во всем призналась.

Всё это, разумеется, в танце. Бессмертная любовь оказалась бессмертной. Эдгар бурно аплодировал вместе со всеми. Восторгаться было модно по-прежнему. Дамы растроганно плакали, некоторые даже лишались чувств. Вот это было уже новшество.

Потом нормальная публика разошлась по домам, а элита отправилась к Проконсулессе в Тенистый Дворец. Эдгар и Коэм полетели туда же. Они понеслись низко над погруженным в туман белым городом, потом начались изжелта-зеленые, как полосатые коврики, поля, закучерявились зеленью перелески, блеснуло зеркало реки.

— А как же Лауна? — спросил Эдгар, утираясь очередным платочком.

— А ее туда никто не приглашал, — спокойно ответил Коэм.

— Постой… но ведь она же твоя жена.

— Иримис не хочет ее видеть.

— Тогда какого черта ты туда летишь?

— Я член Совета. И я должен знать, что творится в верхах. Иримис не так часто дает приемы. Этот — по случаю премьеры. Знаешь, что значит для нее премьера?

— А ты знаешь, что чувствует при этом твоя жена?

— Я ей всё объяснял. И не раз.

Чересчур спокойный тон Коэма не понравился Эдгару. Ему даже показалось на минуту, что Лауна права.

— Ей бы там все равно было неуютно, — добавил лисвис, — она так и не привыкла ко дворцовому этикету.

— Ну конечно, — усмехнулся Эдгар, — твоя жена — провинциалка. Я и забыл!

— К чему этот разговор? — взглянул на него Коэм.

Его светлое лицо с серыми глазами было почти человеческим, только очень бледным.

Черные волосы еще больше это подчеркивали. А в глазах, несмотря на змеиные зрачки, была совсем человеческая тоска.

— Извини, — сказал Эдгар, — разбирайся сам со своими женщинами. А я так вообще держусь от них подальше.

— И тут ты прав.

Тенистый Дворец находился недалеко от столицы, на крутом берегу реки Воогоа-уе. Он был построен из белоснежных блоков по всем канонам виалийской архитектуры эпохи Упадка Расцвета. Эдгар понадеялся на название и ожидал тени. Но тени там почти не было.

В связи с весенними холодами купола из цветного стекла раздвинули и оставили только прозрачные. Они защищали от ветра, но никак не от солнца. Обнадеживал только скорый и неминуемый закат.

Светский прием оказался еще мучительнее высокого искусства. Избранные лисвисы медлительно передвигались по огромному беломраморному залу с пятью фонтанами в центре. Они поочередно, как молекулы, сталкивались друг с другом и невыносимо долго, по всем правилам придворного этикета, друг друга приветствовали. В этом и заключался весь кайф такого сборища. Дед когда-то предупреждал…

— Сейчас модно приветствие в весеннем духе, — сообщил по секрету Коэм, — что-нибудь о туманах, о ветре перемен, о холоде души. И не меньше трех сктрин, понятно?

— Что ж ты раньше не сказал, — побледнел Эдгар, — я бы заготовил парочку выступлений!

— Ты же любишь импровизации, Эдвааль.

«О, несравненная, внезапноозаряющая, легко ступающая, весновоплощающая Гаинасвээла вэя! Не смею описать вам свое счастье и восторг, подобный весеннему ветру, врывающемуся в распахнутые окна старого домишки, стоящего на берегу безбрежного океана, океана любви и надежды, бесконечных бурь и потерь…» — послышалось справа, в бодром журчании фонтанных струй. Какой-то щеголь в полосато-желтом раскланивался перед пожилой, толстой дамой, обвешанной драгоценностями.

— Да куда уж мне с вами тягаться, — попятился Эдгар, — надо бы запомнить на всякий случай про «распахнутые окна старого домишки».

Коэм засмеялся, но скоро сам был втянут в эту игру и как наставник был потерян.

Пришлось действовать самостоятельно. Медленно передвигаясь по всему залу и старательно избегая столкновений, Эдгар наконец обнаружил хозяйку дворца. Пот к тому времени залил всё его лицо, волосы взмокли и прилипли к шее. Иримисвээла заметила его, несчастного, ошалевшего, неканонично утирающего лоб платочком, отделилась от группы солидного вида лисвисов и подошла с вежливой улыбкой.

— Наконец-то моя утлая лодка пристала к вашему берегу, — неожиданно для себя выпалил Эдгар, вообще-то он собирался воспользоваться поэтичным «старым домишкой» и его «распахнутыми окнами», но измученная, ослепшая от яркого солнца и распаренная душа кричала совсем о другом.

Очевидно, во взгляде его появилась легкая паника, потому что Проконсулесса заморгала тонко накрашенными ресницами, а потом засмеялась.

— Мой берег готов принять вашу утлую лодку, любезный Рамзесвааль.

— Внезапновоплощающая, весноозаряющая… — начал он обречено и добросовестно.

— Довольно, — на этот раз с сочувствием вздохнула она, — это не ваша стихия, Рамзесвааль.

— Увы, аппиры не так велеречивы, как лисвисы. Для этого к вам и прилетают корабли со всей галактики — чтобы хотя бы прикоснуться к вашей высокой культуре…

— Ну, вы-то, положим, здесь не для этого.

— Не смею отрицать, вэя.

Пока они так мило светски беседовали, их окружила та самая группа солидных лисвисов, от которой Иримисвээла оторвалась. Почти все были черные, коренастые, серьезные, в белых тогах и с веночками на головах. «Кураторы», — понял он, — «управленцы». Утонченной творческой элитой от них и не пахло. Маленькая, светло-зелененькая Проконсулесса смотрелась среди них жалким воробышком. Как-то сразу стало очевидно, что никакой реальной власти у нее нет.

— Вэи, я хочу представить вам своего инопланетного друга, — улыбнулась она оглядываясь, — это Рамзесвааль. Прошу познакомиться.

Черные лица переглянулись, но ответных вежливых улыбок Эдгар не дождался.

— Вашему другу, очевидно, плохо, — заметил один из Кураторов, совершенно лысый и чем-то похожий на Нурвааля, — здесь неподходящие условия для землян и им подобных.

— Я аппир, — сказал Эдгар.

— Рамзес — земное имя.

«Грамотный, черт», — выругался он про себя и добавил вслух:

— На Пьелле перемешаны земная и аппирская культуры, вэй. Чего уж говорить об именах.

— На Пьелле никакого порядка, тут вы правы, Рамзесвааль. Двоевластие — это скверная вещь.

— Тем радостнее мне за Вилиалу, — скорчил улыбку Эдгар, он решил, что перед ним Бугурвааль, так откровенно тот ратовал за порядок.

— Благодарю вас, вэй, за столь лестное мнение о нашей планете.

— Я бы с удовольствием продолжил эту трепетную тему в частной беседе.

— Охотно. Друзья моей Проконсулессы — мои друзья. Я Силафидвааль, Куратор Здоровья и Процветания.

— О! Наконец-то я лицезрею вас, — проговорил Эдгар несколько разочарованно, — так вот благодаря кому колыбель галактической культуры процветает и здравствует!

— В этом заслуга, прежде всего, нашей божественной Проконсулессы…

Понемногу все управленцы были втянуты в культурную беседу. Только один с равнодушным и даже презрительным видом отошел. И это, судя по наглости, мог быть только Бугурвааль. Эдгар смотрел ему в спину: мощный, среднего роста, но какой-то огромный и тяжеловесный, квадратный череп зарос коротким ежиком седых волос, плечи ссутулены как у штангиста перед последней попыткой. Штангист подошел к столикам с напитками, выпил чего-то оранжевого и сокрылся за струями фонтанов.

— А где Бугурвааль? — спохватилась Проконсулесса.

— Ушел, вэя, — ответили ей хором.

— О, Музы бессмертные! Как же так?

— Очевидно, он пошел встретить свою жену, достойную Зивисвээлу.

— Да? Как смеет она опаздывать?

— Она нездорова. И явилась только из почтения к вам, вэя.

— В таком случае… — Проконсулесса была явно возмущена наглостью Куратора Обороны, но ничего поделать с этим не могла, — идемте со мной, Рамзесвааль, идемте же!

Они прошли через весь зал. Бугурвааль стоял почти у самых дверей рядом с пожилой полной дамой, бледно-зеленой, довольно скромно одетой и действительно болезненной на вид.

— О! Вэя! — первой заметила она свою правительницу и вежливо присела.

Штангист медленно обернулся. На черном, широконосом лице застыло недовольство.

— Дорогая Зивис! — нарочито обрадовалась Проконсулесса.

Потом, благодаря немыслимым светским ходам виалийской аристократии, нужный расклад все-таки получился: она осталась с женой Бугурвааля, а Эдгар — с самим Бугурваалем. К этому времени от жары уже хотелось выть и обложиться льдом. В расплавленном мозгу кипели все мысли сразу, и не задерживалось ни одной.

Куратор Обороны смотрел на гостя хмуро, явно недовольный обществом какого-то аппира, с которым еще нужно было светски расшаркиваться.

— Впервые слышу, что у нашей Проконсулессы есть какой-то аппирский друг, — не без презрения заявил он.

— Разве все тайны прекрасной Иримис вам ведомы? — загадочно улыбнулся Эдгар.

— Вы — не тайна, — холодно ответствовал штангист, — вы приятель ее бывшего мужа, с которым она до сих пор поддерживает отношения. Он вас и познакомил в театре. Когда только вы успели стать ей другом?

Хамство было просто невероятное, особенно для культурного лисвиса. Новость тоже не обрадовала.

— Впечатляет, — признался Эдгар, — в таком разе за безопасность вашей планеты я вполне спокоен.

— С чего бы вам за нее волноваться? — усмехнулся этот черный хам.

— Скажем… по роду работы.

— Неужели?

— Я могу вам рассказать кое-что о своей работе, вэй.

— Не трудитесь.

— Вы так поспешно отвергаете меня, Куратор? Не зная, кто я?

Глаза у Куратора были такие черные, что на них даже зрачков было не видно. Они смотрели на Эдгара как две пуговицы с полным безразличием.

— Меня не интересует, кто вы конкретно: искусствовед, сценарист или скульптор… Меня вообще не интересует искусство.

В последнее слово черный лисвис вложил все свое презрение. «Бедная Вилиала», — подумал Эдгар.

— Меня тоже, — сказал он не менее выразительно.

— Да? — с некоторым недоумением посмотрел на него собеседник, — тогда что вас интересует?

— Торговля.

— Это тоже не ко мне. Если вы что-то поняли, я Куратор Обороны.

Эдгар еще раз вежливо улыбнулся.

— Я всё прекрасно понял, Бугурвааль. Я торгую тем, что может быть понятно только вам.

— Кого вы представляете? — сощурился лисвис, — аппирское правительство?

— Концерн «Зеленая звезда». Косметика, лекарства, сигареты… и еще кое-какие мелочи, которые могли бы быть вам интересны. Вы ведь знаете аппиров, они такие выдумщики…

— Ясно. Кого вы представляете на самом деле? — хмуро уточнил Бугурвааль.

— Как здесь жарко! — обмахнулся платочком Эдгар, — и шумно… Вы не находите, вэй?

Куратор долго и на этот раз внимательно просвечивал его своим черным взглядом.

— Ночью на моей вилле вам будет прохладней, Рамзесвааль. Я пришлю за вами модуль.

Через секунду изумленный Эдгар видел только его спину, широкую и ссутуленную спину штангиста перед последней попыткой.

Ночью модуль Куратора прибыл. Эдгар не спал, он сидел в ожидании на неразобранной постели и нервно вертел в руках браслет, который предстояло выдать за образец телепортирующего устройства. До сна ли тут было! Внезапный интерес Бугурвааля настораживал еще больше, чем его показное равнодушие.

Далеко заполночь в номер зашел мелкий бородавчатый лисвис в гражданском и вежливо попросил Рамзесвааля следовать за ним. Эдгар почему-то ожидал вооруженного отряда «желтых тритонов». Оказалось, он ошибся. Ошибся и в вилле. Думал, его привезут в какую- нибудь крепость с официальной вывеской и охраной под каждым кустом, а оказался в уютном, даже каком-то интимном особнячке на восточной окраине Рамтемтим-эо.

Дом утопал в зелени. Хозяин плавал в голубой воде небольшого, подсвеченного изнутри бассейна, расположенного во внутреннем дворе. Он был один. Во всяком случае, так показалось на первый взгляд. В полной тишине слышался только плеск воды да редкие лягушачьи трели.

— Хотите присоединиться, Рамзесвааль?

Такого Эдгар тоже не ожидал: переговоры в теплых ваннах были приняты у аппиров, но не у лисвисов. Как-то всё разворачивалось не по сценарию.

— Охотно, — сказал он, как истинный аппир, и принялся раздеваться, — от вашей жары просто некуда деваться, вэй. Надеюсь, вода прохладная?

— У меня всегда прохладная вода, — заявил Бугурвааль, — я не неженка.

Вода оказалась до кипения не доведенной, но к этому почти готовой.

— Да вы просто закаляетесь, вэй! — усмехнулся Эдгар, погружаясь в этот теплый бульон.

— Разумеется, — гордо ответил хозяин.

Они поговорили о тонкостях закаливания. Эта тема, в отличие от высокого искусства, Куратору Обороны была близка. Он сообщил, что по утрам обливается водой, еще более холодной, чем эта, занимается на тренажерах, не имеет вредных привычек, правильно питается: лягушачье мясо не ест, змеиное тоже, всегда использует полезные приправы и вообще ведет здоровый образ жизни. Эдгар всем этим похвастаться не мог. Он пил, курил, ел всё подряд, даже лягушек, и прочие, полезные для здоровья вещи, случались у него весьма нерегулярно.

Беседы ради он привел пару примеров, как неразумные аппиры гробят свое здоровье, но при этом думал совсем о другом. Ему надо было войти в этого лисвиса и воспринять хоть какую-то информацию. Конкретно его интересовали два пленных капитана, но для этого надо было перевести разговор на близкую тему: о кораблях или о Желтом острове…

— К чему вам следить за своим телом, — вдруг сказал хозяин, — вы ведь меняете его постоянно, как и Ройвааль, не так ли? Это нам приходится заботиться о таких мелочах.

Эдгар нырнул. В воде его волосы встали дыбом, но они, вероятно, встали бы и так. Что еще за Ройвааль?

— Итак, мы уже можем быть откровенны? — спросил он, выныривая.

— Разумеется, — ответил лисвис, — я не люблю намеков, если вы заметили.

— Это заметил еще Ройвааль, — сказал Эдгар.

— Так чего он хочет?

Убийственный был вопрос. Знать бы о чем!

— Он хочет. знать конкретные сроки.

— Я не могу сказать конкретно. Это зависит от многих обстоятельств.

— Каких?

— Ройвааль знает это лучше меня.

— Разумеется. Но не возникло ли новых осложнений?

— Нет.

— Что ж, это радует…

Содержательный получился разговор! А, главное, понятный… После бассейна они расположились на плетеных лежанках под сенью цветущих кустов. Бугурвааль растер свое закаленное тело полотенцем и укутался в махровый халат. Эдгар предпочитал обсыхать так.

Теплый, влажный и чересчур благоухающий воздух не давал вволю отдышаться.

— И все-таки не понимаю, — сказал хозяин, протягивая Эдгару распечатанную баночку с безалкогольным и, конечно, полезным для здоровья напитком, — чем васки отличаются от аппиров?

При этом он так выразительно смотрел на голое тело своего гостя, что Эдгару стало не по себе. К тому же было как-то не совсем понятно, при чем тут васки?

— Внешне — ничем, — ответил он осторожно, — если не считать того, что большинство аппиров — уродливы. А васки просто давно вымерли.

— Вы не уродливы и не вымерли, Рамзесвааль, — усмехнулся лисвис.

— Мне просто повезло.

— Ну, разумеется. Вы обыкновенный аппирский торговец оружием, который выдает себя за коммерсанта.

— А вы — обыкновенный Куратор Обороны, — скривился в улыбке Эдгар.

Странный разговор продолжался. Никто никому ничего не говорил. Эдгар, как мог, прощупывал Бугурвааля, который принял его за кого-то еще… но Бугурвааль то же самое проделывал с ним. Зачем?!

— Капитаны еще живы? — в лоб спросил Эдгар, резко перестав улыбаться.

— Какие капитаны? — нахмурился хозяин.

— Угнанных кораблей.

— Разумеется, нет.

— Почему?

— Это наши виалийские законы, и вас, васков, не касаются.

— Нас теперь всё касается, — проговорил потрясенный Эдгар.

До него наконец дошло, за кого его принимают. За васка!

— Не воображайте, что можете диктовать мне свои условия, — жестко сказал хозяин, — я вам не Тирамадидвааль. И это не Тритай. Это моя планета.

— Тирамадидвааль тоже так считает? — усмехнулся Эдгар.

— Он мальчишка, дорвавшийся до власти. Мне плевать, что он там считает.

— Мне вообще-то тоже… — Эдгар поймал хмурый взгляд лисвиса, — так, значит, все капитаны мертвы?

— Конечно, можете не волноваться.

В эту секунду всё и произошло. Он слился с этим лисвисом и почувствовал… отвращение. Белое существо, лежащее напротив на плетеной лежанке, напоминало скорпиона или ядовитую змею: оно было опасно, непонятно, а заодно и отвратительно.

Уважение к этой твари, тем не менее, было. Васк все-таки! «С чего бы Куратору так меня бояться?» — поразился Эдгар.

— А я слышал, что два из них на Желтом острове, — сказал он.

— У вас устаревшая информация, — с презрением ответил Бугурвааль.

Но Эдгар увидел совсем другое: длинный больничный коридор, выкрашенный в желточно-желтый цвет, бронированные двери, окна с решетками. Это виденье промелькнуло как вспышка и тут же исчезло.

— Вы самолично их допрашивали, Куратор?

— Пришлось… Разумеется, я только делал вид, что их допрашиваю…

Сцена допроса тоже промелькнула. Эдгар чуть не вздрогнул, увидев распластанное на каменном полу тело черного лисвиса с вытекающей изо рта желтой кровью. В это мгновенье до него дошло, что Желтый остров можно перевести как Кровавый. Больше напрягаться он не мог, и вышел из собеседника.

— Но убить их пришлось по-настоящему, — закончил свое вранье Куратор. Формально они виновны.

— Ройвааля мало волнует их судьба. Его волнует секретность. Если они мертвы — тем лучше.

— Может, умертвить и охранников?

— Зачем? Они о чем-то догадываются?

— На всякий случай.

Эдгар усмехнулся.

— Можете взорвать весь Желтый остров со всем персоналом к чертовой матери, если вам так хочется, — сказал он равнодушно.

Беседа закончилась ничем. Он вышел с полной кашей в голове и смятением в душе. Он ничего не понимал, кроме того, что затевается грандиозная афера, в которой замешаны даже васки. А какие могли быть васки, если они вымерли сорок тысяч лет назад?! Кто такой этот Ройвааль? Не тот ли дядя Рой, о котором упоминала Оливия? Не он ли угнал корабли? И если Бугурвааль с ним в сговоре, то почему боится нападения с Тритая? И зачем допрашивал капитанов, если сам знает, что вина их формальна?..

В номере он разделся, чтобы принять нормальный холодный душ. И снял браслет, который не пригодился. Всё пошло совсем по другому сценарию, а что из этого могло получиться он и сам не представлял.

Древний город располагался под километровым слоем льда. Поселок же археологов находился наверху, прямо на снежной равнине. Олли увидела сверху пестрое крошево разноцветных домиков и хозблоков, разбросанных по белоснежной скатерти снегов. Они показались ей игрушечными.

Рейсовый многоместный модуль спикировал в крытый ангар. Она вышла вместе со всеми, сразу почувствовав дыхание полярного холода. Рабочие и археологи, все в термостатах, поглядывали на нее с недоумением. Оливия огляделась. Где он?

Она увидела его, когда толпа рассеялась. Ольгерд Оорл подошел к ней и набросил ей на плечи шубу.

— Пока так. Пойдем ко мне, наденешь термостат.

— Далеко идти?

— Нет, рядом.

— Учтите, эта поездка за ваш счет. Я всего лишь бедный практикант.

— Разумеется.

Они смотрели друг на друга, но он знать не мог, что творится у нее в душе. Ведь это была уже не та девочка Олли, которую он оттолкнул на Меркурии! Знал бы он, кто перед ним!

Впрочем, она и сама не знала, кто она. От девочки отделаться было трудно, все-таки почти восемнадцать лет, причем самых ярких, впечатлительных и ранимых она была просто Оливией Солла. Теперь всё изменилось, словно огромный темный океан захлестнул маленькую прозрачную лужицу, в которой отражались звезды. Она снова чувствовала себя всесильной. Почти! И она ненавидела за это «почти» Ольгерда Оорла.

— Что вы мне хотели показать, господин Оорл?

— Скоро сама увидишь.

— Хотите поиграть в загадки?

— Хочу.

Они вышли из ангара. Ледяной, колючий воздух ворвался в ноздри. Оливия чуть не задохнулась.

— Дыши в воротник, — посоветовал он.

День выдался солнечный и почти безветренный. Всё было ярко, четко и пронзительно как в каком-то мультфильме. В большом трехэтажном строении, за двойными шлюзами, шуба не понадобилась. Там было тепло и безопасно, даже цветы росли в горшочках.

— Здесь столовая, — показывал Ольгерд, — здесь у нас хранилище… а я располагаюсь на втором этаже.

— Вы что, здесь и живете? — уточнила она.

— Приходится. Знаешь, туда-сюда не напрыгаешься.

— Вам, наверно, всё это интересно?

— Да нет. Просто так уж получилось.

Покои у него были довольно скромные, сразу за кабинетом. Всё было какое-то холодное и казенное: кровать, стол, тумбочка. Ковра на полу не оказалось, занавесок на окнах тоже, только светозащитные фильтры, по углам валялось всякое барахло… Ольгерд снял с вешалки красный термостат, сам он был в черном, красив как всегда. Это злило.

— Вот, надень.

Оливия надела комбинезон поверх своего спортивного костюма, ткань была довольно тонкая и эластичная. Тело выглядело в нем эффектно. Она вообще была довольна своим телом. Лицом тоже.

— Тебе идет красный цвет, — заметил Ольгерд.

— Мне всё равно, — сказала она сухо, решив быть предельно деловитой.

— Ты вообще очень красива, ты знаешь об этом?

— Знаю. Ну и что?

— Скоро поймешь.

— 168 — Ей вдруг стало жутко от этих слов и той двусмысленности, которая в них была.

— А, по-моему, я похожа на водолаза, — усмехнулась она, чтобы скрыть волнение.

— Погружение будет, — ответил Ольгерд, — только не в воду, а в лед.

— И глубоко?

— Около километра.

Грэф не знал, где она. Вряд ли он позволил бы ей снова встречаться с Ольгердом Оорлом. Но разве могло ее что-то остановить? Ольгерд позвонил и сказал, что хочет показать ей что-то важное на раскопках. Тон его был так серьезен, что ни на что другое можно было не рассчитывать. И можно было только мучить себя догадками: что же произошло у них тогда на Меркурии? Любил он ее хоть капельку? Или просто пожалел несчастную, расстроенную девчонку?

— Я готова, — сказала она.

— Тогда пошли.

Сразу за поселком начались огромные трещины во льду. В одну из них они долго спускались на лифте. Термостат, конечно, спасал от холода, но от леденящего ужаса спасти не мог. Оливия чувствовала нервную дрожь и стискивала кулаки.

— Климат поменялся очень резко, — объяснял Оорл, — очевидно, это было связано с изменением оси вращения. Что-то произошло с планетой сорок тысяч лет назад. Васки побросали свои города и перебрались на более теплые земли, а здесь все занесло снегом.

— И хорошо сохранилось?

— Как в морозилке.

— Да, интересно. Но жутко.

— Ты что-нибудь слышала о васках?

— Я изучаю физику, а не историю.

— Это предыдущая разумная раса на Пьелле.

— Они вымерли?

— Нет. Просто перестали рождаться в плотном мире. А в тонком мире они называют себя скиврами или золотыми львами.

Всё это она знала и без него, но внимательно слушала.

— Правда, считается, что Прыгуны — это генетические потомки васков, — добавил Ольгерд, — так что васки вымерли не все.

Он как-то странно посмотрел на нее, так что она съежилась. Ей показалось, что он давно всё понял.

— А вы кто? — спросила она.

— Белый тигр, — сказал он, — со мной-то всё ясно…

Потом начались ледяные коридоры и пещеры. Ледяной город мало чем отличался от подземного, только сколы льда фантастически блестели в свете прожекторов всеми оттенками голубого и бирюзового. Стены домов выступали прямо из этих сколов, это выглядело странно и жутко.

Ольгерд вел ее долго по этому муравейнику, они миновали рабочие участки с техникой и археологами, какие-то заброшенные пещеры, какие-то бронированные коридоры…

— Этот участок мы раскопали уже давно, — сказал Оорл, подводя ее к серокаменному строению, врастающему третьим этажом в лед, — поэтому я и вспомнил не сразу. Проходи.

Он зажег дежурное освещение. В доме было пусто, почти вся утварь давно была вывезена наверх для изучения, но то, что осталось было роскошно: мозаичный пол, мощные колонны, лестница на второй этаж с позолоченными перилами.

— Это один из дворцов царицы Нормаах, — сказал Ольгерд, поднимаясь по лестнице, — а вот и сама царица.

Она уже всё поняла. Изображение царицы смотрело на них со стены, всё в трещинках, потеках и пятнах. Лицо, тем не менее, сохранилось хорошо, странное удлиненное лицо с тяжелым подбородком и глубокими темно-карими глазами. Ее алый наряд завершал сходство.

Оливия остановилась на ступеньках, на спине проступил холодный пот, но внешне она оставалась спокойной.

— Что ты на это скажешь? — спросил Ольгерд.

— Ничего, — сухо ответила она.

— Может, тебе нужно посмотреть в зеркало?

— Зачем?

Она отвернулась и медленно пошла вниз.

— Олли, тебя это даже не удивляет?

— Я не знаю, что сказать на это.

— Я пока тоже. Но давай хоть что-нибудь предположим.

— Что тут предполагать? Я аппир и уже говорила вам об этом.

— Ты не аппир, Олли. Ты васк.

— С чего вы взяли? Из этого случайного сходства?

— Не только.

Он догнал ее и стиснул ее плечи. У нее подкашивались колени, когда он так делал. Это тоже злило.

— Куда ты уходишь, Олли? Тебе неинтересно?

Они смотрели в глаза друг другу.

— Мне страшно, — мрачно сказала она.

Здесь действительно было жутко: эти льды над головой, эти древние стены, этот холод…

— Хорошо, — согласился Ольгерд, — уйдем отсюда.

Поднимались молча. Она лихорадочно соображала, как ей дальше себя держать, но не могла прийти к единому решению. Изображать ничего не понимающую девочку не получилось бы, да и не хотелось. Открыть всё было недопустимо.

— Извини, — сказал Ольгерд, когда они оказались в тишине корпуса, — наверно, надо было тебя предупредить.

— Вы хотели видеть мою реакцию, — усмехнулась она, — ну что? Увидели?

— Кто ты, Олли? — он снова заглянул ей в глаза, сердце сжалось и упало.

— А как бы вам хотелось?

— Мне бы хотелось понять хоть что-то…

Монотонный осенний дождь стучал по подоконнику, Льюис чуть не заснул под этот стук.

Конспект расплывался у него перед глазами. Он встал с кровати, попрыгал для бодрости и включил чайник. Спать было нельзя. Надо было готовиться к зачету.

Он уже болтал в бокале чайной ложкой, когда появилась Анастелла. Это было неожиданно, тем более, что в последние несколько дней он вообще не мог ей дозвониться.

— Я не помешаю? — спросила она.

— Да ты что?! — он вскочил и принялся торопливо снимать с нее мокрое пальто, — где ты была? Я уже не знал, что подумать…

— Делала зарисовки на одной голубой планете. Там так красиво, Лью!

— С отцом?

— Нет. С Руэрто.

— Опять с Руэрто?

— Не понимаю, о чем ты?

Анастелла нервно дернулась и не дала себя поцеловать. Льюис почувствовал вдруг неприятный холодок внутри, как будто в душе начинался сквозняк. Он не стал додумывать, к чему бы это. Ему было слишком страшно об этом думать.

— Чай будешь? — спросил он.

— Буду, — вздохнула она.

— У тебя неприятности?

— Нет. Всё нормально.

Всё и в самом деле было нормально. Казалось бы. Они пили чай. Она сидела напротив, всё такая же милая, нежная, хрупкая, с веснушками на вздернутом носике, пышноволосая как одуванчик, в мягком сером свитере… но это уже случилось. И он почувствовал это как-то сразу, в один момент.

— Я вообще-то хотела с тобой поговорить.

Он весь окаменел. Сидел и смотрел на квадратики скатерти, и они расплывались перед глазами. Это было так давно! Он сидел и смотрел на скатерть под монотонный шум дождя.

Он был еще молод, счастлив, добр и наивен как слепой щенок.

— Даже не знаю, с чего начать…

Он молчал.

— Понимаешь, — вздохнула Анастелла, — я хочу быть честной с тобой. И с собой… То, что у нас с тобой было — это не любовь. Это какая-то детская игра. Мы это всё придумали, понимаешь?

— Придумали? — он поднял на нее глаза, — разве нам было плохо?

— Нет, хорошо. Конечно, хорошо, — виновато ответила она, — но это была дружба, понимаешь?

— Не понимаю.

— Дружба. Только мы при этом целовались, раздевались и ложились в постель… зачем-то.

После этого «зачем-то» можно было сразу провалиться сквозь землю и не вылезать оттуда уже никогда. Но он все-таки нашел силы на вопрос.

— Ты меня никогда не любила?

— Я и сейчас тебя люблю, — ответила она, — как друга.

— Я не об этом.

Анастелла смущенно потупилась, щеки ее вспыхнули.

— Мне очень нравилась твоя красота, твое тело… но никаких ощущений не было. Это правда.

— Извини, — добавила она, увидев, как передернулось от боли его лицо, — прости, я ничего не могу с этим поделать. Давай останемся друзьями.

Он еще не представлял, сколько лет эта боль будет преследовать его, как искорежит она его жизнь, но уже предчувствовал это. В глазах потемнело. Спросить о Руэрто уже не было сил. Она сама сказала.

— Не думай, что я ухожу к Руэрто. Я ему не нужна… просто я теперь знаю, как это бывает, и на меньшее не согласна. Понимаешь? Мне очень плохо, Лью. Я запуталась, и мне очень плохо. Извини…

Потом он сидел на кровати, тупо глядя в учебник теоретической физики. Дождь барабанил по стеклу, как будто пытался что-то вдолбить в его бестолковую голову. Что вдолбить? Что он никудышный любовник? Глупый мальчишка, который ничего не знает и не понимает? Что нечего ему даже тягаться с Прыгунами и лезть в их благородное семейство!

Льюис сидел и не мог пошевелиться. Не хотел. Он ничего не хотел, даже дышать. Потом резко встал, схватил куртку подмышку и направился в «Корку апельсина».

— Коктейль, — сказал он бармену, дурея от дыма, — «Парашютиста без парашюта». Закуски не надо.

— А девочку? — ухмыльнулся бармен.

— К черту ваших девочек!

— А кого надо такому красавчику?

— Рыжего. Он здесь?

— Где-то здесь. Но он сегодня не в духе.

— Какое совпадение! Я тоже.

Льюис с отвращением выпил весь бокал, покривился и пошел искать в этом дыму своего приятеля. Рыжий был столь яркой личностью, что найти его оказалось просто. Он стоял на столе и вливал в себя рюмку за рюмкой, а толпа вокруг считала, вопила и хлопала в ладоши.

— Иду на рекорд, — сообщил он, поднося к раскрашенному рту очередную дозу, — за маму, за папу уже было… это за бабулю! Вы знаете, какая у меня бабуля?! Эй, вы, придурки! Вы все мизинца ее не стоите! Я когда-нибудь взорву весь ваш гадюшник! Всех вас, болтуны вонючие! Смейтесь, смейтесь… О! А это что за рожа? Ангелочек, что ты тут делаешь? С ума сошел? Иди домой, родной. Читай книжечки…

Рекордную рюмку он все-таки опрокинул, потом передавил всю посуду на столе, отплясывая какой-то идиотский танец. Льюису хватило и одного бокала. Он быстро захмелел и потерял ощущение реальности.

— Слазь! — дернул он Герца за штанину.

— Чи-во?!

— Слезай, Рыжий!

— Пошел ты!..

Потом они брели обнявшись по дождливому городу, спотыкаясь на ровном месте. Потом Герц долго торчал в ванной, издавая тошнотворные звуки, а Льюис слонялся по его городской квартире как зверь по клетке. В душе волнами поднималось и вскипало зло на всех Прыгунов, вместе взятых.

— Все бабы — шлюхи, — заявил Рыжий, выходя из ванной и утираясь полотенцем, — и это уже надоело. Что скажешь?

— Наверно, ты прав.

— Не вешай нос, Ангелочек! Мы тоже кобели порядочные…

— Не замечал за собой.

— Так в чем же дело? Давай пригласим девчонок, устроим тут оргию… Что, не хочешь?

Тогда можно и без девчонок. Со мной всё можно, только скажи.

Льюис впервые видел его лицо без краски. Оно было прекрасным. И неожиданно — юным и чистым. Вся чушь, которую он проповедовал, как-то не вязалась с этим лицом, наверно, потому он его и прятал ото всех.

— А можно с тобой просто поговорить? — спросил Льюис.

— Конечно, — несколько удивленно ответил Герц.

— Скажи, чем Прыгуны отличаются от других аппиров? Почему одни у вас боги, а другие почти что черви?

Рыжий присел на край стола и сказал вполне серьезно:

— Мы не аппиры. То есть, не совсем аппиры. У нас есть гены васков, предыдущей расы, поэтому мы можем подключаться к их энергии.

— Так это не ваша энергия?

— Получается, что нет. знаешь, я предпочитаю об этом не думать. Просто живу и всё.

— А кто-то другой, без этих генов, может подключиться к потоку?

— Нет. И не надейся, детка. Прыгуны — только Индендра.

— Куда уж мне, — усмехнулся Льюис.

— Правда, есть еще Оорлы, — добавил Рыжий, — они потомки земных млавнов, теперешних эрхов, белых и… черных тигров.

При упоминании черных тигров он поморщился и потер щеку.

— А ты кто, Герц? — спросил Льюис, — ты ведь и Индендра, и Оорл.

— А я их бешеная смесь! — засмеялся приятель.

— Значит, других Прыгунов нет вообще?

— Нет, конечно.

— А кто же тогда подарил твоей бабуле ветку из Сияющей Рощи?

Тут Герц вскочил. Его короткие рыжие волосенки просто встали дыбом. Он всегда был чересчур эмоционален, причем, от одного чувства переходил к другому моментально.

— Откуда я знаю, что это за сволочь! Пижон несчастный! Потерянный родственничек отыскался!.. Ничего, я скоро сам найду эту рощу и завалю ее ветками. Или найду для нее что- нибудь покруче!

Льюис подумал, что никогда не сможет сделать для любимой женщины что-нибудь подобное: подарить ей роскошный подарок или просто отнести ее на другую планету зарисовать пейзаж! Три часа назад он считал, что всё это не важно, что можно быть любимым и без этого, просто за то, что ты хороший, славный парень. Три часа назад он еще сидел за учебником по физике и заваривал чай в своей студенческой комнатушке, и мир был понятен и справедлив. Это было так давно!

Льюис сел на кровать и закрыл лицо руками. В груди всё разрывалось от стыда, унижения и боли.

— Да брось ты страдать по этой Стелке! — подсел к нему Герц, уже успокоившись, — Руэрто в этом деле всё равно не переплюнешь. Он такой бабник, что даже я ему в подметки не гожусь. Честное слово! Куда ты полез? Я ж тебе давно говорил!

— Хочешь сказать, чтоб я знал свое место?

— Чем тебе не нравится твое место? Ты красив как идиот, баб у тебя всегда будет полно.

Но Прыгунов надо уважать, мой мальчик, и нечего перебегать им дорогу.

Это было так верно, что хотелось взвыть.

— А ты такая же самовлюбленная сволочь, как и все они, — проскрипел зубами Льюис.

— Я?! — Герц усмехнулся, — о тебе же забочусь, детка! Анастелла — принцесса, невеста Прыгуна. Благодари Бога, что он просто соблазнил ее, а не снес тебе башку. Нрис это может.

Он много чего может, что тебе и не снилось!

— Катись ты со своими Прыгунами! — Льюис вскочил и пошел к дверям, его шатало и трясло от злости.

— Стой! — рявкнул Герц, — вырастая перед ним, — ты куда?!

— Не твое дело!

— Я хочу, чтоб ты остался.

— А я не хочу видеть твою рожу!

— Протрезвей, дурак. Потом пойдешь куда угодно.

— Пропусти меня!

— Еще чего! Никуда ты не пойдешь!

Льюис не сразу понял, что потом произошло, только вдруг увидел Герца уже в углу, возле двери. Принц встал на карачки, прополз вдоль стены, сплюнул кровью на ковер. При этом все лампочки в прихожей полопались, и стекла в окнах задрожали.

— Идиот! — прохрипел он поднимаясь, — придурок! Я ж тебя на молекулы могу раскидать!

— Давай, — сказал Льюис, — или пропусти меня.

Его распирало от злости, и страха не было ни капли. Только в ушах звенело от напряжения, и бешено стучало сердце. Герц утерся рукавом и еще раз плюнул.

— Кажется, я начинаю привыкать к оплеухам, — криво усмехнулся он, потирая распухшую щеку, — вы что, сегодня сговорились все? Что уставился?! Тоже мне, Ричард Оорл нашелся!

Выкатывайся, пока я тебя не расплющил в холодец!

8

— Ты давно не ела? — спросил Ольгерд.

Воскресшая царица Нормаах в красном термостате смотрела на него мрачными темными глазами, от которых хотелось спрятаться.

— С утра, — ответила она.

— Тогда зайдем в столовую.

Время было обеденное, свободных мест почти не осталось. Они подсели к компании археологов и молча проглотили по тарелке супа.

Ольгерд смотрел на свою спутницу и не мог оторвать от нее взгляда. Эта женщина сводила его с ума. В ней было всё: детская слабость и беззащитность, при этом чудовищная внутренняя сила, недоступная серьезность и проступающая за ней порочность, мощная энергия, того же порядка, что у Анзанты и Риции, какая-то мрачная красота и, главное, в ней была тайна. Ольгерд не мог отделаться от ощущения, что их что-то связывает.

— Я не буду второе, — сказала Олли.

— Тогда я тоже.

Они встали, вышли в коридор, поднялись по лестнице на второй этаж. Солнце светило прямо в окна, оно вообще высоко над горизонтом не поднималось. Ольгерд поставил синие фильтры, и его комната из белой стала ярко голубой, а термостат на Оливии — фиолетовым.

Она опять вся изменилась до неузнаваемости.

Он чувствовал желание и ужас одновременно. Вполне объяснимое желание и совершенно непонятный ужас. И то, и другое его никак не устраивало и потому раздражало.

Пришлось резко отвернуться к окну, чтобы взять себя в руки.

— Переодевайся, скоро двухчасовой рейс, — сказал он.

— Я знаю.

Он смотрел сквозь фильтры на синие сугробы, почти уже поборов свое волнение, но Олли так внезапно подошла сзади и прижалась к нему, так обречено уткнулась губами в его спину, что его бросило в жар.

— Твои льды совсем меня заморозили, — тихо и хрипло проговорила она, — и сам ты как лед. Словно памятник самому себе. Ольгерд Оорл!

Он не узнал ее голос. И говорила как будто не она, а совсем другая женщина, которая давно его знает и чувствует. Он и сам чувствовал какую-то непонятную связь с ней, что-то роковое. Сопротивляться этому было всё труднее.

С минуту он еще стоял неподвижно, совершенно не представляя, что ему делать. Потом расцепил ее руки, повернулся к ней с полным убеждением, что катится в пропасть, убрал ей ладонями волосы с лица и заглянул в глаза.

Лицо было совсем юное, несмотря на резкие черты, с нежной, гладкой кожей, с мягким пушком на щеках, с припухшими губами, но темные омуты ее глаз были совсем не детские.

Широко распахнувшись, они смотрели на него с изумлением и глубинным ужасом, так, словно происходит что-то невозможное. Только что ужас чувствовал он. Теперь было наоборот.

— А если я не памятник? — спросил он, — что тогда?

— А если я — не я?

— Это я давно уже понял.

Ольгерд не выпускал ее лица, он наклонился и, чувствуя легкое сопротивление, поцеловал ее. Не сразу, но она ответила ему, жадно раздвигая губы, обвивая его руками и постепенно тая как свечка в его объятьях. Он и сам потерял голову моментально, даже забыл, где находится. И с кем.

Время как будто остановилось в этой голубой казенной комнате. А потом случилось нечто странное. Оливия вдруг застонала, зарычала как раненая львица, отвернулась и стала вырываться, словно в припадке. От неожиданности он только еще крепче вцепился в нее, но получил такой энергетический удар, что отлетел в дальний угол и не удержался на ногах. От такой внезапной оплеухи не устоял бы, пожалуй, и Азол Кера! Сама Олли отскочила к двери.

— Не-ет! — рявкнула она оттуда, — нет, ни за что! Не подходи ко мне, не трогай меня! Ты больше никогда меня не поцелуешь! Никогда!

— Олли… — он даже встать не мог от шока.

— Ненавижу тебя! — добавила она с отчаянием.

— Может, скажешь, за что?

— За всё!

Она выскочила за дверь. Ольгерд даже не стал ее догонять. Он сидел в углу, тяжело дыша, и тупо соображал, что же произошло. Что за истерика вдруг случилась с примерной девочкой? Похоже было, что от возбуждения она стала терять контроль над собой и испугалась этого смертельно, даже рассвирепела. Что же там скрывалось за этим контролем?

Бешеная энергия? Или что-то еще?

К вечеру, кое-как разобравшись с делами, он сидел у Руэрто и разбавлял свой стресс «Пучиной океана». В голове от этого, правда, не прояснялось. Нрис выслушал его рассказ довольно спокойно, даже с иронией, как забавный анекдот.

— Скажи мне, дорогой, — насмешливо спросил он, щуря свои желтые глаза, — что ты делал сорок тысяч лет назад на Пьелле и чем так разозлил царицу Нормаах?

— Что-то не припомню, — поморщился Ольгерд.

— А придется, — вздохнул Руэрто, — по-другому как-то не получается.

— Мне семьдесят два года, а не сорок тысяч семьдесят два. И прыгаю я только в пространстве, а не во времени.

— Вот это напрасно. А то бы сгонял туда и всё узнал.

— Да, неплохо бы было!

— Что вы там раскопали про эту царицу?

— Сведения обрывочные. Она правила как раз в эпоху похолодания. Холод наступил так мгновенно, что Нормаах и весь ее двор просто сбежали из столицы в поисках теплых земель.

Так что все записи на этом обрываются.

— Жаль-жаль… придется еще выпить.

— Придется дождаться Эдгара, — сказал Ольгерд.

— Хочешь на троих? — усмехнулся Нрис.

— Хочу, чтоб он понял наконец, кого привез с Земли! Эксперт называется! Зачем его посылали? О чем он там думал? О своих девицах из театра?

— Кто бы говорил! — ухмыльнулся Нрис, — успокойся. Эдгар привез нормальную девчонку, которая случайно оказалась васком и потомком этой царицы. А то, что у вас не складывается бурный роман, так это, извини, не его вина. Ты сам ее отпихнул на Меркурии. Теперь она тебе отомстила. Вот и всё.

— Ты веришь в такие случайности?

— А ты — в прыжки по времени?

— Я уже не знаю, во что верить. Мне всё это не нравится, понимаешь? Совершенно гнусное состояние!

— Ну, еще бы! — Руэрто засмеялся, — а бывает, прямо из постели удирают. Женщины — они народ капризный.

— Это мы тоже проходили, — нахмурился Ольгерд, — только я не об этом.

— Успокойся, — Нрис протянул ему наполненный бокал, — всё я прекрасно понимаю…

Только помочь тебе ничем не могу. Могу только одно сказать тебе в утешение: «Слава богу, это не мое отродье».

Он сидел, развалившись в кресле, посреди своих картин и голограмм, в шикарном халате на голое тело, с бокалом вина в руке, совершенно спокойный и даже ленивый снаружи, но взвинченный внутри. Они смотрели друг на друга.

— Да, — сказал Ольгерд, — это не твоя дочь. Но всё равно она дьяволица. Я это всей шкурой чувствую.

— Послушай, — насмешливо взглянул на него Руэрто, — столько женщин вокруг! Почему ты всё время выбираешь то богинь, то дьяволиц?

Домой Ольгерд попал только к ночи. В голове к этому времени все перепуталось, на душе было гнусно и тревожно. Хотелось поскорее прижаться к Риции и уснуть, хоть ненадолго забыв обо всем.

В гостиной было темно, а в спальне горел тусклый свет ночника. Он удивился и даже обрадовался, что Риция до сих пор не спит, разулся, снял термостат и заглянул к ней с несколько виноватой улыбкой.

Да, она не спала, но увиденная им картина могла бы убить наповал, даже после того, что произошло сегодня с ним самим: в их постели лежал мальчишка Льюис и сладко спал. Сама Риция сидела рядом в кресле и смотрела на него зачарованным взглядом. Скрип двери ее отвлек.

— Ол?! — ахнула жена.

Он даже не знал поначалу, что сказать и как отреагировать, но улыбаться, во всяком случае, расхотелось.

— Что тут происходит, черт возьми?!

— Говори потише, он только что уснул.

— У нас что, уже общежитие?

Риция вскочила, одергивая розовый халатик и поспешно выставляя Ольгерда из комнаты.

— Идем, я тебе всё объясню.

Мягкие тапочки с помпонами и халат с кружевами делали ее непривычно женственной.

К тому же он заметил после высокой, рослой Оливии, какая она маленькая и хрупкая. И какая она красивая.

— Что всё это значит? — повторил он.

— Понимаешь, — распахнула черные глаза Риция, — у мальчика потрясение: его бросила Анастелла. Знаешь, как это переживается в таком возрасте?

Это Ольгерд знал прекрасно. Женщины уходили от него во всех возрастах. Одни влюблялись до фанатизма, другие уходили. И, кажется, к их числу собиралась примкнуть и Риция.

— И мальчик пришел к тебе поплакаться в жилетку? — усмехнулся он.

— Не говори так, Ол! — возмутилась жена, — ему плохо, он напился, а пить не умеет.

— Так ему и надо.

— Ну, как ты можешь так думать!

Ольгерд стоял, смотрел на нее и чувствовал себя полным идиотом.

— Я о нем вообще не хочу говорить, — сказал он с презрением, — пусть этот нытик проспится и выкатывается к чертовой матери!

— Что?!

Она стояла как маленькая девочка, возмущенно моргая ресницами. Он любил этот образ безумно, маленькую знайку с распахнутыми детскими глазами. И никогда не думал, что появится какой-то мальчишка, который затмит ей всё. Он никогда не думал, что всё кончится вот так: он увлечется дьяволицей, а она в это время — Ангелочком…

— Опекай его где-нибудь в другом месте, — сказал он с горечью, — а здесь пока мой дом. И я хочу отдохнуть.

— Ты забыл, что это и мой дом, — напомнила она.

— Наш, — уточнил он, — и при чем тут кто-то третий?

— Ол… — Риция нервно сцепила руки и посмотрела ему в глаза, — я давно хотела тебе сказать…

Было видно, что ей трудно это выговорить.

— Что? — напрягся он, ожидая самого худшего.

Потерять Рицию — это было бы слишком. Это было просто немыслимо!

— Ол, у нас ведь нет детей, — она кусала губы и краснела как школьница, — и не будет.

— Ну? И что?

— Я так больше не могу.

Он молчал.

— У Льюиса тоже никого нет, — наконец выговорила жена, — может, из нас получилась бы семья? Нам давно нужен кто-то третий, Ол.

— Ну, знаешь! — совершенно ошалел он от такого заявления, тем не менее, испытывая огромное облегчение, — я думал, ты хочешь взять какого-нибудь малыша, а этот.

— Я не хочу малыша!

— Но это смешно!

— Почему смешно? Эдгару было столько же, когда отец его забрал. И ничего!

— Но я не твой отец. И мне совершенно не нравится этот смазливый хлюпик…

— Не нравится? — чуть ли не с ужасом взглянула на него Риция, — как жаль… но почему?

— Я уже сказал.

— Он не такой!

— Не понимаю, за что ты его так любишь, Рики? Я на это не способен.

— Ты же не пробовал. И ты его совсем не знаешь!

Обзавестись сразу взрослым сыном ему и в голову никогда не приходило, тем более этот мальчишка всегда раздражал его своей девичьей застенчивостью, идиотской красотой и успехом у женщин… но у Риции уже дрожали губы. Он понял, что поздно что-то менять и бесполезно спорить с женщиной. Материнский инстинкт включился. Это было как-то дико, но все-таки лучше того, что он предполагал.

— И как ты себе это представляешь? — вздохнул он.

— Я хочу, чтоб он погостил у нас, — оживилась Риция, — тем более, ему сейчас так плохо.

Надеюсь, ему понравится.

— А мне?

— Ол!

— Ты обо мне хоть вспоминать-то будешь?

— Ну что ты говоришь!

— Где мне лечь? На коврике под дверью?

— Я же не знала, что ты прилетишь, — сказала она виновато.

— Делай, что хочешь, — махнул он рукой, — я буду терпеть этого парня в своем доме, если тебе это так важно, но не более того.

Остаток ночи он провел на диване в гостиной. По справедливости он большего и не заслужил. Что бы было с ним, если б Олли его не оттолкнула? Вот именно… Как-то это всё получалось глупо, особенно теперь, когда из него пытались сделать добропорядочного папашу!

Проснулся он от запахов на кухне. Риция пекла блины. Когда только научилась? И когда только вообще полюбила готовить? Льюис хмуро сидел за столом и возил блином по тарелке со сметаной.

— Д-доброе утро, — сказал он, чуть не подавившись, — вид у него и правда был изможденный, глаза ввалились, аппетита явно не было.

— Привет, — буркнул Ольгерд, сел и сунул в рот блин.

У него самого ни настроение, ни самочувствие были не лучше. Так они хмуро и жевали на пару. Риция радостно повернулась от плиты. На ней был новый яркий фартук с оборками и большими карманами в цветочках. Это так не вязалось с ее обычным образом, что Ольгерд тоже чуть не поперхнулся.

— Тебе чай или кофе? — спросила она.

— Кофе, — ответил он.

— А тебе, солнышко?

Солнышком был этот великовозрастный сынок!

— А мне чай, — сказал он и потупился.

Молчание затягивалось.

— Что нового в Центре? — спросил Ольгерд без особого любопытства.

— Все идет по графику, — охотно отозвалась Риция, — скоро мы планируем новый эксперимент с участием всех Прыгунов одновременно. Я думаю, тебе это будет интересно, Ол.

— Почему всех?

— Сколько можно испытывать вас по одиночке? Мы будем работать на предельных энергиях.

— А не взорвемся? — усмехнулся он.

— Нет, — уверенно сказала жена, разливая чай, — у нас всё предусмотрено. Мы уже монтируем в испытательном зале круговую установку на девять кресел.

— Девять? Ты что, сама собираешься туда садиться?

— Конечно.

— А кто будет испытывать?

— Тургей Герсот и Оливия.

— Оливия?

— Ну да, она же его ученица.

— Понятно…

Льюис ел молча. На счастливого влюбленного он больше не походил. Счастье оказалось кратким. Ольгерд вспомнил себя, довольного жизнью и гордого собой пилота-практиканта, когда ему позвонила Алина и сообщила, что вместе им делать больше нечего. И мир перевернулся тогда вверх тормашками. Это было давно, бывало и больнее, но почему-то не забывалось. Наверно, потому что было в первый раз.

— Лью, вы что, поссорились со Анастеллой? — спросил он в порыве внезапного сочувствия.

— Нет, — сдержанно ответил парень, — мы наоборот — друзья.

Как это всё было знакомо! И старо как мир.

Ольгерд еще раз посмотрел на счастливую жену в цветастом фартуке, на подавленного «сыночка» и встал из-за стола.

— Ладно, мне пора на полюс. Ни черта вчера сделать не успел.

Зачет Льюис не сдал. И это было не самой большой неприятностью, посыпавшейся на него в последние сутки. Это Льюис принял уже как должное, после всего, что случилось. А случилось то, что ему просто нечего стало делать на этой планете. Здесь как-то особенно остро он чувствовал себя ничтожеством.

Зачем-то напился. Зачем-то подрался с Герцем… потом было нечто еще более ужасное, о чем стыдно было вспомнить. Он пришел к Риции, он вел себя как последний дурак, как раненый звереныш, он злился, он хотел что-то доказать себе… и он стал снимать с нее халат и целовать ее плечи, а она объяснила, что это недоразумение, что у них должны быть какие- то другие отношения, как у мамочки с сыном, в общем… А любит она и всегда любила только своего мужа. Этот муж потом сидел на кухне и бросал на него хмурые, презрительные взгляды.

Совершенно мокрый от дождя и злой, Льюис вошел в вестибюль общежития. Там нарисованные бабочки порхали по нарисованным цветам. Ничего в их пестрой жизни не изменилось с той счастливой поры, когда их касалась кисть Анастеллы. Что ж, стенам было легче, и потолку было легче, и кафельному полу. Хорошо быть железобетонным! Хорошо быть застывшим, постоянным, неживым и неизменным! А ему? Неужели каждый день придется проходить мимо этого рисунка?!

В своей комнате он переоделся в сухое. Заглянул в зеркало и почувствовал отвращение.

— Где тебя носит? — заглянула к нему Олли, — дядя Рой давно хочет тебя видеть.

— Зачем?

— Как зачем? Ты что, часто с ним встречаешься?

— Ты права, редко. Где его найти на этот раз?

— Он в Звездной гостинице, номер 614.

— Ладно. Загляну.

Всё стало безразлично, даже это. Когда-то он так радовался встречам с дядей Роем! А что теперь скажет его наставник? Посмеется над ним?

— Что с тобой, Лью? — Оливия смотрела удивленно, но без сочувствия, — случилось что- нибудь?

— Ничего, — он пожал плечом, — просто зачет не сдал.

— Как не сдал? — удивилась она, — там же делать нечего!

— Это тебе делать нечего! — сорвался он, — ты гений! А я посредственность… во всех смыслах.

— Иди-ка ты в Звездную гостиницу, — посоветовала Олли.

Что он и сделал. Дядя Рой занимал роскошный номер, похожий на какие-то сказочные хоромы. Всё внутри блестело сиреневой пудрой и переливалось. Мягкая мебель отражалась в зеркальных стенах и потолках. На полках стояли свежие оранжерейные цветы. Льюис не бывал во дворце у Леция, но Азол Кера и Ольгерд Оорл с Рицией жили, пожалуй, скромнее.

— Проходи! — мамин друг усадил его в огромное кресло с мягкими подлокотниками, и то сразу приняло форму тела, — удобно?

— Нормально.

— Мы давно не виделись, малыш. Как дела?

— Дела? — Льюис посмотрел на своего наставника хмуро, исподлобья, — я хочу вернуться на Землю.

— Почему? — тот перестал довольно улыбаться.

— Мне здесь надоело.

— Это не ответ.

— Надоело и всё.

— Месяц назад ты был в восторге.

— Да. Был.

— Что случилось, малыш?

— Я не малыш, дядя Рой! Не говори со мной как с ребенком.

— Та-ак, — наставник закинул ногу на ногу и понимающе кивнул, — кажется, начинает проясняться. Мальчик взрослеет.

Он-то, конечно, был взрослый и уверенный в себе! И всё у него всегда получалось, как он хочет.

— Представь себе! — вспыхнул Льюис.

— Уже представил. Только зачем сбегать от этого на Землю?

— Потому что на Земле хотя бы Прыгунов нет!

— Вот как? — дядя Рой совсем нахмурился, — Прыгунов, значит? И с кем же ты умудрился схлестнуться, мой милый?

Пришлось сказать правду, всё равно бы она скоро всплыла.

— Анастелла ушла к Руэрто, — признался он, ожидая от старшего друга снисходительной усмешки или, что еще хуже, жалости.

Но реакция у дяди Роя была странной. Он почему-то удивился.

— К этому уроду?

— Он не урод, — возразил Льюис, — он Прыгун. Почти что бог.

— Так-так… Значит, какой-то Руэрто увел у тебя девушку? И ты позволил?

— А что я мог сделать? Кто я рядом с ним?! Герц прав, не стоило и соваться в их благородное семейство!

— Герц? Это невротичный выродок смеет учить тебя жизни?

— Каждый должен знать свое место. Мое место на Земле.

— Черт возьми! — дядя Рой даже встал, так его всё это почему-то возмутило, — эти Индендра совсем обнаглели! Ох, как мне всё это надоело… — он замер и царственно скрестил руки на груди, — ладно, мальчик. Хватит. Ни на какую Землю ты не полетишь. Я им больше не позволю над тобой издеваться.

— Каким образом? — с сомнением уставился на него Льюис, — они боги!

— Самое смешное, что ты тоже, — усмехнулся мамин друг, — ты такой же Прыгун, как они.

Да еще и красив как бог. Эти Индендра тебе в подметки не годятся! А твоя девчонка — просто дура.

— Я Прыгун?

Льюис даже не удивился, так неправдоподобно это было. Ему просто показалось, что он спит. И видит сон своих желаний.

— Во всяком случае, ты им будешь, — уверенно заявил дядя Рой, — я не хотел с этим торопиться, да видно, пора… Только учти: твое детство на этом заканчивается. Понял?

— Понял, — проговорил Льюис на этот раз уже потрясенно, — дядя Рой, а ты-то кто?!

На Тритай Эдгар прибыл обычным рейсовым планетолетом. Красно-коричневая планета как всегда была неласкова, багровое солнце куталось в мохнатые, грозные облака, по сухой, потрескавшейся земле носились пылевые смерчи. Дело шло к закату.

Порг изменился до неузнаваемости. Старого глинобитного города просто не стало, вокруг белого квартала с высотными домами выросли однотипные казармы, в которые и загнали местных жителей. Сразу за городом начинались корпуса заводов.

Эдгар бросил рюкзак в гостиничном номере и отправился изучать окрестности. На душе было особенно тоскливо. Когда-то он боялся сюда вернуться, чтобы не нахлынули воспоминания, а сейчас он был бы и рад, да ничего знакомого тут не осталось, разве что свирепое солнце.

Улицы были почти пусты. Редкие лисвисы в одинаковых мешковатых комбинезонах пробегали мимо него, с недоумением и даже страхом оборачиваясь на белого пришельца. Все куда-то торопились. Эдгар спросил одного прохожего, стоит ли еще храм Намогуса, но тот его даже не понял.

— Не знаю никакого храма и никакого Намогуса, вэй, — поспешно пробормотал он и потопал дальше.

Всё это было странно. Видно Тирамадидвааль на редкость быстро расправился тут с религией, если даже имя Намогуса забыли! Храм, тем не менее, стоял. Эдгар вышел наконец на храмовую площадь, мощеную крупным булыжником, и увидел эту серую громаду, мощно подпирающую свинцово-малиновое небо. Сердце на секунду остановилось. Время тоже.

Перед входом в храм кучно стояли черные модули, меж огромных колонн деловито расхаживала вооруженная охрана. «Вряд ли там осталось место для Кантины», — подумал Эдгар. Он снова остановил какую-то пожилую женщину с перепуганным лицом и спросил, что это за здание.

— Резиденция самого Тирамадидвааля, вэй, — пролепетала она.

— Понятно, — кивнул он, — самого, значит. А Намогуса, значит, выставили?

Лисвийка посмотрела на него с ужасом и попятилась.

— Постойте! — он шагнул вслед за ней, так они и пятились по площади, — вы ведь помните, что тут было двадцать лет назад? Это был храм Намогуса, не так ли?

— Да, — лисвийка наконец остановилась, — потом прилетели вы, белые боги. И Намогус оставил нас! Намогуса больше нет! Есть наместник Тирамадидвааль. Слава ему. Прощайте, вэй!

Эдгар обошел храм вокруг, с грустью вспомнил, как интересно всё начиналось, и чем теперь всё кончилось. Хотели как лучше! А что получилось?

Мысленно простившись с храмом, Эдгар вышел на дорогу, ведущую в Ячменный поселок. Там, в старом домике колдуна жил теперь бывший Верховный Жрец бывшего Красного бога солнца Намогуса. Воспоминания были настолько яркими и свежими, что нереальной казалась как раз реальность. С ней трудно было примириться.

Эдгар шел по обочине, его сместили туда бронированные грузовики, то и дело снующие в обе стороны и поднимающие пыль по дороге. Вполне насладившись этим зрелищем, он прыгнул прямо к поселку, на окраину Красных болот.

Болота, как и прежде, простирались далеко к горизонту, и единственным их украшением, кроме заходящего солнца, были редкие корявые деревца. От унылого и знакомого пейзажа сердце защемило: где-то здесь пряталась бабуля от толпы разъяренных жриц. И что было бы с ней, не взбунтуйся тогда Аурис?! И что было бы с ним?!

Солнце садилось. Домик колдуна стоял на прежнем месте. Весь малиновый в лучах заката двор был чисто выметен, на плетеном заборе сушились горшки и тряпки, пахло сеном.

«Какая длинная штука жизнь», — вдруг подумалось Эдгару.

— Эй, хозяин! — крикнул он по тритайски.

Дверь распахнулась. По скрипучим ступенькам к нему вышел лысый черный лисвис в белой козьей шкуре. Эдгар сразу понял, что в нем мало что осталось от Верховного Жреца.

— Приветствую тебя, Нурвааль, — почтительно сказал он.

— Проходи, — спокойно ответил отшельник.

— Ты узнал меня?

— Разве тебя можно с кем-то спутать, Эдвааль?

— А я вот тут решил тебя проведать.

— Я так и понял.

Они зашли в просторную комнату с запахом дыма, дерева и трав. Ничего как будто не изменилось в ней с тех давних пор, когда Кантина варила тут зелье. Эдгар всё внимательно осмотрел.

— Значит, здесь ты теперь живешь?

— Да. Это лучшее, что можно придумать.

— В самом деле? Тебе тут нравится, Нурвааль?

— Конечно, — лисвис присел на лавочку и уставился на свой очаг, там, в котле что-то аппетитно кипело, — я ведь имел всё: власть, богатство, славу, женщин… даже свою религию.

Я испробовал все мыслимые наслаждения. И я могу теперь сказать без всяких сомнений — всё это лишнее.

Он был величав и спокоен. Эдгар собирался посочувствовать свергнутому властителю, но оказалось, что это ни к чему. Внутри у Нурвааля тоже всё было спокойно и ясно.

— Выйди из меня, — вдруг поморщился хозяин, — я и сам тебе всё скажу.

— Извини, — смутился Эдгар, — я не знал, что ты это чувствуешь.

— Мой Намогус помогает мне, — усмехнулся Жрец, — я сам его выдумал и долго служил ему. Теперь он служит мне.

— Что ж, тогда мне и петлять-то нечего, — склонил голову Эдгар, — мне нужна твоя помощь, Нур. Или хотя бы твой совет.

— Я отошел от дел. Уже давно.

— Но ты же не умер! Что-то же ты знаешь?

— Что можно знать, сидя на болоте? — отшельник встал и осторожно снял котел с огня, — давай-ка я тебя лучше накормлю, землянин. Что-то мне подсказывает, что ты голоден как болотный хнурь.

— Я бы съел и самого болотного хнуря.

— У меня есть козье молоко и сыр. Хочешь?

— Еще бы!

— На Вилиале, небось, лягушачьей икрой давился?

— Печеными лапками тритона. В тесте.

— Хорошо хоть в тесте.

На столе появился кувшин с молоком, самодельный сыр, мелкие крапчатые яйца и даже лепешки с рыбой.

— Неужели ты сам печешь себе лепешки? — поразился Эдгар, — Верховный Жрец! Это ж ни в какие ворота… Слушай, может, переворот по-быстрому устроим? А?

— Ну, нет, — усмехнулся Нурвааль, — я в эти игры больше не играю. А лепешки мне приносят больные, считают, что я теперь вместо колдуна Элигвааля. Многие еще верят в Намогуса и даже помнят, что я был Верховным Жрецом.

— И что? Ты им помогаешь?

— Намогус помогает.

— Славный парень твой Намогус!

Голод Эдгар утолил. Вопросы остались. Он взял в ладони горячую плошку с травяным чаем и посмотрел в глаза Жрецу.

— А как ты вообще сюда попал, Нур? Это ведь действительно дом колдуна.

— Мне было рискованно оставаться в Порге, когда началась вся эта заваруха с повторной колонизацией. Я стал совершенно лишней фигурой и быстро это понял. Кантина спрятала меня здесь.

— А она сама? Что с ней стало?

— А что могло стать с такой честолюбивой, стервозной и бешено красивой женщиной?

Она вышла замуж за кого-то из новых начальников и улетела с ним на Вилиалу.

— Так она на Вилиале?

— Да. Кажется, трижды была замужем, причем, каждый раз с повышением. Был бы Проконсул мужчиной, она окрутила бы и его, не сомневаюсь.

— Да, такая не пропадет.

Плошка обжигала руки. Эдгар не сразу это заметил, а потом чуть не выронил ее на стол.

— Ладно. Давай перейдем к делу.

9

За окном стемнело. Тут же из всех щелей потянуло холодом. Нурвааль подбросил дров в очаг, языки пламени освещали его черное как головешка лицо и мощный лысый череп.

— Это наши межпланетные дела, — сказал он, — при чем тут аппиры и земляне? Зачем ты во всё это полез, Эдвааль?

— У нас дипломатические отношения с Вилиалой, у нас торговля и культурный обмен. И нас совсем не обрадует, если у лисвисов начнется межпланетная война.

— Никакой войны не будет.

— То есть как, не будет?

— Дело кончится дворцовым переворотом, вот и все. На вашей торговле это мало отразится. Вот с культурным обменом, пожалуй, будет хуже: Бугурвааль в искусстве ничего не понимает.

Эдгар закутался в козью шкуру, чтобы согреться. Он сел прямо на пол, поближе к огню.

— Почему ты уверен, что не будет войны? Разве Тирамадид не к этому готовится? И разве Бугурвааль не этого боится?

— Дело в том, — усмехнулся Жрец, — что они заодно. Никто никого не боится, они просто создают видимость, чтобы обоим хорошенько вооружиться и ввести на Вилиале военное положение.

— Вот это новость! — обалдел Эдгар, — тогда я вообще ничего не понимаю!

— Что тут непонятного? Это старо как мир.

— Нур, если всё это игра, то зачем тогда столько военных заводов? Склады-то забиты по настоящему! И корабли пропадают по-настоящему. И капитанов Бугур пытал по-настоящему.

Самолично.

— Что там, на складах, я не знаю, — пожал широким плечом Нурвааль, — но если всю планету собираешься превратить в казарму, то оружия мало не покажется. А то, что Бугур — садист, это давно не секрет.

Эдгар задумался, глядя на всполохи огня. Тихо было в домике колдуна и спокойно, и хотелось думать, что и во всем мире так же безопасно и уютно. Увы, это было не так.

— Послушай, что получается, — сказал он наконец, — где-то, скорее всего, у нас в Центре Связи разработали рассогласователь времени. Производится он почему-то у вас на Тритае под предлогом скорой войны, которой не будет. А корабли, между прочим, пропадают не только у вас, но и у тевергов.

— Так. И что?

— Не понимаешь? Есть разработка оружия, есть производство, есть транспорт. Наверняка где-то есть и солдаты. И всё врозь! Затевается грандиозная афера, Нур! Осталось понять, кто будет воевать этим оружием. И с кем.

— Если так, — хмуро покачал лысой головой отшельник, — одно могу сказать тебе точно — это будут не лисвисы.

— Ты что-нибудь слышал о Ройваале? — спросил Эдгар.

— Ничего. А кто это?

— Если б знать! Всё бы встало на места.

Несколько дней Эдгар потратил на обследование оружейных складов. От бесконечных прыжков сквозь стены он устал смертельно, но нового оружия нигде не нашел. Всё было забито стандартными лучеметами, пушками, торпедами, отражателями, уловителями, даже военной формой. Бедные тритайцы работали на совесть.

Осознав наконец тщетность своих усилий, Эдгар решил, что пора познакомиться с самим наместником. Роль торговца оружием его теперь не очень-то устраивала, тем более, что ему уже навязали другую — васка. И, если Тирамадид и Бугурвааль были заодно, то стоило рискнуть.

Тирамадид выглядел полной противоположностью Куратору. Во-первых, он оказался светло-зеленым, что было несвойственно правящей верхушке, во-вторых, молодым, в- третьих, весьма любезным и изысканным. Эдгар долго искал случая застать его одного, но блистательный тритайский наместник всегда был окружен толпой своих приспешников и любовниц.

Наконец час пробил. Терпеливо прячась в лабиринтах храма, Эдгар застал момент, когда Тирамадид в гордом одиночестве направился в зимний сад. Активная жизнь настолько утомила его, что он присел на полянке, расстегнул свой комбинезон почти до пояса и зажмурился. Отвергнутый Намогус пробивался к нему сквозь световые фильтры стеклянной крыши.

— Разве мы не договорились о встрече? — возник перед ним Эдгар с самым уверенным видом, какой только мог изобразить.

— Что такое? — наместник открыл змеиные глаза и слегка удивился.

— Я ждал вас в книгохранилище двое суток! Вы что, думаете, у меня безграничный запас времени?

— Постойте… я что-то не пойму…

— Разве Ройвааль не говорил вам, что я буду здесь? Или вы забыли всё со своими зелеными красотками?! У меня время на исходе!

— О вас он мне ничего не говорил, — недовольно сказал Тирамадид, — кто вы такой?

— Я?! Вы что, не в состоянии отличить васка от лисвиса?

— Разумеется, в состоянии. Но ни о какой встрече с вами я не договаривался.

— Это уже не важно. Я здесь, и я не собираюсь разбираться, кто из вас, вы или Ройвааль, всё перепутали. Мне некогда.

— Кто вы такой, в конце концов! — разозлился лисвис, — и что за спешка?

— Я как раз тот, о ком вам давно следовало бы знать, — назидательно ответил Эдгар, — я Рамзесвааль, главный разработчик. И это моя ошибка. Мы, васки, тоже иногда ошибаемся, особенно, когда такая суета! Послушайте, наместник, надо срочно внести изменения в схему!

Иначе темпоральный сигмаэкстремум выйдет за пределы допустимой флуктуации хроносдвига, что при существующей подпитке фотоквантов в горизонтальном расслоении способствует резонансу хроноимпульсов, а это вызовет самопроизвольное искривление третьей составляющей гаммаконтиниума в пятом измерении за какие-то сотые доли сктрин!

Вы представляете, что тогда может произойти?!

Тирамадидвааль на какое-то время потерял дар речи. Вряд ли он что-то представлял в этот момент. Его земноводные зрачки застыли как у загипнотизированной лягушки. Эдгар с благодарностью вспомнил Оливию и ее попытки объяснить ему свою теорию времени.

— Надо срочно скорректировать схему квазимезопсипередачи и темпорального смещения.

Иначе даже две штуки рядом класть нельзя. Начнется такое сцепление хроновихрей, что может быть просто полное выпадение из пространства в нольлинейность! А от этого уже ни одна планета не оправится. Надеюсь, вы еще не завалили склад до потолка? Иначе всё придется срочно уничтожить.

Наместник еще с минуту моргал зелеными веками, потом встал с травы и усмехнулся.

— Вот видите, как полезны иногда проволочки… У нас пока три опытных образца, и мы, к счастью, держим их по отдельности.

Эдгар с облегчением вытер лоб платочком. Кажется, его психическая атака удалась.

— Всего три? — уточнил он озабоченно.

— Да. У меня, Бугурвааля и главного технолога Крольвааля. Они тоже опасны?

— Разумеется, наместник!

— Это весьма неприятно, Рамзесвааль.

Они стали медленно прогуливаться по зимнему саду, как старые знакомые. Всё-таки васки внушали уважение даже надменной правящей верхушке этих лисвисов.

— Как вы сюда проникли, Рамзесвааль?

— Как обычно, — ответил Эдгар.

— Это я к тому, чтобы вас никто не видел.

— Меня это волнует больше вас.

— Сейчас мы с вами отправимся в пятый цех, и вы всё объясните технологу. Вас устраивает такой вариант?

— Вполне.

На самом деле Эдгар был в легкой панике. Он понятия не имел, что будет говорить главному технологу. И на каком языке. Потом решил, что именно язык — дело тонкое, и всегда можно обвинить технолога в тупости.

Модуль наместника стартовал прямо с крыши, с персональной стоянки. Им удалось улететь незамеченными. Они неслись прямо на закат, догоняя утопающее в бронзовых облаках солнце.

— Ройвааль никогда не упоминал о вас, — вальяжно раскинувшись на сиденье, заявил наместник.

— А кого он вообще упоминает? — пожал плечом Эдгар, — его послушать — можно подумать, что он один всё это затеял!

— Во всяком случае, он часто сетует на то, что ему всё приходится делать самому.

— Самому! Может, и корабли он сам угонял?

— А разве нет?

Кое-что прояснилось, и Эдгар решил рискнуть еще.

— Узнаю Ройвааля! — снисходительно улыбнулся он, — хвастлив как всегда. На самом деле он только узнал пароли бортовых компьютеров.

— Зачем? — удивленно уставился на него лисвис.

— Как зачем? — в свою очередь удивился Эдгар.

— Он уверял, что бортовой компьютер ему вообще не нужен.

Вот это была новость! Только тут до Эдгара стало доходить, с какой величиной он имеет дело. Если этот тип способен использовать свой мозг вместо корабельного и вести чужой звездолет как собственную тачку по огороду, то уж затеял он наверняка что-то масштабное! И переиграть его было очень сложно.

Пришлось громко и довольно убедительно рассмеяться.

— Васки всё же не боги, дорогой наместник! Неужели вы в это поверили? Рой просто любит прихвастнуть.

— Да, пожалуй, это на него похоже.

«Еще и пижон», — отметил про себя Эдгар.

Пятый цех находился довольно далеко, за болотами, за лесом, за цепью разрушенных гор. К нему и дорог-то не было, всё доставлялось по воздуху. Рабочие из соображений секретности жили прямо в корпусе, за колючей проволокой. Какая судьба ждала их дальше, можно было догадаться.

Бедняги сидели в гермокамерах, затянутые в черные комбинезоны с колпаками.

— Технологическая линия готова, вэи, — отчитывался Крольвааль, травянисто-зеленый, мелкий и какой-то суетливый лисвис, — все операции освоены. Ждем только сырье.

— Будет сырье, будет, — успокоил его Тирамадид, — сейчас проблема не в этом.

— А в чем, вэй?

— Рамзесвааль тебе объяснит.

Эдгар подумал, что увидел уже достаточно, и пора сматываться. Но это вызвало бы подозрения у наместника. И это ничуть не приблизило бы его к загадочному Ройваалю.

В кабинете у технолога он вдохновенно повторил бедняге свою заумную тираду, только по-аппирски. Крольвааль смотрел на него почти с ужасом. Он, разумеется, ничего не понимал.

— В чем дело? — недовольно уставился на него Эдгар, — я что-то не то сказал?

— Но… Ройвааль говорил совсем по-другому, вэй.

— Ройвааль появится нескоро. Вам придется понимать меня.

— Может, вы покажете мне на схеме?

На большом экране компьютера появилось нечто ужасное. Волосы у Эдгара на голове зашевелились, когда он увидел астрономическое количество зигзагов, узлов, кружков и квадратиков, которые пульсировали при масштабировании и разбегались перед глазами. Он посмотрел на маленького Крольвааля с уважением.

— Это что, моя схема?!

— Ваша, вэй.

— Что вы с ней сделали?!

— Ну… мы же должны были привести ее к своим стандартам.

— И я должен теперь разбираться в ваших стандартах?!

Технолог уже отошел далеко за письменный стол и с опаской говорил оттуда.

— Мы с Ройваалем хорошо понимали друг друга, вэй.

— Похоже, придется дожидаться Ройвааля.

— А он всё еще на Шеоре, вэй?

— Разумеется, на Шеоре, — недовольно сказал потрясенный Эдгар, — где ж еще ему быть?

Тирамадид тоже остался всем этим недоволен.

— Когда будет Ройвааль? — спросил он хмуро.

— Через месяц, — уверенно заявил Эдгар.

— Так что, на целый месяц производство отложить?

— Отложить. И срочно избавиться от опытных экземпляров, они слишком опасны.

— Крольвааль, — сказал наместник, — верните нам свой экземпляр. Он сделан по неверной схеме.

Технолог попятился еще дальше в угол и из травянисто-зеленого стал землисто-серым.

— В чем дело, Крольвааль? — разозлился наместник, — вы слышали, что я сказал?

— Да, — пробормотал бедняга, — но я не могу.

— Что значит «не могу»?

— У меня его нет.

— Как нет?

— У меня его украли, вэй!

Эдгар понял, что это тот самый образец, что лежит сейчас у Коэма в сейфе. Оказывается, до сих пор о его пропаже было неизвестно.

— Почему ты молчал, негодяй? — тихо, почти ласково, но зловеще спросил Тирамадид.

— Я… я не смел, вэй.

— Да ты представляешь, что теперь может быть?!

— Простите, вэй!

Эдгар решил, что ему тоже пора проявить возмущение. От лица всех вымерших васков он высказал полное сожаление, что они связались с таким безответственным народом, как лисвисы, что технологи у них идиоты, наука в каменном веке, ученые — тупицы, а дисциплины вообще никакой. И если они тут все друг друга перестреляют хроноквантовым оружием, то будет даже здорово. После чего он позволил себе вполне эффектно исчезнуть прямо из кабинета.

На Вилиале было безусловно жарче, но как-то поспокойнее. Весенние туманы и буйное цветение всего, что не кристаллизовано, убаюкивали бдительность. После военных складов и резких красок Тритая хотелось разнежиться на каком-нибудь пляже в теплой тине и песке и лениво обмахиваться лопухом.

— Знаешь что, — сказал Эдгар Коэму, — отдай-ка ты лучше мне этот рассогласователь, рансанганрудуор, по-вашему. Это становится опасным.

Коэм невозмутимо покачивался в плетеном кресле и листал журнал «Лисвис и Природа».

— До сих пор он спокойно лежал в моем сейфе, — сказал он.

— До сих пор они не знали о его пропаже.

— Кто посмеет делать обыск в моем доме? Я член Совета.

— Ты что, еще не понял, что ваш Бугур посмеет всё? Очнись, Коэм! На дворе уже другая эпоха! И твое родство с Иримис тебя не спасет. да и ее, похоже, тоже ничто не спасет.

— Ты просто устал, Эд. Тебе надо отдохнуть.

— Да я устал! — Эдгар упал на диван и вытянул ноги в раскаленных ботинках, — но я все равно у тебя эту дрянь заберу! Хоть силой! Это улика, Коэм. И вообще, мне надо поменьше у тебя появляться. Если Бугур меня расколет, а это рано или поздно случится, у него к тебе появятся вопросы.

— Я не собираюсь перед ним отчитываться.

— Да? А ты знаешь, что он делает со своими пленными на Желтом острове? К тому же у тебя есть жена и сын.

— До этого не дойдет, — побледнел Коэм, он и так был бледно-зеленый, а тут совсем стал похож на привидение.

— Не знаю, — покачал головой Эдгар, — по-моему, нам уже не выйти из этой игры. Или он нас, или мы его. Может, отправить тебя с семьей на Пьеллу, пока не поздно?

За распахнутыми окнами благоухал в весеннем цветении сад, вздымались из тумана белые корпуса Музеев и Театров, сладострастно заливались лягушки, трудно было представить, что в этом теплом и таком привычном раю может появиться смертельная опасность.

— Никуда мы не полетим, — сказал Коэм уверенно, — рансанганрудуор забирай, пусть его исследуют в вашем Центре. А других улик у Бугурвааля нет.

— Мне всё это не нравится, — поморщился Эдгар.

— Что тебе не нравится? — в гостиную вошла Лауна, худенькая, в золотом хитоне и сверкающими заколками в волосах, настроение у нее явно было приподнятое.

— Всё это безобразие, — ворчливо сказал он, — в ваших гостиницах совсем нет холодной воды, один кипяток течет их кранов. Нормальному землянину и окунуться некуда. Тоже мне, «Космическая любовь»!

— Оставайся у нас, — улыбнулась она, — наши охладители работают нормально. И Антик по тебе соскучился.

— Не могу, дорогая, — он похлопал себя по грязным штанам, — я приглашен на прием к Куратору Здоровья и Процветания. Надо переодеться в культурное и чистое и срочно зазубрить пару душескребущих приветствий.

— О! У него чудесные приемы! — воодушевилась Лауна, — он приглашает артистов, даже Антика однажды приглашал, художников, поэтов! Ты получишь массу удовольствия, Эд.

— Не сомневаюсь, — содрогнулся он.

— А что ты мне привез с Тритая? — спросила она с любопытством, — булыжник?

— Булыжник несъедобен, — усмехнулся Эдгар, — я привез тебе сыр из козьего молока и окорок лагуска. Поешь хоть раз по-человечески.

Прием у Силафидвааля оказался более интересным и менее официальным, чем у Проконсулессы. Похоже, Куратор действительно заботился о здоровье своих сограждан, как физическом, так и психическом. Душетрепещущих приветствий было немного. У него и дворец был поскромнее, и народу поменьше.

Эдгар был представлен гостям как близкий друг несравненной Иримисвээлы и спокойно отсиживался в тенистом уголке, потягивая коктейль со льдом. К нему только пару раз подсаживались поэты и доставали его утонченными стихами. Это испытание Эдгар выдержал достойно, даже прочел одному свое произведение в переводе на лисвийский.

«О, мир пустой!

Он, суетясь, Не помнит, что не вечен!

Я жил мечтой, Она сбылась.

И жить мне больше нечем…»

— О! — воскликнул утонченный лисвис, — вы творите в стиле «критико-ироничного осмысления», так характерного для эпохи позднего Расцвета Заката! Это был прорыв, я вам скажу! Это было смело для культурной общественной мысли, тем более при правлении сентиментального Наккадинаморвааля Струеречивого…

На сцене в глубине зала в это время проходил конкурс баллад. Пение сопровождалось инсценировкой и танцем. Эдгар сначала следил за действом, потом его это утомило. Зеленый поэт тоже. Он ждал Бугурвааля, иначе давно бы ушел под благовидным предлогом.

— Послушайте, — сказал поэт, — сейчас прелестная Аньювээла будет исполнять балладу на мои стихи. Давайте подойдем поближе!

— Давайте, — вздохнул Эдгар.

Где-то в середине зала ему удалось оторваться и примкнуть к другой культурной группе, в которой находился сам любезный Силафидвааль. Они обсудили оздоровительное влияние на организм ранних картин Хрустнивааля и безусловно вредное влияние его поздних картин.

Эдгар, как близкий друг несравненной Иримисвээлы, изображал из себя знатока искусства и даже заметил, что в поздних картинах Хрустнивааля, на его взгляд, недопустимо много красного цвета.

С ним вежливо согласились. В это время зал зааплодировал юной исполнительнице очередной баллады, а в дверях под эти аплодисменты наконец-то показался Куратор Обороны. Под руку его держала высокая малахитовая красавица, эффектно задрапированная в серебристо-прозрачные ткани, со сверкающей диадемой в пышной прическе. Из всех шикарных дам она, несомненно, была самая шикарная. И самая красивая.

Эдгар подумал, что сейчас сядет прямо на пол, так подкосились его коленки, и так подпрыгнуло прямо к горлу его сердце.

— Что это за дама с Куратором? — спросил он хозяина.

— Кантинавээла вэя, — ответил тот.

— Ее не было на приеме у Проконсулессы.

— Да. На официальных приемах Бугурвааль бывает с женой.

— А это кто?

— А это любовница Бугурвааля.

Сердце вернулось на место, но тревожно постанывало оттуда. Эдгар подумал, что пропал, если Кантина его узнает. Оставалось надеяться, что она давно всё забыла, и что все земляне для нее на одно лицо. Это лицо он сделал каменным.

Парочка приблизилась. Кантина даже бровью не повела, увидев его в толпе лисвисов, как будто и внимания не обратила.

— А это Рамзесвааль, аппирский друг нашей несравненной…

Они посмотрели друг другу в глаза. И он забыл на секунду, что ненавидит ее, что она карьеристка и интриганка, и она ему опасна. Он утонул в ее черных змеиных зрачках.

— Рамзес — земное имя, — тонко улыбнулась она, на прекрасном лице при этом появились мелкие морщинки, время не щадило и ее.

— Я сказал ему то же самое, — с довольным видом заметил Силафидвааль.

— А я ответил, что на Пьелле всё давно перемешано, — добавил Эдгар, — в том числе и имена.

— Чем вы занимаетесь, Рамзесвааль?

— Торговлей, вэя.

— Какой же?

— Лекарства, косметика, сигареты…

— Косметика? Это может быть интересно!

— Идем, — Бугурвааль довольно грубо взял ее за локоть и потянул за собой.

— Извините, вэи, — досадливо сказала Кантина и пошла с ним.

Эдгар дошел до первого дивана и сел на него как подкошенный. Кровь стучала в висках, адреналин гулял по всему организму, сердце ныло. Он еще не понял, узнала его Канти или нет. И если узнала, то как скоро проболтается Бугурваалю? Такой подлости от фортуны он, конечно, не ожидал.

На сцене подводили итоги конкурса. Эдгар услышал, что первое место заняла баллада «Сны и муки любви», второе — «Я люблю тебя безумно», третье — «Люби меня вечно» и четвертое — «Безумная любовь». Ему жутко захотелось домой.

Ближе к ночи Бугурвааль наконец подошел к нему. Один.

— Мне звонил Тирамадид, — сказал он хмуро, — он обеспокоен не на шутку. Что там со схемой?

«Не сказала!» — облегченно вздохнул Эдгар. И заученно повторил Куратору свою чудовищную тираду.

«Я жил мечтой, Она сбылась, И жить мне больше нечем…» Это было верно. Двадцать лет он хотел ее увидеть и узнать, что с ней. Двадцать лет он запрещал себе это. И вот увидел. Убедился, что она хороша по-прежнему и по-прежнему использует свои женские чары для достижения цели. И что дальше?

«А вдруг это она?» — подумалось ему, — «вдруг Бугур только пешка в ее игре? Это так на нее похоже! Она дошла почти до конца лестницы, ей осталось только скинуть с трона воспитанную Иримис! Что она и делает чужими руками!» Уснуть с такими мыслями было трудно, но усталость взяла свое. Эдгар провалился в сон.

Ему снился зал с малахитовыми колоннами и шахматным полом. В кроваво-красной воде бассейна плавала змея, огромная, зеленая, переливчатая. Он боялся ее, но входил в воду и обреченно ждал, когда она его укусит. Змея подплыла к нему, не укусила, но обвила своим телом так крепко, что невозможно стало дышать. Так, задыхаясь, они и пошли оба ко дну.

Так, задыхаясь, он и проснулся.

Дел предстояло много: что-нибудь разведать про Желтый остров, проверить, что творится на военных базах Вилиалы, хоть от кого-нибудь услышать, что такое Шеор, и где это, и сводить Антика в зоопарк.

До обеда он успел только последнее. В зоопарке они снова наелись мороженого, покормили обезьян, передразнили их, как могли, и покатались верхом на трехгорбых гримцхтрохах. Это помогло. Эдгар вернулся к себе в гостиницу отдохнувшим и бодрым.

В полдень к нему в дверь позвонили. Он никого не ждал и был совершенно голый после очередного душа. Одеваться не хотелось. Наскоро обвязавшись полотенцем, он уселся в кресло и нажал кнопку входа на пульте. И пока деверь еще не отползла в проем стены, он уже понял, кто там стоит.

В дверях стояла Кантина. Какая-то странная, не похожая на себя Кантина. На ней был строгий, в земном стиле, костюм из юбки с пиджаком, чулки в сеточку, туфли на шпильке. В таком наряде стало заметно, что она сильно похудела, даже ее роскошная грудь куда-то пропала. От своей призывно-соблазнительной плоти она как будто избавилась, но эффектна была по-прежнему.

— Можно войти? — спросила она по-тритайски.

Эдгар понял, что она прекрасно его узнала, не понял только, какую игру она затеяла.

— Прошу вас, вэя, — вежливо ответил он, — вас так заинтересовала аппирская косметика?

Кантина прошла с видом манекенщицы и села в кресло напротив.

— Меня интересуешь ты, Эд.

— Вы меня с кем-то спутали, вэя?

— Да. Со своим бывшим любовником.

— Однако, у вас весьма странные пристрастия, мадам!

— Послушай, — она вздохнула, — здесь ведь нет камер. Ты меняешь номера каждый день, Бугур не успевает их поставить.

— Поэтому он прислал тебя? — усмехнулся Эдгар.

— Я пришла сама по себе, — заявила Кантина, — и просто из любопытства. Мы ведь столько лет не виделись!

— То-то у тебя было такое безучастное лицо, когда ты меня увидела!

— А ты хотел, чтобы я упала в обморок?

— Но ты даже не удивилась, Канти.

— Здесь ничему нельзя удивляться, — сказала она, — на всякий случай.

Волнение мешало Эдгару применить свои экспертные способности, он не мог сосредоточиться, а когда все-таки вошел в нее, то не почувствовал ничего, кроме ответного волнения.

— Я хочу вина, — заявила гостья, — сладкого. И вашего кофе. Надеюсь, у тебя есть?

Такой заказ предполагал неспешную дружескую беседу. Эдгар понял, что визит дамы затянется. Это волновало его, вгоняло в задумчивость, но ничуть не огорчало.

— Это у меня есть всегда.

Он пошел на кухню, открыл бутылку «Сладкой тины забвения» и засыпал порошок в кофеварку.

— А тебе идет полотенце, — улыбнулась Кантина.

Она стояла в проеме двери, высокая и тонкая, с тщательно уложенными в прическу бронзовыми волосами.

— Где твое тело, Канти? — спросил он приближаясь.

— А где твое? — насмешливо взглянула она.

— Ну, у меня-то его никогда не было, — засмеялся он, поправляя на животе свою набедренную повязку.

— Да, ты почти не изменился.

— Зато ты изменилась, дорогая. Просто растаяла.

— Ты ничего не понимаешь! — Кантина дернула плечиком, — здесь так модно. Пышные формы котируются только на Тритае. Пришлось приспособиться.

— Ох, уж эти виалийские эстеты…

Он всё поставил на поднос и двинулся с ним в гостиную. Кантина последовала за ним и присела к столику.

— Итак? Кто начнет рассказывать? Ты или я?

— Попеременно, — предложил Эдгар, — так сколько раз ты была замужем, дорогая?

— Три.

— Безобразие, — он разлил вино в плоские виалийские фужеры и протянул ей.

— У меня еще и двое детей, — заявила она, — от разных мужей.

— Полный разврат, — кивнул он.

— Мальчик и девочка.

Эдгар почему-то никогда не думал, что у Кантины могут быть дети. В роли матери он ее вообще не представлял, только в роли любовницы. Ему вдруг стало горько от мысли, какую длинную и насыщенную жизнь она прожила совершенно без него! Конечно, глупо было сожалеть об этом сейчас.

— Ну а я пока один, — сказал он, подливая ей вина.

— Я знаю, — улыбнулась гостья, — я расспрашиваю каждого вернувшегося с Пьеллы дипломата, как там поживает принц Эдвааль.

— Зачем?

— Мне интересно.

— А сейчас тебе интересно, зачем я притащился на Вилиалу, не так ли? И почему выдаю себя за торговца косметикой?

— Мне это непонятно, — спокойно сказала Кантина, — тем более, что Бугурвааль принимает тебя за какого-то васка. Я не собираюсь выдавать тебя, не волнуйся.

— Что так? — усмехнулся Эдгар, — боишься поломать всю игру?

— Это не моя игра, — ответила она.

Верить он ей не мог, войти в нее не получалось. Они молча пили кофе и смотрели друг на друга. Эдгар давно поклялся себе, что никогда и ничего у него с этой женщиной не будет, что он не позволит больше поймать себя на этот крючок, что лучше змею поцеловать, чем эту коварную жрицу. но вдруг понял, что это уже происходит.

Они смотрели друг на друга как мужчина и женщина, как самец и самка, как изголодавшиеся друг по другу любовники, и соединение двух тел было уже просто формальностью.

— Жаль, что тут нет бассейна, — вздохнул Эдгар.

— Но ванна-то есть, — нимало не смутилась она и расстегнула пуговку на пиджаке.

Его чуть не затошнило от желания. Он бросился в ванну, пустил горячую воду, повернул регулятор освещения на темно-красный и, скрипя зубами, окунулся. Кантина вошла уже без одежды. Ее непривычно тонкое тело было словно отполированный малахит, пышные бронзовые волосы распущены по плечам, глаза блестящие и почти безумные от возбуждения.

И пахло от нее русалкой!

— Бульон из землянина готов, — в последний раз пошутил он и протянул ей руку, — не хватает только зеленой приправы.

— Это будет поострее красного перца, — улыбнулась жрица.

Как всё оказалось просто! Ванна, горячая вода, два тела — мужское и женское. И столько наслаждения! Только почему-то с другими женскими телами так не получалось.

Ванна оказалась предательски скользкой. Они расплескали всю воду, и чуть не захлебнулись, уходя на дно. Потом перебрались в спальню и с энтузиазмом перевернули там всю постель. Ему даже показалось, что они ничуть не повзрослели и не поумнели с тех давних пор. Особенно он.

— Вы развращенная женщина, мадам. Вытворять такое с первым попавшимся торговцем!

Кошмар какой…

— Я тоже еще не встречала таких наглых торговцев. Ты всех своих клиенток сразу затаскиваешь в ванну?

— Не сразу. Сначала даю чашечку кофе.

— Ах, вот как?!

Кантина стала душить его подушкой, последней, еще не сброшенной на пол. Эдгар побился в агонии и затих.

— Таким ты мне нравишься больше! — склонилась она над его бездыханным телом, — умри, коварный изменник!

— А трое мужей! — рявкнул Эдгар, воскресая, — а двое детей?! А твои бесконечные любовники?! Меня только двадцать лет не было, и смотри, что ты без меня натворила!

Он опрокинул ее на спину, Кантина лежала, изогнувшись как змея, тонкая и малахитовая.

Прекрасное тело было изящно и бесстыдно как всегда.

— А похудела-то как! — добавил он, — целуя это бесстыдное тело во все места, — боже, Канти, где твоя грудь? Где твоя мякоть? Ты была как спелая малина… И что эти зеленые извращенцы с тобой сделали!

— Черные тоже, — усмехнулась она.

— Ах, еще и черные!

Очередная борьба на постели закончилась бурно. Как и положено, мужское начало победило, но после этой победы сил ни на что уже не осталось. Они просто лежали на разоренной кровати, а в ванной все еще лилась из крана вода…

— Мне нельзя тут долго оставаться, — прошептала Кантина припухшими желтыми губами, — этот чурбан такой ревнивый, может что-нибудь заподозрить.

Эдгар поостыл, поэтому обнимал ее уже через простыню, тело ее стало недоступно, но лицо и губы он целовал по-прежнему. От усталости расхотелось даже шутить. Ему было просто хорошо и спокойно с ней, как будто ничего больше и не надо. Как будто он приплыл наконец к своему берегу, и дальше идти уже некуда.

— Я так рад, что ты пришла, Канти!

— Как я могла не прийти? Ты единственный любовник, которого я не могу забыть. Мне так хорошо с тобой!

— Мне тоже. Правда.

— Ты больше не злишься на меня?

— Должен бы. Да сил нет.

— А твой дед, наверное, злится!

— Что тебе мой дед? Ты его никогда больше не увидишь.

— Что верно, то верно… Мне пора, Эд.

— Уже?

От мысли, что она сейчас уйдет, его охватила тоска. Он крепко сжал ее, уткнулся лицом в ее мокрые, спутанные волосы и чуть не заскулил. Он был совершенно беззащитен в этот момент. И в этот момент она спросила:

— Мы еще увидимся?

— Конечно! Еще как!

Что он мог еще ответить?

4.09.97