Сердце в подарок

11

— Какое платье идет мне больше, Анна? — С раскрасневшимися щеками и сверкающими глазами Оливия величаво расхаживала по своей гостиной. — Это или какое-то другое? О небо! — рассмеялась она. — Я кажусь себе профессиональной моделью, фланирующей по подиуму, хотя догадываюсь, что не могу походить на нее! Не слишком ли я грудастая?

— Вот это, смотри! — подала голос София из глубины комнаты.

Бабушка Пьетро склонила свою аристократическую голову в сторону и сказала:

— Согласна. Оно подойдет. — Затем хлопнула в ладоши. — Ты великолепна, Оливия! Ох, как же я люблю свадьбы!

— Да, в этом платье вы неотразимы, синьора! — восторженно воскликнула Марина, и даже Тедди у нее на руках возбужденно загукал.

Олли наградила сына полной любви улыбкой. Через неделю ей предстояло выйти замуж, чтобы обеспечить его будущее, и она не испытывала никаких сожалений.

Мой суженный, конечно, не любит меня, вздыхала про себя она, но я смирюсь с этим, ибо нисколько не сомневаюсь, что он действительно заботится обо мне. Разве Пьетро сам не говорил об этом? Разве не обещал быть верным мне? А уж наши любовные игры на горном лугу превзошли даже необузданную страсть предыдущей ночи.

Сознавая, что краснеет просто до неприличия, Оливия вернулась к зеркалу. Пьетро договорился о доставке из Флоренции целой коллекции подвенечных платьев. Все они были прекрасны, и выбор ей было сделать нелегко. Но она согласилась с тем, что в платье, выбранном Софией, выглядит настоящей сказочной невестой.

Модно сшитое из шелка цвета слоновой кости, оно имело лиф, обтягивающий тело как вторая кожа. Глубокий вырез скромно обнажал часть ложбинки между грудей, а шуршащие юбки водопадом струились с ее тонкой талии. Длинные и узкие рукава из кружев гармонировали с легчайшей как паутинка фатой.

— У меня есть кое-что для тебя, — объявила Анна, достала из-под своего стула покрытую бархатом коробку и, открыв ее, показала инкрустированную сверкающими брильянтами тиару, лежавшую на темно-синем атласе. — Она принадлежала моей прабабушке, и с тех пор ее надевали все невесты Мазини. Не хочешь примерить ее сейчас? А потом Роберто запрет ее в сейфе до дня свадьбы.

Оливия широко распахнула глаза при виде невероятно изящного драгоценного украшения.

— Эти камни настоящие? Господи, какой груз ответственности ложится на мои плечи!

— Естественно. — В глазах бабушки на мгновение промелькнуло аристократическое высокомерие, впитывавшееся в поколения веками. — Мазини не носят стразы. — Анна озорно улыбнулась. — Мой прадедушка купил тиару для своей будущей невесты в Санкт-Петербурге. Уже тогда она считалась старинной. А он обладал изысканным вкусом.

— Я тоже была невестой Мазини, — вмешалась с надутым видом София, пока Оливия робко примеривала сверкающую тиару. — Почему же мне не дали надеть ее?

— Потому, моя дорогая, — спокойный взгляд старой леди не был лишен доброты, — что ваш брак был заключен не совсем по любви. Это мог понять любой, обладавший хоть каплей здравого смысла. А у меня здравого смысла больше, чем у многих, и острый нюх на такие дела. Мужчины Мазини всегда женились по любви. При заключении же вашего с Франко брака демонстрация подобного символа любви показалась неуместной.

Оливия вглядывалась в звездное сияние на своей голове, и ее затопило чувство вины. Мой Мазини тоже не женится на мне по любви. Если у Анны действительно «нюх на такие дела», то она должна бы понять это. Или почтенный возраст притупил ее здравый смысл?

Если за этой тиарой кроется столь давняя семейная традиция, я буду чувствовать себя обманщицей, надев ее, подумала Оливия. Дрожащими пальцами она уложила тиару обратно в коробку, надеясь, что, когда наступит великий день, Анна забудет о ней и оставит ее надежно упрятанной до того времени, когда она сможет украсить голову действительно заслужившей любовь невесты Мазини.

— Не присесть ли нам ненадолго?

Мазини-старший указал на каменную скамью в затененном углу огороженного сада, где старые розы цвели в диком благоухающем переплетении, а их буйное богатство подчеркивалось стройными кипарисами.

— О, Никколо, уж не загулялись ли мы? — Оливия бросила на него тревожный взгляд. — Вы утомились?

— Вовсе нет, не суетись! Я хочу побеседовать с тобой, вот и все.

— Хорошо.

Оливия задвинула детскую коляску подальше в тень. Тедди блаженно дремал и должен был проспать еще около часа. Несколько спокойных минут в этом прекрасном уголке до возвращения на виллу — как раз то, что нужно.

Никколо красовался в легкой панаме и льняном пиджаке цвета соломы и выглядел как нельзя лучше. Ей действительно уже нет необходимости беспокоиться о том, как бы не переутомить его. После того, как три недели назад Пьетро сообщил отцу о своих матримониальных планах, выздоровление Никколо пошло еще быстрее.

— Все ли готово для большого праздника? — спросил он, как только Оливия уселась рядом. — Шатер возведут завтра? А помощница, которую Пьетро нанял, чтобы все организовать, справляется со своей работой?

Какой же он милый! Оливия радостно улыбнулась. И ведь прекрасно знает ответы на все свои вопросы. Как и его мать, он требовал держать его в курсе всех приготовлений. Мисс Добсон была счастлива порадовать его беседой на эту тему. Разговоры о свадьбе делали предстоящее торжество еще реальнее.

— Синьора Леонарди прекрасно справляется со всеми поручениями. Цветы, музыканты, обслуживающий свадьбы персонал — все уже готовы. И те, кого вы с Анной включили в список гостей, уже подтвердили свое участие.

— Хорошо, отлично. — Никколо удовлетворенно кивал. Его руки спокойно лежали на серебряном набалдашнике трости черного дерева, с которой он ходил, подозревала Оливия, скорее из пижонства, нежели по практическим соображениям. — А когда прибывают твои родители? Я предвкушаю встречу с ними.

— Послезавтра, за два дня до свадьбы. — А ведь он и это знает. Не вникает ли Никколо вновь и вновь во все детали, чтобы убедиться в реальности происходящего?

Оливия также с нетерпением ожидала встречи с родителями, хотя реакция матери на сообщение ее не порадовала. «Почему? — спросила мать, немного помолчав в телефонную трубку, явно ошеломленная новостью. — Ради чего столь великолепный мужчина вдруг женится на такой женщине, как ты?»

— Сын возвращается сегодня вечером, — сказал Никколо, прервав горькое размышление Олли над стремлением матери постоянно ставить ее на место. — Он слишком много работает. После свадьбы ты должна постараться обуздать эту его дурную склонность.

— Пьетро Мазини делает только то, что нравится Пьетро Мазини, — не задумываясь ответила Оливия, старательно скрывая неотступно преследовавшую ее тревогу.

Он уехал по делам, и за три недели она так сильно соскучилась по нему, что порой просто не знала, что делать. Правда, он звонил каждый вечер, но лишь ради приличия. Если долгие и частые отлучки Пьетро по мере истощения его сексуального влечения станут еще продолжительнее и чаще, то она не знает, хватит ли ей сил, чтобы и дальше изображать из себя счастливую и чуткую жену.

— Мужчина, обожающий жену, сделает все, чтобы угодить ей, — высказал свое мнение Никколо.

— Может быть, — согласилась Оливия.

Трудно было не согласиться в этом со старым синьором. Но ему не следовало знать, что Пьетро совсем не любит ее. Он, возможно, увлечен ею, даже немного влюблен... Может смотреть на нее с вожделением, когда находится рядом достаточно долго, но не более того. Не догадываясь о ее размышлениях, Никколо доверительно сообщил:

— Пьетро уже много лет не оплакивает Амелию. После ее смерти он наглухо закрыл свое сердце. Тогда его, конечно, можно было понять. Но он забыл, как вставить ключик, чтобы вновь открыть свое сердце, и это уже было достойно сожаления. Но вот появилась ты и распахнула нужную дверку. Я увидел, как это случилось, и был счастливее, чем вы можете себе вообразить. Однако мой сын упрям, а его чувства покрылись такой коростой, что он разучился доверять им. Ну, а я и подтолкнул его!

— Подтолкнули?

Оливия даже не имела представления, о чем он говорит, но поняла: Никколо увидел то, что хотел увидеть, а именно, что его единственный оставшийся в живых сын влюбился и снова женится. Разве не все желают видеть своих детей счастливыми и устроенными в жизни? Старик похлопал ее по руке, сверкнул глазами и ободряюще улыбнулся.

— Ты стала мне дочерью, и у нас теперь не должно быть секретов друг от друга. Когда я понял, что он чувствует, в то время, как он сам еще не осознавал этого, — то сказал ему одну большую неправду! — Никколо откинул голову и расхохотался. — Я сказал ему, что собираюсь попросить тебя выйти за меня замуж! Чтобы защитить честь семьи, узаконить и материально обеспечить сына Франко. Надо было видеть выражение его лица! Даже не знаю, дорогуша, как мне удалось сохранить серьезное лицо! Он пулей выскочил от меня. Ему просто нужно было пережить небольшой шок, чтобы понять свои истинные чувства и самому сделать тебе предложение прежде, чем его опередит старый и глупый отец! Позже я сознаюсь в этом перед ним, возможно, даже сегодня вечером, после обеда. Не хочу, чтобы между нами остались какие-либо недоразумения. И очень горжусь тем, что свел вас двоих.

Оливия постаралась скрыть свою реакцию. Взглянув на часы и посмотрев, как спит малютка, она мягко предложила:

— Полагаю, пора вернуться в дом.

Собственная улыбка показалась ей деревянной. Никколо очень ошибается, если думает, что сказанное им хоть как-то связано с романтикой и понравилось ей. Напротив, все стало еще хуже.

Когда Оливия пыталась осмыслить причину буквально ошеломившего ее предложения Пьетро, то пришла к заключению, что после бурной ночи, доказавшей их сексуальную совместимость, он просто посчитал, что вполне может жениться на ней и, таким образом, решить все вопросы. Более чем податливое женское тело в его постели, определенная влюбленность, формальное усыновление сына брата... В таком поступке, пожалуй, был смысл.

Значит, все было не так? В ту ночь он пришел в ее комнату с явным намерением сделать предложение. Даже если бы она была настоящей уродиной — беззубой, с одной ногой и горбом, он и тогда, скрипя зубами и зажмурившись, уложил бы ее в койку. И сделал бы предложение лишь потому, что любит отца и заботится о его здоровье. Он сделал бы что угодно, лишь бы спасти отца от дурацкого брака с женщиной, годящейся ему во внучки!

Мысль эта была унизительной и отрезвляющей.

Оливия собиралась присоединиться к семье за обедом, и Марина явилась приглядеть за ребенком.

— Пьетро только что приехал, — взволнованно сообщила она. — Попросил меня сказать вам, что собирается навестить отца. Затем он переоденется и встретится с вами за обедом, начало которого откладывается на полчаса из-за его опоздания. Это платье просто замечательно смотрится на вас. — Марина склонила голову на сторону и заметила не совсем одобрительно: — Ах, не забудьте кольцо, синьора. Последний раз я видела его рядом с чайником в детской.

Оливия сняла кольцо, как только вернулась после разговора с Никколо — еще перед ланчем. Квадратный бриллиант в тяжелой античной оправе казался фальшивым, ничего не стоящим. Решив попросить Роберто положить его в сейф рядом с тиарой, еще одним символом неувядающей любви, она повернулась к зеркалу и тщательно причесалась.

Марина права, решила Оливия, рассматривая отражение строго скроенного черного шелкового платья. Черное подходит моему настроению. И чувствую я себя старше. Но стала ли я мудрее? Сомнительно. Мудрость испаряется, когда любовь является. Не напрасно так говорят. И нечего мне мучиться только потому, что Пьетро думает прежде всего о своем отце. Он его любит, а меня — нет. То, что Никколо сообщил сегодня утром, не должно иметь особого значения. Я все еще связана обещанием выйти замуж за человека, который никогда не полюбит меня, и должна решиться на этот шаг хотя бы ради моего сына.

Она неохотно покинула комнату. В любых других обстоятельствах она предпочла бы остаться с Мариной в детской, поболтать и попрактиковаться в итальянском. Но вернулся Пьетро, это все меняло. Сегодня ей придется действовать на свой страх и риск.

Поцелует ли жених свою невесту, скажет ли, как ему ее недоставало? Возможно. Он вполне способен разыграть подобный спектакль для семейки, собравшейся за обеденным, столом. Должна ли она подыгрывать ему, зная, что все это сплошное притворство? Или оттолкнуть сразу, отказаться от надувательства, как отказалась от чрезмерно дорогого обручального кольца, которое он подарил ей?

Оливия не знала, что делать. Нужно было время, чтобы все обдумать. На террасе должно быть прохладно, и там никто не помешает, решила она. Но даже в этом ей было отказано. Бесшумно поднимаясь по ступенькам и скрываясь за аркой из роз, Оливия заметила Джину и Софию, сидевших за столом, за которым семья часто завтракала на свежем воздухе. Перед ними стояли высокие стаканы с предобеденным аперитивом. Оливия собралась было удалиться подальше в парк, но ее остановил язвительный голос Джины:

— Нет, я-то прекрасно знаю, как мне вести себя с друзьями в подобном свадебном фарсе. Пьетро Мазини женится на этой серенькой мышке! В иных обстоятельствах он эту официанточку, спящую с кем попало, не удостоил бы и взглядом! Но мы-то знаем, почему он так поступает. Пьетро всегда был ловким пройдохой. Он женится на бедняжке, усыновит сына Франко, таким образом, все узаконит и избавится от нее. Отправит ее обратно в Англию в тех же тряпках, в которых она явилась сюда, и убережет бедного мальчонку от ее загребущих лап.

Скрывавшуюся в тени Оливию замутило. Она знала, что Джина не любит ее, но зачем придумывать такие гадости? А может, она ничего не придумывает? Ведь не исключено, что эта злючка говорила племяннику о своем неодобрении его брачных планов, а тот рассеял опасения тетки, поведав ей о своих истинных намерениях.

Напрягшись, Оливия расслышала, как София назвала слова старшей женщины глупостью и заявила, что Пьетро ни за что не поступит так бессердечно и жестоко. Джина лишь рассмеялась. Холодный и звонкий звук этого смеха продолжал звучать в ушах Оливии, когда она вернулась к себе.

Марина оторвала взгляд от вязания.

— Вы пришли за своим чудесным кольцом? Я же напомнила вам о нем...

— Нет. — Оливия, стараясь держать себя в руках, судорожно вдохнула. — Вы не могли бы сказать им, что я не спущусь к обеду. У меня разболелась голова, и...

— Бедняжка! — Марина вскочила, уронив вязание, и внимательно посмотрела на Оливию. — Вы выглядите совсем плохо. Я могу вам чем-то помочь?

— Ничего не нужно.

— Может, таблетки? Стакан воды?

— Ничего, правда. — Оливии хотелось попросить ее уйти, но не могла она сказать такое пожилой женщине, искренне заботившейся о ней. — Мне просто необходимо полежать немного, и все пройдет.

— Тогда я посижу здесь, пока вы не придете в себя. Присмотрю за малышом, если он проснется.

Оливия зажмурилась, пытаясь взять себя в руки. Она дошла уже до предела и чувствовала, что вот-вот сорвется. Ей нужно остаться одной, чтобы сделать все необходимое. И она проговорила как можно спокойнее:

— Он еще нескоро проснется, а если это и случится, я справлюсь сама. Пожалуйста, Марина, идите и скажите им.

Несколько мучительных мгновений ей казалось, что заботливая женщина намерена спорить и дальше, но, к счастью, та наконец ушла. Оливия поспешно переоделась из платья в хлопчатобумажный, привезенный из Англии халат.

Я не могу оставаться здесь, если есть хоть доля правды в том, что сказала Джина. Со временем переболею любовью к Пьетро, но ни за что не выживу, если он женится на мне, а потом отделается, как от ненужной вещи, и заберет моего Тедди.

Нигде не было потрепанного чемодана, с которым Оливия приехала в Италию. Возможно, его сожгла Аделина. На дне шкафа остались два роскошных пластиковых пакета от покупок. Спустя несколько минут она заполнила один из них вещами, необходимыми Тедди для возвращения в Англию.

Паспорта и английские фунты нашлись на месте, в ящике комода, где хранились все последние недели. Стараясь не отвлекаться на что-либо, кроме поставленной перед собой задачи, она сунула документы и деньги в свою старую сумочку и принялась запихивать привезенные из дома вещи во второй пластиковый пакет, оставив лишь старые джинсы и майку, которые собиралась надеть в дорогу.

Их она повесила на спинку стула, чтобы иметь под рукой, как только проснется. Если заснет. Но она не позволила себе думать о бессонных ночных часах. Она должна набраться сил, чтобы сделать то, что наметила...

Неожиданно в комнату вошел Пьетро. У нее перехватило дыхание, она задрожала всем телом, ее сотрясали неудержимые рыдания. Пластиковые пакеты выпали из ее обессиленных пальцев. Такой высокий, такой смуглый, такой возмутительно красивый — да как она сможет разлюбить его, перестать нуждаться в нем?

— Марина сказала, что ты плохо себя чувствуешь. — Разве он может выглядеть таким озабоченным, если на самом деле ему наплевать на нее? Если он добивается лишь прав опекуна на ее сына? — Чем это ты занимаешься?

Его прищуренные глаза впились в пластиковые пакеты, брови нахмурились. Из одного пакета торчал рукав того ужасного, сшитого ею самой платья, которое он заставил ее надеть на первый обед с семьей. Вряд ли он тут же не понял, в чем дело. Но, так или иначе, она сама должна сказать ему все.

— Свадьбы не будет, Пьетро. Утром мы с Тедди уезжаем. Если вы обойдетесь несколько часов без Карло, не сможет ли он отвезти нас в аэропорт?

Внезапно ее охватило чувство вины. На приготовления к свадьбе была затрачена масса времени, волнений и денег. А вся эта прекрасная одежда, которую уговорили ее купить? От мысли о подобном расточительстве у нее даже голова закружилась.

На красивом лице Пьетро заходили желваки.

— Да в чем, скажи, дело?

— Дело в том, что всем, кроме Никколо, который слишком добр, чтобы участвовать в подобном безобразии, известно, что ты собираешься усыновить Тедди после нашей свадьбы. Я, конечно, знала об этом, но не знала, что ты планируешь отделаться от меня самой и лишить сына!

Оливия выпалила все это не задумываясь и тут же пожалела, что раскрыла рот, когда Пьетро задал встречный вопрос:

— Кто такие эти «все»?

На этот раз Оливия не дала воли языку. Конечно, мрачно подумала она, заметно дрожа, это все равно, что запирать конюшню после того, как лошадь украли. Она не собиралась провоцировать враждебность среди членов семейного клана. Джина ничего не может поделать со своим неприятием Оливии и со своей надеждой на ее неминуемый отъезд. Тетка Пьетро страшно высокомерна, что в значительной степени объясняется ее воспитанием, в чем она сама не очень-то и виновата.

— Присядь, пока не упала.

Пьетро мягко усадил ее на стул, на спинке которого висели старые джинсы. Говорил он спокойным голосом, возможно, потому, что она стучала зубами и он опасался, что Олли разразится истерикой, но выглядел жутко рассвирепевшим.

Оттого, что она узнала о его намерениях, пока не стало слишком поздно? Или оттого, что его так несправедливо оклеветали, а женщина, на которой он предполагает жениться, не верит ему ни на грош?

— Оливия, кто сообщил тебе столь нелепые сведения? — спросил Пьетро с предсказуемой яростью. — Я должен знать. — По ее щеке скользнула одинокая слеза. Пьетро, с трудом сдерживая себя, присел перед ней на корточки, взял ее руки в свои и тихо, но настойчиво попросил: — Скажи мне. Похоже, я и сам знаю, кто мог наговорить такое, но ты должна подтвердить это.

Оливия часто заморгала, жалея, что так легко заходится слезами. Ей очень хотелось думать, что Джина злобно лгала. Если бы тетка Пьетро сказала ей все в лицо, Оливия приписала бы ее выпад одной только враждебности. Но та разговаривала с Софией и не подозревала, что ее слышал кто-то еще.

— И кто же, по-твоему? — спросила она дрожащим голосом и вся затрепетала, когда Пьетро смахнул ее слезы кончиками пальцев.

— Моя дорогая тетушка Джина, — с горечью ответил он. — Я прав?

Оливия безмолвно кивнула и, увидев, как он кривит рот, выдавила из себя:

— Я случайно услышала ее разговор с Софией. Если бы она сказала это мне, я не поверила бы ей. Приписала бы все ее злобе. Она с самого начала возненавидела меня. — У Оливии перехватило дыхание. — Один раз даже обозвала меня свиным ухом.

— Ты ни капельки не похожа на свиное ухо. — В его темных глазах засверкали веселые искорки, а на губах появилась улыбка.

Оливия в отчаянии взвыла:

— Я имею в виду все остальное! И это совсем не смешно!

— Послушай, ее домыслы — полный бред! — резко выпалил Пьетро. — Господи, каким же чудовищем ты меня считаешь? — Заметив, как задрожали ее полные губы, он пробормотал: — Извини. Да и почему ты должна верить мне? Я с самого начала плохо обращался с тобой, обвинял практически во всех грехах и прошу за это у тебя прощения.

— Запоздалое, — не преминула съязвить Оливия, хотя давным-давно простила его, поскольку он совершенно изменился с тех пор, как только услышал ее рассказ обо всем, что произошло между нею и Франко.

— Верно. — Пьетро опять взял ее руки в свои. — Оливия, послушай меня. Тетя Джина — очень злая женщина. Все, что она говорила, было для нее чем-то вроде осуществления подсознательных желаний. Ей ни за что не хватило бы смелости сказать подобные вещи тебе в лицо, так как ты обязательно рассказала бы все мне. И тогда ей пришлось бы иметь дело со мной, а это, поверь, не входило в ее планы! Завтра утром ей придется убраться из этого дома, и ее не будет на венчании.

Нежное, заботливое выражение его лица как бы прорвало плотину, сдерживавшую ее чувства. Какое-то мгновение Оливия еще надеялась, что сможет сдерживаться, но тут же поняла, что ей это не удастся.

— Я не могу выйти за тебя замуж, Пьетро! — запричитала она. — Я все время твердила себе, что смогу. Ради Тедди. Ради твоего отца. И все такое. Пожалуй, я действительно эгоистка. — Слезы текли безостановочным потоком, и слова давались ей с большим трудом. Но она жаждала добиться его понимания, даже если это становилось во много раз сложнее из-за того, что он выглядел совершенно разбитым от сказанного ею. — Я думаю только о себе, хоть и понимаю, что не должна так поступать. Пожалуйста, попытайся меня понять! О, Пьетро, неужели тебе непонятно? Я, может быть, и люблю тебя, но этого недостаточно. Мне нужно, чтобы и меня любили!

Оливия рыдала так судорожно, что даже не сопротивлялась, когда Пьетро встал, и заключил ее в объятия. Она лишь прильнула к его груди, заливая слезами рубашку. Когда ее рыдания перешли в истерическую икоту, она расслышала его вопрос:

— Я правильно понял? Ты сказала, что любишь меня?

Именно такого шока ей и не хватало, чтобы избавиться от проклятой икоты. Она действительно сказала это? Видно, сказала. Но ведь не собиралась...

— Так сказала или нет? — настаивал Пьетро. Оливия кивнула и пробормотала:

— Да. Прости. Я знаю, что ты-то меня не любишь. И понимаю, что тебе пришлось попросить меня выйти за тебя лишь потому, что твой отец объявил, будто сам собирается сделать мне предложение. Но не волнуйся. Я не осуждаю, причины твоего поступка.

После недолгого молчания, во время которого Пьетро разбирался в ее сумбурных фразах и при этом, подозревала Оливия, смеялся про себя, он прошептал ей на ухо:

— Любимая, ты ничего не понимаешь. Я пришел в ужас, когда отец оповестил меня о своем намерении, и поспешил той же ночью к тебе, чтобы предостеречь, не дать тебе совершить самую большую ошибку в жизни, связав себя обязательствами с человеком преклонного возраста. Я слишком перепугался, чтобы проанализировать собственные чувства, а в результате мы с тобой занялись любовью. Тогда-то я и понял, что хочу жениться только на тебе. Хотя и продолжал трусливо уговаривать себя, что никогда не полюблю снова, поскольку боялся новой сильной боли. Я вел себя глупо. Еще как глупо, поскольку в душе признавался, что на самом деле люблю тебя.

— Неужели это правда? — Оливия не могла поверить его словам.

— Еще какая правда! Я рассчитывал на то, что ты полюбишь меня после свадьбы. Итак, — Пьетро откинул спутавшиеся волосы с ее лица, — мы больше не будем говорить об отмене свадьбы. Подобные разговоры категорически запрещаются. Я люблю тебя. И ты любишь меня. Мы составим идеальную пару. И пока ты не утопила меня в своих слезах, я позвоню и попрошу Роберто принести нам ужин. И шампанское. На этот раз, — заговорил он, растягивая слова и с любовью вглядываясь в ее блестящие от слез глаза, — надеюсь, нам удастся попробовать хоть что-нибудь!