Скелет в шкафу художника

Глава 10

В общем-то опять я отделалась легким испугом. Даже не отравилась угарным газом, только надышалась, и меня немного мутило до утра. Но потом я уснула, а днем уже была как огурчик. Вот только окончательно поверила во вмешательство некой весьма материальной силы, пытающейся укокошить меня. Пожарные, правда, сказали, что причина пожара в плохой проводке, но я уже скорее бы поверила в лох-несское чудовище!

На следующий день ко мне домой приехал Костров. Мы устроились с ним в белом тупичке – гостиной на белых же диванах. Костров выглядел не очень уверенно, во всяком случае, не так уверенно, как обычно. И беседу он начал со внушительной констатации неоспоримого, как он считал, факта:

– Снова попытка самоубийства. Варя, дело обстоит серьезнее, чем я думал. Эти царапины на руках – вы пытались перерезать вены!

– Евгений Семенович, договоримся: я никогда не хотела умереть. Давайте наконец посмотрим правде в глаза – на меня снова покушались.

– Выяснились некоторые новые обстоятельства… Наследственность. Твоя мама покончила с собой. Прости, Варя, что я говорю об этом, но я-то знаю!

– Она лечилась у вас, – мне показалось, что я заметила некоторое несоответствие в его словах. – Она лечилась у вас, вы помогали ей справиться с депрессией, с желанием убить себя, и тем не менее она покончила с собой. Значит, вы не смогли помочь ей?

Костров сразу сник, но, подумав, стал говорить:

– Раз возник такой вопрос, значит, я должен кое-что объяснить. Не только для оправдания, но и исходя из соображений врачебной этики. Ты должна мне доверять. Риточка и мои личные отношения с ней, мои профессиональные отношения с ней – все это обернулось для меня настоящей драмой. Для меня, как для человека, мужчины и врача. Она появилась на пороге моего кабинета такая красивая и такая надломленная, что у меня сердце сжалось. Я отнесся к ней не просто как к обычной пациентке, а прежде всего как к прекрасной женщине, попавшей в беду. Мне захотелось помочь ей не только потому, что это был мой долг, но и из личностных побуждений. Можно я закурю?

Я кивнула, он прервал свой плавный монолог, достал из кармашка пиджака трубку, раскурил ее, выпустил клуб дыма и продолжил:

– Твоя мама была сложной личностью: многомерной и многоплановой. Но я видел главное в ней – глубокий внутренний дисбаланс. Она всегда больше жила своим творчеством, своими ощущениями, мыслями, образами, представлениями. Риточке трудно давался контакт с внешним миром. Если помнишь, она боялась даже грубых продавцов в магазине. Если получалась неприятная ситуация или, не дай бог, скандал, она терялась, плакала, не могла работать. В молодости она очень пострадала от чиновников в искусстве, от давления совкового менталитета, но не закалилась, а, наоборот, ослабела от этого. Когда она попала ко мне, я понял – это случай серьезный, тяжелый. Болезнь длится долгие годы, сейчас она прогрессирует, и если не принять должные меры, возможен полный распад личности.

Я вздрогнула:

– Безумие? Она сходила с ума?

– Это мог бы заметить только опытный психиатр. Знаешь, есть такие скрытые заболевания – их ход незаметен. Муж, жена, сын, дочь, наконец, не видят никаких изменений в близком человеке, но процесс идет, и в один решительный миг все удивляются внезапным переменам в облике больного. Он становится неадекватен, совершает странные, очень странные поступки… Ну, и так далее. Риточка находилась на стадии, предшествующей активным внешним переменам.

Ужас этих слов перевернул мне душу. Я тихо заплакала:

– Мама, – причитала я. – Мамочка, родная, как же так? Что же это… Почему я не видела? Ах, дура я, дура!

– Варя, не вините себя. Как я уже сказал, болезнь мог распознать только опытный психиатр. Я стал лечить ее. Мы поговорили, я сделал ряд тестов, созвал консилиум. Учитывая, что Риточка была творческим человеком, мы решили, что ей необходимо постоянно иметь возможность работать. Я предоставил ей одну палату полностью, там мы оборудовали для нее мастерскую. Сделали все, как ей было удобно. Риточка могла в любое время уходить домой и снова приходить в свою новую студию. Кстати, мастерская привлекала ее, и даже если ей не хотелось лечиться, она стремилась работать и снова приходила ко мне. Часто я проводил сеансы психотерапии прямо в ее палате, где она стояла за мольбертом. Поэтому и только поэтому ее полотна остались у меня. Она оставила их мне в благодарность за возможность творить.

– А почему же она умерла? – сдавленно спросила я.

– Это больше напоминает несчастный случай! – Он тяжело вздохнул, отвернулся, помолчал. Потом все же продолжил с горечью: – В моей терапии есть один этап. Самый сложный этап из всего курса, когда больной, уже ставший на путь выздоровления, вновь переживает катарсис. Он как бы в последний раз заглядывает в глубины своей души, решая раз и навсегда, что его ждет в будущем. В случае с Риточкой произошло несчастное стечение обстоятельств. Мы уже довольно долго были близки с твоей мамой. Наши отношения пошли ей на пользу. Я старался дать ей необходимые тепло и ласку, которых она была лишена долгие годы. Она благодарно принимала их… И тут я совершил глупость. Став близким ей человеком, а не отстраненным профессионалом, я потерял способность достаточно четко улавливать истинное состояние ее больной души. Я решил, что Риточка намного ближе к желанной для нас заветной цели, чем полагал ранее. Кроме того, Варенька, подготовьтесь, сейчас я скажу вам совершенно шокирующий факт. Кроме того, Риточка была беременна.

Я опешила. Сначала я подсчитала, что маме было тридцать девять лет, когда она умерла. Ну, допустим, она и не вспомнила о средствах предохранения. Для нее это было бы нормально. Но Костров-то?

– Вы позволили такому случиться? Она же была больна! Беременность – это не прогулка в Диснейленд! Это нагрузка, гормональные бури. У нее и так были с психикой проблемы, а тут еще и такое испытание!

– Ну, – Евгений Семенович покачал седой головой, – ты преувеличиваешь! Мы бы все равно поженились. Когда она узнала о ребенке, то очень обрадовалась. Сказала, что теперь сможет пережить вторую молодость, что ты тоже будешь рада! А если у больного такая реакция – значит, все идет в нужном направлении. Это стало дополнительным фактором, отвлекшим мое внимание. Я тоже радовался, готовился к переменам в своей жизни.

– А вы не женаты?

– Я женат, но в ту пору планировал развестись с женой и создать новую семью с Риточкой. Потом случилось страшное. Настало время катарсиса в нашей терапии, и когда Рита находилась в состоянии сильного эмоционального напряжения, она встретила, абсолютно случайно, своего старого знакомого. Из партийных функционеров местного масштаба. Этот человек в свое время сделал много плохого. Она встретила его, он напомнил ей прошлое. То время, когда ее унижали и подавляли. Она впала в депрессию, одно наложилось на другое. Риточка не выдержала и…

– Повесилась.

Мне это слово нелегко далось, но Кострову оно далось еще тяжелее. Он весь съежился, сгорбился, вжался в диван и закрыл лицо руками. Мне стало жаль его.

– Евгений Семенович, все хорошо. – Мне хотелось взять его за руку, но я не решалась.

– Нет, все нехорошо, – ответил он. – Варя, я сегодня уже не смогу с тобой поговорить…

«Полечить» – поняла я.

– Но завтра я приеду. Есть еще кое-что в твоей истории болезни, что надо обсудить. Все же я думаю, что прав в отношении твоих мотивов. Это все вина.

Он встал.

– До завтра, Варенька.

– До завтра, Евгений Семенович. Простите, что вызвала столь неприятные воспоминания.

Он ушел. Я спокойно, очень спокойно оделась в черный кожаный костюм, накрасила лицо, превратившись в загорелую шатенку со злыми татарскими глазами, достала парик – черное каре. Сегодня день мести.