Платье в ванне

– Красивое, – говорит Мойше, прикладывая к себе белое платье так, что его длинное черное пальто теряется из виду. – Но на тебе оно будет смотреться лучше.

Башоу вот-вот начнется, но Рейзл и Мойше стоят в ванной комнате, где Рейзл спряталась от всех два часа назад. Хотя она согласилась на встречу, согласилась на платье, выбранное мами, теперь ей страшно. Она даже мами дверь не открыла. Но когда постучался Мойше, она сдалась, и вот он, ее любимый брат, шутит и приглаживает платье у себя на груди. Он прижимает верх платья подбородком к груди, опуская руки вдоль белой шерстяной юбки. Ванная узкая, подол платья приходится положить в ванну.

– Перестань, – сдавленно говорит Рейзл. Она с ногами забралась на крышку унитаза, подняла колени и уткнулась в них лицом. На ней ее обычная одежда, длинный темный свитер и длинная темная юбка. Шутки Мойше сейчас ей не помогают.

– Помоги мне, – говорит она.

Одной рукой придерживая платье за талию, Мойше засовывает другую в карман пальто.

– Выкури, – говорит он, поднося зажигалку к тонкой самодельной сигарете на шкафу над раковиной.

– Ты что, там же мами! – Рейзл коленками указывает на дверь.

Он пожимает плечами.

– Разве дым от травки в ванной хуже скандала: девушка не хочет одеваться на башоу? Возьми и расслабься. И вообще, ты сделаешь мицву: спасешь мами от позора, если ей придется разворачивать хосна.

Мойше старше Рейзл на полтора года. В детстве они были неразлучны и остались близки, даже когда он поступил в иешиву. Ему всегда удавалось ее рассмешить.

Но сигарету-которая-не-сигарета она не трогает.

– Не бойся, Рейзи.

– Я не боюсь, – говорит она, все еще уткнувшись лицом в колени. – Я правда хочу замуж. Но я не могу. Их кен ништ.

Мойше поднимает заглушку.

– Подожги мне, – говорит он, и Рейзл наконец поднимает голову. Она делает, что он говорит. Щелкает зажигалкой, когда он зажимает между губами скрученную бумажку. Он вдыхает, прищуривается и выдыхает, глядя на Рейзл. Она кашляет и отгоняет дым рукой.

Когда красное свечение оказывается у его губ, Мойше стряхивает остаток с пеплом в раковину и смывает.

– Раз ты не боишься, почему не выйдешь замуж?

Рейзл почти готова ответить. Она хочет ему рассказать. Рассказать Мойше, что ее беспокоит. Сейчас подходящий момент.

Но что ей сказать?

Перед Рейзл предстает картинка: длинный угловой диван из видео. На диване шесть голых женщин, перед каждой мужчина, в каждой шванц, в мойле или в шмунди. Женщины тянутся друг к другу, поглаживают волосы или, если рты свободны, тянутся за поцелуями. Это хаотичная сцена, изгибы женщин сливаются с изгибами мужчин, тела извиваются, Рейзл не знает, кто какую позу примет в следующую секунду. Все это придется сказать Мойше, если она начнет объяснять, почему не может выйти замуж. Придется объяснить выборы, изменяющиеся конфигурации шмуца. Беспорядок и бесконечные возможности. Возможность узнать что-то, чего она не знала раньше. Разве ей не придется отказаться от удовольствия, которое она уже нашла, от новых изображений тела и изучения своего собственного, от того – и она знает, что оно есть, – чего она еще не нашла, если у нее будет муж?

Мойше принимает ее молчание за застенчивость.

– Насчет спальни не переживай, – говорит он. – Хосн должен делать невесте приятно. Это не только ради детей, как в старые времена.

От таких слов, добрых и при этом горьких, Рейзл только больше хочется плакать. Разве много хасидов думает так же, как ее брат? Для некоторых сейчас все как в старые времена.

Мойше неожиданно вздыхает.

– Знаешь, мами скажет, что это я виноват, если у тебя ничего не получится.

Это правда. Свадьбу Мойше отменили, что поставило перспективы Рейзл под сомнение.

– Не хочу, чтобы мами разочаровалась во мне дважды, так что Рейзи, прошу тебя. Оденься. Дай этому хосну шанс.

Башоу

Спрятав последствия слез под макияжем, Рейзл сидит за столом в общей комнате и ждет Ицика, ее может-быть-жениха. Услышав звонок, она не идет открывать ему дверь, как другу или как если бы он уже был ее мужем. Так его встретить нельзя; так не делается.

Это странное время – лимбо[18] перед башоу. Еще больше правил, чем обычно, больше указаний, чего делать нельзя. Рейзл садится, не проходя вдоль длинных рядов священных книг, шкафов, полных сфурим, библиотеки тати, растянутой от гостиной вдоль всего дома по коридору и до входной двери, а от нее – до спальни тати и мами. Книги повсюду. Книги всех сопровождают. Книги говорят, что скуки не существует, как и свободного времени. Каждая секунда проходит для чего-то. И вот Рейзл слушает шаги, представляет тело потенциального жениха, пришельца: с одной стороны, просто мужчины, с другой – ее будущего супруга. Она не обязана выходить замуж за первого, с кем познакомится. Но если она согласится? Они тут же обручатся, сегодня! По скрипу пола в коридоре Рейзл понимает, где именно находится это трио – мами и гости. Рейзл мысленно, если не сердцем, следует за мужчиной, принимая его и при этом сомневаясь в нем – до того, как они увиделись. Рейзл кажется, что этот возможно-хосн как-то очень уж долго идет по коридору, что его обувь, наверное, сделана из свинца или – что более вероятно – он не хочет с ней знакомиться. А если он хочет с ней познакомиться и еще стоит в коридоре, то сразу передумает, как только ее найдет.

– Рейзеле, – говорит мами. – Миссис Каган здесь. Ицик здесь.

Так говорит, будто она не встретила их у двери, а материализовала гостей из воздуха.

Рейзл встает, но продолжает смотреть в пол, видя силуэты гостей, но не лица. На миссис Каган – темная юбка и неожиданно яркая шелковая блузка, белая в черную крапинку. Ицик будет высоким хосном – его мать едва ли выше пуговиц на его рекеле, – а длинное пальто жесткое, будто его надели впервые, возможно, приобрели именно по этому случаю. От новизны у Рейзл внутри будто все поет. Она чуть кивает в сторону миссис Каган.

Шкоах, – выпаливает она и тут же краснеет, не понимая, чему она говорит спасибо. Спасибо, что предоставили потенциального мужа? Что согласились на знакомство? Она не знает, что сказать женщине, к которой будет обращаться «швигер», как жена Шлойми называет мами, как почти жена Мойше могла бы ее называть, если бы Мойше не разорвал помолвку, передвинув Рейзл вперед, на чужое место, впереди ее старшего брата.

Мами вертит головой, глядя то на Рейзл, то на гостей. Мами улыбается, но как будто немного беспокоится, что знакомство уже не удалось. Ицик ведь просто молча стоит. Рейзл теперь тоже. В любой момент что-то может пойти не так. Разумеется, что-то скорее пойдет не так, чем так. Даже с правилами, о чем им можно говорить (не о многом) и что им можно делать (еще меньше), произойти может все что угодно – ведь этот юноша не говорил с девочками с детского сада, а у этой девушки есть свои мечты. У девушки есть секреты.

Мами взволнованно хлопает и снова обращается к гостям:

Барух а-ба.

Теперь игра, на которую согласилась Рейзл, как будто выдавила ее в сторонку и продолжится без нее, хоть она и осталась главной героиней. Она совершенно не чувствует себя ни женой, ни невестой, ни даже девушкой, которой предстоит помолвка. Наверняка она знает только одно – она должна что-то сказать.

Йа, барух а-ба, – бормочет она, надеясь, что мами даст ей еще подсказку. Ей хочется, чтобы мами тут немного задержалась, и в то же время, чтобы мами и миссис Каган ушли, ушли сейчас же.

Мами поспешно приглашает миссис Каган в гостиную, они проходят, не закрывая дверей, и тут же оказываются на диване, болтают, широко улыбаясь, не бросая взгляд на столовую. Они даже похожи на сестер, думает Рейзл, только вот шляпка миссис Каган сдвинута на затылок шейтеля, а мамина – на макушку.

Шалом алейхем! – кричит только подошедший тати.

Алейхем шалом, – говорит Ицик, протягивая руку.

Тати усаживается в кресло в гостиной чуть в стороне, единственный без «пары» на этой встрече.

В квартире жарковато, и Рейзл уже искренне хочется, чтобы наконец началось башоу. Пока их мамы знакомятся, они с Ициком стоят молча и теряют драгоценное время. Она разглядывает его краем глаза. Он высокий и длинный, как бобовый росток, настолько высокий, что аж удивительно. Он сядет? Он заговорит? Он должен заговорить первым! Вдруг их взгляды встречаются, и Рейзл, сама того не желая, ахает и пытается замаскировать этот «ах» под «чих». Шок от вида мужчины, который может стать ее мужем. Она любит и ненавидит его за это. Он красив, у него большие темные глаза, шляпа сидит чуть набекрень. И немного уродлив. Руки свисают вдоль тела, как листья растения, которое много лет не видело солнца, но не перестало расти. Кожа белее рубашки. Самое странное в его внешности – это то, что он не носит очков. Все мужчины, которых она знает, носят очки. Он что-то видит без очков? Но он уже заметил коробку салфеток на буфете и поставил ее на обеденный стол.

Асиса, – говорит Ицик – его первые слова ей – и садится напротив Рейзл. Не приветствие, а реакция на ее притворный чих. Он желает ей здоровья и подает салфетки, потому что ее карие глаза еще красны от слез и чих показался ему настоящим? Или он знает, что он не настоящий, что она блефует? Или так он показывает, что не выдаст ее блеф?

Рейзл опускается обратно в кресло – наконец-то – и благодарит Ицика за салфетки.

Шкоах, – говорит она.

Хотя они не одни и не окажутся наедине до свадьбы, эта секунда единения, поблескивающая намеком на уединение, пьянит ее. Ицик со своим длинным телом наклоняется над столом, будто перед ним лежит гемара, но гемары там нет; сефер[19] – это Рейзл, он наклоняется, чтобы изучить ее.

Находиться так близко к мужчине страшно, волнительно. Рейзл вдруг представляет Ицика голым рядом с ней, этот бобовый росток без рубашки и штанов, очертания ребер над вытянутым животом, шванц, направленный на нее. Шмуциг мысли! Они даже не разговаривали, а она уже его раздевает!

Конечно, на самом деле они не близко; как бы он ни наклонялся, их все равно разделяет столик. И пачка салфеток посреди стола, авгур их будущего ребенка или какая-то другая эмблема, связывющая их и одновременно разделяющая. Рейзл все равно остро чувствует его тело, углы его широких плеч в элегантном темном пальто.

– Ты приболела? – спрашивает он.

– Не приболела, нет. Вовсе нет.

Барух а-Шем, – говорит он, благодаря Б-га за ее здоровье. – Я рад за нас. Что мы встретились.

«Нас»? Это слово будто бьет ее током. Это звучит ужасно неприлично, но ей это нравится. Как в математике: Рейзл + Ицик = мы. Она находится одновременно внутри и вне этого примера, принимая его, принимая неизбежные элементы сводничества, превращающие их сиденья в доме ее родителей в их собственные, которые будут уже в их доме. Электрический шок от слова может превратиться в постоянный поток от прикосновения. Она пытается понять, нравится ли он ей. Ничего плохого он не сказал. Проявил заботу, подав ей салфетки. Да, наверное, она могла бы за него выйти. Интересно, что ее мама слышала о нем как о потенциально хорошем женихе.

Барух а-Шем, – соглашается она.

И тут же краснеет. Сначала повторяла за мами, теперь за Ициком. Ей что, самой нечего сказать? В голове одни алгоритмы с сокращенными формулами, будто ее разум – одна огромная таблица с пустыми ячейками, которые только и ждут, чтобы в них появились цифры. Если бы существовала формула для разговоров на шидухе, если бы Рейзл могла вычислить слова, необходимые, чтобы они стали парой.

Обогреватель за Ициком лязгает и наполняет комнату теплом, разбавляя неловкую тишину шумным диалогом, трубы задают вопросы, а вентиль отвечает шипением. Высокий бледный Ицик краснеет. Он тает быстрее свечи. Капельки пота скатываются с висков к аккуратно подстриженной бороде.

Он оглядывается, будто желая пересесть, но переходить на другую сторону нельзя. Нельзя менять место. Он вытаскивает из упаковки пару салфеток, приподнимает шляпу и промокает брови и щеки. Очевидно, этого недостаточно – он снимает шляпу и кладет ее на стол, промокает лоб и волосы.

Вид его головы поражает Рейзл. Примятые шляпой каштановые волосы на макушке, пострижены очень коротко. Над ушами волосы более мягкие, там они завиваются в пейсы. Обычно до свадьбы невеста такого не видит.

Ицик не надевает шляпу поверх кипы, как полагается. Вместо этого он расстегивает верхнюю пуговицу рубашки. Воротник от этого не расслабляется, насколько видно Рейзл. Но она все равно нервно поглядывает в сторону гостиной. К счастью, все родители заняты: миссис Каган и мами увлечены беседой, тати – чтением сефера.

Ицик собирает промокшие салфетки и убирает руку под стол.

Он убрал их в карман? Бросил на пол? Рейзл сдерживает смешок, представляя, что он избавился от них, как мальчик, который не хочет есть горох на ужин, – бросил на пол.

Скрыть улыбку ей не удается, и Ицик улыбается в ответ. Воодушевившись, он спрашивает:

– Что ты изучаешь?

Рейзл легче от того, что он знает, что она в колледже. Она не знает, что еще ему о ней рассказали, какую правду приукрасили, чтобы выставить ее самой выгодной невестой.

– Бухгалтерское дело, – говорит она. – И не только, – смело добавляет.

Она вспоминает, что ей рассказывали об Ицике: что он высокий, это правда, и красивый, это не неправда. Ему как будто что-то мешает при каждом движении. Хотя она и не смотрела ему прямо в глаза, старалась не поднимать взгляда, когда Ицик к ней подходил, ей показалось, будто что-то не так. Он хромает? Шатается? Одна нога длиннее другой? Умолчать о чем-то – не значит соврать, особенно когда речь идет о браке по расчету. Умолчать – это значит дать факту раскрыться в свое время.

– А что еще? – спрашивает Ицик.

Оглушительно громкие шаги сообщают о приходе тати. Он возникает в дверном проходе и так гневно дышит, что у него раздувается живот.

– Он раздевается перед майн тохтер?[20] Как мальчишка, в кипе! – кричит тати, стуча кулаком по столу. – Почему он раздевается перед моей дочерью?!

Мами врывается в комнату и видит полную картину: шляпа на столе, где ей не место, расстегнутая пуговица, пылающие красным лица тати и Ицика.

– Давайте я открою окно, – говорит она, пытаясь уладить ситуацию.

Заа мир мойхел, – говорит Ицик, прося прощения, поспешно надевая шляпу. Он встает и чуть склоняется перед тати. – Я не хотел оскорбить вас и вашу дочь.

Но тати его не прощает.

– Каким вильде хайе надо быть, чтобы так снимать шляпу?

* * *

После ухода Ицика, после того как мами проводила их с миссис Каган по коридору с пожеланиями всего наилучшего, коль тив, и дверь в будущее Рейзл захлопнулась, она не уходит из столовой. Она отчаянно хочет уйти в свою комнату. Там ее ждет облегчение одиночества – Гитти из-за башоу отправили погостить у кузины Рахи, – но Рейзл не может двинуться с места. Она парализована, обездвижена, как полудрагоценный камень в оправе кольца, будто из кресла вырастают золотые шипы и прочно ее охватывают. Одна золотая преграда на правом бедре, одна – на левом, золотая преграда перед правым плечом и еще одна перед левым. Она не алмаз, не блестящая и прочная. Скорее жемчужина, круглая, мягкая: чем дольше сидит, тем тусклее сияет. В компании воспоминаний об Ицике. Его мужской запах все еще чувствуется в комнате, его силуэт – в кресле напротив нее.

Она думает, о чем они с Ициком могли бы поговорить те несколько минут, до того как тати прекратил башоу. Рейзл могла бы спросить, почему он согласился на встречу с ней, ходил ли он на другие башоу, или это его первое, всегда ли он верит в дер Башефера или иногда сомневается, помнит ли он своего отца, который, как сказала сваха, умер, когда Ицику было шесть.

По крайней мере, тати не станет новым отцом Ицика.

* * *

Фравус? – спрашивает мами у тати громким шепотом. – Зачем ты его прогнал?

– Защищаю нашу тохтер! Если такое не пресечь, если он уже снимает шляпу, дальше он нас только опозорит!

– Позор? Позор – это прогнать хорошего мальчика. Она с твоей защитой останется старой девой! Мало того что Мойше не женат, теперь еще и она? Люди поймут, если у нее свадьба будет раньше Мойше. Это не так страшно. Но если ее не будет вообще, Гитти тоже останется непристроенная.

– Мами, успокойся. Пойдем выпьем чаю, – тати двигается к кухне.

Найн! – гневно шепчет мами. И направляется к Рейзл, которая по-прежнему неподвижно сидит за столом.

Рейзл никогда не выйдет замуж, теперь она в этом уверена. Она решила. Больше никаких башоу. Никаких знакомств. И этот ужас она не будет обсуждать ни с Подгорец, ни с матерью.

Но мами смотрит на нее уверенно, чуть прищурившись. Как всегда, она каким-то жутковатым образом знает, что чувствует Рейзл, видит ее отчаяние и отгоняет его прочь.

– Значит, сегодня не судьба. В следующий раз не будем приглашать хосна домой. Обычно вне дома не встречаются, но тут, с тати, сойтись будет невозможно. В следующий раз пойдешь ты.

– Правда? – Рейзл не верится, что тати на это согласится. Не верится, что она так сможет найти хосна. – Мне можно будет пойти?

– Еще как! – восклицает мами и уверенно кивает. Убежденно и убедительно.

Загрузка...