Серебряная кожа. Истории, от которых невозможно оторваться

Черноволосая

На щербатом камне сидел крупный мужчина. Обнаженная грудь бросала вызов сентябрьскому ветру; штаны, выцветшие, драные, обхватывали сильные бедра. Лицо его казалось спокойным, лишь в уголках глаз затаилась печаль. Мужчина вытянул губы, и над Байкалом разнесся протяжный звук.

– Ууу-аоу-ууу…

Сидевший на камне вглядывался в серую даль, подернутый дымкой противоположный берег. Он ждал кого-то. Но священное озеро хранило молчание.

***

– Хорошо живешь, Кеня!

Беззубый ерпыль9, совсем не старый с виду, завистливо оглядывал ладный дом с сараями, дровяником и крытым загоном для скота. На подпорах сушились сети, петух задиристо хлопал крыльями, косился на гостя.

– А что тебе мешает, Ванька?

Темноволосый, ладно скроенный мужчина ловко чистил рыжего коня, а тот лишь тихонько пофыркивал.

– Гляди, земли вона скоко!

Иннокентий махнул щёткой, словно друг не видел окружавшего их раздолья.

Ванька с затаенной досадой покрутил головой. Берег озера изгибался каменистой волной, в двадцати шагах от построек начиналась тайга. Густой лес карабкался по склонам гор, со скрежетом отдавал землепашцам свои десятины.

– Жена, пять дочек по лавкам, силы не те… День и ночь пахать надобно, – пожаловался Ванька.

Иннокентий только беззлобно усмехнулся. Есть желание – и горы свернешь. А воздух сотрясать многие горазды.

Ванька молол языком, щедро делясь последними новостями: кто женился, кто помер, кого в рекруты10 забрали. Иннокентий кивал, иногда задавал короткие вопросы, но думал об ином: как быстрее залатать старую сеть. Лизка, средняя Ванькина дочь, крутилась тут же. Она связывала прорехи, пыталась помочь Иннокентию, но, суетливая, больше мешала.

– В жены меня возьмешь? – Лизка воспользовалась тем, что отец наконец умолк.

Девке не исполнилось пятнадцати лет, но самостоятельности в ней было с перебором. Говорила, что думала, безо всякого стеснения глядела на Иннокентия – и он смущался.

– Сдурела, девка, – отец шутливо намотал русую косу на руку.

– А что? Я работящая, шустрая…

Девка всматривалась в Иннокентия, искала поддержки. Мужик отводил глаза, точно винил себя за ее несусветное предложение. Что-то углядела в нем смелая девка, увидала слабину.

– Домой пошли, Лизка.

Ванька тащил дочь, а та все вырывалась, оглядывалась. Мудреное дело – малолетка ввела взрослого мужика в оторопь. Потом, поздно вечером, укладываясь спать, Иннокентий проронил в темноту недоуменное:

– Ну Лизка…

***

Лето с оглушительными трелями птиц ступило на байкальскую землю. Озеро и небо соперничали в яркости. Иннокентий вставал с петухами и ложился за полночь, благо ночи в Сибири короткие. Огород, скотина, рыбалка, охота – поспевал везде. Уложив ноющее от работы тело на тощую перину, он мгновенно засыпал.

Но эта светлая ночь не давала покоя. Волны Байкала с вкрадчивым плеском накатывали на берег. Кто-то возился и по-звериному шушукался в лесу. Через тихие звуки пробилось хныканье. Залаял пес с отмороженным хвостом, что сидел на привязи.

Иннокентий прислушивался, ворочался с боку на бок. Наконец, встал. Сколько бороться с собой? Через затянутое бычьим пузырем окно проникал тусклый свет июньской ночи.

– Лизка, ты что ль? – озирался, искал плаксу, но берег был пуст. – Хватит реветь, выходи, не обижу.

Он отвязал Куцего, и пес с громким лаем носился вдоль озера. Иннокентий поежился – прохладная ночь кусала босые ноги. Ничего. Зло сплюнул и собрался было возвращаться. Хныканье повторилось.

– В море кто-то, говоришь? – Куцый звонко лаял, втягивал воздух, учуяв что-то манкое. – Ишь выдумал! Кого там бесы носят? Дурень ты, Куцый.

Пес закрутился на месте, завилял обрубком. Он в нерешительности потоптался, вглядываясь в темную гладь воды.

– Эх, все равно не усну.

Иннокентий перевернул лодку, отцепил толстую веревку от деревянного колышка, вкопанного меж валунов. Куцый с радостным видом запрыгнул в лодку, но хозяин без всякой жалости выгнал пса.

Саженях11 в восьми от берега над поверхностью воды возвышался каменистый островок, смутно темневший сейчас вдалеке. От островка до берега Иннокентий натягивал сеть. Каждое утро проверял ее и вытаскивал серебристочешуих омулей, хариусов, сигов, а порой и царь-рыбу осетра.

Сейчас решил он проплыть вдоль снастей, выяснить, что за плач разносится по округе. Весла плавно входили в байкальскую воду, резали чернильную гладь с тихим плеском.

– Чтоб тебя! Водяница, русалка стонет?

Подплыл к сети ближе, прислушался. Что-то крупное затихло и вновь забилось, забултыхалось с жалобным хныканьем. Иннокентий, ловко управляясь с вертлявой лодкой, вплотную приблизился к пленнику. Сейчас он разглядел сквозь белесую тьму и выдохнул: в сетях неведомым образом запутался человек.

– Ты что ж, дурья башка? Плавать вздумал? – Кеша ворчал, а сам ловко освобождал из сетей теплое существо.

Пленник долго бился и запутался в снасти основательно. Сначала на свободе оказалась голова с длинными мокрыми волосами, руки, туловище, округлые ноги. Его ладонь невольно задела что-то округлое, с набухшим узелком на вершине.

– Баба, – не сдержал выдоха.

Утопленница безвольно обвисла на руках и не подавала голоса, пока он быстро греб к берегу, тащил ее домой под громкий лай Куцего, укутывал срам в мягкую тряпицу. Лучина бросала тени на мокрые волосы женщины, закрытые глаза, тонкие пальцы.

– И как ты в сети попала? – Иннокентий сел на колченогий стул у лавки и недоуменно всматривался в свою находку.

Что-то странное было в этой черноволосой женщине… Откуда взялась здесь, на пустынном берегу? Как Иннокентий ни силился разобраться, ничего путного в голову не приходило.

Утро ворвалось в избу с нахальным криком петуха и первыми лучами солнца. Иннокентий так и уснул, упав на лавку, скукожившись, как мышь в норе.

Постель пустовала. Лишь мокрое пятно на перине напоминало о странной находке.

Иннокентий ополоснул чумные глаза, покрутил головой. Пропала, шалая девка! Пес носился по двору, радовался свободе – хозяин не стал ночью возиться, сажать его на цепь, пожалел олуха.

– Где она? – спросил у пса Иннокентий и хмыкнул.

Впервые за много лет мелькнула в голове шалая мысль: бабу надо, хозяйку. Мелькнула и исчезла за повседневными хлопотами.

***

Поздним вечером, сидя у коптильни, Иннокентий вспоминал вчерашние злоключения. Солнце лизало байкальскую воду, нехотя уплывало за горизонт, а тепло уходить не спешило.

Мужчина вытащил кисет и взял понюшку табака. Из задумчивости его вывел громкий плеск воды. Над поверхностью озера появилась точка и росла, увеличивалась. Увидел Иннокентий женщину с черными волосами. Голая, бесстыжая, она приближалась, а он глядел, не мигая, не смея отвести взгляд. Женщина встала напротив него, медово улыбнулась.

– Ты… оденься… – Иннокентий стащил рубаху и протянул черноволосой.

– Зачем? – У нее оказался высокий голос.

– Ты что ж, дикарка?

– Дика-а-арка, – повторила она.

Иннокентий со стыдом ощутил, как тело отозвалось сладкой болью на обычное слово, сказанное черноволосой:

– Давай.

Длинная рубаха закрыла смуглое тело, и он облегченно вздохнул.

– Спасибо тебе. Если б не ты, навечно в сетях бы запуталась. – Она крутилась вокруг Кеши в каком-то чудном танце.

– Ты что ж там делала?

– Я у берега…

– Где живешь?

– Там, – махнула рукой.

Иннокентий вглядывался в женское лицо и понял, что смущало его покой, что особого было в незнакомке. Темные брови, высокое чело, небольшой нос, сочные губы, гладкая кожа. А вот глаза… Они казались жуткими, невыносимо темными, но притягательными. Большие, чуть вытянутые к вискам, они отличались от обычных глаз, как Байкал от малого лесного озера. Ни зрачка, ни радужки, ни белого яблока – все сплошь залито чернотой, бездонной, непрозрачной.

– Вкусно пахнет. – Она крутилась возле коптильни.

– Угостить?

Девка кивнула, засмеялась звонко, точно воды байкальские зажурчали. Иннокентий снял решетку с заключенной в ней рыбой, вытащил горячую, пахнущую дымом, источающую сок тушку омуля и протянул гостье на куске бересты. Та отломила хвост, тихо взвизгнула, облизнула обожженный палец.

– Ты обожди, не спеши.

Черноволосая послушно держала на руке бересту с угощением, принюхивалась, точно собачонка.

– Долго! – Черноволосая ждала, и ноздри ее раздувались, втягивая манящий запах.

– Теперь можешь есть, – усмехнулся Кеша и с любопытством смотрел, как странная гостья уминает рыбу, прикрыв темные глаза. От омуля не осталось ни хребта, ни головы.

– Большая ты любительницы рыбы. Копченой не ела?

– Еще хочу.

Черноволосая ела, причмокивая, и он дивился ее жадности. Словно девку месяц голодом морили.

– Как звать тебя? Я Иннокентий, Семенов сын, по прозванию Бирюк.

Она только хихикнула, ничего не ответив. Казалось, Черноволосой – так он решил звать шалую девку – не мешали острые камни. Рубаха задралась, обнажив пышное бедро. Грудь вырисовывалась под тканью, притягивала Иннокентия. Вся справная, ладная, забавная гостья влекла его, и сама ничуть не заботилась о том. За тридцать лет Иннокентий встречал немало баб, что с тайным или явным влечением вглядывались в его крепкую фигуру, привлекали внимание, были не прочь покувыркаться. Но застилали все это притворством, требовали подарков, внимания, ждали, когда он поведет под венец…

– Не холодно тебе? – хрипло спросил он. – Согреемся под одеялом.

Куцый надрывался, звенел цепью, точно взбесился, когда Черноволосая прошла мимо него. Иннокентий прикрикнул на пса, но Куцый по-прежнему захлебывался злым лаем и замолк лишь, когда гостья зашла в избу.

Женщина быстро стянула рубаху и прижалась лицом к его шее. Мужские пальцы жадно мяли пышную плоть, прижимали к себе, вдавливались, оставляя отметины. А она тонко вздыхала, гладила русые волосы, молча и ласково. Лишь перед рассветом мужик уснул, прижав намертво к себе пышное тело, пахнущее озером и свежей рыбой. Утром он сонно обшаривал руками постель, но Черноволосая исчезла. Как и в ту ночь, когда Иннокентий спас ее.

***

– Кеня, тебя не видать в деревне. Хоть когда-ндь пришел бы в гости, поговорить, браги выпить. Бирюк, как есть Бирюк.

– Некогда мне лясы точить, – нюхал табак Иннокентий и ухмылялся в усы.

– Кеня, ты чего довольный такой?

– А что печалиться?

– Ты мне зубы не заговаривай. На днях хозяин лавки говорил, что ты бабье платье у него покупал. Кому?

– Обознался твой лавочник.

– Да как ж ему обознаться? Здоровый мужик, Бирюк, возле озера один живет. Больше таких в округе нет.

– Слушай торгашей, наплетут с три короба… Рыбки дать?

– Давай, у меня в сетях вечно пусто. А тебя любит нечисть водная, – Ванька больше ничего не спрашивал, но хитро сверкал глазами. По всему видно, не поверил другу.

Шалое лето изменило жизнь Иннокентия. Женщина приходила каждую ночь, ничего не просила, не требовала, сжимала его длинными ногами. Она часто смеялась, вплетала в его бороду луговые цветы, щекотала волосами. Жар ударял Иннокентию в голову, и он забывал обо всем. Подспудно понимал, лучше не спрашивать, кто она, откуда пришла. Слова затянут в темный омут. Да что там, он в том омуте был с головой.

– Ты что ж не спрашиваешь у меня ничего?

Август уже перепрыгнул через золотую свою середину, и они вдвоем сидели на берегу озера, бедро к бедру.

– Зачем? Знаю я, что с тобой хорошо… А кто ты, дух или человек, неважно.

– Я скажу. Хочу, чтобы ты знал правду.

– Правда – страшное дело.

– Ты догадался, кто я?

– Твои глаза, запах рыбий… Понял я, по молодости в артели нерпу промышлял. Да на берегу не раз видел, как бельки12 хнычут.

– Нерпу промышлял? Моих братьев да сестер убивал. – Она резко встала и чуть не упала, запутавшись в платье. – Ладно, расскажу…

Она вздохнула и чуть погодя продолжила, точно признание давалось ей непросто.

– Давно жила на берегу озера женщина, умевшая превращаться в нерпу. Она скрывала от мужа и соседей свой дар. У нее было три сына и три дочери. Сыновья не получили дар, а дочери стали полулюдьми-полунерпами.

Иннокентий хохотнул, хотел возразить, но Черноволосая взглядом заставила его умолкнуть.

– Старший сын стал добывать нерпу, сколь мать ни противилась. Однажды сын ранил ее на охоте. Мать в человечьем обличье вернулась домой, рассказала мужу и сыновьям правду. Поклялись они, что охотиться на нерп не будут. Местные слово сдержали, а вы, пришлые, наших обычаев не ведаете… Скоро мать умерла, сестры ушли подальше от людских поселений и стали жить с нерпами. В мужья их правнучкам нужен человек. Как исполняется пятнадцать лет, нужно искать того, кто… – Она умолкла.

– Ты в сети попала нарочно?

– Я разглядела тебя, когда рыбачил близ острова. И уже не смогла уплыть.

– А почему глаголешь по-нашенски, по-русски?

– Я могу говорить на любом языке, плавать, как нерпа, ходить, как человек. Мой дар велик и тягостен.

– Проклят я, видно. Не сыскать мне обычного счастья, – Иннокентий усмехнулся.

– Отчего же? Тебе худо со мною?

– Нет, и сама знаешь… Ты для меня – как воды Байкала для нерпы. – Иннокентий не смог сказать больше, слова не давались, да в глазах его Черноволосая увидела все. Коснулась губами его плеча в льняной рубахе, и сразу кожа мужчины загорелась, точно костер.

– Отчего же ты живешь один? Без жены да детей? – Черноволосая не отнимала губ, Иннокентий ласково отстранил ее. С такой бедовой девкой не до разговоров.

– Много лет назад влюблен я был. Красивая, веселая – целовалась со мной темными ночами. А потом отец ей жениха богатого приискал. Я мечтал тайком обвенчаться, а зазноба моя сказала отцу, мол, Кешка снасильничать хотел. В амбар посадили, под замок. Друзей расспрашивали, и все до единого назвали насильником.

Он сжал кулаки.

– Людям не верю. Я тогда сбежал. Нору выкопал и сбежал. А то бы повесили… Далеко от деревни родной убёг.

Черноволосая провела ласково по лицу его, шутливо дернула бороду.

– Ты прости, если обидела грубым словом. Хватит печалиться! Давай научу по-нашему свистеть. Будем разговаривать.

Всю ночь она учила Иннокентия говорить по-нерпиному. Он свистел, выл, но крик его оставался криком усталого мужчины, а не зверя.

– А сколько ж годков тебе? – вдруг вспомнил Иннокентий.

Черноволосая рассмеялась и сказала лишь:

– Я долго тебя искала.

Еще несколько ночей Черноволосая прижималась к его жадному телу, каждый раз будто последний, шарила горячими губами, втягивала родной запах. Закончился август, и Черноволосая пропала. Иннокентий до самых морозов выходил к берегу и звал свою красавицу. А потом обнаружил возле своего крыльца корзину, сплетенную из камыша.

***

На весь двор звенел женский крик:

– Муж, иди к столу.

– Сейчас приду. Не вопи как полоумная.

Мужчина ополоснул руки и зашел в избу. Русоволосая женщина подала ему полотенце.

– Ешь, хозяин.

Варево в миске исходило густым паром. На другом конце стола стучал ложкой ребенок лет трех:

– Исть качу.

– Сейчас, золотце, накормит тебя мамушка.

– Не терплю, когда ты так говоришь… Пакостно!

– Что ж рычишь все, Кеша? – женщина погладила большой живот.

– Не нужна ты мне… С малолетства талдычила: возьми замуж. Взял. Мало?

Мужчина говорил негромко, да в голосе его читалось многое.

– Мало! Думала, о бабе той забудешь. А ты на меня и не глядишь!

– Лизавета!

– Ребенка, как своего, ращу. Куда распутница делась? Отчего дочь оставила тебе?

– Хватит!

Женщина глотала слезы, ребенок испуганно примолк.

Поздним вечером Иннокентий сидел на берегу. Иногда издавал тихие звуки, но лишь чайки кричали ему в ответ.

– Хацу с тобой, тятя! – Девчушка вскарабкалась на камень и пристроилась рядом.

– Пошли домой, замерзнешь, доченька. – Он взял маленькую руку в свою большую ладонь, но не двинулся с места.

Безбрежные глаза доверчиво смотрели на него, и месяц отражался в их темном омуте. Несколько лет назад он нашел дитя и принял этот дар от Черноволосой. Отчего она бросила дитя? Вернулась к сородичам и плескалась в байкальских волнах? Иннокентий простил ее за все содеянное и несодеянное.

Каждый день он сидел на берегу озера и надеялся на чудо.

2020