Сияние

Глава 7

Ремингтон

На следующий день после моего свидания с Селеной, мы решаем, что отвезем Адриана на встречу с Колетт. Таким образом, мы совершим визит и решим все до Рождества, чтобы это не висело над нами черной тучей.

Адриан напряженно застывает, когда Селена наклоняется поговорить с ним.

— Я буду ждать снаружи, хорошо? — говорит Селена, склонив голову, чтоб встретиться с ним взглядом.

— Но я не хочу, чтобы ты уходила, — его маленькая грудь быстро вздымается и опадает, пока он затравленно озирается по сторонам. — Она пыталась убить тебя, мама. Мне она не нравится, ведь она пыталась забрать тебя у меня и у папы.

— Но у нее ничего не вышло, Тигренок. И знаешь что? Никто никогда не заберет меня у тебя. Папа будет рядом с тобой. А я буду сидеть меньше чем в трех метрах от тебя. Хорошо? И если я тебе понадоблюсь, ничто не помешает мне добраться до тебя. Даже огромная дверь, — Селена улыбается и стирает одинокую слезинку, катящуюся по щеке Адриана. — Папа не позволит, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Слышишь?

Адриан часто моргает, его нижняя губа дрожит.

Селена засовывает руку в ворот кардигана и, вытащив ее обратно, протягивает ее к нему и раскрывает ладонь перед его лицом. Цепочка с деревянным кулоном в виде тигра. Селена купила его на рождественской ярмарке на Елисейских полях.

— Знаешь, почему я называю тебя тигренком?

Мой сын проводит ладонью по лицу и качает головой из стороны в сторону. Мне приходится сжать руки в кулаки и крепко прижать их к телу, чтобы не сорваться и не подойти к ним. Сейчас Адриану нужна Селена. Как бы сильно мне ни хотелось, чтобы Селена осталась — ради Адриана и меня — я понимаю, почему она решила не идти с нами. Ранее она объяснила, что хочет, чтобы решение было исключительно за Адрианом. Она предполагает, что если останется, то какое-то бы решение не принял Адриан, на него может повлиять ее присутствие. Я чувствую, как в груди что-то сжимается и меня затапливает тепло. Она переживает о том, как пройдет его встреча с Колетт. Мы не видели ее с тех пор, как ее арестовали перед нашим домом, но она казалась вполне нормальной, когда я в последний раз разговаривал с ней по телефону. Невменяемость исчезла из ее голоса.

— Тигр — символ смелости. Помнишь, как Хоупи просунула голову сквозь прутья кроватки и застряла, как она начала плакать, потому что не могла выбраться? Ты забрался к ней в кроватку и вытащил один из прутьев, попутно напевая ей песенку. Это был очень смелый поступок. Ты не допустил, чтобы Хоупи поранилась. Если бы тебя там не было, кто знает, что могло бы случиться?

Глаза Адриана широко распахиваются, пока он внимательно смотрит на Селену, впитывая каждое слово, которое она ему говорит. Он кивает.

Затем Адриан переводит взгляд на меня. Его глаза открываются еще шире, когда в комнате раздается звук открывающейся двери.

— Мне страшно, папа.

Я сажаю его себе на колени и, обняв за плечи, притягиваю поближе к себе.

— Бояться — это нормально, Адриан. Ты один из самых смелых мальчиков, которых я когда-либо встречал. Я так горжусь тобой. Мне очень повезло, что именно ты мой сын.

Он улыбается и прижимается головкой к моей груди.

После того, как Селена удаляется в комнату ожидания, я продолжаю обнимать своего сына, чувствуя, как напряжение покидает его маленькое тельце с каждым вдохом.

Дверь в комнату, где мы сейчас находимся, открывается, и в проеме появляется женщина, чьи темные волосы уже припорошила седина. Она отходит от двери и бросает взгляд через плечо, когда в дверях появляется Колетт. Маленькая ручка Адриана сжимается вокруг моей руки, и он прижимается ко мне своим напряженным телом.

— Привет, Адриан, — здоровается Колетт, делая робкий шаг вперед, но затем останавливается и внимательно смотрит на моего сына, укрывшегося в безопасности моих объятий. Я смотрю на нее, и мое лицо не выражает никаких эмоций. Никогда в жизни я не прощу ее за тот хаос, что она устроила в моей жизни.

Адриан смотрит на меня, он часто-часто дышит и его нижняя губа дрожит. Он поджимает губы и делает глубокий вдох, а затем выпячивает подбородок.

— Привет, Колетт, — не знаю, чего я ожидал, но наблюдая, как мой сын, подавив свои страхи, встречается лицом к лицу с женщиной, которая причинила нам больше зла, чем добра, моя грудь раздувается от гордости.

Я сжимаю его ладошку, чтобы дать понять, что он отлично справляется, затем настраиваюсь на встречу.

Лицо Колетт искажается, как мне кажется, от боли. Или неудовольствия. Как кто-то может испытывать подобные чувства? Неужели она ожидала, что мой сын станет называть ее мамой после того, как она бросила его еще совсем крохой?

Закусив щеку изнутри, чтобы не сорваться, я крепче обнимаю своего мальчика. Ни за что на свете я не спущу его со своих колен.