Собственность мажора

Глава 4

– Откуда ты знаешь Баркова? – наконец-то решаюсь задать вопрос, который висел на языке весь этот вечер.

Возможно, меня выдало то, что я слишком пыталась заставить его звучать непринужденно, и в ответ на это Артём оторвался от дороги и посмотрел прямо мне в лицо. Сощурив глаза так, что мне захотелось провалиться сквозь землю.

– В одной школе учились, – отвернувшись к лобовому стеклу, бросает он.

Смотрю на его грубоватый профиль, пытаясь понять, что это значит? Звучит так, будто за этим кроется что-то большее.

– Откуда ты знаешь, что я его «сестра»?

– Я много чего знаю, – выкручивает он руль и сворачивает на светофоре.

Фыркаю, глядя в окно его старенького, но громадного «Форда».

Просто не представляю сколько эта машина жрет бензина. С другой стороны, вряд ли он смог бы влезть в какой-нибудь Фиат. Колёса у его машины новенькие и какого-то нереального радиуса. Очевидно, он над ней повозился, потому что в дополнение к этим «мелочам» на капоте красуется большая волчья морда.

Он старше на два года, но я о нем раньше ничего не слышала. Я бы и о Баркове узнала как утка на третьи сутки, если бы не наше «родство».

Где-то за поворотом взрывают салют. Разноцветные искры сверкают над крышей пятиэтажки, напротив которой маячит указатель с названием «моей» улицы.

– Здесь поверни, – велю я, указывая пальцем на поворот. – Прямо и до конца. Красный забор…

Подъехав к воротам отца и сына Барковых, Артём глушит мотор и мы погружаемся в тишину.

На этой улице все дома элитные, и жильцы тоже. Полгода назад я даже не знала о существовании этой улицы и в эту часть города никогда не забредала. У нас с мамой своя квартира, но мне даже в голову не приходило оставить ее на новом месте одну. А когда родится наша кроха, я понадоблюсь ей тем более.

Искрящиеся снежинки начинают медленно приземляться на лобовое стекло.

Дернув ручник, Артём набрасывает на голову капюшон и выходит из машины. Надев шапку и варежки, слежу за тем, как он обходит капот и открывает для меня дверь, протянув руку.

Морозный воздух забирается под мою юбку, но по каким-то причинам я не спешу сорваться с места и умчатся в дом. Вместо этого держу свою руку в его и наблюдаю за тем, как вокруг его капюшона клубится снег.

Сделав глубокий вдох, он смотрит в мое лицо исподлобья.

Передергиваю плечами, посмотрев на небо.

Оно черное, как бесконечная пропасть.

Я не сопротивляюсь, когда вокруг моей талии завязывается петля из стальной руки. И когда меня прижимают к большому теплому телу. И даже когда за моей спиной смыкаются полы огромного черного пуховика. И когда щеку обдает теплым дыханием, в котором улавливаю привкус кофе. Просто закрываю глаза и позволяю мягким, очень осторожным губам коснуться моей кожи. Сначала на скуле, потом на щеке.

– Я тебя сейчас поцелую, – хрипловато говорит Артем. – Если не остановишь.

– Ты всех девушек на первом свидании целуешь? – шепчу, чувствуя его губы в миллиметре от своих.

– Только тех, кого завтра поведу в кино.

Смеюсь, открыв глаза.

– Ты наглый, – замечаю, глядя в его улыбающиеся глаза.

В остальном он спокоен и собран.

– Просто сильно хочу тебя поцеловать.

Мои щеки загораются от удовольствия. Я тоже хочу, чтобы он меня поцеловал.

– Поцелуи полезны для здоровья, – пожимаю я плечом.

– Угу. Жизнь продлевают, – кивает Артём, внимательно наблюдая за моим лицом. – Так что, целуемся?

Обведя кончиком языка свои губы, киваю.

Выпустив изо рта клубок пара вместе с дыханием, Артём склоняет голову и прижимается своими губами к моим. Стайки мурашек бегут по моей спине, когда он начинает прихватывать мои губы своими. Пробуем друг друга целую вечность, пока его грубоватая ладонь не ложится на мою щеку, заставляя склонить набок голову, и мы начинаем целоваться по-настоящему.

Черт…

Он целуется… умело. Так, будто сдавал экзамены. Забирая весь мой воздух до головокружения и крепче сжимая мою талию.

– Полегче, Трактор… – шепчу, разорвав поцелуй.

Издав тихий смешок, запрокидывает голову и вдыхает, спрашивая:

– Пойдёшь со мной в кино?

– Мы будем целоваться? – кусаю я губу.

– Будем, – говорит убежденно, размыкая руки и выпуская меня из своей куртки.

Пятясь к двери, беспечно бросаю:

– Я подумаю.

Развернувшись, вставляю ключ в замок и закрываю за собой калитку, бросив взгляд на застывшую посреди улицы фигуру.

Прижавшись лбом к холодному металлу, улыбаюсь и закрываю глаза. Губы горят, и щеки тоже.

И мне почти плевать на то, что стоянка у дома пуста. И на то, что свет горит только на первом этаже. Но меня расстраивает то, что в доме я застаю только свою маму в компании черныша. Расстраивает, потому что она выглядит очень печальной. Закутавшись в толстый вязаный свитер, она смотрит какой-то фильм в гостиной под мигающие огни новогодней елки. Полулежа на диване и придерживая одной рукой свой большой живот, рядом с которым храпит свернутый в калачик Черныш.

– Ты рано… – приподнимает мама голову, на которой красуется высокий конский хвостик.

Я думала в беременность женщины набирают вес, но у неё все как-то наоборот. Будто растет только живот, а сама она на его фоне становится все тоньше и тоньше, хотя на этой неделе ее щеки начали округляться.

Усевшись на пол рядом с ней, заглядываю в чёрную сонную мордашку своего кота. Еле поднимая веки, он пытается тряхнуть головой, но вместо этого снова ее роняет.

– Вкусно пахнет, – улыбаюсь я.

– Я готовила ужин, – прикрывает мама глаза. – Игорь задерживается. А ты голодная?

Задерживается?

Уже почти одиннадцать вечера.

Он «задерживается» частенько. Их совместная жизнь мало похожа на супружество в моем понимании. Кажется, мама думает также. Это очень меня расстраивает, и я не знаю чем ей помочь.

Не могу же я указывать Баркову-старшему во сколько ему приходить домой?

– Я не ем после шести, – говорю маме, проваливаясь в сообщение на своём телефоне.

– Ну и зря, – вздыхает она, снова укладывая голову на диванную подушку. – Ходишь полуголодная…

«Подумала? 16.00, 17.00, 18.00… выбирай время», – читаю я на дисплее.

«Мы расстались десять минут назад», – быстро печатаю я в ответ.

«Окей, сам выберу», – тут же прилетает мне сообщение.

Боже.

Как меня угораздило вляпаться в Артема Трактора Колесова?

***

«Карина, которая живет в одной комнате с двоюродной сестрой Барковской Леры, спросила у меня в чате, встречаешься ли ты с Колесовым», – читаю сообщение от Аньки, пытаясь вникнуть в суть написанного.

В девять утра воскресенья сделать это не просто, особенно мне. Чтобы начать соображать более менее ясно, мне нужно дождаться минимум одиннадцати утра.

«И что ты ответила?», – печатаю, морщась от запаха жареного бекона, который наполнил просторную кухню дома Барковых.

Я говорю «Барковых», потому что ни я, ни мама не чувствуем себя здесь… как дома в полном смысле слова. Она точно не чувствует себя здесь «хозяйкой», я слишком хорошо ее знаю, чтобы этого не понять.

Подняв глаза, смотрю на нее, снующую между плитой и бесконечным разделочным островом. Она погружена в себя, но с ней такое часто бывает. Полгода назад мне показалось, что ее подменили, такая она была счастливая и живая. А сейчас… даже не знаю.

На ней очень милый лиловый вязаный костюм, состоящий из пушистого свитера и юбки, а поверх них фартук в цветочек. Ей и ее животу очень идет, как и собранные в аккуратный пучок на макушке волосы. У неё такая тонкая шея, как у какого-нибудь эльфа. У меня в принципе такая же, но мне ведь не тридцать восемь.

Кажется, моя мама задалась целью стать идеальной хозяйкой, потому что до переезда сюда мы завтраками не заморачивались. Мой аппетит не просыпается раньше моей головы. Чего не скажешь о Баркове-старшем, который не страдает ни одним, ни другим, ведь именно для него она готовит этот кошмарный английский завтрак. Его ужасный сын питается также. То есть, как отпахавший двойную смену бурлак, правда я не так часто видела, чтобы Никита просыпался к завтраку.

«Я ответила, что не знаю. А что ещё я могла ответить? Но ты просто представь…», – снова три восклицательных знака. – «Уже все знают. Так вы встречаетесь?»

«Ань, ты сегодня из люльки вывалилась?», – раздосадованно пишу я. – «Мы только вчера поз…»

Пальцы замирают над клавиатурой, когда на кухню, вслед за Игорем Николаевичем Барковым, заходит его высочество наследный принц.

На нем спортивные штаны и толстовка с капюшоном, который наброшен на голову. В руке спортивная сумка гигантского, просто гигантского размера, на ногах кроссовки. Он играет в хоккей. Они оба играют. За команду каких-то местных шишек в крутом городском благотворительном чемпионате, на финал которого билеты продаются за деньги, а не за аплодисменты.

– Доброе утро, – улыбается мама, приветствуя обоих, но ее глаза приклеиваются к гладковыбритому лицу Баркова-старшего, который в принципе является очень сильно возмужавшей копией своего отпрыска.

Мне хочется застонать и накрыть руками голову, потому что мама смотрит на своего супруга абсолютно также, как я смотрела на его сына. Эта чертовщина что, заразная? Это какое-то наше семейное проклятье?! Разница лишь в том, что она может себе позволить так на него смотреть, а я на его сына – нет.

– Давай я… – подходит она к мужу, убирая в сторону его руку, которой он пытается завязать свой галстук, пока вторая его рука прижимает к уху телефон.

Рядом с ним мама выглядит очень хрупкой, даже несмотря на беременность. Мне этот человек кажется очень энергичным, и вообще он очень привлекательный мужчина, но сейчас мне хочется запустить в него телефоном, потому что он совершенно никак не реагирует на сервированный к завтраку стол. Да и на сам завтрак тоже. Он просто скользит по нему беглым взглядом и будто тут же о нем забывает.

Убрав от уха свой проклятый гаджет, сверху вниз смотрит на склоненную голову мамы.

Прикусив губу и опустив глаза, она накручивает на его шее какие-то неведомые мне петли и говорит так тихо, что я еле расслышала:

– Я думала… ты сегодня не работаешь…

– Сегодня завтракаю с Бродсманом в ресторане, потом нужно заехать в офис, потом тренировка, – отвечает он, наблюдая за ней в непонятной задумчивости, будто забыл, что она живет в его доме уже целых чертовых полгода!

Я понятия не имею, что вообще между ними было. Иногда мне кажется, что они как две параллельных вселенных. Но ведь его никогда не бывает дома! Он вечно в командировках, в ресторанах, на тренировках и ещё черт знает где.

Ее живот маячит между ними, как барьер и, кажется, этот мужчина понятия не имеет, что должен с ним делать. Например… положить на него руку. В его исполнении я такого ни разу не видела. Я просто нутром чувствую, что именно этого она бы и хотела.

От его черствости этим утром в моей душе вскипает адский, заправленный чертями бульон.

Подпрыгиваю на стуле, когда на стол рядом со мной приземляются ключи от машины, телефон, а потом о него грохает запотевшая бутылке минеральной воды из холодильника.

Вскинув глаза, враждебно смотрю на этого неандертальца в капюшоне. На фирменном Барковском лице серьёзная мина. Я видела старые фотографии. У них у всех эти подбородки, крупноватые носы и голубые глаза. У него, его отца, его деда и даже у прадеда. Поразительно живучие гены! И с мозгами, судя по всему, у них у всех туго!

Протянув руку, Ник берет приготовленную для его бесчувственной-скотины-отца тарелку с завтраком и двигает к себе, после чего начинает молча и сосредоточенно жевать.

Со злостью впечатываю телефон в деревянную поверхность стола и, перегнувшись через него, вырываю тарелку у Баркова из-под носа, рявкнув:

– Это мое!

Светлые брови иронично ползут вверх.

Выхватив из держателя в центре стола вилку, начинаю запихивать в себя ненавистный бекон, запивая его своим остывшим кофе. Утираю скатившуюся по подбородку каплю, глядя в удивленные глаза напротив.

Пусть они не думают, что Ольга Морозова старалась для них!

Если бы мама знала, что ее «пасынок» явится к завтраку, приготовила бы что-то и для него тоже… он завтракал с нами от силы раз пять. На кой черт явился сегодня?

Откинувшись на стуле, Никита забрасывает за голову руки и вытягивает под столом свои длинные ноги. Они задевают мои, в то время как Барков с интересом наблюдая за тем, как я давлюсь тостами и омлетом. Продолжая все также иронично гнуть свои брови и кривить губы, будто в курсе, как тяжело мне дается этот спектакль.

Откуда он может это знать? Он же ни о ком, кроме себя любимого, не думает, и уж конечно ему плевать на то, что я ем на завтрак, обед и ужин.

Кажется, им обоим плевать на нас!

– Никита, хочешь чего-нибудь? – слышу удивленный мамин голос.

Она явно не ожидала, что я стану претендовать на эту треклятую тарелку.

– Я могу приготовить… – добавляет поспешно.

– Спасибо большое, – будто бы искренне говорит он, неожиданно морщась и просовывая руку в кингурячий карман своей толстовки. – Обойдусь.

С этим он встает и, к моему шоку, достает из кармана Черныша.

Удивленно расширяю глаза.

Он такой крошечный, что в этом кармане их поместилось бы трое.

– Мяв… – еле слышно.

Роняю вилку, подставляя ладони, в которые Барков буквально стряхивает моего кота со своей ладони, ровно поясняя:

– Он сидел под котлом в подвале и орал, как резаный.

– Я… – быстро пережевываю и глотаю омлет, изумленно глядя на Черныша в своих ладонях.

Я оставила его в комнате на втором! И закрыла дверь. Как он мог попасть в подвал?! Дом старый, может… может он пролез в какую-нибудь щель? Я же закрыла дверь?!

Я должна это сказать. Родить и выдавить. Должна.

Жую губу, зло глядя в лицо нашего «спасителя».

– Тужься, Оленёнок, – советует он, с интересом наблюдая за внутренней борьбой, которую я даже не пытаюсь на своем лице маскировать.

Как он меня назвал?!

– Спасибо, – выдавливаю с подозрением, прижимая к груди тепленький комочек.

Не удостоив меня ответом, Барков наклоняется и подхватывает с пола хоккейную сумку, на ходу говоря отцу:

– Я в машине.

Смотрю ему вслед, чувствуя, что меня просто разрывает.

Невозможный.

Бесячий.

Самоуверенный.

Придурок.