Со всей любовью

МАРТ

Авенида де Сервантес 93 Мадрид 2 марта

Милая Джейнис!

Я внезапно осознала, что вот я здесь – госпожа поверенная в делах (в чьих делах, его или моих?) безупречнейшего еврейского происхождения вывалена в страну, откуда все евреи были насильственно удалены пятьсот лет назад.

Пробыли мы в этом городе уже месяц – две недели в отеле, захламленном средневековыми доспехами, а с тех пор проживаем тут, в квартире на шестом этаже, поскрипывающей мебелью красного дерева, с двуспальной кроватью, на которой бы вполне разместился гарем средней численностью, и с видом под углом на Гран-виа, где сосредоточена вся местная жизнь. (В резиденции посла дозволено проживать только постоянным послам. Ну, во всяком случае, это избавляет нас от церемонии поднятия флага.)

Ощущение такое, словно наш мир последнее время стоит на голове. И не только метафорически: Пирс среагировал на Испанию ежеутренними занятиями йогой в ванной – именно тот угол зрения, который требуется дипломату, ведь верно? Тем не менее мужские гениталии в таком ракурсе удивительно смахивают на потроха, и я начинаю смеяться. Зато горничная в первое свое утро завизжала и покинула нас.

Вот так! Не успели мы толком распаковаться, а я уже должна искать новую горничную. Пирс возразил, что Испания – католическая страна, где должны бы давно свыкнуться с чудесами. Я парировала тем, что раздвинула занавески в ванной. «Свет просветит гениталии, – сказала я нежно. – Лука, глава вторая, стих тридцать второй,[4] или еще где-то там». На что полномочный посол ее британского величества к королю Хуану-Карлосу ухватил свой перевернутый член обеими руками и рухнул в бельевую корзину. Вот пусть сам и договаривается с очередной темноокой Кармен.

Я обещала более полный отчет о том, как мы очутились тут. Ну, начиная с начала: вначале было слово не от кого иного, как от заместителя министра иностранных дел (у-уффф!) в форме немедленного отзыва из Афин «для консультации» – первым классом! Пирс пребывал в убеждении, что это обычная позолота, маскирующая немедленное разжалование в какой-то дипломатический гулаг, где у жены первого секретаря посольства будет меньше возможностей ставить в тягостное положение королеву и страну. Он отбыл в аэропорт в мрачнейшем настроении («зачем брать пижаму – меня же снабдят костюмом в широкую вертикальную полоску»), всю дорогу в машине бурчал, что жуткие Афины вскоре покажутся Елисейскими Полями, и почему я, черт возьми, не могла не делиться с израильским послом моими еврейскими анекдотами, а с французским послом – моим телом?

Но ничего подобного. Разговор в министерстве был кратким и деловым. «Я не сомневаюсь, вы прекрасно справитесь, Конвей», – и хлынул джин.

И вот мы здесь. А что делает Пирс теперь, когда мы здесь? Стоит на голове, обнажив яйца, и отпугивает горничную.

После такого триумфа он теперь утверждает, что «акклиматизируется». Единственное свидетельство подобия деятельности – стибренная где-то книга о правилах поведения главы дипломатической миссии. Он угрюмо ее штудирует и цитирует мне из ванной. «В послов иногда стреляют», – процитировал он сегодня утром. «Но только не когда они стоят на головах, приспустив члены, – успокоила я его. – Да и в любом случае ты же только поверенный в делах, а никто себя не утруждает, чтобы стрелять их. Кроме только, может быть, их жен».

Мысль о мученичестве заставила его бросить йогу. «В книге также утверждается, что супруги глав миссий – это классический источник утечки информации вкупе с экстравагантными выходками, – продолжал он. – Не исключаю, что автор имел в виду тебя». В том, что имел в виду Пирс, сомневаться не приходилось. Два дня назад немецкий посол дал вечер в честь жутко знаменитого художника, про которого никто даже не слышал, по фамилии Базелиц; он пишет ню вверх ногами, не спрашивай меня почему. Ну, естественно, они тут же напомнили мне Пирса. Но мой острый взгляд подметил, что гениталии на картинах герра Базелица не свисали; он явно жулит, предварительно запечатлевая их в нормальном положении. А потому я познакомила прославленного художника с моим мужем, который был слегка трезв, и порекомендовала ему написать Пирса в позе йога. Тогда анатомически все будет правильно, и ему не надо будет прилагать усилий, чтобы перевернуть картину вверх ногами. Пирс не нашел в этом ничего остроумного, как и немецкий посол. Боюсь, мой блеск – одинокий цветок среди песков пустыни. Пожалуйста, напитай его влагой событий в Речном Подворье.

А теперь вопросы, которые мне необходимо задать тебе после столь долгого перерыва.

1. Что конкретно ты поделывала последние месяцы, наконец бросив неугомонного Гарри? Ты ведь ограничилась только клише о том, что «исчезаешь» и «едешь на Восток». Все-таки в тридцать шесть лет ты немного старовата для путей хиппи.

2. Что ты будешь делать теперь? Твоя карьера художницы была на мази, когда вы с Гарри унеслись прошлой осенью в Вашингтон. Можешь ли ты ее возобновить?

3. Что сталось с ужасным и талантливым Клайвом? Последнее, что мне известно, касалось бесшабашных чудес, которые он творил со скрипкой и крикетными мячами, и не исключили ли его уже из школы Паганини, как из предыдущего учебного заведения? Сколько ему теперь? Двенадцать?

4. Более интимное. Мне хочется узнать, какое настроение царит на вашей маленькой улочке теперь, когда вернулся ангел-мститель. Они правда целы – эти браки, в которые ты столь искусно вторгалась, чтобы выиграть наше пари? И где теперь (раз уж Гарри его потерял) твое сердце? Надеюсь, не в Читтагонге, хотя не исключено, что место это гораздо увлекательнее Авенида де Сервантес, где словно бы никогда ничего не происходит и только лысые мужчины прогуливаются взад и вперед после сиесты.

С другой стороны, как знать, какие слезы проливаются или какие радости разделяются за этими дверьми, тяжелыми, как двери склепов? Мадрид именно такой город. Вопрос в том, понравится ли он мне?

Пока все предзнаменования скорее хорошие. В садах Ретиро началось пробуждение весны – в кустах щебечут невидимые птахи. Мне это место запомнилось безмолвным в облаках летней пыли, когда мы с Пирсом последний раз приезжали сюда в отпуск. Не знаю, удастся ли нам найти на лето дешевое убежище в горах, как в Греции. Тогда бы Пирс мог откалывать свой номер свихнутого английского бойскаута и бродить в шортах до колен с биноклем, пока я бы лежала по пояс голая с бутылкой хорошей «риохи» и скверным романом. Но, по-твоему, как долго еще мои груди способны бросать вызов притяжению Земли без крепкой металлической поддержки? И вот тогда, моя боттичеллиевская Венера, я буду завидовать тебе, как ты всегда завидовала мне.

Пирс требует, чтобы я не связывалась с матадором. И не желает объяснять почему. Подозреваю, что дело только в предрассудках. Но в любом случае меня не прельщает, чтобы в меня швыряли бычьими ушами.

Со всей любовью, пиши поскорее и чаще,

Рут.

Речное Подворье 1 Лондон W4 8 марта

Рут, миленькая!

Теперь, когда я дома и окончательно устроилась, мне хочется рассказать тебе, что такое быть хиппи в тридцать шесть лет.

Предоставив Гарри трахать половину Вашингтона, я внезапно столкнулась с вопросом «а что теперь?». Вернуться прямо сюда я не могла, так как дом был сдан до конца января. И значит, мне надо было чем-то заполнить три месяца. Я могла бы свалиться на тебя в Афинах, точно тряпичная кукла, и вы с Пирсом научили бы меня, что мне делать дальше с моей жизнью. Или я могла бы поселиться у Кевина, который все время меня об этом умолял, но мне меньше всего требовалось вновь связать себя с кем-то. Либо я могла бы деловито, профессионально снять квартиру со студией и положиться на то, что Билл, архитектор, предложит мне написать еще панно для непристойно богатых нефтяных магнатов.

Но я решила бросить все. Прежде я никогда этого не делала, и мне хотелось узнать, как люди ощущают себя при этом. А потому я упаковала дорожную сумку и отбыла в восточном направлении.

Я вовсе не собиралась стать хиппи. Я только хотела остаться совсем одна – наверное, проверка на независимость – с перерывом где-нибудь на Рождество, чтобы Клайв мог приехать ко мне. Сплошные иллюзии. Одна я не осталась. Через пять минут после приземления в Бомбее я каким-то образом примкнула к компании бродячей молодежи. В этом было какое-то странное утешение. Бесцельность сводит людей, становишься частичкой международного переселения кочевников – а в моем случае их выбранной старейшиной и фетишем. Они ухаживали за мной, будто я вот-вот должна была впасть в маразм. Для них я была реликтом века динозавров. («Неужели вы правда ВИДЕЛИ Джона Леннона?!») Они несколько удивились, когда на пляже в Гоа я достала гашиш, но и это не шло ни в какое сравнение с выражением на их лицах, когда я начинала раздеваться, чтобы вместе с ними войти в воду голышом. По тому, как они старательно смотрели в сторону, я не сомневалась, что они ожидают увидеть ужасающие тайны Саркофага Мумий. И меня очень взбодрило, когда выяснилось, что фигура у меня много лучше, чем у большинства девушек, которые были либо грудастыми, либо тощими. Затем они повысили ставки, устраивая между собой сокрушающие демонстрации промискуитета. Я была несколько сбита с толку: так убого это у них получалось. И решила не рассказывать им, что недавно я перетрахнулась со всеми мужчинами на моей улице. Пусть юность хранит свои грезы.

Затем произошло кое-что странное: нас подстерег гадальщик: «Дозвольте божественным силам Востока открыть вам истину» – ну, ты знаешь эту белиберду. Ребята подставили свои ладони для штудирования и выслушали обычный набор – брак, деньги, дети, преодоление всех бед. Но когда подошла моя очередь, он разглядывал мою ладонь очень долго, а потом сказал: «Ах, госпожа, я вижу много мужчин, так много! И много наслаждения, помилуй меня и спаси!» Вид у него был ошарашенный, но все равно ни в какое сравнение не шел с выражением на лицах ребятишек. Они ведь даже не подозревали, что среди них притаилась потаскушка-чемпионка, и потребовали подробностей. Так что я все-таки поведала им мою историю.

После чего они стали застенчивыми, доверчивыми и повадились подкрадываться ко мне, когда я была одна, чтобы заручиться моим советом, как найти работу, или о родителях, или о браке – то есть обо всем том, от чего, как мне казалось, они бежали. Знаешь, Рут, голый подросток под пальмой, расспрашивающий о возможностях на телевидении или в торговле недвижимостью, действует крайне охлаждающе.

Я рассталась с ними в Малайзии, съездила на Бали (где все говорили только о возможностях на телевидении или в торговле недвижимостью), встретилась с Клайвом на Рождество в Сингапуре, что оказалось неожиданно чудесным. Он был прелесть. Затем на пару недель (удушливейших) в Японию и, в заключение, последний месяц с друзьями в Гонконге, в который я влюбилась: запах этого порта сохранится в моих ноздрях навеки.

И никакого траханья. Ни единого раза. Правда, в Вашингтоне я позволила себе напоследок одну довольно публичную связь, назло Гарри (вторжение на твою территорию – русский посол – и Гарри заявил, что сукин сын ни за что не добьется для своей страны «статуса наибольшего благоприятствования»). А с тех пор – Джейнис Целомудренная. Хиппи слишком благоговели, чтобы посягнуть на меня, а мне очень нравилась моя роль матери-настоятельницы.

И вот я здесь, вновь на моей улице из аккуратных белых особнячков и стольких павших мужей, а ощущение такое, будто моего прошлого не было вовсе. Как я тебе уже сообщила, в Речное Подворье возвратилась респектабельность – перестеленная, как паркет. Ну а я уже снова работаю. Билл был в восторге, что я вернулась (архитектор-люкс в № 7 – помнишь? – мой патрон). Но выглядит он постаревшим лет на десять. Я была потрясена. Во время моего отсутствия грянула рецессия – и больше нет престижных обиталищ, требующих дорогостоящих панно Д. Блейкмор. Правда, у него есть для меня плейбойский заказ, обеспечивающий оплату газа примерно за месяц: какой-то индийский игрок в поло нуждается в мозаичном изображении на стене для украшения своего плавательного бассейна. Когда Билл мне это сказал, мы с ним обменялись взглядом. Что может требоваться играющему в поло радже для его бассейна? Сцена из матча ватерполистов? Навряд ли! Билл убежден, что он закажет английскую деревенскую сцену. Я сказала, что куда скорее это будет что-нибудь из «Кама-Сутры» или же тропический сад со служанками, несущими сладости Кришне, пока он в десятитысячный раз проделывает это с Радхой и протягивает ей свой член будто палочку в эстафете. Этот вариант меня не привлекает, сколь ни обильный урожай рупий он сулит. Погоди насмешничать, Рут! Membrum virili[5] – нелегкая задача для художника. Он же, так сказать, не лежит на поверхности. Так кого же я могу попросить позировать? Насколько помнится, у Роберта, мужа Аманды, самый лучший член на всей улице и наименее бывший в употреблении. Но только вообрази, как к нему обратиться по такому поводу? «Хм… Извините… Не могли бы вы… э… поставить его?.. Чудесно. Просто чудесно. А теперь удерживайте его в этой позе. Ну да, удерживайте именно так, пока я не сделаю набросок… Еще минутку, будьте добры… Ну, что же, продолжим на следующем сеансе».

Надеюсь, Билл прав и все ограничится шекспировским краем с лебедями и шиповником – на них я набила руку.

И уже набила руку на том, как удержать Гарри на расстоянии. От алиментов я отказываюсь; возможно, глупость и гордость, но я хочу быть независимой. В то же время я подкалываю его краткими посланиями с объяснением, что Клайву в школе абсолютно необходим страдивариус. Это его взбодрит.

А пока развод продвигается. Нелегко в этом признаться, поскольку ты настаивала, чтобы я развелась с Гарри, с того дня, как мы поженились. Ты знала, что он оттрахал даже патронажную сестру, которая приходила проверить, что малютка Клайв в хороших руках? Ну, во всяком случае, ушла она, зная, насколько надежны руки Гарри. Я, помню, все недоумевала, почему она приходила так часто, когда я все еще была в кровати. И даже не догадывалась, что и Гарри был в кровати. Знаешь, я так и не разобралась, любила ли я Гарри за то, что он – законченный сукин сын или же вопреки этому. Но одно я знаю твердо: любила я его сильнее, чем ненавидела даже в самые худшие дни и еще более худшие ночи: я хотела стать ближе с ним, состариться с ним, опустить финальный занавес с ним. Нет, правда. Может, он был просто знакомым мне дьяволом – и отцом моего сына (еще одного дьявола). Бог мой, я была такой молоденькой! Под конец меня пугала мысль остаться одной и, возможно, навсегда. Ты говоришь, что я красива и сексуальна и способна найти именно такого мужчину (и ведь я это доказала!). Но стоит мне влюбиться, как он либо оказывается голубым, либо после первых ночей великолепного разгула плоти я вдруг смотрю на него в кровати и понимаю, что предпочту лежать в ней одна, чтобы быть свободной исследовать кого-нибудь еще в следующий раз.

И все же… когда мне будет сорок… пятьдесят, останется ли все, как есть. Или настанет время, когда я с радостью приму кого угодно, лишь бы он был добрым и готовым разделить со мной мои пшеничные хлопья, если не мою постель?

Слышу, слышу, как ты стонешь: «Если воздержание доводит тебя до такого, то ради Бога стань опять Венерой!»

А, да. Ты помнишь Тома Бренда, журналиста с перчиком, которого ты мне представила много лет назад. Ну, так я встретилась с ним на вечеринке. С годами он становится все опаснее. Полагаю, дело в «опыте» и неисчислимых женах. На нем прямо написано: «Крайне опасен». И соблазнительно открыть, что именно соблазняло стольких женщин, а вовсе не то, что потом заставляло их уходить от него. Он только что расстался с № 5, грустно поведал он мне. «Но, Том, вы же должны были давно свыкнутся с этой болью, – заметила я. – По Лондону рассеяно столько миссис Бренд, что это уже не фамилия даже, а фирменный знак». Он засмеялся, как малыш, который ну никак не может не измазать желтком свою чистенькую рубашечку, и пригласил меня пообедать с ним. Но я пригласила его сюда, подумывая, не нарушить ли мне с ним мой пост. Веселая неотразимость во всем, что бы он ни говорил, – и уже как бы его нога на пороге твоей спальни, и на что он ни посмотрит, ты уже чувствуешь себя голой.

Он явился с шампанским и цветами и начал говорить исключительно о тебе, и к тому времени, когда подошла решительная минута, я успела совсем остыть к этой идее. Ты думаешь, он может быть хорошим любовником? И почему, хотелось бы мне знать, ты никогда с ним не спала? Вероятно, повторять «нет» со временем переходит в привычку, но ведь ты никогда этого особенно не практиковала.

Значит, Пирс запрещает тебе связь с матадором? Ну, что же, ведь остаются еще тореадоры и пикадоры, верно? Мне, возможно, придется обойтись Томом – он будет быком.

Но пока еще

Твоя в полном целомудрии и со всей любовью,

Джейнис.

Иффли-стрит 16-с Хаммерсмит Лондон W6 9 марта

Рут, мечта моя несказанная!

Пирс ведь не вскрывает твою почту, верно? Муж у тебя истинно цивилизованный, жаль, что такой занудный.

Но к делу – вскоре я могу свалиться на тебя, и предпочтительно, когда его сиятельство будет проявлять свою поверенность в делах далеко от города, а ты будешь в более дружеском расположении духа, чем в прошлый раз. Я обладаю гибкостью в передвижениях, чтобы подделаться под тебя, выражаясь метафорически: обычная испанская сага с контрабандой наркотиков, которая извлекается из нафталина всякий раз, когда главному редактору приедаются нечестные на руку приходские священники и оргии поп-звезд, которых и о которых никто никогда не слышал. Я намерен придумать большую ее часть, как обычно, что и делает меня таким хорошим журналистом. (Том Бренд раскапывает пути десяти миллионов фунтов героина. Только для нашей газеты!), а тогда я все тебе возмещу в шикарной забегаловке, которую я обнаружил вблизи Пласа Майор.

Отдаешь ли ты себе отчет, о владычица моей жизни, что я обхаживаю тебя двадцать лет, а взамен даже ни разу не ткнулся носом в твой вырез? Я все повторял: «К моему сороковому дню рождения я буду ею обладать»; затем стало «К моему пятидесятому». Черт, протоми меня в ожидании еще дольше, и мне понадобятся костыль и собака-поводырь.

Кстати, мой развод, видимо, завершится в будущем месяце. С Сарой, разреши тебя поправить. Джорджия была четыре года назад. Ну да ты никогда, никогда таких вещей не помнила, хотя, должен признаться, что пребудь я в браке с Пирсом шестнадцать лет, так уже давно забыл бы его имя.

Я знаю, ты изнываешь от желания узнать, откуда у меня твой адрес, поскольку в телефонном разговоре ты его подчеркнуто не сообщила. Я тебе скажу. От твоей восхитительной подружки Джейнис, с которой я встретился на вечеринке. Не видел ее три-четыре года. Она выглядит моложе и красивее, чем прежде (обо мне она этого не сказала), загорелая и гибкая после бродяжничества по Дальнему Востоку, и в компании с этим гнусным киносапожником Кевином Вансом, который уже надрался. «Почему вы с ним, а не со мной?» – спросил я. Она засмеялась и пригласила меня навестить ее на буржуазной улочке неподалеку от реки и от меня, как оказалось. И она живет там ОДНА. Угостила меня одним из тех меню, которые аннигилируют любую попытку соблазна: кусочки актинии в сыром виде плюс оригинальный салат, смахивающий на кошачьи внутренности, запиваемые минеральной водицей. Я посоветовал ей покончить с путешествиями по Дальнему Востоку. Но на ней были джинсы в обтяжку и отсутствовал бюстгальтер: я сделал тактичный заход (ты знаешь, каким тактичным я умею быть), а стервочка только улыбнулась. «Том, идите на», – сказала она.

Она сообщила мне, что наконец порвала с Гарри. Это меня не удивляет. Я недавно наткнулся на него в Вашингтоне, и он трахался направо и налево с такой тоской, что я посоветовал ему подбодриться и повоздерживаться. А он только помрачнел еще больше и увлек какую-то секс-бомбочку во тьму для еще одного раунда страданий. Немножко Гарри в темноте ночной, как сказал Шекспир.

И подумать, что он мог бы жить с Джейнис, которая любила его с преданностью, которой я всегда завидовал. Мне же только удавалось вызывать нечто куда более липкое – точно живешь в банке из-под сиропа. Конечно, ты, моя сладчайшая, но ни в чем не липкая любовь, – именно то, что требуется человеку с таким разборчивым вкусом, как мой. А потому я не оставлю своих попыток рано или поздно покорить тебя моей рыцарственностью и интеллектом.

А пока я снова вольная птица в этой каморке, именуемой квартирой. Лондон усеян чудесными домами, некогда моими, где теперь проживают экс-жены, которым я плачу огромные суммы, лишь бы их больше не видеть (ни единая, черт бы их побрал, вновь замуж не выйдет!). Отсюда мне открывается вид на фешенебельную школу для мальчиков: по утрам они поют духовные гимны, точно хор ангелов, и я говорю себе: «Бренд, вот и ты когда-то пел так». Теперь, если я пою даже в ванне, соседи протестуют.

Не верю, что буду стариться благообразно.

Скоро увидимся.

Ole![6]

Том.

Английское посольство Мадрид 10 марта

Дорогой Гарри!

Твоя работа в Вашингтоне идет как будто успешно. Поскольку у меня нет доступа к английским телепередачам, я не вижу твоих сообщений. Но второй секретарь, недавно вернувшийся из отпуска, говорит, что ты просто превосходен, чему, разумеется, я легко верю. Может быть, когда президент США прибудет сюда на евроконференцию, ты будешь в числе сопровождающих и я смогу предложить тебе гостеприимство в возможностях поверенного в делах.

Касательно чего: среди первых распоряжений, которые я отдал по прибытии сюда, была инвентаризация посольского погреба. Рад сказать, что вкус покойного посла не ограничивался альпинизмом в связке с его любовью.

За первый месяц моего пребывания в Мадриде я могу претендовать только на еще одно открытие в качестве главы миссии. Собственно, я работал над ним на протяжении всей моей карьеры, но только теперь получил возможность проверить его на практике. Назову его «закон Конвея», и гласит он следующее: работа испаряется, едва те, кто должен ее выполнять, исчезают. Конкретно: я, по сути, замещаю три должности – посла (скончался), его № 2 (тоже) и первого секретаря (маразм). Далее: по мнению министерства ресурсы посольства на пределе, объем работы превышает возможности штата. Да ничего подобного. Выполняя обязанности троих, я практически сижу без дела. Почему? Не будучи аккредитованным послом, я не могу исполнять его официальные обязанности. Каковые остаются невыполненными и – насколько я могу судить – ко всеобщему удовольствию. Не могу я выполнять и обязанности, по обычаю возлагаемые на № 2, поскольку нет № 1, чтобы их возлагать. Так что и они исчезают в никуда. А что до обязанностей первого секретаря, так ведь, когда винтики у него в голове развинтились, их уже безболезненно распределили между вторым и третьим секретарями, которые еще достаточно молоды, чтобы ревностно заниматься бессмысленностями, как, вероятно, когда-то занимался ими и я.

Так что я абсолютно излишен, что и требовалось доказать.

Во всяком случае, так обстоят дела пока. Возможно, система меня нагонит: найдутся документы, которые у меня есть право подписывать, и церемонии, от которых у меня уже не будет права уклоняться. Пока же, да будет закон Конвея действовать как можно дольше.

Твой в нирване безделья,

Пирс.

Авенида де Сервантес 93 Мадрид 13 марта

Дорогой Том!

Ты бесспорно не меняешься. Всякий раз, разводясь, ты просишь меня лечь с тобой в постель. И всякий раз, снова женясь, ты просишь меня о том же. А в промежутках ты исчезаешь: возможно, эта твоя желтая газетенка становится твоей истинной любовью.

Да, конечно, приезжай. Буду очень рада тебя видеть. Почему бы не в следующем месяце, и я любезно приглашу тебя на междусобойчик по поводу Дня рождения королевы, который организовать должна я, если верить Пирсу. Чтоб ему! Оказывается, у меня гораздо больше работы, чем у него, – визиты дипломатических жен. Ох уж эти жены! Я отработала три темы для разговора: 1) достоинства мадридского футбольного клуба «Реал», о котором им неизвестно ничего (как и мне); 2) поразительное возрождение современной испанской живописи (вранье, но я веселилась, придумывая его, а они в любом случае дальше Эль Греко не пошли); 3) величественность полета испанского имперского орла (Пирс одного один раз видел, но я спала). Если эти увлекательные темы не подводят визит к близкому концу, у меня есть в запасе еще один сокрушительный козырь – римская канализационная система, в которую мы смываем содержимое наших унитазов по сей день – неужели они этого не знали? (Поразительно, но нет, не знали, поскольку и это неправда.)

Итак, я занята. А Пирс – нет. Перетасовывает документы, занимается йогой и читает. Его величайшее открытие – библиотека Британского совета. Он решил стать культурным, говорит он. Беда Пирса в том, что он уже культурный. Но, прошу у тебя прощения, вовсе не «занудный». И кроме того, хорош в постели. Уверена, что и ты тоже – готова положиться на твое слово. Видимо, ты первый человек в истории, с которым разводились пять раз за то, что он замечательный любовник.

Да, Джейнис, кажется, цветет. Я должна завлечь ее сюда. Почему посольству не обзавестись панно взамен всех этих портретов герцога Веллингтона?

Не забудь Дня рождения королевы. Я, увы, не могу.

Как всегда,

Рут.

P.S. Сегодня обед с министром внутренних дел. Последний министр внутренних дел, с которым я обедала, пытался заглянуть внутрь меня.

Авенида де Сервантес 93 Мадрид15 марта

Милая Джейнис!

Ну-ну! У меня для тебя новость. Я занялась БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬЮ. Наконец-то я знаю, что такое быть дамой с положением и влиянием. Теперь можешь видеть во мне Рут Конвей, патронессу и благодетельницу. Меня вчера даже назвали (ошибочно) «ваше превосходительство». Вот превосходительностью я никогда в жизни не отличалась. Даже Пирс говорит о моих превосходных качествах только с глубоким сарказмом. Веселая – пожалуй. Кое-чего стою – зависит от того, что вы цените. Презентабельна – когда трезва. Даже красива – во всяком случае, французский посол в Афинах считал меня такой. Но превосходна? Никогда!

Обстоятельства дела. Ну, мы здесь примерно полтора месяца. И за это время Пирс, к своей радости, обнаружил, что, будучи лишь временным главой дипломатической миссии, он может увертываться практически от всех официальных функций посла. Он называет это «проделывать веронику», что на жаргоне арены, видимо, означает увернуться от бычьего рога: он демонстрирует его у нас в спальне, размахивая перед собой красным банным полотенцем, а затем выскальзывая из-за него – зрелище не всегда очень приятное. «Очень ловко, – говорю я, – но мне это, очевидно, не подходит».

И правда так. Он, возможно, и излишен, но я – нет. Абсолютно. Госпожа поверенная в делах пользуется жутким спросом по всему социальному спектру. Теперь я поняла, каково быть принцессой Ди, и отрабатываю перед зеркалом взгляд лани и застенчивую улыбку. Испытала их на Пирсе, который тут же спросил, не вызвал ли у меня омар, которого мы ели на обед, очередного несварения желудка. Однако королевское рукопожатие у меня получается безупречно, хотя мне следует помнить о том, чтобы при этом не держать в другой руке бокал с вином.

Ну а теперь о благотворительности. Позавчера мы обедали у министра внутренних дел. Памятуя об Афинах, Пирс меня тщательно проинструктировал. Министр очень важная особа («Господи, Пирс, у меня от зевоты челюсти сводит».), получил великолепное образование на трех континентах, президент банка, если не двух, и нагружен титулами, наприобрести которые умудрилась только испанская аристократия. Хавьер, маркиз де Трухильо и Толедо – сильно сокращенный вариант, насколько я поняла, в дружеском кругу известный как дон Хавьер. «А как его называть мне? Хавви?» Пирс меня проигнорировал. Общество будет самое утонченное, заверил он меня (Господи, до чего же скучным способен быть мой муж!). «Вырез или без?» – спросила я. Он вновь меня проигнорировал.

Утонченное? Как бы не так. Тяжелейшее. Люстры. Набриллиантиненные лакеи. Серебряные подносы. Все брякают орденами и медалями. Пирс надел что-то вроде шарфа через плечо, и впечатление было такое, будто в него вшили патроны. Из большинства присутствующих сыпался песок, а общим знаменателем шести языков оказались права на прибрежное рыболовство. Моим соседом за столом был посол из Швейцарии, где нет ни единого моря, так что он хранил полное молчание. С тем же успехом я могла быть солонкой. Вскоре Пирс заметил, что я созреваю для одного из лучших моих моментов, и начал посылать мне убийственные взгляды. Так что никаких еврейских анекдотов, ни даже упоминания о высокогорном блудодействии нашего покойного посла. Я была абсолютной паинькой. Видимо, я учусь.

Вот только – Пирса на – я выбрала глубокий вырез – мое ярко-зеленое, о-очень облегающее. В качестве первой леди я решила показать преданность флагу («и еще черт-те сколько другого», – угрюмо бурчал Пирс, когда мы сели в машину). Ну, вознаграждена я была ощутимо: меня пощупал марокканский первый секретарь, от которого разило послебритвенным лосьоном: он до того возбудился, что пощупал и Пирса, а мой муж стоически это игнорировал благодаря воспитанию в аристократической школе для мальчиков.

Однако истинным вознаграждением стал дон Хавьер, маркиз де Всего и Всюду. Абсолютная прелесть. Культурен до запонок. «А чем занимаетесь вы?» – осведомился он, когда мы пили кофе. (Черт, был уже час ночи по меньшей мере! Этот мне испанский суточный режим!) «Главным образом пью чай с женами дипломатов», – ответила я. «А это, – он доверительно наклонился через свою чашку, – бывает весьма неплодотворным занятием. Моя жена отказывается участвовать в подобном. И живет в деревне. Вам необходимо с ней познакомиться. Она вам понравится, я знаю».

Ну, ветеранша вроде меня сразу улавливает, что приглашение нанести визит жене министра означает, что он навряд ли пригласит меня нанести визит его постели. И я не ошиблась. У дона Хавьера были на меня совсем другие виды – а именно, сделать из меня сборщицу пожертвований. На что? Ни за что не отгадаешь. Звучит более чем невероятно, а особенно мое участие, но дон Хавьер объяснил, что любимая его мечта – создать Музей испанских конкистадоров в провинции Эстермадура, откуда были родом почти все великие conquistadores. У него уже набралась целая коллекция будущих экспонатов, есть и подходящее здание – по-видимому, заброшенный монастырь – в городке Трухильо (тут я вспомнила, что название это входит в титул маркиза, так что ему, наверное, принадлежит там все). Выходцем из Трухильо был Писарро, завоеватель Перу, продолжал Хавьер (а Перу ему тоже принадлежит? – прикинула я). Возглавляет сбор пожертвований его собственная дорогая жена. «Она много лет занимается подобной деятельностью. С поразительным успехом. Не соглашусь ли я помочь?» Лондонский Музей Виктории и Альберта уже дал согласие на устройство выставки. Необходима широчайшая реклама, и вот тут-то мое участие было бы бесценным. Такая дама, как я, с таким высоким положением и столь любезная, патронесса столь знаменательного события и т. д. и т. д. Изъяснялся он именно такими фразами – тонкая лесть Старого Света. «Если вы украсите его своим участием, люди будут одалживать или даже дарить для экспозиции драгоценные реликвии. Ну и деньги, разумеется. В наши дни нам приходится бывать порой вульгарными».

Я сильно колебалась, но тут он добавил с неотразимой величественностью: «Как-никак Испания и Англия, каждая в свое время, завоевывали почти весь мир. И скромным памятником этим достижениям станет совместное дело, которым можно гордиться, не так ли, миледи?

Как я могла отказаться? Только вот я за свою жизнь не собрала ни единого пожертвования.

Тут Хавьер поставил окончательную точку на нашем договоре, продемонстрировав поразительное умение читать чужие мыли: «Это мой племянник, Эстебан Пелайо». И внезапно рядом со мной возник небеснейшего вида молодой человек, подобных какому я не видела много лет. Где он был на протяжении обеда? «Эстебан координирует наше начинание здесь, в Мадриде, – весьма успешно. Он коммерсант. Полезные связи. У него вы найдете всю необходимую вам помощь».

А также и многое другое в случае необходимости, подумала я с надеждой и внезапно заметила, что успела выпить порядочное количество «Дона Карлоса Примеро».

«Мне это доставит большое удовольствие», – помнится, сказала я, одаряя прекрасного незнакомца многозначительной улыбкой, и тут срыгнутая капля коньяка упала мне на грудь и поползла все ниже, ниже. Наступила странная тишина, пока глаза Эстебана следовали путем капли, точно пара фонариков. Я пожалела, что это не его руки.

«Если вы пожелаете познакомиться с моей женой, я мог бы прислать за вами машину, – продолжал дон Хавьер, а коньяк тем временем нырнул в глубину и теперь высыхал на моем бюстгальтере. – В любой день. Поездка займет около трех часов. Полагаю, вы предпочтете вести машину сами. И можете погостить у Эстеллы. Она будет в восторге».

Я толком этого не восприняла – Эстебан был совсем рядом, и я сознавала, что Пирс энергично прощается. «Да, в любой день», – повторила я тупо. Твердая рука моего мужа направляла меня за локоть к двери. «Вам надо только сказать когда, милая дама». «Как вы жутко любезны, – кажется, сказала я. – И благодарю вас за чудесный вечер».

Дон Хавьер оказался не по зубам моему настойчивому мужу. «Нет, это я должен благодарить вас. Завтра я позвоню Эстелле и сообщу ей прекрасную новость. Машина будет в вашем распоряжении, когда вы пожелаете».

«Благодарю вас», – сказала я еще раз. Эстебан исчез. Пирс не исчез. Он злился. «Что ты, по-твоему, делаешь?» – вопросил он в такси. «Принимаю пожертвования», – ответила я и заснула. Предположительно он отвез меня домой.

Мысли о фигуре Эстебана вторгались в мое похмелье. Похмелье прошло, мысли остались.

«А кто был этот туповатый молодой человек?» – спросил Пирс, когда мы перестали не разговаривать друг с другом на следующий вечер. Милый прелестный Пирс, подумала я, есть вещи, не включенные в твое классическое образование.

В любом случае буду держать тебя в курсе моей новой жизни на поприще благотворительности.

Со всей любовью,

Рут.

Авенида де Сервантес 93 Мадрид 18 марта

Дорогой Гарри!

Твои жалобы на пресс-релизы Белого Дома обращены к глухому. Я дипломат и другого языка не знаю. А вот Рут, к сожалению, знает. На днях во время министерского обеда ее мнения были столько открыто откровенными, как и ее грудь. А подогретые «Доном Карлосом Примеро», они обрели еще большую очевидность. Мне пришлось почти нести ее вверх по лестнице к нашей квартире. Она отрицает, что угостила спящих обитателей № 93 импровизированным стишком про епископа Хереса. Тому, кто отгадает сложную рифму в следующей строке, никакого приза не положено.

Признаюсь, я озабочен. Не знаю, просить ли у тебя совета, раз твой собственный брак с такой силой разбился о рифы, но все-таки мне хотелось бы поделиться с тобой некоторыми тревогами относительно моего брака. Мы с Рут, бывало, спорили с пеной у рта, и завершалось все постелью. В последнее время мы спорим с пеной у рта, и завершается все постелью с другим/другой. В Афинах связь Рут с французским послом, боюсь, приносила больше удовлетворения, чем моя с моей люмпеншей-секретаршей. (Прежде у меня вкус был лучше, а у Рут – хуже). Здесь пока воды остаются относительно незамутненными, но меня не покидает ощущение, что нас разносит в разные стороны. На поверхности – нет ничего, но поверхность скрывает подводные течения. Это меня удручает. Смущают меня и собственные симптомы. Может быть, ты поймешь. Дело сугубо книжное. Здесь Британский совет открыл превосходную библиотеку, а закон Конвея обеспечил меня избытком досуга, чтобы познакомиться с ней поближе, а также и с юной библиотекаршей, которая там распоряжается. Красный ковер Британского совета, конечно, фабричный, а не персидский, однако его склонны расстилать перед главой дипломатической миссии Ее Величества, и указанная барышня порхает вокруг меня самым очаровательным образом. Я слышу твой вопль: «Ах нет, оставь младенцев в покое, тебе ведь уже стукнуло сорок». Но, боюсь, не получается. Внушая себе, будто это просто благодарность за доставляемые мной хлопоты, я пригласил ее перекусить со мной. Перейдя этот мостик, в прошлое воскресение я пригласил ее пообедать со мной. Зовут ее Ангель – и не напрасно. Юный ангел – сама весна. Лицо прелестное. О ее теле я не осмеливаюсь даже думать. Грация газели. Ей только двадцать – оказалась тут благодаря дядюшке в Британском совете, в чьем доме она гостит и будет гостить еще несколько месяцев. А что дальше? Она не знает. Безграничный, неведомый мир. Быть может, неотразимы это изумление и предвкушения: ангел с крыльями в алмазах росы.

Это нелепо. И не должно продолжаться. Я могу полюбить ее, а тогда – конец. Но пока ее образ озаряет мои дни. Такого со мной еще никогда не случалось. У меня такое ощущение, будто мне одолжили ключ к райскому саду.

Мне кажется, закон Конвея имеет свою оборотную сторону. Главам миссий не следует иметь досуг для посещения библиотек.

Будь добр, наставь новичка. Пусть это будет тебе передышкой от пресс-релизов.

Наилучшие пожелания,

Пирс.

Речное Подворье 1 19 марта

Рут, миленькая!

Твой отчет о дипломатическом вечере наводит меня на мысль, что Пирс, пожалуй, начинает относиться к роли «главы миссии» чуточку слишком серьезно. (А он считает себя обязанным ограничиваться только миссионерской позой?) Я нежно люблю Пирса, ты знаешь, но неужели его превосходительство действительно предпочел бы ПРЕВОСХОДНУЮ жену, которая застегивает свой рот и свою грудь и известна повсюду как «жена мистера Конвея»?

Теперь мне приходится вести дипломатическую жизнь. Клайв опять взялся за свои штучки. Я надеялась, что смена школ сможет немножко его образумить, но мне преподан еще один урок для матерей, а именно обладание великим талантом вовсе не обязательно цивилизует обладающего. В Пасхальное воскресенье Клайв огласил Вестминстерское аббатство бравурным исполнением сонаты Моцарта, в которой было куда больше от Монти Питона, чем от Вольфганга-Амадея. Я готова была его убить. Клайв возразил, что в школе все время нажимают на важность овладения техникой, а эта вариация требует куда больше техники, чем оригинал. Он, казалось, не мог понять, что речь совсем не об этом. Директор изложил дело куда круче. Я написала ему письмо в моем стиле «оскорбленной невинности» и предупредила Клайва, что вылететь из двух школ за один год – это уже злоупотребление независимостью. Мальчишке ведь еще и тринадцати нет. Он утверждает, что у него в паху уже пять волосков. Акселерат бессовестный!

Твой друг Том Бренд начинает поворачивать орудия в мою сторону. Позавчера он пригласил меня пообедать в «Гавроше», что ясно указывало на его намерения. И он явно счел, что мое платье столь же ясно возвещает о моих намерениях – что было верным лишь наполовину. Голодание – привычка, от которой мне нравится отступать. Он действует из хладнокровной предпосылки, будто ни одна женщина не может и надеяться обрести любовь и счастье, если только не он их ей обеспечит – что, если вспомнить его биографию, немножко множко, Бог дал – Бог и взял! Должна сказать, в своем итальянском серебристо-сером костюме он выглядел прямо-таки великолепно. И все время разговаривал, разумеется, только о тебе. И я уверена – с полной искренностью: ты первый приз, который он так и не сумел получить. Однако он принадлежит к тем мужчинам, которые страстно говорят о других женщинах так, что у тебя возникает желание, чтобы такое же чувство он испытывал к тебе. Соблазнение по касательной.

В то же время обстоятельства не слишком милостивы к Тому. Когда мы выходили из ресторана, молодая актрисочка, которая весь вечер проверяла, чего стоит ее маленькая слава, приветствовала его многозначительным поцелуем, а меня – одарив мимолетным взглядом «а это еще кто такая?» «Знакомая», – объяснил Том после, уклоняясь от истины. «Просто знакомая или до мельчайших подробностей?» – сказала я. Он только засмеялся с самодовольнейшим видом. У него есть замечательная манера внушать мне, что я без него вполне обойдусь, – именно в тот момент, когда мне начинает казаться, что у нас могло бы что-то выйти.

Дежурная мысль: будь я мужчиной, который не занимался бы любовью такой длительный срок, как я, то меня грызла бы тревога, не забыла ли я, как это делается, и встанет ли он. Боюсь – или радуюсь, – что этой дилеммы Том может не опасаться. То есть надеюсь, что так, иначе я вновь окажусь на рынке.

Со всей любовью,

Джейнис.

Иффли-стрит 16-с Хаммерсмит Лондон W6 20 марта

Дорогая Рут Беспощадная!

Пятнадцать лет терпя неудачу покорить тебя моей красотой, обаянием, интеллектом и богатством, прошу твоего разрешения испробовать ревность.

Я угощаю изысканными блюдами и вином твою прелестную подружку Джейнис. У нее фигура сильфиды и язычок гадюки. Никак не могу решить, восхитительна ли она во всем или полнейшая стерва, но в одном я убедился: когда эти голубые глаза вдруг становятся больше и голубее над винными бокалами, я больше себе не принадлежу.

Ну, что же, значит, ты не ревнуешь. И еще я должен признаться, что единственный предмет туалета, который Джейнис склонна снимать, находясь в моем обществе, – это ее часы, на которые она подчеркнуто поглядывает, стоит мне проявить малейшую инициативу.

Рут, пожалуйста, ответь мне серьезно: раз уж ты навеки приковала себя к твоему высоколобому дипломатическому ослу, то, по твоему мнению, та ли Джейнис женщина, за которой мне следует гоняться? Не рискую написать «жениться на», поскольку я проделывал это так часто, что ты только посмеешься. Я знаю, она по меньшей мере на пятнадцать лет моложе меня (ну ладно-ладно – на двадцать), но согласись: на свой нереспектабельный лад я довольно-таки импозантен и сильно напрактиковался в том, как быть мужем. Ты без конца спрашиваешь меня, почему я столько раз женился, а ответ очень прост: мне это очень нравится. Я крайне романтичен. Когда профессионально занимаешься разгребанием грязи, как я, и притом с таким потрясающим умением, как я, то изнываешь от желания преуспеть в чем-то, чему можно целиком отдать свое мужское сердце. Единственная моя ошибка в том, что я вручаю его первой же женщине, которая является на вечеринку в юбке с разрезом и благоухая гардениями; а «да» отвечают всегда самые глупые. А когда я это обнаруживаю, уже поздно, и вот уже еще одна возмущенная миссис Бренд старается урвать побольше алиментов.

Так что не исключено, что позиция «прочь руки», которую заняла Джейнис, даже во благо: я смогу узнать ее получше.

Все еще не ревнуешь?

Как и предостерегала тебя моя телеграмма, я непременно приеду в Мадрид недели через три. И если ты решишь благоухать гардениями, я не стану жаловаться. Пусть Джейнис прелестна, Рут – это Рут. Всегда. Беспощадная. Беспощадно оставляющая меня безрутным. (Не ставишь ли ты мое остроумие даже выше остальных моих выдающихся качеств?)

Какой самый дорогой отель в городе? «Дейли Желтопресс» все оплатит. Привезти тебе стильтон? Или есть другие сыры, которые Пирс особенно не может терпеть?

Всегда и вечно, Том.

Авенида де Сервантес 93 Мадрид 21 марта

Милая Джейнис!

Дождь и в Испании дождь. Мадрид сер и сыр, как Манчестер. А настроение у меня еще серее. Отчасти из-за Пирса – со времени министерского обеда он пребывает в гнуснейшем расположении духа.

Нет, серьезно – я не понимаю, что с ним. Он не похож на себя. Но мужской климакс не может ведь сразить мужчину в сорок лет, верно? Даже Пирса. Полностью нарушая свой стиль, он взвился и купил спортивную машину (Пирс в спортивной машине!). Кажется, называется она «лотус». Я сказала, что, по-моему, она тесновата для позы «лотус», да и для любой другой позы, если на то пошло. Ему это не показалось остроумным.

Кроме того, он купил новый костюм – что тоже ему несвойственно. И очень щегольской. Придает приятную выпуклость его паху. И ему не понравилось, когда я это сказала, – вот так. И тут он заговорил о пересадке волос. «Тебе требуется пересадка мозгов», – сказала я, и он надулся. Он становится просто нелепым.

На званом вечере вновь встретилась с великолепным Эстебаном. Его глаза раздевали меня через всю комнату. Хотя не забывай: я была практически раздета, когда мы познакомились, так что, возможно, он просто освежал воспоминания. Я согласилась поговорить с ним о сборе пожертвований, и, думаю, пока этим и ограничиться. В настоящий момент мне не хочется себя связывать; видимо, заразилась от тебя.

Продолжение в ближайшее время

С большой любовью,

Рут.

Позднее. Едва я отправилась на почту, как дождь перестал. А потому я распечатала конверт, чтобы сообщить тебе про это. Я сижу в кафе на открытом воздухе и пью изумительный кофе. Я пришла к выводу, что этот город мне нравится. В садах Ретиро буйно раскрываются весенние цветы.

Речное Подворье 1 24 марта

Моя бедненькая миленькая Рут!

После этого телефонного звонка, мне хотелось броситься тут же писать тебе.

Стараюсь вспомнить, что ты говорила мне больше года назад, когда мы находились прямо в обратном положении. Ты была источником поддержки и утешения… и ярости… и смеха, когда я нуждалась в смехе. Благодаря тебе я чувствовала себя красивой и нужной. Ты помогла мне понять, что такое дружба. И ты заставила меня понять, что впереди завтрашний день.

Так что могу предложить я? Во всяком случае одну мысль: между мной тогда и тобой теперь есть огромное различие. Пирс любит тебя. Гарри любил только трахаться направо и налево. Пирс на время сорвался с катушек. Гарри никогда не срывался, он всегда был строго последовательным – все, что угодно в колготках. Пирс вернется. Гарри был способен только мячиком отлететь назад, и тут же снова отлететь куда-то.

Что еще могу я сказать? Со своим браком я так запуталась, что не рискну давать тебе советы о твоем. Но ты мой самый-самый близкий и дорогой друг.

Жду от тебя вестей.

Со всей любовью,

Джейнис.

P.S. Наверное, сейчас не слишком подходящий момент для такого рассказа, но Клайв говорит, что он «жутко рад», что мой развод на мази. Я твержу ему, что развод не причина для радости. Оказывается, у него уже есть планы. Первый – Гарри женится на Мадонне. Я говорю, что Гарри – занятой человек, и, возможно, еще не успел сделать ей предложение. А его планы на меня даже еще более фантастичны. Мне пришлось указать, что, если я художница, это еще не означает, что мне понравится быть замужем за Дэвидом Хокни. Для начала – и как говорить о подобном с двенадцатилетним подростком? – «у него другие интересы», – сказала я. А Энди Уоррол, указала я, собственно говоря, умер.

И еще Клайв жаждет познакомиться с нашим вест-индским крикетистом Баннокберном Макгрегором (Аттила Бимбожий). Оказывается, он жутко знаменитый, просветил меня Клайв. И бесспорно, жутко огромен, краснея, заверила меня Лотти. А она, думается, надежный источник.

Дальнейшие сообщения с фронта Речного Подворья в более подходящее время.

Д.

Авенида де Сервантес 93 Мадрид 24 марта

Моя самая милая Джейнис!

Как ты могла истолковать мой вчерашний звонок? Даже пока я вопила и рыдала в трубку, внутри меня нашептывал голосок: «Рут, на самом же деле это же вовсе не ты». Я понятия не имею, что я тебе наговорила, помню только, что подняла жуткий крик.

Я надеялась, что сегодня буду больше похожа на себя, но только что посмотрелась в зеркало. Вид у меня ужасный. Меньше шестидесяти мне никак не дашь. Чувствую я себя отвратительно. Попробую собраться с мыслями и расскажу тебе, что, собственно, произошло.

Во-первых, девица (видишь, даже сейчас я не способна излагать все по порядку). Хотя, естественно, на первом месте девица – во всяком случае, для меня. Я просто одержима этой сучкой. Корова. Воровка. Шлюха. (Ну почему в моем лексиконе не находятся слова получше, когда они мне особенно требуются?) Так бы и выдрала ее красивые волосы! Так бы и изуродовала ее смазливую мордашку! А она хорошенькая, не сомневаюсь. О Господи, Джейнис, она даже очень хорошенькая, держу пари. Двадцать лет. Всего двадцать. Девушкам следует запретить быть двадцатилетними, или их следует запирать в монастырях, пока у них не появятся морщины и груди не обвиснут. Вот тогда мы увидим, будет ли мой муж на них заглядываться.

И что, что она в нем находит, такая девка? Ему сорок. Он лысеет. Он стоит на голове в ванной. А то, что он – глава дипломатической миссии, это ведь не такой уж соблазн, верно? Почему она не облизывается на Джейсона Донована? Это похабно. Он пожилой человек. Сообщить ей, что у него почечуй? Или даже лучше: сообщить ей, что он помешан на крикете? Ах, Джейнис, мне просто необходимо узнать, побывали они уже в постели или нет? Это смертная мука, но знать я должна. Не рискую спросить у Пирса, потому что он солжет, а нет, так будет еще хуже. «Она прелестна, и я люблю ее», – вот что он сказал. Больно было невыносимо. Самые обычные слова, которые люди произносят постоянно, но когда он произнес их о ней, мне хотелось завизжать. Вид у него, когда он сказал это, был очень понурый, словно все случилось помимо него.

Нелепо то, что наш брак всегда был свободным. Донельзя цивилизованным. У нас обоих были связи на стороне – у меня много больше, не спорю. («Для тебя эрогенные зоны вроде ветрянки», – как-то сказал Пирс, и мы долго смеялись.) Но любовью это никогда не бывало – ее мы сохраняли друг для друга – всегда. «Она прелестна, и я люблю ее». Как он мог? Мне хочется плакать. Только вот слез у меня, по-моему, не осталось.

Что мне делать? Может быть, я проснусь завтра и буду знать ответ. Наверное, можно просто отрезать и засолить. А потом, состарившись, будем сидеть рядышком, глядеть на него в банке и вспоминать былые радости. А то я могу его убить. «В послов иногда стреляют», помнишь? Отличный будет сюжет для Тома Бренда, а к истории дипломатической миссии Ее Величества в Мадриде добавится еще одна грязная драма. Мне кажется, – нет, я вполне серьезно, – что на ней лежит проклятие. Последний посол скончался от coitus inerruptus,[7] сорвавшись с уступа в Пиренеях. Его даму, его № 2, постигла та же участь. А теперь временный поверенный в делах добавляет к своему званию «любовных» и втюривается в длинноногую секс-бомбочку в библиотеке Британского совета. Я начинаю улавливать черный юмор всего этого. Странно, что боль может оборачиваться смешной стороной.

Я совсем измучена. Час уже поздний. А я так и не рассказала тебе, как все это произошло. Но я не вынесу. Слушая Пирса, я словно слышала свой смертный приговор, а я не хочу умирать дважды.

В эту самую минуту он где-то обедает с ней при свечах, следуя всем красивым романтичным клише: смотрит в ее большие глаза, держит за руку, нашептывает обещания, которые когда-то давал мне. Джейнис, я этого не вынесу – я должна что-то предпринять.

Вчера вечером я не смогла продолжать письмо. И решила напиться. Однако после первой же стопки у меня осталось только одно желание – спать. Огромная кровать теперь всецело в моем распоряжении. Пирс виновато ускользает в комнату для гостей. Мне нравится свертываться клубком, точно я раненый зверь в моей пещере.

Потом я услышала, как он вернулся – ты знаешь ту особую робость, с какой люди поворачивают ключ в замке, терзаясь муками совести. Ты же, конечно, привыкла к этому звуку с Гарри, а впрочем, он, возможно, никогда не терзался и отпирал дверь, весело насвистывая. Я не удержалась и посмотрела на часы возле кровати. Было еще рано, так что, вполне вероятно, в постель он с ней не ложился. Маленькое, но облегчение. Как начинаешь цепляться за эти унизительные мелочи в надежде найти в них что-нибудь ободряющее!

Не знаю как, но я заснула. Наверное, горе отнимает все силы, или же мы просто отступаем в ночное забытье. А когда я проснулась, светило солнце. Меня это удивило. Значит, я как-то пережила ночь. Но каким образом? Следовательно, все не так трагично, как я воображала. И тут меня охватила ярость. Я чувствовала, как во мне, бурля, нарастает гнев, и мне начало казаться, что я вот-вот взорвусь. Я привскочила и села на кровати. Ну что, что я могу сделать?

Мне требовалась мишень – такая, чтобы я могла поразить ее без промаха. Но где ее взять? И тут меня осенило: библиотека! Обитель греха, как ни кинь, ее владения. Мне представилась эта долгогривая сирена. Я видела ее удивительно ясно: нахальные грудки, джинсы, обтягивающие ее жопку, точно клейкая лента, воздушное пространство между ее ногами (вероятно, и между ее ушами), проблеск живота, когда она дотягивается до верхних полок за книгами, о которых даже не слышала, и вручает их с улыбкой Эсте Лаудер стоящему рядом Пирсу. Моему Пирсу – моему законному мужу (еврейский обряд, христианское благословение, регистрационное бюро – это ли не законнейший брак?). Действительно ли он ей нужен? ЗАЧЕМ он ей нужен? Или ей просто лестно, что этот изысканный ухажер оказал ей дивную милость, положив на нее глаз? И разговаривают ли они обо мне, когда остаются вдвоем? Черт, Джейнис! Только подумать, что он говорит ей все те вещи, которые мужья других женщин столько раз говорили мне. «Она, меня не понимает» и прочие дерьмовости, избитейшие клише, но они же их ГОВОРЯТ! И даже думают так, хотя бы пока лишь пытаются уложить тебя в постель. И она искренне наслаждается Пирсом в роли любовника? И он так замечательно играет эту роль, сучий сын. Держу пари, она наслаждается. Просто вижу, как этот хорошенький ребенок улыбается самодовольной улыбочкой совсем юных, когда они знают, что взяли верх над «старыми песочницами» (это я!).

Я знала, что для начала должна стереть эту улыбочку с этого свежего, нежного, очаровательного личика.

Я нашла номер Британского совета в телефонной книге, а затем попыталась утихомирить осиное гнездо у меня под ложечкой и только тогда собралась с духом позвонить. Долгие гудки в трубке и такие долгие, что я уже почти сдалась – то есть почти уговорила себя сдаться, – но тут в трубке раздался голос. Трепеща, я спросила библиотеку: у меня наготове были два разных голоса – мой собственный, если мне ответят на чистом испанском, и хриплое «No le comprendo,[8] если ответит провинциальный английский голос: «Библиотека. Чем могу помочь?», то есть предположительно сама девица. К моему большому облегчению голос оказался мужским: «Buenos dias. Biblioteca».[9]

Его английский был не ахти, но я не стала полагаться на свой испанский во избежание накладок.

– Говорят из английского посольства, – сказала я внушительно. – Мне хотелось бы заказать несколько книг для поверенного в делах сеньора Конвея. Вы можете организовать доставку? «Si, si, senora,[10] с удовольствием, – сумел ответить он не только на родном языке. На заднем фоне послышалось настойчивое перешептывание, и я подумала, что, возможно, он советуется с девицей. «Пожалуйста», – сказал он затем в трубку. «Да». Я перевела дух. «То, что у вас может быть на две темы: порнография и педофилия». Трубка надолго замолчала. Я ощущала себя террористом, который только что подложил бомбу и рвется убежать. «Извините меня, скажите еще раз», – произнес его голос. «Порнография и педофилия, – повторила я громче с максимальной деловитостью. – Продиктовать по буквам?» Новая пауза и новые перешептывания, а затем: «Все в порядке, senora». «И как можно скорее», – добавила я твердо. «Благодарю вас, senora», – услышала я, кладя трубку.

Потом я сидела там и думала об этой тикающей бомбочке. Помнишь мемуары, которые я начала писать в Греции? «Увы-с в Стране Чудес» намеревалась я их назвать. Пожалуй, уместнее было бы «Месть в Стране Чудес». Но какая детская месть! Как по-детски я себя вела. Никакой гордости я не испытывала, а просто чувствовала, что веду себя глупо.

Это было сегодня утром. Сейчас пять вечера, а Пирс обычно возвращается из посольства около шести. Раньше он всегда появлялся такой бодрый: «А как насчет выпить?» Теперь он проскальзывает в дверь, тактично съежившись. Боже ты мой! Он заполучил девушку его сновидений (и моих тоже, увы) и умудряется выглядеть несчастным. Хорошей рекламой любви его не назовешь. Как и меня.

Джейнис, мы живем в смелые времена, но смела ли я.

Как всегда с любовью,

Рут.

Речное Подворье 1 28 марта

Рут, миленькая!

Хочется думать, что вот я пишу, а письменный стол Пирса в посольстве погребен под очень наперченным материалом для чтения. Том, боюсь, оценивает ситуацию куда скептичнее. По его мнению, в библиотеке Британского совета наиболее наперченный материал для чтения – это история Лондона и Северо-Восточной железной дороги.

Надеюсь, он ошибается.

А теперь – вполне серьезно – может, ты хочешь, чтобы я приехала в Мадрид? В любую минуту, едва кончатся пасхальные каникулы Клайва. Приеду в мгновение ока. А может, мне удастся заманить тебя сюда? Укройся в этой изысканно свихнутой улочке, обитателей которых ты знаешь так близко, хотя официально с ними незнакома.

Если ни то и ни другое, так не съездить ли нам куда-нибудь на неделю? Меня всегда влекла мысль постранствовать по Бургундии от виноградника до виноградника, упиваясь жизнью и винами, как Бог пошлет. «Шамбертен». «Вон-Романе». «Бон». «Поммар». «Вольне». «Монтраше». «Пуйи». «Сен-Веран». «Флери». «Мулен-а-Ван». Как тебе маршрут? Устремляясь на машине все на юг, на юг по окольным дорогам, чтобы не дышать в трубочку? А заодно включить «Сент-Амур» и «Нюи-Сен-Жорж»,[11] если представится удобный случай. Что скажешь?

От этого предложения тебе стало лучше или хуже?

Они все остаются в силе, чего бы ты ни пожелала. Помни: ты красива, умна, на редкость находчива. Неделя-другая – и Пирс будет дивиться, какой он счастливец, если, конечно, ты все еще останешься в окрестностях.

А теперь я немножко поболтаю в надежде, что капелька безобидного развлечения тебе не помешает.

Гордо отвергнув алименты Гарри, я начинаю об этом жалеть. Особенно на меня воздействует то обстоятельство, что архитектурная практика Билла рухнула в воздушную яму – его арабские клиенты втягивают рожки из-за Войны в Заливе и Ливийского кризиса. Он отчаянно старается заполучить строительство нового квартала в Бейсингстоке, но, даже если он его получит, я как-то не могу вообразить, чтобы совет графства в Хэмпшире заказал бы панно Шекспировского Края в каждой комнате 10 на 12 футов. А ты можешь? Пока плавательный бассейн моего индийского любителя поло поддержит меня на плаву. Никакой «Кама-Сутры», как ты узнаешь с облегчением. Он открыл для себя Дэвида Хокни и желает что-нибудь покрупнее с калифорнийскими пальмами. Так что нынче днем – Ботанический сад в Кью. Вопрос в том, хочет ли он, чтобы я включила возлежащего мальчика а-ля Хокни? Мне как-то трудно спросить прямо, поскольку его склонности мне неизвестны. Кевин рекомендует: «Валяй на всю катушку, детка. Конечно, он извращенец – да еще черномазый. Почему бы тебе не уговорить позировать Аттилу Бимбожьего? Бьюсь об заклад, выйдет еще крупнее!»

Да, кстати об Аттиле. Приходила Лотти и покаялась во всем. Касательно вооружения я была права – Аттила явно предпочитает женщин постарше. Считается, что он тренируется к крикетному сезону и все излишества полностью исключены. Лотти краснела, рассказывая мне, как атлетически он себя ведет, но ее – добросердечное создание – тревожит мысль, что его упражнения, возможно, не совсем те, какие имел в виду Суррейский крикетный клуб, подписывая контракт с вест-индским подающим 6 футов 9 дюймов ростом. «И все в пропорции к шести футам девяти дюймам?» – спросила я (в конце-то концов, это всех интересует, правда?), но Лотти либо не поняла, либо притворилась, будто не понимает. Крайне трудно выслушивать исповеди женщин, которые жаждут рассказать тебе то, о чем стыдятся рассказывать. Впрочем, ее лицо рассказывает практически все. Морис в Макклесфилде, и она наслаждается жизнью – возможно, впервые в жизни. Я ощущаю себя тетушкой.

Вчера Билл и Нина устроили выпивон в честь супругов Ползеров, новых обитателей № 6. Присутствовали все – «toute la rue»,[12] как выразилась Ах-махн-дах. После провала с самоубийством она стала совсем уж огромной. Кевин утверждает, что причина – снотворные гомеопатические пилюльки, которые она проглотила. Просто ужас, как мы жестоки по отношению к ней. «Лицемерка! – обвинил меня Кевин. – Как-никак она увела твоего мужа. Кого мне, бля, подбить, чтоб он увел мою жену? От женатости я скоро совсем свихнусь». Супруги Ползеры услышали его, и на их лицах отобразился ужас, который удвоился, когда он добавил: «А у нас с тобой ни фига с того раза перед тем, как твой ‘Арри съехал. Преступление и ничего больше!» Вскоре затем супруги Ползеры прервали беседу с преподобным Хоупом и пожелали познакомиться со мной – так, будто я нуждалась в особом внимании и уходе. Видимо, они решили, что у меня СПИД. Видимо, они думают, что все, кто занимается сексом, обязательно больны СПИДом. Тут Кевин, который принимает приглашения на «коктейль» со всем усердием, еще подлил масла в огонь, заявив: «Самая сексуальная киска на всей улице, верно, мистер Ползучер?» Не знаю, нарочно он или нечаянно спутал фамилию, но теперь они Ползучие Ползеры. Он все время улыбается и кивает головой, как пластмассовые собачки, которых ставят у заднего стекла машин. Она смахивает на выцветший плакат, призывающий к нравственному перевооружению. Они обещали навестить меня – о Господи! Прирожденные спасители.

Когда я одна, то страшно радуюсь, что сама себя спасла.

Том, можно и не упоминать, глубоко убежден, что ни одна женщина не может считать себя спасенной, пока не воспользуется его членом.

На этой ноте я расстаюсь с тобой – в нетерпеливом ожидании твоего письма.

С огромной любовью,

Джейнис.

Паласио Писарро Трухильо Эстермадура Испания 30 марта

Милая Джейнис!

Я сбежала.

Ни слова Пирсу – просто смылась. Адрес вверху – мое убежище на несколько дней – у фантастичной Эстеллы, супруги министра внутренних дел, с которым я познакомилась несколько недель назад. Дон Хавьер – помнишь? Прославленная сбором пожертвований, и – черт! – я понимаю, почему. Эстелла – единственная в своем роде. И друг в тяжелую минуту. Я все тебе расскажу.

После еще одной бессонной ночи, проведенной за втыканием булавок в силиконовое изображение секс-бомбочки Пирса, я позвонила Хавьеру, как он предлагал. Я старалась говорить спокойно, объяснила, как мне хочется помочь со сбором средств на его музей. Он сказал, что в восторге. Разумеется, я должна погостить у его жены – я буду в восторге, она будет в восторге. Черт, такое море разливанное восторга, что меня подмывало спросить, нельзя ли и Пирсу с его любовницей погостить там.

«Сегодня? – сказал он. – Сейчас же? Вы серьезно? Замечательно! Я позвоню Эстелле».

Через десять минут он снова взял трубку. Все чудесно. Меня ждут в Трухильо ко второму завтраку. Три часа на машине – он немедленно вышлет ее в мое распоряжение. Он чрезвычайно доволен. Он ведь рассказал Эстелле про меня все.

Я прикинула, что именно он рассказал Эстелле. Хавьер – сама сдержанность. Чего не скажешь обо мне.

Точно в десять подъехала машина. В дверь позвонил личный секретарь министра, как он важно мне объяснил. И вручил инструкции, собственноручно написанные Хавьером, как доехать до Трухильо и как найти дом. (Дом! Только взгляни на адрес.) Эстелла ждет меня. Она чрезвычайно рада. Погостите несколько дней – столько, сколько мне будет угодно.

Именно то, что мне требовалось. При одной мысли об этом мне полегчало.

Секретарь Хавьера взял мою сумку, вручил мне ключи и указал на «мерседес» с открывающимся верхом – ослепительно белый. Он все еще посверкивал каплями воды – прислужники изрядно потрудились. «С наилучшими пожеланиями министра, ваше превосходительство», – сказал доверенный секретарь. Он поклонился, открыл дверцу, поклонился еще раз и удалился широким шагом. На пассажирском сиденье лежала развернутая дорожная карта. Музыкальные записи были аккуратно уложены у стерео – в том числе «Концерт для виолончели» Элгара, заметила я. Совсем новенькая кассета. Все предусмотрено для Первой Леди английского посольства?

И я помчалась через бедлам Мадрида к пыльным загородным просторам.

Нажатие кнопки опустило верх. Нажатие другой кнопки включило музыку. Миля следовала за милей. И движение вперед начало вымывать мусор из моей психики, возвращать мои мысли к тому, что вне меня. Эстермадура – не знаю, бывала ли ты там, но это пустыня Испании. Равнины. Далекие холмы. Еще равнины. Еще далекие холмы. Черный скот, пасущийся среди гигантского чертополоха. Миля за милей посаженных вдоль шоссе падуболистных дубов – два ряда зеленых зонтиков. Узоры весенних цветов по сторонам шоссе и среди полей молодой кукурузы. Удивительная красота. А я и забыла, что могу ее воспринять: мне казалось, красота это что-то, принадлежащее любовнице моего мужа. Мой дух начал воспарять среди этих просторов. Но какого черта я тут делаю? Собираю пожертвования в новехоньком министерском лимузине! Я наслаждалась ветром, бьющим мне в лицо, и чувствовала себя школьницей, сбежавшей с уроков. Я люблю приключения: не знать заранее, никогда не знать. Пирс, кстати, этого не любит. Все должно быть предписано. Возможно, оттого у него и почечуй.

Я заглянула в инструкцию Хавьера. «Паласио Писарро, – гласила она. – Поднимитесь на холм над городом. Мимо вы не проедете». Он был прав. Надпись на указателе «Замок». Древний булыжник. Желтофиоль на обрушившихся зданиях. Зеленая ящерица. Далеко внизу лежала Пласа Майор. Мне было видно, как аисты в гнездах на всех шпилях срыгивают всякую пакость и щелкают клювами (мне припомнились дипломатические обеды в Северном Йемене). Я остановила машину, потому что дорогу преградила массивная стена с положенными зубцами, подъемной решеткой и воротами, рядом с которыми Троянский конь показался бы пони. Видимо, я добралась до места.

Мужчина с усилием распахнул створки ворот, посмотрел на ведьму, всю в спутанных волосах, и сказал: «Маркиза вас ждет».

Я въехала в средневековье под хруст разровненного гравия.

Да уж!

Джейнис, необходимо тебя размистифицировать. Сейчас раннее утро, и я пишу тебе у амбразуры моей спальни в башне – у скважины, из которой открывается вид на всю Эстермадуру. Не думаю, чтобы тут кто-нибудь проснулся раньше чем через час, так что я тебе расскажу про вчерашнее и о том, как я вспомнила позвонить Пирсу, пока он еще не заснул и был вне себя от ярости и уже поставил на ноги полицию, а может быть, и армию. «Ты не можешь так поступать со мной», – закулдыкал он в трубку. «Извини, Пирс, уже поступила, сучий ты сын».

Хавьер заверял меня, что Эстелла мне понравится. Но только он не озаботился сказать, что на самом деле их ТРИ! Познакомилась я с ними в следующем порядке: утром покойная герцогиня Виндзорская, вечером Мей Уэст; Екатерина Великая ночью. (А днем – никто. Долгая сиеста).

Она встретила меня на террасе. Возраст пятьдесят и сколько-то там. Кто может что-либо определить с женщинами на далеко зашедшей стадии ухода за своей внешностью? Выяснилось, что она француженка. Безупречный английский. Красива, если тебе нравится белый фарфор. Лицо пластически освежено, а потом и еще раз, как я определила. Тонка, как угорь. Платье – чехол в обтяжку. Немыслимые ноги – я даже ахнула. Бряцающие браслеты. Предельно официальное приветствие («Мой муж мне о вас рассказывал» и прочее в том же духе). После того как я привела себя в пристойный вид в своей темной башне, молодой красавец цыганского склада в черно-белом костюме подал нам коктейли в ухоженном саду, который орошается вращающимся разбрызгивателем из тех, что обдают тебе задницу, стоит зазеваться. Мы сели, и Эстелла завела беседу на всякие светские темы, а затем о сборе пожертвований – труде всей ее жизни: «Дети в беде» по всем уголкам мира. За него ее наградили французским орденом Почетного Легиона, не преминула она обронить. Музей – это больше труд на покое, и занялась она им ради Хавьера. Все это время я оставалась сплошным декорумом и иногда дипломатически кивала. Нет, Джейнис, ты мной гордилась бы. Солнце пекло, несмотря на март. Тут лето захватывает зиму врасплох и убивает наповал. Мы ели восхитительный рыбный салат, пили «Маркиз де Какарес» («родственник») и восхищались видом («почти все это принадлежит нам»). Затем она объяснила, насколько полезной я могу быть («представитель иностранной монархии может смазать столько колес, моя дорогая: увы, мои предки были низложены в восемнадцатом веке»). Наконец она удалилась для сиесты («надеюсь, вы найдете кровать удобной. Мария Каллас жаловалась, что она слишком мягкая. Но вы же знаете Марию!»).

Я редко испытываю благоговение, но, признаюсь, вечера я ждала без особого восторга. Я видела герцогиню Виндзорскую и понятия не имела о Мей Уэст, которой ей предстояло стать.

Под вечер паласио все еще был погружен в тишину, а потом я познакомилась с городком – очень милым, выпила limon granizado[13] в кафе и полюбовалась аистами на крышах вокруг. Уже секс-бомбочка отодвинулась куда-то далеко-далеко. Вернулась я, когда уже смеркалось. Поскрипывающий всеми суставами служитель сообщил, что маркиза у бассейна («бассейн с подогревом», вспомнилось мне). Собственно говоря, она была не у, а в – с молодым человеком, который подавал нам коктейли в саду. «А, вот и вы! – крикнула она. – Не приглашаю вас присоединиться к нам, я присоединюсь к вам». И она выбралась из воды. Абсолютно голая. В полусвете она выглядела на тридцать. «Люблю окунуться с Луисом вечерком», – сказала она, заворачиваясь в полотенце. – Он принесет нам выпить, когда оденется, но в таком виде он очень мил, вы не находите?»

Луис вылез из бассейна. Не такой голый, как маркиза, но на самую чуточку – веревочка с перехватом в промежности, какие носят стриптизерки. «Немножко смахивает на пакетик чая для заварки, не правда ли, – заметила она небрежно. – Но уверяю вас: ничего общего».

Меня так потрясла метаморфоза Эстеллы, что я онемела. Неужели это утренняя женщина? Я прищурилась в сумрак, чтобы убедиться. Уютно свернувшись в полотенце, Эстелла удовлетворенно замурлыкала какой-то мотивчик. «Мне так нравится здесь, – сказала она через некоторое время. – Этот мирный покой. Конечно, в разгар лета жарко невыносимо. У нас есть крытый бассейн. Луис его предпочитает, правда, Луис? – сказала она по-испански. Молодой красавец вернулся, вновь безупречно элегантный в черно-белом костюме, и наливал вино. Уже совсем стемнело. Он зажег фонарь и поставил между нами. – Хавьер прозвал его моим игрушечным мальчиком, – добавила она задумчиво. Лично я не сказала бы, что он такой уж «игрушечный»… Нет, не беспокойтесь, дорогая. Он не понимает по-английски».

Эстелла осушила свой бокал. Луис немедленно снова его наполнил. Она махнула, чтобы он ушел. «Знаете, – продолжала она, – одна из привилегий старости – доставлять удовольствие молодым». Я услышала ее смешок. Потом она протянула руку и погладила меня по плечу. «А знаете, вы мне нравитесь. Мы сможем разговаривать». За все это время я не произнесла ни слова.

Обедали мы поздно вечером – за столом опять прислуживал Луис. «А Хавьер не возражает?» – спросила я опасливо, боясь, как бы Эстелла вновь не преобразилась в герцогиню Виндзорскую. «Нет, нет, нет, – сказала она. – Хавьер очень милый человек, но каплун. Когда-то он умудрялся несколько раз в году, чаще в праздник того или иного святого. Но с тех пор, как ему стукнуло пятьдесят, он продолжал подниматься по политической лестнице, но подниматься у него перестало вовсе. Однако в винах он понимает, не правда ли?» И она сделала знак Луису.

Умягченная марочными винами Хавьера Эстелла начала выкладывать кусочки мозаики своей жизни. Замуж она вышла в восемнадцать лет. («Брак, естественно, был устроен через третьих лиц. Балканский князь. Фамилию не помню. Просто блистательный титул в парадном мундире»). Брак кончился прежде, чем на свет появился сын. Теперь у нее есть внуки, которых она обожает. Благотворительностью она занялась от скуки, и потому что ни для чего другого, предположительно, не годилась. «Добывать деньги я просто не способна – у меня всегда их было слишком много». Бессмысленность всего этого ввергла ее в депрессию. Она спала допоздна, пила допоздна, а день заполняла лежанием в ванне. Даже сбором пожертвований занималась из ванны.

Так вот все и началось. Председатели банков, магнаты, капитаны промышленности, когда ей удавалось дозвониться до них («мой титул очень помогал»), обязательно интересовались, где плещет вода. «Я в ванне», – объясняла она. И это их крайне возбуждало. Внезапно деньги потекли к ней с такой же быстротой, с какой вода выливалась из ванны. А кроме того, предложения руки и сердца, не говоря уж не о столь официальных предложениях. «О, я добилась феноменального успеха. Собрала этим способом миллионы для детишек на шести континентах. В Англии у вас ведь есть орден Бани? Никто не заслужил его больше меня. Но мне пришлось довольствоваться Почетным Легионом».

«Один совет, как собирать пожертвования, – сказала она в заключение, похлопывая меня по руке, точно маленькую девочку. – Не важно, для чего – на детей или постройку музея, – но заставить человека раскошелиться есть только одно средство: внушить ему, что вы оказываете ему большое одолжение, и быть готовой действительно его оказать в случае необходимости».

После обеда мы сидели у огня почти до рассвета. Радость общения с Эстеллой заключается в том, что она считает меня столь же вольной душой, как она сама, и у меня возникает ощущение, что вдруг это правда. Словно вижу, как она командует оккупационной армии, «а идите вы на!» И они идут. А ей, вероятно, принесут шампанского.

«А теперь я хочу послушать про вас», – внезапно потребовала она. «Ну, для начала, – сказала я, – я только что сбежала от мужа». Эстелла только кивнула. «Очень разумно. Навсегда?» Собственно, я об этом еще не думала и пришла в ужас. Я сказала, что нет, то есть так я надеюсь; а кроме того у меня есть обязанности как супруги поверенного в делах. Эстелла ужаснулась. «Вздор! Очень многие умеют нарезать сандвичи. Вы должны поступать, как вам заблагорассудится».

Ну, и я рассказала ей про Пирса и его сдобную булочку. Эстелла сидела, глядя в огонь, и ее длинные пальцы скрещивались, как китайские палочки. Потом она обернулась и посмотрела на меня с недоумением. «Это слово «любовь» ставит меня в тупик, – сказала она. – У него ведь столько разных значений, не правда ли? В свое время я дарила и получала много любви, но мне в голову не приходило, что ее орудием должен быть мой муж. Для меня брак – это контракт, как с адвокатом или подрядчиком. Его назначение – обеспечивать стабильность в зыбком мире, а также удовлетворение материальных потребностей. Надежное партнерство, если вам угодно. Но мне и в голову не пришло бы завязывать «отношения» с моим адвокатом или подрядчиком, или, как в вашем случае, с дипломатом. А потому я вам глубоко сочувствую, дорогая, но я слишком мало осведомлена в таком вопросе. Мне необходимо его хорошенько обдумать, что я и сделаю. Но сейчас, вы меня извините?»

Она протянула руку за колокольчиком и позвонила. Появился Луис, и она очень нежно взяла его за руку. «Любовь! – сказала она. – Как чудесно и как печально. Теперь платить должна уже я, а скоро, полагаю, я буду слишком стара и для этого. Видите, мое имя, конечно, означает «звезда», но я уже звезда падающая. Как вы счастливы, что еще молоды».

Я очень давно не воспринимала себя как молодую.

Она с нежностью смотрела на Луиса. «Самое замечательное в испанцах, что они живут ради ночи. Это нам, северянам, внушили, что ночью спят». Затем она встала, опираясь на его руку. «Спокойной ночи, моя милая Рут. Обещаю поразмыслить над вашим затруднением и найти ответ. Убеждена, что он окажется очень простым. Я вам сообщу. А пока не поднимайтесь утром слишком рано. По утрам я не в лучшей моей форме. А очень скоро это не ограничится одним только утром».

И вот так она удалилась в своей третьей роли – Екатерины Великой.

Я услышала, как часы пробили три. Мне удалось проспать несколько часов, прежде чем меня разбудило солнце. Теперь оно поднялось уже высоко, а вокруг царит полная тишина. За моим окном хлопают крыльями аисты, прилетая и улетая. Завтра я поеду назад, в Мадрид, и потягаюсь с моим мужем лицом к лицу. Мой гнев против его гнева. Он взял любовницу без моего разрешения, а потому я без его разрешения отправилась на.

Зачем я тебе все это рассказываю? Как, по-твоему, я оказалась на распутье? Стану ли я такой, как Эстелла, через двадцать лет? А Пирс – как Хавьер, и будет взбираться по своей лестнице все дальше и дальше от меня? На меня веет холодом пожилого возраста.

А к черту! Может быть, меня устроит Аттила Бимбожий. Твои письма меня подбодряют. Ты одна – в лучшем положении, чем я с мужем. Ну а что до оппортуниста Тома Бренда, да, он мне писал и даже признался в покушении на тебя. Ты находишь его опасным. Наверное, он такой. Полагаю, ты найдешь в нем хорошего любовника, пока это будет длиться. А тогда ты просто займешь свое место в длинной веренице экс, экс, экс…

Наверное, вернуться в Речное Подворье было как вернуться в Верден. В каждом доме в саду должен бы выситься крест «…пал на поле боя 16 нояб… 8 янв… 22 марта… 21 апреля» (Нет, Боже упаси, не 21 апреля, это же День рождения королевы, и я должна организовать перестрелку хлебным мякишем.) Этот день вдобавок к Пирсу, влюбленному в свою сдобную булочку, – нет, это уже слишком.

Однако у меня есть «мерседес» с открывающимся верхом – по крайней мере на сегодня.

Со всей любовью.

Рут.