Снежная стая

ГЛАВА 14

К озеру я провела охотников самой короткой дорогой. И не моя в том вина, что пролегала она сплошь через кусты да буераки. Маги за спиной злились, но если и поминали меня недобрым словом — то тихо, вполголоса. В лицо же ни один обвинять не пришел. А как вышли к черному озерному льду, так и вовсе про меня позабыли, разбрелись кто куда по берегу. Я же села в снег на берегу, пристроила хвост на лапы, и приготовилась смотреть — как приезжие умники станут чароплета моего давешнего искать. На лед не пошла — он, может, и выглядел надежным, но я-то помнила, сколь мерзким норовом обладает сия пакость. Ну его. Чего я там не видела.

А вот Колдун чего-то не видел. И хотел, чтоб ту невидаль я ему указала. Я, приметив, что поглядывает он на меня выжидательно, и морду в сторону отвернула. Вот еще!

— Нежана, — позвал Колдун.

Я в ответ и головы не повернула, и даже уши вместе свела — мол, до того мне интересно смотреть на кромку леса, на белые заснеженные деревья — прям, удержу никакого нет!

— Нежана, — сызнова окликнул меня Горд Вепрь.

Я дернула спиной — чего, мол, тебе? И неохотно обернулась. Маг смотрел выжидающе и укоризненно.

— Место укажи, где зов почуяла — и мы уйдем, — низким, уговаривающим тоном изрек Колдун. — Ну, давай же, девочка, не упрямься!

И от голоса его, от воркования, каким только деток малых, болеющих, укачивать, у меня сжалось что-то внутри. Мелькнула пред глазами картина — широкая мужская спина, плечи, обтянутые светлой рубахой, мужчина, склонившийся над колыбелью, голос его, растекающийся по полу… Мелькнула и пропала.

Не про твою честь, девка.

Встала и с самым что ни на есть независимым видом потрусила к кромке льда. Замерла, оглянулась. Коли тебе надо, Колдун, то сам первый и иди. А я отсюда погляжу, да подумаю идти за тобой, аль нет.

Колдун пошел. Уже на дюжину шагов отошел, и тогда только спохватился — а проводника-то нету! Обернулся, и увидел меня, сидевшую у самого начала льда.

— Нежа, ты чего там застряла? — удивился он.

Я молча ждала, пока он подальше пройдет. Знамо дело, у берега озеро мало не до дна промерзнуть успело!

— Иди сюда! — маг еще и по бедру себя похлопал, как охотники делают, собаку подзываючи.

Я отвернулась.

Колдун покачал головой. Пробормотал:

— Вот же дурная нежить, — да и пошел дальше.

Ну-ну. Иди, иди… Умная жить!

«Умная жить» дошла до середки озера, огляделась, и снова развернулась ко мне, разведя вопросительно руки — ну, где мол?

Я встала, и не ступила на лед, а стекла на него, готовая, случись что, взвиться в прыжке в любую сторону, сделала шажочек-другой, остановилась. Позади смешливо фыркнул Слав. Я сделала ещё шаг. Поскребла лед лапой. Тот противно скрипнул под когтями. Ну, в этот раз, вроде, надежный… Опять же — в Колдуне весу на уж никак не меньше, чем во мне, а вон, стоит же! Я потрусила вперед. На середину выходить, впрочем, не стала — незачем, не так далеко мы от осеннего кострища к озеру вышли. Там, где берег ушел вверх невысоким обрывом, остановилась, задрав морду, оглядела берег — ну да, вон наша коряга, ее поди не узнай!

Покрутилась вокруг себя — а что? Раз уж я нынче вместо охотничьей псины, соответствовать надо. Покрутилась, и села мордой в ту сторону, откуда осенью с ветром зов принесло. Я бы ещё и тявкнула, да вот чего не могу — того не могу. Но ничего, и так ладно — пусть маги порадуются моей выучке.

Колдун радоваться не стал — промолчал, пряча улыбку в глазах да углах губ, опустился на одно колено и принялся что-то чертить на льду, прямо рядом со мной. Когда он, поднимаясь, на мою холку оперся, я хотела уж возмущенно его цапнуть, да он потянул меня за воротник и пришлось отскакивать скоренько — от рисунка на льду поднялся свет, ветер, пахнуло нездешним. Ну, Колдун!

А Колдун, меж тем, загривок отпустил, снег с рук отряхнул, и объявил своим:

— Нет ничего. Все выветрилось.

Развернулся спиной к своему творению, да и пошел к берегу. Я смотрела ему вслед, и думала, что надо было все ж кусать. А теперь что, поздно уж.

А может, и не поздно, озлилась я, когда мальчишка Слав, препротивно ухмыльнувшись, попробовал меня по загривку потрепать, со словами — хорошая собачка! И когда успел подойти к тому месту, где Колдун черкал? А теперь вот примерялся выбраться на берег тут же, у обрывчика. Осенью, помниться, мне этот обрыв мало не по грудь был — а ныне же, когда встал на озере лед, чуток выше колен Мальчишке. И ведь не боится, паскудник! Верит, что при Колдуне не решусь я зарываться.

Слав улыбнулся, и шагнул со льда на берег. Я же и впрямь кусать не стала — почто? Просто ткнула его носом в ногу, под колено, в то самое место, где жилы напряглись на подъем. А как оскользнулся сопляк, руками взмахнул, равновесие теряя — подставила свою спину, чрез которую он и полетел на неласковый озерный лед. Я же еще и вверх подтолкнула хребтом, чтоб веселее падать было. Ох, и грянулся дуралей! Всей спиной, да с размаху — поди, приятного мало.

Он уж и рот раскрыл было, собираясь то ли хулу на меня исторгнуть, то ли вовсе волшбу сотворить — да только я разок ему в глаза взглянула, и слетел с глупого задор. То-то же, щен. Знай, на кого вякать можно — а перед кем и помолчать бы след. Отвернулась от дурня, и, не торопясь, выбралась на берег. Молча обвела взглядом магов, и, убедившись, что больше никому не хочется пошутить со мною, развернулась к Колдуну.

Обещал снять путы — сымай!

Я терпеливо дождалась, пока Горд Вепрь совершит свою волшбу.

Развернулась, да и потрусила в Лес. Неспешно, нагло. Накрепко воспретив себе тут же проверять — сдержал ли маг слово, снял ли чары. Негоже то — слабость перед чужими глазами являть, показывать, сколь уязвимой я себя понимала, пока не могла в любой миг рассыпаться белым снегом.

И лишь скрывшись с глаз охотников, углубившись в Седой Лес дала себе волю. Так и добралась до логова — текучим снегом, белой сыпучей пеленой. А добравшись, вспомнила. Я ведь так и не поведала Колдуну — все это куда ранее зова началось. И пришлый маг был здесь если и не раньше моих охотничков, то явился вровень с ними.

Вспомнила — и отмахнулась. Ничего. Ближе к ночьи до селища схожу, Яринке поведаю — она Горду передаст. Прислушалась к себе — хватит ли сил человеком оборотиться, проклятие на малое время отодвинуть? И успокоенно опустила голову на лапы — коли и впрямь не надолго, то хватит.

Вот Вот и ладно. Вот и хорошо. Я поудобнее устроилась на засыпанных снегом еловых лапах, и задремала, как никогда остро ощущая мир вокруг себя, Седой Лес и выставившуюся надолго ясную погоду.

Дверь отворилась, впустив в темную комнату полосу тусклого света от свечи в руке вошедшего. Человек шагнул внутрь — и остановился, только свечной огонек трепетал на сквозняке. Настороженно вперился взглядом в угол промеж столом и постелью.

А кто б не насторожился, застав в своих покоях здоровенного белого волка? Я разлеглась на полу, удобно разложив лапы, и дожидалась Γорда. Долгонько дожидалась — зимний вечер успел смениться ночью, селище затихло и налилось сонным покоем. И где, интересно, Колдуна носило? А? впрочем, не мое то дело.

Я поднялась — в невеликой и без того комнате разом стало тесно — и потянулась всем телом вверх. Встала на две ноги девкой, и, прикрыв срам, ухватила загодя присмотренную рубаху, что, постиранная, лежала на постели. Без спросу натянула, и лишь вынырнув из широкой, не по мне шитой горловины, взглянула на Колдуна. И сама не поняла, как — то ли с вызовом, то ли с опаской. Он же как вошел, так и не шелохнулся — только дверь по-за собой прикрыл.

Прикрывая недовольством неуверенность, буркнула:

— Долго гуляешь, Колдун. Умаялась ждать.

Он качнул головой, и шагнул-таки вперед, поставил свечу на стол. Окинув меня взглядом, в котором на самом дне мне мерещилась насмешка, и пожурил:

— Ох, и наглая же ты нежить!

Я повела плечом — мол, что есть, то есть, не спорю! И примолкла, стараясь сделаться тише воды, ниже травы. Нюхом чуяла, всем нутром ощущала — не след торопить его сейчас. Он и так, верно, навряд ли радостен, что я самовольно в жилье его вторглась. А он Вожак, и он сильнее — он мне то уже доказал. И без того мое поведение уж больно на вызов походит. И мне бы не злить его надобно, сущеглупой, а скромность да вежество явить… И от того я притихла, отвела взор от крупного широкоплечего мужчины.

Взор-то отвела, а краем глаза все едино следила — вот снял он с плеч суму, пристроил на стол, подале от свечи. Вот стянул теплый меховой кожух — и положил на лавку. Шагнул в дальний угол, к бадье с водой. Зачерпнул полные ладони, умылся. И не побоялся же мне спину подставить! Стянул с крюка на стене свежее полотенце, утерся. Я глядела на его спину, вспоминая, как в другое время, давно-давно, как бы не в иной жизни, точно так же умывался этот мужчина. Только я тогда не в углу стояла, замерев да остерегаясь шевельнуться, а воду из ковша лила, да вот такое же полотенце, расшитое петухами, подавала. Вепрь развернулся ко мне, взглянул в упор. Я и взгляда отвести не успела. Горд же, не глядя, пристроил полотенце на место, на крюк, и вопросил у меня:

— С чем пожаловала?

Вроде не грозно спросил, но мне захотелось, равно щенку, поджать хвост, упасть на пузо, и заскулить. Удержалась. Нет, все же верно я его поняла тогда, ещё при первой встрече — сильнейший. И зверь во мне, отведавший трепки от этой руки, и женщина, принявшая от нее ласку, в том были за едино. Я сглотнула, и принялась все, что знала, поочередно излагать — и как осенью от ветра чуть разум не потеряла, и что снега в этом году рано пали, много раньше, чем то погода обещала — а я такое чую, не приметами, но нутряным знанием ведаю, и все тут!

Вепрь молча выслушал, буровя меня тяжелым взглядом — и не видя. Я же все, что знала, поведала, и притихла. Невместно то бабе — мешать мужу думать. Он вернулся из своих мыслей, и буркнул:

— На кровать сядь!

Я поймала его взгляд — на босые мои ступни на голом полу, на колени, прикрытые подолом его собственной полотняной рубахи. Уже было раскрыла рот, сказать, что не мерзну — но взглянула в глаза, и передумала. Опустилась послушно на застеленную меховыми одеялами постель, и ноги под себя подтянула, и даже одеяло на колени натянула. Подняла взгляд на Вепря, без слов вопрошая — ну, теперь-то ты доволен? А тот только углом рта дернул, да и вышел из комнаты. Растеряно проследив за ним глазами и узрев закрытую дверь, я только головой качнула — и что это было? А и ладно! Не моя то забота, куда он делся. Прислушавшись к себе, убедилась, что времени у меня еще с запасом, и перекинула волосы на одно плечо — в косу надо бы забрать, а то совсем уж неряхой гляжусь.

Так от я и сидела, вперив взгляд в огонек свечи, да разбирая пальцами темные русые пряди. Здесь, в колдуновом логове, все накрепко пропиталось его запахом, а постель — и вовсе пуще прочего, и оттого сидеть здесь мне было хорошо. Уютно, покойно. Привычные пальцы сами разделили кое-как прочесанные волосья натрое, сами и в косу сплетали, заводя под среднюю прядь то левую, то правую, поочередно. Вот ощутился проскользнувший мимо внимания колтун, и правая рука надежно зажала недоплетенную косу в кулаке, левая же растрепала, растянула и загладила спутавшиеся волосы. И снова — левую прядь завести под среднюю, перехватить в правую руку, правую прядь завести под среднюю, перехватить в левую руку. Коса быстро закончилась, а я только тогда и сообразила, что перевязать-то ее мне нечем. Так оставила, перекинув на правое плечо. Хоть и ненадолго такой косы хватит — да мне все едино долго и не нужно.

Горд воротился, и запах гретого молока вплыл в двери вперед него. А еще — масла да меда, которыми сдобрено было то молоко. Маг молча отдал в руки мне тяжелую глиняную кружку, и я так же молча пригубила горячее питье, не сумев в ответ на эту заботу разъяснить ему, что снежный волк не мерзнет. Ни зимой, на снегу, ни осенью, в студеной озерной воде.

Я пила молоко меленькими глоточками, из-под ресниц наблюдая, как Колдун ходит по комнате — то от двери к столу, то по кругу. Тесно здесь, много не находишь — а он мечется, болезный. И взгляд мой он, кажется, спиной чует — дернул недовольно лопаткой, повел плечом. Я послушно опустила взгляд.

Кружка, молоко в ней, мои колени, прикрытые одеялом, дощатый пол. Стешку давно за косу никто не таскал — сор вон остался, мела, не сильно утруждаясь. Или то не она? Я потянула ноздрями воздух, пытаясь по запаху определить, кто прибирался здесь ныне.

— Ростислава ты?..

Я вскинула взгляд на Колдуна. Он смотрел на меня в упор, и я тоже взора не отвела.

Бедный, как же ты измаялся.

Темные глаза смотрели жестко, требовательно. Я качнула головой:

— Нет, не я.

И, глядя на него — такого большого, сильного, и беспомощного от того, что не в его власти переменить то, что случилось с младшим братом, добавила:

— Но я могу указать место.

Что за место — Вепрь переспрашивать не стал. И так понял, что к останкам Ростислава Куня я его привести могу. А я вдруг, увидев, как опустились плечи, как ссутулилась на миг сильная спина, запоздало поняла — а он ведь надеялся. Вопреки всему, теплилась, жила в нем надежда, что, может, жив еще младший. А теперь той надежды не стало.

Горд устало опустился рядом со мной на постель. Откинул голову назад, повел плечами, разминая закаменевшую спину да шею. Локти в колени упер, сцепил руки в замок, подбородок на них пристроил. Сгорбился весь. Могла бы его ношу на себя принять — приняла бы. Мне ли не знать, каково то — младших хоронить? Я потянулась к нему, пальцами волос на коснулась, погладила чуть ощутимо — от макушки, к затылку, от шеи по плечу, сжала его легонько. Уже воздуха в грудь набрала — рассказать ему все. Самую малость не успела — Колдун перехватил меня за руку, потянул на себя, втянул на колени, сгреб в охапку, обнял — и у меня слов не осталось, они, что снежинки от ветреного вздоха, во все стороны из головы порхнули. Руки сами взлетели и опустились на крепкие плечи, я прижалась губами к губам, всем телом к широкой груди. Потянула, поманила за собой, опускаясь на его постель.

Хоть так тебя утешить могу, сердце мое. Не думай ни о чем, иди ко мне. Все наладится, родной. Уж я-то знаю. Горе схлынет, и все образуется.

Бился в стены старого трактира ветер. Бился, выл. Терся боком, как медведь-медведище. Не время сейчас для медвежьей воли. Спать им след в берлогах — крепко, сладко. У медведиц медвежата ныне народились. А ветер воет. Трется о стены трактира, ломится внутрь. Я слушала его, сквозь грохот собственной крови в ушах, и понимала — пора.

Кончилась отсрочка, скоро, скоро зазвенят потусторонним звоном искристые нити проклятия, вопьются, да не в кожу, не в мясо или кости — а глубже. В самую суть.

Не вернусь в снежного волка своей волей — воротят силой. Пора, девка.

Я вздохнула, вбирая в себя напоследок запах лежащего рядом мужчины — запах, густо перемешанный с моим собственным, постаралась наполниться им вся целиково, от макушки до пяток. И, с сожалением выдохнув, отвалилась от горячего бока, вдоль которого вытянулась, прижимаясь всем телом. Села на постели, спиной к Горду Вепрю, обхватила себя руками, потерла плечи.

Надо идти. Хуже нет, чем когда проклятье свое себе насильно возвращает — ровно шелудивую собачонку за повод дергает…

— Пора?

— Пора.

Хорошо, что он все понимает.

Плохо, что я так и не успела ему поведать, какая судьба сыскала его брата. Теперь не скоро в человека обернуться сумею, не скоро речь обрету. Но вот иное сделать — смогу. И, обернувшись к нему, обронила:

— Завтра, на берегу. У старой ветлы. Нужное место не близко, верхами сподручнее будет.

Он кивнул молча, а я засмотрелась — на тяжелые руки, под голову подложенные. На широкую грудь. На лицо — строгое, неласковое, такое родное лицо. Широкие темные брови, ресницы, густые да короткие, нос с горбинкой, впалые щеки, тонкие губы…

Боги с ним, с поводком. Коли и дернет — ничего страшного, переживу, чай, не переломлюсь.

Я, махнув рукой на все на свете, жадно, горячо целовала заветренные мужские губы, чувствуя, как откликаются они ответной лаской, как смыкаются на мне железным капканом крепкие руки. Позабыв обо всем, я целовалась с магом-чужаком, и не желала помнить ни о чем, кроме тяжести его тела, прижавшего меня к доскам постели.

Не ведаю, что почувствовал Вепрь, когда проклятье выдрало из его рук жаркую любушку, а я, очутившись вдруг волком на заветной полянке в потаенной глуши Седого Леса, а не в объятиях сердечного друга, села в снег, да и завыла, жалуясь на жестокую долю подруженьке-луне. В ушах, после принудительного возвращения, звенело.

Старая ветла скрипела на ветру. Жаловалась, верно, на что-то. Я ее жалобы нынче слушать была не расположена — самой бы кому пожалиться, да не выйдет. И некому. Да и не на что мне, коли по-хорошему, жаловаться-то.

Я такая, какая есть, и я собой довольна. А что восхотела невозможного — так кто ж мне виноват?

…а и будь я девкой трактирной, самой что ни на есть разобычной, так то на то бы всё едино и вышло. Уехал бы мой Колдун, выполня задание — а я б осталась, дальше столы натирать да питье подавать.

Кто он, и кто я?

Разные мы, раз-ны-е. Ну а коли так — то не о чем и жаловаться. Я с неодобрением посмотрела на ветлу — ишь, расскрипелась, старая! Прислушалась к близящимся конским шагам, подобралась, подождала, пока люди поближе подъедут, оглядятся, спешатся — да и поднялась на лапы, отряхнулась.

— Ах ты ж… — с руганью отскочил в сторону Аладариэль Сапсан, которому за шиворот с моей шкуры щедро сыпануло ледяной крошкой истолченного наста.

Испуганно взвизгнул его гнедой, да и унялся — хозяин его и то, верно, больше испугался. Да и то сказать — коня-то я намеренно не пугала!

Я удовлетворенно развернулась, и потрусила в сторону Быстринки. То-то же, ушастый! Впредь будешь знать, как наушничать!

Маги, не размениваясь на долгие разговоры, воротились в седла, и припустили коней следом за мной.

Быстринка встретила нас приветливо — белой снежной лентой с черными проплешинами голого льда, вылизанными голодным ветром. Я стекла с высокого берега на прочный, мало не в локоть толщиной, лед, и ходко зарысила по гладкому пути. Коли такой ход держать, то к обеду на месте будем.

По гладкому речному льду бежалось ходко, мне то и дело приходилось умерять прыть, чтобы не оставить охотников совсем уж позади — чай, у них-то кони без устали бежать не способные.

Нужное место я узнала сразу. Умерила бег, дожидаясь приотставшего Колдуна сотоварищи, а потом и вовсе остановилась. Маги спешились, поснимали кладь, и Мальчишка с магичкой, приняв поводья у Вепря и Тихона с эльфом, взялись вываживать коней, давая им остыть после долгой скачки.

Я села на лед. Дивный поодаль рылся в своей суме, перебирал припас, проверяя, все ли цело, Тихон, пристроив свои вещи на снег, рядышком с пожитками товарищей, бродил неподалеку, пристально разглядывая узоры в черном резном льду. Мне не было до них дела. Горд Вепрь перекинул длинный ремень через плечо и подошел ко мне, терпеливо дожидаясь, когда я отомру. Я и отмерла.

Поднялась на лапы, встряхнулась, стряхивая разом с роем снежинок нахлынувшую не ко времени задумчивость.

Может, будь я одна, то и долго бы так просидела, да только была я нынче не одна.

Подошла к берегу. Покрутила головой, оглядываясь, примерясь. И поскребла лапой выкованный морозом щит, брызнув ледяной крошкой. Злорадно отметила, как сморщился от мерзкого звука остроухий, а потом развернулась ко всем магам спиной, да и потрусила с глаз долой.

Пусть себе делают, что хотят, мне до того дела нет!

Я схоронилась под укрытым снегом кустом на берегу, и смотрела, как деловито и привычно работают маги, слаженно и обыденно готовясь к своей волшбе, и вспоминала.