Шалости фортуны

Портрет офицера в штатском

Татьяна нервничала. Меньше всего на свете она хотела бы видеть человека, которого сейчас ждала. Единственным утешением было то, что эта встреча, без сомнения, последняя. Накануне она передала бывшему мужу оставшуюся часть денег за их квартиру, нотариус оформил необходимые документы, и все могло бы закончиться еще вчера, если бы не одна мелочь. Ее бывший забыл ключи и обещал передать их ей сегодня здесь, на Пушкинской площади. Татьяне совсем не хотелось с ним встречаться, но допустить, чтобы ключи от ее дома были у кого-то еще (тем более — у опустившегося алкоголика), она не могла. Конечно, можно было бы поменять замок, но сейчас у нее не было ни сил, ни желания заниматься этим.

Вдобавок к неудачам на личном фронте навалились проблемы на работе. Фарси, который Татьяну обязали выучить всего за год, давался неожиданно тяжело, это ее раздражало и тоже не прибавляло оптимизма.

«Почему жизнь такая сложная? — с тоской подумала Таня. — Как это, кстати, будет на фарси? Чиро зиндеги… э-э-э чиро зиндеги интоур… А как же «сложная»-то?..»

…Лощинин с цветами в руке стоял у памятника Пушкину и ждал сестру. Его отпуск подходил к концу, и по дороге домой, на заставу, он заехал на несколько дней в Москву, чтобы повидаться с сестренкой. У Наташки начались нелады с мужем, это тревожило Лощинина. Зятя своего он терпеть не мог (и что только Наташка в нем нашла!), поэтому предпочел остановиться в гостинице. Днем он позвонил сестре на работу и назначил встречу у Пушкина, неподалеку от Наташкиной редакции. Она обещала быть в шесть — если, конечно, не случится какого-нибудь аврала.

Сестра опаздывала. Лощинин чувствовал себя неловко. Здесь, у памятника, бурлила жизнь, ежеминутно встречались пары, молодые и не очень, целовались, дарили цветы… Ему казалось, что со своим букетом и бесконечным ожиданием он выглядит этаким унылым кавалером-неудачником, получившим полную и окончательную отставку.

Прошел почти час. Лощинину стало ясно: у Наташки на работе очередной завал и назначенная встреча не состоится. Надо было идти звонить, договариваться заново. Но сперва следовало избавиться от надоевшего дурацкого букета.

Лощинин огляделся: кому бы сделать неожиданный подарок? Его внимание привлекла девушка, тоже уже довольно долго и безрезультатно ждущая кого-то. Ее красивое лицо застыло в напряженном ожидании, как показалось Лощинину, тревожном и тягостном.

Он подошел к ней и сказал несколько развязным от робости тоном:

— Девушка, сделайте одолжение — примите, пожалуйста, в знак искреннего восхищения от неизвестного вам соотечественника…

Татьяна обернулась. Перед ней, смущенно улыбаясь, стоял загорелый белобрысый парень с цветами в протянутой руке. Ничего особенного: короткая стрижка, нос картошкой, серые глаза под выгоревшими бровями и белесые, пушистые, как спелый одуванчик, ресницы.

«Типичное Нечерноземье, — раздраженно подумала Таня. — Как же тебя отшить-то, «соотечественник»?..

Она на секунду опустила глаза, раздумывая, а потом, слегка прищурясь, прямо взглянула на него и надменно, с издевкой, отчеканила:

— Чи лозем аст? Ман шумо ро нафамидам[1].

«Соотечественник» удивленно и растерянно захлопал своими «одуванчиками», а Таня победно вскинула голову и гордо отвернулась.

Но парень тут же, будто из-под земли вырос, снова возник перед ней. Прижав руку к груди и лукаво улыбаясь, он опять протянул ей цветы и произнес:

— Сахтгир наконид. Содэ, ман михохам ин гульхо робе шумо ходие дехам. Хохеш миконам, онхо ро бегирид[2].

Таня, уже открывшая было рот, чтобы послать его по-настоящему, так и замерла.

Произнеси эти слова со своего постамента бронзовый Пушкин, она, кажется, удивилась бы меньше. У нее был такой забавный, совершенно ошеломленный вид, что Лощинин не выдержал и рассмеялся.

Он хохотал по-мальчишески громко, открыто, запрокинув голову и покачиваясь на широко расставленных ногах. Букет он по-прежнему протягивал Тане, и цветы в его руке трясли головками в такт его хохоту, словно тоже смеялись.

Смех парня был таким заразительным, что Таня, придя в себя от изумления и оценив комизм ситуации, не сдержалась и тоже захохотала.

Она забыла уже, когда в последний раз так смеялась — взахлеб, до слез, до колик…

Этот их совместный искренний, самозабвенный смех как-то легко и естественно сблизил Таню с незнакомцем, и поэтому ее ничуть не покоробило, когда, отсмеявшись, он довольно бесцеремонно спросил:

— И откуда же ты знаешь фарси, красавица?

— Ну я-то, положим, по профессии переводчик, а вот откуда он известен тебе, дитя среднерусской полосы? — подхватила Таня шутливый тон, предложенный блондином.

— Это ты напрасно: внешний вид часто бывает обманчивым. — Лощинин мастерски изобразил легкий восточный акцент. — А может я — любимый сын персидского шаха от русской наложницы?

— Ага, только сдается мне, что и твой папа, персидский шах, тоже родом из-под Рязани…

— Строго говоря, тайна моего рождения разглашению не подлежит, — продолжал дурачиться Лощинин. — Хотя кое-что, наверное, я тебе рассказать бы мог…

— Расскажи, персиянин! — Таня, подыгрывая ему, умоляюще сложила ладошки. — Я так люблю всякие тайны!

— Ну что ж, — он нахмурил свои светлые брови, — пожалуй… Только…

— Что — только?

— Ты должна выполнить два моих условия, — важно изрек Лощинин.

— Не много ли? — прищурилась Таня.

— Как пожелаешь… — Он сделал вид, что обиделся, и развел руками.

— Ладно-ладно… Говори, интриган!

— Первое: разделить со мною трапезу — я голоден и не знаю твоего города. И второе… — Лощинин лукаво улыбнулся и просто, не дурачась, сказал: — Забери у меня, наконец, этот несчастный букет…

Таня засмеялась и взяла цветы. Странное дело — она была совсем не против пойти куда-нибудь с этим веселым парнем. Вообще-то Таня не одобряла и даже побаивалась уличных знакомств, но сейчас ей почему-то и в голову не пришло поостеречься чужого, в сущности, человека.

— Как звать-то тебя, «соотечественник»? — спросила она.

— Вообще-то э-э-э… Фархад, но в этом городе я скрываюсь под именем Сергей, а тебя?

— Вообще-то э-э-э… Татьяна, но скрываться с тобой я буду под именем Ширин, — передразнила его Таня.

— Ну что же, куда мы отправимся?

Таня раздумывала недолго.

— А скажи мне, чужеземец, в твоей Персии «Макдоналдсы» есть?

— Обижаешь, красавица! Конечно же… нет!

— Тогда вперед Фархад, к благам цивилизации! — Таня подхватила Сергея под руку и повела к переходу.

В «Макдоналдсе» они сидели долго. Сначала Сергей продолжил было развивать свою невероятную версию про папу-шаха, но, когда Таня попросила рассказать о себе правду, перестал дурачиться и охотно согласился.

С легкой и доброй иронией он рассказывал ей о своем детстве, о том, как их семья вслед за отцом-пограничником моталась с заставы на заставу в горах Таджикистана. Как легко они с сестрой заводили дружбу с местными ребятами-таджиками, как с детских лет он бредил границей и, конечно, пошел по стопам отца.

— А дальше, Танюша, все по Гегелю, по его роковой спирали. Окончил училище и, поскольку владел языком, сразу оказался в родных памирских горах. Все как у бати, только вот семьи пока нет. Хотя нет, вру, граница — другая. Раньше-то была своя, а теперь — вроде как чужая…

Впрочем, о своей службе Сергей говорил мало и скупо. Зато не жалел слов, рассказывая про фантастическую красоту Памира, про стремительный бег Пянджа, мутного летом и кристально-чистого зимой; про завораживающие дикой мощью снежные лавины… Он описывал невероятное весеннее преображение природы, когда горы становятся алыми от бесчисленных тюльпанов и маков, покрывающих сплошным ковром их склоны, и цветущие урюк и вишня источают дивный аромат. А бездонно-черное небо южной ночи, усыпанное потрясающе яркими бриллиантами звезд! А воздух, первозданно-чистый, пьянящий, волшебный горный воздух!

Он рассказывал ей об удивительных местных обычаях и даже, не обращая внимания на окружающих, пел таджикские песни, ловко отбивая ритм пальцами по крышке стола.

Таня слушала, то беззаботно смеясь, то удивленно ахая, то завороженно погружаясь в удивительную красоту его рассказов. И с каждой минутой она все больше проникалась симпатией и доверием к этому странному человеку.

Они вышли из «Макдоналдса», когда уже совсем стемнело.

Сергей остановился и, снова дурачась, восторженно зацокал языком:

— Твой город, красавица, ночью еще прекрасней, чем днем, клянусь, честное слово! И если есть в твоем сердце хоть капля сострадания к бедному страннику, Танюша, ты непременно должна показать мне ночную Москву.

— Что же ты хочешь увидеть, о пограничник моей души? — опять с ходу включилась в игру Таня.

— Пушкин видел, «Макдоналдс» видел, — стал загибать пальцы Сергей. — Вах! Арбат не видел!

— О нет! Только не Арбат! — испуганно замахала руками Таня.

— Почему? — обиженно протянул Лощинин.

— А потому, что я там работаю. — Таня взяла его под руку и повела по бульвару прочь от площади. — И хожу каждый день. И каждый день меня просто трясет от возмущения! Превратить милую, уютную, типично московскую улицу в бесстыдное торжище, в черт знает что… Нет, дорогой мой, лучше покажу тебе то, что еще не успели перестроить…

И они отправились в неспешную прогулку по лабиринтам старых переулков Малой Бронной, Спиридоновки и дальше — к Никитским, Поварской…

Если в «Макдоналдсе» в основном говорил Сергей, то теперь настала очередь Тани. За те несколько часов, что они были знакомы, Лощинин так сумел расположить ее к себе, что она с поразившей ее саму откровенностью доверила ему все самое наболевшее в своей жизни.

Она рассказала ему грустную историю своего брака. Как захотелось ей, дурочке, красивой и беззаботной жизни, и она согласилась стать женой недалекого, но удачливого коммерсанта. Ее выбор не одобрили ни родные, ни друзья, но в нее словно бес вселился — хочу, и все! Как быстро пожалела она о своем решении. А потом — дефолт, муж из беспечного счастливчика превратился в злобного неудачника, заливающего свои беды вином. Все ее старания остановить беспробудное пьянство ни к чему не привели. Она рассказала, в какой ад превратилась ее жизнь с мужем-алкоголиком, какие жуткие скандалы ей пришлось пережить, каким изматывающим был развод. Рассказала, как металась по всей Москве в поисках денег, чтобы выкупить у бывшего мужа их квартиру, и скольких обид и унижений ей это стоило.

А еще Таня жаловалась Сергею на работу. Ее компания планировала выйти на рынки Ирана. И вместо того чтобы пригласить готового специалиста, руководство обязало ее, Таню, в течение года освоить фарси. Это был, конечно, форменный произвол, но сделать она ничего не могла. И вот теперь бьется с этим фарси не на жизнь, а на смерть, но дело идет туго. Бросить бы эту проклятую работу, передохнуть, прийти в себя, да нельзя — платят хорошо, а с долгами за квартиру надо расплачиваться…

Рассказав Сергею все это, Таня внезапно ощутила, как разом спало напряжение последних месяцев, как все то, что постоянно тяготило и угнетало ее, в одночасье исчезло, растаяло без следа, и на душе стало легко и вольно.

Словно была она в душной, прокуренной комнате, и вдруг распахнулись окна и ворвался вихрем свежий воздух — пьянящий, хрустально-чистый, как после грозы, напоенный волнующими ароматами неведомых гор и долин…

И снова жизнь радовала, и манила, и улыбалась ей, и сулила скорую встречу с неожиданным и прекрасным!

Таня глубоко вдохнула, жадно втягивая в себя прохладу московской ночи, улыбнулась светло и свободно и благодарно взглянула на Сергея — того, кто помог ей вернуть все это.

А он задумчиво смотрел себе под ноги, забавно хмуря свои выгоревшие брови. Потом вздохнул тяжело, словно в самом деле взвалил на себя весь груз ее проблем, поднял глаза и сказал глухим от волнения голосом:

— Знаешь, Таня, я хотел бы… Словом, если тебе нужна моя помощь… или защита… я был бы рад…

— Ну что ты, Сережа, милый! Ты уже помог мне! Ты даже представить не можешь, как ты мне помог. А защита… — Таня снова мягко улыбнулась. — Ты же и так защищаешь всех нас — там, на своей далекой заставе…

Лощинин с сомнением покачал головой, и Таня ощутила вдруг огромную, неодолимую нежность к этому славному человеку и, не в силах совладать с этим чувством, протянула руку и ласково погладила его по щеке. Сергей замер, пристально глядя ей в лицо. От этого взгляда Таня смутилась, но руки не отняла, а только отвела глаза…

— О боже! — вскрикнула она, увидев циферблат часов. — Мы с ума сошли — четвертый час уже! Завтра же на работу!

— Таня…

— Нет-нет, домой, Сережа, домой!.. Баиньки…

Она резко повернулась и быстро пошла в сторону Садового кольца. Сергей кинулся за ней. Они почти бежали.

— Таня, ты не можешь вот так взять и уехать! Скажи, как мне тебя найти.

— Ну зачем же искать? Давай завтра встретимся…

— Где, когда?

На пустынной улице показалась машина. Таня, подняв руку, бросилась ей наперерез. Машина остановилась. Таня, наклонившись к шоферу, назвала адрес, но Сергей его не расслышал.

— Где же мы встретимся завтра? — снова нетерпеливо спросил он.

Таня беззаботно улыбнулась и, дурачась, промурлыкала из популярной песенки:

— «Так значит, завтра на том же месте, в тот же час!» Идет? Тогда до завтра, Сережа! — И она, прильнув к нему на секунду, поцеловала его пересохшие от волнения губы.

Фонари машины исчезли за поворотом.

Едва ощутимый вкус мимолетного поцелуя — вот и все, что осталось у них друг от друга.

В беспечной легкости прощания Таня даже не подумала оставить свой телефон, а ее бегство было таким стремительным, что и Сергей не успел ничего у нее спросить. Одна только ниточка связывала их теперь — назначенное назавтра свидание. Впрочем, той ночью это казалось им вполне достаточным, ведь они оба ждали этой встречи, а значит, она не могла не состояться!

Несмотря на то что ночью ей почти не довелось поспать, весь следующий день Таня летала как на крыльях. Предстоящая встреча с Сергеем возбуждала и поднимала настроение. День промчался незаметно, а после работы Таня, не мешкая, взяла такси и поехала на Пушкинскую площадь.

На Тверском бульваре они попали в жуткую пробку. Таня выскочила из машины и отправилась дальше пешком. Она уже слегка опаздывала, но это ее нисколько не беспокоило — Таня была абсолютно уверена, что ее преданный Фархад дождется свою Ширин обязательно.

По мере приближения к площади народу становилось все больше. Таня заметила, какие у всех встревоженные лица. «Что-то, наверное, случилось, — подумала она. — Может авария?» Толпа становилась все плотней и гуще. Таня уже с трудом пробиралась сквозь людской частокол.

Наконец она уперлась в ограждение, которое устанавливали милиционеры. Отсюда Таня уже могла рассмотреть площадь, заполненную снующими людьми и машинами — пожарными, милицией, «скорой помощью». Кругом стояло оцепление. От площади отчетливо тянуло удушливым запахом гари.

Таня поняла: произошло что-то страшное.

— Скажите, что случилось? — спросила она стоящего рядом милиционера.

— Взрыв в подземном переходе, — коротко и хмуро ответил сержант.

— А… жертвы есть? — спросила Таня внезапно осипшим голосом.

Сержант пожал плечами и мрачно буркнул:

— Естественно…

«Господи… Сережа!!!» — полыхнуло в голове у Тани. Ужас окатил ее ледяной волной. Задрожали ноги, и Таня, наверное, упала бы, если бы не окружавшие ее стеной люди.

— Вам плохо? — склонилось к ней незнакомое лицо.

Таня смогла только молча кивнуть. Ее подхватили, вывели из толпы, усадили на бордюр. Какая-то женщина дала Тане таблетку — она ее безропотно проглотила.

Через несколько минут ей стало легче.

«Что ж я сижу? — спохватилась она. — Мне же надо на ту сторону, к памятнику… ОН — там…»

Таня поднялась и огляделась, пытаясь сообразить, как лучше обойти оцепление и попасть на противоположную сторону площади. Ей пришлось сделать изрядный крюк, чтобы выйти к скверу у кинотеатра, но оцепление стояло и там. Попасть к памятнику было совершенно невозможно.

Таня металась вдоль ограждений, высматривая в толпе светловолосых мужчин. Но каждый раз ее ждало разочарование. Сергея у сквера не было.

Ее тревога возрастала с каждой минутой. Ведь если его нет здесь, за оцеплением, значит, он там… Там, где мечутся пожарные и врачи, надрывно воют сирены «скорой помощи», там, откуда доносится этот жуткий, отвратительный запах гари…

Она не нашла его.

Не нашла ни в тот страшный день, ни в два последующих, когда обегала все больницы, куда отправляли пострадавших. Ни в одну из них светловолосый мужчина 26–28 лет по имени Сергей с Пушкинской площади не поступал.

С одной стороны, это была хорошая новость — значит, он не пострадал, он жив и здоров. Но, с другой стороны, это была катастрофа.

Тане стало ясно, что она больше никогда — ни-ког-да! — не увидит Сергея!

В сотый, тысячный раз она проклинала себя за то, что той ночью не оставила ему ни адреса, ни телефона!

«Дура, беспечная дура», — без конца повторяла она, сидя дома в беспомощном оцепенении.

«Дура, беспечная дура», — твердила, глядя на свое отражение в вагоне метро.

«Дура, беспечная дура», — звучало в ее мозгу, чем бы ни занималась она на работе.

Только сейчас, потеряв Сергея навсегда, Таня поняла, как необходим ей этот человек!

Любовь ли это — она не знала, даже не задумывалась над этим. Просто с ним ей было легко и радостно и мир был полон чистоты и света, а без него стало пусто и уныло и все вокруг беспросветно затянулось серым удушливым чадом. Таня не могла найти себе места, буквально задыхаясь в тоскливой пустоте одиночества. Нет, она не думала и не мечтала о любви. Ей только до слез, до сердечной боли хотелось снова заглянуть в его серые глаза, услышать мягкий, ироничный голос, увидеть лукавую мальчишескую улыбку и еще хотя бы раз — один только раз! — провести ладонью по его горячей щеке…

Однажды она шла по нелюбимому ею Арбату, глядя перед собой невидящим взором, погруженная в свои невеселые думы. Вдруг ее словно обожгло — здесь, в арбатской толчее, мелькнуло лицо Сергея!

Таня заметалась, обшаривая глазами всех вокруг, даже вернулась назад — нет, его не было.

«Ну вот, уже видения начались!», — с тоской подумала Таня и двинулась дальше. Она сделала несколько шагов и встала как вкопанная.

На подставке уличного художника, между портретами Траволты и какой-то знойной красотки, с листа бумаги на нее прямо и строго смотрел… Сергей!

Сомнений не было — это он! Тот же нос картошкой, короткий ежик волос, а главное — его глаза в обрамлении невероятно пушистых ресниц.

С бешено бьющимся сердцем она подошла к бородатому художнику.

— Скажите, пожалуйста, кто это? — Таня показала на портрет Сергея.

— А черт его знает, — лениво протянул тот.

— Но… Откуда у вас этот портрет? Его же написали вы? — снова спросила Таня.

— Ну я, — процедил бородач. — А этот парень… Так, чудак какой-то… За работу расплатился, а лист не взял. «Ты, говорит, его себе для рекламы оставь», — хмыкнул он и добавил: — Еще и приплатил за это…

— Я хочу купить его у вас, можно? — Таня полезла за кошельком в сумку.

— Бери, конечно…

Вдруг художник вспомнил что-то и оживился.

— Послушай, подруга, а это не для тебя ли он на обороте послание оставил?

— Где? — задохнулась Таня.

Она схватила портрет и перевернула.

«Танюша! — прочитала она на обратной стороне. — Мне удалось выяснить, что от взрыва ты не пострадала. Слава Богу! Я буду ждать тебя каждый день у Центрального телеграфа на Тверской с 17 до 24. Очень прошу тебя, появись.

P.S. Я улетаю 12.08. в 14.00 из Домодедово, рейс 631».

12 августа — это почти три недели назад, и никакого адреса…

Не замечая ничего вокруг, Таня горько, навзрыд заплакала.

Снова бесконечной чередой потянулись унылые, однообразные дни.

Портрет отныне висел на стене Таниной квартиры, но для нее это служило слабым утешением. Вторая, окончательная потеря Сергея совершенно выбила Таню из колеи. В довершение этого опять начались сложности на работе.

Не дожидаясь конца отведенного срока, Таню стали нагружать переводами с фарси. Поначалу это были стандартные деловые письма, с которыми ей вполне удавалось справляться. Но вскоре пошла специальная документация, объем и сложность текстов резко возросли, и Таня поняла, что одной ей их не осилить. Нужна была квалифицированная помощь — хотя бы на первых порах.

И она обратилась к своей старой, еще школьной подруге Римке, у которой — Таня это знала — в друзьях и знакомых ходило пол-Москвы. Та обещала все устроить и, действительно, уже на следующий день привела ей помощницу, по ее определению «классную фарсистку».

В течение трех вечером они вдвоем разбирали скопившуюся кипу переводов. Ее помощница в самом деле знала язык в совершенстве, Таня многому у нее научилась. За оказанную услугу она щедро расплатилась, и женщины расстались, весьма довольные друг другом.

Капитан Лощинин слушал начальника вполуха. Он опять думал о Татьяне, хотя изо всех сил старался не делать этого. Все уже давно было ясно — он не нужен ей. Она же сама говорила, что каждый день ходит по Арбату на работу, значит, не заметить портрета Таня не могла. И тем не менее к телеграфу она не пришла…

Начальник погранотряда полковник Панин закончил совещание и отпустил офицеров. Лощинин заглянул к «почтарям», чтобы захватить на заставу свежую корреспонденцию. Он бегло просмотрел стопку писем. Одно из них было ему — от сестры. Писала она крайне редко, поэтому Сергей распечатал его тут же, в коридоре штаба.

После шутливого приветствия и немудреных семейных новостей Лощинин прочитал в письме следующее.

«Серик (так, на восточный манер, сестра звала Сергея с детства), со мной на днях произошел прелюбопытнейший случай. Одна знакомая попросила меня помочь своей подруге с переводами с фарси. Я была совсем не прочь подработать и согласилась. Так вот. Представь себе мое удивление, когда, явившись в дом к этой даме, я увидела у нее на стене твою физиономию! И хотя мне было крайне интересно узнать, откуда у нее портрет моего братца, я проявила благоразумие и от вопросов воздержалась.

Серик, дорогой, утоли же мое любопытство и раскрой тайну, я никому слова не скажу — ты же меня знаешь. Неужели этим летом в Москве ты успел разбить девичье сердце?

А если серьезно, то Татьяна мне очень понравилась. Милая, порядочная и неглупая девушка. Я, конечно, не знаю, что у вас с ней произошло, но она страдает — это очевидно. Подумай, Серик, может, тебе все же следует ей написать?

На всякий случай вот тебе ее адрес.

Шеховцова Татьяна, Москва, улица…»

Лощинин, не дочитав письма, резко развернулся и быстро зашагал по коридору.

Коротко постучав, он вошел в кабинет начальника отряда.

— Товарищ полковник, мне срочно надо в Москву, — сказал от порога Лощинин.

— А мне — в Сан-Франциско, — ответил полковник, не поднимая головы.

— Я серьезно. Вопрос жизни и смерти, — твердо, даже мрачно сказал Сергей.

Панин тяжело вздохнул и поднял на него усталые глаза.

— Ну что ж, рассказывай, — он показал Лощинину на стул.

— Не могу, Борис Петрович. — Сергей остался стоять. — Но мне действительно срочно надо в Москву, и это крайне важно. — Он не мигая смотрел на начальника отряда, стараясь всем своим видом показать исключительную серьезность своих слов.

Полковник Панин вздохнул еще раз. Любого другого офицера с такой просьбой он давно бы уже выставил за дверь, но Сережка Лощинин… Начальник лучшей заставы, вся грудь в орденах, два ранения — такому отказать непросто.

— Сколько тебе нужно? — хмуро спросил полковник.

— В Москве? День хотя бы…

— Значит, так… — Панин заглянул в какие-то бумаги. — В среду Сметанюк отправляется в Тверь за пополнением. Я постараюсь тебя к нему «пристегнуть». Останешься в Москве — в Твери тебе делать нечего. У тебя будет двое суток. Обратно вернешься с командой. Все. Иди.

— Спасибо, Борис Петрович! — Сергей повернулся к двери и услышал за спиной вопрос начальника:

— На свадьбу-то пригласишь, герой?

Лощинин оглянулся и растерянно пожал плечами:

— А будет ли она, свадьба?

— А то? Обязательно будет! — Полковник подмигнул Сергею и постучал по крышке стола. — Можешь мне поверить — у меня на это дело нюх!

Лощинин выскочил из метро и остановил какую-то женщину, чтобы узнать, как попасть на нужную улицу. Та охотно стала объяснять симпатичному офицеру дорогу, показывая направление. Сергей взглянул вслед за ее рукой на другую сторону улицы и… увидел Татьяну!

— Таня! — громко и радостно позвал он.

Она услышала окрик и стала растерянно озираться по сторонам.

— Таня!!! — еще громче крикнул Сергей и, сорвав фуражку, отчаянно замахал ею над головой.

Тут она наконец заметила его, охнула изумленно и, счастливая, замахала в ответ.

Сердце Сергея бешено рвалось из груди, дыхание перехватило, но он все-таки прокричал то главное, ради чего летел к ней за тысячи километров.

— Я люблю тебя, Таня!

Но шум широкой и оживленной московской магистрали заглушил его сдавленный крик. Таня, смеясь и качая головой, показала, что не расслышала его, не поняла.

И тогда он крикнул что было сил, перекрывая рев десятков моторов, шелест сотен шин, людской гомон и шорох осеннего дождя:

— Ман ту ро эшк миконам!!![3]

И Таня, счастливо улыбаясь, тихо прошептала в ответ:

— Я тебя тоже…

И он ее услышал.