Сестрица

Глава 18

Был почти полдень, когда Изабель с Тави и Тетушкой, сидевшей на деревянной скамье между ними, выехали из деревни. Солнце стояло высоко, август дышал жаром.

Лоска8, служанка Тетушки, тоненькая девушка с крючковатым носом, блестящими глазами и черными волосами, заплетенными в длинную косу, сидела позади них, на сундуке хозяйки. За всю дорогу она не произнесла ни слова; только разглядывала местность вокруг, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому, и помаргивала.

Мартин плелся так медленно, как только мог, и Тетушка успела рассказать девушкам о том, зачем она приехала в Сен-Мишель.

– Все из-за Фолькмара, – мрачно сказала она. – Я ведь живу в Париже, а он намеревается его взять. Король укрепил город, но люди все равно уезжают толпами. Вот и я решила пожить здесь, у родственников. Так надежнее. Очень важно всегда следовать самым надежным путем.

– Ле Бене будут рады, что вы добрались до них в добром здравии, – сказала Тави. – Наверное, они уже беспокоятся.

– Они понятия не имеют о моем приезде, – ответила Тетушка. – Мы не так уж близки. Честно говоря, я ни разу в жизни не видела мадам Ле Бене. Просто ее муж – родственник моего мужа. Покойного. Он недавно умер.

Изабель и Тави выразили свои соболезнования. Тетушка поблагодарила их.

– По завещанию муж оставил месье Ле Бене немного денег, – продолжила она. – Теперь я ломаю голову над тем, что мне с ними делать. Мне говорили, что у четы Ле Бене есть сын, Гуго, но я ничего о нем не знаю. Взгляну сначала, что он за человек, а уж потом решу, отдавать ему деньги или нет.

«Удачи тебе», – подумала Изабель. Она знала Гуго с детства. Пару раз он играл с ней и Феликсом в пиратов, но его лицо за толстыми стеклами очков даже тогда оставалось угрюмым. За все годы их знакомства он перебросился с Изабель от силы тремя словами. А для Тетушки у него может не найтись ни одного.

Солнце поднималось все выше, Мартин обиженно тащил повозку мимо лугов, пшеничных полей и фруктовых садов, а старая женщина все болтала и болтала. Она как раз описывала девушкам свой элегантный дом в Париже, когда деревенскую тишину прорезал чей-то крик, прерывистый и тонкий.

Изабель встрепенулась. Тави подскочила на месте. Обе встревоженно переглянулись и завертели головами, ища источник звука. Лоска перегнулась через боковину повозки так, что едва не вывалилась, и вытянула шею.

– Это оттуда, – сказала Тетушка и показала вперед.

Навстречу им, перевалив через вершину холма, двигался армейский фургон, запряженный двумя крепкими крестьянскими лошадками. Несмотря на расстояние, Изабель разглядела, что мундир возницы весь в красных пятнах. Когда фургон подкатил ближе и девушка увидела, что́ у него внутри, она вскрикнула от испуга.

Позади возницы, даже не прикрытые от лучей палящего солнца, ехали раненые, человек тридцать. Раны были тяжелыми. Пропитанные кровью повязки покрывали головы и торсы. У одного не было руки, у другого – ноги. На отдельном сиденье лежал несчастный, у которого вместо ног была каша. Он и кричал. Фургон подпрыгнул, попав колесом на ухаб, и раненый снова завопил.

Когда фургон проехал, оказалось, что Тави сидит, вцепившись обеими руками в деревянную лавку, а руки Изабель дрожат так, что ей пришлось изо всех сил вцепиться в поводья Мартина. Тетушка поджала губы, и ее рот превратился в одну тонкую линию. Никто из троих не сказал ни слова.

Изабель вспомнилась ее книга, «Иллюстрированная история великих военачальников мира». Они с Феликсом подолгу просиживали над ней в детстве, разглядывая большие цветные картинки с изображениями великих битв. Как празднично и весело выглядело все на них, какими могучими и смелыми представали солдаты! Но в страданиях, которые она наблюдала только что, не было ничего веселого. Наоборот, они ошеломили ее, вызвали почти физическую тошноту. Она попыталась представить себе человека, ответственного за все это. Фолькмара. Кажется, люди говорили, что он герцог. Какой он? Носит ли он ордена? Или ленту через плечо? Ездит ли верхом? Есть ли у него меч?

И вдруг Изабель мысленно перенеслась в другое место. Пропала дорога, пропали каменные стены вдоль обочин, пропали кусты роз, ронявшие из-за них лепестки. Навстречу ей летел на боевом коне некто огромный и могущественный. Белый дым стлался вокруг него, скрывая лицо, зато Изабель хорошо видела меч в его руке, огромный и острый, точно бритва. И снова дрожь прошла по ее телу, как уже было сегодня на рынке.

Но тут заговорила Тави, и морок развеялся.

– Куда их везут? – спросила она.

– В военный лагерь за Сен-Мишелем. Я слышала, как о нем говорили в деревне, – ответила Изабель, стряхивая жуткий морок и страх, которые оставило по себе видение.

– Немало таких фургонов я повидала по дороге из Парижа, – сказала Тетушка. – Ах, девочки, боюсь я, что эта война для нас добром не кончится. Наш король молод и неопытен, а Фолькмар коварен и жесток. Войска у него немного, и все равно он на каждом шагу утирает нос королевским солдатам.

Все трое снова умолкли. Мерно топотал Мартин, поскрипывала повозка, гудели насекомые. Вскоре они достигли фермы Ле Бене. Пыльная подъездная дорога вела к каменному дому. На окнах – занавески, полупрозрачные от ветхости, ставни покосились. Перед облупившейся синей дверью копались в пыли куры.

Коровник и сыроварня, тоже каменные, примыкали вплотную к дому. За ними, на обнесенном изгородью выгоне, пасся скот, а еще дальше курчавилась капуста, зеленели картофель, репа и лук, длинными рядами уходя к опушке Дикого Леса.

Лоска выпорхнула из повозки раньше, чем та полностью остановилась. Пока Изабель помогала Тетушке спуститься, а Тави открывала задник повозки, чтобы сгрузить ее сундук, мадам Ле Бене, чьи обноски были такими же ветхими, как ее занавески, а нос облупился от солнца так же, как ее дверь, вышла поприветствовать приехавших – если, конечно, это можно было назвать приветствием.

– Чего надо? – рявкнула она и зыркнула на них так, что, упади ее взгляд на горшок с молоком, оно бы тут же скисло.

– Мы привезли вашу тетушку, мадам, – сказала Изабель, кивая на Тетушку. – Она и ее служанка приехали сюда аж из Парижа.

Мадам Ле Бене сощурилась; ее лицо помрачнело еще больше.

– Нет у меня никаких тетушек, – ответила она.

– Меня зовут мадам Северина, я прихожусь двоюродной бабушкой вашему покойному мужу, – объяснила Тетушка.

– Муж ничего про вас не говорил.

– И неудивительно. Между нашими семьями была вражда, столько крови мы попортили друг другу…

Мадам Ле Бене грубо ее перебила:

– Что, за дуру меня держите? Теперь, когда в Париже жареным запахло, в Сен-Мишель что ни день наезжают всякие попрошайки, притворяются забытыми родственниками, потерянным коленом. А самим только и нужно, что пожить да пожрать на дармовщинку. Нет, мадам, прошу меня простить. Здесь вас никто не ждет. Вы со своей служанкой нас совсем объедите.

«Объедят? Вас? – подумала Изабель. – Вот эта сухонькая старая дама? И ее служанка-заморыш?»

Но она смолчала и, опустив голову, стала вертеть пряжку на упряжи Мартина. Она боялась даже взглянуть на мадам, чтобы та не заметила, как вытаращились от негодования ее глаза.

Вся деревня знала, что Авара9 Ле Бене – скупердяйка. У нее во владении были не только обширные поля, но также два десятка кур-несушек, десять молочных коров, ягодные кусты, яблоневый сад и большущий огород. Каждую субботу она торговала на рынке, выручая целое состояние, а сама только и делала, что жаловалась на бедность.

– Ах, как печально слышать, что у вас не найдется местечка для меня, – горестно вздохнула Тетушка. – Видно, придется передать наследство другой ветви семейства.

Мадам Ле Бене тут же навострила уши – так охотничья собака делает стойку на утку.

– Наследство? Какое наследство? – отрывисто переспросила она.

– То самое, которое мой покойный муж поручил мне передать вашему покойному мужу. Я думала отдать его вашему сыну, но…

Мадам Ле Бене хлопнула себя по лбу раскрытой ладонью.

– Тетушка Северина! – закричала она. – Ну конечно! Муж так часто о вас вспоминал! И с такой любовью! Вы, должно быть, устали с дороги. Пойдемте, я налью вам чаю.

– Да по ней сцена плачет, – шепнула Тави сестре.

Мадам Ле Бене услышала это.

– А вы чего тут отдыхаете? – рявкнула она. – Берите сундук да несите в дом!

С большим трудом Тави и Изабель спустили сундук с тележки и втащили в дом. Изабель надеялась, что Лоска им поможет, но та стояла в стороне у замученного розового куста и как завороженная разглядывала сидевшего на нем кузнечика – можно подумать, в жизни ничего подобного не видела. Мадам показала Тави и Изабель маленькую спальню, куда они должны были затащить сундук, и рысью помчалась в кухню заваривать чай. Когда девушки вернулись к повозке, Тетушка все еще топталась возле нее.

Тави взобралась на облучок и села, а Изабель замешкалась.

– Как вы думаете, с вами все будет в порядке? – спросила она у старухи.

– Все будет прекрасно, – уверила ее та. – С Аварой я справлюсь. Еще раз спасибо, что не отказались подвезти меня.

– Ничего особенного. Спасибо вам, что помогли мне избежать верной смерти от руки Сесиль, – криво улыбнувшись, ответила Изабель.

И она повернулась, чтобы взобраться на повозку, но Тетушка ухватила ее за руку. Изабель изумилась тому, какими сильными и цепкими оказались старые скрюченные пальцы.

Несколько мгновений они стояли молча, глядя друг другу в глаза и не двигаясь. Судьба без сердца и души, прах Александрии на подошвах ее сандалий, пепел Помпей – на подоле, красная глина Сианя – на рукавах. Древняя, как само время. Не знающая ни начала ни конца.

И смертная девушка. Простая, обыкновенная. Немного нежной плоти, обгрызенные ноготки да сердце, бьющееся в хрупкой клетке из костей.

Изабель понятия не имела о том, в чьи бездонные глаза она смотрит. Не знала она и того, что Судьба решила во что бы то ни стало выиграть пари, любой ценой.

– Нам пора ехать, Тетушка, – повторила она. – Вы уверены, что с вами ничего здесь не случится?

Судьба кивнула. И сжала на прощание руку Изабель.

– Да. Надеюсь, с вами тоже. И остерегайся тех, кто бежит сюда из Парижа, дитя, – добавила она. – Не все беженцы – безобидные старые курицы вроде меня. Попадаются и негодяи, которых хлебом не корми – дай сбить неопытную девушку с пути истинного. Так что будь осторожна. Закрывай ставни на ночь. Запирай дверь на засов. И главное, никогда и ни в чем – ни в чем, слышишь? – не доверяй шансу.