Сказки на ночь

6

Марк опоздал на четверть часа, так что она почти успела все выложить Лоре, но звонок в дверь прервал их.

Сегодня Боумен был в строгом костюме, а с собой принес аж два блокнота и две ручки. Судя по всему, работать он собрался до зари. Джилл отступила на шаг, давая ему пройти, Марк поднял глаза, собрался поздороваться…

Ощущение было сродни удару по голове. Или в солнечное сплетение – так вернее. Весь воздух улетучился из легких. Сухие слова приветствия умерли, не родившись, и Марк превратился в соляной столп.

На Джилл Сойер было простое платье из простого шелка. Простого голубого цвета. Никаких открытых плеч, никакого декольте, чуть ниже колена, точно по фигуре…

Это была катастрофа. Голубой шелк струился, облегая тело Джилл Сойер, словно невесомая дымка. Он не был прозрачным, он не обтягивал и не приоткрывал, но у Марка создалось четкое ощущение, что Джилл стоит перед ним обнаженная.

Голубая дымка мерцала перед глазами Марка, золотые кольца волос небрежно вились по плечам, и ноги у нее были босые, стройные белоснежные ножки с тонкими щиколотками…

Она шла впереди него в гостиную, а несчастный Марк Боумен плелся сзади, намертво сцепив пальцы за спиной – словно Одиссей, привязавший себя к мачте, чтобы не сигануть за борт к сиренам. Во рту пересохло, мыслей в голове не осталось вовсе никаких, и томило его вожделение, самое настоящее, ненасытное желание заключить эту женщину в объятия и заставить ее забыть о всех прочих мужчинах на свете…

– Выпьете что-нибудь?

Она улыбалась и смотрела на Марка, а Марк был еле жив. Хриплым голосом, больше похожим на карканье, он просипел:

– Надо работать. Мне нужно будет уйти пораньше, да и вам завтра вставать на работу… Виски!

Она недоуменно улыбнулась и ушла на кухню за бутылкой и льдом. Марк в изнеможении повалился на диван. Мягкие подушки надежно обволокли его со всех сторон, и он вдруг страшно захотел содрать с себя галстук и пиджак, повалиться на этот диван с ногами, и чтобы Джилл перестала его дразнить, легла бы рядом с ним и…

– Неважно выглядите. Вы не заболели? У вас уши горят.

– Н-нет… Что это за цветы?

– Маргаритки. Билл подарил.

– Вероятно, из оранжереи.

– Вероятно. Пейте виски, вы какой-то напряженный.

Ха! Это еще что, знала бы она, что творится у него в нижних эшелонах… Вот там напряжение!

– Что ж, приступим. Рассказывайте, как обычно.

Джилл Сойер, проклятая ведьма, вытянула из вазы маргаритку и стала рассказывать. Как обычно – если не считать того, что ее пальцы все время двигались, методично обрывая лепестки с несчастного цветка. Любит – не любит, плюнет – поцелует…

Он писал, тоже как обычно – если не считать того, что ручка все сильнее царапала бумагу, и в конце концов он прорвал лист. Джилл недоуменно замолкла, глядя на него невинными небесными очами.

– Что с вами? Если бы я вас не знала, то сказала бы, что вы нервничаете.

– Вы очень живенько рассказываете. Я прямо волнуюсь… Давайте-ка попробуем выяснить вот что: вы хорошо танцуете?

– Ну… нормально. Ноги не отдавливаю, с такта не сбиваюсь, ритм подхватываю.

Ох задать бы тебе ритм…

– А этот ваш Билл Малер?

– Примерно так же. Мы хорошо смотрелись.

– Ясно… Теперь вот: скажите, Джилл, Билл Малер оправдал ваши представления о нем? Иными словами, насколько он соответствует своему резюме?

– Ну-у… Вообще-то он отличный парень. Однако если говорить о резюме… знаете, вы мне открыли глаза в каком-то смысле. Резюме Билла – оно никакое. Общие слова, немного о себе – и никакой загадки. Никакой приманки. Надо бы вам поработать и над его портретом.

Она шутила, но Марк так и взвился:

– Счас!

Джилл изумленно уставилась на него.

– Что это с вами?

Ничего особенного. Просто, встреть он сейчас этого самого Билла Малера, врезал бы ему от всей души…

А потом она начала рассказывать про поцелуи, и Марк Боумен низвергся в ад. Он медленно поджаривался на адском огне, а Джилл разрумянилась, задышала чаще, вроде бы смутилась немного – но рассказывала.

Слушать он про это больше не мог и потому опять прервал ее:

– Если все было так хорошо – почему он сейчас не с вами?

Она посмотрела ему в глаза.

– Потому что вы должны были прийти ко мне.

Любит – не любит, к сердцу прижмет – к черту пошлет…

– Очень мило с вашей стороны, но ведь можно было позвонить и перенести встречу?

– Я привыкла выполнять обещания.

Она не сказала: «Я предпочитаю видеть вас, чем спать с Малером». Она просто выполняла свое обещание… наверняка в детстве ездила в скаутские лагеря!

– Джилл, я вовсе не собирался вторгаться в вашу личную жизнь…

– Но вы это сделали. И будете продолжать до тех пор, пока моя маленькая жизнь нужна для вашей великой статьи, разве не так?

Ее голос внезапно задрожал. Марк сделал стойку. Это что-то новенькое…

– Вы ведь думаете только об этом? О своей статье, верно? И поэтому вы здесь, в моем доме.

Нормальный мужчина в этот трепетный момент поступил бы следующим образом: взял бы ее за руку, проникновенно заглянул в глаза и низким, хриплым, слегка подрагивающим от сдерживаемой страсти голосом объяснил бы ей, что все это время он ищет встречи с ней исключительно по причине того, что она поразила его в самое сердце. После этого, используя самые возвышенные и проникновенные сравнения, нормальный мужчина предложил бы ей разделить его страсть. Возможно, коснулся бы робким поцелуем ее трепещущих уст…

Вместо всего этого Марк Боумен слишком резко дернулся вперед – и уронил бокал с виски на ковер, а бутылку – на стол. Последним штрихом стала слетевшая ваза с маргаритками.

Вот маргаритки он только и запомнил. Они были повсюду, бедные маргаритки, мокрые, безжалостно смятые. И в волосах Джилл тоже. Золотые локоны рассыпались по ковру, Марк очутился сверху, что-то твердое мешало сзади и сбоку, он не сразу понял, что это стол, и сердито отпихнул его, одновременно пытаясь сорвать с себя галстук.

Маргаритки у нее на груди… Голубой шелк отлично скользит по коже, вы это знали? Знайте.

Отчаявшись справиться с галстуком, Марк переключился на Джилл. Он целовал ее, едва удерживаясь, чтобы не зарычать по-звериному – бывают минуты, когда даже сильному мужчине трудно совладать с собственным телом.

Он сорвал с нее платье, с большим раздражением избавился от изящного кружевного безобразия, исполняющего роль бюстгальтера, с облегчением рванул тонкие шнурочки, скрепленные кружевной розочкой посередине – возможно, женщины всерьез считают это трусиками…

Какая-то часть сознания отметила: это белье не для повседневного ношения, это белье для соблазнения. Кого она собиралась соблазнять сегодня, поющего Билла Малера? Или Марка Боумена?

Впрочем, все это стало неважно почти мгновенно, ибо Джилл Сойер, нагая и прекрасная, как лесная нимфа, вся усыпанная мокрыми маргаритками, вывернулась из его рук, в одно мгновение избавила его от галстука, пиджака и рубашки, успела расстегнуть пуговицу на брюках – а дальше наступил кромешный ад, переходящий в сияющий рай и обратно.

Небеса рушились на землю, бесстыжие руки бродили по телу, изучая и лаская, дыхание стало общим, пульс – тоже.

Два обнаженных человека покатились по ковру, рыча и смеясь, целуясь и плача от счастья.

Марк вошел в нее резко, торопливо – потому что вовсе не был уверен в своих силах. В смысле – удастся ли ему сдержаться…

И сразу изменилось все. Мироздание обрело смысл и законченную форму, ответы на все вечные вопросы стали очевидными и неинтересными, а незыблемым осталось только одно: хриплое дыхание в такт движению двух тел, стон, слетевший с искусанных губ, бестолковые и блаженные слова…

Марк Боумен хотел закрыть глаза от счастья – но не смог. Слишком доверчиво и жадно на него смотрела голубоглазая фея Джилл Сойер, обнимавшая его так, словно от этого зависит ее жизнь…

Это было самое настоящее безумие. Они никак не могли насладиться друг другом, снова и снова начинали любовную игру, перепробовали все возможные позиции – и в конце концов заснули прямо посреди разгромленной гостиной, на ковре.

Последнее, что запомнила Джилл, – сильные теплые руки Марка, по-хозяйски властно обнимавшие ее за бедра…

Она проснулась в полной темноте, одна. Сердце на мгновение сжалось – неужели Марк уже ушел? Потом она расслышала шорох одежды. Нет, он все еще здесь, наверное, собирается уходить…

Теплые руки подхватили ее, перенесли на диван. Она боялась показать, что не спит, с горечью ожидая, что он сейчас уйдет.

Он не ушел. Обнаженное горячее тело прильнуло к Джилл, нетерпеливые руки заскользили по ее телу, вновь пробуждая желание.

Теперь они лежали лицом друг к другу, тесно обнявшись, целуясь уже не спеша, даря друг другу неспешную, тихую любовь. Джилл с радостным волнением подмечала: Марк запомнил то, что ей понравилось больше всего, теперь повторял это «на бис», она отвечала тем же – немудрено, что на этот раз пика наслаждения они достигли вместе.

Уже засыпая, она улыбалась Марку в плечо. Джилл совершенно точно знала, что произошло.

Она влюбилась в Марка Боумена.

Будильник пропищал в пять утра. С чего это ему вздумалось – бог его знает. Марк полежал еще немножко, наслаждаясь последними мгновениями блаженства. Теплая и мягкая Джилл спала у него на груди, ровно дыша.

Он осторожно выбрался из цепких объятий дивана, заботливо прикрыл спящую Джилл пледом, подошел к окну, отдернул штору.

Серенький тусклый свет заливал мостовую. Суббота – и улица была пустынна. Ветер гнал к водостоку ночную снежную крупку.

Медленно и неотвратимо наваливалась тоска. Марк нахмурился, потер лицо ладонью.

Будь проклят могучий мозг, так хладнокровно и рационально расставляющий все по местам. Эмоции – это разноцветный дым, заволакивающий реальность всего лишь на время. Марк Боумен пережил этой ночью прекрасное, безумное, восхитительное приключение – сейчас оно закончилось. Он больше никогда не совершит прежней ошибки, не позволит женщине связать его по рукам и ногам, не вступит в брак… да кто вообще говорит о браке?!

Он поёжился от холода, торопливо натянул одежду, потом не удержался – подошел к дивану и некоторое время смотрел на спящую Джилл. Какая же она красивая!

Марк сунул стиснутые кулаки в карманы, ласкал Джилл исключительно взглядом. Она была совершенна, словно античная богиня. Грудь, ноги, впалый живот, точеные бедра… Марк не сдержался, осторожно провел кончиками пальцев по нежному плечу.

Что тебе снится, золотая Джилл? Любовь, волшебная любовь, о которой ты так мечтаешь? Я пожелаю тебе удачи, маленькая фея, хотя кто я такой, чтобы делать это?

Перепуганный жизнью неудачник, закомплексованный сноб, трус, так и не научившийся смело дарить себя другим. Я умею облекать в слова любые чувства, но испытывал ли я их сам?

Марк заметил на ковре одну чудом сохранившуюся маргаритку. Подобрал, покрутил ее в пальцах…

И бросил в мусорную корзину.

«Хрупкая Сексуальная Блондинка ищет Мужчину Своей Жизни. Неважно, красив ли ты, – главное, чтобы тебе нравилось нюхать маргаритки по утрам…»

Джилл сама не знала, почему так расстроилась, проснувшись в пустой квартире. Умом она понимала – Марк не мог не уйти. Возможно, виной всему была эта несчастная маргаритка, которую она нашла в мусорной корзинке?

В баре было полно народу, и Джилл совершенно вымоталась, бегая между столиками. В довершение же всех несчастий ей позвонила тетушка Джесс.

Тетушка Джесс была, строго говоря, троюродной теткой, да и то не родной. Кузина второго мужа матери Джилл – вот кто такая была тетушка Джесс. Она была француженкой, носила исключительно брючные костюмы и единственная из всей семьи волновалась за Джилл в том смысле, чтобы та не осталась старой девой. В молодости тетушка Джесс зажигала не по-детски, поэтому статус старой девы был для нее чем-то вроде позорного клейма.

– Джиллиан? Почему такой шум?

– Привет, тетя Джесс. Я на работе, тут всегда шум.

– Тогда не стану говорить долго. Я жду тебя сегодня вечером у себя. Надо поговорить.

– Я сегодня до десяти…

– Только не рассказывай, что боишься темноты. Заедешь буквально на полчаса.

– Хорошо-хорошо.

– Я жду, не забудь.

– Я приеду.

Повесив трубку, Джилл показала телефону язык. Это было мелко, но зато немного утешало. Тетушка наверняка нашла ей очередного жениха. Совершенно некстати, потому что Джилл Сойер влюбилась…