Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

6. Печальное возвращение

– Мадам, побудьте еще со мной, ну пожалуйста!

– Нет, Луизон, больных много, и им тоже нужна моя помощь.

– Ну пожалуйста! Зато потом я буду вести себя хорошо! Чтоб мне провалиться, если вру!

Элизабет растрогалась, вернулась к койке мальчика. Он улыбнулся ей сквозь слезы. Губы у ребенка пересохли и потрескались, щеки запали. Она легонько погладила его по лицу.

– Луизон, ты прекрасно знаешь, сколько у нас больных, и они рассчитывают на меня и на мою подругу Бонни, да и на всех добрых людей, кто нам помогает. Ты сейчас немножко поспи, а я очень скоро приду к тебе опять!

Молодая женщина попятилась, чтобы не терять мальчика из виду, и столкнулась с корабельным капелланом, в руке у которого было ведро с пресной водой. Вода расплескалась, забрызгав обоих.

– Простите, отче! – проговорила Элизабет, стыдясь собственной неуклюжести.

– Не стоит извиняться, мадам. Я тоже задумался о своем.

И сорокалетний священник прошел дальше по спальному отсеку. Элизабет же поспешила в уборную, где можно было помыть руки с мылом.

У нее вошло в привычку прислушиваться к бортовой качке – едва ощутимой, потому что двигался пароход медленно.

– Скорость, конечно, неважная, но мы хотя бы плывем! – крикнул ей мужчина, который как раз мыл туалетные кабинки.

Элизабет узнала голос матроса, которому была поручена эта неприятная работа. А потом и он сам вышел из кабинки, на ногах – высокие каучуковые сапоги.

– Нам и так очень повезло! – сказал он. – Мы могли дрейфовать бог знает сколько времени, если бы не этот корабль!

– Хотелось бы, Жан, поскорее добраться до Нью-Йорка, потому что трое деток очень слабые, да и дюжина взрослых не лучше, – отвечала молодая женщина, проверяя, нет ли у нее под ногтями грязи.

Вельбот под командованием лейтенанта Ансворта[19], который отправился за помощью, встретил канадское судно. Взаимопомощь – первый закон на море, поэтому иностранное судно уже шесть дней вело «Гасконь» за собой на буксире. Пассажиры парохода встретили лейтенанта и его храбрецов ликованием.

– Еще немного терпения, мадам! Завтра или послезавтра мы увидим чаек, а потом – и американский берег, – отвечал Жан, переходя в следующую кабинку.

Элизабет устало вздохнула, но саму усталость она почитала за благо: вечером молодая женщина падала на кровать и моментально засыпала, часто даже не притронувшись к ужину. И спала крепко, без сновидений.

«Нью-Йорк! Такое ощущение, что нас носит по океану уже несколько недель, – думала она. – Хотя от того места, где погиб Ричард, мы действительно далеко. Господи! Страшно подумать, какая участь ему была уготована!»

Ричард, такой сильный, такой красивый, погиб, а его тело оставлено на растерзание морским обитателям… Элизабет часто плакала, вспоминая молодого мужа и его трагический уход. А еще – то, как он смотрел на нее своими янтарными глазами, и его гладкую смуглую кожу, и ласки, и поцелуи…

«Женаты всего две недели! – сказала она себе. – И все же я – мадам Джонсон, и ею останусь. Ричард погиб геройски».

Дверь приоткрылась, и в помещение заглянула Бонни. Она сильно спала с лица, и, как Элизабет, постоянно носила головной платок, из-под которого не выбивалось ни прядки, и широкий защитный фартук.

– У Жана горячка! – объявила она скороговоркой. – Он переутомился! Сколько раз доктор приказывал ему отдохнуть – куда там!

– Не накручивай себя, Бонни. И потом, как можно запретить взрослому человеку помогать тем, кто заболел? На корабле эпидемия.

– А вот это неточно, – возразила подруга. – Вчера у меня был разговор с одной заболевшей дамой. Она, пока не вышла замуж, служила санитаркой в больнице. Так вот, она говорит, что у нас тут не тиф и не дизентерия. В противном случае уже были бы умершие.

– Корабельный врач тоже сомневается, – кивнула Элизабет. – Но, как бы то ни было, на маленькую сестричку Луизона страшно смотреть! Худенькая, почти прозрачная, и все время требует маму. Бедная девочка! Бонни, я минут на пять выйду на палубу, подышу, а ты, если получится, дай травяной настойки их отцу.

Бонни шагнула в сторону, давая ей пройти, и ласково потрепала Элизабет по плечу.

– Ты очень сочувствуешь этому молодому вдовцу, верно? И детям.

– А как иначе? Мсье Моро напоминает мне папу, когда тот остался с маленьким ребенком на руках, – один, в трущобах Бронкса.

Анри Моро, о котором шла речь, похоронил жену за неделю до той даты, на которую они назначили свой отъезд в Гавр. Она умерла от сердечного приступа. Но Анри, несмотря на горе, все же решил иммигрировать, потому что с Америкой были связаны все их мечты о лучшей, счастливой жизни.

– Благодаря им, отцу и детям Моро, я поборола свою печаль, Бонни, – тихо произнесла Элизабет и стала подниматься по лестнице, которая вела на палубу.

После того жуткого шторма всем пассажирам воспрещалось покидать каюты, поэтому Элизабет могла плакать, сколько ее душе было угодно. Есть она отказывалась. Бонни не отходила от нее ни на шаг, но утешить молодую женщину не получалось. Жан регулярно навещал их, но не задерживался – больных среди пассажиров третьего класса было много, и медперсонал нуждался в любой помощи.

– Да, трудно, но должен же кто-то это делать! – повторял он всякий раз. – Самое тяжелое – это выносить ведра с отходами, менять простыни, поить больных кипяченой водой. Капитан отрядил для уборки четверых матросов, и эти парни работают как заведенные: условия в твиндеке – ужасные, о какой гигиене речь? Наверняка из-за этого люди болеют.

Элизабет слушала – и не слышала, закрылась в своем горе. Но однажды утром Бонни тоже вызвалась помогать и вечером рассказала подруге, что увидела в спальном отсеке «для бедных».

– Господи, Лисбет, как их всех жалко! Дети кричат, а одна пожилая дама – та плачет от стыда, потому что у нее диарея… И еще этот бедный вдовец, мсье Моро! Постоянно мается рвотой, и его дети тоже. Мальчику девять, зовут Луизон, а девочке, Агате, – пять. Крошка зовет маму – просто сердце разрывается!

На следующее утро Элизабет встала с кровати. Надела юбку и блузку, достала из чемодана сшитую когда-то Антуаном Дюкеном тряпичную куклу.

Бонни, хоть и удивилась, но радоваться не спешила.

– Зачем ты достала куклу? Хочешь, чтобы я на время дала ее крошке Агате?

– Я хочу сама дать ей куклу! – отвечала Элизабет.

– Тебе не обязательно туда ходить. Мало того что зрелище не из приятных, но ведь можно и заразиться… Трюм если и проветривается, то самую малость.

– Если тебе эта работа по силам, Бонни, то и мне нечего сидеть и жалеть себя. Хочу делать что-то полезное, как вы с дядей Жаном!

Восторга девочки, когда ей вручили куклу, хватило, чтобы оковы печали и уныния спали с сердца Элизабет. Исхудавшая, бледная, с белокурыми кудряшками, Агата снова стала улыбаться.

– Очень давно, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, эта кукла меня утешала! Ведь моя мама тоже улетела на небо, – шепнула она на ушко девочке. – Я тебе ее дарю! Ее зовут Кати`, как и мою маму.

– О мадам, спасибо! Спасибо!

Элизабет этот момент запомнился надолго – такой искренней была признательность девочки. На нижней койке лежал мальчик постарше, с коротко стриженными волосами, кареглазый. Он тронул молодую женщину за юбку, обращая на себя ее внимание.

– Спасибо, что вы так добры к моей сестре, мадам! Это Агата, с которой вы только что говорили. А на соседней койке – наш папа.

Так Элизабет познакомилась с Луизоном, исхудавшим от постоянных проблем с желудком и недостаточного питания. В тот же вечер она подарила мальчику своего бережно хранимого оловянного солдатика.

– Он станет твоим талисманом! Когда я была совсем маленькая, мне его подарил мальчик твоих лет. Меня тогда оставили одну в спальне старинного замка, и мне было очень страшно. Смотри, он стучит в барабан!

Зачарованно глядя на фигурку, Луизон улыбнулся, и эта детская улыбка оказалась лучшим успокоительным для истерзанного женского сердца.

Стоя на корме, Элизабет жадно вдыхала свежий воздух. Она смотрела на пенный след, оставляемый кораблем на воде, которая сегодня была красивого бирюзового оттенка. Пахнущий йодом ветерок развевал прядки темных волос, выбившихся из-под ее головного платка.

– Мадам Джонсон?

Подошел капитан. Поклонился, приветствуя Элизабет, и она развернулась к нему лицом.

– Могу я вас потревожить, мадам? Это ненадолго.

– Ну конечно! Я решила немного отдохнуть. Только что я спрашивала у матроса, скоро ли мы прибудем в Нью-Йорк. Может, вы знаете больше?

Его ответ был оптимистичным, но очень уклончивым.

– По моим расчетам, мы прибываем в пятницу, 14 июля, то есть с десятидневным опозданием. Слава Богу, в воскресенье мы повстречали рыболовецкое судно и передали с ним послание портовым властям в Нью-Йорке. Все, кто ждал «Гасконь», – родственники пассажиров, друзья – наверняка уже отчаялись!

– Я согласна с вами, капитан. У меня в Нью-Йорке приемные родители, и мы с мужем так радовались, строили столько планов! Первым делом – венчание в церкви, потом – подыскать себе квартиру. Я до сих пор не знакома с отцом Ричарда. Его мать умерла двенадцать лет назад.

– Сочувствую вам, мадам, – любезно отозвался капитан. – Надеюсь, месса по вашему супругу и Борену, которую отслужил наш капеллан, принесла вам хоть какое-то утешение.

– У меня было странное чувство. Как если бы вместо меня на мессе присутствовал другой человек, а я – я была далеко, – призналась Элизабет. – Но я от души вас благодарю, капитан!

– Со своей стороны, мадам, хочу выразить вам свое восхищение и уважение. Самоотверженность, с какой вы заботитесь о больных в твиндеке, – выше всяческих похвал, учитывая, что вы сами в трауре. Мсье Дюкен и его невеста тоже оказывают нам неоценимую помощь, как и другие волонтеры. И я заговорил об этом неслучайно, мадам: у меня хорошие новости!

Элизабет посмотрела на него с любопытством. Пораженный ее красотой (белый платок, под который были убраны волосы, только подчеркивал изящество ее черт), капитан на мгновение потерял нить разговора.

– Корабельный врач наконец пришел к определенным выводам о болезни, свирепствующей среди пассажиров третьего класса. Поначалу я сам поддался панике: мы опасались тифа или дизентерии. Но смертей не было, и симптоматика говорила о другом. У больных не было ни страшной лихорадки с бредом, ни спутанности сознания, что свойственно тифу. Основных симптомов дизентерии – красных отметин на верхней части тела, жутких болей в животе – тоже ни у кого нет.

– В чем же тогда дело?

– Серьезное отравление питьевой водой. Доказать это оказалось несложно. Среди пассажиров второго и первого класса, которых поят из других цистерн, заболевших нет. Доктор настаивает на важности еще одного факта: те, кто ухаживает за больными, в порядке.

– И снова несправедливость, снова всему виной это разделение на богатых и бедных! – вскипела Элизабет. – Капитан, в тот достопамятный вечер, перед штормом, вы порадовались за меня. Я говорю о повышении моего социального статуса… Так вот, позвольте, я вам кое-что объясню!

– Выслушаю вас с огромным удовольствием!

– Моя мать – из очень обеспеченной семьи и выросла в старинном замке. Я прожила там же, в поместье своего деда по материнской линии, последние два с половиной года и ни в чем не знала отказа. У меня была собственная породистая лошадь для верховой езды, прекрасный гардероб, изысканные драгоценности, но я ощущала себя… не в своей тарелке. Уж лучше бы тогда, в детстве, я попала в Нью-Йорк с обоими родителями и мы жили бы счастливо, даже если бы были бедны – что, скорее всего, так бы и было. А теперь я лишилась мужа, и по возвращении к мсье и мадам Вулворт, которые тоже очень богаты, я хочу помогать самым несчастным и обездоленным!

От волнения у нее перехватило горло. И все же в голосе Элизабет прозвучала хрупкая надежда. Перед ней открывался путь благих дел, который поможет ей справиться с горечью утраты и тоской.

– Мадам, я счастлив, что мы снова повстречались во время этого плавания – трагического и сумбурного, да! – но которое лично мне напомнило, что в этом мире по-настоящему важно и ценно. Я обязательно сообщу ответственным лицам, что санитарные условия в твиндеке, с его теснотой, неудовлетворительны. И если в моих силах будет что-то изменить к лучшему, я это сделаю.

Он снова поклонился, на этот раз дольше задержав взгляд на ее лице. Элизабет ответила вежливым кивком. В глубине ее больших голубых глаз мерцала робкая искорка надежды.

Мейбл Вулворт принимала свою подругу Скарлетт у себя почти ежедневно. Исключение составляли воскресенья, когда Эдвард настаивал на том, чтобы побыть с супругой наедине. К себе богатейшая наследница пригласила ее всего раз, и то Мейбл не увидела ничего, кроме холла с впечатляющей коллекцией живых растений.

Сегодня утром, не помня себя от радости, миссис Вулворт поднялась на последний этаж. Лифтер, уловив ее настроение, сказал что-то приятное – и был вознагражден щедрыми чаевыми.

– «Гасконь» прибывает, и на ней – наша дочь! Скоро Лисбет будет дома! – сообщила ему Мейбл, сияя от счастья.

Радостное настроение оставалось с ней и в тот миг, когда она позвонила в двустворчатую лакированную дверь квартиры Скарлетт. Открыла очень молодая горничная с собранными в высокий пучок черными волосами.

– Мадам не принимает! – сказала она. Судя по выговору, девушка была из приезжих.

– Я уверена, для меня она сделает исключение! Скажите, что пришла ее подруга Мейбл! По срочному делу.

– Нет, нет! Мадам просила ее не беспокоить, – возразила прислуга.

– Но это ненадолго! Я обязательно должна повидаться с вашей госпожой! – Мейбл расстроилась. – Делайте то, что вам велено: идите и скажите миссис Тернер, что я пришла.

Из глубины квартиры донесся резкий окрик, в котором явно угадывалось раздражение:

– Лоретта, я не принимаю! Выставьте этих самозванцев!

– Это дама по имени Мейбл! – крикнула в ответ горничная.

Грохот бьющегося фаянса, пронзительное мяуканье…

– Проводите ее ко мне!

Непонятно почему, но Мейбл вдруг захотелось уйти. В тоне подруги она уловила недовольство, и это было неприятно. Но любопытство победило: она проследовала за Лореттой в темную комнату в самом начале коридора.

Контраст между светом солнечного летнего утра и царящим в этом помещении мраком взволновал Мейбл. Рядом неожиданно зажегся маленький огонек.