Серебряные фонтаны. Книга 2

Глава сорок восьмая

Я на мгновение воспряла, но затем это чувство поглотила печаль. Печаль о Фрэнке, таком красивом, стройном, золотоволосом – о Фрэнке, идущем по жнивью, Фрэнке, легко вскакивающем на широкую спину Гордеца, Фрэнке, натягивающем поводья, юном и уверенном в себе, посреди снопов золотых колосьев.

Фрэнк – мертв. Это совершенное, стройное мужское тело погублено и брошено в грязном болоте, в которое сейчас превратилась Франция.

Клара вывела меня, плачущую, из-за стола. Она заговорила со мной, мистер Селби – тоже, но я не слышала их. Мне слышался только голос Фрэнка, его слова, сказанные в последний приезд: «До свидания, Эми – моя золотая девочка, та, что могла бы быть моей».

Меня отвели в мою гостиную. Пока Клара разжигала камин, мистер Селби встревоженно склонился ко мне:

– Я пошлю телеграмму лорду Ворминстеру?

Я взглянула на него сквозь слезы, ответила Клара:

– Да, так будет лучше всего, мистер Селби. Конечно, он должен об этом узнать. И леди Квинхэм тоже.

– Я знаю только адрес ее матери.

– Тогда телеграфируйте туда.

Мистер Селби остановился передо мной и взял мою руку в свои.

– Леди Ворминстер, я так вам сочувствую – я могу что-нибудь для вас сделать?

Я покачала головой, не найдя даже слов, чтобы поблагодарить его. Клара обняла меня, прижимая к себе мое располневшее тело, пока я всхлипывала у нее на плече.

– Попытайтесь взять себя в руки и успокоиться, моя леди, ради ребенка, – сказала, наконец она. – Я позвоню Берте, чтобы она принесла чай.

Она поила меня сладким обжигающим чаем, а я шептала ей:

– Я любила его, Клара – несмотря ни на что. Я никогда не переставала любить его.

– Знаю, знаю. Вы не охладеете к мужчине, как бы дурно он с вами ни обошелся.

Она не поняла меня. Я не это имела в виду, я подразумевала... но первые мгновения прошли, и чувство вины скрутило меня. Клара была права – мне нужно было успокоиться ради ребенка.

Однако что-то словно сломалось во мне. Я, казалось, стала игрушкой с испорченным заводом – могла двигаться только по требованию других. Клара заставила меня умыться и отвела в детскую. Флора подбежала ко мне, моя красавица, копия Фрэнка, и я заплакала снова, а личики моих дочек испуганно уставились на меня. Элен и Клара усадили меня на кушетку, Флора с Розой прижались ко мне. Я не могла даже посадить их на колени, но объятия их ручек согревали меня.

Следующие дни прошли в тоске и печали. Фрэнк, бегущий рядом со мной в парке, Фрэнк в лодке на реке, великолепный и золотоволосый, Фрэнк, входящий ко мне в гостиную в Истоне, Фрэнк – сияющее солнце моей юности – погиб.

От Лео пришло письмо. Трясущимися пальцами я взяла конверт – по крайней мере, он был подписан чернилами, но когда я открыла его, письмо оказалось очень коротким.

Дорогая Эми!

Я получил телеграмму Селби. Какая трагическая потеря молодой жизни – но, тем не менее, мы должны помнить, что Фрэнсис умер геройски, сражаясь за свою родину. Надеюсь, что с тобой и детьми все хорошо, и ты отдыхаешь достаточно.

Твой преданный муж, Лео Ворминстер.

Я сразу же пошла за письменный стол, хотя с трудом держала ручку в руках, а моя спина ныла, словно от двойного перелома. Я сумела написать кое-что – о детях, о вспашке. В конце я написала: «Береги себя ради детей и меня – я люблю тебя». Письмо стоило мне таких усилий, словно я одним духом пробежала бегом до домашней фермы и обратно, но на странице получилось только несколько строк. Я была больше не в состоянии думать, поэтому подписалась как обычно – и поняла, что следующая телеграмма может прийти только о Лео. Положив, голову на стол, я заплакала. Ох, Лео, Лео, зачем ты пошел в армию?

Доктор Маттеус пришел осмотреть меня. Уходя, он похлопал меня по плечу и сказал:

– Осталось недолго, леди Ворминстер – недели две-три, не больше.

– Но вы сказали, что в начале мая, – взглянула я на него. – На первой неделе.

Он ласково пожал мое плечо.

– Это была приблизительная оценка. В таких делах, знаете ли, невозможно быть уверенным. Теперь я склонен думать, что это случится несколько позже. Я сообщу Ворминстеру, чтобы он не очень тревожился.

Три недели! Еще три недели ждать, а я уже так боялась. Вдруг со мной что-нибудь случится... или придет еще одна телеграмма... дети... Флора уже потеряла отца... ох, Фрэнк, Фрэнк.

Каждое утро я спускалась в кабинет имения, но часами не могла справиться даже с простейшими делами. Мистер Селби не позволял мне работать там после обеда. Он сообщил мне, что в Пеннингс скоро вернется мистер Парри.

– Он очень быстро выздоравливает, – сказал мистер Селби. – Скоро у меня будет больше времени на ведение хозяйства имения.

Итак, в послеобеденное время я была вынуждена скрываться наверху и лежать на диване, вне себя от страха и печали. На следующей неделе от Лео пришла только фронтовая почтовая карточка, подписанная чернилами. Я носила ее с собой как талисман. Когда я показала ее Элен, та сказала:

– Он занят, очень занят, моя леди, – она взглянула на Дору и добавила: – Джесси только что вернулся из села. Он сказал, что ранен Хорас Древетт, младший брат мужа Джаэль, и еще Фред Смит. Правда, пока не известно, насколько тяжело.

Я сознавала, что мне нужно сходить в село, но не могла пойти туда. Два дня спустя, сообщили, что ранен Чарли, младший сын Эли Дженкинс, но я опять не пошла. Я была трусихой.

– Они поймут, моя леди, – сказала мне Клара. – Они знают, что у вас подходит срок.

Но дело было не в этом – я была не в силах встретиться с их горем. Прошло еще два дня. Ко мне в кабинет зашел Джим, его лицо было мрачным.

– Моя леди, Клара пошла к матери, ее увела Эмми. Я только что приехал на двуколке, узнал и зашел прямо к вам...

– Кто? – прервала я его.

– Джордж, его больше нет.

Я должна была пойти к матери Клары, она была так добра ко мне, да и Лео одобрил бы это. После обеда Джим отвез меня в двуколке к миссис Чандлер. Там были все – Клара, ее сестра Эмми, жена Джорджа Джейн. Бедная Джейн – вспоминая ее смеющееся лицо на поле, я от порога пробормотала слова сочувствия, но меня пригласили в дом, усадили у камина и напоили чаем.

На следующий день, я пошла навестить миссис Дженкинс и миссис Древетт, а затем мать Фреда Смита. Мои слова были такими же неуклюжими, как и тело, но я должна была пойти.

– Если бы он был тяжело ранен, вам бы сообщили... – сказала я матери Фреда.

– Сейчас ни за кем не посылают, моя леди – слишком опасно, – покачала она головой. – Если кого-то можно перевозить, его привозят в Англию... – ее голос вздрогнул, – ...но мне же не сообщили, что Фреда привезли.

Я не знала, что сказать ей на это.

От Лео пришла еще одна фронтовая открытка. Он снова подписался чернилами. Я положила ее к себе в карман рядом с первой, словно ношение этих карточек при себе могло уберечь его. Однако я понимала, что это только глупая причуда.

Альби написал, что его батальон пока вдалеке от линии фронта, но дядю Альфа отправили на передовую. Брат Элен Дэн тоже ушел в армию, хотя ему исполнилось всего восемнадцать, а Лена Арнольда снова послали во Францию, хотя его рука еще не зажила полностью. Армия была в таком отчаянном положении, что стали призывать пятидесятилетних, – но я знала, что Лео все равно не взяли бы, если бы он не пошел добровольцем. Но теперь он был там, а немцы все еще атаковали, продвигаясь вперед, и пытаясь захватить порты, чтобы, по словам мистера Тимса, отрезать нас от Франции. Если им это удастся, наши солдаты будут заперты во Франции – ох, Лео, где же ты?

Я уже перехаживала – шла вторая неделя мая. Миссис Чандлер поселилась поблизости, в доме Клары и Джима, доктор Маттеус заглядывал ежедневно.

– Как ваши дела, леди Ворминстер? – спрашивал он. – Лодыжки не опухают? Хорошо, хорошо. Я сообщу лорду Ворминстеру, чтобы не волновался. Мужчине трудно быть вдали от дома в такой период.

– Зачем он ушел? – заплакала я. – Ведь он не должен был идти туда.

– Он ушел исполнять свой долг, леди Ворминстер, – вежливо ответил доктор Маттеус. – Никто из нас не мог сделать большего.

Как и Фрэнк, который тоже исполнял свой долг и поплатился за это. Прошло больше трех недель с тех пор, как пришла телеграмма, но горе и боль все еще туманили мой мозг и железными цепями сковывали мои ноги. Из-за этого я по утрам с трудом поднимала свое грузное тело с постели.

В четверг пришла еще одна почтовая карточка от Лео. Уже не с напечатанным текстом, а с несколькими словами, написанными его рукой – он благодарил меня за новости. Я снова и снова перечитывала ее, а затем положила в карман к остальным – слава Богу, она была написана-чернилами. Но вечером, сидя за ужином и ерзая с бока на бок, чтобы облегчить тянущую боль в спине, я подумала – а вдруг Лео догадался, что я смотрю на то, чем написаны его письма? В прошлом году, когда Лео был здесь в отпуске по ранению, он поговаривал о том, чтобы взять с собой авторучку, но я не согласилась. Возможно, он одолжил ее, чтобы облегчить мои страхи теперь, когда приближался мой срок, и тогда мои приметы были бесполезны. Слезы покатились по моим щекам, а я не стала вытирать их. Я была такой усталой и испуганной.

Я больше не могла выносить одиночества. Я взяла шитье и пошла в детскую, чтобы посидеть с Элен и Дорой. Там были и миссис Чандлер с Кларой. Они с нежностью говорили о Джордже, о временах, когда он был маленьким, говорили о своем прошлом, в котором меня не было. Я сидела среди них, но была одинока.

Боли в моей спине усилились, обручами сжимая мое бесформенное тело, и я с трудом дошла до туалета. Когда я села там, пошли воды – и я поняла, что началось. Натянув трусы, я беспомощно заплакала, потому что мне было страшно встретиться с этим, я боялась – ведь я была трусихой.

Когда я вернулась в детскую, боли обострились, и я в панике закричала. Мой крик разбудил Флору, которая прибежала из детской спальни с расширенными от страха глазами.

– Мама! – она вцепилась в мою юбку, за ней пришла Роза, с таким же испуганным лицом. Оглядевшись, я увидела отражение своего страха на остальных лицах – Клары, Доры, Элен. Даже миссис Чандлер растеряла обычное спокойствие.

– Мама! – Флора закричала еще громче. Это был панический вопль, и я услышала голос Фрэнка, говорящий: «Иногда мне хочется сорваться и закричать, подобно испуганному ребенку, но вокруг другие парни, и я не могу подвести их». Я тоже не могла подвести других. Хоть я и была трусихой, мне было нельзя показывать это.

Я нагнулась и обняла дочку.

– Все хорошо, моя маленькая, это всего лишь приступ ревматизма, как у мистера Тимса.

Ее лицо успокоилось, пальчики ослабили хватку.

– Махизма? – повторила вслед за мной Роза.

– Все хорошо, моя Роза. Доченьки, вы ведь знаете Джима? – Обе головки закивали – и светлая, и темная. Конечно, они знали Джима. – И коттедж, где он живет с Кларой? – Я взглянула на Клару, зная, что она согласится. – Вы хотите сегодня пойти и переночевать у Джима? Конечно, с вами пойдут Элен и Дора. Их глазенки распахнулись от восторга.

– Я, буду рада вам, – вмешалась Клара. – Но мне нужно остаться здесь и закончить кое-какую работу, а бедному Джиму будет там одиноко, если вы не придете и не погостите у него.

– Почему бы вам не пойти и не помочь мне собраться? – раздался уговаривающий голос Элен. Дочки побежали за ней в детскую спальню.

– Я не хочу, чтобы они слышали мои крики, – прошептала я Кларе.

– Да, так будет лучше всего. Мы не подумали об этом. Джим позаботится о них, угостит жареными каштанами – у нас они еще есть. Я сейчас сбегаю и постелю на постели чистые простыни.

Я проводила детей и поцеловала их на прощание у дверей коттеджа – они были слишком рады, чтобы обратить внимание на мои подавляемые стоны. По мостовой к нам спешил мистер Селби – сегодня он задержался на работе допоздна.

– Как вы себя чувствуете, леди Ворминстер? – озабоченно наморщился он. – Тимс только что сказал мне...

– Не беспокойтесь, мистер Селби, – спокойно сказала я. – У меня это не в первый раз.

Он крепко пожал мою руку.

– Всего хорошего вам, леди Ворминстер. Я сообщу дома, что буду здесь, а затем вернусь сюда. Мы с Тим-сом посидим вместе, пока вы благополучно не разрешитесь.

– Спасибо, мистер Селби, – мои глаза защипало. Наверху миссис Чандлер занималась моей спальней – закрывала ковры газетами и подстилала на кровать плащевую ткань. Одеяло, специально просушенное над кухонной плитой, было наготове. Я отвернулась, глядя вместо него на детские пеленки, прогревающиеся у камина. Огонь ярко горел – для этого случая Клара припасла уголь. Миссис Чандлер поставила ширму.

– Вам нужно помыться, моя леди, а затем надеть ночную рубашку и теплый халат.

Я сделала все, что она сказала, но не легла в постель.

– Я похожу немного, миссис Чандлер.

– Да, походите, это облегчает боли.

Я боялась, очень боялась, но знала, что не должна показывать этого. Я начала ходить по комнате туда и обратно, считая шаги. Я ходила медленно, меня отягощал ребенок, и думала, что Лео в этот момент, может быть, сгибается под тяжестью носилок – Лео, который исполнял свой долг, а я должна была исполнить свой.

Доктор Маттеус, прибывший вскоре после того, как у меня отошли воды, сказал, что роды начнутся позже, но не ушел.

– Я сообщил, где меня найти, – пояснил он. – Если понадоблюсь, за мной пришлют.

Он выглядел усталым, ведь был уже пожилым человеком, а прошлую ночь тоже не спал.

– Вам лучше прилечь в соседней комнате, на кровати Лео, – сказала я. – Впереди еще длинная ночь.

Это была, очень длинная ночь – длинная и трудная. К часу ночи я устала ходить и залезла в постель. Я встала на колени там, где Лео прежде поддерживал меня на руках. Когда наступали схватки, я вспоминала его сильные руки и утешение, которое он давал мне, когда я производила на свет Розу, но теперь я должна была рожать одна. Я одернула себя – я же была не одна, со мной были миссис Чандлер и Клара, а в соседней комнате был доктор Маттеус. И мне было легче, чем Лео, ведь рождение не смерть – бедный мой Лео, но он был сильным, очень сильным. Следующая схватка пронзила меня удвоенной болью. Когда она прошла, я жалобно забормотала молитву – Боже, сохрани Лео.

На заре я почувствовала потребность кричать и бессвязно попыталась объяснить это.

– Кричите, леди Ворминстер, – успокаивающе сказал доктор Маттеус. – Дети далеко, они не услышат.

И я открыла рот и завопила, позволяя боли раствориться в бледном предрассветном освещении.

– Уже недолго, – тужьтесь, тужьтесь!

Одышка, стоны, потуги, сильные непроизвольные потуги, затем я почувствовала, что ребенок пошел наружу.

– А теперь, не тужьтесь – дышите чаще, как можно чаще – как собака.

Я дышала как Нелла, чувствуя, как ребенок продвигается наружу, пока наконец, он не выскользнул из меня.

– Мальчик, – объявил доктор Маттеус. – У вас сын, леди Ворминстер, прекрасный сын.

Я услышала его первый громкий крик, и силы прихлынули ко мне. Я села и потянулась вперед, чтобы взять сына у доктора и заключить в объятия его голое тельце. Я прижала его к себе, укрывая в объятиях. Сын, мой сын – наш сын. Глядя в его красное морщинистое личико, я искала сходства с отцом, но младенец был совершенно лысым, и я засмеялась. Его ручонка потянулась ко мне, рот открылся, поворачиваясь к моей груди. Отогнув ночную рубашку, я прошептала:

– Иди сюда, к своей маме, – когда он взял грудь, я переполнилась любовью и радостью. – Славный крепенький мальчик.

– Да, и какой большой – неудивительно, ведь вы переходили. Ваша светлость не проронили ни слезинки во время родов.

Ребенок ритмично посасывал грудь, пока я не почувствовала схватки выходящего последа и не застонала.

– Давайте, я возьму его, моя леди.

– Нет, нет еще... – но его временно забрали у меня.

– Все позади, моя леди – теперь вам и младенцу нужно помыться.

Чистые прогретые пеленки, тугой бандаж на живот – и прочие памятные ухищрения после родов. Затем миссис Чандлер помогла мне обмыть потное тело, переодела в чистую ночную рубашку, расчесала и заплела мои волосы. Наконец, я откинулась на подушки с сыном в руках. Я смотрела в его светлые голубые глазки, таращившиеся на меня в ответ. Он был так прекрасен, мой сын, и я выказывала ему свою любовь, лаская, трогая, укачивая его.

В комнату постучалась и вошла Клара, на ее лице сияла улыбка.

– Я уже рассказала всем, мистер Селби с мистером Тимсом уже открыли бутылку портвейна. Может быть, доктор тоже захочет выпить стаканчик? Они просидели там всю ночь! Элен говорит, что приведет девочек, как только ваша светлость будет готова.

Я отдала сына миссис Чандлер, одарив его напоследок поцелуем. Она положила его в детскую кроватку, и мои руки освободились для Розы и Флоры. Обняв и расцеловав их, я сказала:

– Посмотрите, кого вам принес доктор Маттеус – маленького братца!

Они недоуменно уставились на братца. Роза нерешительно потянулась к нему пальцем, Флора попросту отвернулась от него и стала рассказывать мне, как они жарили каштаны.

Когда Элен увела их на завтрак, доктор Маттеус пришел для последнего осмотра. Проверив мою температуру и пульс, он сказал:

– Селби послал телеграмму вашему мужу. Я дал ему такое сообщение: «Леди Ворминстер благополучно разрешилась здоровым и прекрасно сложенным сыном. Мать и ребенок чувствуют себя хорошо». – Он улыбнулся. – Я не хочу давать ему повод для дальнейшего беспокойства – у него уже было достаточно тревог.

– Спасибо – и спасибо вам за все, что вы сделали. Его улыбка стала шире.

– Я очень рад. Мало что на свете приятнее, чем помочь разрешиться здоровым ребенком. А теперь вам нужно поспать.

Миссис Чандлер подошла к кроватке и вынула оттуда моего спящего сына.

– Вы, наверное, захотите взять его, – это был не вопрос – она все понимала. Она подала мне ребенка. – Вот молодой его светлость.

«Молодой его светлость» – потому что мой сын был лордом Квинхэмом. Я была потрясена, это осознание столкнуло мою радость с мукой потери. Все выглядело так, словно Фрэнка и не было никогда. Я отвернулась, чтобы миссис Чандлер не увидела моих слез.

– Я буду в соседней комнате, – продолжала миссис Чандлер. – Позвоните, если вам что-нибудь понадобится.

Когда она ушла, у меня потекли слезы. Я плакала о Фрэнке. Мой ребенок завозился и повернул ко мне голову, ища грудь. Я машинально дала ее ему, новому лорду Квинхэму. Справедливо, что он будет зваться так – перворожденный сын Лео. Но я не забыла Фрэнка и никогда не забуду.

Следующее письмо Лео было написано карандашом. Слезы снова покатились по моим щекам. Мне так хотелось, чтобы он еще немного побыл в безопасности. Я показала адрес миссис Чандлер, она ободряюще похлопала меня по плечу и сказала:

– Не забудьте, скоро прибывают американцы. По словам мистера Тимса, это будет большим подспорьем, – мне стало стыдно, потому что она недавно потеряла своего сына, но держалась так храбро.

Письмо Лео было очень коротким, но я понимала, что это из-за невозможности писать его долго. Лео писал, что рад моему благополучному разрешению, рад, что все чувствуют себя хорошо, и предлагал мне самой выбрать ребенку имя. Я огорчилась, потому что думала, что он захочет сделать это сам. Затем я одернула себя – он был слишком занят, чтобы думать о подобных делах. И я назвала сына именем дедушки. Того звали Джеком, но Джек – это сокращенное от «Джон», значит, сын будет Джоном. Сама я стала звать его Джеки.

На следующий день мистер Селби собирался зарегистрировать рождение, и я попросила миссис Чандлер пригласить его посмотреть на ребенка. Он вошел в дверь, розовый от смущения, но я заметила, что он рад приглашению. Полюбовавшись малышом, он спросил:

– А второе имя, леди Ворминстер?

Одно из имен Лео нравилось мне, но я знала, что он ненавидит это имя.

– Как вы смотрите на то, чтобы стать крестным отцом, мистер Селби? – спросила я.

– Я сочту это за честь, леди Ворминстер, – еще гуще покраснел он.

– Тогда, может быть, дадим ему ваше имя – по-моему, Джон Эдуард звучит неплохо. – Мистер Селби выглядел очень польщенным. – А третьим именем можно взять «Леонард». Звучит почти как Леонидас, но не настолько похоже, чтобы раздражать Лео, – мы оба улыбнулись.

Он все время нуждался во мне, мой Джеки. Если я клала его в кроватку поспать, он начинал кричать сразу же, как только просыпался. Мне все время нужно было нянчиться с ним, и я гораздо больше уставала, чем с Розой. С другой стороны, я чувствовала себя очень бодрой и понимала, что должна оправиться от родов как можно быстрее. Через неделю я встала, оделась и вышла в свою гостиную. Миссис Чандлер была недовольна этим, но доктор Маттеус дал мне разрешение. «Вам незачем лежать в постели, если вы будете из-за этого беспокоиться», – он все понимал, доктор Маттеус.

И я написала письмо Лео, сидя за своим письменным столом, рассказала ему, какой Джеки чудесный малыш, как мы решили назвать его, как Флора укачивала его целых пять минут, пока он не заснул, и как Роза сидела рядом с ней, положив руку на его головку, а ее большие темные глаза округлились от усилий, которые она прилагала, чтобы так долго просидеть неподвижно.

Я не могла выходить из дома, потому что еще не побывала в церкви, но к концу второй недели послеродового периода я уложила Джеки в бельевую корзину и спустилась с ним в кабинет имения. Мистер Селби встал, когда я вошла. Он выглядел измученным. Увидев, что я иду на свое обычное место, он спросил:

– Леди Ворминстер, вы уверены?..

– Я только на час-другой, мистер Селби.

И мы стали работать вместе. Джеки проснулся и захныкал, и я дала ему грудь, укрыв шалью нас обоих. Мистер Селби взглянул на нас украдкой и поспешно отвернулся, его морщинистое лицо вспыхнуло румянцем. Но скоро для него стало привычным, что я кормлю ребенка прямо за своим рабочим столом.

Я вновь отдалась, своим привычным печалям. В конце мая немцы начали новое наступление. За три дня они достигли реки Марны – того места, где их остановили в начале войны. Казалось, война началась снова, а в каждом приказе, присланном нам министерством сельского хозяйства, повторялись те же сообщения.

– Кажется, нас ждет еще три года войны, – как-то в отчаянии сказал мистер Селби. – Но откуда взять мужчин?

Хорас Древетт и Чарли Дженкинс выздоравливали. Фред Смит, хотя его и привезли в Англию, умер в бристольском госпитале вскоре после возвращения. Незадолго до этого мистер и миссис Смит получили еще одну телеграмму – их старший сын, Артур, пропал без вести. Я попросила мистера Бистона поскорее провести надо мной церковный обряд, чтобы мне можно было навестить миссис Смит. Мои ноги подкашивались, я не знала, что ей сказать, но она держалась мужественно.

– Я не рассказала Фреду об Артуре – он бы расстроился. Вместо этого я сказала, что получила от него письмо, что он жив и невредим. Это была ложь, Бог дал мне силы сказать так, – затем она ласково добавила: – Я рада, что вы благополучно разрешились, моя леди, и особенно рада, что у вас мальчик. Может быть, это утешит его светлость после потери старшего сына, – она взглянула на меня в упор. – И я рада, что рождение малыша поможет и вам – потому что вы, наверное, очень горюете по сыну его светлости. Если женщина рожает от мужчины ребенка, что бы потом ни случилось, она чувствует себя так, словно отдала ему часть себя.

Я заплакала, она стала утешать меня. Миссис Смит была мужественной, очень мужественной.

В следующий раз я пошла в село пешком. Я зашла к мистеру Бистону, чтобы попросить об отсрочке крестин.

– Говорят, скоро снова начнут давать отпуска...

– ...и вы надеетесь, что отец нашего молодого джентльмена будет присутствовать на крестинах, – закончил за меня мистер Бистон. – Конечно, мы можем подождать – ведь это сын и наследник... – он порозовел. – Я имел в виду...

– Да, теперь это так, мистер Бистон, – тихо сказала я. Когда я прошла по селу, стало очевидно, что об этом знали все. Даже старики выходили из дома, чтобы посмотреть на Джеки. «Крепкий мальчонка, это точно». «Вы хорошо постарались, моя леди». Когда Джеки начинал хвататься за мою блузку, мужчины любезно отходили, возвращаясь к своим чашкам с чаем, но женщины толпились вокруг меня, пока я сидела на деревянной скамье напротив зеленого островка травы в начале сельской улицы. «Ой, какой он славный, маленький его светлость». «Представляю, как обрадовался его светлость, услышав такие новости». «Вы – хорошая девушка, моя леди, подарили ему такого славного сына».

Мистер Арнотт даже сам принес счета.

– Видите ли, я зашел поглядеть на малыша. Ой, какой он крупный для своего возраста, а какой складный! – Джеки потянулся и ухватился за мозолистый палец мистера Арнотта. – И сильный – он не забросит землю, когда ее получит, – мистер Арнотт взглянул на меня. – Его светлость будет очень доволен вами, моя леди, за то, что вы дали ему такого прекрасного сына.

Я знала, что Лео доволен, но по его письмам этого нельзя было сказать. Он писал в одном и том же формальном, натянутом стиле – я оправдывала это тем, что ему противно отдавать письма офицеру для цензурной проверки. Я не переставала надеяться, что он пришлет мне другое письмо, в зеленом конверте, но, как говорил Альби, такие конверты было трудно достать. Может быть, они все были потеряны во время бегства.

В том, что это было бегством, можно было не сомневаться, хотя в газетах говорилось об «отступлении на заранее подготовленные позиции, для генерального сражения». Мы знали правду от Альби, который снова попал в лондонский госпиталь. Элен навещала его там. Как сказал ей Альби, он не был тяжело ранен, его привезли сюда только потому, что во Франции скопилось слишком много раненых. Элен сказала, что он был очень спокойным, и мало рассказывал о случившемся, но получил за заслуги Военный крест. Мы очень гордились им.

Затем, мы услышали новости и получше – нашелся Артур Смит. Красный Крест сообщил, что он попал в плен к немцам. Мы были так рады за его мать, а я срезала большой букет золотистых роз и отнесла ей. Обычно я никогда не срезала розы, потому что Лео, не любил их срезать, но я знала, что на этот раз он не возражал бы. Кроме того, ведь эту розу он посвятил мне.

Несколько веток я срезала и для себя, и поставила их в своей гостиной. Кормя Джеки, я смотрела на розы и вспоминала, как Лео впервые преподнес их мне, вспоминала выражение его глаз, когда он говорил мне, как назвал этот сорт. Слезы навертывались на мои глаза, когда я вспоминала, как отвергла его тогда, как не хотела его любви, но теперь я тянулась к ней. Мне хотелось показать ему Джеки, а затем обнять его и выразить свою любовь. «Будь хорошим мальчиком, когда папа вернется домой, потому что он тоже хочет любви», – шептала я малышу. Скоро ли Лео приедет в отпуск?

Однако первым приехал мистер Уоллис. Он прибыл во вторую неделю июня и выглядел очень подтянутым в своей форме. На ней были три нашивки, увенчанные короной – теперь он был старшим сержантом. Он полюбовался Джеки, а я сказала:

– Клара приготовит вашу комнату, мистер Уоллис. Вы можете оставаться у нас сколько угодно.

После обеда он увидел, что я пошла на прогулку с Неллой, и предложил понести Джеки. Пока мы гуляли по розовому парку, где были так прекрасны и цветы, и их запахи, я тосковала по Лео, который не мог наслаждаться всем этим. Мы сели на скамейку у фонтана. Глядя на розы, мистер Уоллис сказал:

– Мне трудно поверить, что идет война. Находясь здесь, можно подумать, что весь мир выглядит так, – он повернулся ко мне. – А как у вас дела?

Я рассказала ему, как много луговой земли пошло под вспашку, о проблемах с рабочей силой, о предполагаемом урожае.

– В это время года погода вызывает такие опасения.

– Вы повзрослели, моя леди, – улыбнулся он.

– Это все война.

– Да, со мной случилось то же самое, – усмехнулся он. – Я не думал, что повзрослею еще, но повзрослел.

– Было плохо, когда немцы перешли в наступление?

– Да, Эми, очень плохо – я думал, что с нами кончено, – он сочувственно добавил: – Я со скорбью узнал о гибели молодого его светлости.

– Да, – слезы выступили у меня на глазах, потому что мистер Уоллис все понимал.

Он остался у нас на весь отпуск.

– Мистер Уоллис стал не так разговорчив, как прежде, – сказала мне Клара. – Порой, сидя в кресле у камина, он выглядит так, будто находится за сотни миль отсюда. Но когда я рассказала об этом Джиму, тот сказал: «Побывавшие на войне все стали неразговорчивыми, Клара. И это понятно».

Я снова получила письмо от Лео. Оно было коротким, но от радости, что оно было написано ручкой, я едва обратила на это внимание. Я смотрела на это письмо и думала, сколько же Лео пришлось перенести за последние месяцы. Ничего удивительного, что он не мог заставить себя написать много – он и прежде не писал длинные письма. В конце концов, Лео никогда не был таким, как мистер Уоллис – он и прежде был неразговорчив.

Но я не буду обращать на это внимания, когда он вернется домой – я обниму и приласкаю его, потому что он любит меня. Медсестра была права – кроме слов, есть много других способов выразить свою любовь, хотя я расскажу ему о ней и словами тоже. Потому что на этот раз он меня услышит.

От Лео пришло еще одно письмо, тоже написанное чернилами, а новости о войне были уже не такими мрачными. Пока цвели розы, была и надежда. Однако я едва осмеливалась полагаться на нее, даже наедине с собой – на всякий случай.