Сердцу не прикажешь

Глава 7

Малколм лежал в темноте с открытыми глазами. Сон не шел к нему.

Он видел перед собой залитое слезами лицо Марсии, ее обвиняющий взгляд и слышал повторявшиеся как эхо ее слова.

Откровенность Марсии словно сорвала пелену с его глаз, скрывавшую все эти месяцы правду. Он увидел себя таким, каков есть на самом деле. Он знал, насколько справедливо все, что сказала Марсия.

Малколм тоже почувствовал стыд.

Он добросовестно пытался разобраться в том, что произошло с ним с того момента, когда он встретил похоронную процессию и узнал о смерти Элизабет, и по сегодняшний день, когда Марсия не выдержала и восстала против его жестокости.

Став собственным судьей, Малколм осудил себя беспощаднее, чем это мог бы сделать кто-либо другой.

Он сознавал свою суровость, желчность и враждебность и не пытался оправдывать себя излишней чувствительностью своей натуры, тем, что у него шалят нервы и что его отчаянные поиски красоты окончились неудачей.

Малколму припомнились все слова и фразы, сказанные им Марсии с одной лишь необъяснимой целью: обидеть ее, причинить ей боль.

Он видел, как вспыхивает ее лицо от резкого слова, как она молча отворачивается и делает вид, будто ничего не произошло, только чтобы он не заметил, что достиг своей цели.

«Почему, почему я поступаю так?» — спрашивал он себя, словно надеялся получить ответ.

Он был уверен в том, что он — страдающая сторона, что это его обидели.

И все потому, что он рассчитывал стать баловнем судьбы, полагал, что она с самого начала будет к нему щедра и благосклонна; он много брал от жизни, ничего не давая взамен.

Теперь он с прискорбием сознавал, что в его жизни были два великих момента, лучшие его чувства достигли пика, когда он не брал, а отдавал, когда полюбил бескорыстно, самозабвенно и от всего сердца.

Как слеп и глух он был к тому, что говорила Элизабет.

Он завидовал ее светлому спокойствию, считал, что она владеет какой-то тайной — личной и неприкосновенной, составляющей неотъемлемую часть ее существа, а она ведь пыталась обратиться к тому хорошему и высокому, что было в нем. По он этого не понял.

Как получилось, что он не разглядел в себе таких качеств, как доброта и искренность? Потому что погряз в грехе эгоизма и себялюбия, потому что потворствовал мелким капризам своего разума, видевшего звезды в грязной луже!

Он проглядел что-то такое, что могло бы изменить его жизнь, и этим наказал не только себя, но принес страдания и Марсии тоже. Он намеренно заставлял ее страдать, и нет ему в том прощения. Не простится ему и то, что он так бездарно загубил свой второй брак.

В течение шести месяцев он был мужем девушки, которая во сто крат лучше его и чувств которой он не заслужил. Он предпочел обращаться с ней хуже, чем с последней уличной девкой. Он оскорблял ее, пытался мучить.

Малколм безжалостно бичевал себя в тиши своей спальни.

Он забыл о гордости, осталась одна лишь боль, какую испытывает человек, когда, отказавшись от лжи и притворства, остается один на один со своей неприглядной сутью. Став себе судьей и судом присяжных, Малколм признал себя виновным, и в этот момент будущее показалось ему лишенным надежд.

Когда Марсия ушла, Малколм стал ежеминутно ждать, что вот-вот откроется дверь его спальни, войдет слуга и подаст записку от Марсии, в которой та сообщает о своем отъезде. Он с трудом удерживался, чтобы не позвать слугу и не справиться у него, укладывает ли ее светлость свои чемоданы. Он напрягал слух, стараясь уловить каждый звук в доме, который мог бы подсказать ему, где сейчас Марсия и что она делает.

Спустя какое-то время Малколм, разобравшись в себе, уже знал, что уход Марсии из его жизни страшит его не тем, что его ждет полное одиночество, когда он снова останется один на один с ненавистным ему собственным «я». Объятый тревожным предчувствием, он более не сомневался: ему необходимо, чтобы Марсия была рядом.

И не только потому, что, строя свои нелепые эгоистичные планы, он видел ее матерью своих детей. Она прежде всего нужна ему как женщина. Это чувство не было еще любовью, он это знал, но он страстно желал все начать сначала, сделать ее счастливой и самому обрести в ней свое счастье.

Это казалось ему вполне возможным, если бы не их последний разговор. Теперь же между ними встала преграда, и она может оказаться непреодолимой, если Марсия возненавидит его.

Снова и снова он перебирал в голове мысли, ища способ все исправить, и злился, что беспомощен и прикован к постели.

Малколм не решался послать за Марсией... вернее, не смел. Она может отказаться и не прийти или сообщить, что уезжает и потому не желает его видеть.

Если бы он мог сам пойти и поискать ее, раздраженно думал он, зайти в ее комнату, заставить ее выслушать его, позволить ему извиниться перед ней!

Если Марсия уедет, он сможет найти ее лишь спустя несколько недель, чтобы попросить ее вернуться и простить его.

Написать ей о том, что творится в его душе, Малколм не мог. Слова на бумаге пусты и сухи и не передают живых чувств. Ему казалось, что все его объяснения и мольбы о прощении на бумаге покажутся неискренними.

«Дурак! Какой дурак! — бормотал он себе под нос. — Отказаться, просто выбросить вон то, что могло бы составить мое счастье!»

Малколм чувствовал, что сходит с ума от этих мыслей; жалость к себе сделала его слепцом. Но теперь, когда он все видит и понимает, оказывается, уже поздно.

Мысли душили его своей тяжестью, он задыхался, ему казалось, что ночь душна, в ней нет прохлады; попытавшись переменить положение на кровати, он только причинил себе лишнюю боль.

А если бы он был по-настоящему болен? Пришла бы к нему Марсия, стала бы ухаживать, заботиться о нем или же делала бы все это лишь ради приличия?

Какой она будет завтра? Что, если утром он узнает, что Марсия уехала?

Мысли набегали одна за другой, как волны в неспокойном море. Устав, он наконец уснул.

Проснулся Малколм от громких голосов. Дверь его спальни отворилась.

Когда зажегся свет, он, к своему удивлению, увидел в комнате своего слугу, двух лакеев и Марсию.

Она была в голубом халатике, лакеи — в пижамах, поверх которых были надеты пальто.

— Что случилось? — ничего не понимая, спросил Малколм, щурясь от яркого света.

— Вас надо перенести в сад, Малколм, — ответила Марсия. — В доме пожар.

Он сознавал, что с его уст слетел испуганный возглас, потом он пытался что-то сказать, отдать какие-то распоряжения, но никто, кажется, его не слушал. Тем временем Марсия спокойным голосом велела лакеям:

— Надо осторожно пересадить лорда Грейлинга с кровати в кресло, кто-то один пусть поддерживает его ногу, пока двое других подставят кресло. Втроем снесите его вниз. Я возьму стул. Накиньте плед ему на плечи, а ноги укутайте одеялом.

— Вызвали пожарных? — наконец смог спросить Малколм. — Колокол... колокол на доме?

— Не беспокойтесь, — ответила Марсия. — Я обо всем позаботилась. Обещаю сделать все, что нужно и что смогу.

Путешествие вниз по лестнице было трудным и опасным. Малколм испытывал боль, но терпел и молчал. Слуги старались, как могли, и несли его очень бережно.

Внизу в холле чувствовался запах гари, доносились испуганные голоса.

Слуги вынесли Малколма в сад и поставили кресло под деревом на лужайке.

Он думал, что Марсия следует за ним, но, как только кресло поставили, он увидел, что Марсия, оставив стул у крыльца, исчезла.

Слуга пошел за стулом, а когда вернулся, Малколм поспешил спросить у него:

— Где пожар? Где он начался?

— Кажется, в комнате экономки, — ответил слуга, — но точно я не уверен, милорд. Тревогу подняла леди Грейлинг. Она разбудила нас всех. Я не знаю, какой нанесен ущерб. Вот вернусь в дом и все выясню.

— Вызовите по телефону пожарную команду, — велел Малколм.

— Мне кажется, ее светлость уже сделала это, — ответил слуга.

Повернувшись, он побежал к дому, представляя собой странную фигуру — пальто поверх смятой пижамы, шлепанцы на босу ногу, взлохмаченная шевелюра.

Малколм сидел в кресле, чертыхаясь и досадуя на свою беспомощность. Его охватил холодный страх и дурные предчувствия.

Неужели и это у него отнимут? Дом, который он так любит, ставший за эти шесть месяцев частью его самого?

Он пытался справиться со слабостью и головокружением; его подташнивало. Потрясение, вызванное пожаром, внезапное перемещение с постели в кресло, а затем в сад — все это оказалось непосильной нагрузкой.

Малколм чувствовал, как на лбу его выступил холодный пот и руки судорожно вцепились в подлокотники кресла. Он боялся, что вот-вот потеряет сознание.

Но кто-то уже бежал к нему через лужайку. Это оказалась горничная, в руках у нее была фляжка с коньяком.

Само небо послало ему спасение: Малколм буквально выхватил у горничной фляжку и поспешно сделал несколько глотков.

Коньяк обжег горло и привел его в чувство. Малколм знал, кто мог подумать о нем, и благословил ее.

Почувствовав, что ему стало лучше, он удержал собравшуюся уходить горничную:

— Что там происходит?

— Их светлость, милорд, собрала всех и велела тушить огонь. Мужчины носят воду ведрами из ванной комнаты, а мы собираем огнетушители по всему дому.

— Большой пожар? — хриплым от волнения голосом спросил Малколм.

— Я ничего не знаю, милорд, — заторопилась горничная. — Много дыма и ужасный запах.

Малколм хотел было расспросить ее подробнее, но в это мгновение зазвонил колокол на крыше. Звук его был сильным, вибрирующим в воздухе, он нарушил вечернюю тишину.

Малколм обрадовался, что теперь подоспеет помощь. Колокол оповещал о беде: «Опасность! Все сюда!»

Напрягая зрение, Малколм пытался увидеть признаки пожара, понять, насколько он опасен, но комната экономки была с другой стороны дома и окнами выходила во внутренний двор.

Пожар начался в новой пристройке дома, и Малколм с ужасом осознал, как это близко от гостиных.

Неужели пожар уничтожит дом? Картины, мебель, комнаты, где собрано все, что столетиями создавали и берегли поколения его предков.

Малколм любил этот дом и поместье, как любили его все Грейлинги. Ни в каких деньгах невозможно оценить потери, они будут невосполнимы.

Внезапно он понял, что молится, снова и снова произносит слова молитвы во спасение дома и всего, что в нем есть.

Его тревога и опасения были настолько сильны и мучительны, что Малколму казалось, будто прошла вечность с той минуты, как его бросили здесь одного. Хотя разумом он понимал, что минули лишь считанные минуты. Время словно застыло для него.

Почему не едут пожарные, где их машина? Ведь здесь совсем недалеко, миль пять, не больше. А колокол все звонит и звонит, скликая всех!

Он должен разбудить арендаторов в их домах, крестьян в деревне и... Джеральда. Почему его нет здесь?

Малколм чувствовал, как закипает в нем гнев, когда услышал вдруг шум машины.

Блеснул свет фар, взвизгнули тормоза, машина остановилась перед домом.

Кто-то вышел, неразличимый в сумерках.

— Эй! Кто там? — крикнул Малколм.

Через лужайку к нему шли двое, и вскоре он узнал их, услышав бодрый голос доктора.

— Что произошло? — спросил доктор у Малколма.

— В доме пожар, — как-то устало ответил тот. За спиной доктора стоял Джеральд.

— Это вы, Джеральд? — Малколм, сам того не замечая, впервые назвал управляющего по имени. — Ради Бога, идите в дом, посмотрите, что там происходит!

Джеральд, не сказав ни слова, побежал к дому. Доктор умелыми руками помог Малколму устроиться поудобнее, заметив, что тот не очень хорошо себя чувствует в кресле.

— Кто вынес вас сюда? — справился он.

— Моя жена распорядилась, — ответил Малколм. — Да не стойте вы здесь с вашими разговорами. Ради всех святых, доктор, идите в дом, возможно, там нужна ваша помощь. Почему, черт побери, до сих пор нет пожарных?

— Не надо расстраиваться, — остановил его врач. — Вам это вредно. Колокол звонит, и скоро все ваши соседи будут здесь. Звон слышен на десятки миль. Я возвращался от пациента, и звон колокола напугал меня. Я решил, что случилось что-то серьезное, заехал за Джеральдом и захватил его с собой. А теперь успокойтесь, я пойду в дом и узнаю, что там. Где пожар может наделать самую большую беду? Отсюда не видно, чтобы он был серьезным.

— Да ведь с той стороны гостиные, старый глупец! — не выдержав хладнокровия врача, раскричался Малколм.

— Я все сделаю, сэр, при условии, что вы успокоитесь, — невозмутимо ответил доктор и поспешил к дому.

Постепенно на подъездной аллее одна за другой стали появляться машины, прорезая темноту светом фар.

Не все они подъезжали к дому, некоторые останавливались вдалеке от чугунных ворот поместья. Люди, выходя из них, спешили через сад к освещенному заднему крыльцу дома.

Вскоре из дома стали выносить мебель и вещи. Сердце Малколма сжалось от тревоги.

Неужели огонь достиг гостиных, и теперь выносят картины?

Он напряженно всматривался, но в быстро наступившей темноте разглядеть что-либо было трудно. Малколм попытался окликнуть тех, кто выносил вещи, сгибаясь под их тяжестью. Никто не отозвался на его голос. Малколм понял, что его усилия напрасны, ибо колокол заглушал все своим непрестанным звоном. Он разошелся и теперь гудел, как набат, оповещая всех, кто способен был его услышать.

— Спасите дом! — бормотал Малколм почти неслышно. — Ради Бога, спасите дом!

Где Марсия, что она делает? Почему оставила его здесь одного? Там Джеральд, он может всем руководить, там и доктор, он не дурак, все может организовать, если нужно.

Он хотел, чтобы его жена пришла к нему, чтобы успокоила его, утешила. Сил верить у него становилось все меньше, он испытывал страх.

Наконец где-то вдалеке послышался знакомый дробный звон колокола пожарной машины, которая вскоре свернула на подъездную аллею. Свет ее фар заставил посторониться тех, кто торопился на пожар — кто пешком, кто на велосипеде или на машине.

Пожарная машина с шумом подъехала к подъезду, пожарные в медных касках, отражавших свет, льющийся из окон, в мгновение ока исчезли в доме.

Пожарный кран был рядом с парадным подъездом, Малколм хотел было подсказать это, но ему не хватило голоса. Впрочем, кажется, это было известно пожарным: двое из них уже прикручивали шланги.

Успокоившись, Малколм вспомнил, что все это местные парни, а кое-кто даже работает у него в поместье, так что они лучше его знают, где что находится.

Пожарные вбегали и выбегали из дома, делая свое дело, а вокруг уже собралась порядочная толпа зевак, и их все прибывало. Они ходили вокруг, глазели на работу пожарных и бросали любопытные взгляды на Малколма, сидевшего в одиночестве на лужайке. Малколм, в свою очередь, смотрел на них.

Какой-то незнакомый Малколму мужчина вдруг остановился, узнав хозяина поместья.

— Это вы, ваша светлость? — спросил он, глядя на Малколма в кресле. — Что произошло, милорд? Большой пожар?

— Откуда я знаю, черт побери! — раздраженно ответил Малколм. — Сам жду, когда мне скажут.

Мужчина сконфузился, пробормотав, заикаясь:

— Простите, милорд! — поспешил прочь.

Малколм видел, как он пару раз оглянулся, словно был напуган или по меньшей мере удивлен недоброжелательностью милорда.

«Господи, чего они хотят от меня? — рассердился Малколм. — Лучше помогли бы, а не шатались без толку, словно это не пожар, а варьете с голыми девицами».

Он почувствовал, что ненавидит эту толпу, эти любопытные, бесцветные физиономии, кажущиеся в темноте бледными расплывчатыми пятнами.

Будь это в его силах, он безжалостно прогнал бы их всех отсюда, послав им вслед несколько крепких слов.

Колокол внезапно умолк. Наступившая тишина показалась почти зловещей, ибо его ухо уже привыкло к громкому звону.

Теперь слышна была человеческая речь — чьи-то вопросы и ответы, громкие распоряжения. Вслушиваясь, Малколм не уловил пугающего потрескивания огня, пожирающего дом.

Ничего этого не было, как не было и запаха гари. Лишь в воздухе носился незнакомый, резкий кисловатый запах.

Пожарные покидали дом, с ними вышел на крыльцо и Джеральд.

Малколм окликнул его, да так громко, что тот не мог не услышать.

— Джеральд!

Тот повернулся и быстро направился к Малколму. Спутанные волосы в беспорядке падали ему на лоб, в руках он держал небольшую картину в рамке. Малколм узнал ее: то была картина из спален для гостей.

— Все кончено! — крикнул Джеральд. — Пожар потушен!

Малколм почувствовал, как внезапно ослабело и обмякло в кресле его тело, и испугался, что потеряет сознание.

— Слава Богу! — пробормотал он про себя.

— И все благодаря Марсии, — с энтузиазмом рассказывал Джеральд. — Она остановила огонь еще до приезда пожарных. Марсия была великолепна, просто великолепна! Если бы мы ждали их, сложа руки, им бы не справиться с огнем так быстро.

— Каков ущерб? — устало спросил Малколм.

— Выгорела вся комната экономки и спальни над нею. Но большинство мебели и все картины удалось вовремя вынести. Немного пострадал коридор, а так больших потерь нет. И все благодаря Марсии.

В голосе Джеральда было неподдельное восхищение.

Малколм был уверен, что у Джеральда сияют глаза, от восторга он повторялся, не замечая этого.

— Она всех заставила работать, — продолжал Джеральд. — Одни заливали огонь водой, другие гасили из огнетушителей. Черт побери, мы всем обязаны только ей!

К Джеральду охотно присоединились сторожа, хотя в тушении пожара они не участвовали.

Итак, нелегкая задача спасения его дома и сокровищ Грейлингов легла на плечи Марсии, которая не принадлежала к роду Грейлингов. Как жена владельца поместья и хозяйка его дома она, по сути, была здесь чужой.

Марсия медленно и устало шла к ним по лужайке в мокром, испачканном голубом халатике. Следы копоти и сажи были особенно видны на нежной коже ее бледного лица.

Марсия улыбнулась, когда взяла руку мужа, протянутую ей навстречу.

— Спасибо, — сказал Малколм тихо, почти шепотом. — Спасибо, Марсия.

Больше он ничего не смог сказать.

Что-то произошло с ним, он почувствовал, как покидают его последние жалкие остатки самоконтроля. По его лицу текли слезы, имя Марсии и слова благодарности беспорядочно вперемежку слетали с его губ.

— Спасибо... спасибо! Я благодарю тебя, Марсия... Пожалуйста, не оставляй меня... Ты мне нужна... Я не могу жить без тебя! Останься... пожалуйста, останься... со мной!

Он даже не заметил, как все это произошло, но ее руки обнимали его. Марсия прижимала его к своей груди и так же сбивчиво повторяла:

— Все хорошо... милый... все хорошо...

Лакей и Джеральд снова перенесли его в спальню. Усадив поудобнее в кровать, они оставили его одного.

Малколм сидел, обложенный подушками, в темной комнате, не зажигая света, и ждал, немного волнуясь, немного страшась.

Но вот, после казавшегося ему бесконечным ожидания, пришла Марсия в чистом белом халатике с распущенными по плечам волосами.

Глаза ее на бледном лице казались огромными. Малколм с каким-то новым для него чувством волнения понял, что она смущена и робеет.

Она стояла в дверях, и Малколму казалось, что она дрожит. Он невольно протянул к ней руки, и в этом жесте было желание ободрить и успокоить ее.

С коротким прерывистым вздохом она бросилась к нему.

Марсия хотела опуститься на колени у его постели, но руки Малколма не позволили ей сделать это. Она оказалась в его объятиях.

Какой мягкой и теплой показалась она ему! От нее пахло розами.

— Ты действительно хочешь... этого? — пробормотала она, уткнувшись лицом в его плечо. — Малколм, милый, ты... и вправду любишь меня?.. Ты хочешь, чтобы мы... были вместе?

— Мне так много надо тебе сказать, — с нежностью промолвил он.

Со вздохом, похожим на всхлип, Марсия застыла в его руках.

— Ты... передумал?

— Нет, я не передумал, — тихо ответил он. — Я только понял, каким жестоким я был, и я хочу покаяться перед тобой. Ты простишь меня?

Наступила пауза, полная удивления, а затем Марсия едва слышно прошептала:

— Тебе не за что... просить прощения.

— Ты согласна все начать сначала? — спросил Малколм с надеждой. — Я хочу загладить свою вину за все, что ты вытерпела. Я хочу любить тебя, но мне нужна твоя помощь, Марсия.

Это была мольба о прощении, и он почувствовал, как рука Марсии обвила его шею.

— Все, что я могу сделать... это любить тебя... — прошептала она так тихо, что он едва расслышал.

— Ты говоришь правду? — переспросил Малколм. — Это правда? Ты говоришь это после того, как я намеренно отталкивал тебя, пытался ненавидеть тебя и всех?..

— Все это... прошло, забылось.

— Это правда? Ты можешь все забыть, и мы все начнем сначала?

— Ты знаешь, что мы можем... это сделать, если... если... попытаемся... вместе...

— Марсия, моя дорогая Марсия, помоги мне сделать это...

Он чувствовал, как она дрожит, и, взяв за подбородок, осторожно поднял ее лицо.

Он вглядывался в прелестные черты до тех пор, пока не увидел в ее глазах тот свет, которого в них никогда не было раньше.

Малколм наклонился и поцеловал ее.

Его охватило чувство радостного удивления от того, что ее губы были такими нежными, податливыми и невинными.

Он испытал волнение, которого доселе не знал, — оно было подобно экстазу. Все в нем трепетало, волна радости пробежала по его телу, и, казалось, новая молодая душа, вселившись в него, все в нем изменила.

Малколм поднял голову.

— Марсия, дорогая моя, любимая Марсия, — все еще неуверенно произнес он, глядя ей в глаза.

Лицо Марсии просияло, и это необыкновенно преобразило ее.

— Я люблю тебя... Малколм, я люблю тебя!

— Это правда? — переспросил он, волнуясь.

— Я люблю тебя давно, ты красивый, сильный... В тебе есть все, что восхищает меня... Ты... ты... настоящий хозяин Грейлинга.

— Радость моя, как ты можешь говорить обо мне такое?

Малколм снова целовал ее, и в этих поцелуях была страсть. Марсия вздрогнула, он почувствовал, как учащенно забилось ее сердце.

— Марсия, — произнес он хриплым от волнения голосом. — Иди ко мне.

Наступила пауза, полная растерянности, прежде чем Марсия еле слышно прошептала:

— Я должна... кое-что сказать тебе...

Первым его побуждением было попросить ее ничего не говорить. Он предпочитал пребывать в неведении. Любое признание могло погубить светлое мгновение его неожиданного счастья.

Но Малколм заставил себя думать о Марсии, а не о себе, и тихо сказал:

— Говори.

— Тебе может показаться... старомодным... — запинаясь, промолвила Марсия, — но у меня никогда еще... Я хочу сказать... никого не было... чтобы так...

Какое-то мгновение он ошеломленно молчал. Что с ним? Разве не это желал он услышать? Разве не эту частицу оставшегося идеализма и мечты он готов был положить к ногам чистой Элизабет?

— Милая, моя единственная любовь! — вырвалось у него.

Марсия еще никогда не слышала у него такого голоса.

Он снова целовал ее, теперь уже настойчиво, требовательно. Малколм знал, что она и есть та женщина, которую он столь долго ждал, о которой мечтал.

— Благодарю тебя, Господи! — произнес он как молитву. — Моя жена, моя прекрасная, удивительная жена. Я люблю тебя, я боготворю...

— Малколм, повтори еще раз, пожалуйста, дорогой. Я должна знать, что это не сон...

Он страстно целовал ее лицо, мокрое от слез.

— Да, это правда, дорогая, — успокаивал он ее. — Я люблю тебя. И все, что ты сказала... это хорошо. Все хорошо, родная, все хорошо.