Сокол на запястье

440 г. до н. э. Пантикапей

I

Отодвинув рукой ветку дикой яблони, Асандр увидел всадницу. Она спрыгнула с небольшой лохматой лошадки и потянула ее за повод к воде. Девушка была совсем молоденькой, не старше него самого, лет 15–16-ти на вид, но кто их тут разберет? Смуглая, с мягкими чертами лица она совсем не походила на гречанку. На ней были кожаные плотно облегающие штаны и такая же куртка, украшенная частыми медными бляшками, широкий наборный пояс с пристегнутым к нему коротким мечом, легкий лук и гарит для стрел за плечами. Голову украшал островерхий колпак на подобие тех, что дома, за морем, носят фригийцы, только у этого были длинные уши, шедшие вдоль щек и явно предназначенные для того, чтоб ими запахивать лицо. Незнакомка сплела венок из жестких степных цветов и водрузила его прямо на свою удивительную шапку.

Не обращая на Асандра внимания, всадница начала купать лошадь.

«Вот это да», — подумал юноша. Не прошло и недели, как он покинул Милет, и всего три дня служил в понтийском войске, а уже нос к носу столкнулся с амазонкой! Правду говорят, Киммерия — дом чудес!

Девушка явно видела его, но не предпринимала никакой попытки скрыться. Их разделяло неширокое русло Пантикапеи, садовой реки, огибавшей городок колонистов с севера. При желании оба могли преодолеть поток без особых усилий, но гостья почему-то не боялась молодого дозорного.

«Может быть, я выгляжу недостаточно грозно?» — испугался Асандр. Он и правда снял шлем и отстегнул меч, подъезжая к водопою. Жара стояла адская, юноша и сам намеревался окунуться, кто же мог знать, что под самыми городскими стенами бродят чужаки?

Молодой воин потянул коня за уздечку, словно рослый боевой жеребец мог подтвердить его собственный статус охранника здешних мест. Но всадница повела себя уж совсем странно. Она улыбнулась и дружелюбно помахала рукой.

— Привет! — у нее был очень мягкий выговор. — Ты один?

Асандр пришел в замешательство.

— Нет, вообще-то нет! — отозвался он. — Нас много! Мы везде. За кустами, я хочу сказать.

— Говори медленно, — крикнула она. — Я плохо понимаю.

— Нас много. — уже увереннее отозвался юноша. — Дозор.

Он хотел напугать ее, но странная варварка почему-то пришла в восторг.

— Много? Нас тоже много. Я и еще десять да шесть подруг. Приходите к камням.

— Что?

— Приходите к камням! — крикнула она громче, полагая, что поток заглушает ее голос. — Меня зовут Арета.

— Асандр. — воин оказался сбит с толку еще и ее греческим именем.

— Мой отец из ваших, — махнула она рукой. — Из города.

— Кто?

— Не знаю. — девушка беспечно пожала плечами. — Зачем?

— Ты амазонка? — наконец, решился юноша.

— Амазонка? — переспросила она. — Не понимаю. Приходите к камням.

Всадница легко вскочила в седло, и ее лошадь, взметнув тучу брызг, выскочила на песчаный берег. Асандр, как зачарованный, смотрел на нее. И в этот миг Арета вдруг выхватила из-за спины лук, мгновенным движением наложила стрелу и спустила тетиву быстрее, чем юноша успел пригнуться.

«Дурак я, дурак! — мелькнуло у него в голове. — Не надо было удаляться от отряда».

Стрела свистнула в воздухе и, обдав ноги тонкой струей разрезанного воздуха воткнулась в песок у самых сандалий молодого воина. Он медленно опустил глаза. У воды толстыми кольцами забилась в грязи черная болотная гадюка. Арета пригвоздила ее череп к земле.

— Здесь очень много змей! — крикнула всадница и пустила лошадь через кусты.

— Кто это? — спросил Асандр.

Сзади из зарослей цветущего терна к нему приблизился командир дозора.

— Мы тебя еле догнали, новичок. — гиппарх снял шлем и взъерошил свои мокрые от пота светлые волосы. — Лошадь понесла? Эти недоезженные фессалийские верзилы вечно артачатся. Завтра же возьмешь в конюшне степняка.

— Кто это? — повторил Асандр. — Ради богов! Здесь есть амазонки?

— Амазонки? — Левкон хитро прищурился. — А ты разве не знал? По ту сторону Понта о них болтают больше, чем дома. — он расхохотался. — Эй, парни, меотянки пожаловали!

Ответом ему был дружный гул воодушевленных голосов. Дозорные вывалили на берег и, спешившись, начали расседлывать коней.

— Сколько их?

— Кого? — Асандр озадаченно смотрел на командила.

— Меотянок, сын ворона! — рассердился Левкон. — Тебя что кирпичом огрели?

— Одна, — виновато протянул юноша. — Вернее… она сказала, их много. Сказала: приходите к камням.

Хлопки и свист раздались со всех сторон.

— Живем!

— Когда, Левкон? Когда?

— Поехали! Что время терять?

— Тихо!!! — гаркнул гиппарх, разом водворяя безмолвие. — Прямо здесь готовы штаны скинуть? О дозоре забыли?

Некоторые из воинов пристыжено опустили головы. Но большинство исподлобья пялилось на командира, ожидая ответа на вопрос.

— Вечером. — отрезал Левкон. — До заката. Сменитесь и вперед.

Недовольное бурчание вскоре смолкло, и дозорные начали заводить коней в воду.

— А ты ей понравился. — гиппарх нагнулся и выдернул из песка стрелу Ареты, застрявшую в черепе гадюки. Свободной рукой Левкон перехватил змею у самого основания головы, но это была излишняя предосторожность: ее дохлое тело грязной толстой веревкой повисло в воздухе.

— Ты их знаешь? — преодолев робость, спросил Асандр.

— Кого? Меотянок? — гиппарх хлопнул юношу по плечу. — Конечно. Они часто приезжают к Пантикапею.

— Мы не враги? — очень удивился молодой колонист.

— Враги? С какой стати? — Левкон хищно хохотнул. — Хотя я не прочь сегодня вечером разок другой «повраждовать» с кем-нибудь из этих девочек.

— Но я не думал…

— Мало ли что ты думал там, в Мелете. — оборвал воина командир. — Дома воображают, будто мы только и делаем, что режем амазонок.

— А разве нет?

Левкон промолчал.

— Если нам никто не угрожает, зачем эти стены? — настаивал юноша. — И наши частые дозоры?

— Вот что, сынок, — гиппарх смотрел на новичка сверху вниз и, хотя по возрасту скорее годился ему в старшие братья, голос его звучал умудрено и грустно. — Меоты очень дружелюбны. А девушка, которую ты встретил, судя по стреле, меотянка. — он показал Асандру ребристый кремневый наконечник. — Впрочем, синды и киммерийцы столь же дружелюбны. А скифы — нет. И тавры — нет. Ты скоро научишься их различать и поймешь, перед кем не стоит снимать шлем и отстегивать оружие.

Асандр вздохнул. Для него названия чужих, варварских племен звучали дико. Они пока еще ничего не говорили его сердцу. Разве что «меоты», к которым принадлежала молодая всадница.

— Эти меоты, кто они?

— Кочевники. — буднично ответил Левкон. — Живут по ту сторону пролива. В степях за Фанагорией. Но иногда появляются и здесь. Когда море мелеет и можно перевести стада вброд. У нас сними договор. Архонт Гекатей женат на меотийской царице Тиргитао. Поэтому мы друг друга не боимся.

— Арета сказала, что ее отец местный, из колонистов. Может такое быть?

— А почему нет? — пожал плечами Левкон. Ему, родившемуся на этих землях, казались дикими как раз вопросы Асандра. — Сам увидишь, как это делается. Они пригласили — мы приехали. Повеселились и разошлись довольные друг другом. Что тут такого?

— Ничего, — протянул юноша. — А… а их мужчины не против?

— Их мужчины? — переспросил Левкон. — Знаешь, их мужчины, как бы тебе объяснить? В общем, они тоже очень дружелюбны. А поскольку сообщества нимф на Опуке и на Майской горе по ту сторону пролива не отвергают их, и в селах во время сева деревенские бабы сами приглашают меотов на праздник, чтоб сойтись с ними в борозде, они всем довольны.

— Вы живете с варварами? — не смог поверить своим ушам Асандр. — Плодите их детей?

Левкон усмехнулся.

— Мы же носим их одежду, — он похлопал себя по кожаным штанам, очень напоминавшим наряд Ареты. — Едим их хлеб. Кстати, не все меоты кочуют. Некоторые на той стороне тоже пашут землю. За проливом уже так все перемешались, что род царицы Тиргитао наполовину греческий. Словом, ты скоро поймешь, что меотийки — лучшие любовницы на свете. И никто не откажется провести с ними ночь.

— Но вы не женитесь на них?

— Вот еще! — фыркнул гиппарх. — Открою тебе одну тайну про их мужчин. Все они хорошие всадники, хорошие стрелки и, как говорят наши деревенские бабы, хорошие любовники. Но! — командир поднял палец, — Все они подчиняются материнским родам. У них верховодят женщины. На кой черт нам такие жены?

Асандр потрясенно молчал. У него в мозгу не укладывалось, что эллины, вчерашние мелетцы, могли всего за пару поколений так одичать. Забыть свои обычаи, даже веру! Ведь он видел, что в порту кормщики, сойдя на берег, приносили жертвы покровительнице здешних мест змееногой Деве Ану, называя ее «божественной женой Геракла».

— Ты ко всему привыкнешь, — спокойно сказал Левкон. — Хотя сейчас многое кажется странным. Я взял тебя в отряд по просьбе твоего троюродного брата, Асандра Большого. Он охраняет Стену. Меотийцы строят ее вместе с нами. Если богам будет угодно, она пройдет от Тиритаки до Киммерика и закроет скифам путь на полуостров. Твоя знакомая, наверняка, едет с подарками, навестить родных на Стене. Наше появление на Эвксине для меотов — дар божий. Они не многочисленны, а скифы, пришедшие из-за Аракса, теснят всех на своем пути. Им понравилось зимовать в плавнях на меотийской стороне и они каждую осень переходят пролив. Жгут, грабят, облагают данью. Теперь понял, почему твоя Арета пристрелила из лука змею, хотя могла снести голову тебе?

Юноша кивнул.

— Если б на моем месте был скиф…

— Если б на твоем месте был скиф, моетянка уже давно бежала бы за его лошадью со связанными руками, — хмыкнул Левкон. — Иди, купай коня, да и сам вымойся. Эти женщины благоуханны, как степь после дождя. Бог знает, как им это удается при такой жаре!

На закате отряд сменившихся дозорных, распевая песни и поплескивая на дорогу вином из амфор, укрепленных в переметных сумках, подъехал к невысокому кургану в самом устье Пантикапеи. На его вершине высилась вытесанная из камня женская фигура с плоским лицом и невероятно тоненькими руками, скрещенными на груди. В правой из них богиня держала рог, в левой луну.

— Это их изваяние Великой Матери. — пояснил Левкон. — Меотийцы его притащили, когда шли работать на стену. Я прав, Главк?

Мощный воин со сломанным носом, ехавший справа от гиппарха, покачал головой.

— Кажется, раньше. — изрек он. — Еще мой отец под ним встречался с меотянками. Эй, мальчик, — обернулся громила к Асандру, — а ты совершил возлияние у гермы? — толстый палец Главка ткнул в перекресток дороги, где из земли торчал покосившийся гранитный фаллос. — Тебе сегодня понадобится помощь Малого Змея!

Все захохотали, а Асандр вспыхнул. Он не любил, когда кто-то подчеркивал его молодость.

— Разве ты в себе так уверен? — процедил юноша, недружелюбно глядя на гиганта. — В твои годы опыт не замена силе.

Новый взрыв смеха заглушил рассерженный рык Главка.

— Постой у меня, воронье семя! Я еще могу тряхнуть стариной и показать твоей подружке, кто из нас более достоин подставить ей своего жеребчика!

— Да, забыл предупредить, — беспечно бросило Левкон. — Спасибо, Главк на помнил. Меотянки не ложатся на спину. Трехликая запрещает им. — он хмыкнул. — Так что они могут только сверху. Как в седле.

Обескураженное лицо Асандра снова вызвало общий смех и град оскорбительных шуточек.

— Не трусь, малыш! Они славные наездницы.

— Как поскачут, не остановишь!

— Главное, во время сбросить. А то загонят до смерти!

Между тем, первые сумерки уже ложились на землю, и фиолетовые тени поползли от кургана.

— Видишь дым? — тихо спросил Левкон.

— Нет. — честно признался Асандр. — Мне кажется, тут никого. Может, они не стали ждать?

— Как же? — губы гиппарха дрогнули в самодовольной улыбке. — Если б кочевницы не умели скрывать дым, они бы не выжили в степи. Вон облачно у кусов щебляка. Думаешь, туман? Ветер не в нашу сторону, вот и нет запаха. Эй! Девочки! Это мы! — громко закричал он, сложив руки рупором. — Гиппарх Левкон с отрядом непобедимых понтиских волков. Волчицы есть?

На его зов из-за кургана появилось несколько фигур, как в молоке тонувших в поднимавшемся тумане.

— Мы давно вас заметили, — отозвалась одна из женщин. — Ваши лошади топочут, как стадо быков.

— Мы на своей территории, — с достоинством ответил командир, — и ездим, не скрываясь.

— А если б здесь были чужаки? — не унималась меотянка.

— Это все, что тебя интересует, моя крошка? — Левкон соскочил с седла и, прежде чем меотянка увернулась, притянул ее к себе. — Я тебя знаю. Ты Феруса, троюродная сестра Тиргитао.

— Что ж из того? — женщина уперла руки в бока и гордо вскинула голову, но не отстранилась от него. — А ты Левкон, слуга архонта.

— Я слуга народа Пантикапея. — с наигранным высокомерием отозвался гиппарх, разглядывая ее округлое румяное лицо с ямочкой на подбородке.

— Вот видишь, мы с тобой не ровня! — рассмеялась меотянка, игриво пытаясь оттолкнуть гиппарха. — Я сестра царицы, а ты даже не слуга выборного начальника.

— Да, — дерзко отозвался Левкон, с силой сжимая ее бедра. — И все же именно я возьму тебя. Прямо здесь.

— Посмотрим. — Феруса согнула колено и легонько ударила гиппарха между ног. Этот слабый шлепок скорее был похож на приглашение, чем на драку.

— Вот как? — Левкон схватил женщину за запястья и перекинул себе через плечо. Тоже довольно-таки осторожно, чтоб меотянка, не дай бог, не ушиблась и ее обида не послужила поводом к общей ссоре.

— Они играют. — бросил Главк, искоса наблюдая за выражением лица Асандра. — Как кони на лугу. С меотянками иначе нельзя. — он шумно вздохнул, с завистью увидев продолжение веселой возни Левкона и Ферусы. — Пойду и я поищу себе кого-нибудь. И ты, мальчик, не сиди, а то всех расхватают.

Остальные воины тоже спешились и двинулись сквозь туман на встречу ожидавшим их женщинам. Пары исчезали за молочной пеленой, поднимавшейся с реки, и Асандр догадался, что люди пропадают из виду, как только опускаются на землю.

— Арета! — неуверенно позвал он. — Арета!

Кто-то сзади закрыл ему глаза, и юноша замер, ощущая нежный аромат лаванды, исходивший у него из-за спины. Прежде чем обернуться, он сжал руки всадницы и начал покрывать их поцелуями, от чего та смеялась. Потом она завела его ладони назад и положила себе на бедра. А сама расстегнула широкий пояс Асандра и быстрым умелым движением проникла под тунику.

Так они стояли несколько минут, жарко лаская друг друга, прежде чем Асандр, едва сдерживая разгоревшееся желание не обернулся и не застыл с поднятой рукой, не зная, что делать дальше.

Это была не Арета. Другая девушка. Более высокая и сухая.

Она казалась старше и не так нежна, как его утренняя знакомая. В разрезах ее кожаной рубашки, скрепленной фибулами на широких плечах, были видны сильные мускулистые руки.

Его замешательство показалось ей странным, и она слегка подтолкнула Асандра ладонью в грудь, другой рукой указывая на землю.

— Нет. Ложись ты. — мелетец покачал головой. Он чувствовал себя обманутым и, хотя новая знакомая не была дурна, сказка первых прикосновений пропала.

Меотянка непонимающе подняла брови.

— Ты. — повторил он.

Она чуть сильнее толкнула его в грудь, но Асандр устоял и раздраженно мотнул головой. Сообразив что-то, девушка вплотную прижалась к нему и, чуть склонив лицо, потому что была выше, впилась губами в его рот. Это не было неприятно. Скорее наоборот. Навязчивая силачка умела целоваться. Асандр позволил ее языку бродить вдоль его шеи, забираться в ухо и спускаться к середине груди.

В то самое время, когда он почти растаял, лишь краешком сознания сожалея о не встреченной Арете, меотянка вдруг сделала резкую подсечку и повалила его на землю. Прежде чем Асандр успел что-либо сделать, его новая знакомая оказалась на нем верхом. Секунду спустя он осознал, что лежит на спине, глядя в черное, затянутое тучами небо, а меотянка ритмично двигается, получая свой кусок удовольствия.

В довершение к этому позору сверху из тумана над ним наклонилось лицо другой девушки, видимо, кого-то искавшей среди счастливых пар, и Асандр узнал Арету. Разглядев его на земле, она скривилась, будто собиралась заплакать, и исчезла.

Юноша взвыл от досады. Собрав силы, он не без труда стряхнул с себя мускулистую кобылку и, слыша обиженные выкрики, бросился сквозь туман.

— Арета! Арета!

Арета наткнулась на Главка, широко расставившего руки в молоке. Но поскольку он и так уже тешился с тремя, ей просто не хватило места.

Добравшись до самого гребня кургана, меотянка села на землю и тоненько заплакала от обиды. Тут ее и нашел Асандр. Он выплыл из-за каменного тела Богини Матери внезапно, как по волшебству, и встав рядом с девушкой на колени, стал утешать ее и нежно просить прощенья.

Сначала Арета хотела оттолкнуть его, но, подумав, что сама Трехликая привела к ней юношу-грека в таком непроглядном тумане, не решилась перечить воле Матери. Они возлегли у ее каменных ног и предались друг другу, не думая, кто где, и не видя ничего вокруг.

Когда Арета вскрикнула, Асандр понял, что был ее первым мужчиной. И в тот же миг почувствовал острую боль в головке члена, проходя свое мужское посвящение. Он был рад, что не отдал семени навязчивой наезднице, но тут же забыл о ней, подавленный полнотой и глубиной охватившего счастья. Арета, как влажная земля, лежала под ним, а он, как бык в борозде, стоял между ее ног и слабо вздрагивал, заканчивая священную пахоту.

Над головой каменного истукана взошла двурогая луна, которая лодкой качалась в дымных полосках туч. Странным казалось только то, что ее серебряный серп был на ущербе. Разве счастье привозят в лодке Харона?

В эту ночь непрошеные гости прошли по мелководному устью Пантикапеи и бродом вывели своих лошадей на берег возле кургана с одинокой каменной бабой на вершине. Они двигались в тишине, как тени. Ноги их коней не были кованы, и трава заглушала каждый шаг чужаков.

Это были бородатые люди в тяжелых войлочных башлыках, надвинутых на самые глаза. Их сборные луки поблескивали от предрассветной росы, а тяжелые кожаные панцири влажно скрипели. В тумане им удалось миновать посты на подступах к городской стене и разминуться с дозорными разъездами. Только поле у холма Великой Матери лежало на их пути, как чаша, полная кобыльего молока.

Воины скифского царя Скила цепочкой спустились в нее и вновь поднялись на гребень холма, уже отирая короткие акинаки. Сонные люди не успели даже вскрикнуть. А те немногие, кто остался в живых, увидели, как горел маленький город за глинобитной стеной.

II

Случилось так, что Динамия, жена архонта Пантикапея неосторожно отозвалась об Аполлоне Иетросе, покровителе странствий. Феб и сам подал ей повод для негодования. Его жрецы-лучники захватили святилище Гекаты на Шелковичной горе посреди города и изгнали жриц ночной богини, куда глаза глядят. Они собирались возвести там храм в честь гиперборейского бога и уже разворотили круглый очаг Гекаты — символ женской власти — нагромоздив на его месте упирающийся в потолок алтарь.

— Мерзкий мышонок! — воскликнула Динамия, услышав о случившемся. — Давно ли он подбирал крошки со стола Великой Матери? А теперь готов сожрать хозяйку! Стоили бы хорошенько побить веником этого разносчика заразы или скормить ужам.

На беду женщина произнесла свои дерзкие слова у куста лавра — дерева Аполлона — и его священные листья с первым же ветерком донесли оскорбительные речи до ушей Феба.

Светоносный тем временем упражнялся в игре на лире и душой был далек от гнева. Но кому же приятно вспоминать о том, что ты изо всех сил старался забыть?

Аполлон, как и многие боги на Олимпе, не любил оживлять в памяти темные дни, когда он отправлялся в путь по одному щелчку пальцев Триединой, убивал дыханием чумы целые народы или волком проникал в дома, воруя младенцев для мистерий на полях. В конце концов у всех есть душа, совесть, принципы…

Чтобы изгладить из памяти людей свои прежние дела, Феб научил муз изящному искусству танца, пению, игре на лире и записи событий по годам. Он даже передал своему сыну Асклепию волшебный дар врачевания, который и мертвых поднимал с земли, если они, конечно, не слишком разложились.

Услышав шепот ветра, Аполлон с досадой ударил лирой о камень. Так, что даже треснул черепаховый панцирь, державший струны. Исказившийся на мгновение светлый лик Феба напугал муз, напомнив им, что их изящный покровитель на самом деле очень опасный бог.

Однако солнечный гипербореец задался целью всегда пребывать в благом расположении духа. Он сам начертал себе девиз: «Мера во всем!» — следовать которому при его бурной, сияющей натуре было непросто.

Феб мог выжечь моровым поветрием весь Пантикапей. Мог наводнить его улицы крысами. Мог превратить в кровь единственную речку в городе. Но вовремя вспомнил, что Динамия не царица и жители не обязаны отвечать за ее слова. Поэтому он даже не стал касаться детей, рабов и конюшен вздорной женщины, но саму жену архонта решил примерно наказать за злобный язык.

Богу показалось забавным, если Динамию до полусмерти напугает тот самый мышонок, которого она грозилась прихлопнуть веником. Уединившись в своем любимом святилище в Дельфах, Светоносный принял облик белой мыши с рубиновыми глазками. Затем он уплотнил воздух вокруг алтаря настолько, что горячее естество реальности начало скручиваться в спираль, скользнул в нее, как в норку, и вышел уже на другом краю ойкумены — на Шелковичной горе в святилище Гекаты, недавно захваченном его лучниками.

Его не заметили ни собственные навязчивые жрецы, ни озлобленные жрицы ночной богини, которые все еще ругались и двигали мебель.

Белая мышь пробежала по земляному полу, стараясь не задеть остатки очага, от которых все еще разило преисподней. Выскочив в сад, Феб заметил двух детей, игравших на губной гармошке из раковины. Обычно звуки этого инструмента унимали его гнев, но мальчик безбожно фальшивил и у Аполлона разболелась голова. «Перехватить бы этого парня за горло», — подумала мышь, чувствуя, что в ней просыпается волчья сущность. Ринувшись через лопухи у крыльца, странная гостья напугала хоровод пляшущих под нехитрую музыку лягушек.

— Голубушка, — обратился Феб к большой жабе, надзиравшей за сестрами, — Судя по сырости, где-то здесь купальня?

— Сразу за белым домом, братец, — важно ответила жаба, — Но все ходят туда в свою очередь, и тебе следует подождать.

Испепелив собеседницу взглядом, Аполлон поспешил к бане, где забился в уголок под скамью.

Он не опоздал. Рабыни уже наполняли купальню теплой водой. Одна из девушек тонкой струйкой вливала в нее благовония из белого лекифа, а другая размешивала их руками. Большие круги шли от этого по воде, и в глазах у Феба зарябило. Не очень-то приятно быть мышью: так и хочется обмочить от страха хвост при виде горячего пара. Но ничего — он тут не на долго!

Хлопнула дверь. Зазвенели медные кольца отодвигаемого занавеса. Динамия, грузная и немолодая, опустилась в купальню, подняв чудовищную волну. Ее сливовая кожа, обожженная еще на милетском солнце уроженку южного побережья Эвксина. Кроме того, в ее жилах, как и в жилах самого Гекатея, явно текла киммерийская кровь.

Аполлон Иетрос, покровитель странствий, был среди тех богов, которые всего столетие назад провожали взглядами караваны прежних хозяев Киммерии, бежавших за море под натиском наступавших скифов. Их цари не решились покинуть родину и сами убили друг друга в последней схватке. Забытые кости навсегда остались на этих землях в знак того, что киммерийцы еще вернутся домой. Хотя сам народ, найдя пристанище в округе Милета, растворился среди тамошних греков, зато теперь почти все колонисты, отправлявшиеся в Пантикапей, несли в своих жилах капельку киммерийской крови.

Она бродила в них, как хорошее вино в дубовой бочке, и заставляла с мстительным торжеством смотреть на скифов, сквозь прицеленный лук, сознавая: мы вернулись, мы здесь, мы вышибем вас с нашей земли!

То был великий план богов, о котором толстая бегемотица, плескавшаяся в лавандовых маслах, ничего не знала. Но солнечный гипербореец умел замыкать дороги в кольцо. Он помнил, чем все началось, и чем должно кончиться. Просто сегодня ему захотелось выйти на охоту в образе белой мышки.

Рабыни начали растирать Динамию холщовыми полотенцами. «Как быстро стареют женщины! — думал Феб. — Ее мужа Гекатея еще можно назвать молодым…»

Девушки накинули на госпожу просторную тунику из алого египетского хлопка и только стали затягивать ее под дынной грудью хозяйки, как мышонок выскочил из-под лавки, проворно взобрался по гнутой ручке лекифа на полочку для притираний, а оттуда прыгнул прямо за ворот Динамии.

Оглушительный визг был ему наградой. Маленькие лапки заскользили по влажной коже, острые зубки впились в плотный зад. Тучная архонтесса зашлась адским воплем, который дошел бы до самых глубин преисподней, если б лучники Аполлона не перекрыли в нее круглый вход из очага Гекаты.

Рабыни заметались, стягивая с хозяйки тунику и гоняя мерзкую мышь по скользкому от воды полу.

— Лови ее! Лови!

— Бей корзинкой!

В углу купальни были свалены круглые ивовые плетенки, вынесенные сюда как раз из соседнего святилища ночной богини на время его переоборудования. В них носили землю для любимых цветов Гекаты — красных крокусов — тутовые ягоды, еду для ее питона, обитавшего в дыре за очагом. Словом, полезнейшие в хозяйстве корзины никто не хотел терять вне зависимости от того, кому будет принадлежать храм и алтарь.

Только сам светоносный бог чувствовал леденящий запах мертвечины, исходивший от этих вещей, и никогда бы не одобрил их пребывания в своем доме. Но у людей было слишком слабое обоняние.

Одна из рабынь схватила плетенку и погналась за мышью до самых дверей. На пороге она ловко опустила корзину на голову маленькой безобразнице и захлопнула крышку.

Феб пронзительно запищал внутри.

Никогда еще он не был в таком дурацком положении! Его тоненькие усики высовывались сквозь прутья ивовой тюрьмы, розовый носик смешно дергался, лапки вцепились в толстые, как стволы деревьев, перекладины, хвост колотил по дну.

Корзинка была круглой, а заключенный в круг Гекаты — самого страшного воплощения Великой Матери — ни один бог не мог пошевелиться, ни то что принять свой собственный облик.

— Мы поймали ее, госпожа! — девушка с торжеством показала Динамии корзинку.

— Проклятая тварь! — жену архонта била крупная дрожь. — Меня точно раскаленным железом обожгло. Надеюсь, она не заразна.

Маленькие рубиновые глазки беспомощно мигали сквозь крышку.

— Отнесите ее в город. — распорядилась Динамия. — Там, у подножия горы верующие кормят подаянием изгнанного из святилища питона Гекаты. Пусть полакомится на последок мышатиной.

Аполллон отвалился от стенки на дно и трагически сцепил на груди лапки. В раздраженном голосе женщины он слишком хорошо узнал медные нотки Триединой, чтобы тешить себя надеждой на побег.

Так это с самого начала была ловушка?

Его светоносная жизнь совершила свой круг, и тот, кто убил Пифона возле материнского святилища на Делосе, должен был умереть от зубов другой змеи, на краю света, у самых врат в Аид.

Караван с зерном двигался из Порфимия в Пантикапей. Сразу за соленым озером дорога резко сворачивала на юг и шла между пологих холмов, поросших колючим ковылем. Желтая осенняя степь баюкала телеги, перебрасывая с одного ухаба на другой, как мать-кочевница, привязанного за спиной ребенка, колотящегося носом то об одно, то об другое ее плечо.

По правую руку виднелись остатки старых киммерийских валов, осевших и сильно сглаженных временем. Впереди эллины-колонисты поновляли их, вгоняя в фундамент каменные крепы.

В виду Тиритакской стены женщины-меотянки, охранявшие караван, расслабились, расстегнули пояса, размотали шарфы из тонкой шерсти, покрывавшие головы, и завязали ленивый разговор. Здесь они чувствовали себя безопаснее, чем на открытом месте, где из-за любого холма могли появиться чужаки и напасть на обоз в надежде поживиться даровым хлебом.

От стены отделилось облачко пыли и начало быстро расти, приближаясь к дороге. Вскоре можно было различить небольшой отряд во главе с начальником северного участка Асандром Большим. Воины скакали в полном вооружении, грозно сдвинув шлемы на глаза и обнажив длинные мечи для верхового боя. Демонстрация силы была естественна в этих глухих местах и ничуть не напугала меотянок. Они остановились, выражая покорность патрулю, но тоже застегнули пояса и как бы между прочим перекинули гареты со спины на грудь, чтоб вовремя достать луки.

Однако узнав командира всадниц, Асанд Большой поднял руку и что-то гортанно крикнул своим воинам. Эллины придержали коней и стали засовывать оружие в ножны.

— Здравствуй, Бреселида. — проговорил начальник стены, подъезжая к меотянке совсем близко и беря ее гнедую лошадь под уздцы. — С хлебом?

— С хлебом. — кивнула женщина. — Давно не виделись, Асандр. Как дела?

— Плохо. — воин почесал крючковатый, свернутый на сторону нос. — Троюродный брат пропал. Только из Милета приехал. Устроил его в отряд Левкона, а тут скифы… — он махнул рукой. — Слышала, когда выжгли предместья? Вся западная сторона горела.

— У нас тоже потери. — вздохнула Бреселида. — Номад Ферусы. Всех вырезали.

— Нда-а, — протянул Асандр. — Сдается мне, они вместе и съехались у кургана. Кто же знал?

— Молодые еще. Что с них взять? — пожала плечами меотянка. — В наше время было поспокойнее.

Асандр смерил ее чуть насмешливым понимающим взглядом. Бреселида была зрелой 20-летней женщиной с загорелой, посеченной морщинами кожей. Пляски под холмами ее уже мало занимали. У нее было скуластое лицо и маленький упрямый подбородок. Серые настороженные глаза смотрели внимательно и колко, а выгоревшие волосы были у висков заплетены в две тоненькие косички, сходившиеся на затылке.

Такую прическу в степи носили и мужчины, и женщины. Правда, у скифов в последнее время завелась отвратительная сода накручивать себе на лбу волосяной пучок. Этого Асандр не одобрял.

Бреселида же ему всегда нравилась. Статная. Уверенная. Не разбитная.

Красивая?

Да, пожалуй, красивая. Но командир северного участки стены вошел уже в тот мудрый возраст, когда замечаешь, что женская красота не греет. Нет, не греет. А греет что-то совсем другое… От Бреселиды ему всегда становилось тепло, а бывали времена, когда и жарко. Оба хранили память о летних деньках и умели оставаться друзьями.

— В наши времена было поспокойнее, — повторила всадница.

— Поспокойнее будет на погребальном костре. — Асандр Большой дал своим воинам знак объехать караван.

Телеги двигались по дороге к валам, и меотянки уже старались разглядеть среди рабочих, как муравьи, ползавших по земляным отвалам, своих соплеменников.

— Ваши ушли к югу. Где стена упирается в озеро. — сообщил начальник.

— Жаль. — лицо Бреселиды ничего не выражало. — А почему в озеро? Хотели ведь тянуть до Нимфея?

Асандр злобно выругался.

— Нимфейцы отказали. Поди пойми их! — от с досадой плюнул на дорогу. — Такая брешь! Говорят, у них со скифами договор, торговые дела… Они за скот будут пропускать номады через свой брод на ту сторону. Каково?

— Сволочи. — коротко ответила собеседница.

— Я тебе больше скажу, — у Асандра явно накипело. — Наши в Пантикапее не лучше. Если б архонт не надавил своей властью, народное собрание до сих пор не дало бы денег на стену!

— Сто пустых голов всегда меньше, чем одна полная. — усмехнулась меотянка. — Безмозглые торгаши. Сами себя подставляют!

К начальнику стены, кланяясь подошел староста из Порфимия, посланный крестьянами с обозом.

— Хороший урожай, отец? — воин спешился и снял шлем.

— Слава Деметре. — бесхитростно отозвался старик. — Наши женщины потрудились.

— Знаем мы, как они потрудились. — Асандр не сдержался, чтоб не поддеть крестьянина. — Небось, во время сева вокруг деревни не было проходу ни конному, ни пешему? Всех затолкали в борозду?

Окружавшие командира воины заржали.

— Следующей весной ждите нас!

— Приедем, раз у вас бабы такие гостеприимные!

— Тьфу! Бесстыдники! — староста плюнул на дорогу и заковылял прочь.

— Я хотела тебя предупредить…

Асандр обернулся к спутнице.

— На той стороне неспокойно. — Бреселида понизила голос. — И быть может, скоро мы не съедемся вот так в поле с опущенным оружием.

Начальник выжидающе молчал.

— Городки колонистов по нашу сторону пролива, которые еще при моей бабке признали власть меотийских цариц, узнав, что Тиргитао взяла Гекатея себе в мужья…

«Взяла в мужья — странные у них все-таки понятия!» — хмыкнул про себя Асандр.

— …что Тиргитао скрепила договор с Пантикапеем браком, — гнула свое Бреселида, — и решили избрать Гекатея своим архонтом. Понимаешь, что это значит?

— Понимаю. — медленно проговорил воин. — Эллины хотят избавиться от власти Тиргитао и решили, что сейчас подходящий момент. Но это нарушает договор. Неужели Гекатей согласился?

— Гекатей расчетливый человек, — грустно улыбнулась Бреселида. — Он не принял предложения, но… и не отказался. Он прекрасно понимает, что в таком деле можно больше потерять, чем приобрести. Однако Тиргитао подозревает его в сговоре со своими подданными и намеренно ищет повода к ссоре. Теперь, после гибели номада Ферусы на вашей стороне, он есть.

Асандр подавленно молчал.

— Мы на краю войны. — заключила женщина. — Я хотела предупредить, чтоб ты, увидев меотийское оружие, по привычке, не принял за союзников тех, кто может оказаться врагами.

Асандр наклонился с седла и поцеловал Бреселиду в щеку.

— Спасибо. Я буду на стороже.

— Пока еще ничего не случилось, — женщина вздохнула, — но повелишь ли, я спинным хребтом чувствую, что это не надолго.

— Вот и я думаю, чего у меня все кости крутит? — рассеялся воин. Но голос его был невеселым, а во взгляде появился холод.

* * * * *

Город Пантикапей раскинулся на террасах большой горы с плоской вершиной и был с севера окружен рекой. Ее илистые берега утопали в зелени диких садов.

Проехав под стеной из желтых блоков песчаника, караван миновал ворота. Хлеб пропустили сразу. Меотянки оказались на шумных не мощенных улицах, плотно зажатых глухими стенами домов из кирпича-сырца. Бреселида любила Пантикапей, она никогда не видела городов больше и красивее него. Внимание всадницы привлекла толпа, давившаяся у каменной толлы в углу площади. Здесь лавки с желтыми полотняными навесами были раздвинуты, и горластые торговки выкрикивали не свой товар, а что-то совсем не членораздельное.

Подъехав ближе, Бреселида с седла увидела странное зрелище. За толой в земле была вырыта довольно тесная пещера. В ней, свернувшись клубком, лежал большой питон. Он не обращал на кричащих людей ни малейшего внимания. Временами змей поднимал плоскую голову и прищуривал желтые яйцевидные глаза. Они то и дело подергивались пленкой, а на узкой шее заметно было сглатывающее движение, словно у питона ходил кадык.

Шесть молодых жриц в черных пеплосах стояли вокруг земляной дыры и, горестно завывая, драли на себе волосы, царапали ногтями лица. Похоже, они на что-то жаловались. Остальные собравшиеся вторили им с еще большим жаром. Некоторые из них кидали в питона кусками лепешек и яблоками, от которых змей уворачивался с невероятным проворством. Толпа явно досаждала ему. Наверное, он предпочел бы уползти из этого шумного местечка в один из диких яблоневых садов на берегу реки.

Происходящее показалось Бреселиде забавным. Она приказала своим всадницам проводить телеги до складов в порту, а сама решила остаться поглазеть на диковинное действо.

— Что здесь творится? — спросила она у старика в соломенной шляпе, то и дело подпрыгивавшего на одной ноге, чтоб рассмотреть змею.

— Священного питона Гекаты выгнали из храма на горе. — отозвался он. — Лучники Аполлона, будь они не ладны, оскорбляют богиню. А все проклятый Гекатей! Который год уже от варваров жизни нет! Сам женился на амазонке и допустил в город вонючих степняков! — старик поднял глаза на собеседницу и осекся.

— Сдается мне, ты воняешь посильнее меня, дедушка! — рассмеялась Бреселида. — А почему люди швыряют в змею яблоками?

— Они ее кормят. — процедил сквозь зубы старый колонист, всем видом показывая, что разговор с кочевницей задевает его эллинское достоинство.

— Мы не хотим, чтоб богиня подумала, будто весь город желает лишить ее святилища. — вмешалась молоденькая торговка зеленью, выглядывавшая из своей лавки. — Поэтому надо кормить питона. Тогда гнев Гекаты не рухнет на наши головы.

— Пусть разбирается с Аполлоном Иетросом, а не с нами, — буркнул старик.

В это время на каменных ступенях широкой лестницы, спускавшейся с горы, запели флейты. Четыре темнокожие рабыни-тавриянки прошествовали к толле и сгрузили с плеч тяжелые корзинки.

— Подношения от госпожи Динамии, благочестивой супруги нашего архонта. — провозгласила старшая.

Служанки начали вынимать фрукты, кульки с ячменной мукой, амфоры с молоком и оливковым маслом. Было очевидно, что одному питону столько никогда не съесть и большая часть подношений предназначена для бездомных жриц Гекаты. На это намекали и свернутые шерстяные плащи, которые жена Гекатея послала служанкам богини.

«А еще говорят, что у них правят мужчины!» — усмехнулась Бреселида.

Вряд ли муж Динамии одобрил бы поведение. Но дерзкий поступок супруги архонта подчеркивал, что она все еще хозяйка у своего очага и не собирается изменять Богине Матери.

— А это для священного Змея. — рабыня тряхнула круглой плетенкой, в которой кто-то жалобно пищал.

«Станет их перекормленный питон глотать мышей!» — с презрением подумала Бреселида.

Но к удивлению всадницы при виде очередной игрушки змея проявила не свойственное ей оживление. Ее зрачки расширились, в них появилось через чур осмысленное выражение. Голова поднялась на длинной шее и выжидательно застыла, чуть покачиваясь из стороны в сторону.

Жрицы взяли из рук служанок корзинку, сняли крышку и осторожно перекинули жертву за частокол из пик, отгораживавший питона от зрителей.

Мышь заметалась по утоптанной площадке, над которой, как черное обугленное дерево, нависало толстое тело Змея.

Меотянке отчего-то стало не хорошо. Она видела, как едят убитую добычу волки в степи. Видела, как коршуны, сделав круг, кидаются на ягненка. Сама загоняла и убивала косуль из лука. Но то, что сейчас происходило на ее глазах, не было честным поединком со смертью. У зверя всегда есть возможность убежать. А мышь обрекали на смерть с самого начала.

И добро бы питону принесли дохлого крысака — возмутилась Бреселида. Пусть ест. Но право на живую кровь требовало предоставить и жертве хоть маленький шанс спастись.

Мышь, между тем, повела себя довольно странно. Вид у нее был одновременно обреченный и героический. Она встала на задние лапки, сложила передние на груди и, не мигая, уставилась в громадные желтые глаза чудовища. Питон тоже не спешил. Он пожирал жертву взглядом, но не двигался с места, словно между ними шел немой поединок.

Вдруг голова змеи вздрогнула и подалась назад. В толпе удивленно загомонили.

— Эта мышь заколдована!

— Смотрите, смотрите, что делается! Он ее не ест!

Бреселида прищурилась. Крошечный белый герой с рубиновыми глазками загипнотизировал питона. Такого она еще не видела.

Явно разочарованные жрицы отодвинули несколько пик ограды и внесли внутрь старое терракотовое изображение богини — самое почитаемое в святилище. Прежде оно стояло прямо у очага и было сильно закопчено.

В змею словно вдохнули вторую жизнь. Слабая дрожь сотрясла ее тело от шеи до хвоста, глаза вновь распахнулись, и Бреселида едва не отпрянула, подумав, что сейчас они стали совсем человеческими. Ее лошадь подала крупом назад, давя зевак и наступая им на ноги.

— Тише! Тише!

— Куда прешь?

— Никакого почтения к богине!

— Понаехали из степи! Негде шагу шагнуть…

Несколько рук было вцепились всаднице в кожаные штаны.

— Это не моя богиня. — огрызнулась меотянка, выхватив лук и, показывая всем, что трогать ее опасно.

Пальцы разжались, но негодующие возгласы смолкли лишь когда питон сделал неожиданный бросок вперед и, распахнув пасть, открыл жутковатые, острые, как иголки, зубы.

В этот миг Бреселиде показалось, что вместо мыши она видит крохотный золотой шарик солнца, каким-то чудом сиявший на грязной земле. Сама не понимая, что делает, всадница перевела лук с толпы на змея и спустила стрелу. Потом еще одну за другой шесть стрел.

Первая пробила питону череп, войдя прямо через открытый рот и выйдя из шеи. Остальные поразили тело, заставив его извиваться адскими кругами, орошая площадь за пиками черной кровью.

Жрицы завизжали. Толпа секунду соображала, что случилось, а потом вопя бросилась на Бреселиду. В этот момент на площади раздался свист бичей и топот кованных медью солдатских сандалий. Архонт прислал стражу, чтоб немедленно прекратить сборища у питона Гекаты. Отрядом командовал сын правителя Делайс, высокий светловолосый юноша в легком кожаном панцире. Он получил распоряжение забить Змея камнями, а жриц, мутивших народ, выгнать за городскую стену. Но вряд ли кто-либо из солдат осмелился совершить такое святотатство.

Увидев, что питон мертв, воины вознесли благодарственные молитвы Великой Матери за то, что не им выпало исполнить страшное дело. С утроенной энергией они начали разгонять народ.

В давке Бреселиду приперли к самому ограждению из пик, пара которых уже была повалена. На краю бреши сидела белая мышь и как ни в чем не бывало мыла лапкой свою забавную мордочку. Завидев меотянку, она почему-то начала попискивать, словно старалась обратить на себя ее внимание.

Всадница нагнулась и подхватила крошку.

— Иди сюда, бедолага. — сказала она. — Того и гляди тебя затопчут.

Вообще женщина не любила мышей. У них были противные голые хвосты, они разносили заразу. Иногда укушенный мышью мог заболеть лихорадкой и даже умереть, словно в их трубчатых зубах содержался яд не менее страшный, чем у змеи. Бреселида раз слышала от купцов, что далеко-далеко на юге есть зверь огромный, как гора. Ему не страшен ни лев, ни тигр, ни гигантская птица рок. Когда он ходит, дрожит земля и падают деревья. Однако сам он отличается редким дружелюбием. Так вот, этот разумный зверь опасается мыши! А уж пустоголовым людям держаться от мыши подальше велели сами боги.

Мысли меотянки внезапно прервались. Ее вместе с потоком людей вынесло с площади, и всадница вовремя свернула коня в один из пустых переулков. Здесь ей ничто не угрожало.

— Вылезай! — она опустила руку в карман. — Опасность миновала.

Но ее пальцы поймали только воздух. Спасенный мышонок исчез, словно растаял в пустоте. Пожалев, бедолагу, который, вероятно, вывалился в давке и был растоптан, Бреселида пустила коня вперед. Она неплохо знала город и рассчитывала вскоре выбраться к порту.

* * * * *

Пантикапейские купцы, караваны которых охраняли меотянки, всегда оказывали кочевницам гостеприимство. На подворье Сола из Мелета Бреселида могла переночевать в верхних комнатах, но как и ее подруги, предпочла улечься в открытой галерее.

Ночи стояли теплые, и воздуха в доме не хватало. К тому же всадница не любила спанья в каменных ящиках. Только искушать смерть.

Каждый раз после большого кочевья ей заново приходилось привыкать жить под крышей.

Ветер шелестел ветками акации и швырял на деревянные полы ее сухие стручки. Они засыпали войлочную накидку Бреселиды. Женщина зевнула и примостила голову на снятом седле.

Вдруг под самым ее ухом кто-то пискнул.

Округлившимися глазами всадница уставилась на маленькую белую мышь, которая пристроилась возле изголовья.

— А, это ты, приятель? — удивилась Бреселида. — Я думала тебя растоптали. Ну, что скажешь?

— Возьми меня за лапку, — пискнула мышь, — и поверни семь раз по солнцу.

У Бреселиды открылся рот от удивления, но она почему-то не посмела ослушаться.

— Случилось так, что это должна сделать именно ты, — недовольно пояснила мышь, завершая седьмой кружок.

Потом Бреселида услышала такой сильный грохот, как будто рухнул дом Сола, погребая всех под своим деревянным каркасом и каменной обкладкой.

Во дворе словно вспыхнули мириады солнц, а с крыши галереи посыпались раскаленные угли. Бреселида обернулась, боясь, что ее подруги погребены под обвалом. Но все они мирно спали, и дом стоял на месте. Странное явление света и грохота видела только она.

Мгновение спустя перед ней из туч сияющих золотых пылинок соткался образ. По мере того, как свечение остывало, он принимал все более определенные формы.

— Не бойся, я Аполлон, Гойтосир, как говорят в степи. — его голос прогремел от края до края небес.

Бреселида зажала уши и зажмурила глаза.

— Ну извини, извини, вижу, что слишком громко. — Феб справился с легкими. — Не дергайся и не верти головой. Видишь меня только ты. И слышишь тоже.

— Чего тебе надо? — меотянка боязливо отодвинулась к стене.

— Какая невоспитанная степная девочка! — возмутился Феб. — Поболтать. Ты же в конце концов спасла меня. Думал отблагодарить тебя встречей с богом.

— Как ты сюда попал?

— Слишком долго рассказывать. — гипербореец протянул руку, коснулся пальцем лба Бреселиды, и через секунду она знала его историю.

— То-то мышь мне показалась странной. — произнесла женщина.

— Змея-то постраннее будет? — усмехнулся бог.

— Пожалуй, — кивнула Бреселида, — У нее глаза… Как бы это сказать?

— Человеческие? Нет. — Аполлон остановил ее жестом. — Похожи, но нет. Хочешь, я покажу тебе свои глаза?

— Это большая честь, — с опаской произнесла всадница, снова чуть отодвигаясь от него, но солнечный лучник крепко держал ее за руку.

— Ты же смелая. — поддразнил он.

«Что я теряю?»

Бреселида подалась вперед, а бог, чуть наклонив голову, поднял веки.

— Смотри прямо.

В следующую секунду в глаза Бреселиде ударил ослепительный свет, и она потеряла сознание. Казалось, раскаленное до бела сияние выжгло ее голову изнутри.

Ослепнув, женщина летела в ровном неживом блеске. От него не было ни тепло, ни холодно. Ужас овладел ею, когда она поняла, что свет этот абсолютно ровен и лишен души. Бреселиде стало так страшно, что она закричала, но там, в глубине, не было голоса и слуха. Одна сияющая белая пустота.

— Вот так. — сказал Аполлон, и всадница пришла в себя. — А глядя на змею, ты видела глаза Гекаты. Представляешь, что в них?

Бреселида мотнула головой.

— Не хочу даже представлять.

— Когда я был помоложе, — усмехнулся Аполлон, — мы, младшие боги, часто смотрели в глаза Гекате. — он болезненно сглотнул. — Все по-разному. Триединая несет не только смерть, но и любовь. Но я-то был исполнителем приговоров и заглядывал глубже других. — Феб провел ладонью по лицу, словно стараясь и сейчас защититься от невидимых чудовищ, переползавших из темной преисподней в его сияющую пустоту. — Особенно там много змей.

— Хочешь выпить? — спросила меотянка. — Не очень хорошее вино, но греет.

Лучник кивнул. Его уже несколько минут поколачивал легкий озноб.

Бреселида разлила вино из бурдюка в две деревянные чашки, лежавшие у нее в гарете вместе с запасными наконечниками для стрел.

— Действительно, пойло. — Аполлон отхлебнул еще пару глотков. — Если б ты знала какие вина делают у меня на родине.

Всадница хмыкнула.

— Прекрасные вина! Я люблю все прекрасное. — пояснил Феб. — Смотреть на прекрасное, слушать. Я хотел бы, чтоб оно оказалось там, внутри меня, заполнило целиком, и я смог передавать его другим, как Геката своих змей…

Бог осушил деревянную чашку.

— Поговорим о твоих делах. — его лицо стало суровым. — Ты сегодня приняла на себя очень тяжелое проклятье. Убив змея, ты оскорбила Гекату, и она будет следовать за тобой. — Феб усмехнулся. — Правда, она теперь не так проворна, как когда я был ее мстителем. Но все же… тебе не позавидуешь.

Бреселида молчала, медленно осознавая опасность, в которой оказалась.

— Я знаю, о чем говорю. — заверил ее Светоносный. — Я был первым, кто воспротивился власти Великой Матери, убив Пифона, и до конца изведал ее гнев.

— Что она тебе сделала?

Испуг всадницы позабавил Аполлона.

— Меня девушки не любят. — рассмеялся он. — Нет, честно. С тех пор, как отрезало. Когда я был убийцей, их это не пугало. А теперь бегают, как от чумы. Даже обидно.

«Ты и есть чума», — подумала Бреселида.

— Не очень-то вежливо с твоей стороны. И Дафна, и Хлоя…

— Так тебя не любят нимфы, а не девушки. — поймала его на слове меотянка. — А нимфы служат Триединой.

— Все женщины служат Триединой, — отмахнулся Феб, — Хотя ты права… — он задумался. — А ты умная девочка.

— Еще бы. — хмыкнула всадница.

Аполлон прищурился. У него, как и у всех богов, было двойное зрение, и теперь он видел Бриселиду не только такой, какой она была. Но и такой, какой должна была стать, если бы нити ее судьбы не были грубо оборваны.

— Э-э, — протянул гипербореец, — да ты и так меченая.

Меотянка напряглась.

— Как ты узнал?

— У тебя на лбу написано. — он легонько щелкнул ее кончиками пальцев по носу. — Не надо было бегать от богини, когда она хотела сделать тебя своей жрицей.

— Я не люблю змей, — процедила всадница. — И не люблю убивать, ради змей, и соблазнять ради змей тоже.

Хотя Аполлон, подобно своей лунной сестре, не отличался жалостливостью или вообще хоть какими-нибудь чувствами, в этот миг он остро пожалел сидевшую перед ним молодую женщину. У нее на лбу ясно читался венец, а властный, нежный рот много говорил о чувствах, способных бушевать в ее душе. Но все было отведено от Бреселиды в сторону, и солнечный лучник хорошо знал руку, которая это сделала.

— Я попробую защитить тебя. — сказал Феб. — Наклонись. — он знаком потребовал, чтоб Бреселида подставила ему лоб. — Отныне ни одна стрела не сможет поразить тебя, а твои будут бить без промаха.

Когда губы Феба коснулись ее загорелого обветренного лба, он почувствовал горьковатый запах полыни, шедший от ее волос. Самой же меотянке показалось, что ей сквозь лоб прошло маленькое ослепительно яркое солнце, которое высветило ее всю изнутри.

— Не бойся, голова у тебя не горит. — со смехом сказал Аполлон. — Теперь жди чудес. Поцелуй Феба — не шутка.

В это время одна из подруг Бреселиды заворочалась, и Аполлон, как вспугнутая птица, переместился в воздухе за кипарисовый столб галереи.

— Прощай. — тихо свистнул он.

— Прощай. — меотянка подняла руку. — Один совет: иногда показывай женщинам свою дикую сущность, нам это нравится.

Его смех еще звучал в ушах всадницы, как тысяча золотых колокольчиков, а ее подруги уже начали просыпаться и скатывать войлочные одеяла.

— Бреселида, — воскликнула одна из них. — Что это с тобой?

— Ты вся светишься! — подтвердили другие.

Но всадница молчала, глядя перед собой расширившимися зрачками, и вскоре девушки отстали от нее.

В эту ночь в Пантикапее скончалась благочестивая супруга архонта Динамия. После бани у нее началась лихорадка, а к вечеру призванный в дом на горе лекарь с испугом заявил, что у больной черная чума.

С первым лучом солнца жена Гекатея испустила дух, но больше никого в городе зараза не тронула.

III

— Вся оборона пролива держится на моем мече! — архонт Гекатей вскочил с места и, отшвырнув складной стул, прошелся по комнате. — А ты обвиняешь меня в предательстве? — он даже не предполагал, что так выйдет из себя.

Царица Тиргитао с любопытством смотрела на мужа. Она прибыла в город вчера, в сопровождении сильной охраны, специально для того, чтоб поговорить с супругом. Им было что сказать друг другу.

— А как иначе ты объяснишь появление воинов Скила у самого Пантикапея? — ее тонкие, подведенные красной краской брови слегка поднялись. — Разве мы посылали тебе мало людей для работы? Или наши отряды не охраняли побережье?

— Скил вторгся внезапно. — архонт с большим трудом снова овладел собой и вернулся к столу. — У нас тоже многие погибли.

Изящными пальцами царица взяла засахаренную дольку айвы и положила ее в рот, испытующе глядя на мужа.

Айва сладко таяла на языке, но в раскосых зеленоватых глазах Тиргитао не исчезал холод.

У царицы было скуластое лицо с тонкими чертами и смуглой кожей, которую прекрасно оттенял алый шелк платка, накинутого на конусовидную шапку с 9 рядами золотых треугольников, звеневших при каждом движении женщины.

— Мы узнали, что ты специально заплатил скифам за это нападение…

Ни один мускул на лице архонта не дрогнул. Даже если сведения были верными, Гекатей ничем не выдал себя.

— Ты передал им больше сотни мешков ячменя, 100 голов баранов, 50 быков и два табуна лошадей, чтобы они сожгли предместья, но те трогали сам город. — голос царицы был ровным, но в нем звучала медь. — Так ты хотел напугать своих толстобрюхих купцов, которые не станут помогать тебе в строительстве стены, пока солома не займется у них под задом.

В просторном мегароне дома архонта на Шелковичной горе не было никого, кроме самого Гекатея и его гневной гостьи.

— Ты думаешь, степь пуста? И безлюдна? — с укором заметила Тиргитао. — А в ней слухи разлетаются быстрее, чем стрелы, пущенные по ветру. Номады съезжаются, торгуют, разговаривают… Я знаю даже, сколько родинок на попке у младшего сына Скила. А скифский царь может назвать по имени борзую, которой я разрешаю после еды слизывать жир с моего пальца. Это в городе можно заставить человека молчать. А у нас сегодня он здесь — завтра снялся со всем кочевьем и ищи его, как ветра в поле, от Аракса до Танаиса. Скифам даже в голову не пришло скрывать: кто, за что и сколько им заплатил.

— Они лгут. — холодно возразил Гекатей.

— Хорошо, что у тебя хватает ума отрицать случившееся. — кивнула его гостья. — Но это уже ничего не меняет. — Тиргитао тоже встала и прошлась вокруг стола. — Если ты думаешь, что я не понимаю тебя, — сказала она грустно, — то ты глубоко ошибаешься. Я понимаю и презираю все, что ты сделал.

Архонт смотрел на нее, не зная, как прекратить разговор.

— Когда я выходила за тебя замуж, — продолжала Тиргитао, — чтобы скрепить союз между берегами пролива, я думала ты — царь. И хозяин своего слова. А ты дрожишь перед горсткой жалких лавочников, которые решают, сколько и как тебе править. Дать тебе денег или оставить безоружным перед врагом. Кормить твоих солдат или продать хлеб за море. Ты ходишь в золоте, а на деле подчиняешься толпе оборванных попрошаек в порту…

— Довольно! — Гекатей схватил царицу за руку и с силой толкнул обратно в кресло. — Замолчи, женщина! Они свободные эллины и не допустят другого обращения с собой. — его мощная фигура нависла над ней сверху. — Я не царь. — с расстановкой проговорил архонт. — И никогда не был им.

— Чем же ты гордишься? — Тиргитао не дала себя запугать. — Тем, что должен подслуживаться к любому безмозглому толстосуму, не желающему раскошелиться для защиты сограждан? Ха. — она снова встала. — Тем, что вынужден идти на подлость и предавать немногих, ради спасения остальных?

Гекатей отвернулся от нее. Он никогда не любил эту через чур властную женщину. И ее красота была не в счет. Она тоже не питала к нему теплых чувств. Их связывало нечто большее — союз против скифов. Теперь он дал трещину.

— Ни ты, ни твои люди ничего не смогут доказать. — холодно проговорил архонт. — Даже если ославят меня на каждом перекрестке Пантикапея.

— Мне совершенно все равно, что ты делаешь со своими подданными. — царица подошла к нему сзади и требовательно взялась за золотой браслет на предплечье мужа, поворачивая его к себе. — Это не моя забота. Но из-за твоего предательства погиб номад Ферусы, а она моя родственница. Ты должен был знать, что у нас на такое не закрывают глаза. Договор расторгнут. Хочу я или нет, но я должна отомстить за сою кровь. Иначе меня не поймут и не поддержат.

— Так и ты не всевластна? — его губы сложились в презрительной усмешке. — Упрекаешь меня, а сама идешь на поводу у грязных кочевников?

— Я сама грязная кочевница. — оборвала его Тиргитао, — И если я что-то делаю, значить этого требует мое сердце. Сейчас ты в крови моей родни.

— Что нам до них? — Гекатей с силой тряхнул женщину за локти. — Что такое номад Ферусы? 15 всадниц? Еще наш дозорный отряд. Примерно столько же. В предместье погибло не больше 20. Неужели из-за этого ты разрушишь всю систему обороны, которую мы построили за последние годы?

— Ты построил. — холодно поправила Тиргитао, отстраняясь от мужа. — Ты забываешь разницу между нами: мы «грязные кочевники» сегодня за проливом, а завтра, где угодно. Нам твоя стена не так уж и нужна.

— Я тебе не верю. — Гекатей тряхнул головой. — Не станешь же ты сама открывать дорогу скифам через пролив?

— Посмотрим. — Тиргитао с достоинством выпрямилась. — Мы откочуем, а удар придется по эллинским городам-мятежникам, предложившим тебе власть. Как ты смотришь на это?

Гекатей скрипнул зубами.

— Кроме того, я ведь могу выйти замуж за Скила, — поддразнила его царица. — Как вышла за тебя. И вот он — новый союз. Где тогда будут твои соплеменники? В Милете? Или в земле?

— Убирайся. — сдавленно прохрипел архонт.

— Где же твоя хваленая эллинская сдержанность? — царица едва не смеялась ему в лицо. — Я приехала сюда, чтоб сказать тебе: договора больше нет. Я явилась в твой собственный дом, чтоб объявить тебе войну. — в ее голосе слышалась издевка. — Если б ты пришел ко мне для этого, я бы приказала схватить и казнить тебя. А ты не посмеешь притронуться ко мне и пальцем. Иначе твои лавочники с перепугу обвинят в развязывании войны тебя и сами удушат при моем приближении.

Гекатей раздраженно передернул плечами. Он слишком хорошо понимал, что она права.

— Прощай, мужчина, отказавшийся от чести, и никогда не обладавший властью. — Тиргитао хотел идти, но обернулась, точно вспомнив о чем-то. — Еще одно. Ты должен знать: тебе лучше не попадать в плен. Ты был моим мужем, а значит, — она помедлила, — отчасти все же царем. У нас странные обычаи, и не все из них мы выносим на глаза чужаков.

Входная дверь стукнула.

— Отец, — на пороге магарона появился высокий светловолосый юноша в сопровождении двух дорогих египетских борзых, — В городе говорят страшные вещи… — он осекся, увидев Тиргитао.

— Здравствуй, Делайс. — царица подняла руку, чтобы потрепать пасынка по щеке, но он отстранился. — Вот от такого пленника я бы не отказалась.

Ее смех покоробил обоих.

— Развратная тварь! — крикнул ей в спину архонт.

Он ожидал, что Тиргитао ответит: «Предатель» — но она промолчала, спустившись вниз по ступенькам на улицу, где ее ждала конная свита, окружавшая носилки.

IV

Путь на Майскую гору лежал между сжатых ячменных полей с выгоревшей стерней. Воздух звенел от жары, и едва приметные в начале осени пылевые вихри уже закручивались над растрескавшейся глиной дороги.

Толпы изнуренных паломников, потряхивая пучками лавра, взбирались вверх по склону холма, далеко врезавшегося в море. На самом его мысу находилась священная пещера Афродиты Урании, владычицы Апатура, где в незапамятные времена боги сошлись с гигантами для последней битвы.

Говорят, вечно юная Афродита заманивала гигантов в глубину горы, а Геракл там расправлялся с ними по одному. Перебив всех, богиня и великий герой предались страсти и пировали ровно год.

Впрочем, другие утверждали, что это именно та пещера, где Геракл встретил змееногую женщину Ану и провел у нее «в гостях» тот же Великий Год — то есть восемь лет по людскому счету, пока звезды не совершили по небу полный круг и не встали на свои прежние места.

Последняя история особенно нравилась потомкам эллинов и варваров, от коротких, часто вынужденных браков, столь частых на землях южной Меотиды. Они чтили прародителя Торгетая и Змееногую Матерь под любым из эллинских имен.

Чтобы не ссорить степняков и паломников-греков, мудрые жрицы с Майской горы именовали свою богиню «Апатура» — «Пещерная» в знак того, что она принимала героя в глубине земли. Раз в Великий Год под уходящим созвездием Льва, на исходе лете настигавшего Деву, устраивался грандиозный праздник. На него съезжались люди с обеих сторон пролива, и ровно восемь дней на вершине горы жарко пылал жертвенный огонь.

Подхватив путника у самой Фанагории, толпа богомольцев несла его вверх и вверх по дороге, усыпанной трилистником, сосновыми шишками, конским пометом и черепками разбитых в давке статуэток.

Молодого исхудавшего парня в дерюжной рубахе и видавшей виды соломенной шляпе затерло между быком, впряженным в ярмо, перевитое плющом, и крестьянской телегой, набитой детьми, как улей пчелами.

Румяная черноволосая девка прижимала к груди расписную статуэтку Деметры и с испугом таращилась на оборванца, вся правая щека которого была располосована, словно когтями. У него явно водились вши, а может и стригучий лишай. Воспаленный усталый взгляд тыкался из стороны в сторону, ища лазейку, чтоб выскользнуть из толпы. На грязной шее, которую он по гусиному вытягивал вверх, заметны были ссадины и содранная кожа.

«Может, он разбойник? — подумала девка, ерзнув на мешках ячменя, которые семья везла в дар святилищу. — То, что не добрый человек, это уж точно. Больной. Одно слово — больной».

— Не бойтесь меня, — обратился к ней Асандр. Он хотел говорить мягко, но голос помимо воли вышел хриплым и грубым. — Я не причиню вам вреда. Мне бы только выюраться отсюда.

Девка шарахнулась назад, спиной сбив нескольких малышей вглубь телеги, а один шлепнулся прямо на дорогу.

Асандр успел подхватить его как раз между колесом и воловьим копытом.

— Не тронь детей! — тоненько взвизгнула крестьянка.

— Стащил! Стащил! Младенца украли! — заверещали женщины вокруг.

— Положь ребенка! — прогремел сбоку раскатистый мужской бас. И сразу несколько рук вцепились Асандру в плечи.

— Вор!

— Вор! Смотрите!

— Хотел прорезать мешки с ячменем!

— Да нет же! Он чуть не съел ребенка!

— Люди добрые! — взмолился Асандр. — Я вам ничего не сделал! Я же спас вашего мальчишку! Его бы раздавили в толпе!

— Молчи. Знаем вас, нищих! — послышалось в ответ. — Хочешь бродяжить, сидел бы за морем. В Милете. А здесь все сыты, кто не голоден.

— Земли полно, а они колобродят! Ворье поганое!

— Ни рук, ни мечей не хватает!

— Мы кормим только воинов! А бродяг кормить не будем!

Жадные, мстительные руки тянули Асандра во все стороны. Он почувствовал, что его нервы, и так доведенные в последнее время до предела, вот-вот не выдержат.

— Люди! Да что вы? — заорал путник, с силой, неизвестно откуда взявшейся в его костлявом теле, стряхивая наседавших крестьян. — Я из поена иду! От самого Танаиса. Не трогал я вашего ребенка!

— Ври! Ври! — ответили сразу несколько голосов.

— Тащите его на гору. К святилищу. Пусть бьется с Гераклом.

— Правильно! Как раз срок.

— Хорошее наказание.

— Да ну! — кто-то сплюнул. — Смешно даже! Такой хилый. Ему и пяти минут не устоять…

— А что мы теряем? Можем забить камнями. Можем отдать жрецу.

— Пусть сражается!

— Если он не лжет, Апатура подарит ему победу.

Это предположение было встречено громкими насмешками.

Асандр не смог освободить руки. Ему до отвращения привычно захлестнули ремнем запястья и шею, а другой конец петли привязали к телеге. Злополучная девка, из-за дурости которой все и началось, жалась в дальнем конце.

«Стерва, — думал несчастный пленник. — Надо же быть такой дурой!» Ему показалось, что на него с любопытством, но без всякого сочувствия смотрит смуглый узколицый парень в сосновой клетке, укрепленной на другой телеге. По виду он был явно тавр, и в его темно-карих, почти черных глазах читалось мстительное удовольствие.

— Послушай, куда нас ведут? — обратился к нему Асандр.

— Апатура. — только и ответил тот и сразу отвернулся, показывая, что разговор с эллином ему неприятен.

Между тем караван уже почти достиг вершины горы. Под одинокими воротами из трех положенных друг на друга серых глыб стояли нимфы в платьях из оленьей кожи и показывали богомольцам на две глубокие ямы по обе стороны дороги, куда паломники кидали терракотовые фигурки Афродиты, Деметры, Персефоны и недорогие бронзовые украшения.

Один купец хотел в порыве благочестия запустить туда позолоченный треножник из черной бронзы, но нимфы во время удержали его, знаками показав, что столь прекрасную вещь стоит отнести прямо в святилище.

Асандра отвязали от воза и вслед за парой быков втолкнули в ворота. Телеге его временных хозяев заскрипела в сторону хранилищ. Он слышал, как за его спиной сгружали на землю клетку с пленником-тавром, и молодая жрица недовольно выговаривала жертвователю, что богиня не любит чужаков.

Двор перед святилищем Апатуры был полон народу. Цветистая, радостно гомонящая толпа приветствовала скопление доброго скота, предвкушая обильную трапезу. Множество сосновых костров уже было разложено за жертвенниками из поставленных друг на друга камней. Жрецы в плющевых венках повели животных к ним и под звон цимбал начали возлияние кровью. Туши отволакивали к огню, где богиня получала головы и окорока, а остальное мясо жарилось и раздавалось паломникам.

Асандра, питавшегося в последнее время очень скудно, замутило при виде разнузданного обжорства, которому предавались богомольцы.

— Этих вы привезли оспорить право Геракла? — у самого уха юноши раздался резкий, насмешливый голос. — Что ж, думаю, Хрис будет исполнять свою должность еще восемь лет.

Асандр обернулся. Сухощавый, бритый мужчина с неприятным лицом внимательно смотрел на него.

— Слишком худ. Лучше б вы отвезли его Деметре. — констатировал незнакомец. — А вот этот подойдет. — жрец взялся за смуглое плечо тавра.

Но пленник и связанный, видно, был очень опасен, потому что, недолго думая, с силой лягнул бритого ногой в живот. Тот покатился по земле под хохот и свист паломников, его длинный шерстяной гиматий задрался, обернувшись вокруг бедер, и открыв изуродованные скопчеством чресла.

Несколько молодых послушников подбежали, чтоб поднять жреца.

— Этот первый. — кастрат ткнул пальцем в сторону тавра. Он встал, отряхнулся и с достоинством прошествовал в сторону святилища.

Запели двойные флейты, и из темной глубины пещеры, затененной кустами гранатника, вышли нимфы, неся в руках сосновые факелы. Их яркое сияние потерялось бы на фоне палящего солнца, если б не черный чад, шедший от каждого из «фаллосов Геракла».

Нимфы остановились у устья пещеры. Пение двурогих флейт оборвалось, и в наступившей тишине из зарослей плюща появилась та, ради которой собрались здесь сотни паломников — сама владычица Апатура.

Даже у разозленного всем происходящим Асандра перехватило дыхание. Афродита Урания была действительно прекрасна. Ее роль исполняла главная жрица Майской горы.

Рослая, незагорелая женщина была одета в складчатую юбку-колокол, поясом которой служила золотая змея. Узкий жилет стягивал ей живот и предплечья, но открывал высокую грудь с подведенными соком граната сосками. На шее Апатуры, как ожерелье, покоилась черная гадюка, а в точеных руках она сжимала по двойному топорику.

Гул восхищения прошел по рядам богомольцев. Асандр не отрываясь смотрел на нее. Почувствовав этот взгляд, жрица беспокойно повела головой, встретилась с пленником глазами и едва заметно кивнула ему. Словно приветствовал давно ожидаемого ею человека.

Для такой минуты стоило жить. Стоило пропадать в плену у скифов, бежать, голодать и, наконец, попасть в безжалостные руки своих. Богиня видела его. Она его призывала.

Снова запели флейты, и вслед за владычицей Апатура из-под сводов горы появился ее воинственный охранник. Громадный, как циклоп, он сделал несколько шагов на свет и издал громоподобный хохот, с посвистом подбросив в воздух дубовую булаву, обитую медными пластинами. Металл золотом вспыхнул на солнце, приковав сотни глаз к смертоносному оружию героя.

Раздались дружные рукоплескания. Под ноги Гераклу полетели листья плюща. Набычившись, жрец обвел собравшихся маленькими свиными глазками, недобро поблескивавшими из-под косматой гривы.

Нимфы вынесли деревянный трон и водрузили его перед входом в святилище. Афродита Утария торжественно прошествовала туда. Бритый скопец наклонился к ней и что-то зашептал, указывая на тавра. Богиня улыбнулась, покачала головой и протянула руку в направлении Асандра. Кровь гулко застучала в ушах у юноши.

Жрец продолжал настаивать. Владычица Апатуры поморщилась и кивнула. На ее лице было написано: что ж, если вы хотите оттянуть развязку…

Между тем Геркакл обошел круг богомольцев, издавая воинственные крики и бесстыдно задирая треугольный кожаный фартук, чтоб показать собравшимся свой непобедимый член, едва ли не такой же громадный, как его дубина.

В этот момент Асандр его ненавидел.

Богиня хлопнула в ладоши, и все смолкло. Жрецы-распорядители вытолкнули на середину круга пленника-тавра. Один дернул за невидимый узел, ослабив его путы. Веревка упала. Смуглый молодой раб оказался лицом к лицу со страшным гигантом.

Увидев противника, Хрис остановился, утробно хрюкнул и поудобнее перехватил дубинку. Хотя Асандр не зазвал бы тавра слабаком, но у несчастного не было ни малейшего шанса устоять против Геракла. Кроме громадного роста, жрец обладал оружием — окованной медью булавой — которого жертва была лишена.

«Дети воронов! — возмутился Асандр. — Мы не равны! Он убьет его одним ударом!»

И все же смуглый пленник заставил Хриса порядком погоняться за ним по двору святилища. Тавр оказался необыкновенно ловок. Он перескакивал через костры с распяленными над ними тушами, кружил между алтарями, срывая с них небольшие камни и швыряя в своего противника. Вероятно, он надеялся, что Геракл быстро выдохнется — при его комплекции это было неизбежно. Тогда справиться с ним окажется куда проще.

Но тавр просчитался. Он не учел враждебного отношения толпы. Пленника буквально выталкивали прямо в руки убийцы, стоило ему приблизиться к плотному людскому кольцу вокруг площадки для боя.

С диким ревом Хрис носился за ним, размахивая дубиной, а прятавшиеся за спинами своих мужей крестьянки надсадно визжали, как только его непобедимая булава проносилась в волосе от головы противника.

На последнем кругу ноги тавра явно заплетались. Он уже получил пару ударов по спине и бокам — не достаточно сильных, чтоб сбить с ног, но вполне способных лишить равновесия. Пленника шатало из стороны в сторону и, когда он попытался на бегу уклониться от невысокого алтаря в левом углу двора, кто-то из паломников бросил ему под ноги обглоданную бычью кость.

Поскользнувшись, несчастный рухнул на землю, грянувшись грудью о каменную россыпь злополучного алтарика. Он попытался оттолкнуть от себя врага и снова встать на ноги. Но успел только повернуть к жрецу голову, и тяжелый удар булавы пришелся ему прямо в лицо.

Толпа ахнула.

Раздался хруст проламываемых костей. Кровь брызнула в стороны, окатив близко стоявших паломников, которые тут же стали размазывать ее по себе.

Геракл глубоко вздохнул и с чвакающим звуком выдернул свое страшное оружие из развороченной головы жертвы.

Асандр сглотнул.

— Теперь ты. — тощий скопец впервые обратился к нему.

В висках юноши застучала кровь. Он разом вспомнил все: свой дом в Милете, короткую службу архонту, плен. Неужели он страдал и скитался только для того, чтоб его сейчас разделал этот грузный, хрюкающий циклоп? Какой-то жрец, прикидывающийся Геркалом! Беззастенчивое убийство оскорбило бы сына богов!

Асандр пытался всколыхнуть в себе возмущение, ненависть, гордость… Но стертые пленом в степи, они теперь плохо отзывались. Да и разве он осмелился бы бежать, ради самого себя? Кто он такой? Песчинка. Червь, об которого хозяева вытирают ноги, когда хотят показать свое расположение.

Если б не вести, что меотийцы предали союз с Пантикапеем и готовятся напасть на эллинов, если б не сотни чужих жизней, он Асандр, сын Протогена из Милета, никогда не решился бы на побег.

Пленник уставился в красное от пота лицо Хриса и шагнул прямо к нему. Геракл все еще переводил дух. Видно, тавр все же загонял своего врага. Но чуть только Асандр двинулся в его сторону, жрец мгновенно выбросил вперед руку и схватил очередную жертву за ветхую дерюжную рубашку, которая без треска поехала под пальцами гиганта, оставляя огромные дыры.

Асандр не стал убегать, зная, что это бесполезно. Он в свою очередь вцепился пальцами в косматую гриву противника. Для Геракла это был комариный укус, но отросшие, сломанные ногти пленника поцарапали ему голову. Жрец разъяренно взвыл, пытаясь стряхнуть негодяя. В этот миг Асандр со всей силы двинул жреца ногой под кожаный фартук, и тот согнулся пополам, рыча и вращая глазами.

Судя по налившемуся кровью лицу Геракла, того душил гнев, не находивший достаточного выхода. Гигант привалили жертву к земле и пытался задавить ее своим телом. Юноша хрипел и задыхался, ему даже показалось, что он слышит, как трещат его ребра.

Асандр повернул голову в сторону святилища, чтоб в последний раз взглянуть на Апатуру. Афродита сидела на троне и безмятежно улыбалась. Богиня поймала его взгляд и снова ободряюще кивнула.

В этот миг Асандр ощутил, что хватка гиганта слабеет, а его огромное тело, напротив, все сильнее придавливает юношу к земле. Оно обмякло, словно из него ушла крепость мышц, и вся громада, больше не удерживаемая хозяином, рухнула на еще живого врага, впечатав Асандра в землю.

Только когда подбежавшие жрецы начали стаскивать Геракла с жертвы, юноша понял, что его противник мертв. У Хриса остановилось сердце. Его красное от натуги лицо быстро меняло цвет.

Асандр бросил благодарный взгляд на безголовый труп тавра. Второй пленник столь недружелюбно отнесся к нему в дороге, но оказал сейчас самую большую помощь, на которую был способен. Он измотал священного Бойца Апатуры, лишил Хриса сил, и малое сопротивление Асандра погубило врага.

— Боги решили исход поединка. — бесстрастным голосом провозгласила Афродита, вставая с места. — Вот ваш новый Геракл! Великий Год начат!

Толпа взревела с не меньшим восторгом, чем несколько минут назад, когда Хрис прикончил первого противника.

Богиня протянула Асандру руку, и он, пошатываясь, побрел к ней. Вместе они вступили под тенистые своды пещеры.

— Пей. — приказала богиня, поднося Асандру кратер, полный холодного отвара из листьев плюща. — Горько, я знаю. Пей.

Юноша осушил все, чувствуя, как силы возвращаются к нему, а память покидает.

Дальше он видел только блестящее, как молодая луна, тело Апатуры, на котором время от времени то изумрудным, то янтарным, то агатовым блеском вспыхивала чешуя. Она была прекрасна и устрашающа одновременно, так что волосы шевелились на голове. И юноша мог бы сойти с ума от страха, если б уже не сошел от вожделения.

Коленом он раздвинул две змеиных ноги Ану и почувствовал, как по бесконечному туннелю падает вглубь земли, к слабо мерцающим звездам.

* * * * *

Асандр разлепил тяжелые веки и уставился в потолок. Сквозь большую дыру под своды пещеры проникала ночь. Где-то гулко вздыхало море, ударяясь о подножие майской горы.

Юноша приподнялся на локте. И тут же вздрогнула, открыв глаза, прекрасная женщина, лежавшая рядом с ним. Ее взгляд был полон нежности.

— Как ты прекрасен, возлюбленный мой. — теплым грудным голосом произнесла она. — Как я счастлива, что этого свиного рыла больше нет здесь. Я стала Владычицей Апатура всего два года назад, и прежний Геракл достался мене от старой жрицы

Асандр вздохнул. Теперь, по прошествии половины ночи, его тревожили другие мысли.

— Госпожа моя, — как можно почтительнее обратился он к живому воплощению богини, — Я не знаю, как должен поступить.

Женщина сдвинула брови и вопросительно уставилась на него.

— Я бежал из скифского плена… — Асандр не знал, стоит ли ему продолжать, чувствуя возрастающее недовольство жрицы. Я служу архонту Пантикапея и обязан предупредить его о предательстве…

Мягкая, но сильная рука Владычицы Апатура сжала предплечье юноши, и тот ощутил, какие у нее холодные пальцы.

— Все мы служим Трехликой Матери. — сухо сказала она. — Ты ничего больше не должен. Оставь Гекатея его судьбе. Все, что с ним случится, уже предопределено.

Асандр подавленно молчал.

— Прости меня, — более мягким голосом произнесла жрица, — но я не только не позволю тебе отправиться к архонту, но и буду строго смотреть, чтобы ты не послал ему весть.

Юноша хотел возразить, но женщина нежно прижала палец к его губам.

— Даже не пытайся. — она потянулась на ложе и сладко зевнула, — А то мне придется наложить на тебя цепи, чтоб ничем не помешать исполнению планов богини.

Асандр сознавал себя в ловушке. Шелковые путы Владычицы Апатура давили не хуже ременных арканов степняков.

— Утешься, — жрица тонкими пальцами повернула его лицо и заставила смотреть на себя. — Если Великая Мать что-то отбирает в одной жизни, она ровно столько же отдает в другой. Все несчастья, которые выпадут Гекатею, отплатятся ему. Триединая ничего не забывает.

Женщина с силой притянула Асандра к себе, и он почти против желания, стал отвечать на ее поцелуи.

— Люби меня, мой прекрасный Торгетай, — шептала она, — Люби сейчас, пока я рядом. Я хочу зачать от тебя во славу Апатуры великое жертвенное дитя.

Касаясь ее коленей, Асандр чувствовал, как они холодны. Словно снова покрываются змеиной чешуей.

V

Жара стояла адская. Аж воздух гудел. Степь не дышала, выжженная солнцем. Особенно здесь, у вала. В конце осени такой зной грозил в одночасье смениться резкими холодами. Это пугало армию архонта, налегке выступившую в поход.

Кое-где над насыпью высились руины старых укреплений из базальтовых блоков. Теперь такие огромные камни никто бы не поднял. Говорят, их притащили сюда великаны. На одном из столбов было высечено грубое изображение Совы — древнего демона, преследовавшего мужчин.

И ворота, на которых красовалась ночная птица, и весь холм, увенчанный остатками стены, назывались Совиными. Они дальше других укреплений были выдвинуты на юг, словно вход в иное царство.

Веками остатки валов служили яблоком раздора между народами, кочевавшими по разные стороны от них. Ничего удивительного, что в один прекрасный день царица Тиргитао, озлобленная на архонта за предательство, решила нанести удар. Ей не казалось, что она бьет первой. Войны за валы были такими старыми, что каждый мог выставить к соседям кровавый счет.

Меотянки перешли незащищенные броды у Нимфея, сожгли город и, разделив войско на два рукава, двинулись к Пантикапею, чтоб отрезать армию эллинов от столицы и зажать на валах.

Делайсу выпало оборонять злополучный Совиный холм. Здесь и он сам, и его отряд гоплитов попали в подчинение к Асандру Большому, который сразу забрал все командование себе. Делайс ничем не выдал своего раздражения. Он понимал: Асандр опытный воин и сейчас не время меряться амбициями. Нужно было еще кое-как ободрить товарищей. О Совином ходила недобрая слава, и гоплиты шли туда неохотно. Говорили, земля здесь не благоволит мужчинам, и все, кто приходят сюда с оружием — гибнут. Правда или нет — сын архонта не знал, но еще с детства помнил: именно под этим холмом они с друзьями находили множество костяков с отрубленными кистями рук, целые ямы черепов, медные двойные топоры и костяные фигурки богинь с золотыми змеями в руках.

У Делайса было тридцать товарищей, тяжело вооруженных гоплитов с бронзовыми мечами и глазастыми шлемами, закрывавшими лицо. Их панцири поблескивали на солнце, и со стороны марширующие по пыльной дороге мужчины создавали впечатление несокрушимой мощи. Только находясь в их плотно сомкнутых рядах, можно было заметить, как они взмокли и отяжелели под своими кованными доспехами.

Вступая на холм, Делайс остро завидовал легковооруженным всадникам, гарцевавшим вдалеке надо рвом. Он знал, что первый удар придется именно по Совиным Воротам. Не даром гоплитов послали сюда — архонт хотел посмотреть, как его вспыльчивый сын удержит со своими воинами высоту.

Делайс намеревался устоять. Он был упрямцем. Единственное, что его смущало — позиция. Совиный холм мысом выдавался вперед, и, перейдя ров, всадницы Тиргитао легко могли отрезать его от остальной линии обороны.

Сын архонта еще никогда не видел меотянок в драке. Его юность пришлась на годы союза и дико было теперь стрелять в «своих». Между тем, именно этих кочевниц чаще других называли «амазонками». Говорили, он не сильно отличаются от обычных степняков. Правда, в бою покрепче и носят широкие пояса, почти полностью прикрывающие живот. Немаловажная предосторожность для женщины.

Еще говорили, они совершенно безжалостны. Как дикие кошки. Несутся, сметая все на своем пути, и впадают в боевое неистовство так, что не могут остановиться, пока не уничтожат все вокруг себя. В это Делайс верил — род истерики. А в сказки про выжженную грудь, чтоб удобнее было стрелять с седла — нет.

Однажды на пожаре он вытащил женщину, которой горящая балка упала прямо на грудь. Все раны у нее потом зажили, а эти нет. Загноились, и она через несколько дней умерла. Целая армия калек никогда не смогла бы выжить. А чтобы ничего не мешало стрелять с седла, хорошо отрезать лошади голову!

Когда на горизонте показалось серое облачко пыли, растянувшееся на многие стадии, а потом необозримый поток меотянок хлынул в долину перед рвом, молодой воин вдруг разом вспомнил все страшные истории, которыми его пугали с детства. «Спи, амазонкам отдам!» «Не будешь есть, амазонка стащит!» «Вырастешь слабенький, уведут за пролив. А там, знаешь, какие плохие люди живут!»

Сейчас эти плохие люди лавиной шли на валы, и только увидев армию Тиргитао вблизи, Делайс содрогнулся — такая огромная сила двигалась по степи. Тысячи две — не меньше. От топота их лошадей холм дрожал. На мгновение сыну архонта показалось, что вся эта необозримая рать катится на него.

За три дня ожидания они под руководством Асандра Большого успели хорошо укрепиться у ворот. Вкопать под уклоном остро отточенные бревна. Поставить легкие камнеметы. Как выводок сусликов, изрыть склон ямками, чтоб ноги лошадей проваливались и ломались на подступах.

Первую атаку они отбили почти играючи. Меотянки не ожидали такого отпора. Всадницы усыпали телами подножие Совиного холма, сбитые стрелами и камнями с вершины. До прямого боя было еще далеко, но и в нем гоплиты готовились показать масть. Они явно были подготовлены лучше, простых стражников стены. Из товарищей Делайса пострадало только двое — и то задетые стрелами. Их легкие раны перевязали, и Асандр был уверен, что завтра они снова будут сражаться.

Зато картина по всей длине валов не была такой отрадной. В нескольких местах эллины дрогнули и побежали. Противнику удалось преодолеть ров и занять несколько высот. Это тревожило сына архонта. По озабоченному выражению лица Асандра было видно, что и он сознает — Совиный может быть завтра отрезан. Малочисленные гоплиты были сильны, лишь пока со спины их поддерживало остальное войско.

На следующий день Совиный отбил еще три атаки. Вновь прибывшие сотни меотянок применили очень разумную, по мнению Делайса, тактику. Всадницы не пытались сразу прорваться на холм, а отстреливали его защитников. Несколько десятков «амазонок» подскакивало совсем близко, осыпало обороняющихся стрелами и, быстро уносилось прочь, уступая место другим, уже готовым к бою лучницам.

Во время одной из таких атак тяжелая стрела с кремневым наконечником ударила сына архонта по шлему. Она отскочила, но от сильного толчка Делайс покачнулся и сел на землю, стукнувшись кобчиком о камень. Ему показалось, что сотрясся весь его позвоночник, и в этот миг у Делайса открылось «двойное зрение».

Он никогда и никому не говорил о своей странной способности видеть боковым зрением то, что происходит за краем человеческого глаза. Такое случалось с ним не часто. И все же «двойной зрачок» — привилегия жреца, поэтому Делайс всегда боялся, что его немедленно отправят в храм Деметры, если хоть кто-нибудь узнает про этот дар. Он же мечтал после смерти отца стать архонтом. Карьера бесполого слуги Триединой пугала его.

Сейчас Делайс чувствовал, что время остановилось, или нечеловечески растянулось. Все поднимали руки с камнями, спускали стрелы, переступали через раненных невероятно медленно. Как бывает во сне. Он сам сидел на земле и пытался закричать, но рот открывался не быстрее, чем падает сухой лист в безветренный день, а воздух из легких поднимался еще неторопливее…

Ужас сковал Делайса. Он чувствовал, как каменеет — медленно становится неживым — от ступней до головы. И одновременно с утратой жизни всем, что обычно дышит и движется, базальтовый рельеф на Совиных воротах вздувался и набухал, точно почка на дереве. Вот страшная черная птица грузно спорхнула с каменных блоков на землю и оказалась громадной всклокоченной женщиной в мокрых от крови перьях. Ее когтистые лапы переступали через разбросанные на холме тела. Желтые немигающие глаза шарили по сторонам.

Она прошла к самому краю насыпи, за которой стояли обороняющиеся, встала за спиной у одного из лучников и сама направила его стрелу. Делайс невольно проследил глазами, куда она метит, и увидел, что лучник целится в одну из меотийских сотниц.

Женщина разворачивала коня, чтоб убраться с холма и дать место новым всадницам. Она повернулась спиной, и если б стрела сорвалась сейчас, то прошла бы как раз между лопаток «амазонке». В этот миг возле нее соткался из солнечного света золотой всадник с луком и круглым щитом, которым он прикрыл женщину. Солнечный лучник скользнул золотыми глазами по ряду пантикапейских воинов, усмехнулся и, заметив Делайса, почему-то кивнул ему, как своему знакомому. Не смотря на свою замедленную реакцию, сын архонта успел ужаснуться, что Аполлон Иетрос сражается не на стороне эллинов…

В это время Асандр Большой, не видя ни страшной Совиной Матери, ни солнечного гиперборейца, зато прекрасно поняв, куда целится пантикапейский лучник, с силой ударил того по руке. Выпушенная стрела полетела выше головы «амазонки», но только Делайс мог заметить, как она отскочила от края щита Иетроса.

Разозленная Птица издала жуткий вой и, обернувшись к начальнику стены, вцепилась ему в грудь своими бронзовыми когтями. Асандр шатнулся назад, не понимая, какая сила рвет его на части. Кровь разом брызнула из множества ран на лапы чудовища, и оно растаяло в воздухе. Вслед за Птицей исчез и Аполлон.

Делайс пришел в себя. Ему не сразу удалось встать. Его оруженосец и друг Пелей подхватил господина под руку, и только тут сын архонта понял, что с того момента, как ему в шлем попала стрела, прошло всего одно мгновение.

Они с Пелеем одновременно повернули головы в сторону Асандра и оба закричали разом, наблюдая конец ужасной сцены, начало которой видел только Делайс. Несчастный командир северного участка валялся на земле в луже крови с разорванными грудью и горлом, а в теле его не было ни одной стрелы. Потрясенные воины столпились вокруг своего бывшего командира, не в силах объяснить, что его погубило. Только хриплый надсадный крик Делайса вернул их к реальности — бой все еще продолжался.

Так, неожиданно для себя сын архонта принял команду на Совином холме, но это его уже не радовало. За остаток дня отряд отбил еще пару штурмов. Теперь потери были серьезны. Десять человек. Из них восемь убиты, а двое покалечены так, что вряд ли когда-нибудь снова смогут взять в руки оружие.

В последний раз меотянки поднялись так высоко, что Делайс вблизи видел их перекошенные лица. В этот миг он чистосердечно поверил всему — от боевой ярости до зверств с пленными. И все же взять Совиный наскоком им не удалось.

Делайс не знал, что противницы уже назвали холм «могилой», и что про оборону Совиных ворот в лагере Тиргитао ходят легенды. Штурмовавшие его всадницы уверяли, что там окопалось не меньше трех сотен отборного войска во главе с самим архонтом: Гекатея считали великим воином по обе стороны пролива.

* * * * *

Утром третьего дня едва рассеялся туман Делайс понял, что холм отрезан. Ночью амазонки предприняли вылазку и захватили валы справа и слева от Совиного. Это была смерть.

Но и умереть можно достойно. А когда остатки понтийских войск спешно отступили, чтоб сохранить линию обороны, Делайс осознал: их бросили. Он проклял день, в который родился. Ни ему, ни его товарищам не оставалось ничего, кроме как подороже продать жизнь. Свои отреклись от них, противники не сулили пощады.

Совиный держался еще четыре дня.

Неделю, в общей сложности неделю жалкий холм с горсткой озверевших гаплитов отбивался от целой армии всадниц, которые волнами накатывали на него и в конце концов уже захлестнули всю полосу валов, кроме островка с воротами.

Но всему приходит конец. В последний день Делайс оставался уже с семью товарищами. Лавина меотянок, посланная потерявшей терпение Тиргитао, взметнулась на холм сразу. Началась дикая круговерть. Молодой воин еще успел ссадить троих и навечно успокоить своим мечем, но потом ему попали камнем в ухо. Он потерял сознание всего минут на десять — это была целая жизнь.

Когда Делайс пришел в себя, никого из его товарищей в живых уже не осталось. Меотянки с диким гиканьем носились по холму, украсив сбрую отрезанными головами врагов. Рослая, как граб, сотница добивала раненых. Она была в крови с головы до ног и умывалась ею, благочестиво благодаря богов за посланную победу.

Сначала Делайс хотел притвориться мертвым, но увидев, что «амазонки» делают с трупами, подал голос. Его скрутили и потащили вниз с холма. Навстречу на золотисто-соловом жеребце въезжала неописуемо прекрасная всадница. Сын архонта не сразу узнал царицу: раньше он никогда не видел Тиргитао в доспехах. Сейчас пленник мог смотреть только на две отрезанные человеческие головы, украшавшие широкую грудь ее лошади. Одна была совсем свежая, и кровь из нее струилась по ногам коня. Другая засохла и скалила почерневшие зубы.

Делайсу казалось, что за неделю на Совином он видел уже все. Но это зрелище было выше человеческих сил. Сын архонта понял, что от напряжения слезы сами собой текут по его лицу, а он не может их остановить. Ему хотелось вцепиться зубами и выгрызть этой женщине печень. Хотелось кинуться на нее, чтоб его добили тут же, у ног проклятой лошади с черепами.

— В лагерь! — Тиргитао махнула рукой. — Есть еще кто-нибудь?

— Пара человек. Раненые. — отвечала сотница.

— Тоже отведи их вниз, Македа. — царица благосклонно кивнула ей. — Твои всадницы постарались.

В этот момент Делайс увидел Пелея, которого тоже сводили с холма. Инстинктивно они подались друг к другу, и оруженосец даже ускорил шаг. Резкий удар тупой стороной копья в челюсть сбил гоплита с ног. С воем боевого верблюда Македа наклонилась над ним, метя пленнику в шею.

Державшая Делайса меотянка зазевалась, глядя на свалку. Воин почувствовал, что веревки на его руках ослабли и рванулся вперед. Он ткнул грузной сотнице головой в живот, опрокинул ее на спину и выхватил копье.

У него была только одна цель — Тиргитао. Делайс долго потом не мог простить себе промаха. Испуганный шумом конь царицы прянул в сторону, и копье вместо шеи Тиргитао воткнулось ей в предплечье.

Поднялся оглушительный крик. В одну секунду сын архонта оказался на земле с заломленными назад руками, ногами и головой. Пришедшая в себя Македа толстыми, как кузнечные клещи, пальцами вцепилась ему в волосы и изо всей силы тянула вверх. У самого горда Делайса застыл широкий бронзовый акинак.

— Вниз! Я сказала, в лагерь! — зажимая ладонью рану, хрипло крикнула Тиргитао. Ее зеленоватые глаза хищно блестели.

Что произошло дальше с Пелеем, Делайс не знал. Его подняли пинками с земли и погнали вниз по холму. До лагеря меотянок было не близко. Все это время пленник бежал за лошадью, и никому даже не пришло в голову пустить коня помедленнее. Спасибо, хоть не прикончили сразу. Хотя… может быть, так было бы лучше.

* * * * *

Лагерь занимал дно выгнутой, как чаша, долины и гребни окружавших ее холмов. На вершине одного из них стоял войлочный шатер царицы. Ветер колыхал воткнутые перед ним на пиках конские хвосты.

Делайса втолкнули внутрь. Такого беспорядка он не видел давно. Хозяйка пировала перед тем, как отправиться в бой. Хотя, она могла делать это вчера или третьего дня — остатки еды, валявшиеся на полу, давно заветрили. Легкие золотые чаши были раскиданы вперемешку с оружием, женскими головными накидками и потухшими глиняными светильниками. Постель в углу за холщовой занавеской перевернута. Из-под рваной циновки на полу торчали чьи-то ноги в грубых сандалиях.

Ни мало не стесняясь, всадницы Македы подтолкнули пленника вперед. Делайс поскользнулся на раздавленном куске яблока и впечатался коленями в пол. Подняться ему не дали. Тяжелые руки охранниц тут же опустились сыну архонта на плечи и пригнули к земле.

— Стой смирно, — рявкнула Македа, — если хочешь жить.

Делайс уже не был в этом уверен. Голова у него гудела после удара камнем. Правое ухо почти оглохло. От долгого бега болели ноги, а кожа на ступнях начала гореть. При каждом движении Македа или одна из стражниц, или все три сразу врезали ему тупыми концами пик по ребрам. Такое ожидание Тиргитао продолжалось больше часа.

Наконец явилась царица. Но и ей заняться пленником было некогда. Она уселась на складной табурет и принялась с жадностью поедать холодные куриные ножки, запивая их едва перебродившей абрикосовкой. Смуглые рабы-тавры прислуживали ей, убирая со стола пустые тарелки, подавая кубки, фрукты и, наконец, целое блюдо засахаренного миндаля.

Ни смотреть на это, ни вдыхать запах Делайс не мог. Он ничего не ел со вчерашнего дня и его выворачивало от одного стука посуды.

Потом Тиргитао вытерла рот, щелкнула сальными пальцами и принялась выслушивать доклады командиров сотен. Все они смотрели на нее с обожанием. Меотянки входили в шатер, косились в сторону Делайса и припадали к ногам царицы. Так прошло еще часа полтора.

За это время пленный впал в полное оцепенение. Чуть ли не перестал дышать. Только мысль о Пелее сверлом ворочалась у него в мозгах. Увидев оруженосца живым, Делайс испытал чувство похожее на счастье. Пелей был старше него, он сражался с детства. Когда шесть лет назад молодого воина приставили к сыну архонта чуть ли не в качестве няньки, он не стал ни издеваться над хилым подростком, ни унижать его казарменными шуточками. Просто честно взялся учить, как не обрезаться о меч и не уронить копье себе на ногу. Когда же отец позволил Делайсу завести отряд гоплитов, тот держал друга на особом счету и всегда советовался с ним. Впрочем, и оруженосец умел отойти в тень, и никто бы не осмелился сказать, что сын архонта не сам командует своими воинами.

Сейчас, стоя на коленях в шатре Тиргитао, Делайс прекрасно знал, что Пелей, если жив, тоже изводится по нему.

Дробный топот копыт у подножия холма отвлек внимание пленника. Кто-то бегом поднимался по склону. Полог шатра Тиргитао словно раздуло ветром и в широкой солнечной полосе появилась женская фигура.

— Сто правда? — с порога крикнула незнакомка.

Солнце било ей в спину, и Делайс не мог рассмотреть лица, но судя по голосу, она была молодой.

— Это правда? — без всяких церемоний повторила она, обращаясь к царице.

— Что? — Тиргитао поморщилась, словно ей в глаз попали соком лимона.

— Что на Совином было только тридцать человек?

Царица выдержала паузу.

— Там нашли около тридцати трупов. — нехотя произнесла она. — Где остальные, не знаю.

— Какие остальные? Холм был отрезан! — махнула рукой незнакомка. — Значит тридцать. — она помолчала. — А мы думали, не меньше трех сотен…

— Спроси у него. — Тиргитао все с такой же кислой миной указала на Делайса. — Он там был.

Вошедшая «амазонка» резко развернулась к нему.

— Шутишь? Он дрался на Совином?

Она недоверчиво разглядывала измочаленную фигуру пленника. Видимо, у нее сложилось впечатление, что ворота защищали титаны и гиганты.

— Что ж вы его так… — протянула гостья, обращаясь к стражницам Македы.

Наверное, ей было позволено многое, потому что она, оттолкнула охранниц и, подхватив пленника за локоть, помогла ему встать.

— Пей. — незнакомка отстегнула фляжку и приложила ее к губам Делайса.

Только тут она рассмотрела его лицо и застыла с поднятой рукой.

— Что? Похож? — враждебно осведомилась царица. — Сын Гекатея.

— Говорят, ты ранена? — незнакомка повернулась к царице. — Врут?

— Если бы! — Тиргитао запустила в Делайса куриной костью. — Этот постарался.

— Драка есть драка. — пожала плечами всадница. — Но сын архонта это хорошо. Очень хорошо.

— Сначала я хотела оставить его в живых. — медленно произнесла царица. — Но теперь, — она потерла плечо, — Легко он не умрет. Ему доставят почести. — Тиргитао поморщилась. Перевязанное предплечье тянуло при каждом движении.

— Я тебя понимаю. — собеседница подошла к столу, отодвинула ногой складной табурет и села на него. — Но сама подумай: сын архонта — какой козырь на переговорах. Валы будут нашими. Без дальнейшего штурма. Мы заставим Гекатея сдаться.

По ее манерам Делайс понял, что незнакомка находится с Тиргитао в очень близких отношениях и запросто перечит ей. При этом ни одна из присутствующих меотянок не посмела даже открыть рот, чтобы вмешаться в разговор, хотя по их лицам было видно, что слова царской собеседницы им не нравятся. «Может, она ее любовница?» — Делайс слышал, про такое.

— Дорогая сестра, — холодно заявила Тиргитао, — тебе наплевать на мои раны?

— Хочешь, я сама тебе их залижу? — грубо рассеялась всадница. Ей вторили другие меотянки, находившиеся в шатре.

Царица зыркнула кошачьими глазами по сторонам, и смех застрял в горле у стражниц.

— Я не привыкла оставлять свои обиды не оплаченными. — бросила она. — Тебе это хорошо известно, Бреселида.

— Лучше, чем кому-либо. — с вызовом парировала «амазонка». — Но сейчас война с соседями. И мы больше выиграем, если…

Так, Делайс, еще почти ничего не понимая в происходящем, догадался, что между сестрами много такого, чего не высказать словами.

Женщины заспорили, перешли на крик.

— Македа! — рявкнула царица. — Выводи его.

— Не прикасайся! — тут же отозвалась ее сестра.

Пленник с ужасом понял, что его судьба стала для них очередным камнем преткновения, и дело с обеих сторон пошло на принцип.

— Выполняй приказ!

Македа с охотой вытолкнула Делайса из шатра. Она не забыла, как он опозорил ее, сбив с ног.

— Отруби ему, как рабу, пальцы на левой руке! — неслось им след. — Отрежь уши, нос и выколи глаза! Пусть захлебнется собственной кровью. Завтра подбросим его труп папаше под стену!

— Если ты замучишь сына архонта, мир с Пантикапеем будет невозможен даже после того, как мы возьмем валы. По закону его отец будет тебе мстить до конца!

— Глупости! Заплачу виру!

— Победитель побежденному? Вдумайся, что ты говоришь? Хочешь, чтоб над нами смеялись?

— Стой! — Тиргитао кричала из шатра, обращаясь к Македе.

Но злобная сотница, которой охрана Делайса уже успела осточертеть, распластала пленника на земле. Стражницы освободили от веревок его левую руку и, крепко держа, вытянули ее вперед.

Бреселида сообразила раньше сестры, что начальница охраны намеренно не слышит приказа. Она выскочила из шатра и изо всех сил толкнула Македу в спину. Сотница пошатнулась и удар ее акинака пришелся по касательной, задев лишь мизинец Делайса.

Адская боль обожгла руку. В глазах потемнело. Теперь он лежал на земле, засунув пальцы в рот и действительно давясь хлеставшей из раны кровью.

— Ты добилась своего! — взвыла Бреселида. — У тебя в охране одни суки!

— Тихо! — прикрикнула на нее царица. — Я приказала остановить…

— Тогда добейся, чтоб хоть кто-то слушался твоих приказов! — гневная «амазонка» развернулась и зашагала по склону вниз.

— К пленным. — Тиргитао указала на Делайса. — Ты, Македа… — она с гневом уставилась на охранницу, — Ты… — ее лицо вдруг разгладилось, а губы сложились в усмешке. — Ты все сделала правильно.

Царица зашлась хрипловатым смехом.

— Врежь ему хорошенько, но не убивай. Бреселида права: он будет полезен.

Македа пнула лежавшего на земле пленника в челюсть, от чего тот прикусил руку.

— Велено тебя поучить.

С четверть часа она и ее стражницы пинали сына архонта ногами, а потом поволокли вниз к другим пленным. Дорогой они проходили мимо Совиного холма, откуда меотянки стаскивали убитых, чтоб сжечь их. В такую жару от разлагающихся на солнце трупов легко могла начаться зараза. Тогда наступавшие пострадали бы от болезней больше, чем от штурма.

Среди всадниц Делайс заметил Бреселиду. Теперь он разглядел ее хорошенько и понял, что это та самая сотница, в которую метила Совиная Мать с холма. Женщина спешилась и наклонилась над одним из тел. Пленник увидел Гекатея. Смерть уже обозначилась на его лице желтизной щек и синевой вокруг глаз. К удивлению Делайса, сестра царицы сидела перед начальником северной стены на земле и медленно перебирала пальцами его черные измазанные кровью волосы.

Оглянувшись вокруг, пленник понял, что Бреселида не одна. Многие меотянки, блуждали среди павших, точно разыскивая кого-то, а когда находили, принимались плакать. За время союза женщины Тиргитао так часто съезжались с пантикапейскими дозорами, что почти у каждой нашелся бы среди врагов друг и любовник.

* * * * *

Пелий был среди остальных пленных. Он подобрался к своему несчастному господину и долго перетягивал ему палец обрывком своей туники. Гоплит не жаловался, хотя Делайс видел, что другу досталось крепче, чем ему самому. Правый глаз оруженосца совсем заплыл, из рассеченного бедра сочилась кровь. Кроме того, Пелей как-то странно сидел, все время переминаясь с одного бока на другой.

— Что с тобой? — спросил Делайс.

— Две сучки едва не насадили меня на копье, как на кол. — ответил тот. — Сразу после штурма. Потом приехала какая-то Бреселида и резню свернули. Главное, что вы живы. — он ободряюще улыбнулся другу. — Говорят, вас спасла сестра царицы?

— Сестра царицы и есть Бреселида. — пояснил Делайс. — По моему из-за нее меня как раз чуть не убили.

— Во как. — удивился Пелей. — Ну ничего, пока мы, слава богам, живы, а что будет завтра — посмотрим.

Делайса умилило простодушное отношение друга к случившемуся: «Сидит на развороченной заднице и хвалит богов, что копье из уха не вышло!»

Обнявшись, они заснули. Но к середине ночи у Пелея начался жар из-за раны в бедре. А Делайсу не давала спать кровь, толчками пульсировавшая в кисти левой руки. Ворочаясь на жесткой земле, он вдруг услышал тонкий свист флейты над головой и медленно поднял глаза. На камне возле них сидело крылатое существо, слабо отливавшее золотом в темноте, и нежно дуло в тростниковую дудку.

— Привет. — сказало оно, повернув лицо к пленнику.

Делайс сразу узнал солнечного лучника, но на всякий случай переспросил:

— Кто ты?

— А сам не догадываешься?

Молодой воин ерзнул. Ему неприятно было видеть Иетроса после того, как тот помогал меотянкам.

— Ты не хочешь разговаривать со мной? — чуть насмешливо спросил Феб.

— Я не понимаю, как Аполлон может сражаться на стороне варваров? — с вызовом заявил Делайс.

— Это для тебя я Аполлон, — парировал гость, — а для кочевников — Гойтосир, как для критян Паэн… У меня много имен и только дома, на родине, знают настоящее. Но это далеко. — он грустно вздохнул. — Порядочные боги, — Феб поднял палец, — должны оставаться над схваткой. Поэтому я помогал не меотянкам, а той женщине, которая сегодня помогла тебе. Не без моего наущения, между прочим.

Он отложил флейту, наблюдая за удивленным выражением лица Делайса.

— Я-то тебе зачем? — недоверчиво спросил тот.

— Всему свое время. — улыбнулся гипербореец. — Но сейчас я хочу ободрить тебя. Завтра тебе предстоит тяжелое испытание. — он снова приложил флейту к губам. — Закрой глаза, а я немного поиграю.

Веки Делайса сами собой опустились, хотя он был в настроении еще попрепираться с этим богом-отступником. Но Аполлон не терпел возражений. Тихая музыка полилась прямо в душу сына архонта, по капле вытесняла боль, страх, отчаяние… Постепенно пленник заснул, сжимая свободной рукой руку Пелея. Благодаря этому, часть звуков дошла до оруженосца, залечивая и его раны.

Стоял конец осени, и перед рассветом неожиданно выпала не роса, а иней. Он подернул желтую траву волшебным узором. Открыв глаза, Делайс увидел друга с белой изморозью на черных волосах и решил, что Пелей умер. У самого Делайса брови были не лучше.

— Я поседел от горя. — философски заявил гоплит.

— Так я и поверил, что ты можешь горевать.

— Интересно, нам есть дадут? — у Пелея всегда был на редкость хороший аппетит.

Есть им не дали. Пить тоже.

Зато после того, как лагерь меотянок пробудился под пение костяных рожков, за Делайсом явились две стражницы Македы и без лишних объяснений потащили его наверх холма к царскому шатру.

Сын архонта уже привык, что здесь с ним обращаются как с неодушевленной вещью. Никому даже в голову не приходило осмотреть его рану или просто задержать шаг, когда он спотыкался. Делайс вдруг вспомнил, что за вчерашний день, пока сестры обсуждали его судьбу, к нему самому никто ни разу не обратился, если, конечно, не считать высочайшим знаком внимания кость, которой Тиргитао запустила в пленного.

— Сегодня мы покажем его отцу. — царица стояла у шатра, и юркая рабыня застегивала на ней налокотники.

— Разумно. — кивнула Бреселида, привычно подпрыгивая, чтоб тяжелый кожаный нагрудник с медными пластинами сел плотнее. — Хочешь, чтоб первой была моя сотня?

— Не знаю. — Тиргитао пожевала пунцовыми губами. — Они окопались там, за рвом. Поставили частокол и будут расстреливать нас с вершины. Я предпочту, чтоб твоя сотня стояла на правом крыле, где оборона слабее. Может, вам удастся прорваться?

— Вряд ли. — мотнула головой ее сестра. — Сегодня вряд ли. Для начала потреплем их новый рубеж. В конце концов пантикапейцы отступят. От города они отрезаны, а в степи запасов у них нет.

— У нас тоже. — холодно отозвалась Тиргитао. — И мы наступаем. Значит наши потери больше.

— Вот поэтому и покажи архонту его сына. — кивнула Бреселида. — Пусть посмотрит и подумает, что мы сделаем, если нас сильно разозлить. — она надела шлем. — Удачи!

Тиргитао отбила протянутую руку. Ей подвели лошадь. Ту самую, золотисто-соловую, но уже без голов.

Бреселида умчалась на гнедом жеребце, который щеголевато сверкал бронзовыми накладками на сбруе.

Делайса крепко привязали к грубо сколоченному деревянному щиту, который позволял идти вперед, чуть согнувшись и с трудом переставляя ноги. Эта конструкция не давала пленнику ни повернуться, ни уклониться в сторону. Он чувствовал себя мишенью, намеренно подставленной под родные луки. С боков ехали «амазонки» Македы и подталкивали сына архонта тупыми концами копей.

Авангард, под предводительством самой царицей, миновал первую линию валов. Совиный холм, на который Делайс кинул грустный взгляд, остался позади. Всадницы спустились в ров и некоторое время ехали по его широкому дну, похожему на высохшее русло реки. Под ногами пересыпался песок. Он быстро забился в сандалии и начал натирать ноги.

Впереди замаячила новая полоса валов. Именно на ней и закрепились сейчас эллины. Кое-где войска архонта действительно соорудили частокол. Но на фоне древних укреплений он казался жалким и легко преодолимым.

В реальности это было не так, и пантикапейцы не преминули доказать врагам свою силу. Из-за частоколов взмыла туча стрел, потом загремели камнеметы. Делайс, впервые оказавшись среди осаждавших, понял, как страшно идти на штурм, когда в тебя летят камни и стрелы. Но он-то не хотел идти! Он был свой! И мог погибнуть от рук своих же сограждан. Это было дико. «Почему они стреляют? Зачем они стреляют в меня? — колотилось у него в голове. — Они что не видят?»

Греки видели и на мгновение даже перестали осыпать противника стрелами. На гребне деревянной стены мелькнул алый плащ архонта. Делайс сразу узнал отца по золоченому шлему с черным гребнем. Гекатей был как всегда неподражаем. С минуту поколебавшись, он взял лук, натянул тетиву и выстрелил первый. За ним последовал новый всплеск пернатой волны.

Многие из меотянок, ехавших в авангарде, упали. Остальные хлестнули коней и рассыпались по дну рва, уходя из-под обстрела. Но две стражницы, сопровождавшие Делайса, остались на месте и были сняты следующими же выстрелами. Пленник остался торчать прямо перед частоколом с тяжелым щитом, привязанным к спине, всеми брошенный и лишенный возможности бежать к своим.

Одна вылазка, и он был бы спасен. Делайс горячо взмолился Деметре. Но вместо этого пленник снова увидел на стене Гекатея. Отец держал лук и накладывал на него стрелу. Лицо у архонта было такое… серое… совершенно чужое. Делайс похолодел от ужаса. Это и было спасение.

Двери Аида с шумом открылись перед ним и… тут же захлопнулись. Сильная волна конского пота обдала пленника. Он распахнул зажмуренные глаза и успел увидеть, как гнедой жеребец загарцевал перед ним, закрывая от летящих стрел.

— Пригнись! — крикнула сверху Бреселида и сама свесилась, прячась за широким конским боком.

Бедного скакуна аж шатнуло от дружного удара стрел. Он стал заваливаться, но всадница успела соскочить и оттолкнуть Делайса. Конь грянулся оземь, когда плотный ряд пеших меотянок с большими квадратными щитами, сомкнулся перед ними, загородив от новых стрел.

— Ну у тебя и отец! — всадница лежала поперек упавшего на спину пленника.

Делайс не ответил. Он глядел в серое, набухающее мокрым снегом небо и пытался выплюнуть песок изо рта.

Под прикрытием новых конных отрядов они отступили вглубь войска Тиргитао. Сына архонта снова отвели в лагерь. Уже поздно вечером до пленных дошел слух, что вторая линия валов все-таки взята, и эллины предались крайней горести. Пелей, не стесняясь, плакал.

— Что же с нами теперь будет? — всхлипывая, повторял он.

Делайс смотрел на его большие вздрагивающие плечи и жалел друга. Не смотря на горести плена, оруженосец сохранял способность реагировать на происходящее. Сам Делайс снова впал в оцепенение. Все, что случилось сегодня, не укладывалось у него в голове. В него стреляли свои. Стрелял собственный отец. И как догадывался пленник, не для того, чтоб прекратить его мучения. Гекатею важно было показать врагам, что он не уязвим для жалости и на него бесполезно давить на переговорах.

В этот миг Делайс с необыкновенной ясностью понял: он один. Родной город посчитал его отрезанным ломтем. А может, паршивой овцой — раз попал в плен? Отныне его судьба — это только его судьба. Он больше не интересует пантикапейцев. Молодой воин не знал, что в этот злополучный день его отец, оставшись, наконец, один в своей палатке, в щепы изрубил мечом дубовый сундук, а потом долго выл, лежа на полу…

Делайс не стал рассказывать Пелею, что случилось перед валами. Он чувствовал, что друг не поймет, не поверит, попытается оправдать своих. Его дух просто не выдержит такого предательства и надломится, как дерево на ветру. Этого Делайс не хотел. Ему нужна была поддержка оруженосца. Но с того дня сын архонта раз и навсегда осознал себя ответственным за друга, главным в их паре, более сильным и выносливым.

Бреселиды он больше не видел. Его не таскали на допросы к Тиргитао. Армия меотянок медленно продвигалась вперед, оставив позади валы. Среди пленных говорили, что Гекатею удалось разбить отряды всадниц, посланные отрезать его войско от Пантикапея. Теперь «амазонкам» предстояло окружить город и попробовать захватить его штурмом.

VI

Узловатые пальцы сжимали большой камень, формой напоминавший бычью голову. Старуха гладила крутые рога, нащупывала ребристые бока, проводила ладонь по бороздке между двумя выпуклыми глазами божества.

— Матре Сва! Владычица преисподней. — шептали обветренные губы. — Ты, что носишь на голове Луну, а под сердцем Солнце. Ответь мне.

Не боясь обжечься, гадалка разгребла золу в круглом очаге и с невнятным восклицаниями сунула в нее фетиш.

Едва тлевшие под спудом пепла угли, вновь вспыхнули, но ненадолго. Старая Ое трижды дунула, пытаясь разбудить огонь.

— Во имя Девы, Матери и Хозяйки!

Серая пыль поднялась тонким облачком и окутала гладкое каменное тело божества. По ее рисунку на черном базальте гадалка надеялась узнать волю Матери. И передать ее роду. Если, конечно, правда не окажется слишком страшной… В последнее время в горах мало дичи, а внизу по дорогам рыщут чужаки. Соплеменники из долины не помогут ни ячменем, ни овцами. Теперь другие времена. За все надо платить!

Щербатым кремневым ножом старуха поранила себе палец. Кровь пошла только после того, как Ое с усилием растерла всю ладонь куском овечьей шерсти.

Капли упали не сразу и были не густыми и не алыми, как в молодости, а какими-то ржавыми. Точно вода в канаве. Гадалка даже испугалась, что ее жалкое подношение оскорбит богиню.

— Матре Сва, владычица смерти!

Камень вспыхнул, и белый налет золы на нем принял странные очертания. Старуха уставилась на фетиш красными слезящимися глазами и снова начала дуть. Седая бороздка пепла вокруг капли крови могла стать круглой, как полная луна, а могла скопиться на одной из сторон серпиком полумесяца.

Зрелый диск сулил достаток и спокойную, сытую зиму. Но на это рассчитывать не приходилось. Проклятое зверье ушло неизвестно куда. Новолуние несло надежду возродить семью следующей весной. Но кто из них доживет до тепла?

За те тридцать лет, что Ое гадала по рогатому камню, приняв его из рук в руки от своей матери, она еще никогда не видела знака умирающей луны. Поэтому не сразу поняла, что острые концы серпика нацелены к правому рогу Небесной Коровы и означают смерть.

Сама гадалка давно приготовилась к печальному концу. На сороковой весне старость не радует: мерзнут ноги, крутят кости, из памяти уходит самое важное… Пусть. Там, на лугах Великой Матери, перед богиней с красным лицом ее жрицы ведут нескончаемый хоровод. Жизнь-смерть, жизнь-смерть.

Но сегодня Ое вопрошала о судьбе всего рода.

Старуха начала с остервенением кромсать себе ладони, зажав лезвие между коленями. От ее рыданий ноги вздрагивали, и кремень то и дело падал на землю.

— В чем спасение? В чем? — Ое трясла руками над рогатым фетишем так, что казалось ее запястья вот-вот оторвутся. — Не наказывай, Мать! Покажи, где выход!

От неистовой тряски и потери крови гадалку начало мутить. Ей почудилось, что бычья голова в очаге раскаляется до красна. Она походила на алый уголь, пульсирующий изнутри живым огнем. Это старческая кровь Ое шла толчками, сжимая отяжелевшую руку болезненными спазмами.

Вдруг фетиш лопнул раскаленным пузырем, открыв перед затуманенным взором гадалки ослепительную картину белого снега по берегам обледеневшей горной реки. К воде подходил человек, горбясь под тяжестью небольшой оленьей туши. Тощее от бескормицы животное было мертво. На его боку расплылось бурое пятно, измазавшее кровью щетинистую щеку охотника.

Ярмес шел, то и дело проваливаясь по колено в глубокий снег. Его угрюмое лицо хранило полную невозмутимость. Лишь изредка плотно сжатые губы цедили что-то невнятно грубое, когда нога в очередной раз купалась в талой воде.

Хрустнула обледеневшая веточка, и охотник вышел к самой реке. Коча прыгала по камням, не оставляя ни одного прочного участка для переправы. Привычно поморщившись, Ярмес вошел в воду. Тонкая корочка льда, едва успевавшего схватиться у камней, ломалась, сминаемая его коленями.

Туша зверя давила на плечи. Мужчина устал. Он нашел оленя далеко к северу от Цемесских гор и нес его уже целые сутки. В верховья Кочи зверь забрел случайно, встретить его было большой удачей. Такой большой, что Ярмес, застрелив оленя, даже встал на колени, отрезал от задних ног животного две узкие полоски мяса и сжег их на маленьком костерке в честь Великой Матери. Он не позволил себе съесть ни кусочка, хотя пустые кишки так и сводило от запаха горелого мяса.

Сначала зверь не показался охотнику через чур тяжелым. Хилый недокормыш! Но теперь, когда Ярмес, голодный и злой, волок его вверх к деревне своих сородичей, он готов был рухнуть от напряжения. Даже колени подрагивали. Раньше такого никогда не случалось. А ведь холода только начались.

Впервые в жизни Ярмес не знал, как дотянуть до весны.

Остальные охотники тоже ушли в горы, но что искать сору в пустом мешке? Спасаясь от бескормицы, долину Кочи бросили даже зайцы. Только люди еще держались за кручи Цемесса, боясь покидать насиженные места. Неизвестности, которая ждала их в новых краях, сородичи боялись больше, чем смерти дома.

А он сам? Сейчас ему было все равно. Только холод. Только промокшие ступни. Только тяжесть на шее. Временами охотнику казалось, что ноги переступают сами собой, помимо его воли.

Противоположный берег оказался круче и взбираться пришлось, держась за голые ветки орешника. Ладони Ярмеса настолько замерзли, что лед не таял, а крошился под ними.

Вон туда, на взгорье. И упасть. Лицом вниз. Через час, самое большее два он отлежится. Если холод не скует по рукам и ногам. Если не пойдет снег, не станет убаюкивающе тепло, и охотник не заснет.

«Ярмес! Ярмес! Не спи».

Чей это голос?

«Иди ко мне, я близко».

Охотник поднял голову и повертел шеей из стороны в сторону.

«Иди сюда, я согрею и успокою тебя».

Невдалеке, за голыми черными кустами боярышника мужчина увидел каменный навес, сползший с горы, как шапка на глаза. За ним виднелось темное устье грота. Слева скрючилось колючее деревце дикого терна. На его голых ветках еще болтались сморщенные фиолетовые плоды. Облетевшие ржаво-коричневые листья устилали землю вокруг.

Ярмес приблизился к дереву, с трудом привстав на носках, сорвал несколько ягод и целой горстью сунул себе в рот. Зубы немедленно свело, но охотник старательно разжевал плоды прямо с косточками и, давясь, проглотил, ощутив слабый привкус сливы. «Нельзя… нельзя…» — мысли в его голове ворочались медленно, как зернотерка. «Не ходи туда, Ярмес,» — вяло всполошился кто-то в глубине души.

«Ко мне, охотник, ко мне, — сладко дышал нежный голос. — Я рядом. Еще шаг».

Мужчина приблизился к навесу. Белая известняковая плита над входом в грот походила на голову болотной черепахи с неестественно хищным орлиным клювом. Ярмес ничего не знал об этих местах. Он слышал, что на северном склоне есть святилище, где почитают Мать Сухого Дерева, но никогда не бывал здесь.

Под темным сводом охотник на мгновение ослеп, а когда глаза привыкли к сумраку, различил остатки старого костра на полу, множество обгоревших костей животных и вытянутое черное пятно на противоположной стене.

Сначала Ярмес решил, что это копоть от костра, но, потрогав его пальцами, вымазал руку в зеленоватой плесени. Пятно продолжало расти и в холодное время года. Его форма отдаленно напоминала фигуру, закутанную в плащ.

«Ты дерзок, Ярмес, — услышал он у самого своего уха. — Ты перешел мою реку, ел ягоды с моего дерева, а теперь хватаешь меня, как крестьянку в праздник сева».

Охотник отдернул руку.

«Но мне это нравится», — шептал голос.

Ярмес повертел головой в разные стороны, но никого не увидел. «Надо уносить отсюда ноги,» — мысль плеснула в его голове лениво, как рыба в ночной реке. Мужчина уже чувствовал, что внезапно подступившее к ногам тепло медленно заливает его тело.

Видимо, на улице пошел снег, и ледяной морозец сменился мягкой ватной сыростью. Сон охватывал охотника, убаюкивая и голод, и тупую боль в помороженных пальцах. «Я замерзаю, — подумал Ярмес, — Как хорошо».

Набрякшие свинцом веки несколько раз опустились. В этот миг пятно на стене начало расти, набухать изнутри, отделяясь от известняка. Вот показалась голова в темном гиматии, из камня выступила грудь, заметны стали руки и бедра незримой женщины, выходившей из тверди земли. У нее было белое, как известняк, тело, а когда она вскинула лицо, оно оказалось цвета спелых тутовых ягод.

— Здравствуй, Ярмес. Я ждала тебя.

Охотник с трудом провел языком по потрескавшимся губам.

— Я наблюдала за тобой, — продолжала женщина. — Я видела, как ты растешь, становишься сильным. — ее руки почти касались его плеч. — Ты хороший охотник. И хороший сын. Твои сородичи любили тебя. Пойдем за мной.

Ярмес почувствовал неодолимую тягу, исходившую от божества. Ему хотелось влиться в камень, стать частью колоссальной мощи, давившей на него все сильнее и сильнее.

Женщина поманила его пальцем.

— У тебя был долгий путь. Но он окончен.

Запоздалое раскаяние охватило сонный разум охотника. Вместо того, чтоб подняться и следовать за женщиной, он повалился на пол у очага.

— Мать Сухого Дерева, прости меня! Чем я могу отвести твой гнев?

На мгновение ему показалось, что божество смотрит на него озадаченно, потом лицо женщины озарила ровная, как молодой месяц, улыбка.

— Олень. — тихо произнесла она. — Положи оленя на алтарь и ступай за мной. Это будет твоя искупительная жертва.

Медленно-медленно до сознания Ярмеса доходил смысл ее слов. Отдать оленя? Но он не может. Олень не его! Он — роду. Там ждут. Там хотят есть. Дети. И старики… Нет, женщины. Старики потерпят. Сейчас не то время. Если они умрут, беды не будет, род выживет. Детей тоже можно нарожать. Но если погибнут женщины и все сильные охотники, некому будет поднять семью…

— Не беспокойся о них. — внятно произнесла богиня. — Им олень уже не нужен.

— Разве… — Ярмес не посмел договорить: «все уже умерли?» Нет, он не так долго ходил за зверем. Еще неделю назад они были живы. И не то чтобы очень измучены. Конечно, запасов мало… Но никто не умирает за неделю!

— Их судьба не должна тебя беспокоить. — твердо сказала хозяйка горы. — Они погибнут здесь. Но я возрожу их в другой жизни, где они не будут нуждаться ни в пище, ни в крове. Положи оленя на алтарь.

— Нет! — завопил Ярмес, как безумный. — Ты, тварь! Каменный истукан! Ты сама хочешь есть! Разве я не вижу, как жадно блестят у тебя глаза, а губы налиты кровью!

Богиня отшатнулась. Никогда в ее присутствии никто не позволял себе такого святотатства. Но охотник точно с цепи сорвался.

— Ты голодна, как все в этих проклятых горах! Тебе нужны еда и мужчина! Потому ты и заманила меня в свое логово! Отойди, дух камня!

Потрясенный всем, что выпалил, Ярмес стоял, уставившись на богиню. Охотнику казалось, что сейчас на его голову сойдут лавины с гор, и все камнепады, ринутся вниз, чтоб засыпать нечестивца.

Но богиня быстро-быстро начала пятиться к стене. Когда ее спина снова коснулась камня, Ярмес потерял сознание.

Он очнулся не скоро, на склоне холма далеко от пещеры. Олень лежал рядом на снегу. Но что это была за добыча! В одночасье доброе мерзлое мясо зверя охватило тление, настолько быстрое, что охотник чуть не задохнулся от вони. И откуда на холоде взялись эти жуки, мокрицы, черви? Еда была безвозвратно потеряна, и Ярмес знал, кому обязан несчастьем.

Он с трудом встал, оставил тушу на том же месте, где она валялась, и тяжело зашагал на запад, к стойбищу. Через пару часов охотник достиг небольшой деревни рода «волков», чьи домишки из плоских сланцевых камней задними стенами лепились к горе.

— Все, что ты рассказал, ужасно. — старая Ое в упор смотрела на сына своей покойной сестры. — Ты оскорбил Великую Мать, и теперь ее гнев не обойдет нас.

— Я найду еще дичи. — мужчина упрямо мотнул головой.

Ое остановила его жестом.

— В горах еды нет. Другие охотники тоже вернулись. Их капканы пусты.

Ярмес опустил голову. Старуха тоже молчала, давая возможность другим членам рода выразить свои чувства. Женщины тоненько заголосили. Из-за их спин раздался дружный рев детей, напуганных поведением взрослых.

Мужчины сгрудились вокруг провинившегося сородича. Их лица не выражали ничего хорошего.

Первым ударил Арчак. За ним Юман. И еще один тощий с прижатыми к голове ушами. Никто никогда не называл его по имени, потому что он был девятым сыном женщины, все предыдущие дети которой умерли. Смерть ходила за ним по пятам, и Ое запретила членам рода произносить его имя.

Удары сыпались с разных сторон. Ярмес не сопротивлялся.

— Хватит! — старуха подняла руку. — Он по крайней мере заботился о вас. Не испугался богини.

— Что толку? — Арчак с досадой ткнул охотника кулаком в щеку. — Теперь мы все должны расплачиваться за его упрямство.

— Молчать! — Ое топнула ногой. — Угомонитесь. Дайте мне подумать.

Воцарилась тишина. Старуха размышляла долго. Ее бесцветные губы слабо пережевывали воздух.

— Вот мое решение, — наконец, изрекла она. — Ты, Ярмес, пойдешь вниз, к родне. В стойбище вашей тетки Крайлад много скота. Может быть, ее семья согласится дать нам несколько овец в обмен на человека.

Повисла пауза. Охотник удивленно вскинул голову. До него не совсем дошел смысл сказанного.

— Ты правильно меня понял. — кивнула Ое. — Так издавна делают в голодные годы. Мы можем отдать работника за еду.

Глаза Ярмеса округлились и потемнели от волнения.

— Это тяжелое наказание, — подтвердила старуха. — У Крайлад ты будешь один, без своего рода. Едва ли она станет щадить тебя и давать легкую работу, особенно зимой. Хоть ее семья нам и не чужая.

— Что? Что вы делаете? — закричал охотник. — Я же подохну там! Я же все делал для вас!

— О тебе речи не идет. — резко оборвала его Ое. — Нам надо дожить до весны. Ты провинился, и мы отдаем тебя.

— Я никуда не пойду. — Ярмес вскинул подбородок.

— Пойдешь. — возразила старуха. — Ты сам спустишься вниз, договоришься обо всем с семейством Крайлад, приведешь скот и снова вернешься к ним.

Охотник скрипнул зубами.

— Ты хочешь, чтоб я сам себя продавал? — в его голосе слышалась едва сдерживаемая издевка.

— Зачем ты посылаешь его одного, мать? — вмешался Арчак. — Отправь лучше меня! Я доведу коров в целости.

— Я тебе не доверяю. — отрезала Ое. — Он все сделает правильно.

— Я ничего не буду делать! — завопил Ярмес. — Я не совершил ничего такого, чтоб меня вышвыривали из дому! Ты хоть представляешь, что меня там ожидает?

Ое подняла ладонь, словно отстраняясь от жужжания.

— А весной ты вернешься, чтобы отдать нам… — она осеклась. — Я потом скажу тебе, зачем ты вернешься весной. — опираясь на суковатую палку, старуха встала. Медные бычьи головки, рядами нашитые на ее кожаный фартук, зазвенели. — Сейчас иди умойся. А потом прочь. Тебе нельзя переступать порог дома. Гнев Матери не должен перейти на всех.

Умывшись растопленным снегом из бронзового котла, который с опаской вынесли женщины, Ярмес отдохнул за бревенчатой стеной загона, где сейчас не осталось ни одной козы. Еды ему не дали. В углу за кучей смерзшихся шариков козьего помета валялось немного дикого овса, смешанного с рубленной соломой. Сдохший скот не успел доесть этого лакомства. Собрав горсть и размочив в воде из котла, охотник сунул овес в рот.

Ближе к вечеру стало холодать. В дом Ярмес войти не мог, но ему никто не запретил разжечь костер, и женщины даже вынесли пару меховых одеял. Правда очень старых. После ухода сородича их предстояло сжечь — все, к чему прикасались руки проклятого, таило опасность для остальных.

Всю ночь охотник ломал сучья об колено и бросал их в огонь, глядя на языки пламени. Ему было холодно и грустно. С рождения мужчина ходит по краю смерти, а когда вырастает, она садится ему на плечи. Раньше Ярмес этого не замечал. Он был силен и умел оставаться осторожным. Это давало ему преимущество перед другими охотниками. Прежде Ярмес неделями скитался в горах, но ему никогда не приходило в голову, что однажды он останется один. Совсем.

Утром охотник ушел. Никто не встал проводить его. Все боялись гнева Великой Матери.

Забросив мешок за плечи, Ярмес зашагал вниз по склону. Под каменной кручей, где неглубокий поток Кочи делал петлю, от развесистой сосны отделилась женская фигура. Старая Ое в накинутой заячьей безрукавке ожидала его.

— Отойди, мать. — сухо сказал охотник. — Нам не о чем говорить.

Но Ое даже не замедлила шаг. Торопливо подойдя к Ярмесу, она взяла его за руку.

— Слушай, сынок. Все не так, как ты думаешь. — ее голос срывался на холодном утреннем ветру. — Я гадала по Бычьей Голове. Нам всем выпадает смерть. Всему роду. Ты понимаешь?

Охотник стоял молча, не шевеля пальцами, в которые вцепилась старуха.

— Хоть один из нас должен остаться. Пока кто-то жив, есть надежда возродить род.

— Почему я? — Ярмес поднял прямые черные брови.

— Ты упрямый и сильный. Ты выживешь. — в голосе Ое звучала твердая уверенность. — Ты сын моей сестры, она была такая же. Спасла меня от медведя в горах. Сейчас я плачу ей долг, отправляя тебя к родичам вниз.

— Почему не послать детей? И тех, кто послабее? — насупился охотник.

Морщинистое лицо Ое сжалось в кулачок, по ее щекам потекли слезы.

— Никто не станет кормить нахлебников. — короткий приплюснутый нос старухи шмыгнул. — Тем более зимой, — она потрепала Ярмеса по плечу. — Скот дают только за сильного мужчину, который может сделать много тяжелой работы и много детей. — ее беззубый рот сложился в подобие усмешки, но из набухших, как волчьи ягоды, глаз текла вода. — Поэтому мы и отправляем тебя. Весной возвращайся. Похоронишь нас по обычаю. А если кто-то из женщин останется, продолжишь род.

— Ты все же надеешься? — потрясенно протянул охотник.

— Иначе я не была бы хозяйкой стойбища. — подбоченилась Ое. — И не пыталась бы выменять коров. Может быть Рогатая Мать и перестанет гневаться на нас, если увидит, что ты ушел.

— Я сделаю все, как ты просишь. — Ярмес склонил голову и прижался лицом к шершавым рукам старухи. — Не бойся Ое, наш род не погибнет. Весной я вернусь за вами.

Не в силах больше оставаться рядом с ней, охотник зашагал прочь. Он не видел, как хозяйка стойбища творит ему в спину знак, закрывающий обратную дорогу.

Ое шла по камням вверх. Ей было тяжело и страшно. Даже Ярмесу она не сказала всей правды. Зверей в горах больше нет. Значит за всю зиму охотники не принесут в деревню добычи. Но сами будут поедать жалкие запасы, собранные женщинами за лето. А едят они много… Их всего семеро, на двадцать женщин и полтора десятка детей. Чтоб продолжить род достаточно одного. Ярмес единственный из всех, кто сумел найти дичь. Остальных придется убить.

Ое не знала, как скажет об этом женщинам. Но из страха за детей они пойдут на все, что угодно, лишь бы сохранить еду. Хотя сколько человек дотянет до тепла? Пять-шесть наиболее крепких девок — все, на что рассчитывала хозяйка стойбища. Этого вполне хватит, чтоб вместе с Ярмесом дать новую жизнь семье. Сама Ое надеялась, что Рогатая Мать будет милостива и приберет ее первой, не заставив смотреть, как умирают молодые.

VII

Несколько дней враг шел по родным для Делайса степям, но совершенно отупев от усталости и бескормицы, сын архонта не испытывал ничего, кроме физических страданий. Пленным давали есть один раз вдень и то всякую падаль. Поили еще реже. Они с Пелеем делили свой скудный паек, и Делайс даже отдавал часть более крупному и голодному другу.

Повезло тем, кого разобрали по шатрам командиры сотен, имевшие право на часть добычи. Но сын архонта, естественно, не входил в число таких трофеев, а к Пелею не смели прикоснуться, потому что принимали его за слугу Делайса.

Так проходил день за днем, пока войско Тиргитао вплотную не подступило к Пантикапею. И тут стало ясно, что царица намеревается воевать долго. Она хотела взять город и зазимовать в нем, так как приближались холода с их пронизывающим степным ветром, выдувавшим с берегов пролива все живое.

Такое решение было ошибкой, о чем до хрипа кричала на совете Бреселида. Делайс с тайным злорадством прикидывал, как оголодает во время осады армия Тиргитао, отрезанная от своих земель полосой замерзших степей, через которые даже волк не проскочит на таком ветру. Что же касается эллинов, то они могли просидеть в набитом хлебом Пантикапее хоть год…

Поняв, что сестру не убедить, Бреселида добилась разрешения до зимы отправить за пролив добычу и пленных. Делайс ее особенно беспокоил, поскольку Тиргитао при первых же неудачах могла выместить злобу на сыне архонта. Разлучив с Пелеем, его снарядили в путь под конвоем всадниц Македы.

Небольшой караван, состоявший из 20 верховых, одного пленного и пяти телег с добром, на рассвете покинул лагерь у Пантикапея. Они двигались на северо-восток к зимним бродам. Отряд никто не задерживал. Лишь изредка на гребнях холмов появлялись конные разъезды пантикапейцев, наблюдавших за передвижением врага. Но они не приближались.

Пленник мерз в остатках легкой одежды, которая когда-то была под его доспехами. Конвойным Македы было наплевать, а сам Делайс скорее умер бы, чем попросил их одолжить теплый плащ. Мысли о Пелее не покидали его, и теперь судьба друга казалась сыну архонта более чем печальной. Или оруженосца захватит какая-нибудь меотийская бабища, лишенная остатков стыда. Или, что еще хуже, он останется среди поредевших пленных, и его убьют первые же настоящие холода.

Самому Делайсу предстояло топать по степи в не лучшую для этих мест пору. Но сын архонта утешал себя мыслью, что тем его страдания и кончатся.

Перед выездом из лагеря ему опять связали руки — не за спиной, а впереди — и длинный конец веревки Македа примотала к своему седлу. Лошади шли хорошей походной рысью, и Делайсу почти всю дорогу приходилось бежать. Когда он спотыкался или падал, никто не обращал на это внимания. Всадницам даже в голову не приходило, что ценного пленника можно было бы и посадить верхом. Хотя сменные лошади были у всех.

К середине первого дня, когда караван решил остановиться на отдых, Делайс совершенно выбился из сил. Он привалился спиной к камню и решил умереть здесь.

— Чего расселся! — Македа пнула его ногой. — Не видишь, наветренная сторона? Эй, дуры, костер раскладывайте здесь!

Пленник чуть не на четвереньках отполз от спасительного камня и лег прямо на землю.

— Да он сейчас сдохнет! — с детским удивлением крикнула одна из всадниц. — До пролива не довезем.

— Так разложите его! Чего смотрите? — недовольным голосом огрызнулась Македа. — Не пропадать же попусту! — У нее никак не получалось раздуть огонь, и по красному от ветра лицу текли слезы.

— Ты думаешь, он на что-то годится?

— Масло полыни в сумке! — рявкнула Македа. — Как дети малые! Всему вас учи!

Пару женщин разом сдуло к тюкам.

— Ремень какой-нибудь возьмите! — вдогонку им крикнула командирша. — Этот дохляк долго свое полено не удержит. Перетянуть надо.

Делайс удивился, насколько ему все равно. Ну умрет он. Ну сейчас. Ну плохая смерть. Позорная. Какая разница? Лишь бы скорее.

— Эй, а это что за пыль? — одна из меотянок, сощурившись смотрела на горизонт.

— Отбой. — с явным сожалением протянула Македа. — Это второй караван. Сотня Бреселиды должна была выйти с другими пленными вслед за нами.

— Чего отбой-то? — рывшаяся в тюках всадница извлекла небольшой бурдюк с какой-то жидкостью, вонявшей даже на расстоянии. — Они еще во-он где! Идут шагом. Не только мы, наши кобылы успеют. Он сейчас перекинется!

— Я с Бреселидой связываться не стану. — зло отрезала Македа. — Увидит, в каком состоянии труп, поднимет крик. Себе дороже.

— Может, он ей самой нравится? — подняли гогот остальные конвойные.

— Может, и так. — угрюмо пропыхтела сотница. — Только она к царице в покои дверь ногой открывает. Тиргитао ей верит. Одно слово, и от нас мокрого места не останется.

— Что-то они много спорят. — недоверчиво подал голос кто-то из всадниц.

Македа пожала здоровенными плечами.

— Милые бранятся, только тешатся. У Тиргитао характер вспыльчивый, охрана это знает. — сотница высокомерно усмехнулась. Видимо, близость к царице наполняла ее простое сердце гордостью. — А Бреселида — кремень-девка. Никому ни в чем не уступит. Как ее мать царица Ламакеда.

Сотнице, наконец, удалось раздуть огонь.

— Чего ж она тогда не повезла его в своем караване?

Всадницы начали подходить к костру.

— Сын архонта — царская добыча. — пояснила Македа. — Не чета другим пленным. Он имущество Тиргитао. Поэтому его и конвоирует личная охрана. — Сотница воткнула в землю палку для котелка и начала обкладывать ее камнями.

Второй караван приближался. Лежа на земле, Делайс уже всем телом ощущал, как камни слабо вздрагивают от мерного топота лошадей.

— Привет! — крикнул Бреселида с седла. — Ну вы и скачите! Что, всю дорогу галопом гнали?

Она спешилась и подошла к костру. Ее караван разбивал лагерь рядом с телегами Македы.

— Дальше вместе пойдем? — угрюмо спросила та.

Всадница кивнула, вытянув замерзшие руки к огню. Женщины поднялись, давая ей место.

— Где пленный-то?

— Там. — Македа неопределенно махнула рукой в сторону степи. Отполз куда-то.

— Не убежит?

— Такие не бегают.

Среди охраны поднялся дружный смех.

Бреселида, севшая было у огня на корточки, поднялась и в нескольких шагах от костра нашла Делайса, забившегося в неглубокую ложбинку между камнями.

— Всю дорогу его что ли пешком гнали? — удивилась она. — Так и душу можно вытрясти.

— Кажись, все. — кивнула Македа. На ее простодушном рябом лице появилось хитроватое выражение. — Отгулял парень. — она хлопнула Бреселиду по плечу.

— А верхом посадить ума не хватило? — меотянка зло сбросила ее руку.

— Сама знаешь, — Македа понизила голос и ощущение ее простоты пропало, — Тиргитао не хочет переговоров.

— Это не значит, что их не будет. — отрезала Бреселида. Она присела на корточки возле Делайса и осторожно повернула его голову. — Дышит.

— Все равно сдохнет. — обозлилась Македа. — Его надо закопать здесь и не морочить нам голову!

Бреселида выпрямилась.

— В твоем отряде 20 человек. В моем сотня. — ее рука легла на акинак. — Не спорь со мной, Македа.

Сотница набычилась и отошла в сторону.

Чертыхаясь себе под нос, сестра царицы расстегнула шерстяной плащ и накинула его на неподвижное тело Делайса.

— Что же делать? — она явно обращалась не к нему. — Положить на телегу под шкуры? Все равно замерзнет.

— Я смогу ехать верхом. — едва слышно отозвался пленный. — Отлежусь и поеду. — сильный грудной кашель помешал ему говорить дальше.

— Эй! — всадница подняла руку, подзывая своих «амазонок». — Костер уже развели? Помогите мне отвести его к огню.

Две женщины поспешили к ней. Вместе они подняли пленного под руки. Между телегами не так задувало. Ему освободили место у костра, бросили на землю волчьи шкуры и сверху укутали сына архонта тяжелыми, как железо, войлочными плащами.

— Сиди, мальчик, — сказала пожилая меотянка, орудовавшая у огня. — Я сейчас дам тебе чебреца с лимонником. У кого масло?

Она наполнила горячим отваром глиняный скифос, и Делайс долго грел окоченевшие пальцы на его расписных стенках.

— Может, ему меду развести? — предложила молодая круглолицая синдийка, которая вместе со старухой притащила пленного к огню.

— А есть? — с сомнением спросила Бреселида. — Радка, посмотри, мы брали соты?

Мед, растаявший в горячем чебреце с маслом, пить было приятно. Жаркое варево сначала обожгло горло, потом согрело желудок и заструилось по жилам. Через минуту смертельно усталого Делайса разморило и он лег. На него сверху набросали еще волчьих шкур, и сын архонта почувствовал, что холод, наконец, отступает.

Сквозь пелену дремоты он видел сидящих у костра женщин. Евших, пивших, разговаривавших о своем. И удивился тому, что они ни чем не злее него самого. Просто враги. На время похода — не больше. А изменись положение, снова станут союзниками. Почему они должны его жалеть? Только потому, что ему самому себя жалко?

— Эта Македа, стерва, каких мало. — сказала седая. — Доверили довезти пленного, специальную охрану дали: видать, важная птица. Не-ет, уездила в хвост и в гриву.

— Она считает, что угадала волю царицы. — усмехнулась Бреселида. — Собачья преданность: смотреть хозяйке в рот и додумывать, что тебе прямо не сказали.

— Так можно и промахнуться, — пожала плечами седая. — Ваша бабка этого не любила. Потому мы с ней и ладили. А Ламакеда, как сейчас Тиргитао, слова поперек пережить не могла. Живо лишила меня сотни. Вот и хожу на старости лет в простых всадницах. — она присвистнула. — За один возглас против!

— Зато тебе не в чем себя упрекнуть. — Бреселида хлопнула ее по плечу.

Это было последнее, что слышал Делайс, прежде чем сон накатил на него теплой волной.

Утром Бреселида прогнала Македу с ее всадницами обратно. Она не скрывала раздражения и обещала обо всем рассказать царице. Крик сотниц был слышен даже из телег с пленными, хотя обе женщины предусмотрительно отошли в степь.

— Пантикапейская потаскуха! — вопила Македа.

— Овца в клещах! Лишайная гадюка!

Делайс попытался это представить. Вышло забавно.

Бреселида быстрым шагом возвращалась в лагерь. Она была не в том настроении, когда с ней можно спорить. Всадница не позволила сыну архонта ехать верхом, поскольку его сильно знобило. Делайса положили на телегу, укрыли шкурами и тронулись в путь.

Некоторое время пленный пытался смотреть по сторонам. Караван двигался не быстро. В какой-то момент с телегой поравнялся высокий человек в накинутом на голову гиматии. Он повернулся к Делайсу и откинул плащ с лица.

— Я же говорил, что все будет хорошо. — улыбнулся солнечный лучник.

— Хорошо? — не поверил своим ушам пленный.

Но его собеседник уже растаял в воздухе.

«У меня бред», — сын архонта откинулся на жесткие шкуры и закрыл глаза.

В этот день Делайс выспался на неделю вперед. Старая меотянка, по имени Гикая каждые три часа будила его и заставляла пить горячий отвар, который быстро остывал, а в холодном виде приносил мало пользы.

Уже через сутки Делайс почувствовал себя лучше и попытался слезть с телеги. В этом была насущная необходимость. С пленного не спускали глаз, и отойти за камни без конвоя он не мог.

— Ну не убегу же я! — взвыл несчастный, с ненавистью глядя на Бреселиду. — Кругом степь, холод. Куда я денусь?

— Обернешься волком и ускачешь к своим. — рассмеялась женщина. — Иди.

— Даже волки не гадят под себя. — ворчал пленный, пристраиваясь за грядой валунов.

— Голову не опускай. — раздался вдруг у него над ухом голос сотницы. — Попытаешься сбежать, выстрелю.

Делайс потрясенно поднял глаза. Ему-то казалось, что он довольно далеко отошел от лагеря. Однако Бреселида в сопровождении Радки и Гикаи неведомым образом оказалась совсем рядом и, вскинув, небольшой лук, держала его висок на прицеле.

От гнева и унижения в глазах Делайса помутилось, и тут он снова почувствовал, как его зрение начинает двоиться. В напряженном плавящемся воздухе вокруг трех лучниц воин вдруг увидел явственные черные контуры, точно они отбрасывали тень в каком-то другом мире. А вдалеке между телегами преспокойно ходила Бреселида, перекликаясь с подругами и не обращая на пленного никакого внимания.

В этот же миг по команде черной сотницы ее служанки спустили стрелы, и Делайс понял, что сейчас его постигнет участь Асандра Большого. Чтобы спастись, он резко оттолкнулся ногами и рыбой полетел вперед. Сразу за грядой валунов начиналась довольно глубокая расщелина, поросшая колючим щибляком.

Бреселида из лагеря видела, как пленник зашел за камни, вокруг которых колыхалось легкое марево, странное для таких холодных дней. Потом раздался его гневный крик, и все заметили, как он оторвался от земли, прыгая в пропасть.

Пролетев несколько локтей, пленник ударился о выступ. Кустарник задержал катившееся тело. Избитый и исцарапанный Делайс был извлечен из расщелины. При этом Радка награждала его пинками не хуже Македы.

— Хорошо прогулялся? — осведомилась Бреселида. — Облегчил душу? — она едва сдерживалась. — А теперь запомни. — Сотница отступила на шаг, намотала на руку хлыст, сделав подобие кожаной рукавицы, и со всего размаху стукнула его кулаком в челюсть.

Делайс был выше нее и удар рассек ему подбородок с низу. Пошла кровь.

— Я могу поступить с тобой так же, как Македа. — зло процедила всадница. — Пойдешь пешком, без плаща, а если надо, босиком. Раз не понимаешь хорошего обращения.

Делайс сплюнул кровь под ноги. От удара он еще и прокусил губу. Оскорбительно было получать по зубам, особенно за то, в чем ты не виноват.

— Приведите ему коня, — бросила Бреселида. — Он уже выздоровел!

Через сутки караван вышел на морское побережье. Делайс слышал, как Гикая объясняла Радке, что это только начало Меотийской косы и отсюда им до бродов еще дня полтора пути по хорошей погоде.

Море штормило, свинцовые тучи двигались по небу, накрывая степь. В прорывах между ними изредка появлялось яркое холодное солнце.

Ночевали в странном месте под названием Урочище Девы. У самого моря высилась громадная скала в виде склоненной к воде женской головы. Как только караван въехал сюда, Бреселида повела себя очень странно. Дергалась, поминутно на всех срывалась, отъезжала от отряда в степь и, наконец, не приняла участия в обильном жертвоприношении на скале.

Деве подарили много золотых кубков, побросав их в море. Потом зарезали ягненка и спалили его тушку.

Старая Гикая ворчала, что без человека Дева их не пропустит к бродам. В караване полно пленных и нечего мелочиться. Но Бреселида как будто оглохла.

— Что ты к ней вяжешься? — возмутилась, наконец, Радка. — Она никогда не приносит здесь жертвы. Сама знаешь!

— Я знаю побольше твоего! — огрызнулась старуха. — Но это не дело. Она должна примириться с Трехликой.

Ночью Делайс потихоньку отполз от лагеря. Он страшно мучился желудком. От плохой воды его кишки совершенно не знали, что выбрать: мертвый запор или постоянный понос.

Прогулявшись в степь, сын архонта возвращался довольный собой, когда увидел на скале Девы слабый огонек. Интерес к жизни постепенно возвращался к нему, и сейчас Делайс был как раз в состоянии предпринять вылазку.

Стараясь не шуршать камешками, он поднялся по узкой, слабо белевшей в темноте дорожке и затаился, не поднимая головы над гребнем скалы. У алтаря была Бреселида, она сбрызгивала маленькое пламя вином. По ее щекам текли слезы.

— Уходи. — бормотала меотянка. — Я отдам тебе палец. Только оставь меня в покое.

«Надо ее скрутить, прежде чем она себя покалечит», — подумал Делайс и начал было подниматься из-за камня, и тут на вершине громадного валуна, образовывавшего голову Девы, пленник увидел плотный сгусток темноты, более черный, чем все вокруг. Делайс протер глаза.

Сгусток не исчез. Более того — он шевельнулся, и сын архонта ясно рассмотрел громадные черные крылья, сотканные из ночного мрака. С головы чудовища свисали змеи. Рот был оскален, а узкий длинный язык высунут, с него тонкой серебристой струйкой лунного света капала слюна.

Хотя раньше Делайс никогда не видел подобного урода, он готов был поклясться, что и страшная Птица на Совином холме, и три черных лучницы у расщелины, и Медуза с головы Девы — одно и то же существо.

Чудовище взмахнуло крыльями, намереваясь наброситься на женщину у огонька. Воин в одно мгновение рванулся с места, сбил Бреселиду с ног, оттолкнул в сторону и, падая вместе с ней, успел выдернуть из ножен на ее поясе короткий акинак.

Тварь накрыла их обоих, Делайс только и мог что ткнуть мечом в вязкую темноту. Режущий слух клекот пронесся над скалой. Люди почувствовали нестерпимый жар, точно их, как не прогоревшие бревна, сунули поглубже в костер… И тут далеко на востоке темный край неба озарился крошечным ободком солнца. «Уже утро? — мелькнуло в голове у Делайса. — Не рано?» Наваждение исчезло.

Меотянка, тяжело дыша села. Если б не боль, адским пламенем жегшая кожу, сын архонта уже сейчас усомнился бы, что побывал под крыльями самой смерти. Он помог оглушенной ударом Бреселиде встать. У обоих лица были красными, точно они сунули их в огонь.

— Не принимает даже жертву. — сокрушенно сказала женщина.

Делайс вернул ей меч. Молча они спустились со скалы. Начинался рассвет.

— Иди в лагерь. — сотница подтолкнула его к телегам. — Я посижу на берегу.

Делайс покачал головой.

— Оно может вернуться.

— Оно рано или поздно вернется. — устало вздохнула Бреселида.

Спутники стояли у песчаной косы, за которой гудело темное море. Отчаявшись прогнать пленного, меотянка расстелила плащ на холодном песке, села и знаком пригласила его опуститься рядом.

— Ты тоже думаешь, что Тиргитао возьмет город? — враждебно спросил Делайс.

— Нет. — всадница покачала головой. — У Пантикапея хорошие укрепления. Твой отец постарался. С наскока их не преодолеть, а для осады степная армия не годится.

— Тогда зачем? — Пленный тоже присел на плащ. — Сколько это еще будет продолжаться?

Бреселида пожала плечами.

— Пока Гекатей жив, город не сдадут. Но, — она повернула к собеседнику усталое лицо, — если с ним что-нибудь случится, ворота перед Тиргитао будут немедленно открыты.

— Неужели ты думаешь, что мой отец единственный, кто готов защищать Пантикапей? — усмехнулся Делайс.

— Купцы уже и сейчас пострадали, не успев отправить в Афины весь хлеб. — пояснила меотянка. — А за зиму их запасы уменьшатся, съеденные осажденными. Поэтому стоит архонту разжать кулак, как они заключат мир с царицей на выгодных условиях. Думаю, твое освобождение будет одним из них.

Делайс с сомнением хмыкнул.

— Кажется, Гекатей ясно показал, что моя жизнь не имеет для него значения. Твой застреленный жеребец тому свидетель.

— Он просто хотел внушить и нам, и своим подданным, что давить на него бесполезно. Но я-то потом осмотрела свою бедную лошадь. — Бреселида тихо рассмеялась. — Все стрелы били очень высоко. Потому и пришлись в шею, а не в бок. Ну? Выше твоей головы.

Делайс опешил. «Вот значит как?» Отец не хотел его убить? Он в это не верил. Слишком сжился со своей отверженностью.

— А если переговоры не увенчаются успехом?

— А если… А если… — рассердилась всадница.

Делайс в упор смотрел на нее.

— Если переговоры не увенчаются успехом, — передразнила его Бреселида, — Я помогу тебе бежать… В качестве извинения за то, что била тебя при всех.

Не глядя больше на него, она встала и зашагала к телегам.

Пленник остался на берегу. Сотница не боялась, что он куда-нибудь пропадет из этого безлюдного места. На горизонте широкой малиновой полосой зажигался новый день. Ближайшее время не сулило Делайсу ничего хорошего. А обещанию меотийской кошки можно ли верить?

VIII

Тропинка вилась по холму, потом ныряла в овраг и вновь выводила на гребень. Справа сколько хватала глаз покоилось море. Его виноцветные волны с белыми барашками бежали к берегу и ударялись о серые изъеденные солью скалы. Выше царила весенняя степь, покрытая клочковатым зеленым ковром, еще не потерявшим от жары свою свежесть.

То здесь, то там сквозь тонкий слой земли пробивалось скальное основание. Сверху оно напоминало одинокие надгробья в желто-фиолетовых разводах лишайников. Маленькой всаднице, погонявшей лохматую степную лошадку, эти плиты казались могилами древних воинов, разбросанными среди звенящей травы.

Кто лежал под ними? В какой битве пал? Или эта черствая земля никогда не знала мира?

Лучница Арета возвращалась в лагерь непобедимой Тиргитао, великой царицы, которую предал и оскорбил вероломный супруг. После жарких осенних боев и тяжелой зимней осады весна заставила армию меотянок отойти от Пантикапея на тучные прибрежные пастбища. Здесь они надеялись нагулять лошадям бока и дождаться из-за пролива пополнения, чтобы вновь штурмовать город.

Архонт, должно быть, сейчас праздновал победу, отогнав оголодавших за холодные месяцы всадниц от крепости более чем на два дня пути. Он не чувствовал, что, уйдя в степь, они оказались у себя домом. Бескрайняя, нежная она нянчила своих дочерей и укрывала от врагов. Что могут трусы-греки, засевшие в городе? Они даже нос боятся показать за стены! А здесь, в жарких ладонях меотийских равнин хозяйками всегда останутся всадницы. И они отомстят. О, как они отомстят! Каждому. За все.

Арета пятками колотила рыжую понурую лошадку, которая перебирала сбитыми копытами по глинистой дороге. За балкой, поросшей держи-деревом, будет бухта со скалой, похожей на льва. А там полдня до Урочища Девы, где разбит лагерь Тиргитао.

Вдруг вдалеке послышался тихий свист. Словно ветер трепал туго натянутую ткань. Арета насторожилась, звук шел с берега. Вероятно, внизу в скалах кто-то притаился. Рука всадницы инстинктивно потянула из-за спины лук. Вложив стрелу, девушка соскочила на землю, и осторожным шагом начала подкрадываться к краю обрыва. У большого серого камня в черно-зеленых пятнах мха Арета остановилась и выглянула за край. Отсюда хорошо был виден берег.

Узкая полоска песка в уютной бухте, огороженной каменной грядой, кусочек моря без волн — как нарочно были созданы для уединения. Пологая дорога в две колеи, едва намеченная на примятой траве, вела вниз. Картинка, представившаяся глазам грязной усталой всадницы, второй день рыскавшей в окрестностях Пантикапея, казалась совершенно нереальной.

Тело Ареты ныло от долгой верховой езды, пустые кишки сворачивались в жгут, одежда воняла конским потом, а там, внизу у кромки прибоя стояла изящная колесница с ярким алым зонтом, запряженная двумя рослыми белыми жеребцами. Под легким навесом из шелка был разбит завтрак — амфора с вином, хлеб, сушеные дольки абрикосов.

На песке лицом вверх лежал мужчина. Он разнежился на солнце и явно заснул. В паре стадий от берега в предательски прозрачной воде плавала женщина. Мелкое Меотийское море у побережья уже было настолько теплым, что смельчаки отваживались купаться.

Арета потерла глаза, чтоб развеять наваждение. Может, она перегрелась? Или ее водят злобные духи здешних мест? Кто сейчас ездит купаться? Пусть и вблизи от города!

Девушку охватила злость. Люди внизу были явно богаты. И беспечны. Ни охраны, ни оружия. Одни зонтики! А ведь такие жеребцы стоят целое состояние. Людей тоже можно продать. Если они богаты, их выкупят родные. Отказываться от добычи всадница не могла.

Однако приходилось выбирать: женщина или мужчина? С двумя противниками она не справится. Да и с одним будет тяжеловато. Хорошо, что мужчина спит. К нему можно подкрасться, оглушить и связать. Но женщина поднимет крик. «В сущности выбора-то и нет», — усмехнулась Арета.

Она положила стрелу на лук и бесконечно долго прицеливалась в плескавшуюся на глубине фигуру. Снять женщину надо было с одного выстрела, ни то испуганные крики разбудят ее спутника.

Мысленно воззвав к Деве, Арета спустила тетиву. Стреляла она хорошо. Удаляющаяся пернатая смерть сначала превратилась в иголку, а потом воткнулась женщине в горло. Та даже не успела выдохнуть. Всадница видела, как на воде булькнул красный фонтанчик, и жертва пошла ко дну.

Мужчина не пошевелился.

Арета начала осторожно спускаться со склона. Больше всего она боялась наступить на гадючье гнездо, чтоб прянувшие из-под ног змеи своим шипеньем не разбудили спящего. «Амазонка» видела его затылок. Черные прямые волосы шевелил ветер. На лицо бы накинут край снятого плаща, чтобы солнце не мешало спать.

Затаив дыхание, Арета подобралась совсем близко, держа наготове акинак. Она перевернула меч лезвием вверх и со всей силы ударила ручкой от виска к уху — по касательной, чтоб оглушить жертву, а не проломить ей череп. Впрочем, на последнее при своих скромных силах Арета не рассчитывала.

Мужчина слабо вскрикнул. Вернее резко втянул воздух. Его ноги дернулись и он застыл. «Хорошая работа», — похвалила себя всадница. Она не спеша отвязала от пояса длинную ременную веревку, соединила руки пленника впереди и крепко связала ему запястья. Ноги должны были оставаться свободными — пусть топает сам. Конец веревки девушка прикрутила к колеснице. Коней она собиралась вести под уздцы, двигаясь рядом с ними верхом.

Пройдя под навес, всадница подняла хлеб и стала с жадностью запихивать его себе в рот. Потом так же жадно, давясь, сделала несколько больших глотков вина. Остаток она вылила из амфоры в воду у берега, благодаря Деву за подаренный успех.

Набрав немного соленой морской воды, Арета вернулась к пленнику, чтоб плеснуть ему на голову. Только теперь она подняла плащ с лица мужчины.

Ужас, который лучница пережила при виде своего неожиданного трофея, чуть не вызвал столбняк. Перед ней на песке лежал архонт Гекатей, самый грозный из пантикапейских воинов — негодяй и предатель!

Как он мог так сплоховать? Отправиться на прогулку под стены крепости один? Без охраны? Неужели он был настолько уверен в полном контроле эллинских войск над окрестностями?

Арета не верила своим глазам. Ей несказанно повезло. Главное теперь дотащить его в лагерь. А там уж Тиргитао разберется, что делать.

Гекатей застонал и начал открывать глаза. Арета вдруг испугалось. Ей почему-то очень не хотелось встречаться с ним лицом к лицу. Она вообще не хотела с ним разговаривать. Привезти царице и дело с концом. Пойдут посулы, просьбы, оправдания, попытки напомнить, что он, Гекатей, сделал меотянкам хорошего… Хорошее было. И много. Но потом все перечеркнула война. Он, Гекатей все перечеркнул!

Всадница отмотала уши своего мягкого колпака, спасавшего голову на солнце, и запахнула лицо одним из длинных концов. Потом пошла к лошади, села верхом, подхватила под уздцы одного из белых жеребцов и поехала вперед.

— Вставай! — крикнула она через плечо.

Гекатей с трудом поднялся. Голова у него гудела. Сначала он шел молча. Потом началось.

— Эй! Послушай! Ты делаешь ошибку.

Арета не повернула головы.

— Я богат. Ты получишь выкуп в десять раз больше, чем сможешь выручить за меня на рынке!

Молчание.

— Ты глухая? Девочка! Черт возьми!

Она слегка покачала головой.

— Да остановись же ты, дура! — Гекатей едва поспевал за дергавшей его вперед веревкой. — Я дам тебе золото. — он последними словами ругал себя за беспечность. — Я знаю, ты служишь Тиргитао, но подумай: мы вас все равно скоро вышвырнем обратно за пролив!

Арета хмыкнула.

— А с золотом ты сможешь жить в Пантикапее, среди людей… Тебя никто не тронет! Слово архонта.

Всадница потянула лошадей под уздцы вперед, и ее пленник вынужден был бежать.

— Ты не веришь мне, я понимаю, — задыхаясь, продолжал он, как только колесница миновала крутой подъем и пошла ровнее. — У нас в крепости живут меотянки…

«Ваши рабыни!» — зло фыркнула девушка.

— Мы не причиняем им вреда!

Арета вздрогнула, как от толчка в спину, повернулась к нему и с силой полоснула Гекатея хлыстом.

— Заткнись! И иди.

Архонта поразила ее злость.

— Не пойду! — вдруг тоже закричал он. — Никуда отсюда не пойду! Думаешь продать меня? — пленник с размаху сел на землю. — Ломаного гроша за меня не получишь, драная кошка! — веревка натянулась и потащила его по дороге.

Арета, не обращая на это внимания, все тянула лошадей под уздцы.

— Меня отберут у тебя, как только ты приедешь в лагерь! — выл ей в спину Гекатей. — Тиргитао потреплет тебя в благодарность по щеке и все!

Арета усмехнулась: как хорошо он знал царицу.

— Ты ничего не выиграешь! Ничего! Да послушай же…

Девушка повернула голову и придержала лошадей, так что лежавший на земле пленник смог подняться. Ободренный ее поступком он продолжал:

— Прошу тебя, не веди меня к Тиргитао! Ты же знаешь, что она со мной сделает!

Арета молча смотрела на него.

— Какая тебе корысть в моей смерти, девочка? Я готов заплатить большой выкуп. Что тебе тут в степи? Уйдем в Пантикапей. Честью клянусь, там живет много женщин из твоего народа. Никто их пальцем не трогает!

На миг Арете остро захотелось ему поверить. Даже если он лгал. Пойти куда глаза глядят из этих проклятых мест… где про нее все все знают… Начать совсем другую, новую жизнь среди незнакомых людей…

Она смотрела на его взмокшие черные волосы, на черты лица, ставшие за годы союза почти такими же родными, как у Тиргитао, и не могла понять, как он такой сильный и надежный, мог допустить предательство?

— Ну же? — он почти улыбался ей.

Арета медленно покачала головой.

— Почему?! — взвыл несчастный, со всего размаху въехав ногой по заднику колесницы. — Почему, ради богов?!

Всадница отпустила повод белых жеребцов, тронула ногами свою кобылку, подъехала к нему и отмотала ткань, закрывавшую лицо.

— Я из номада Ферусы. — только и сказа она.

Глаза Гекатея расширились. Кажется, в первую секунду он не поверил. Потом как-то странно выдохнул двумя порциями, словно воздух не шел у него из легких.

С минуту они смотрели друг на друга, потом Арета вернулась к лошадям, снова взяла их под уздцы, и колесница покатилась вперед.

Теперь он молчал. Это было еще тяжелее, чем крики и жалобы. Арета спиной чувствовала его взгляд, но ехала, не оборачиваясь. Им не о чем было говорить. Все, что могло случиться плохого, уже случилось. Слова ничего не меняли.

Гекатей шел, переставляя сбитые о камни ноги, и до боли закусив нижнюю губу. Кого угодно он рассчитывал встретить здесь, но только не всадницу из отряда Ферусы. Все они погибли. В том, что именно лучница из преданного им скифам номада тащила его к смерти, был страшный закон судьбы.

Какого же дурака он свалял, демонстративно отправившись купаться в скалы за крепостью — с любовницей и без охраны! Хотел показать защитникам, что в окрестностях Пантикапея больше нечего бояться. Меотянок нет поблизости, и люди могут жить спокойно.

Первое время Гекатей еще надеялся, что на них наткнется патруль из крепости. Но с каждым часом его надежда таяла. Ни каравана купцов, ни вооруженного отряда, ни разъезда. Степь была пустой. Стада давно угнали в крепость, хлеб сожгли, из обгоревших поселков не выли даже собаки.

Теперь архонт не пытался сопротивляться. Глядя на мерно покачивавшуюся спину Ареты, он знал, что не всех из отряда Ферусы скифы убили. Эта вот, например, выжила. Но, как видно, так и не пережила случившегося. Бессмысленно было просить пощады у девочки, поруганной бородатыми ублюдками Скила.

Она жаждала мести, и только месть подняла ее в седло. Гекатей хорошо знал меотянок, попытка сломать их приводила только к тому, что они превращались в кремневые истуканы. Если б между ними не лежала страшная ночь скифского нападения, то она, исходя из своих степных понятий о чести, наверняка отпустила бы его. Гекатей не был простым пленником, его ждала только смерть. Однако во всем случившемся всадница винила именно архонта.

Лишь к вечеру крошечный караван Ареты достиг подножия Девичьей скалы. Лагерь Тиргитао лежал в просторной котловине. Со стороны степи его закрывал двугорбый холм, от воды отделяла широкая полоска песка и серая скальная гряда.

— Конец. — сухо сказал Гекатей. Это были последние слова, которые услышала от него Арета.

Огибая холм, они наткнулись на несколько патрулей. Архонт с досадой подумал, что, если б его разъезды вокруг Пантикапея несли службу также бдительно, как меотянки, он был бы спасен.

Гекатей закрыл воспаленные от пыли веки и представил, что ничего этого нет. Остро захотелось вернуться всего на несколько часов назад, когда утром милая Левкоя, собираясь на прогулку, аккуратно шнуровала ему сандалии, а он смотрел на белую точку ее макушки среди тугих каштановых завитков…

Веревка резко дернула руки пленника вперед, и архонт нехотя открыл глаза. Перед ним, как соляное изваяние, сидела верхом Арета, ожидая, пока очередной патруль осмотрит ее добычу. Эта жестокая девочка, помнившая только свою боль, убила Левкою. Да и его жизнь не продлится до завтра. Страшно было сознавать себя стоящим на дороге со связанными руками и выдерживать злорадно-любопытные взгляды всадниц Тиргитао.

Арета разумно не сказала им, кого ведет. Иначе они разорвали бы Гекатея на месте.

Описав дугу вокруг холма, «амазонка» и ее пленник увидели, наконец, ряды войлочных палаток с круглыми разноцветными щитами у входов. На мгновение Гекатею показалось, что Тиргитао нет в лагере, потому что вызолоченный конский хвост — знак царского рода — завернулся от ветра за шест и не был виден. Пленник испытал что-то вроде облегчения, хотя знал, что отсрочка только увеличивает муки заключенного. В следующую секунду морской бриз вновь начал трепать царский штандарт перед самым большим из шатров, и сердце Гекатея сжалось.

Он понуро опустил голову, исподлобья глядя, как Арета спрыгнула с коня и на подгибающихся от усталости ногах побрела к кухне. Там стояла громадная врытая в землю амфора с водой. Всадница хотела пить. Гекатей сглотнул, ощущая, как пересохло горло. Однако о нем едва ли кто-то здесь позаботится.

Две молодые меотянки по знаку Ареты начали выпрягать лошадей из колесницы. В это время со стороны холма раздался звук трубы, дробный топот копыт, и на площадку перед лагерем ворвалась кавалькада всадниц на взмыленных лошадях. Впереди мчалась царица в золотом поясе — она лично объезжала окрестности, но, как видно, увлеклась охотой. Через шею ее лошади была перекинута косуля.

— Мы настреляли вам сусликов! — весело крикнула Тиргитао и осеклась, споткнувшись взглядом о пленника.

Гекатей пронаблюдал смену чувств на ее лице: удивление, недоверие и, наконец, хищная, мстительная радость.

— Кто… кто его поймал? — неожиданно осипшим голосом спросила она.

— Я. — Арета выступила вперед и поклонилась Тиргитао.

— Девочка моя, иди сюда, я тебя расцелую! — царица спрыгнула с седла и, взяв подошедшую Арету ладонями за щеки, сочно расцеловала под крики общего восторга.

Потом Тиргитао повернулась к архонту, и в ее кошачьих глазах зажглось мрачное торжество.

— Здравствуй Гекатей.

— Здравствуй. — глухо ответил он.

Странно, но за все годы союза он так и не научился понимать эту диковатую женщину. Ее непредсказуемость, неуравновешенность, вспышки ничем не вызванного гнева и столь же неожиданной щедрости сбивали архонта с толку. Она казалась зыбкой, как море в шторм, и никогда нельзя было заранее сказать, что царица сделает в следующий момент.

Вот и сейчас Тиргитао хрипло рассмеялась и, протянув руку, похлопала мужа по щеке. В ее жесте было столько угрозы, что никто из присутствующих ни на секунду не усомнился в истинных намерениях царицы.

— В грот его и на цепь. — бросила она. — Когда вернется Гекуба? Сколько можно собирать травы?

Последние слова ясно обрисовали для Гекатея его дальнейшую участь. Упоминание главной жрицы Трехликой не сулило ему ничего, кроме скорой гекатомбы.

Архонта отвели в сквозной грот, служивший кладовой для съестных припасов. Здесь, в холодке, они дольше не портились. Но человека, вошедшего в тень круглых каменных сводов, ожидала погребная сырость. Только что он задыхался на адском пекле, теперь продрог до костей.

Гекатея приковали к стене толстой медной цепью. Может быть, здесь держали животных, предназначенных к забою? Хотя почему не держать их на воздухе? Или он не первый пленник, кого привели сюда?

Прямо перед ним на шероховатой стене желтой выцветшей охрой был нарисован мальчик Дионис с огромным устремленным вверх фаллосом. Кроме этого, подпиравшего небо члена, в облике Страдальца не было ничего победного. Голый, измученный, безоружный с многочисленными ранами, отмеченными более густой красноватой краской, он стоял в окружении девяти женщин, выстроившихся полумесяцем. Это была убивающая луна.

На жрицах красовались короткие треугольные юбки. Они стояли по возрасту. На левом крыле совсем юные девочки с плоской грудью. В центре зрелые, явно рожавшие женщины с полными молока сосцами и не пустым чревом. Замыкали полукруг старые жрицы с вывороченными от многочисленных родов животами и отвислым выменем.

Среди них бегали собаки, а высоко над головами большая черная ворона несла в когтях крошечную фигурку — отлетающую душу Диониса.

Еще минута, и опьяненные погоней жрицы кинутся на него, чтоб растерзать и разбросать тело в борозде. Чем больше жертва будет при этом стенать и плакать, тем больше дождей выпадет на следующий год.

Гекатей облизнул разом пересохшие губы. Он стоял в пещере, где держали жертвы для священной охоты. На стене кто-то пальцем написал: «Бедный Пел». Кто был этот Пел? Спасся он или был растерзан, как Дионис? Надпись была сделана сукровицей пополам с какой-то грязью.

Гекатей закрыл глаза. Разыгравшееся воображение живо нарисовало картину, как несчастный стоял у стены. Из разбитого носа текла кровь помолам с соплями и слезами. Под ногами образовалась целая лужа. Пленник опустил руку и написал свое имя: «Бедный Пел». Бедный Гекатей!

Архонт попытался расслабиться. Это у него плохо получилось, но на время он впал в оцепенение.

За ним пришли ближе к полуночи. Яркая луна над морем была хорошо видна сквозь второй выход пещеры. Широкая дорожка жидкого серебра колыхалась на волнах. «По ней сегодня уйдет моя душа», — подумал Гекатей.

Его вытолкнули на улицу. Там уже собралась целая процессия меотянок с факелами в руках. Шесть пар жриц несли на головах священные дары в плоских плетеных корзинах. За ними катилась колесница с низкими бортами, в которую впрягли его прекрасных белых жеребцов. На ней стояла деревянная статуя Девы с ярко-золотым полумесяцем на лбу. Прямо за колесницей было место жертвы, и стражницы тупыми концами пик втолкнули Гекатея туда.

Следом двинулось целое шествие. Только теперь бывший «царь» увидел Гекубу в красном жреческом гиматии, плотно закрывавшем голову старой гарпии. Рядом с ней шла Арета, которую прорицательница крепко держала костлявой рукой за локоть. Девочка слегка пошатывалась, и Гекатей подумал, что она для поддержки сил уже надышалась дымом сожженных листьев лавра. Их аромат стойко держался в воздухе и даже ему слегка ударил в голову.

Вдруг стало смешно. Чего они все вырядились в красное и тащатся с похоронными рожами? Сейчас его убьют и что с того?

Следом за распирающей радостью сердце захлестнула тоска. Захотелось выть. Через несколько шагов по свежему воздуху голова стала необычайно ясной. И вот тут нахлынул страх.

Арету сильно мутило. Она так и не смогла есть сегодня после приезда в лагерь. Как испуганный зверек, девочка забилась в угол своей палатки и продрожала до темноты. Она знала, что делает что-то не то. Что каковы бы ни были вины Гекатея, Тиргитао заплатит ему сторицей. Смутное раскаяние шевельнулось у нее в душе. Почему она не убила его еще в степи?

В голову лезли совсем не те воспоминания, которые могли поддержать ее ненависть. Вместо перекошенных рож и тяжелого дыхания скотов, насиловавших ее у камней, перед глазами вставала залитая солнцем дорога к пантикапейским воротам и в конце нее облаченный в золото улыбающийся архонт богатыми дарами встречает отряд меотянок, прибывший в город с хлебом…

Когда на небе стали зажигаться первые звезды, Арета все-таки вышла из шатра. У входа на небольшом камне, как старая черная птица, сидела Гекуба. Жрица терпеливо ждала чего-то. Взглянув на девушку выцветшими пустыми глазами, она протянула:

— Сильный ветер сегодня.

Всадница не ответила.

— С моря весной всегда ветер. — продолжала прорицательница. — Если б он дул из степи, луна была бы красной.

На душе у Ареты сделалось еще тяжелее.

— Луна и так сегодня будет красной. — сказала она.

Гекуба рассмеялась.

— Я принесла тебе нож. — старуха раскрыла плоскую корзину, лежавшую у нее на коленях.

Девушка отступила назад.

— Не бойся. Это просто. — ободрила ее жрица. — Как только теплая волна крови омоет твои руки, тебе станет снова хорошо. Богиня позаботится об этом.

— Но я не могу. — с усилием проговорила Арета. — Трехликой служат чистые девы…

— Все смоется. — устало кивнула Гекуба. — Все забудется. Возьми.

Старая прорицательница почти силой сунула в руки девушки плетенку. Иди приготовься. Скоро шествие. Слезы ни к чему.

Теперь, подходя к скале, Арета сжимала в побелевшем кулаке кремневый нож. Она плохо соображала, что происходит вокруг. Дым лавра позволял ее мыслям течь извилистыми дорожками, далекими от всего земного. Ей казалось, что каменная Дева шевелится и вздыхает, едва сдерживая нетерпение. Трехликой хочется получить новые одежды для молодого бога-спутника, который уже износил тело предыдущей жертвы.

Скрипя зубами, архонт позволил охранницам вытолкнуть себя из-за повозки и поставить под самой скалой. Тут он опять заметил в толпе лицо Ареты. Она была мертвенно бледна и смотрела на него невидящими глазами. Гекуба поддерживала у нее в руку большой кремневый нож. Только тут до Гекатея дошло, что девочку готовят к посвящению. Он запоздало усмехнулся и крепко сжал губы. Пусть у них будет самое засушливое лете в жизни!

Царица в сопровождении Гекубы подошла к архонту совсем близко. Если б у него были развязаны руки, он бы вцепился ей в горло.

— У тебя будет шанс спастись. — Тиргитао говорила бесстрастно, но по кривой ухмылке старой жрицы Гекатей понял, что шанс не велик.

— Видишь этих девятерых женщин? — царица хлыстом показала на своих спутниц, выстроившихся вокруг него полумесяцем. — Во имя Девы мы начнем охоту, когда луна встанет между двумя рогами этого холма. Если сможешь убежать — живи.

Последнее слово она точно выплюнула ему в лицо. Но архонт утерся. Надежда на жизнь, даже самая глупая, все-таки лучше, чем ничего. Он с сомнением посмотрел на небо. Редкие тучи плыли по низу и не скрыли бы ночное светило, даже если б захотели.

Тиргитао посчитала нужным развеять его сомнения.

— Ночь лунная. И это плохо для тебя.

Гекатей промолчал, обводя глазами своих будущих преследовательниц. Он знал, чего от него хотят: стать дичью для этих сильных поджарых сук, готовых взять кровавый след.

Это были три совсем юные девушки во главе с Аретой. Они держали в руках луки. Три рослых молодых женщины с рыбачьими сетями. И три откровенные старухи с серповидными кремневыми ножами.

Вглядевшись в лица, пылавшие румянцем даже в темноте, Гекатей понял, что женщины уже нажевались плюща и едва сдерживают восторг от предстоящей травли. Он хорошо знал, что на бегу они придут в еще больший экстаз. Что после священной охоты зверь обычно не выживает. И что смерть, если они его все-таки поймают, не будет легкой.

Луна встала из-за гребня большого холма, и в тот же миг, подошедшая сзади стражница перерезала веревки на руках пленника. У самого уха резко ударил тимпан.

— Беги! — крикнула Тиргитао.

Архонт получил сильный удар тупым концом копья между лопаток и чуть не упал. Он с трудом удержал равновесие, взмахнул руками и что есть сил понесся в темную глубину степи, где каждый камень, каждый пригорок и каждая ложбина могли стать его спасением.

Преследовательницы дали ему немного отбежать, а затем ринулись по следу, как стая гончих. Они глубоко вдыхали теплый запах ночи и прекрасно видели черную фигуру, мчавшуюся впереди них.

Первой тройкой предводительствовала сама царица. Она вела женщин с сетями. Во главе старух бежала Гекуба. За ними по камням следовали юные участницы травли, с ужасом и восторгом ловя каждое движение первой в жизни охоты.

— Цельтесь. — Гекуба махнула рукой, и разом три стрелы сорвались с тетивы.

Две просвистели над головой Гекатея, а третья вонзилась ему в плечо.

— Ты попала. — главная жрица схватила за руку молчаливую лучницу, которая, казалось, слабо соображала, что происходит.

Это была Арета. Ей действительно грезилось, что она на охоте.

— Пока твое дело окончено. Следуй за мной.

Девушка послушно поплелась за старухой. Остальные продолжили бег.

Удар в плечо был неожиданным. Кто бы мог подумать, что в темноте вообще можно прицелиться! Чертыхаясь, архонт остановился, вцепился рукой в древко у самой раны и с силой дернул его на себя. Елкообразный наконечник с зазубринами вышел, причинив неимоверную боль.

Ощупав пальцами трехгранное лезвие, Гекатей с ужасом осознал, что как бы он теперь ни зажимал рану, кровь все равно будет течь. Преследовательницы найдут его по кровавому следу, где бы жертва не спряталась. Он подхватил с земли ком сухой черствой грязи и прижал к плечу. На какое-то время это могло спасти положение. Но ненадолго.

Затем оглянувшись на приближающихся жриц, архонт вновь побежал. Теперь уже двигаться ему было намного труднее. Разом заныли разбитые за день ноги, подступили голодная тошнота и усталость. Нужно было спрятаться еще до того, как потеря крови окончательно лишит его сил.

Справа был терновник, вползавший по каменистой россыпи на склон. Слева — неглубокий ручей с топкими берегами. Беглеца инстинктивно потянуло наверх. Он ринулся к колючим кустам, Гекатею казалось, что, если он скроется в их глубине за ветками, преследовательницы могут его не заметить.

По доносившимся снизу голосам архонт понял, что женщины разделились. Часть пошла по ручью, часть углубилась в степь. Еще раньше от них отошла еще пара охотниц. Судя по шелесту сухой травы, на холм не поднялся никто.

Подождав немного, Гекатей выдохнул, боясь прежде времени радоваться тому, что жрицы сбились со следа. Ветер не доносил до него ни единого шороха человеческих ног. Обостренный опасностью слух различал даже биение крыльев мухи в паутине над головой. Но шагов не было слышно.

Посидев так еще с минуту, архонт решил проползти немного между камнями и выглянуть с другой стороны холма, чтоб понять, куда направились преследовательницы.

— Ступай туда. — Гекуба почти тащила Арету за руку. — Спрячешься здесь, в расщелине. Мы погоним его на тебя. Когда он окажется тут, тебе останется только ранить его так, чтоб он не мог двигаться. Потом мы подбежим и закончим ритуал.

Девушка кивнула. В этот миг ей хотелось только одного: привалиться к серому валуну у корней шелковицы и закрыть глаза. Так она сидела, когда главная жрица оставила ее под развесистым деревом.

Сначала Арета ничего не видела. Только зеленые гусеницы, облюбовавшие тутовник, сыпались на землю в темноте после каждого порыва ветра.

Потом голое ячменное поле, расстилавшееся перед камнями, начало слабо отливать серебром, хотя луна забежала за тучу. Девушка подумала, что это действие лавра заставляет ее видеть все вокруг в ином свете. Ее слабо покачивало из стороны в сторону, как в лодке, а присевшая рядом на камень вертишейка начала тихо напевать:

Некоторое время Гекатей с величайшей осторожностью перетягивал свое тело от камня к камню и от ствола к стволу, стараясь наделать не больше шума, чем ползущая змея. Сбив всего несколько прошлогодних осиных гнезд, он добрался до края зарослей, за которыми холм резко обрывался.

Секунду мужчина медлил, прежде чем высунуть голову, потом осторожно приподнялся и заглянул вниз.

Там, застыв и напряженно глядя вверх, стояла одна из молодых охотниц с луком. Находись она на пару локтей в стороне, и это не произвело бы на Гекатея такого ошеломляющего впечатления. Но, чтобы подкараулить жертву, девушка выбрала настолько точное место засады, что даже их глаза встретились сразу, и архонт не прочел в них ничего, кроме восторга.

— Заяц! — крикнула она и тут же спустила стрелу.

Беглец не успел пригнуться. На этот раз трехгранный наконечник ударил ему под ключицу. На палец выше — и это было бы горло.

Гекатей дернул локтями, мелкая крошка посыпалась из-под них. Шум и крики лучницы привлекли ее подруг. Теперь архонт снова мог только бежать.

Не разбирая дороги, Гекатей скатился с той стороны холма, по которой недавно взобрался наверх. И вновь очутился у ручья.

По опыту он знал, что вырывать вторую стрелу, так неудачно засевшую у него под ключицей не стоит. Кровь сразу ударит фонтаном, и жертва мгновенно потеряет силы. Поэтому архонт сломал древко поближе к наконечнику, чтоб оно не мешало ему двигаться.

Судя по приближающимся из-за холма голосам, охотницы были на той стороне ручья. Кровавые пятна на земле вели их к жертве. Сбить этих гончих со следа можно было, лишь перебежав воду. Архонт бросился через топкий берег, на слух угадывая журчание впереди.

Под ногами в грязи скользили змеи. На мгновение Гекатею показалось, что их укус был бы лучшим выходом. Он страшно устал. Потерял много крови. Рано или поздно его найдут. И тогда его участи не позавидует даже висельник. Но архонт не привык отказываться от борьбы. Он много повидал, правда, никогда не оказывался в таком положении, как сейчас. И все же… все же…

Машинально переставляя ноги, беглец побрел по ручью, чтоб хоть на какое-то время охотницы потеряли его след. Впереди шелестели высокой осокой заросли. Архонт ускорил шаг, и вода под его сандалиями заплескалась громче, чем журчал ручей.

— Осетр! — крикнула новая жрица, неожиданно выныривая на шум из-за береговых кустов.

Она бросила сеть, но промахнулась. Ее подруга, выскочившая с другой стороны ручья, оказалась проворнее. Плотно сплетенные веревочные петли, захлестнули Гекатею голову.

Обе руки архонта давно отяжелели, но он сумел поднять их и вцепиться в сеть. Когда-то длань Гекатея славилась своим ударом. Длинным мечом для верхового боя он разрубал противника до седла. Страх смерти прибавил ему сил, и веревка затрещала под набрякшими пальцами архонта.

В следующую минуту он ударом свернул скулу жрице, накинувшей сеть, и, опустив кулак, размозжил череп другой, появившейся следом. Но вторая охотница за «Осетром» успела со всего размаху вонзить в ногу жертве свой трезубец. Гекатей не сразу вытащил его, а когда дернул, разворотил себе пол ступни.

Он захромал прочь. Теперь широкий кровавый след тянулся за ним, как темная борозда за пахарем. В короткой драке у ручья архонт потерял последние силы и слишком хорошо понимал, что он их уже не восстановит.

Оставшаяся на противоположном берегу жрица громким свистом сзывала подруг. Двух беглец успокоил навсегда. Но остальные шесть продолжали преследование, и где-то среди черных колышащихся трав потерялась седьмая. Она в любой момент могла налететь на него с криком:

— Перепел!

Гекатей терял скорость. Он уже не бежал, а брел, волоча за собой ногу. Так, должно быть, чувствует себя колодник, на время оторвавшийся от охраны, но знающий, что далеко ему не уйти.

Из предплечья перестала течь кровь, а правая рука повисла плетью. Из-за засевшего под ключицей острия стрелы беглец почти не мог дышать. Каждый глоток воздуха давался ему с болью. Сейчас Гекатея не надо было даже добивать. Упасть где-нибудь на землю и сразу умереть — это было бы избавлением. Но священную охоту никто не начинает, ради такого конца.

За спиной от ручья уже слышались крики и тяжелое дыхание, далеко разносившиеся в темноте. Охотницы вышли на берег и вновь взяли след. Они набирали темп, в то время как жертва двигалась все медленнее и медленнее. Преследовательницы давно могли настичь его, но они растянулись дугой, не давая Гекатею свернуть ни в право, ни в лево. Словно гнали его к определенной цели.

Вскоре он хорошо различил ее — белевшая в темноте гряда камней над обрывом, увенчанная раскидистой шелковицей. Она росла за сжатым ячменным полем. Короткая прошлогодняя стерня, торчавшая из земли, уже щекотала и колола архонту ноги. На мгновение ему показалось, что он спасен. Не в смысле — будет жить. Но хоть умрет достойно.

Дерево. Камни. Обрыв. Один прыжок — и все.

Ни стыда. Ни боли. Ни ужаса еще живого тела, которое кромсают на куски тупыми каменными ножами и раскидывают вокруг.

Он мужчина. Он воин. Полтора десятка лет он защищал этот проклятый город! Он не может умереть так… Как мальчик Дионис, на котором в экстазе скачут задастые фурии, попутно отхватывая то нос, то пальцы.

Еще шаг.

Из черной тени между валунами появилась другая тень. Она выскользнула на дорогу и встала перед Гекатеем, преградив ему путь к обрыву.

Это была всего лишь девочка. Хрупкая. Не особенно рослая. Но у архонта уже не осталось сил отшвырнуть ее в сторону. Не было сил даже шагнуть вперед. Он грузно повалился на колени. Не потому что хотел встать в эту позу, просто ноги больше не держали.

В этот миг луна, выглянув из-за дерева, ярко осветила Арету. За время сидения среди холодных камней лавровый дым несколько выветрился у нее из головы. Но все происходящее еще виделось девушке в ярко-серебристых тонах и шло медленно-медленно, как танец с чашами.

Увидев ее, Гекатей застонал. Почему подлецам все сходит с рук? А он единственный раз пошел на сделку с самим собой — и вот его грех, стоит и сморит черными пустыми глазами.

Если б эта девочка погибла, ему было бы легче. Смерть убивает боль. Но она жила.

«Я хотел только, чтоб эти сволочи поняли: надо строить стену, через бреши могут прийти скифы… чтоб они почувствовали на себе…»

Сзади на поле послышался хруст стерни под дюжиной усталых ног. Девушка шагнула к жертве. «Ты должна только ранить его так, чтоб он не смог двигаться. А дальше мы завершим ритуал». Но он и так не двигался. Стоял и смотрел, как она водит ножом по руке вверх-вниз, вверх-вниз, и не может понять, зачем это нужно.

— Арета! — окликнули ее с другого конца поля.

— Ячмень. — тихо прошептала девушка. Нож твердо лег ей в ладонь.

Гекатей закрыл глаза, и в ту же секунду, всадница ловко перехватила ему горло от уха до уха.

Архонт еще успел с удивлением понять, что захлебывается кровью, что мчащиеся по полю фурии уже никогда его не догонят. Он успел испытать последнюю волну стыда перед чумазой девочкой, которую хладнокровно отдал насильникам Скила и которая сейчас пожалела его — загнанного и безоружного.

Из-за края поля появилась первая тройка преследовательниц. Тиргитао, тяжело дыша, уставилась на мертвое тело мужа. С минуту царица молчала, потом подняла глаза на Арету и усмехнулась:

— Тебе никогда не быть жрицей.

Гекуба с явным отвращением ногой повернула тело Гекатея.

— Ты хоть понимаешь, что натворила? — она махнула рукой, приказывая жрицам разорвать останки жертвы.

Охотницы ринулись на Гекатея, сбивая друг друга с ног. Сплошной клубок женских тел скрыл врага от осоловевших глаз Ареты. Она стояла в оцепенении, не в силах двинуться с места. А жадные подруги не пригласили ее на пир.

До ушей девушки долетал треск ломаемых костей. Когда охотницы отхлынули, взгляду Ареты представился окровавленный остов, лишенный всех человеческих черт. На голове не было ни глаз, ни носа, ни ушей. Комок волос и содранной кожи валялся в стороне. Руки, обрубленные по локоть, раскинуты в разные стороны. Живот вспорот и кишки разметаны по земле.

Она знала, что Гекатей уже мертв. Однако в рассеченной груди все еще ударялось о ребра сердце.

Жрицы давно слезли и ушли, оставив самой Матери Гекате забрать душу жертвы. А Арета все стояла над телом, не в силах отвести глаз от вздрагивающих внутренностей. Наконец, она подняла с земли оброненный кем-то из подруг нож и, коротко размахнувшись, остановила трепыхание синевато-бурого сердца.

IX

Сын архонта стоял у окна и ссыпал остатки завтрака на карниз. Ему нравилось смотреть, как голуби методично загаживают барельефы царского дворца в Горгиппии. Захватив этот эллинский город еще при бабке Тиргитао, меотийцы сделали его своей временной столицей. Кочевники толком не умели жить в городах — могли разбить кибитки на агоре или выпустить овец щипать траву вокруг обводного рва. Поэтому основное население Горгиппии, по прежнему составляли греки-колонисты.

Царский дворец — бывший дом народных собраний, перестроенный в варварском вкусе — блистал сказочной роскошью. В первый момент, когда Делайса ввели под его своды, пленник на минуту лишился дара речи. Он никогда не видел такого богатства — оштукатуренные стены, забранные расшитыми войлочными коврами, полы из горной сосны, кипарисовые стулья и столы, инкрустированные слоновой костью, золотая посуда, цистерны для воды на крышах…

Отведенные ему комнаты были скромнее, но и они во много раз превосходили те, в которых сын архонта привык жить дома. И все же Делайс не задумываясь предпочел бы слежавшуюся солому в хлеву, лишь бы сбежать отсюда. Но за ним внимательно следили и ни разу не дали такой возможности.

Бреселида сделала все от нее зависевшее, чтоб сына архонта приняли с почетом и обращались с ним соответственно высокому происхождению. За зиму она несколько раз ездила через пролив к армии сестры и после первой же отлучки привезла в Горгиппию Пелея. А ведь Делайс только заикнулся, что беспокоится о друге.

Впрочем, жизнь — смешная штука. Непостижимым для пленника образом верзила-гоплит сделался любовником царской сестры. «Не надо было щелкать клювом», — сокрушенно сказал себе Делайс. Сам он просто не мог принять такой игры, пока находился в плену. Кто же знал, что неволя растянется на годы! А Пелей был другим человеком. Когда друзья после долгой разлуки вновь оказались вместе, его глаза светились нескрываемым, бесстыдным счастьем.

— Она очень добрая, — как бы оправдываясь, сказал он Делайсу. — Я вообще не знал, что такие люди бывают! Со мной никогда в жизни никто так не обращался.

— Добрая. — протянул сын архонта, щупая пальцами шрам на подбородке.

Всякий раз, когда Бреселида вновь уезжала, бедняга гоплит изводился едва ли не больше, чем сам Делайс в ожидании свободы.

— А вдруг она возьмет себе кого-нибудь? — поминутно вскакивал он. — Что я здесь сижу?

Свобода его явно не интересовала.

— Послушай, — однажды прямо спросил Делайс. — Если мне позволят вернуться домой, ты поедешь со мной?

Пелей заколебался. Было видно, что выбор слишком труден для его сердца. Но выбирать не пришлось.

Друзья сидели в просторном мегароне под окном в потолке, с которого свисали длинные плети глициний, стелившиеся по мозаичному полу. Стояла весна, и теплый ветер обрывал белые цветки, засыпая лепестками трехногий стол.

Сзади послышались торопливые шаги, и из темной галереи за спиной у мужчин появилась Бреселида. Она выглядела мрачнее тучи. По ее лицу Делайс понял, что хорошего ждать не приходится, и внутренне напрягся.

— У меня плохие новости. — почему-то сиплым голосом сказала всадница. — Прости, но твой отец Гекатей…

Делайс схватился руками за подлокотники, привстал да так и остался нависать над креслом, ожидая, что она скажет: «…не потребовал твоего освобождения».

— … погиб. — с явным усилием выговорила сестра царицы.

В первую секунду до Делайса не дошел смысл ее слов. Может быть, потому что смерть не ассоциировалась у него с отцом. Такой сильный, могущественный человек как Гекатей просто не мог умереть. Кто угодно, только не он! Великий воин, великий правитель… «Мой отец…»

— Как… — Делайс тоже почувствовал, что не справляется с голосом. — Как?! — закричал пленник, почти насильно вдолбив себе в голову слова Бреселиды. — Как это случилось? Где?

Он уже стоял напротив нее и непроизвольно сжимал кулаки. Вид у него был такой, что сотница отступила назад, а Пелей попытался втиснуться между ними. Но сын архонта ему не позволил, одним ударом отшвырнув более рослого и мощного друга в угол.

— Как он погиб? — Делайс со всей силы схватил Бреселиду за плечи и начал отчаянно трясти, едва ли сознавая, что делает.

— Я… я не знаю! — задыхалась она. — Тебе… лучше не знать…

— Зачем ты его щадишь? — раздался с порога враждебный голос.

Делайс резко обернулся. В дверях стояла ухмыляющаяся Македа.

— Скажи ему правду. — презрительно кинула она. — Что его отца, великого архонта Пантикапея, непобедимого Гекатея, — каждое слово жгло откровенной издевкой, — как зайца, загнали на священной охоте и до смерти заездили девять жриц Гекаты. А потом с еще живого ободрали все мясо, до костей…

Дальше она не договорила. Делайс с воем ринулся на нее и убил бы. На этот раз точно убил бы. Задушил собственными руками. Если бы две рослые стражницы, стоявшие у дверей, не закрыли начальницу царской охраны, скрестив копья. Пленник отшвырнул их, но Македа успела отступить в глубину галереи и вытащить акинак.

— Ну, мальчик, давай! — она хохотала ему в лицо, поддразнивая острым клинком. — Прыгай прямо сюда. Я тебя жду. Что? Оружия нет? Привыкай, гаденыш! У тебя теперь никогда не будет оружия.

Делайс все-таки прыгнул. Ему было все равно. Его душили такая ненависть и такое горе, что Македа могла их только прекратить, но никак не усугубить. И она, паскуда, сделала свой выпад. Прямо в неприкрытый ничем — ни то что панцирем, даже поясом — живот. Никто не успел отреагировать. Бреселида, у которой только что голова моталась из стороны в сторону, с трудом переводила дыхание. Стражницы, ошалевшие от ярости пленного — всегда спокойного и погруженного в себя — поднимались, держась руками за стены.

Только Пелей, пострадавший раньше других, уже успел вскочить на ноги. Минуту назад опасность угрожала Бреселиде, и он готов был свернуть за нее другу скулу. Сейчас Македа метила в живот его «брату и господину». Гоплит с воплем оттолкнул Делайса, а сам принял острую бронзу в пах. Он еще успел удивиться, что не чувствует холода металла у себя в кишках, и догадаться, что меч согрелся на солнце — день-то жаркий, а ножны из темной кожи… А потом согнулся, как перерубленный тростник на болоте, и грузно, со всей тяжестью своего огромного тренированного тела — 8 локтей костей и мускулов — осел на пол.

Бреселида подбежала как раз для того, чтоб подхватить его голову, и Делайс не услышал характерного стука затылка об пол. Черные прямые волосы Пелея рассыпались у нее на коленях. Сын архонта наклонился над другом, который морщась, зажимал ладонью глубокую рану.

— Пелей! Пелей… Держись, мы сейчас перевяжем…

Гоплит не без труда поднял веки и на его простодушном лице зажглась улыбка, от которой у Делайса все перевернулось внутри.

— Выходит я первый освободился. — прошептал он. — Хоть мне и не за чем… А вы, господин, так хотели на волю. Простите меня.

Его голова упала набок, и на ладони Бреселиды побежала тонкая струйка крови из уголка его еще теплых губ.

Женщина быстро пришла в себя и схватилась за меч. Ее не смущало то, что Македа почти вдвое крупнее. Однако стражницы не допустили схватки. Что такое смерть раба? Пустяк. Об этом даже никто не спросит. А вот если Македа убьет сестру царицы… Одна из охранниц дула в золотой свисток, висевший у нее на шее, пока щеки не лопнули. Прибежавшие со двора всадницы помогли растащить Бреселиду и ее чертыхавшуюся противницу, которой царская сестра уже рассекла бровь.

Делайс все это время держал на руках неподвижное тело Пелея и никак не мог поверить, что и друг его бросил. Ужас одиночества придавил сына архонта каменной плитой. И пока Бреселида не плеснула ему в лицо воды из тазика для мытья рук, он не пошевелился.

Хоронили Пелия они вдвоем. В Горгиппии был очень тихий некрополь за городской стеной — холм весь поросший невысокими соснами. Сухая и мягкая земля песком осыпалась под лопатой. Погребальный костер горел долго, и за все это время ни Делайс, ни Бреселида не сказали друг другу ни слова. Склепа гоплит не удостоился и его почерневший прах был опущен в небольшую известняковую урну, а затем зарыт на склоне холма с видом на залив.

— Наверное, ему бы здесь понравилось. — всадница размазала слезы тыльной стороной ладони.

— Ему бы понравилось дома. — возразил Делайс.

— Ты скоро попадешь домой. — Бреселида вздохнула. — Переговоры уже начались. Я завтра уезжаю к Тиргитао. Надеюсь вернуться не с такими плохими новостями, как в этот раз.

Она вернулась только через месяц, исхудавшая и вся какая-то помятая, хотя дорога через пролив летом вовсе не была через чур утомительна. И снова сердце пленника сжалось при одном взгляде на вестницу — такие несчастные люди не приносят добрых новостей.

— Я не знаю, как сказать тебе… — она мялась в дверях его покоев, и Делайсу показалось, что повторяется дурной сон. Вот только Пелея теперь рядом с ним не было.

— Переговоры сорваны? — в груди у сына архонта похолодело. Он встал с ложа, отложив блюдо с ломтиками дыни.

— Нет. Напротив. Прошли очень успешно. — всадница прятала глаза.

— Купцы не вспомнили обо мне? — губы Делайса сложились в саркастическую усмешку. — Я же говорил…

— Вспомнили. Очень даже вспомнили. — прервала его Бреселида. — Между Пантикапеем и царицей меотов вновь заключен союз, — она запнулась, и Делайсу стало совсем нехорошо, — скрепить который по обычаю решено браком нового властителя города и Тиргитао.

Пленник пока не слишком понимал, какое это к нему имеет отношение.

— Ты наследовал отцу в обоих случаях. — в упор глядя на него, наконец, выговорила Бреселида. — Народное собрание даровало тебе титул «археонакта», это не совсем архонт, а как бы…

— Может быть, ты не будешь переводить мне койне? — взвился Делайс.

— По нашим законам ты — царь. — продолжала Бреселида, решив сразу выговорить ему все до конца. — Тиргитао не отпустит тебя жить в Пантакапей, она не хочет больше столкнуться с предательством союзника и мятежом колонистов. Ты останешься здесь. Купцов это особенно устраивает.

— Почему? — почти машинально спросил он.

— Потому что твой отец слишком долго выкручивал им руки, теперь они хотят править в городе всем базаром. — в ее голосе слышалось нескрываемое раздражение. — Тиргитао прекрасно понимает, какие выгоды ей это сулит. За год-два Пантикапей ослабеет и станет легкой добычей для скифов. К кому тогда обратятся твои соплеменники? К великой и могущественной Тиргитао. А она потребует в оплату за помощь уже не союза, а полного подчинения. — Бреселида сокрушенно развела руками. — Я ничего не могу для тебя сделать. Отныне ты царь и муж моей сестры.

— А меня… спросить… — с трудом выговорил Делайс, потом махнул рукой и быстро зашагал во внутренние покои, чтоб ни Бреселида, никто другой не видели душившего его отчаяния.

Пленник повалился на кровать, вцепился зубами в шерстяное покрывало и до отказа забил его в рот. Эта проклятая тюрьма должна была стать для него домом! О Тиргитао он вообще не думал. Такое казалось выше сил. Родной город предал его. Здесь к нему сносно относилась только Бреселида. А Бреселида… тут воспаленное сознание Делайса прорезала дикая мысль… а Бреселида при своем удивительном влиянии на сестру сделала все возможное, чтоб навсегда оставить его Горгиппии.

В этот миг он ненавидел всех.

— Напрасно ты думаешь о ней плохо. — раздался с подоконника до отвращения знакомый голос. — Да, это она повернула переговоры на обсуждение твоей особы. Но только после того, как узнала, что Тиргитао намеревается убить тебя сразу после заключения нового союза — царица уверена, что ты будешь мстить за отца.

— Ама вава. — Делайс не без труда вытянул одеяло изо рта. — Она права, я говорю. — пленник обернулся к окну и с нескрываемой неприязнью уставился на пляску солнечных зайчиков, которые в этот миг приняли форму человеческой фигуры.

— И все же Бреселиде ты в который раз обязан головой.

— Я предпочел бы…

Золотой лучник не дал ему говорить.

— Здесь предпочитаю я. — сухо отрезал он. — Мне нужно было, чтобы ты очутился здесь. Мне нужно было, чтобы ты стал царем.

— У этих… драных кошек? — вспылил Делайс. — После того, как они убили моего отца? Загнали, как дичь, на священной охоте…

— Именно после этого. — невозмутимо подтвердил Аполлон. — Пережитая боль не позволит тебе отвернуться от боли других.

— Может, я еще должен…

— Нет, любить Тиргитао ты не обязан. — возразил солнечный лучник. — Я забросил тебя в самое сердце земель, где безраздельно властвует Великая Богиня. Она уже отметила тебя своей ненавистью, и ты будешь с ней бороться, хочешь этого или нет.

И без того бледное лицо Делайса сделалось еще белее.

— Бреселида — твоя единственная опора. — продолжал Аполлон. — Она тоже ненавистна Трехликой, потому что не любит крови. Можешь ей доверять.

«Ну, доверять я здесь никому…»

— Это твое дело. — оборвал собеседника Феб. — Главное, сделай здесь то, что твой отец только начал в Пантикапее, разрушив святилище Гекаты.

— Но как я… выживу… среди этих сумасшедших баб, поклоняющихся смерти?

— С тобой будем я и моя флейта… — рассмеялся гипербореец, и прежде чем Делайс успел сказать еще хоть что-то, золотая фигура на окне вновь рассыпалась на множество беспорядочно скачущих по полу солнечных зайчиков.