Шуточки жизни

Глава 27

Болезнь подкосила меня так неожиданно, что оставалось только развести руками. Во вторник утром я проснулась с ощущением невозможности продолжать это тягостное занятие – жить. Я лежала в постели, наблюдая за тем, как секундная стрелка движется по циферблату, и пыталась понять, откуда взялась во мне такая тоска. Перебрав в голове все возможные варианты и не найдя ни одного действительно серьезного, я с трудом выползла из-под одеяла и сделала пару шагов. Меня шатнуло, в мозгах взметнулось ватное облако, и в глазах потемнело. «Ой!» – подумала я. Градусник показал мне 38, и причина утренней тоски наконец-то обрела свое лицо.

– Что это? – спросила я у врачихи, прибывшей по моему вызову уже после трех.

– Трудно сказать, – пожала она плечами. – Весна.

– Какая ж это весна? – удивилась я. – Пожалуй, уже лето.

– Да, и вправду. – Она задумчиво уставилась в окно. – Но дело ведь не в сезоне, вы понимаете?

– Не очень, – призналась я.

– Дело в состоянии организма, – пояснила она. – А у вас – весна.

– То есть? – Мое удивление нарастало.

«Весна в организме» – это комплимент или смертельный диагноз?

– Недостаток витаминов, избыток стрессов. – Врачиха внимательно взглянула на меня. – Стрессы были в последнее время?

– А у кого их нет, – уклончиво ответила я.

Стрессы! Ясное дело, были. На десятерых бы хватило моих стрессов.

– Значит, были. – Она вздохнула. – Словом, лежите. Я вам выписываю больничный до понедельника.

– Ого! – выдохнула я.

– Что, – скривилась врачиха, – на работе без вас умрут?

– Да нет, – подумав, сказала я.

На работе сейчас, наверное, даже лучше не появляться. Во-первых, буду избавлена от необходимости таиться от Галки по поводу назначения М.А. – что представлялось мне почти невыполнимой задачей. Во-вторых, в смутные революционные времена всегда лучше держаться подальше от эпицентра событий.

– Вот и отлично, – обрадовалась врачиха и принялась царапать что-то на бланке рецепта. – Выписываю общеукрепляющие. В остальном – только покой. Хорошо бы еще отключить телефоны, но это уже на ваше усмотрение. Пейте побольше чаю с лимоном, спите. В общем, отдыхайте. В понедельник до часу – ко мне на прием.

– Спасибо, – пробормотала я и потащилась ее провожать.

Вот так все и было. Сегодня уже суббота. По-моему, я конкретно опухла от сна, чая, лимона и одиночества. Все, конечно, звонят, но зайти времени ни у кого нет. Врачует меня мама, да и она забегает ненадолго. Сгружает сумку с едой, фруктами, прикладывает прохладную руку к моей голове и, пощебетав минут пятнадцать, опять убегает по каким-то своим таинственным делам. Любопытство меня немного колотит, но я намеренно держу себя в узде, потому что стоит только дать слабину, и я обнаружу себя погибшей под лавиной событий маминой жизни. Смерть от любопытства представляется мне менее мучительной.

Жаннета звонит каждый вечер, но положительных эмоций в мою жизнь не добавляет. Вот сегодня, например, позвонила и практически сразу после приветствия замолчала. Пришлось рассказывать ей долго и нудно о фильме, который мне удалось посмотреть вчера в полночь. Жаннета молча слушала меня минут десять, потом совершенно невпопад спросила:

– Завтра-то еще дома сидеть будешь?

Нет, ну подумайте, какая связь?

– Да нет, – тем не менее ответила я. – Надо бы уже выползти куда-нибудь, а настроение то еще…

– Я тебя понимаю, – со вздохом сказала Жаннета. – Настроение – это великая вещь.

Но не стала докладывать мне, что там с ее настроением происходит. Да, собственно, и так все понятно. Какое там может быть настроение, когда тебя так обломают в твоих планах? Я не стала терзать ее расспросами, ни к чему, да и сил после борьбы с внезапно подкосившей меня хворью не было. Просто повисела на телефоне, издавая невразумительные «угу» и «м-мм» и глядя одним глазом в телевизор – Жаннете этого оказалось достаточно. Иногда человеку и не нужна содержательная беседа, главное – прижаться к кому-нибудь (пусть даже посредством виртуального общения) и замереть минут на несколько, потом опять можно продолжать жить. Мы заканчиваем свой «мини-сеанс» в 20.22. В 20.47 звонит Галка.

– Слышала? – усталым голосом спрашивает она после взаимного обмена приветствиями и вопросами о самочувствии. – Слышала про то, что теперь директором у нас будет М.А.?

– Слышала, – говорю я.

– Ну и как тебе такой кульбит? – продолжает она, даже не поинтересовавшись, откуда у меня сведения о грядущих переменах.

«Совсем плоха стала наша Галка», – думаю я и отвечаю:

– Даже не знаю, что сказать.

– Вот и я о том же.

– Интересно, его уже принимали на работу с мыслью о том, что он может заменить Юрика, или решение созрело по ходу дела?

– Скорее всего, первое, – немного подумав, говорит Галка. – Его переманили из конторы, где у него были перспективы стать партнером.

– Ты не говорила об этом раньше.

– Я сама не знала, – усмехается Галка. – Только сегодня и поняла.

А в голосе ни одной живой нотки. Я плюю на работу, как бы меня ни интересовал М.А. и все связанное с ним, и участливо спрашиваю:

– Ты-то сама как?

– Нормально, – нехотя сообщает Галка.

– Что Николаша? – выпаливаю я и замираю в ожидании ответа.

– Николаша? – повторяет за мной Галка так, будто бы она не уверена, о ком идет речь. – Николаша тоже нормально.

Хорошенькое дело!

– Ты просто хочешь отделаться от меня! – возмущаюсь я.

На Галку не наедешь, и наездом от нее ничего не добьешься. Точно…

– Да нет, что ты! – ворчит она. – Ничего подобного. Но все так странно. Внешне все нормально, но настроение препоганое.

И тут настроение. Никуда от него не деться. А вот странного, я бы сказала, ничего и нет. Любому бы было препогано. Когда считаешь, что знаешь человека, когда за двенадцать лет совместного проживания исследовал его вдоль и поперек, любые новости о нем шокируют. Тем более такие.

– Он не рвется на свободу? – осторожно спрашиваю я.

– Нет, – говорит ровным голосом Галка. – Видимо, это действительно была интрижка, не более того. Но он собирается заботиться о ребенке.

– Каким образом?

– Понятия не имею. И думаю, он сам тоже не понимает, в чем это будет заключаться. То есть у него, конечно, какие-то благие намерения бродят в голове, но как будет выглядеть их фактическая реализация, это ему неведомо.

– Ужас, – мямлю я, не зная, что еще можно тут добавить.

– Это точно, – соглашается Галка. – Ужас. Водевиль. Мыльная опера. Ты еще не все знаешь.

– Да?! – Я в испуге прижимаю трубку к уху.

– Ага. – Слышно, как Галка закуривает. – Этот идиот Энтони предлагает мне бросить Николашу и соединить мою судьбу с ним.

– Энтони?! – Я потрясена.

Энтони? Этот закоренелый бабник, не способный сосредоточиться ни на одной женщине, – и брак?

– Он, наверное, с роликов съехал, – убежденно говорю я.

– Похоже на то. – Галка пыхтит сигаретой. – Уговаривает, причем весьма настойчиво.

– И ты… – я нерешительно продолжаю, – ты думаешь?

– Лелька, – восклицает Галка, – я что, похожа на дуру? На черта мне этот Энтони? У меня семья. Дети. Николаша. Николаша понимает меня с полувздоха. И я его. Это что-то, не поддающееся логическому объяснению. Нечто за пределами материалистического понимания вещей. И ты хочешь, чтобы я в одночасье отказалась от всего этого?

– Я не хочу, Галка, – бормочу смущенно я. – Ты же знаешь, я всегда буду на твоей стороне. Просто мне казалось, что…

– Что я гуляю направо и налево, потому что мне Николаша никак? – с горечью говорит Галка.

– Примерно так, – сознаюсь я.

– Ну, так ты ошибалась.

Что тут скажешь? Вот только сдается мне, что я не в одиночестве ошибалась. Что не потряси Николаша своим экстраординарным поступком основ семейной жизни, Галка и сама бы не знала, какое место добрый и славный муж занимает в ее жизни. Как они будут выкарабкиваться из всего этого? Ума не приложу.

– Так что ты думаешь про М.А.? – вдруг ни с того ни с сего спрашивает Галка.

Так, понятно, шлюзы откровенности на сегодня закрыты.

– Да ничего, – не задумываясь, отвечаю я.

– А напрасно. – Она усмехается. – Он тобой интересуется.

– Да брось ты, – фыркаю я.

– В профессиональном смысле, – уточняет Галка.

– А-а… Что-то спрашивал?

– У меня нет. А вот с Никитком о чем-то они там беседовали.

– У нас намечаются перестановки?

– Да, конечно. Новая метла, сама понимаешь.

– И кого куда? – вяло интересуюсь я.

Конец моей свободе. Я всегда знала: когда работаешь сам по себе, это всех раздражает.

– Насчет начальников отделов еще пока ничего не озвучено, – говорит Галка, – а вот рядовой персонал уже перетасовали. Твоих «любимых» Настю и Риту гонят в шею. Надеюсь, тебя это порадует.

– Ой! – расстраиваюсь я. – Куда же бедных девчонок?

– Бедных девчонок? – веселится Галка. – Лелька, ты в своем репертуаре. Сколько раз тебе эти «бедные девчонки» отравляли жизнь, а ты их жалеть!

– Да ладно. – Я тоже смеюсь. – Я не злопамятная. Так куда их?

– На машинописные работы, с испытательным сроком.

– Сурово, – вздрагиваю я.

– Да, – подтверждает Галка. – М.А., похоже, по-настоящему суров.

– И что? Меня-то куда?

– Я же тебе сказала, пока не знаю.

– Нет, – поправляю ее я, – ты сказала, что пока неизвестно, что там с начальниками отделов.

– Лелька, – после некоторой паузы говорит Галка, – ты невозможна…

И столько в этом ее «невозможна» от прежней Галки, Галки до «истории с Николашей», Галки самовлюбленной, но обаятельной, что я, не дослушивая, перебиваю ее:

– Знаешь, Галка, я тебя все-таки люблю! Галка ошарашенно молчит, потом выдавливает:

– Ну, ты даешь…

Но слышно, что она довольна.

…В понедельник я закрываю свой больничный и еду в офис. Могла бы, конечно, сидеть еще день дома, но терпежу уже нет – хочу увидеть собственными глазами, что у нас там происходит.

– Не выдержала, да? – Вика раскалывает меня в один момент.

– Каюсь, не выдержала.

– И как тебе наши новости? – Глаза ее сверкают.

– Грандиозно!

– Вот и я так думаю.

– Тебя-то оставляют на прежнем месте?

– Куда ж без меня? – самодовольно говорит Вика.

Я иду в свой кабинет. Открываю его, захожу. Никаких перемен. А что я хотела увидеть? Не знаю, но только мне почему-то кажется, что с этого момента в конторе должна начаться новая жизнь. Вот только будет ли мне в ней уютно, в этой новой жизни?

Время с обеда до вечера пролетает незаметно. В разговорах. Все считают своим долгом заглянуть хотя бы на минутку и поболтать о происшедшем. Даже Милочка. Даже опальные Настя и Рита. Даже Витя, с которым мы вечно в состоянии легкой войны. Все, кроме Алены. Ну и М.А., разумеется.

Я вижу их обоих только вечером. Уже уходя с работы, вспоминаю, что нужно заехать к маме и померить какие-то шмотки, которые ее подружка привезла из Франции. Не знаю, что там за барахло, но от мамы простым: «Мама, у меня все есть!» – не отделаешься. Придется ехать. Я спускаюсь в вестибюль, притормаживаю у лохматой пальмы, вытаскиваю мобильник и набираю мамин номер. И в этот момент вижу их.

Жму «отбой» и отступаю за пальму. Алена в сногсшибательном черном брючном костюме, на высоких каблуках, шелковистая грива рассыпана по плечам. Идет, смеется, что-то быстро говоря М.А. Тот слегка улыбается в ответ на ее болтовню, тоже в костюме, в белоснежной сорочке и в новом ярком галстуке. Она всего на пару сантиметров ниже его. Выглядят потрясающе. Он толкает входную дверь и придерживает ее, пропуская Алену. Потом выходит сам. Я выползаю из-за пальмы и вижу, как они, направляются в сторону нашей стоянки.

«Наверное, поехали отмечать назначение, – уныло думаю я. – А впрочем, может, они уже давно его отметили!» Меня затопляет волна зависти. Чернущей. Разумеется, к Алене. За то, что она так красива и уверена в себе. И за то, что у нее есть М.А.

Я чувствую себя пятилетней девочкой в клетчатой юбчонке и с розовыми бантами в волосах, умирающей от зависти потому, что у Светки из четвертого подъезда есть белая мышь, а у меня нет. Или, скорее, тонконогой семиклассницей, страдающей по мальчику Вове из девятого «Б» и смертельно завидующей его сестрице – она же может целые дни напролет видеть его и разговаривать с ним! Или нет, скорее – второкурсницей, рыдающей по ночам в подушку от зависти к любимой Жаннете, к ее точеным чертам лица и совершенной фигуре.

Странно, но всегда ощущения одни и те же. И тогда, и теперь. Толку-то с того, что я стала старше и мудрее…

Французское барахло оказывается не таким уж и непотребным.

– Возьму вот этот джемпер, – заявляю я, – и брючки.

– Отлично. – Мама расплывается в улыбке.

– Сколько стоит? – деловито осведомляюсь я.

– Нисколько, – машет руками мама. – Это мой подарок на твой день рождения.

– Ну что ты, – смущенно бормочу я, стаскивая джемпер.

– Все, – нетерпеливо перебивает меня мама, – разговор окончен.

– Хорошо, хорошо. – Я упаковываю вещички в сумку.

– Ужинать будешь? – спрашивает мама, исчезая в кухне.

– М-мм… – раздумываю я. – А что есть?

– Капризуля, – ворчит мама. – Есть сырники и котлеты.

– Сырники, – облизываюсь я. – Я буду сырники.

Мамины сырники – это шедевр, достойный королевских почестей. Надо бы выпросить еще несколько штук навынос.

– Ты понравилась Анниному племяннику, – неожиданно сообщает мне мама, когда я, уже прикончив первый сырник, тянусь за вторым.

– А? – Я заполошенно поднимаю на нее глаза.

– Говорю, ты понравилась племяннику, – повторяет мама, сияя при этом, как ограненный алмаз.

– С чего это ты вспомнила про него? – тихонько бормочу я. – Это уже было почти сто лет назад. Я думала, раз ты ничего не говоришь, значит, все и умерло тогда.

– Ничего подобного, – поджимает губы мама. – Просто у нас с Анной не было возможности нормально поговорить об этом. А вчера мы виделись, и она мне сказала, – мама заговорщицки прищуривается, – что ты ему очень приглянулась.

«Приглянулась»! Ненавижу это слово!

– Ей, наверное, показалось, – возражаю я. – Во всяком случае, пока мы ехали, он ничем этого не выдал.

Не выдал – это еще мягко сказано.

– Просто он очень сдержан в проявлениях своих чувств, – безапелляционно заявляет мама. – Анна говорит, он всегда очень невозмутим. Но она, – тут мама опять прищуривается, – его отлично знает. И уверена, что ты ему понравилась.

Ф-фу! Я беру третий сырник и прячу глаза. Мама, мама… Да и тетка М.А. туда же. Как им всем всегда хочется быстро и удачно устроить чью-то жизнь – они даже готовы верить совершенно несбыточному. Видела бы мама сегодняшних Алену и М.А., не щебетала бы сейчас с таким мечтательным выражением лица о доблестях и прелестях Анниного племянника. Но М.А. прав – ни к чему разубеждать их в их заблуждениях. Пусть помечтают. Вот еще делали бы они это молча.

Еду домой, трясясь в провонявшей табаком маршрутке, и представляю себе Алену с М.А. в ресторане. Что они сейчас делают? Поедают деликатесное мясо, запивая его марочным вином? Или уже приступают к десерту? Или просто нежничают? Тьфу! Я мотаю головой, чтобы отогнать неприятные видения, и слышу, как на мобильный приходит эсэмэска. Вынимаю его из сумки. Альбертино. «Как дела? – пишет он. – Скучаю. Позвоню завтра. Целую».

В московский офис я, конечно, проситься не буду, думаю я, но какую-то новую жизнь все же стоит начать. Я энергично выскакиваю из маршрутки на своей остановке. Да, наверное, так и нужно сделать. Иначе я превращусь в жуткую зануду, единственным счастьем в жизни которой будет обмен утренними приветствиями с обаятельным шефом. Надо бежать оттуда, пока не увязла. Оттуда – это значит из конторы. Я решительно подхожу к полуночному торговцу газетами и спрашиваю:

– «Профессия» есть?

– Шесть с полтиной, – прокуренным голосом отвечает он, доставая мне из пачки газету, – и еще «Вакансия» и «Биржа труда».

– Давайте все, – командую я, протягивая ему две десятки.

Запихиваю газеты в пакет с парижскими тряпками. Так, отлично. Теперь Альбертино. Я достаю мобильник и быстро набираю ответ: «Тоже скучаю. Звони непременно».

Вот так. И к черту всякие там эмашные бредни!