Сокол на запястье

I

Женщина победно вскрикнула и откинулась назад. Мужчина еще несколько раз дернулся, хрипло застонал и тоже затих.

Царица Тиргитао соскользнула со смуглого мускулистого тела любовника, накинула тунику и, шурша тонким льном, прошла к столу. Из крутобокой красной амфоры она до краев наполнила кубок и залпом осушила теплое вино.

— Спасибо, Тэм. — ее рука потрепала мужчину по взмокшим черным волосам.

Он не пошевелился.

— Я сказала «спасибо», а не «спасибо, все». — Тиргитао вернулась к столу, взяла небольшой серебряный кувшин, плеснула несколько капель на дно кратера, добавила вина и взболтала. Потом она осторожно влила напиток в рот любовнику.

Тот поморщился, но проглотил.

— Надеюсь, сатириазис взбодрит тебя. — согнутым пальцем царица погладила Тэма по оливковой щеке.

Его кожа была теплой и приятной на ощупь, как разогретое солнцем дерево. Тиргитао любила красивые вещи и умела за ними ухаживать. Через минуту мужчина задышал ровнее и разлепил веки, но его взгляд недолго оставался осмысленным. Жар, начавшийся в теле от живота, постепенно подкатил к голове. И без того темные глаза Тэма подернулись туманом, в них появилось голодное, волчье выражение, веки покраснели. Дыхание с легким хрипом вырывалось из полуоткрытых губ.

— Ну вот, — одобрительно взглянув на сжавшиеся в комок мускулы, кивнула Тиргитао. — Продолжим. Еще нет полудня.

В этот момент медные кольца, поддерживавшие кожаный полог над дверью, громко брякнули. Стражница опустилась на четвереньки, прижала ладони к полу и не смела поднять головы.

— Отряд Бреселиды вернулся. — послышался ее отрывистый голос. — Вы приказали сообщить, как только она появится во дворце.

— Проклятье! — Тиргитао поспешно сунула ноги в сандалии. — Звать сюда! Немедленно!

Царица задернула узорчатую занавеску, отделявшую кровать от остальной комнаты.

— Бреселида! Я уже извелась. Почему так долго?

«Амазонка» отодвинула охранницу рукой и шагнула внутрь.

— Большие неприятности, — начала она, ее глаза споткнулись о неплотно задернутый полог.

— Говори. — приказала царица. — Это Тэм, он хлебнул сатириазиса и ничего не слышит.

«Сатириазиса? Бедняга, — вздохнула Бреселида, — Я как всегда не вовремя».

— Говори. — тряхнула ее за плечо Тиргитао. — Я ждала тебя в начале той недели. Что стряслось?

Преклонив колени, как того требовал обычай, сотница подробно описала все, произошедшее в Дандарике, Доросе и Цемесских горах. Сначала Тиргитао слушала молча, потом ее щеки побагровели от гнева. Она начала метаться по комнате, задевая краями шуршащей накидки гидрии и складные табуреты. Царица казалась огромной райской птицей, бьющейся в клетке.

— Кто-то мутит народ, — заключила свой рассказ Бреселида.

— Кто-то? — Тиргитао остановилась, как вкопанная. — Кто бы это мог быть? Чьи подданные ждут не дождутся моей смерти? — она резко подскочила к двери и крикнула страже: — Позовите «живого бога»! Немедленно!

«Он-то тут при чем?» — удивилась Бреселида. Но спорить не стала. Тиргитао никого не слушала. Особенно в минуты гнева. Сейчас она походила на камышовую кошку, ее травянисто-зеленые глаза горели злобным огнем.

— Ненавижу, — низким грудным голосом выдохнула царица. — Теперь ты видишь, Бреселида, что поселила в моем доме врага!

«Амазонка» не успела ответить. Кожаный полог с громким хлопком отлетел в сторону, через порог перешагнул Делайс. Он был умыт, чисто выбрит и закутан в длинный плащ, как для выхода в город. «Уже полдень. Все порядочные люди на ногах!» — вот о чем буквально кричал его облик. Безупречное облачение царя контрастировало с роскошным хаосом уборов Тиргитао.

С минуту супруги мерили друг друга ледяными взглядами.

— Расскажи ему! — бросила царица. — Все.

Только тут Делайс заметил Бреселиду, стоявшую в тени зашторенного окна. Не поднимая глаз, сотница начала говорить, но не довела рассказ и до середины. Тиргитао не в силах сдержать гнев накинулась на мужа.

— Это люди из Пантикапея подбивают моих подданных к бунту! И ты с ними за одно! Я знаю… Мне доносили…

Делайс выдержал паузу.

— С чего ты взяла, — спокойно возразил он, — что разбойники из Дандарика — мои подданные? Разве они эллины?

— Молчать! — взвыла Тиргитао. — Мы еще посмотрим, кто они! Бреселида привезла их головы!

Делайс бросил тревожный взгляд на сотницу.

— Надо было сначала поглядеть, — холодно сказал он, — а потом обвинять меня. Встань, Бреселида, колени оттопчешь.

Сухая пощечина прорезала воздух.

— Не смей распоряжаться моими людьми!

Делайс даже не поднял руку, чтобы защититься.

— У тебя никогда не было мозгов, Тиргитао. — презрительно бросил он.

Кровь прилила к лицу царицы, она инстинктивно схватилась за пояс, но не найдя там оружия, с воем ринулась за занавески, где в изголовье кровати лежал меч. У Бреселиды возникло чувство, что «живой бог» нарочно добивается от жены святотатства.

— Госпожа моя, — подала всадница голос. — Люди из Дандарика действительно не пантикапейцы. — Один из них тавр, второй, кажется, синд, а третий — рыжий и большой — наверное, с гор.

Делайс кинул презрительный взгляд в сторону царского ложа, на котором из-за полога виднелось смуглое мужское плечо.

— Я сейчас оденусь, и сама взгляну, что это за чужаки. — угрожающе прохрипела царица. — Ждите меня здесь. Оба! — Она устремилась в соседний покой, где ожидали рабыни. За стеной раздался хлопок в ладоши и раздраженный голос:

— Воды, бездельницы! Розового масла! Сколько можно спать?

Дедайс повернулся к Бреселиде.

— Спасибо. — в его тоне звучало раздражение.

— Простите, ваше величество. — с трудом выдохнула сотница, продолжая смотреть в пол.

— За что? — он знаком приказал «амазонке» встать. — Ты отлично знаешь, что Тиргитао способна сделать то же самое и на людях.

В это время за занавеской тяжело заскрипела кровать и раздался сдавленный стон.

— Обожди меня в мегароне. — велел царь.

Сотница поспешила выполнить приказание. Перед спальней уже не было охраны. Стражницы отступили подальше к лестнице, чтоб не услышать лишнего.

Бреселиде было по-детски любопытно, как поведет себя Делайс с любовником собственной жены. Она не стала плотно задергивать полог и, не испытывая ни малейших угрызений совести, заглянула внутрь.

Царь стремительно прошел к ложу, отдернул тонкую занавеску и уставился на скрючившегося за ней человека. Тому было очень худо. Он стонал и мотал головой из стороны в сторону.

Бреселида опять пожалела беднягу: сатириазис — серьезная штука и, если, хлебнуть лишку, можно умереть от припадка. У степняков было жестокое развлечение — поить возбуждающим зельем на полынном масле связанных рабов, а потом с хохотом наблюдать, как те кричат и катаются по земле, не в силах избавиться от распирающего желания.

Гневная и величественная Тиргитао, обливавшаяся благовониями за стенкой, явно забыла про Тэма. Сейчас он рычал от возбуждения и походил на зверя. Жилы на его привязанных к изголовью руках вздулись. Освободить раба теперь же, по мнению, Бреселиды, было бы крайне неосмотрительно. Он мог наброситься и покалечить кого угодно.

Делайс огляделся по сторонам, нашел на столике миску с колотым льдом — изрядно подтаявшим, но все еще твердым — опрокинул ее на льняную простынь, связал узлом и положил страдальцу на живот. Остатки воды он выплеснул Тэму в лицо.

Ненадолго любовник Тиргитао пришел в себя и с крайним изумлением воззрился на царя, развязывавшего ему руки. Делайс наклонился и что-то быстро сказал рабу на ухо. Тот закивал, вскочил с кровати, крепко прижимая к животу узел со льдом, неуклюже поклонился и опрометью бросился вниз по лестнице, ведшей из спальни прямо в сад. Через минуту со ступенек до Бреселиды долетел сдавленный хрип и глубокий вздох облегчения.

Женщина едва отпрянула от двери, к которой уже направлялся Делайс. Но по выражению ее лица, царь понял, что она все видела. Он невозмутимо шагал рядом с ней по мегарону, и спутница едва поспевала за ним. «Неужели „живой бог“ настолько равнодушен к Тиргитао? — думала „амазонка“. — Они могут ненавидеть друг друга, браниться, даже драться, но… вот так просто подойти и помочь ее любовнику?» Это не укладывалось у Бреселиды в голове.

— Ну, где твои чужаки с болот? — осведомился царь.

— В старой конюшне.

Они прошли через двор и скрылись за осевшей глинобитной стеной сарая. На нем уже разобрали крышу. Сквозь голые балки солнце нещадно палило на телеги с нехитрым походным скарбом. Всадница сняла с одной из них мешок, морщась, растянула ремни и вытряхнула на утоптанный земляной пол три уже тронутых тлением головы.

— Точно, тавр. — сказал Делайс, показывая на чернявого. — Зажми нос. А этот синд. От него и при жизни воняло. — царь пожал плечами. — Думаю, последний твой трофей — керкет.

От Бреселиды не укрылось, что при виде ее страшной добычи «живой бог» испытал некоторое облегчение. Точно он и правды рассчитывал найти в конюшне отрезанные головы эллинов.

Стараясь не дышать, царь положил обезображенные останки разбойников обратно в мешок.

— Пусть тухнут, пока Тиргитао не удосужится узнать, что за воз с селедкой подкатили ей под окно.

Оба невесело рассмеялись.

— Бреселида, я знаю, ты устала, — слегка замялся Делайс, — но мне нужно показать тебе кое-что в городе. Когда ты сможешь составить мне компанию?

— Через час. — не задумываясь ответила сотница. — Я действительно прямо с дороги во дворец. Даже ополоснуться не успела…

Она осеклась, поняв, что эти подробности следовало опустить.

— Я буду ждать тебя у Бычьих ворот. Верхом. — кивнул «живой бог». — Через два часа.

— Два часа? Ты встречаешься с царем, даже не приведя себя в порядок? — возмущенные крики Элака доносились из-за розового куста, возле которого стояла ванна Бреселиды.

Всадница возлежала в кипарисовой лохани, блаженно вытянув ноги, и полной грудью вдыхала запах распаренного можжевельника. Его крошечные сине-зеленые орешки, плавали в воде, ошпаренные крутым кипятком, и отдавали ей свой терпкий аромат.

— А в чем дело? — беспечно осведомилась она.

— Рабы за время твоего отъезда даже не удосужились проветрить платья!

— Чего ты раскричался? — урезонил сатира сидевший рядом Нестор. Он выбрал из плетенки с пемзой самый легкий камень и протянул его Бреселиде. — Она ведь не на свидание едет!

Лесной бог просверлил грифона уничижительным взглядом, но ничего не ответил.

— После двух недель скачки, положено по крайней мере сутки отмокать и париться. — сказал он хозяйке. — Потом массаж, волосы на руках и ногах. Я говорю, их не должно быть.

Бреселида высунула из воды ногу и придирчиво осмотрела ее.

— У меня и так нет.

— Ну тебе повезло, — фыркнул Элак. — Но все остальное? Разве женщина может позволить…

— Чего ты от меня хочешь? — брови «амазонки» гневно сдвинулись к переносице.

— Умоляю, только не морщись! — возопил сатир. — Кожа и так стареет на солнце, а ты еще гримасничаешь!

Взявшись обеими руками за рая лохани, Бреселида с шумом встала, забрызгав водой белые плитки дворика.

— Ну все, ты рассердил меня, мальчик-козел! Где мой хлыст?

— Сиди смирно, пока я растираю твои волосы шелком! — ничуть не испугался Элак. — Пусть они хотя бы блестят. А вечером я сделаю тебе хорошую прическу. И надень вот это. — пан ткнул пальцем в разложенную на ветках шиповника красную тунику. Она действительно была «амазонке» к лицу и хорошо сочеталась с пшеничным цветом ее выгоревших волос.

— Красное — царский цвет. — вздохнула Бреселида. — Я не могу встречаться с Делайсом в таком наряде. Лучше надену черную. Мне тоже идет.

— Очень идет. — вкрадчиво подтвердил Элак. — Но поверь: черное наденет он. Спорим?

— Не я же читаю мысли, — «амазонка» махнула рукой. — Подай мне полотенце.

Пан обернул хозяйку плотной льняной материей и принес сандалии. Уйдя с солнца под сень галереи, Бреселида села за легкий плетеный столик и, водрузив перед собой медное зеркало, начала причесываться. Она очень старалась, желая уязвить Элака. Женщина собрала волосы на затылке в узел, скрепив его золотой сеткой. Приподняла пряди над висками и заколола изящными золотыми гребнями. Возле ушей Бреселида выпустила два длинных локона и тщательно завила их щипцами, так, чтоб тугие кудельки ложились на плечи.

— Ну как? — в ее голосе слышалось торжество.

Элак почесал переносицу.

— Красиво… — протянул он. — На женский взгляд.

Бреселида задумалась. Так причесывала ее Радка, но ведь она, и правда, смотрит женскими глазами.

— Не сомневайся, ты здорово выглядишь. — подбодрил ее лесной бог. — Поезжай, пусть царь в последний раз полюбуется на твои локоны. Вечером я тебя постригу.

— Да кто тебе позволит? Чучело. — «амазонка» расставила руки, и Нестор заколол ей тунику на плечах золотыми застежками. — Мне некогда, прощайте, страшилища! — она чмокнула грифона в клюв и побежала к воротам.

— Ты ее никогда ни в чем не убедишь. — вздохнул хронист. — Бреселида росла в тени красоты Тиргитао и не смотрит на себя с любованием.

Элак отжимал полотенце, упавшее в воду.

— И в тени распускаются цветы, — отозвался он. — Чем лилия хуже розы?

— Лилия ни чем. — щелкнул клювом грифон. — Но Бреселида-то — колокольчик, степной колокольчик. Она, конечно, умная девочка и очень славная, но, — Нестор поднял коготь, — ум и красота у женщины не ходят под руку.

— Да вы просто не умеете смотреть! — Элак с такой силой хлопнул мокрым холстом, что напугал галок на крыше. — Вечером я покажу вам этот колокольчик. Клянусь копытами своего отца! Вам и вашему слепому царю!

Делайс шагом разъезжал под Бычьими воротами. Бреселида опаздывала, чего раньше никогда не случалось. Царь раздраженно мял уздечку в руках, однако это мало помогало.

«Амазонка» же сваляла дурака: вместо кроткой Пандоры поехала на Белерофонте, хотя при ее росте было нелегко управляться с громадным жеребцом на тесных улочках Горгиппии. Иноходец был еще плохо выезжен и шарахался от шумной толпы. Поэтому, когда Бореселида, выбившись из сил, наконец, достигла ворот, Делайс уже потерял терпение.

— Советую тебе ездить на кобылах, — бросил он, смерив всадницу сердитым взглядом. — Жеребцы тебя явно не признают.

Бреселида закусила губу.

— Покойницкие головы еще во дворе? — с вызовом осведомилась она.

— Да, Тиргитао приказала насадить твои трофеи на шест и вкопать у стены андрона. — съязвил Делайс. — Поскольку обвинения с меня еще не сняты.

Сотница поморщилась. Ей не нравились намеки сестры. В них читалась явная угроза.

— Едем, наконец. — царь махнул рукой. — Я должен был посетить Тира еще до полудня, а сейчас больше трех.

Бреселида взглянула на солнце.

— Твои визиты для этого кузнеца — большая честь. Он обязан принимать тебя хоть ночью.

— Обязан — еще не значит рад. — возразил Делайс.

Спутники миновали нижнюю стену. Разросшийся город давно перехлестнул за старые укрепления. Улицы ремесленников теснились по берегу неглубокой речки, откуда брали воду и куда сливали отходы и гончары, и кожевенники, и кузнецы. Волны несли грязь к порту, чьи берега и без того казались заболоченными.

— Вонища тут. — не одобрила Бреселида. — Как ты сюда ездишь?

— А как здесь люди живут? — хмыкнул царь.

— Люди живут везде. — пожала плечами «амазонка». — Что ты меня жалобишь? Сними золотой браслет и подари любому нищему.

— Это не решит дела. А остальные? В порту корабли скоро не смогут подойти к пристани из-за ила.

— Ты что-то придумал? — спутница внимательно посмотрела на царя.

— Кажется. Кое-что.

Они уже въезжали во двор Тира. У покосившихся ворот торчал крошечный алтарь Гефеста — ни то герма, ни то наковальня — обмазанный петушиной кровью и облепленный черными перьями.

Хромой кузнец выбежал гостям навстречу. Он поклонился царю и прижался губами к сандалии Бреселида. От всадницы не укрылось, что с Делайсом Тир держится не так церемонно, как с ней. Почти по-дружески. Кажется, не будь ее здесь, мужчины просто пожали бы друг другу руки.

— Покажи свое колесо. — приказал царь. — Сестра ее величества хочет посмотреть.

«Ну, на счет хочет… — усмехнулась Бреселида. — Ладно, чего я для тебя не сделаю?»

Тир провел их в кузницу, а оттуда через задние двери на заросший крапивой берег. Здесь из воды торчало колесо, к лопастям которого были прикреплены ивовые корзины. Другое такое же сооружение виднелось на близком противоположном берегу. Колеса крутились, подгоняемые водой и вычерпывали со дна толстый слой грязи. Двое рабов Тира снимали корзины, вываливали в телегу и ставили обратно.

— Ну и куда денется вся эта гадость? — с сомнением спросила Бреселида.

— Помнишь старые каменоломни за городом? Где нельзя работать из-за газа? — спросил Делайс. — Мы используем их. Скидываем туда и присыпаем сверху щебнем.

Бреселида молчала.

— А как вы думаете прочистить всю реку? — наконец, спросила она.

— На конской тяге, госпожа. — вмешался Тир. — Это Делайс придумал. — Он чуть не хлопнул царя по плечу, но вовремя удержался.

— Кони с тяжелой упряжью волокут колеса против течения. Вода заставляет их крутиться и черпать грязь со дна. — сдержанно пояснил спутник. — Ты понимаешь, о чем я говорю? Мне нужны деньги из казны, чтоб закончить работу. Если не расчистить подступы к порту, корабли скоро не смогут приставать. Купцы из Эллады найдут другие места на побережье, тот же Цемесс. Мы лишимся поступлений от торгового оборота…

Бреселида отлично его понимала. Он просил о поддержке в совете, где его мнения никто бы не стал слушать. «Живой бог» — не имеет права заниматься земными делами, без риска прогневать Триединую.

— Ты со стеной не намучился? — вслух спросила всадница. — И уже втравливаешь меня в новое дело.

Желая избавиться от болотной вони, Бреселида вернулась в кузницу. Под ее низкими закопченными сводами было прохладно и темно. На деревянных козлах возле тигля валялись разные предметы: наконечники стрел, заготовки для лезвий ножей. Сотница принялась рассеянно перебирать их. Ее пальцы наткнулись на почти готовый кинжал с тяжелым лезвием темной бронзы. Его широкая ручка была украшена золотой чеканкой, изображавшей амазономахию. Воинственные девы выглядели точь-в-точь как меотянки. Греки, конечно, побеждали.

Всадница не сомневалась, кому предназначен такой дорогой клинок. Не даром Делайс заметно напрягся, стоило ей взять оружие в руки. «Живому богу» нельзя прикасаться ни к чему, несущему смерть.

— Дела все время на очереди. — царь попытался отвлечь ее внимание от ножа. — И если я не втравлю тебя сегодня, завтра их будет не расхлебать.

— Я сделаю, как ты хочешь. — устало вздохнула женщина. — Хотя совет опять будет против.

— Ну их к воронам! — просиял Делвйс. — Поедем перекусим где-нибудь?

Спутники вышли из кузницы.

— Слушай, — царь с сомнением уставился на Белерофонта. — Уже час хочу спросить: жеребец у тебя не великоват? Как-то ты странно на нем смотришься.

Меотянка замялась.

— Это подарок. — произнесла она.

«А то я не догадался».

— Ваше величество окажет мне большую честь, — продолжала всадница, — если примет его. — она протянула спутнику уздечку.

С минуту Делайс колебался. Соображения рациональности боролись в нем с желанием немедленно вцепиться в новую игрушку. Последнее победило. Он легко вскочил в седло, и дымчатый жеребец понес нового хозяина вдоль стены кузницы.

— Прекрасно! — воскликнула «амазонка», когда Белерофонт вновь остановился перед ней, и «живой бог» спрыгнул на землю. — Вы созданы друг для друга!

Царь помедлил, переводя дыхание. На его лице не было радости, и женщина смолкла.

— Знаешь, что, Бреселида, — тихо сказал он. — Не хотел тебя огорчать, но ты ведь сама понимаешь… кому обязана подарить эту лошадь. У такого жеребца может быть только одна хозяйка — царица. — Делайс вздохнул. — Я обещаю тебе, что, когда Тиргитао он надоест, я его сразу же заберу.

Это было слабым утешением.

— А если она подарит его кому-нибудь другому? — жестоко спросила «амазонка». — Например, Тэму?

— Зато я буду знать, что ты хотела подарить его мне. — твердо сказал Делайс. — И ради твоего удовольствия, сегодня буду на нем кататься. — он перебросил спутнице уздечку своей лошади.

— В «Канарейку»? — спросила Бреселида, уверенная в его согласии.

Делайс кивнул.

«Канарейка» была их любимым трактиром в городе. Для других она именовалась «У папаши Фрикса». Ее завел милетский грек, разбогатевший на контрабанде. Впервые Бреселида завернула сюда год назад, когда повезла пленного сына архонта посмотреть Горгиппию. До этого Делайс видел город только со стены акрополя. Ему представлялось, что столица меотов — настоящее стойбище амазонок, где воинственные девы водят мужчин по улицам на поводках. Такому впечатлению сильно способствовали нравы двора Тиргитао.

Оказалось, что Горгиппия — город как город — ничем не отличавшийся от других эллинских поселков на побережье. Хор-хипп — лошадиная округа. Здесь и до колонистов был конский торг, а с приходом оборотистых греков скот на продажу в Горгиппию стали сгонять со всего Гиппаниса.

И люди здесь были как люди: пекли булки, торговали шерстью, срезали кошельки. Год назад Делайс шарахался от них, полагая, что подданные Тиргитао из-за войны должны ненавидеть пантикапейцев. Но выходило, что основную массу горожан, таких же греков-колонистов, как он, очередной поход царицы к каким-то там Совиным Валам только раздражал: новые налоги, новые наборы в войско…

— Этот старый пират мне кое-чем обязан, так что не накормит нас кошатиной. — Бреселида свернула к трактиру Фрикса.

Хозяин, грузный краснолицый мужчина с пожелтевшими от ячменного пива усами, притащил из подвала жбан абрикосовки. По жаре вина очень хотелось, но в подставленные килики брызнула совершенно оранжевая струя. Только крепкий запах свидетельствовал, что подозрительное пойло — спиртное.

Гости с интересом подняли кубки, в которых все еще плавали кусочки не отцеженных плодов.

— Ты что сюда канареек выжимал? — спросил Делайс. Это была его первая шутка в Горгиппии.

Теперь они направлялись к харчевне Фрикса уже как завсегдатаи. Царь чувствовал себя в нижнем городе дома. Совсем не так, как на акрополе. Проезжая рядом с ним по улице, Бреселида видела, что люди не просто останавливаются и кланяются царю, а специально выходят из домов поприветствовать его. Когда по городу мчалась Тиргитао в сопровождении охраны, прохожие шарахались от нее и прятались по подворотням.

Какая-то женщина подошла и стала рассказывать, что ее сын упал с крыши и сломал ногу. Царь кивал, потом пообещал прислать лекаря, чтоб вправил парню кости, и махнул рукой, показывая, что разговор окончен.

«Как его любят», — с испугом подумала всадница. Когда-то что-то подобное происходило с Гекатеем на той стороне пролива. Она не хотела для Делайса такой же судьбы.

— Ты рискуешь, — сухо сказала Бреселида, — возясь с этим сбродом.

— Я царь, — пожал он плечами, — им больше не к кому пойти.

— Ты не устал от них? — враждебно поморщилась сотница.

Делайс кивнул.

— Они крикливы и надоедливы, это правда. Но если правильно себя поставить, будут слушаться, а не просто бояться.

— Может быть, может быть. — Бреселиде стало не хорошо. Когда-то Гекатей говорил то же самое. Повезло же ее сестре получить подряд двух мужей с совершенно одинаковыми взглядами. Не мудрено, что она не поладила ни с одним!

«А я бы поладила,» — мелькнула в голове предательская мысль. Дальше думать об этом «амазонка» не стала, лошади уже остановились у дверей трактира.

Усевшись за свой любимый стол, затененный вросшими в подоконник ветками винограда, спутники пропустили по килику рыжей абрикосовки и в ожидании мяса продолжили разговор.

Бреселида знала, чего от нее ждет царь. Она только что вернулась из поездки, а для Делайса уже больше года было недоступно само счастье дороги. Его интересовало все: обмелел ли водопад у Цемесса, сколько осетров выловили в этом году пантикапейские рыбаки, по чем хлеб на пристани и каким цветом отливают на солнце солончаки — белым или розовым — от этого зависел урожай следующего лета.

Однажды Бреселида привезла «живому богу» в подарок веник цветущего чебреца. И раскаялась. Потому что в тот же день сдержанный и осторожный Делайс напился до положения риз. Такого не случалось с ним даже после получения писем из Пантикапея.

Сейчас всадница рассказывала ему о перевале через Большой хребет и о том, какая гадость — буковый лес в темноте. Тут она запнулась, припомнив свои ночные приключения с Золотым Зверем, и покраснела.

— Тебя что-то беспокоит? — спросил Делайс. — Я же чувствую. Эй, Бреселида, — он щелкнул у нее перед носом пальцами. — Ты где?

— У Дандарика. — не весело улыбнулась она. — Ты прав: я не могу избавиться от тревоги из-за чужаков. Что-то не то… Похоже мир стронулся с места. Мне кажется, — скороговоркой закончила сотница, — все это очень опасно…

— Опасно, — кивнул царь. «И ты даже не представляешь до какой степени», — мысленно добавил он.

— Но ты хоть понимаешь, что это за люди? — взмолилась Бреселида. — Чего они хотят?

— Боги! Да того же что и все! — Делайс натянуто рассмеялся и хлопнул себя по коленям:

— На желтый песок кровь бежит… — продолжила Бреселида. — Но это всего лишь песня!

— Кому как. — пожал плечами царь. — Ты не жила в тени котла.

— Не мы устроили этот мир! — вспылила сотница. — И не всем он по душе. Что ты предлагаешь? Отказаться от жертв?

— Хотя бы заменить людей скотом. Ты же знаешь мое мнение. — раздраженно бросил Делайс. — Еще немного крови, и вся степь полыхнет. Людям страшно!

Бреселида взялась пальцами за край стола и уперлась взглядом в искаженное от гнева лицо «живого бога».

— А тебя не волнует, — медленно спросила она, — что такие жертвы не будут угодны ни Деметре, ни Артемиде, ни Ану? Богиням не нужен скот. Им нужны молодые, полные сил мужья, чтоб каждый год возрождать мир.

— Ты веришь в эту чушь? — Делайс щелкнул пальцами, подзывая Фрикса и требуя еще вина.

— А ты нет? — съязвила Бреселида.

— Не знаю, — честно признался он, — Но по мне, пусть лучше такой мир не возрождается. Что испугалась?

Глаза всадницы округлились.

— А ты думала, мы вечно по доброй воле будем подставлять горло под нож?

«Амазонка» молчала.

— Когда каждый год, в каждом роду после осенних состязаний убивают самого сильного, самого меткого, самого красивого парня, еще не оставившего потомства, что будет через несколько поколений? Ты же умная, скажи сама.

— Я не знаю. Правда не знаю, Делайс. — попыталась защититься женщина.

Он пожалел ее и улыбнулся.

— Бреселида, я тебе все это говорю, потому что ты, в отличие от остальных, способна кое-что понять. — царь понизил голос. — Уже очень поздно. Возможно, мы даже опоздали. В степи мало всадников-мужчин. Скифы жмут и с запада через пролив, и с востока в спину. Пантикапей после войны — не подмога. Если немедленно не отменить жертвы, тут такое полыхнет. Мы не удержим ни города на побережье, ни степные номады.

— Жрицы никогда не пойдут на это. — покачала головой женщина.

— Когда всю Меотиду зальет кровью, кто их будет слушать?

Сотница долго молчала, вертя перед собой большое глиняное блюдо с дымящимся мясом.

— Ты сам назвал выход. — наконец, сказала она. — Боюсь, что он единственный. Ты, как всегда, прав, Делайс. — Бреселида усмехнулась. — И, как всегда, тебя не послушают. А речь не о колесе-землечерпалке, и моя помощь не сыграет роли.

II

Черная банщица Нума готовила притирания для всех придворных дам. Если они, конечно, не оказывались скрягами и щедро платили за ее искусство.

С толстых пальцев нубийки стекало очищенное масло, в которое она только что по капле влила вытяжку из лепестков фиалки. Даже на открытом воздухе стоял сильный аромат, но Нума знала, что его раздует ветром еще до того, как у нее начнет болеть голова.

Когда-то с караваном невольниц она приехала в эту холодную страну из Египта. Фараон откупился рабами-нубийцами от серьезно потрепавших его скифов. За 20 лет службы меотийским царицам Нума стала не просто купальщицей, но и первым советником в вопросах диеты, массажа, выбора тканей, благовоний, режима сна и удовольствий. Не смотря на свои пять пудов жира, она была утонченным арбитром женской красоты и умела, если нужно, незаметно извести соперницу, вдруг начинавшую затмевать блистательную Тиргитао.

Нума отлично знала, что по-настоящему ценные советы она может давать только царице. Что касается ее приближенных, то им, конечно, тоже нельзя рекомендовать откровенно пагубных средств. Например, меньше мыться и натираться куриным пометом. Но тонко подсунуть даме не то, убедив ее, что именного этого раньше не хватало — вот главное умение, которым нубийка владела в совершенстве.

Поэтому Нуму взбесил полуденный визит нового раба сотницы Бреселиды. Этот заносчивый мальчик, больше похожий на козла, наотрез отказался брать у нее обычные для Бреселиды фиалковые духи. Не обращая внимания на протесты банщицы, он забрался на полки со склянками — ее святая святых — откупорил пробковые крышки и перенюхал половину пузырьков.

— Вот это подойдет. — заявил Элак недовольным голосом, крутя перед носом у негритянки пузырьком, из которого до чутких ноздрей Нумы доносился свежий древесный аромат. — Как основа. Я внесу сюда тревожную ноту за счет лимона и зеленого мирта. Но это на каждый день. А какие духи я подберу для госпожи Бреселиды на вечер, тебе не узнать, старая обманщица!

И удалился. Прямо на рынок. К дешевым торгашам! Но Нума не сомневалась: ушлый козленок найдет то, что нужно. Не смотря на деревенский вид, она сразу почувствовала в Элаке сильного соперника. Не к добру он взялся именно за Бреселиду! Эту жемчужину в конском навозе, от которой и так на локоть разит царицей!

Элак и правда не плохо прогулялся по рынку. В лавках у самого порта он отыскал много ценного, а поскольку у козла по определению не может быть денег, молодой сатир забирал свертки с товаром, приказывая купцам прийти за деньгами завтра, во дворец, в покои «царевны Бреселиды». Здесь были и пурпурные ткани из Сибарсиса, и тончайшие египетские плащи-фаросы, а также щипцы для бровей, беличьи кисточки, краски для лица и тела, нежнейшие ассирийские мала, уже готовые благовония и рассыпчатые порошки, которые еще только предстояло смешать рукой истинного художника.

— Откуда ты знаешь, как этим пользоваться? — спросила «амазонка», критически оглядев груду покупок. — Ты в деревне родился? Или прошел школу массажистов в Коринфе?

— Не знаю. — честно признался Элак, разминая ей плечи. — Из меня лезет. А разве плохо я работаю?

Сатир уже больше часа колдовал над ее разнеженным новой ванной телом.

— Полежи так. — юноша закончил массаж и набросил на расслабленную сонную Бреселиду мягкий шерстяной пеплос. — У меня пока руки отдохнут. Тебя еще стричь.

К удивлению хозяйки, сатир оттяпал совсем немного волос — чуть-чуть там, чуть-чуть сям — а потом взялся за горячие щипцы, и тут «амазонке» не поздоровилось. Он завивал до тех пор, пока на ее голове не образовалось подобие маленькой львиной гривы.

— Я похожа на стриженную медузу Горгону. — вздохнула Бреселида. — Надеюсь, сетка спасет положение.

— Никаких сеток! — пан порылся в ларце с украшениями, выбрал тонкий золотой обруч и пересек им лоб госпожи.

— Так не носят. — запротестовала Бреселида.

— Будут носить. — Элак вытащил длинные серьги в виде белых эмалевых лебедей и осторожно вставил их в уши хозяйки. — Мне нравится.

— Мне тоже. — протянула женщина, зачарованно глядя на себя в медное зеркало. — Ты, и правда, волшебное создание. — она улыбнулась ему. — Я никогда не думала, что я…

Сатир приложил ей палец к губам.

— Ты это ты. — мягко сказал он. — Вспомни себя в буковом лесу. Сейчас ты такая же.

Элак щелкнул пальцами, призывая рабынь с одеждой. Они принесли тонкую черную тунику с золотой вышивкой по подолу. Закалывал и драпировал ее пан сам. На бедра Бреселиде лег легкий пояс из витых цепочек.

Женщина было двинулась к выходу, но сатир удержал ее.

— Подожди. Я хочу, чтоб ты пахла лимоном и лавром. Как ночь. Чувствуешь запах в садах?

«Амазонка» кивнула.

— Мы его только усилим. — Элак встряхнул двумя алебастровыми пузырьками.

— Вот теперь ты готова идти во дворец. Эй, Нестор. Хватит спать! Госпожа отправляется. Ты составишь ей кампанию?

Освещенный множеством огней дворец, напоминал горящий светильник. Бреселида шла по открытой верхней галерее, соединявшей крепостные постройки акрополя с жилыми. Ей оставалось лишь спуститься к квадратному каменному бассейну, пересечь двор, где уже шло веселье, и присоединиться к пиру царицы в трапезной зале.

Тиргитао часто устраивала праздники — большие и маленькие — для всего двора и отдельно для избранных приближенных. Иногда ей вовсе не нужен был повод, чтоб веселиться. А сегодня приезд сестры совпал с разрешением от бремени Сабры, любимой египетской левретки царицы.

Царица ревностно следила, чтоб ни у кого при дворе не было таких же собак, лошадей, тканей и благовоний, как у нее. Поэтому Тиргитао оставила в живых лишь одного щенка, а остальных — крошечных, мокрых, похожих на мышей — приказала немедленно сварить в меду и подать за столом прорицательнице Гекубе под видом древесных сонь. Вот будет потеха!

Эта мрачная старуха давно раздражала царицу. То ее не устраивал новый «живой бог», и она требовала заклать его в храме Трехликой. То ныла по поводу излишних расходов на войско. Поначалу Тиритао не обращала на это внимания. И не так взбесишься, если целый день мять свой старый зад на треножнике у оракула! Но последняя выходка Гекубы оскорбила царицу.

Решив, что прорицательница переживает плохой возраст, и ей нужен мужчина, чтоб скрасить болезненное увядание, Тиргитао подарила храму Тюхе прекрасно вышколенного раба-нубийца. Он надоел ей самой, но еще годился для общих мистерий. Каков же был гнев царицы, когда она узнала, что столь редкий кусок черного дерева пущен под нож, и, потрясая его окровавленной печенью, Гекуба предвещает Меотиде страшные времена: хаос, нашествие скифов, резню в царской семье…

Такие предсказания не остаются безнаказанными.

Спускаясь по лестнице в сад, Бреселида столкнулась с мрачной процессией главной жрицы, направлявшейся на пир. Впереди и позади Гекубы шли по три молодых послушницы с факелами в руках. Другие девушки держали над головой прорицательницы огромный зонт из траурного шелка. Была ночь, и этот предмет странно смотрелся на фоне звездного неба.

Гекуба скользила по дворцу, как тень, и встречные с испугом расступались перед ней. Бреселида тоже шагнула назад, но было поздно. Прорицательница заметила ее. Старуха остановилась и выжидательно уставилась на «амазонку». Ее глаза смотрели цепко и равнодушно, словно пили жизнь с лица молодой женщины.

Сотница заставила себя выпрямиться и выйти вперед.

— Боишься обгореть? — с издевкой спросила она, указывая на зонт.

— Это ты? — устало произнесла Гекуба. — Подойди ближе.

Помимо воли «авмазонка» повиновалась. Ее сердце сжалось в ледяной комок, когда легкая, как крыло птицы, рука старухи легла на лицо и скользнула по нему вниз.

— Ты еще не готова. — сказала прорицательница. — Когда же я дождусь?

Бреселида молчала.

— Мои пальцы слабеют. — продолжала жрица. — Но ты не идешь.

Сотница едва нашла в себе силы отступить назад и вырваться из кольца прислужниц Гекубы.

— Младшая сестра царицы всегда становится жрицей Трехликой. — вздохнула прорицательница. — Внутри царского рода должны быть чистые руки, чтоб убить царя, когда его позовет Великая Мать.

— Замолчи! — Бреселида схватила Нестора за загривок и потащила вперед.

Гекуба с усмешкой дала им дорогу.

Высокие двери трапезной были распахнуты в сад. Из них лился свет масляных ламп, слышалось пение флейт и смех пирующих. Все встречные низко кланялись Бреселиде, а когда она вышла из тени на освещенные ступеньки, в толпе придворных пробежал одобрительный шепот.

— Элак был прав, ты сегодня чудо как хороша, — шепнул Нестор.

Они поднялись наверх и под гул приветствий вступили в зал, где пиршество уже началось. На возвышении за трехногим низким столом возлежала Тиргитао в пеплосе, затканном золотыми нитями. Вокруг нее располагались знатные меотянки. Обычно женщины и мужчины ели по рознь, но на праздниках им позволялось присутствовать вместе. Мужчин было немного. Некоторые из них сопровождали на пир глав материнских родов: степняки побаивались города и считали, что даже во дворце не помешает надежная охрана. Кроме них, в зале находились богатые купцы-колонисты. Эллины вели себя раскованнее и не норовили при каждом удобном случае сползти со стульев на пол.

Царица болтала со своей новой фавориткой Аретой, девушкой, год назад убившей архонта Гекатея. Теперь она исполняла обязанности телохранительницы и в данный момент огромным ножом чистила для Тиргитао гранат. Между их ложами сидел на полу кастрат Ликомед и аккуратно слизывал рубиновый сок с пальцев то одной, то другой женщины.

Бреселида терпеть не могла этого борова. Всего полгода как его оскопили, а он уже оброс жиром, словно дельфинья самка! Слов нет: смазливый малый — белокожий, светлоглазый с мягкими льняными волосами до плеч. Но томная женственность и расслабленная грация Ликомеда внушали «амазонке» инстинктивное отвращение. Она бы еще потерпела его, если б кастрат не лез в дела, к которым не имел ни малейшего отношения!

За соседним с Тиргитао столом возлежал Делайс. Он вел оживленный разговор с Зифом, мужем одной из придворных дам. Тот ворочал большими делами в порту. Заговорщически понизив голос, мужчины обсуждали перевозки через пролив.

Царь поднял кубок, поднес его ко рту и остановился, заметив Бреселиду на пороге зала. Она плыла сквозь ряды, расступившихся танцовщиц, как маленькое черно-золотое облачко. На ней было что-то такое гладкое и шуршащее от шеи до пят и еще что-то блестящее на голове. Она вся сияла и переливалась, как вода в ночном колодце.

Делайсу стало жарко. Край его гиматия мок в вине. Такой Бреселида была в странном сне неделю назад. Конечно, река, камень, одежда, вернее без одежды…

— Добрый вечер, ваше величество. — сотница низко поклонилась сестре. — Добрый вечер, государь. — ее более короткий кивок был обращен к нему. — Я могу занять свое место?

— Мы тебя, как всегда, ждем. — царица улыбнулась, но в ее сузившихся глазах не было тепла.

— Ты сегодня прекрасно выглядишь. Тебе подарили пояс Афродиты? — дружелюбно спросила фаворитка.

— Нет, — усмехнулась Бреселида, — Но я взяла на службу мальчика-пана из лесов под Доросом, и он нарядил меня по-деревенски.

— Никогда не видел такой прекрасной поселянки! — Зиф протянул Бреселиде руку, помогая ей подняться к столу.

Запоздало Делайс понял, что это мог бы сделать и он.

— Весело здесь? — спросила «амазонка». — Эй, Нестор, садись-ка у меня в ногах.

Философ вспорхнул на ее легкое плетеное ложе и нахохлился, приглядываясь к яствам.

В это время в зал вступила Гекуба. Акробаты и глотатели огня волной отхлынули к стенам, пропуская старую прорицательницу. В черно-синем гиматии, накинутом на голову, она напоминала соломенную куклу-Зиму, которую крестьяне укутывают в просмоленные тряпки, прежде чем сжечь на полях.

— Веселитесь? — прокаркала жрица. — Не долго еще вам гневить богов! На всякий день разврата придет и день суда!

Тяжелой поступью Гекуба двинулась к царскому столу и без надлежащего приветствия заняла свое место за два ложа справа от Тиргитао. Хозяйка пира хранила глубокое молчание. В зал втащили серебряные чаны с медом и стали разносить гостям ореховых сонь, до которых старуха была большой охотницей.

Нестор в отчаянии проводил глазами новое кушанье, он еще не успел справиться с форелью, а время шло к сладкому.

— Угощайся, Гекуба. Твое любимое лакомство. — лилейным голосом пропела Тиргитао. — Специально везли из Колхиды.

Прорицательница не удостоила царицу взглядом, зато с интересом уставилась на скифос, в который ей выложили угощение. Пожевав немного, она нахохлилась, как ворона на ветке, и презрительно щелкнула языком.

— Жесткие. И псиной пахнут! Даром что заморские! Видно высохли дорогой.

Дружный хохот придворных покрыл ее последние слова. Тиргитао многим рассказала о готовящейся шутке.

— У тебя в чаше прах и нечистоты. — царица воздвиглась над столом. На его губах играла жестокая усмешка. — Ты ела собак, Гекуба, в знак того, что слова, вылетающие из твоих уст, не более чем лай, а дыхание твое зловонно!

Прорицательница вскочила в гневе.

— Никогда еще меня так не оскорбляли в царском доме! — воскликнула она. — Я была сестрой твоей бабки, Тиргито, и теперь отрекаюсь от своего родства! Гнев Триединой падет на стены этого дома! И не останется на земле ни былинки от твоего рода! Ибо ты гонишь меня за правдивые предсказания! — не теряя достоинства, Гекуба спустилась с возвышения, демонстративно отрясла края своего гиматия от воображаемого праха и двинулась через зал к выходу.

Ее сопровождали насмешки. Ликомед кинул жрице в спину недоеденное яблоко и тут же град огрызков полетел в прорицательницу.

— Кажется, все уже изрядно набрались. — сказал Делайс, несколько обескураженный выходкой Тиргитао.

Заиграли флейты, в зал вбежали танцовщики-синды, и яркие всплески их накидок замелькали перед столами.

— Жаль слона нет. — протянул Зиф, флегматично посасывая персик.

— Н-да, — согласился Делайс. Он взял с плетеного блюда лепешку, разломил ее и старательно вытер хлебом руки. — Слон явно оживил бы действие.

Остальные мужчины тоже с неодобрением смотрели на полуголых синдов, сладострастно покачивавших бедрами друг перед другом.

— Слон создал бы стержень танца. — продолжал царь. — Предал бы ему смысл. А так не ясно, кого они, собственно, хотят… — он осекся, поняв, что Бреселида слушает их.

— Нам пора. — он улыбнулся ей, отвесив легкий поклон, и поднял руку.

По его знаку многие присутствующие поднялись и чинными рядами устремились к выходу. Их сменили другие участники пира — танцовщицы и рабы, призванные развлекать гостей царицы остаток ночи. Синдийский танец, прославлявший однополую любовь, делил праздник на две части. Дальше начиналась оргия.

Бреселида тоже встала. Она никогда не делила с сестрой последних часов пира. Даже при жизни Пелея, сотница не сходилась с ним на глазах хмельной толпы, уважая и его право не быть скотом.

— Приятно видеть, что ты не изменяешь привычкам. — усмехнулся Делайс, когда она оказалась за дверями.

Мимо них прошел Тэм. Фаворит Тиргитао поклонился сотнице и почтительно поцеловав руку царю.

— Слишком умное лицо для дела, которым он занимается. — произнесла «амазонка».

Губы царя насмешливо искривились.

— Поверь, он не худший из всех.

«Живой бог» знал, что говорил. После дневной встречи с Бреселидой он пребывал в хорошем расположении духа и отправился в зверинец кормить белого волка-альбиноса. Это была чудесная тварь с розовыми глазами, которая обязательно погибла бы на воле из-за слишком слабого зрения и заметного окраса. А здесь, в плену степной разбойник стал почти ручным. Царь заметил его вскоре после прибытия, назвал Сагдаем и часто приходил поиграть, как с собакой. Но зверь оставался зверем, и Делайс, забывшись, иногда с криком отдергивал руку, когда желтоватые зубы хищника прихватывали протянутый кусок мяса слишком близко к пальцам хозяина.

«Живой бог» уже начал возиться с волком, когда от серой каменной стены отделилась чья-то фигура. Тэм неслышно скользнул к скамейке и опустился перед Делайсом на колени.

— Господин мой, простите меня.

— За что? — царь поднял брови.

— Я был нагл с вами…

— Ты? Нагл? — усмехнулся Делайс. — Наглецов не видел? Посмотри на Ликомеда.

— Я так не умею. — возразил Тэм.

— Твое счастье.

— Господин мой, — раб явно не знал, как себя держать. — Вы первый, кто здесь обошелся со мной по-человечески. Не отвергайте мою преданность. Я могу быть полезен.

Делайс предостерегающе поднял руку.

— Ты меня не понял, друг. Если хочешь здесь выжить, держись одной партии. Тебя привел во дворец Ликомед, и ты погибнешь сразу, как только выпадешь из числа его сторонников. Но, — Делайс помедлил, — если случайно узнаешь что-то, касающееся жизни очень многих людей, просто скажи мне, и будем квиты за сегодняшнее.

Тэм склонил голову.

— Благодарю вас, господин. Клянусь, вы не пожалеете.

Делайс уже не жалел. Совершенно неожиданно для себя он приобрел сторонника там, где не надеялся — среди верных псов Ликомеда. А это не мало.

Сейчас рядом с ним шла Бреселида — другой козырь в его игре со смертью.

— Мне нужно выехать как можно скорее…

«О чем она?»

— Радка убила одну из синдиек и осталась в залог до выплаты виры. Я им не верю…

«Разумно. Кто же верит синдийкам?.. Постой, постой. Куда ехать?»

— Ты только что вернулась. — вырвался у него недовольный возглас. — Справится твоя Радка.

— Я обещала.

«Не уезжай! Заклинаю Иетросом. Я подохну здесь от тоски».

— На север туда и обратно семь дней. Ну десять. Я вернусь еще до обсуждения твоей землечерпалки.

«Землечерпалки? Издевается».

У него был такой тяжелый взгляд, что Бреселида опустила глаза.

— Я постараюсь как можно скорее.

Царь вздохнул.

— Сколько ты еще пробудешь в Горгиппии?

— Самое большее сутки.

Они шли по нижней открытой галерее, огибавшей большой внутренний двор. Среди зелени кустов тоже стояли столы и веселились те меотянки, которым низкое происхождение не позволяло подняться в трапезную залу. Отовсюду слышались хмельные голоса и смех, то и дело начинались и глохли песни. По цветным плиткам сновали рабы с плетеными подносами хлеба, танцовщицы, акробаты и глотатели пламени. Кто-то, навалившись на алтарь Гестии, блевал в куст шиповника. Две лучницы ловили в мраморном бассейне кошку, случайно упавшую туда, но не удержались и сами рухнули в воду. Тут и другие участницы пира, желчно позавидовав освежившимся подругам, попрыгали за ними. Поднялись тучи брызг.

— Жарко. — Делайс снял тяжелый золотой обруч с головы.

В галерее свет факелов затенялся кустами.

— Напрасно вы это сделали. — сказала Бреселида. — Здесь темно и не всякий узнает ваше величество.

— Ты думаешь, мне что-то угрожает? — хмыкнул царь. Его забавляло беспокойство спутницы. В душе он знал, что Бреселида права. Завидев рядом с ней мужскую фигуру, многие гостьи испытывали законную зависть и не стеснялись требовать «свою долю».

Дома, в Пантикапее, сын архонта привык к тому, что не хватает как раз женщин. Колонисты приезжали с родины целыми семьями, но случалось оставляли дома жен и дочерей. На обустройство шли годы, мужчины могли погибнуть, обзавестись новой семьей, найти себе подруг из местных, а жены в Милете, посчитав себя вдовами, вторично выйти замуж. Те гречанки, которые, не страшась трудностей, сразу ехали с любимыми на новое место, часто погибали от непривычки к здешней еде и холоду.

В обширной хоре Пантикапея на десять мужчин не приходилось и двух женщин. Кочевницы были спасением. До тех пор, пока не нарушили договор. В самом же городе достойных дам всегда казалось меньше, чем уличных девок, деливших ласки между несколькими озверевшими от воздержания колонистами. В деревнях было еще хуже. Особенно в дальних, на самой границе со степью. Там многие не выживали из-за воды — воспаление кишок, пара дней лихорадки, и несчастный вдовец уже через месяц, глядишь, обихаживает телку или козу в собственном хлеву.

Еще ребенком Делайс видел страшную сцену. Пришло известие, что у Тиритаки степняки напали на конвой, сопровождавший хлеб. Архонт взял отряд всадников и прихватил с собой сына — пускай привыкает, мальчишке уже 12. Когда подкрепление прибыло на место, все было кончено, скифов отбили. У пантикапейцев тоже оказались потери и среди них жена молодого начальника охраны, ехавшего к месту службы на стене. Стрела попала ей в висок. Вместо того, чтоб дать плачущему мужу отнести покойную на телегу, всадники, сопровождавшие обоз, связали его, а сами, как скоты, накинулись на тело мертвой женщины, только потому что оно было еще теплым.

При виде этого у ребенка началась истерика. Архонт плетью разогнал насильников. Муж несчастной бился в припадке не хуже мальчишки. Гекатей врезал ему пару раз, чтоб привести в чувства, а сына потом еще два года остерегался брать с собой в разъезды.

Здесь, на меотийской стороне, творилось обратное. В материнских родах мальчиков можно было пересчитать по пальцам, а взрослый мужчина считался такой ценностью, что за него запросто сносили друг дружке головы, лишь бы обзавестись потомством. Мало кто из всадниц Тиргитао съезжался с пантикапейцами чаще раза в год, на праздники. Тем более теперь, после войны, когда все боялись и ненавидели друг друга.

Поэтому Бреселида была права, предупреждая царя, что он рискует столкнуться в темной галерее с непочтительностью. Не стоило и проверять. Из бокового прохода им навстречу вынырнула пара рослых синдиек с киликами в руках и кувшином подмышкой.

— Бреселида, сестренка! — радостно приветствовали они сотницу. — Боги велят делиться!

— Пьяным не подаю. — огрызнулась всадница, увлекая царя дальше по галерее.

— С-сука! — беззлобно обругали ее в спину. — Жадная-я!

— Сегодня здесь пьет весь гарнизон. — Бреселида не знала, как справиться с неловкостью. — Я провожу Ваше Величество до андрона.

— Хочешь посмотреть на отрезанные головы? — Делайс сверху вниз смерил ее насмешливым взглядом. — Или думаешь, я сам не смогу себя защитить?

Из смежной галереи доносились стоны, хрипы и поцелуи. Там навязчивые синдийки обрели-таки себе друзей из числа танцоров. «А вот и слоны!» — хмыкнул царь. Он снова скосил глаза на спутницу, которая шла рядом, напряженная, как струна, и понял, что нестерпимо хочет втолкнуть ее в один из таких темных проходов и показать, кому здесь не безопасно.

Наконец, они поднялись по лестнице на верхнюю галерею, шедшую вдоль второго этажа дворца. Она выводила на гребень каменной арки над внутренней улицей акрополя и обрывалась у стен андрона. Две стражницы отсалютовали Делайсу и сестре царицы.

— Ты проводила меня без приключений. — улыбнулся царь.

«Гонит». — с тоской подумала «амазонка». А так хорошо было стоять на теплом ночном ветру и разглядывать волшебные огоньки дворцового сада. Она поклонилась.

«Кто меня за язык тянул!» — обозлился Делайс.

Еще некоторое время фигура Бреселиды была видна на галерее, потом она скрылась в тени листвы. Царь повернулся к своим покоям, и тут на освещенную луной дорожку легла тень.

Делайс вздрогнул от неожиданности.

— Все еще боишься меня? — раздался над ухом низкий грудной голос, и чья-то увесистая лапа взяла царя за плечо.

«Живой бог» чуть не рассмеялся. Минуту назад он едва ли не с издевкой сказал Бреселиде, что она проводила его «без приключений». И на тебе! У самого порога. Нет, пьянство в гарнизоне стало повальным.

— Чего тебе надо, Македа? — царь стряхнул с плеча руку стражницы. — Покои Тиргитао там, — он выразительно помахал в сторону дворца. — Проваливай. Здесь мужская половина.

— Какие мы недотроги! — Македа еле лыко вязала.

Делайс подумал, может, стоит отнести ее в нижние комнаты, пусть проспится. Будь перед ним другая «амазонка», он сделал бы это сам. Но Македу царь терпеть не мог еще со времени битвы за Совиные Ворота. Именно ее отряд первым ворвался на холм и устроил резню среди побежденных. Всякий раз его передергивало при одном взгляде на руки сотницы, которые он видел по локоть в намотанных человеческих кишках. В кишках его товарищей.

За год жизни среди меотянок, Делайс многое и многим простил. На поверку все оказались людьми. Но не Македа! И не ее царица…

Он поднял руку, собираясь позвать охрану и приказать оттащить «амазонку» с глаз долой, но в этот момент получил тычок поддых. Удар был не особенно сильным, но неожиданным, и Делайс согнулся пополам, хватая ртом воздух.

— Ты сдурела?!

— Я нет. — железная пятерня вцепилась ему в горло. — А вот ты, как посмотрю, совсем дурак. Или не понимаешь, зачем я пришла?

«Боги, да у нее случка!» Делайс вывернулся и изо всех сил тряхнул охранницу. Он не знал плакать ему или смеяться.

— Очнись, женщина. Я царь. Если тебе невмоготу, иди поищи кого-нибудь в нижнем дворе. Там хватает развлечений.

— Ну не-ет. — Македа набычилась. — Зря я что ли через стенку лезла? Ты меня не проведешь! — она погрозила ему пальцем. — Я давно к тебе приглядываюсь. С Тиргитао ты все равно не живешь. А я чем хуже?

— Ты ничем не хуже. — рассудительно сказал Делайс. — Поэтому и с тобой я жить не буду.

— Брезгуешь! — заревела охранница. — Думаешь, если надел корону, я не помню, как тебя таскали за конским хвостом?

Царь скрипнул зубами.

— Тебе дорого обойдется твоя заносчивость. — сопя, Македа приблизила к нему потное лицо. — Когда ты надоешь Тиргитао, и она поступит с тобой, как поступила с Гекатеем, я и моя сотня, бравшая Совиный, будем стоять в очереди первыми.

Челюсть Македы хрустнула. Побелевший от гнева Делас коротким ударом отшвырнул охранницу к каменным перилам. Неуклюже поднимаясь, она потянула из ножен акинак, но не удержала равновесия и опрокинулась назад.

Звук упавшего на землю тела был похож на чвак переспелой сливы. Телохранительница угодила в цветник, и Делайс подумал, что можно попрощаться с флоксами.

Несколькими секундами позже на освещенную луной площадку перед андроном вбежала Бреселида, привлеченная звуками перебранки. Видимо, он не успела далеко уйти. «Амазонка» схватила царя за руку и потащила за собой в тень больших каштановых деревьев. Оба слышали, как по галерее стучат сандалии стражниц.

Восстановив дыхание, Бреселида снова взяла царя под руку.

— … и поэтому я думаю, что увеличение налога на ввоз колхской шерсти…

Они размеренным шагом вышли на площадку, где перегнувшись за каменный бордюр стояли две «амазонки».

— В чем дело? — сотница остановилась как вкопанная. — Кто разрешил покидать пост?

Вместо ответа стражницы указали вниз.

— Кто это? — еще более грозно спросила Бреселида. — Откуда она взялась?

— Похожа на Македу. — предположила одна из девушек. — Надо спуститься посмотреть.

— Так спуститесь! — рявкнула Бреселида. — Это ваша работа.

Обе кинулись вниз.

— Жива. — через минуту крикнула первая. — Только страшно пьяна. Ткнулась головой в землю и захрапела.

— Ее кто-то спихнул. — робко сказала вторая.

— Кто-то! Смешно слушать! — фыркнула «амазонка». — Кто? По вашему в царском андроне сегодня толпы народу? И среди них убийца?

— Бреселида, умоляю, хватит. — прошептал царь. — Они сейчас заплачут.

— Несите эту пьяную свинью в нижние комнаты. Пусть проспится. — распорядилась «амазонка». — И скажите своей десятнице, что я велела прислать новый караул. А сами сядете под арест до завтра.

— Ты зверский командир. — улыбнулся Делайс, когда стражницы, подхватив Македу под руки и под ноги, скрылись в темноте.

— У меня странное чувство, — сказала всадница. — Вот я отвернусь, и опять что-нибудь случится. Давай дойдем до двери.

— А под кроватью меня будет ждать медный змей. — рассмеялся царь.

III

Стоило ему перешагнуть порог своих покоев, как он тут же ощутил присутствие чужого. Делайс был в комнате не один, об этом говорил чудовищный запах конского пота, кислых кож и немытого человеческого тела. Вонища стояла, хоть кинжал к потолку подвешивай: в спальне прятался степняк, при чем только что слезший с лошади.

Делайс сделал шаг назад, и тут же из-за спины кто-то накинул ему на горло ременный хлыст, жестко надавив ручкой на кадык. Царь побагровел от натуги, вцепился ладонями в чьи-то железные ручищи, крепко державшие удавку, и с ревом перекинул невидимого противника себе через плечо. Груда кожи и меди грянулась об пол, дрыгнув в воздухе на удивление короткими кривыми ногами.

Враг ловко саданул Делайсу в пах, но царь не выпустил его, только еще сильнее прижав коленом к полу. Тот пыхтел и сопел в темноте, стараясь сбросить царя и не проявляя при этом ни малейшего уважения к «живому богу».

В спальне было темно, не горела ни одна лампа. Лишь неяркая, шедшая на убыль луна поблескивала между туч. В ее обманчивом свете царь разглядел лицо нападавшего.

— Югей? Ты что ли? — он убрал руки с горла врага.

— Моя рад, что твоя не расслабляться. — простодушно отозвался с полу степняк.

— Расслабишься тут с вами. — буркнул Делайс, слезая с незваного гостя. — Головы у андрона видел? Подарок Тиргитао.

— Совсем тухлый. — усмехнулся Югей. — Царица что-то знать?

— Нет. — Делайс качнул головой. — Но Тиргитао чувствует опасность. Она подозревает меня. И решила припугнуть.

— Острастка всегда нужна. — сказал кочевник, усаживаясь на полу. — Твоя забывать свое место, знаться с Кайсак.

— Моя хорошо помнить свое место. — передразнил его царь. — И это не место раба. — Он встал, прошел к ларцу в изголовье кровати, достал два кратера и наполнил их из амфоры, стоявшей на столе.

— Свобода? — кочевники обожали задаваться мировыми вопросами: почему небо подвешено над головой, а весна сменяет зиму. Они придумывали тысячи парадоксальных объяснений и тут же забывали их, потому что были детьми и весь мир казался им пестрым мячиком, специально созданным для игры. — Моя так понимай: никто не свободен.

— Ты приехал, чтоб сказать мне об этом? — саркастически усмехнулся царь. — Стоило ли меня душить, ради столь очевидной истины?

Югей прищурил раскосые гляделки. Он иногда плохо понимал, о чем бормочет «живой бог», хотя сам был далеко не глуп. Просто греческий давался ему плохо, а Делайс не всегда мог пояснить свои мысли по-меотийски.

— Моя приезжать говорить, что скоро мы отгонять стада на зимники. Потом мужчины уходить из родов и собираться в стойбищах для Кайсак. Твоя ждать первых заморозков и тогда знать, что все кайсак готовы.

— Хорошо, — кивнул царь, — значит уже скоро. — Его лицо было серьезным, а падавший из окна косой лунный свет предавал ему несвойственную мягкость. — Мои люди в горах уже заждались. Теребят меня, шлют посыльных. Боятся, как бы я не раздумал. — царь бросил на Югея короткий взгляд. — Они привыкли воевать летом.

— А мы зимой. — упрямо мотнул головой кочевник. — Как мужчинам уходить от своих, чтоб роды не заподозрили дурного?

— Я вас не тороплю. — подчеркнул Делас, отхлебывая хиосского. — Все идет, как надо. Скажи своим, я понял, когда вас ждать, и до заморозков ни одна мышь не шелохнется.

Югей кивнул. Он был очень смышлен. И верен. Мог сутками не слезать с седла, а мог упасть где-нибудь в степи, на обочине, среди расклеванных вороньем трупов и лежать день и ночь без движения. Он носил царю вести, как птица на крыле, и забирал от него посылки для братьев Кайсака, никогда не попадаясь на глаза ни страже, ни разъездам Тиргитао.

А когда-то Делайс считал его врагом.

Впервые царь столкнулся с мужчинами-меотами, когда еще пленным ехал в чужую, опасную для пантикапейцев землю.

Холодный ветер дул с севера, согнав всю воду с бродов в Эвксин. Отряд Бреселиды переехал через пролив, не обмочив копыт лошадей. В песке они бы увязли, но каменистое дно пролива легко удерживало всадниц. Под ногами валялись дохлые рыбы с подернутой инеем чешуей, стылые груды медузьего студня, еще пошевеливавшие черными крыльями скаты. Делайс никогда не видел пролива без воды и во все глаза смотрел вокруг.

На другой стороне меотянок встретили новые разъезды. К удивлению пленника, мужские. Они выехали из степи и поравнялись с отрядом. Делайс ожидал чего угодно, только не того, что увидел. Эти громадные, вооруженные с ног до головы всадники, как горы кожи и волчьего меха возвышавшиеся над своими низенькими лошадками, как-то не вязались с представлениями Делайса о меотийских мужчинах. Те редко переезжали пролив, и греки плели о них не весть что.

Завидев отряд, всадники подъехали поближе и сдержанно приветствовали Бреселиду. Они держались отстранено и даже, как показалось Делайсу, враждебно. Югей, предводительствовавший ими, пустил коня бок о бок с лошадью сотницы, но понять, о чем они говорили пленник не мог, потому что всадники обменивались короткими отрывистыми фразами по-меотийски. Тогда-то Югей впервые, обернувшись, внимательно посмотрел на сына архонта. В его глазах читалась неприязнь, даже злоба, от которой Делайс уже отвык в отряде Бреселиды.

Меот смерил его презрительным взглядом и с отвращением сплюнул под ноги.

— Новая игрушка Тиргитао? — спросил он нарочито громко и подбирая греческие слова, чтоб пленник мог его понять.

Много позже Делайс узнал, что мужское братство Кайсак, чьим тотемом был степной волк, оказывает на дела кочевых родов заметное влияние. Сыновей и братьев в семьях действительно было немного, и каждый из них тащил на себе тяжелый груз работы, а потому пользовался большими правами. Их смерти на жертвенном огне боялись все члены рода — сильные руки накормят много голодных ртов.

Опасаясь влияния мужского братства, меотийские царицы никогда не брали себе мужей из соплеменников. Такой царь мог бы многое поставить с ног на голову. Несколько лет назад, перед браком Тиргитао с Гекатеем, мужчины Кайсака послали Югея передать царице очередное требование взять супруга «из своих». Владычица Горгиппии не удостоила Югея ответом на словах, она просто приказала сломать ему ноги и выбросить в степь. К счастью для меота, его подобрали товарищи, ожидавшие недалеко от города.

Но с тех пор отношения между Кайсаком и царицей не восстанавливались. Мужчины, например, не пошли за пролив, считая ссору с Пантикапеем «войной Тиргитао», к которой они не имеют никакого отношения. Зато степные братья охотно грабили эллинские караваны с зерном, рыбой и солью, которые по договору охраняли меотянки царицы. Добычу они презрительно называли «добром Тиргиао».

Все это Делайс узнал намного позже и понял, что на раздорах среди меотов можно играть. Но впервые встретившись со степными мужчинами, он недружелюбно пялился на них, в любую минуту ожидая подвоха.

Подвох не замедлил последовать на привале. Пленнику развязали руки, и он отправился помыть их к берегу моря. Это чистоплюйство, видимо, не понравилось Югею, который, проходя мимо с полным котлом воды, отвесил согнувшемуся Делайсу пинка. Тот не устоял на ногах и со всего размаху ткнулся лицом в пенистый прибой.

Вокруг раздалось ржание. Но оно стихло, как только пленник встал и поднял голову. Наверное, выражение лица у него было жутковатым. Во всяком случае сам Делайс окончательно озверел.

Он кинулся на обидчика, оба покатились в прибрежной волне, взбивая тучи брызг. У Югея была мертвая хватка, но отчаяние предало сыну архонта сил. Выплеснувшаяся наружу злоба могла сокрушить камни, не то что человеческие кости! Вцепившись в горло меоту, пленник молотил его ногами, не обращая внимания на то, что топит врага. Только оказавшись на глубине, Делайс разжал пальцы. Югей беспомощно всплеснул руками, его голова один раз поднялась над водой и тут же скрылась, а из-под волны огромным пузырем вышел воздух.

Делайс не сразу понял, что степняк не умеет плавать. Тяжелая кожаная одежда, увешанная медными бляшками, тянула его на дно. Столпившиеся на берегу люди гомонили, но не решались вступать в воду. Для них это была не родная стихия. Патикапеец еще раз взглянул на то место, где скрылся Югей, и вся его злость пропала. Он нырнул в зеленоватую глубину, благо от холода вода была совершенно прозрачной, и схватил захлебнувшегося Югея за куртку. Хорошо, что дно оказалось близко да и тащить врага до берега пришлось недолго. А то Делайс сам нахлебался бы воды с такой тяжелой ношей.

У самого прибоя их подхватили вошедшие в воду меоты. По их простодушным лицам было видно, что они не знают, как поступить с пленным. Вроде он чуть не утопил их товарища, но сам же его и спас!

Сын архонта вытащил Югея и тяжело швырнул его на песок. Бреселида оттеснила недовольных сородичей от пленного и под конвоем «амазонок» увела к телегам сушиться у костра. На другой день они разъехались с мужчинами-меотами, и Делайс больше не видел их до следующей осени.

Через год, накануне зимних холодов, в столицу притащилась целая куча степняков, возглавляемая все тем же Югеем. Он ковылял на своих криво сросшихся ногах, как немой укор Тиргитао. Но на этот раз посыльные пришли не от Кайсака, а от всех степных родов, и не к царице, а в храм Триединой, которую кочевники именовали Тюхе. Они намеревались просить у верховной жрицы разрешения не забивать этой осенью скот.

— Ай, ай! Зима голодная будет! — стенали они. — Совсем зверь ушел. Стрелять не в кого. Приплод маленький.

Глядя на этих простаков, Делайс думал, насколько меотийская знать, и говорившая и жившая в городе по-эллински, оторвалась от своих степных сородичей.

— Это Мать обиделась на вас за невнимание. — строго заявила прорицательница, выйдя из храма к просителям. — Вы в последние годы обходитесь одним скотом. А теперь и его давать не хотите!

— Детям есть нечего. — простодушно оправдывались степняки. — Нельзя скот «юк-юк». — они изобразили режущий жест. — Проси у Тюхе прощенья и хороший приплод. Той осенью мы дадим по два быка от каждой семьи.

— Где же Трехликая найдет силы подарить вам хороший приплод, если вы совсем не кормите ее? — возмутилась жрица. — Отдайте, что причитается, и она поможет вам пережить зиму.

Кочевники сели в пыль у ступеней и начали плакать. Триединая Триединой, а среди снега клевер не цветет!

«Живой бог», совершавший в это время приношение меда, вышел из храма на шум.

— Гекуба, неужели нельзя оставить этим несчастным их скот? — не без раздражения спросил он. — Богатство Горгиппии не в быках. Хлеб уже привезли.

— При чем тут хлеб? — взвилась прорицательница. — Странно слышать такие слова от «живого бога»! Эти бездельники хитры и только горазды жаловаться. Позволь им сегодня не отдавать быков, завтра они вовсе выйдут из повиновения.

— Ай, ай, ай! Добрая Гекуба! Попроси за нас Тюхе! — продолжали плакать гости.

Смрад от их кожаной одежды стоял на весь храмовый двор, и царь поморщился.

— Ну ведь чем-то им можно помочь? — спросил он. Осень казалась ему богатой. Он только что стряхивал капли меда на алтарь и разрезал золотым ножом соты. Рядом лежали ячмень, яблоки и айва. «К воронам этих быков!»

— Ты думаешь и говоришь неразумно. — старуха дернула плечом. — Есть один способ насытить Мать. Она забудет о бычьей крови, если «живой бог» напоит ее своей.

Все степняки разом уставились на царя. В их простодушных раскосых гляделках Делайс прочел неподдельный интерес. «Кто меня тянул за язык?» — поздновато спохватился он. Гекуба, несомненно, злорадствуя в душе, повела его в глубину храма и показала два не маленьких кувшина из электрона — благородного сплава золота и серебра.

— Если ты вскроешь себе вены и наполнишь их, любая жертва с твоих подданных будет снята.

«Всей моей крови не хватит!» — с ужасом подумал царь.

— Если твое приношение будет угодно богине, — невозмутимо продолжала Гекуба, — она сама не даст тебе умереть и поднимет уровень крови в сосудах до горлышек. Ты готов?

Положение обязывало. Делайс позволил жрицам Трехликой перетянуть себе руки шерстяными жгутами выше локтей и сам полоснул по сгибам тем самым золотым ножом, которым только что кроил солнечные соты.

Кровь потекла. Не слишком быстро, но и не слишком медленно. Делайс слышал, как стучат капли, падая с высоты на дно подставленных кувшинов. Напротив него улыбалась нарисованными губами деревянная статуя Тюхе. У нее действительно было три лица.

Сначала царь не почувствовал большого изнеможения, но постепенно начал терять силы. Если б дело не шло к вечеру, он умер бы от потери крови в течение дня. Но до заката оставались считанные минуты. Жрицы спешили покинуть храм, который в темное время суток становился настоящим домом богини, и в него запрещалось заходить.

Руки «живого бога» укрепили над головой при помощи веревки, перекинутой через балку. Кровь ни на минуту не должна была прекращать течь. В таком положении Делайс очень быстро потерял сознание.

Очнулся он на полу. В открытую храмовую дверь смотрела луна. Его голова лежала на чьих-то коленях, а вокруг распространялся нестерпимый запах кислой овчины.

— Твоя совсем рехнулся? — Делайс с трудом узнал голос Югея. Тот говорил шепотом. Вокруг них на корточках сидело еще несколько вонючих меотов и пялилось на царя с благоговейным ужасом.

— Поставьте меня. Кувшины пусты. — слабым голосом потребовал Делайс по-меотийски.

На плоском лице Югея зажглась хитроватая усмешка.

— Мы их долили.

— Чем? — поразился царь.

— Кровью, сын воронов! — возмутился степняк. — Петушиной кровью, конечно.

Сидевшие вокруг мужчины согласно закивали.

— Так всегда делается.

— Это Гекуба хотела тебя убить. — подтвердил Югей. — Но Кайсак хитрый! Кайсак дверь сломал и петухов зарезал.

— А как же… — Делайс не договорил, переведя взгляд на деревянный истукан в углу.

— Ай, ай! — расхохотался Югей. — Как страшно! — он вскочил повернулся к изображению Трехликой задом и спустил штаны.

Царь был потрясен. Всего пару часов назад эти люди плакали у ступенек храма. Неужели они притворялись?

— Кайсак не чтит эту обжору. — фыркнул Югей. — Кайсак поклоняется Гойтосиру, мужскому богу. А ты теперь Кайсак, раз отдал за нас кровь. Мы тебя не оставим.

Так Делайс неожиданно для себя стал «живым богом» и той части меотов, которая обычно не признавала власти царских мужей, да и самих цариц слушалась нечасто. Перемену в своем положении он почувствовал сразу. Его как законного владыку пригласили на зимние праздники Кайсака, где посвятили в братство. На руку Делайса надели золотой браслет из толстой крученой проволоки, оба конца которого были украшены оскаленными волчьими головами. Отныне власть над братством принадлежала ему. Тиргитао не имела права возразить, но затаила сильное недовольство.

С тех пор Югей стал для царя связным и правой рукой в общении с кочевниками. Сейчас Делайс знал, что степь готова взбунтоваться так же, как и горы. Оставалось только молить Иетроса, чтоб это произошло одновременно.

— Я все сказал. — Югей стал собираться. — Помни, после отгона скота на зимники.

Он выскользнул из андрона через окно, и за стеной послышался приглушенный возглас: «Чоу, чоу!» — которым степняки подзывали коней.

«Неужели Югей и по дворцу ездит верхом?» — изумился царь.

Утром следующего дня Бреселида услышала, что в столицу меотянок, прибыла глава рода Собак Крайлад с сыновьями и племянницами. Они обвиняли Умму в убийстве родичей и требовали выкупа.

Тиргитао назначила судебный поединок. Обычно такие схватки проходили во дворе храма Тюхе, богини судьбы. Но на этот раз, чтобы развлечь народ, царица велела перенести бой в театр.

Гости и придворные рассаживались на скамьи, покрытые разноцветными подушками.

— Смотри, вон Собаки. — Бреселида показала рукой на противоположный край площадки.

Там неуклюже переминались с ноги на ногу кряжистые горцы. Было заметно, что они впервые в жизни видят такое скопление людей. Шум, крики, мелькание ярких одежд производили на них пугающее впечатление. В отличие от Уммы, уже привыкшей к смене лиц и толчее, ее враги выглядели подавленными. Они диковато озирались по сторонам, что в сочетании со звериными шкурами и нечесаными волосами вызывало смех толпы.

«Да они издеваются над ними!» — с негодованием думала Бера, глядя на Собак. Она сама уже была одета и причесана, «как человек». Старая Гикая отдала ученице свои поножи, кожаный шлем и широкий боевой пояс.

Увидев на Умме эту драгоценную принадлежность женского вооружения, Бреселида хмыкнула. Девушка еще не была посвящена в воины и не имела права на «дар Ареса». Но сотница вовсе не осуждала старую «амазонку». Медведице предстояло сразиться с тремя противниками, и Гикая сделала все возможное, чтоб уравнять шансы.

В руке Уммы посверкивал короткий акинак, левое предплечье закрывал круглый щит из конской кожи. Ее враги были вооружены куда хуже. Мужчины сжимали грабовые палицы, Крайлад — кремневый нож. Так или иначе их было больше и, если собаки навалятся на Умму всем скопом, у девушки будет мало шансов выжить. Оставалось надеяться, что Тиргитао растянет представление на цепь поединков.

Царица еще не появилась. «Неужели так приятно заставлять себя ждать?» — с досадой думала сотница. Она отлично знала: сестра нарочно запаздывает, чтоб возбудить нетерпение публики. Когда Тиргитао, наконец, показалась в сопровождении эскорта «амазонок» в алых плащах, по скамьях прошелестел дружный ропот: «Вот она, вот она! Смотрите!»

Бреселида вдруг поняла, что ее это раздражает. Всадница скосила глаза и столкнулась с прямым чуть насмешливым взглядом Делайса. Ей стало не хорошо. Неужели он прочитал ее мысли? Женщина мгновенно замкнулась, точно раковина на берегу, сжавшая створки от солнца.

Царь покусал губу. «Я все придумываю. Вижу то, чего нет и быть не может. Она — верный пес Тиргитао. И какие бы разногласия не были между ними, Бреселида никогда не предаст царский род». Он тоже опустил голову. «Проси богов, чтобы вы никогда не сошлись с ней меч к мечу. А если сойдетесь, чтоб ты не отвернул. Потому что она не отвернет».

Внизу у самой кромки поля протрубили медные трубы, и глашатай громко объявил, почему назначен бой. Публика, не скрывая нетерпения, уставилась на противников.

— Тиргитао из чего угодно способна устроить балаган. — процедил сквозь зубы царь.

И снова быстрый взгляд Бреселиды был ему ответом. Они через чур хорошо понимали друг друга. Но в этом не было радости.

— Что? Как? Я опоздал? — над головами собравшихся послышалось хлопанье крыльев, и всклокоченный Нестор прямо с неба спустился в царскую ложу.

Бреселиду обдала волна лаванды.

— Ну ты и надушился! — не одобрила она.

— Это твой мальчик-козел. Он сказал, что от меня опять пахнет рыбой. Ну что, наше девочка держится? Уже оттяпала Собакам пару пустых голов?

— Да тише ты! — шикнул на него Делайс. — Еще ничего не началось. А что за мальчик-козел?

Всадница глянула на грифона с упреком: «Тянули тебя за язык?»

— Да, Бреселиде служит один недоделанный пан. — отмахнулся Нестор. — Подобрала его на дороге и нянчится с ним!

В глазах Делайса появилось нехорошее выражение.

— Пан? — свистящим шепотом спросил он. — И что же у него действительно ноги с копытами?

— А тебя не смущает, что у Нестора клюв и крылья? — отрезала «амазонка». — Смотрите на поединок.

И правда, бой уже начался. Как и предполагала сотница, Умме позволили драться с Собаками по очереди. Первыми были братья. С одним Бера разделалась играючи. Она подождала, пока он занес булаву, отклонила щитом удар и тут же ткнула мечом в распрямившееся тело противника.

Вздох удивления прошелся над трибунами.

— Один есть! Молодец! Настоящая амазонка! — захлопал крыльями философ.

— Хорошая работа. — перегнувшись за деревянный бортик ложи, сказал Делайс.

Гикая удовлетворенно кивнула.

— Кажется, я еще могу готовить всадниц.

— Ну и материал достойный. — царь с нарочитым вниманием рассматривал рослую медведицу. — Есть из чего лепить.

Гикая зарделась.

— А какую я ей поставила осанку!

Она уставилась на Бреселиду, ища одобрения, но сотница не удостоила ее ни единым словом похвалы. Ее губы сжались, и она, высоко подняв бровь, глянула на царя. Делайс продолжал с наигранным интересом наблюдать за поединком.

— Отличное вращение. И сила удара. — кивнул он.

— Я видела, как Тиргитао поднимает оружие и потяжелее. — отчеканила «амазонка». Больше она не смотрела ни на Делайса, ни на Гикаю, а, откинувшись назад, наблюдала за площадкой, где топтались, выписывая круги, Бера и ее второй противник.

«Значит мальчик-козел?» — победно думал Делайс.

«Значит сила удара?» — хрустела сжатыми пальцами Бреселида.

Между тем Бере приходилось несладко. Старший из братьев-собак был кряжистым существом с длинными руками. Опытный охотник, он, еще наблюдая за первым поединком, понял, что оружие Уммы лучше, и теперь вращал палицей, не подпуская врага к себе. Расчет был прост — рано или поздно Бера устанет и допустит промах. В своих силах противник был уверен, ведь не он же уже провел один бой.

Затянувшаяся пляска утомила зрителей, и они стали подталкивать врагов к нападению. С трибун в сражающихся полетели огрызки яблок и вишневые косточки. «Держись, — мысленно обратилась Бреселида к Умме. — Не обращай внимания». Она знала, что, как только медведица потеряет самообладание, и очертя голову кинется на противника, охотник воспользуется слабиной в защите.

Беру крики из амфитеатра заметно раздражали. Она вздрагивала, когда мокрый персик или переспелая груша шмякались возле нее в песок. Медведица, все красная от гнева, бросала разъяренные взгляды по сторонам. Ее же противник продолжал махать палицей, игнорируя все вокруг, кроме распалявшейся и терявшей бдительность женщины.

— Черт! — коротко выругался царь. — Что она делает?

«Впадает в боевое безумие!» — захотелось выкрикнуть ему в лицо Бреселиде.

Сама Умма казалась себе прекрасной и грозной. Отбивая сыпавшиеся удары, она остро сожалела, что Ярмес не видит ее. Впервые за последние дни медведица вспомнила о нем без боли и стыда. Ей почему-то казалось, что сейчас волк должен был бы непременно пожалеть о своем бегстве.

— Боги! Да она совсем не держит удар! — с досадой воскликнул Делайс. — Гикая, чем ты гордишься?

— Не знаю, о чем она мечтает! — вспылила старая «амазонка». — Я ее не этому учила.

— Смотри, смотри!

В этот миг охотник изловчился и изо всей силы ударил Умму палицей по ребрам. Медведица согнулась пополам. Тупая боль раздавила ее тело, правая сторона онемела в одно мгновение. Даже рукой трудно было пошевелить.

Держать меч в левой девушка не умела, и потому, отшвырнув оружие в сторону, с диким ревом бросилась на врага. Она надеялась сбить его с ног ударом щита, но охотник выставил вперед громадный кулак, который к восхищению публики пробил кожу щита, как детский барабанчик.

Медведица охнуть не успела, как оказалась беззащитной, а ее противник, стряхнув с руки деревянную раму, двинулся к ней, угрожающе подбрасывая палицу.

Девушка испугалась. Она попятилась назад, черпнула задником сандалии песок, споткнулась и со всего размаху грохнулась оземь. Еще секунда, и красноватая грабовая булава опустилась бы ей между глаз. В отчаянии Бера ударила врага ногой в живот, но это было слабой защитой. Охотник взмахнул дубиной.

Слабый свист рассекаемого воздуха царапнул девушку по нервам. Как во сне, она увидела на виске врага расплывающееся красное пятно.

В первый миг медведица не поняла, что случилось, потом вскочила на ноги и склонилась над мертвым телом противника. Она выросла в лесу и слишком хорошо знала, от чего бывают такие дырки в кости. Кто-то стрелял из пращи. Умма быстро пробежала глазами по толпе, но все взгляды были обращены к ней. Ни поспешного движения, ни шума вокруг святотатца, нарушившего судебный поединок. Никто ничего не понял. Никто ничего не заметил. Глошатай громко объявил победу Беры во втором поединке. Как будто она могла прикончить врага ударом сандалии в пах!

— Ума не приложу, что случилось? — пожала плечами Гикая. — Разве от такого пинка умирают?

— Это смотря куда бить, — кивнул Делайс, — и с какой силой.

Бреселида бросила на него недоверчивый взгляд, но царь отвел глаза. Кажется, он что-то заметил. Но, что, «амазонка» сказать не могла.

Дальнейшие поединки разворачивались красочно и быстро. Увидев смерть второго сына, Крайлад бросилась на поле, размахивая кремневым ножом, и сразу получила удар в живот. Она, как птица, хлопнула черными крыльями и повалилась рядом с телами двух мужчин. Сестры-собаки, не дожидаясь смерти, пустились от Уммы наутек по всей сцене. Им свистели, в них бросали чем попало и отталкивали от бортиков, через которые они пытались перелезть.

— Это отвратительно. — Делайс откинулся назад. — Ты не находишь?

Он в упор смотрел на Бреселиду.

— Умма должна пощадить своих врагов, только потому что они так жалки? — спросила та. — Тебе не кажется, что балаган затянулся?

Красная от натуги Бера в последний раз опустила подобранный ею камень на затылок последней из сестер-собак. Правая рука почти не слушалась девушку, но Бера могла быть довольна: она отомстила за брата. Однако что-то в ее врагах, и в самом поединке было такое, от чего медведица не радовалась победе. Ей казалось, что и над ней самой, и над ее противниками вволю посмеялись. Суд царицы Тиргитао на поверку оказался унижением на глазах чужих людей. Девушка жестоко страдала.

— Не стоит, — сказала ей Бреселида, спустившаяся, чтобы поздравить победительницу.

Но та лишь дернула плечом.

— Ты говорила: царица справедлива.

Сердце меотянки сжалось.

— Зачем было врать? — Умма повернулась к ней спиной и зашагала прочь.

Элак разминал в большой глиняной плошке белила, добавляя к ним по щепотке тертой египетской бирюзы. Юноша наклонился над коробочкой для туалетных принадлежностей и в этот миг что-то легонько стукнуло его по спине. Маленький гладкий камешек отскочил и покатился по плиткам дорожки. Пан обернулся. Сквозь густую листву акации над оградой виднелось чье-то лицо. Элак прищурился и чуть не выронил краски: «Ярмес?»

Волк поманил его рукой.

— Что ты здесь делаешь? — лесной бог с козлиной прытью подскочил к забору.

— Сливы ем. — отозвался нежданный гость. — И косточками плююсь. Ты один?

Пан кивнул.

Ярмес соскочил вниз и протянул юноше руку.

— Хайре, как говорят здесь, в городе.

— Ты откуда?

— Нужна помощь. Не откажешь?

Сатир сглотнул. Теперь волк выглядел совсем не так, как в их первую встречу. Растерянность и подавленное настроение как рукой сняло. Ярмес говорил твердо и, кажется, был уверен в дружелюбии Элака.

— Во всяком случае я тебя не выдам. — сказал юноша, стараясь провести черту между ними.

— Это я знаю, — хмыкнул гость.

— Откуда?

— А то я тебя в кустах над пещерой не заметил! — осклабился волк. — Хотел бы выдать, давно бы уж рассказал хозяйке.

Пан вынужден был согласиться.

— Мне нужно во дворец. — прямо заявил гость.

Элак присвистнул.

— Ты же, небось, с хозяйкой каждый день там трешься.

Лесной бог покачал головой.

— Отказываешь? — со скрытой угрозой в голосе спросил Ярмес.

— Нет, — Элак сломал веточку и посасывал горьковатое молоко. — Ко всему надо подходить с умом. Ты ведь тоже не в шкуре сюда заявился.

Ярмес действительно был одет в серую грубую тунику и кожаный пояс. В таком наряде он походил на грузчика или землекопа. Даже на ногах у него красовались сандалии с деревянной подошвой, хотя было видно, что они ему жмут.

— Что, весь город прошел, а у дворца запнулся? — поддразнил его Элак.

— Стража. — коротко бросил Ярмес. — Я ее не боюсь, но не зная брода… Сам понимаешь. Я думал: ну дом, ну большой. — он развел руками. — Но тут-то оказалось.

— Настоящий лабиринт. — подтвердил пан, — Как в лесу.

— В лесу я бы в миг нашел, кого надо. — возразил гость. — А тут сунусь искать царя, а напорюсь на баб с мечами.

— Так тебе царь нужен?

Ярмес прикусил язык. Он собственно только собирался узнать, где живут мужчины и как отличить мужа царицы.

— Если тебе нужен царь, — невозмутимо продолжал Элак, — То за этим вовсе не обязательно соваться в андрон.

— Куда?

— В его покои. Он каждый день торчит на стройке нижней стены над портом. Там с ним можно переговорить гораздо свободнее. Ты с твоим видом вполне сойдешь за рабочего. Иди нанимайся. Только не продешеви.

— А ты покажешь мне, где эта стена? — недоверчиво спросил Ярмес.

— Если ты ответишь мне на один вопрос.

— Зачем мне нужен царь? Ну нет, дудки.

— Это ваше с ним дело. — оборвал собеседника пан. — Я хочу знать: ты больше никого здесь повидать не намерен?

Ярмес вспыхнул и замялся.

— Какая тебе разница? — процедил он сквозь зубы.

— Значит как обманывать бедную девушку, это мы умеем. — фыркнул Элак. — «Я не сбегу! Развяжи меня!» А как подойти и попросить прощения — это силенок не хватает.

— Чего цепляешься? — возмутился Ярмес. — Умма взрослая женщина. Сама разберется. Кстати, ты что подслушивал?

— Нет, — мотнул головой сатир, — Но сейчас твои мысли для меня ясны, как вода в чашке. Я все-таки бог необузданной страсти и поощряю совершенно определенные стремления людей.

— Ну, я хочу ее видеть. — как на казни признался Ярмес. — Только…

— Не знаешь, где. — победно заключил Элак. — Да там же, на стройке! Я ее завтра туда приведу. Положись на меня.

Пан воодушевился, сверкал глазами и тряс подбородком, как настоящий козел.

— Черт меня дернул с тобой связаться! — махнул рукой Ярмес. — Просишь об одном, а получаешь…

— Ты еще ничего не получил. — проблеял козлоногий юноша. — И смотри, как бы возлюбленная не полоснула тебя ножом по горлу, прежде чем разберется… — последние слова он уже говорил стене, за которую в досаде спрыгнул гость.

Мимо рва, в который еще не была пущена вода, тянулись повозки, запряженные волами. Пристроившись в хвосте одной из них, волк притворился, будто идет из каменоломен. Внизу у земляного отвала подрядчик нанимал рабочих резать дерн.

— Эй ты, углежог, — окликнул он Ярмеса. — Пойдешь обтравливать склон? Горшок бобов в день и два обола по завершении участка.

Произнесенные слова не имели для охотника никакого значения. Он в жизни не ел бобов, а денег не видел отродясь. Но ему нужно было на стену. Не даром товарищи послали именно его, понадеявшись на ловкость горца.

Старого связного Эвмила, хорошо известного царю, убили где-то по дороге. «Хорошо, если убили, — думал про себя Ярмес. — Разбойников сейчас много. Вроде бы не о чем беспокоиться. Но все же…» Эвмил рассказывал о сотнях опасностей, грозящих лазутчику в городе меотянок. Пока вроде все шло спокойно.

Разве что резать дерн волк не умел. Уже после первого часа работы в непривычной позе разнылась спина. Ходить по горам, выслеживать зверя — это он был мастер. А торчать, согнувшись в три погибели и пахать носом отвал — вот где ад!

— Эй, углежог! Что-то ты вялый. — покрикивал на него начальник десятки. — И пол миски бобов не заработал! Давай, давай!

Этот рябой детина сам ни разу не прикоснувшийся к лопате, страшно раздражал Ярмеса. Но надо было терпеть.

Царь появился только к обеду. Волк боялся, что не узнает его. Но теперь, увидев колесницу с матерчатым тентом на резных столбиках, сразу решил, что такое чудо может принадлежать только «живому богу». В ней стоял полный мужчина в белом хитоне и что-то повелительно кричал рабочим. За ним на повозке, запряженной парой мулов колыхался, грозя выплеснуться через край, целый котел какой-то ароматной жратвы. Ярмес вспомнил фразу: «Царь — это пища» — и уверенно двинулся к толстяку.

Тот размахивал руками, отгоняя мух, норовивших сесть ему на лысину. А тем временем со всех сторон к котлу сбегались рабочие, стуча мисками. У Ярмеса своей посуды не было. «Надо бы подождать, — подумал он. — Сейчас к нему не подберешься. Вон как толпятся!»

Волк сел на край отвала и принялся жевать пыльную травинку. Есть хотелось страшно. Аж кишки свело.

— У тебя нет миски? — услышал он над ухом дружелюбный голос.

Ярмес вскинул голову. Сверху на него смотрел всадник на сером в яблоках жеребце. Он ободряюще кивал и делал волку знак подойти.

— Эй, подрядчик. — лицо мужчины сразу посуровело. — Почему не дал рабочему ни ложки, ни обеда? — в его голосе звучало раздражение.

— Простите, Ваше Величество. — рыжий десятник оказался тут как тут и преданно распластался у ног лошади. — Не доглядел. — он метнул на Ярмеса враждебный взгляд. — Этот углежог лентяй. Не обращайте на него внимания.

— Почему ты решил, что он углежог? — рассмеялся всадник.

— Ну как же? Весь грязный. — недоумевающе отозвался десятник.

— Скорее охотник. — зеленоватые глаза всадника сощурились, внимательно рассматривая Ярмеса. — Эй, приятель, — он махнул волку рукой. — Подойди сюда.

Ярмес нехотя поднялся. Для него вовсе не очевидна была связь между обращением «Ваше Величество» и царским достоинством.

Всадник жестом отослал рыжего.

— Ты с гор? — голосом без всякого выражения спросил он.

У волка засосало под ложечкой. Ему показалось, что его вот-вот схватят. Во всяком случае этот приветливый мужчина явно что-то заподозрил. Ярмесу захотелось садануть всадника в подбородок, выпиравший из-под нарочито мирной соломенной шляпы, и дать деру во все лопатки. Но кругом были люди.

— Чего молчишь? Язык проглотил? — улыбнулся мужчина. У него была хорошая, открытая улыбка и, если бы волк не подозревал всех, он ответил бы незнакомцу вполне дружеским оскалом.

— Много в этом году на Доросе гадюк? — спросил всадник, и сердце Ярмеса оборвалось в желудок. Незнакомец назвал заветную фразу.

— Змей нет, — как завороженный, ответил он, — Зато большой орлиный выводок.

Мужчина довольно кивнул. Он опустил вниз руку, и Ярмес увидел золотой браслет с оскаленными волчьими головами.

— Я ждал тебя еще недели две назад. — сказал незнакомец. — Что с Эвмилом? Почему пришел не он?

— Мы не знаем, — выдохнул Ярмес. — Мы думаем, первого гонца убили дорогой.

— Убили? — брови всадника поползли вверх. — Хорошо, если только убили. Я боюсь другого.

Ярмес внутренне возликовал: все-таки приятно, когда твои опасения разделяет «живой бог».

— Говори все сейчас. — твердо сказал царь. — Я не смогу отъехать с тобой, не привлекая внимания. Долго шел?

— Неделю.

— Что-нибудь стряслось?

— Нет вестей от вас. Наши боятся.

— Многие ропщут? — на губах Делайса дрогнула понимающая улыбка.

Ярмес не сумел ему соврать.

— Да. Люди устали ждать. Я охотник, я знаю: можно и пересидеть в засаде!

— Потерпите еще немного. — мягко попросил царь. — Есть шанс все кончить миром.

— Разве? — этого волк не ожидал.

— Маленький. Почти пустой. — кивнул Делайс. — Но я не могу его не использовать, прежде чем мы все сметем. Перед великими мистериями я буду требовать отмены жертв. Если до вас дойдет весть, что со мной что-то случилось, — он поморщился, — считайте это сигналом. Удачи.

— Удачи. — выдохнул в ответ волк.

Делайс тронул пятками бока коня и не оборачиваясь поехал вперед.

Ярмес таращился царю в след. Вот этот человек ему нравился. Хладнокровно рисковать жизнью, имея тонкую, как кишка трески, возможность предотвратить бойню. Сам волк, хлебнув крови, в своем роду, больше уважал такого царя, чем крикунов из лагерей в горах, которые, не понюхав паленого, из кожи вон лезли: Скорее! Скорее!

Однако в душе Ярмес не верил, что все обойдется. У него, как у зверя, было чутье на кровь. И теперь, глядя в спину, удаляющемуся всаднику, он почти видел, как вокруг его головы сгущается что-то темное. Неотвратимое. Злое.

Умму Элак нашел в порту. Девушка без цели бродила по мокрому деревянному настилу у воды. Она с тоской глядела на длинные триеры, чьи глазастые морды и окованные медью носы почему-то рождали в ней тревожные чувства. Погода была безветренной, и паруса висели, как животы после родов.

Бера, сама того не замечая, прижала руку к поясу. Когда-то теперь у нее будет доброе потомство? И сколько ей еще шататься по чужой земле? Ее душа разрывалась от противоречивых желаний: немедленно возвратиться домой, в горы, под надежную сень рода или бежать куда глаза глядят вместе с этими горделивыми длинными ладьями, не боящимися большой воды.

— Эй, Бера! — окликнул ее пан. — Я тебя обыскался!

— Чего тебе? — враждебно осведомилась женщина.

— Не хорошо забывать старых друзей. — лесной бог хлопнул ее по плечу.

— Ты мне не друг. — насупилась медведица. — Ты служишь лгунье.

— А ну придержи язык! — пан схватил девушку за локоть. — Из-за тебя госпожа поссорилась вчера с царицей.

— Я ждала суда. — упрямо мотнула головой Бера. — А не бойни на потеху.

— Разве командир сотни решает, как вести судебный поединок? — встряхнул ее Элак. — Опомнись, женщина! То, что Бреселида сестра царицы, дает ей право спорить, но не делает хозяйкой Горгиппии.

— А жаль. — со злобой выдохнула медведица. — Решай она, такого позора бы не было.

— Значит это ты понимаешь. — удовлетворенно кивнул пан. — Теперь осталось только пойти к госпоже и извиниться за дерзости, которые ты ей наговорила.

— Я? — вскинулась Умма. — Но ведь это меня обманули!

— Для начала тебя спасли. — пан загнул палец, — Сняли с горы, отмыли, одели, как человека. Научили владеть мечом, хоть и плохо пока…

Девушка вспыхнула. Память о вчерашнем бое вызывала у нее смятение. Она до сих пор не могла объяснить себе, кто же кинул камень из толпы.

— Откуда ты знаешь, как я дралась? — набычилась Умма.

— Ветер переносит мысли, — рассмеялся пан. — Хотя твои мысли, девушка-медведь, похожи на жернова. С ними хорошо топиться, а не летать.

Бера уставилась на него круглыми карими глазами. Длинные фразы сбивали ее с толку.

— Я тебя не понимаю. — честно сказала она. — Пойду вот и правда утоплюсь. Чего еще делать?

— Идти за мной. — поманил ее пальцем Элак. Его козлиная морда светилась лукавством. — Хочешь знать, кто тебе вчера помог?

Бера кивнула.

— Доверься мне.

— А куда мы?

Он уже тащил ее за руку мимо тюков с тканями и мешков зерна. Не слишком верткая Умма то и дело натыкалась на грузчиков.

— Какая ты неуклюжая! — ругал девушку сатир. — Даже я, бог леса, не знаю, за что тебя любят. Чучело!

— Никто меня не любит. — шмыгнула носом Бера. — Я здесь для всех зверь.

— Надо искать пару в своей стае. — отозвался Элак. Он влек спутницу вверх по крутой дороге, уводившей из порта.

— Башню видишь? Вон ту. Недостроенную.

— Мугу.

— Там тебя ждет один человек. Да не сопи ты, он совершенно безопасен.

— А зачем он меня ждет? — Умму вдруг охватили сомнения. — Ты куда меня завел, козлоногое чудовище?

— Уж поздно дева спохватилась, — пропел Элак, — И поздно слезы пролила…

Они действительно уже стояли у башни, чей деревянный каркас, начиная со второго этажа, не был обложен песчаником. Рабочие отсюда ушли на более срочные участки. Издалека слышался шум голосов и тяжелые удары каменных блоков, устанавливаемых на место. Но вблизи башни стояла тишина. Даже стук молотков по медным скобам, скреплявшим плиты, был на таком расстоянии чуть различим.

Элак подтащил Беру к пустому проему будущей двери и втолкнул внутрь.

— Счастливой встречи! — хохотнул пан. — Только не полосни поклонника ножом по горлу.

Умма не успела опомниться, как чьи-то сильные руки подхватили ее из колодезного сумрака башни. Она повернула голову и нос к носу столкнулась с Ярмесом. Волк крепко держал ее за плечи и буквально пожирал глазами. Он был худ и грязен, но Бера заметила только этот голодный взгляд.

В следующую секунду ее кулак изо всей силы впечатался ему в челюсть, и Ярмес охнув отлетел в сторону.

— Да тише ты, медведица!

Охотник сплюнул кровь, но Умма не дала ему подняться.

— Гад! Гад! Бесстыжий гад! И ты посмел еще явиться?!

Прыгнув на него, она без устали молотила Ярмеса кулаками. Придавленный к земле волк сначала хрипел, потом расслабился, решив, что разумнее дать девушке выплеснуть свою обиду, чем сопротивляться и еще больше распалять ее.

— Потише! Я не Собака! — с трудом выдохнул он, когда Умма начала уставать.

— Дерись! — взвыла она. — Я хочу проломить тебе голову!

— Не буду. — Ярмес и так чувствовал: еще минута, и он ее скрутит. — Убивай безоружного.

Бера тяжело выдохнула и села ему ноги.

— Сдался? И почему я тебя не удавлю вот этой веревкой? — она потянула у него из-за пояса моток кожаных ремней.

— Потому что. — Ярмес неожиданно ловко перехватил ей руки за спиной и опрокинул девушку на себя. — Ну, дерись! — хрипло рассмеялся он. — Не можешь?

Умма дернулась, но поняла, что враг держит ее слишком крепко. Прямо перед ее носом в зажатом кулаке болтались кожаные ремни и только теперь, буквально упершись в них глазами, девушка поняла, что это праща.

Догадка медленно-медленно осветила ее голову, и медведица уставилась на Ярмеса округлившимися от удивления глазами.

— Я скучал. — выдохнул он ей в ухо. — От тебя стало так странно пахнуть, как от этих…

Умма ерзнула на нем, не зная, что сказать.

— Ты прости меня. — еще тише прошептал волк. — Но мне очень надо было уйти.

— Ты мог меня убить, но не убил. — у Беры перехватило горло.

— Значит не мог. — слабо улыбнулся он.

— Я тоже скучала. — вздохнула девушка. — Очень.

Она уже чувствовала, как его руки ослабили хватку у нее на запястьях, чтоб стиснуть ее еще сильнее под одеждой. От темных пропыленных волос волка пахло солнцем. Еще хвоей. И сырой землей, на которой он ночевал, идя сюда. От него пахло домом, ее родным домом, и Бера, зажмурив глаза, окунулась в этот запах.

Было уже темно. Оставив усталую, но довольную Умму спать на плаще, Ярмес выбрался из зарослей чертополоха, который заполонил утробу пустой башни.

Темно-синее звездное небо слегка покачивалось над ним, и волк понял, что его собственные ноги заплетаются. Он счастливо хохотнул и потянулся всем телом. О такой женщине можно только мечтать! Жаркой, сильной, щедрой, как гроза в горах. Ему еще никогда так не везло. И Ярмес точно знал, что больше не повезет. Все будет не то.

Угораздило же ее прийти искать своего съеденного брата к Собакам! А ведь жили они не так далеко друг от друга: медведи в распадке, волки — ближе к вершине. Он мог встретить ее в лесу. Между их родами не было договора. А если бы был?

Ярмес представил себя в кругу родичей Уммы. Медведи слыли богатым и сильным кланом. Такой союз принес бы волкам честь. А ему радость.

Но нет, надо было все перевернуть кверху ногами! Кто теперь он? Кто она? И что будет, если они столкнутся не в башне, а в поле. Умма служит царице меотянок, а он с товарищами собирается поубивать их всех до одной.

Ярмес пожалел девушку и не сказал самого страшного, о чем узнал уже в Фуллах — рода медведей больше нет. Колдуны, как и у волков, подтолкнули их к резне. Но в отличие от его семьи, никто не победил. Не сказал Ярмес и другого. Еще у Собак он говорил с Бером незадолго до его убийства, и тот всей душей был за повторение «волчьего дела» в родном клане. Медведи тоже собирались покончить с материнской властью. Что же тогда ждало Умму? Или Бер не стал бы трогать сестру? Ярмес сжал кулаки. Проклятый мир, где люди по ночам делят ложе, а днем убивают друг друга!

Он потер лицо руками и в этот момент заметил, чью-то фигуру, которая, скрючившись, наблюдала за ним из-за края отвала. Волк пригнулся и заскользил у самой земли.

Рыжему десятнику казалось, что его невозможно увидеть. Не плохой заработок — за обол в день докладывать Ликомеду, с кем из рабочих на стройке говорил царь, и что это за человек, откуда взялся, где живет. В основном это были люди из предместья. Но сегодняшнего «углежога» он видел в первые.

По началу все шло обычно. Встретился с какой-то шлюхой прямо в недостроенной башне — скоты. Оставалось понаблюдать, куда чужак пойдет дальше. Да глянуть — не убил ли девку? Всякое бывает.

Мгновение десятнику казалось, что вышедший на бровку мужчина спустился вниз по отвалу. «Отлить, наверное. — мелькнуло в голове у рыжего. — После этого дела всегда хочется отлить».

А потом вдруг кто-то сзади схватил его за шею и крепко сдавил. Уж ходить неслышно Ярмес умел.

— Нехорошо наговаривать на людей. — наставительно сказал волк, опуская бездыханное тело на насыпь. — Я не ленился.

IV

Человек, которого две недели ждал Делайс, лежал на холодном каменном полу в храме Трехликой. Несчастный уже забыл, кто он и куда шел. Зато теперь это хорошо знали те, кто допрашивал связного. Трое рослых палачей отливали его водой.

— Ну что? Очухался? — толстый кастрат Тиргитао сидел на корточках, и с неподдельным любопытством заглядывал Эвмилу в лицо.

— Нет, — флегматично сообщил один из палачей, — и уже не очухается.

— Пережали, — констатировал другой. — Кто же знал, что он такой хлипкий?

— Мы все равно уже вытрясли из него все, что могли. — заключил Ликомед. — Интересно, что скажет царица? — он осклабился.

В голове кастрата быстро, как пестик в ступке, крутились мысли. Выгодно ли все раскрывать Тиргитао? Может, стоит поиграть с «живым богом»? Ликомед ненавидел царя. Сама мысль поводить его на коротком поводке наполняла калеку почти физическим наслаждением.

— Хорошо. — кастрат хлопнул себя ладонями по ляжкам. — Вынесите его и заройте, но место пометьте желтым песком, чтоб в нужный момент легко найти тело.

Палачи кивнули и молча принялись за работу. Все они, как и Ликомед, были когда-то оскоплены в храме Трехликой. Других рабов здесь не держали. А у одного еще и не было языка. Этот рослый тавр слишком много раньше болтал о том, что происходит в подземном капище богини. А тайные культы земли не терпят огласки. Его убили бы не будь он так силен и так искусен в своем ремесле.

Пройдя по тихому утреннему саду, Ликомед беспрепятственно проник в покои царицы.

— Госпожа моя.

В спальне Тиргитао занавески на окнах были плотно задернуты.

— Это я, твой недостойный раб.

Царица приподняла над подушкой всклокоченную голову.

— Мне сегодня дадут поспать?

— Госпожа, важные известия. — кастрат плаксиво сморщился, изображая крайнее раскаяние в том, что ему пришлось потревожить хозяйку в неурочный час.

— Говори и убирайся. — царица зевнула.

— Мои люди в гранатовой роще у храма Трехликой нашли человека, он был весь истерзан какими-то злодеями! Бедняга умер у нас на руках, повторяя одно имя… Я не смею…

— Говори.

— «Делайс!» «Делайс!»

Кастрату показалось, что потная спина Тэма напряглась.

— Может, он шел к вашему супругу. — в притворной растерянности продолжал Ликомед. — А может… бежал от него.

— Тэм, ты спишь? — окликнула царица.

Любовник не пошевелился.

— С этим надо разобраться. — Тиргитао села на кровати. «Мне давно пора знать, кто ходит к „живому богу“ через пролив! Колонисты спят и видят, как перейти под руку Пантикапея». — Передай в храме Трехликой, — вслух сказала она, — чтоб тщательно готовились к Равноденствию. В этом году жертвы снова будут разверстаны не только на степные роды, но и на горожан.

Тэм вздрогнул.

— Эй, приятель! Да ты не спишь? — кастрат со всего размаху хлопнул мужчину по плечу.

— А? Что? — всклокоченный любовник вскочил, словно его окатили водой. — Уже вставать?

Он вполне сносно изобразил ничего не понимающего спросонья человека. Каким в сущности и был, если б краешком дремотного сознания не зацепил последнюю фразу Тиргитао.

Утром Делайс был на работах. Привезли новую партию известняка, которую он забраковал с первого взгляда — крошево, а не камень. К обеду грязный и злой вернулся в андрон, надеясь по крайней мере поесть.

Однако не успели рабы расставить тарелки, как сквозь не задернутую занавеску на стол упал гладкий камешек.

— Господин, — над подоконником появилось скуластое лицо Тэма. — Мне надо кое-что сообщить вам. Здесь опасно. Жду вас вечером в трактире «Весло» у маяка.

Тэм скрылся, только ветки терна слабо колыхнулась, осыпая подоконник переспелыми плодами.

Делайс пару раз сморгнул. «Дожил! Любовник моей жены назначает мне свидание!»

Часов около пяти, когда жара и не думала спадать, а валяться уже надоело, царь отправился в порт к маяку. Он сделал вид, будто снова собирается на стройку и беспрепятственно покинул дворец. Каждый раз, когда окованные медью ворота крепости открывались перед ним, Делайс испытывал почти детскую радость. Как птица, выпущенная по весне на волю.

Трактир «Весло» находился близ порта, на первом этаже постоялого двора. Это было квадратное здание из кирпича-сырца. С глухими внешними стенами без окон. Комнаты постояльцев выходили во внутренний двор. Неширокая вымоина в песке отделяла постройку от маяка. Мальчишки с ивовыми плетенками в руках прыгали по мелководью, собирая крабов для кухни.

«Удивительно пустое место». В сердце царя шевельнулась тревога, но он подавил ее. «Где же встречаться, если не в таких глухих уголках?» Делайс остро сожалел, что при нем нет оружия. Хотя бы нож! И он чувствовал бы себя спокойнее.

В стене отворилась низенькая деревянная дверь. Выглянувший из нее Тэм махнул царю рукой.

— Со двора лучше не заезжать, — пояснил раб. — Там много лишних глаз.

Делайс спрыгнул с коня и настороженно огляделся по сторонам.

— Я не предам вас, господин. — уловив недоверие гостя, сказал Тэм. — Идите. Не стоит останавливаться на полдороги.

«Да все последнее время я именно это и хочу сделать». — усмехнулся царь.

Они спустились по деревянной лестнице в задымленную полуподвальную комнату. Выдолбленное в мягком песчанике помещение имело, помимо главного зала с очагом, небольшие пещерки по стенам. Тэм сразу подтолкнул спутника к одной из них. Царивший там полумрак казался обоим надежной защитой.

— Что подать господам?

Трактирщик возник сразу, и Тэм, вероятно, пользовавшийся в полу разбойничьем притоне авторитетом, скороговоркой заказал нехитрые блюда. Сыр, оливки, ячменную кашу и молодое вино. Царь потребовал вареных крабов, мидий в сметане, виноградных улиток с винным соусом и соленую камбалу.

— Такое чувство, что во дворце вас не кормят. — удивленно протянул Тэм.

— У меня после работы всегда хороший аппетит. — хмыкнул Делайс, кроша лепешку в скифос с красным вином. — Это ты лежишь в тени, ждешь массажистов.

Тэм принужденно усмехнулся.

— Я бы променял свою жизнь на вашу.

— Не советую. — отчеканил царь. — Раб везде собака. — он выставил в солнечное пятно на столе свою левую руку. — Никогда не обращал внимания?

Глаза Тэма округлились. Он действительно никогда не замечал, что у Делайса на мизинце не хватает одной фаланги.

— Это меня Македа наградила. — пояснил царь. — В первый день плена. Как и всех остальных.

Тэм взглянул на свою левую руку, у него мизинец и вовсе отсутствовал.

— Вам повезло. — протянул он. — Хоть палец целиком не оттяпали.

— Бреселида вовремя оттолкнула, — отозвался царь. — Акинак прошел по косой. Но в глазах было темно, как будто всю кисть отхватили.

Раб кивнул.

— Я часто думаю: почему мы? — спросил он. — Ведь они убивали десятками. Почему нас оставили?

— На развод. — хмыкнул собеседник. — Посмотри на себя. Таких как ты на поле после боя было много?

Раб мотнул головой.

— Да мы вообще стадо гнали. Какой там бой! Как вспомню, — он зажмурился. — Кто? Откуда? Зачем? Ну взяли бы коров. Но они ж всех до одного под нож!

Царь легонько хлопнул Тэма по плечу.

— Благодари богов, что выжил. Так о чем ты мне хотел со мной переговорить?

Собеседник крякнул.

— На осеннее Равноденствие снова будут жертвы из города. — Тут Тэм выложил все, что знал о ночном посещении царицы Ликомедом.

Делайс сразу помрачнел. Было ясно, что найденный в храмовой роще человек никто иной как Эвмил. У царя не возникло сомнений и в причине его смерти.

— Дело действительно дрянь. — кивнул он Тэму. — И что теперь предпринять, ума не приложу.

— Вам надо бежать. — сказал раб. — А то они затянут мешок и будет поздно.

Делайс и сам это понимал. Но не мог смириться.

— В конце месяца совет. Я потребую отмены жертвы, сошлюсь на беспокойство в городе, прегражу волнениями степных родов, скажу, что в горах собираются банды… Нет, этого, пожалуй, не стоит говорить. А то меня же и обвинять в заговоре. Впрочем, справедливо… Боги, почему я все должен делать за всех! — он воздел к потолку руки.

Тэм чуть не поперхнулся оливкой и смерил собеседника насмешливым взглядом.

— Ну кое-что я делаю за вас.

— Не наглей. — оборвал его Делайс. — Ты пашешь мое поле. Но мне оно отродясь было не нужно. Пусть сорняками порастет! — он наморщил лоб, возвращаясь к прерванным мыслям. — Надо поговорить с Бреселидой. Тиргитао ей доверяет…

— Не слишком обольщайтесь. — остановил его Тэм. — Царица не доверяет даже собственной тени. Она и спит с мечом под подушкой. Сколько раз смотрел и думал: вытащить сейчас и полоснуть по горлу, а там будь, что будет. Хоть за себя отомщу.

— Это ничего не изменит. — вздохнул Делайс. — Будет новая царица. Та же Бреселида. Она умней и мягче. Но дело-то не в ней! — последние слова он произнес с ожесточением.

— Бреселида — новая царица, — мечтательно протянул Тэм. — Это было бы хорошо…

— И думать не смей! — сильные пальцы Делайса сомкнулись на горле собеседника. — Ради добрых чувств, которые я к тебе питаю. — «живой бог» уже смутился своего порыва и убрал руку.

«Ну да, — Тэм потер шею, — это как раз то поле, которое ты хочешь вспахать сам. Боюсь, там будет многовато камней». Он с легкой завистью взирал на Делайса, заранее зная: ему все удастся. Если не с царством, то с женщиной. С той другой женщиной, до которой он, Тэм, не смеет дотянуться даже в мыслях.

— Мне нужно, чтоб ты передал Бреседиде мою просьбу. — сказал Делайс. — Пусть завтра утром приедет в кузницу Тира. Она знает.

Раб кивнул. Он прекрасно понимал, что ему легче выйти из андрона, не привлекая к себе внимания.

Поделив по-братски остатки ужина, мужчины простились. Тэм вывел гостя через ту же неприметную дверь. Было уже темно. Царь пустил лошадь дорогой к порту. Перед сном он хотел прогуляться. Там еще сияли факелы, слышались голоса, разгрузка не прекращалась даже ночью.

«Все-таки Горгиппия — большой город. — не без гордости думал Делайс. — А будет еще больше. И богаче. Если…» Если война, ощущение которой уже повисло в воздухе, не сотрет столицу меотянок в прах. «Будь, что будет. — твердо сказал себе Делайс. — Даже смерть лучше, чем ежедневное потакание убийству. Зачем земля рождает своих детей? Неужели только за тем, чтоб убить их до срока? И если это так, то нельзя ли обуздать землю?»

Гекуба молча смотрела на свое обнаженное, коричневатое, как земля, тело. Две молодые послушницы обтирали его губками. Грязные струйки воды стекали на выщербленный пол. День закончился, а с ним жара, пот и пыль. Их надо было смыть.

Девушки натерли шею и руки прорицательницы оливковым маслом и облачили ее в зеленую шерстяную пеплу, заколов одежду серебряными застежками на плечах. Черный плащ Гекуба накинула сама. Она вышла на темный двор, где две жрицы уже держали для нее лошадь. К седлу был приторочен связанный черный ягненок.

Старуха удовлетворенно кивнула и жестом отказалась от помощи, влезая верхом. Рабы открыли ей ворота. Главная прорицательница покинула храм. Одна. Без сопровождения. Ночью.

Мелкие осенние звезды лишь слегка присыпали край неба. Холодный ветер гнал со стороны моря облака. Черная, как сама ночь, всадница миновала ремесленные предместья с редкими огоньками и, оказавшись за городом, подняла лошадь в галоп.

Вздрагивавшее тело барашка приятно грело зад старухи. Живая горячая кровь пленницей бежала по его жилам. Но Гекуба знала, что скоро освободит ее, даст заплясать по земле, после чего оракул будет говорить. Если захочет.

В последнем старуха сомневалась. Не даром она отправилась приносить жертву на Царский курган. Там на вершине холма росла священная сосна Артемиды, а под ней стоял каменный алтарь. Гадания в храме Трехликой сильно обеспокоили главную жрицу. Печень жертвенных животных была сухой, как труха. Это могло означать только одно — Великая Мать умирает от жажды и гневается на своих жадных жестоких детей, забывших о ней!

Ведь она не так уж много просит! Пить. Только пить.

— Нельзя жить на земле и ничего не давать взамен. — Гекуба не удивилась, что произнесла свою мысль вслух. Давно она не выезжала за пределы города. С самого похода в Пантикапей. Вот когда земля получила царские гекатомбы!

Милостивая и многогрешная. Прах под ногами, одевающийся в царские одежды зелени, золота и пурпура. Обнаженная, как невеста, и запеленывающаяся в белый саван перед погребением. Сейчас степь лежала голая, словно тело, готовое к омовению осенним дождем. Мертвое. Холодное. Бестрепетное. Еще месяц и его скует стужа, а пурга покроет редкую желтую стерню. Все. Пол года смерти. Присушенные морозом слезы Деметры и глухой мрак Аида над головой у живого зеленого ростка, шевелящегося в мертвом чреве Матери.

Сон.

А если не сон?

Если окончательная, бесповоротная смерть? Что тогда?

Словно в ответ на мысли жрицы ей в лицо из-под копыт лошади ударила россыпь песка. Дорога была знакомой и незнакомой одновременно. Вон старая шелковица над треснувшей гермой у въезда в порт. Вон брошенная кузница у поворота. Гекуба помнила еще времена, когда под ее черной кровлей весело стучали молотки и вспыхивал огненный глаз печи. Здесь жрица сходилась с кряжистым, как лесной пень, кузнецом.

Теперь он умер. И дорога начала зарастать. Но вон выше по склону кузница его сына, к ней ведет новая разъезженная колея.

Мир менялся, оставаясь прежним. Однако происходило и что-то непоправимое… Уже сейчас Гекуба не чувствовала дыхания земли так ясно, как раньше. Словно вспыльчивая речистая мать вдруг утратила интерес к детям и дремала, с каждым годом все глубже впадая в оцепенение.

Когда это началось? Прорицательница помнила себя молодой испуганной девушкой, впервые испытавшей власть земли на вспаханном весеннем поле. Помнила, как несла к губам до краев наполненный отваром белены кратер. Как дышала сгоревшими листьями лавра и погружалась в дивный хоровод картин… Сплетались шеями многоголовые гады и змееногие женщины кормили их грудью. Полозы в темноте тянулись кверху и прорастали сквозь землю деревьями, травами, кустами. Они цвели и пахли, раскрывали чашечки и протыкали небо непобедимыми лингамами пестиков. Так дышала земля, ежегодно повторяя свой вечный дар жизни.

Тогда, много лет назад, Гекуба умела разговаривать с ней. Слышать ее стоны и вздохи. Земля то жаловалась на тяжесть конских стад, то удовлетворенно журчала ручьями по весне, то грезила в ледяных ризах.

Особенно громко она стенала осенью, даря урожай. И потом, получив малую лепту за непосильные руды роженицы, ясно благодарила подателей свежей силы — юной крови вечно молодого бога.

Сколько их проводила на поля жрица? Верхом на пятнистом барсе, в венке из спелых колосьев и золотой лозы они были прекрасны, эти Загреи-Страдальцы и Загрейи-Утешители. А она Гекуба, открывала им дорогу к вечной жизни.

Приняв в сырые объятья нового жениха, Земля начинала шептать ему страстные речи, и тогда ее голос был особенно слышен для жрицы-сводни. После этого умиротворенной и нежной Матери можно было задавать вопросы, просить о помощи…

Но с каждым годом ее речи становились все тише и невнятнее. Прорицательница понимала их все хуже и хуже. Сначала у Земли отняли родной язык, потому что еще бабка нынешней царицы стала поить ее чужой кровью, запретила приносить в жертву соплеменников — только рабов-пленных.

Это был страшный грех. Гекуба кляла себя за то, что не осмелилась воспротивиться святотатству. Кто же кормит мать отбросами? И не достоин ли презрения тот дом, где неблагодарные дети, высосав из старухи последние соки, подставляют ей ведро с помоями? Вместо хлеба и вина!

Лишь однажды за последние годы Земля получила достойный дар — голову Гекатея. И Гекуба слышала, как она едва не кричит от радости, утоляя давно накопившийся голод.

Но потом Тиргитао вышла замуж за сына убитого, а тот задумал совсем извести силы Триединой. Он умело распоряжался царским хозяйством: где только мог заменял настоящие жертвы быками и козами? Может надеялся, что Великая Мать начнет мычать?

Вот кого Гекуба ненавидела всем сердцем. Светлобрового Делайса! Царя! Который ни разу даже не взошел на ложе своей госпожи, не то что не возлег с ней на вспаханном поле, не напоил Землю густым семенем отца, сына и супруга!

Это он вызвал гнев богини. Стравил друг с другом царскую кровь — сестер Тиргитао и Бреселиду. Снюхался с братством Кайсак, получил поддержку степных родов, а теперь намеревался нанести последний удар. Потребовать на совете отмены жертв!

Слишком умен! Но и на его ум прорицательница найдет управу. Уже сегодня она послала черную Нуму к Бреселиде с ядом. Зря негодяй надеется на поддержку царской сестры. Дурную ветку надо отсекать и бросать в огонь, иначе все дерево погибнет! И пусть Дева Луны поможет ей забрать у «живого бога» разум. Тогда он сам погубит себя!

Пыльная дорога слабо серела в темноте. Гекуба гнала лошадь, ягненок, укаченный скачкой, перестал даже слабо поблеивать. Как бы стара ни была прорицательница, она все же оставалась «амазонкой» и прочно сидела в седле.

Ночное небо, как шатер, накрывало Царский курган. Под этим невысоким холмом покоились все владычицы рода Тиргитао. Двух из них Гекуба проводила сама и сама затушила факелы в их погребальных камерах.

Каменные входы в дромосы виднелись даже ночью. Жрица остановилась внизу, отвязала ягненка, перекинула через плечо переметные сумки с дарами и стала тяжело карабкаться вверх. После долгой скачки у нее ныли ноги.

Каменные ступени вели к алтарю. За плоским жертвенником пучком раскинула ветки пушистая сосна. Она уже осыпала зрелыми шишками медную статую многогрудой Артемиды, чьи продолговатые козьи сосцы напоминали виноградную кисть. Ягненок слабо блеял. Он пришел в себя и его вытошнило на землю у подножия холма.

Собрав сухие сосновые ветки, Гекуба разгребла золу от прежних гекатомб и опустила связанного барашка на освободившееся место. Медными ножницами она срезала несколько черных завитков с его головы и сожгла их на маленьком огне в углу алтаря, как обещание будущей, большей жертвы. Затем жрица перехватила ножом горло ягненку и, пока алая кровь толчками лилась к корням сосны, одним ударом раскроила ему грудь.

Несколько мгновений, погрузив кисти рук во внутренности жертвенного животного, она наслаждалась теплом и вздрагиванием уходящей жизни. Потом осторожно извлекла скользкую бурую печень в синеватых пленках и выложила ее на камень. В проблесках туч мелькнула луна, огонь из маленького костерка перекинулся на сухие ветки лавра и, прежде чем прорицательница успела возлить вино на жертвенник, печень сама собой сморщилась, почернела и рассыпалась в труху.

Это был знак. Более чем ясный. Богиня подтверждала свою волю. Теперь оставалось испросить ее помощи.

Дрожащие пальцы Гекубы опускались в распоротую грудь ягненка и кропили кровью статую Девы.

— Помоги мне! — шептала она. — Помоги, Молодая Луна! Мать Безумия! Дочь наваждений! — старуха с поклонами приблизилась к кумиру и размазала кровь по губам божества.

Нужно было раздуть большой костер, чтобы сжечь тело ягненка. Когда тушка обуглилась и запах горелого мяса стал нестерпим, Гекуба наклонила голову в черный дым и жадно вдыхала до тех пор, пока ее глаза не затуманились.

Только теперь она могла увидеть, как от медных губ Артемиды отделилось слабое облачко, похожее на дыхание. Оно приблизилось к огню и начало расти. По мере того, как костер поглощал жертвенное мясо, фигура обретала тяжесть и цвет. Свинцово-серая сначала, она постепенно стала мглистой, затем черной и, наконец, залоснилась, как ночная гладь моря. У существа выросли крылья. Взмахнув ими, оно взгромоздилось на алтарь и уставилось на жрицу бессмысленными белесыми глазищами, в которых еще играли отсветы жертвенного пламени.

— Лети! Лети! — замахала на него руками Гекуба. — Лети за мной.

Прорицательница встала, отрезала ножом еще сырой кусок жертвенного мяса и, сунув его в мешок на поясе, спустилась с холма. Там она не без труда взгромоздилась верхом и тронула поводья. Чудовище следовало за ней на почтительном расстоянии. Его притягивали остатки жертвенной пищи. Если б не серебряные обереги-змеевики на шее и запястьях Гекубы, оно давно бы разорвало жрицу. Но прорицательница знала, на что шла.

Теперь следовало позаботиться о том, как доставить мясо в спальню царя. Из слуг Триединой это могли сделать двое Тэм и Ликомед — любовник царицы и ее кастрат. Оба жили во внутренних покоях дворца, на его мужской половине в андроне.

Первому Гекуба не доверяла, второго опасалась. И все же сердце подсказывало ей, что надо выбрать Ликомеда. Этот подлец вел свою игру и, если объяснить ему, что ночной демон может быть полезен ему самому, он, пожалуй, пронесет мясо куда надо. А Тэм чего доброго из жалости выбросит фетиш по дороге к дворцу в ближайшую канаву!

Шагом проехав по улицам города, Гекуба приблизилась к храму. Ее не ждали, но ворота были открыты. Старуха спиной чувствовала холодный взгляд демона, словно из его глазищ изливалась сама пустота. Ей потребовалось собрать в кулак всю выдержку, чтоб не спеша слезть с коня и без особой торопливости прошествовать к дверям.

Чудовище, как собака, бежало за ней, но у ступеней храма в нерешительности село на землю. Туда ход ему был закрыт. Два остальных лица Великой Матери означали Любовь и Жизнь, а пес преисподней слушался лишь убывающей луны. Гекуба усмехнулась: пусть подождет. Его голод станет нестерпим.

Она дважды ударила медным кольцом в кипарисовые створки двери.

— Госпожа моя, как холодно! — удивилась привратница, пропуская Гекубу внутрь. — Вечер-то теплый был.

— Я привезла мороз. — сухо рассмеялась та. — Накинь-ка гиматий и ступай во дворец. Приведи сюда Ликомеда. Этот плут нужен мне немедленно.

Толстое восковое лицо невольника склонялось над лампой. По его желтоватой коже бежали тени от пламени из-за чего выражение прищуренных глаз казалось еще лукавее.

— Видел? — жрица махнула рукой в сторону двора.

Кастрат кивнул.

— Сидит? — прорицательница подняла выцветшую бровь.

— Легло. — Ликомед почтительно взирал на жрицу. Вызвать настоящего демона и держать его у ворот, как сторожевую собаку — он бы все отдал, чтоб суметь такое!

— Я знаю, ты хочешь учиться магии. — равнодушным тоном сказала Гекуба.

Кастрат испугался. Ему не положено было даже думать о таких вещах.

— Магия не для мужчин. — убито отозвался он.

— Ты не мужчина. — рассмеялась жрица.

Это было жестоко. Но не более жестоко, чем то, что они с ним сделали.

— Но я и не женщина. — бесцветным голосом выговорил кастрат. — Магия Великой Матери для меня закрыта.

— Отчего же? — Гекуба наслаждалась его нерешительностью. — Ты сделал первый шаг. Сам оскопил себя в честь Деметры на празднике урожая. Богиня такого не забывает. Не даром ты выжил, а не истек кровью, подобно другим. Это знак.

— Какой знак, госпожа моя? — теперь голос кастрата дрожал. Жрица с удовольствием наблюдала за его игрой.

— Знак того, что ты можешь попытаться. — заключила Гекуба. — И раз Триединая сама намекает на это, я исполню ее волю и дам тебе шанс.

Ликомед не ожидал такого от жрицы. Тем более после того, как принял участие в позорном изгнании Гекубы из дворца. Но и до этого прорицательница всегда относилась к нему с подозрением. Ревновала, что кастрат из ее же храма сделал блестящую карьеру при дворе.

— Сегодня и начнем. — кивнула Гекуба. — Видишь этот мешок?

Раб потянул носом и поморщился. Внутри лежало что-то горелое.

— Это жертвенное мясо. — пояснила жрица. — Ты должен отнести его в покои Делайса. Забрось в окно спальни или подсунь под дверь. Демон пойдет за ним.

Прорицательница с удовольствием наблюдала, как испуг растекается по лицу кастрата, точно масло по сковороде.

— Не вздумай прикоснуться к мясу. Навлечешь на себя неисчислимые бедствия. — сказала она. — Так и неси в мешке.

Ликомед потрясенно молчал.

— Справишься с первым заданием, стану тебя учить. — старуха высокомерно кивнула. — И запомни: магия требует железной воли. Дорога с демоном покажет, на что ты способен.

— Он набросится на меня. — попытался возразить кастрат.

— Я дам тебе амулеты. — жрица махнула рукой, показывая, что больше говорить не о чем.

Всю дорогу по узким улицам акрополя невольник в панике оглядывался назад. Чудовище, как преданный пес, бежало по пятам, высунув язык и не отрываясь глядя на мешок.

Ликомед без труда прошел во дворец, миновал сад и приблизился к андрону. Было еще не настолько холодно, чтоб закрывать окна на ночь. Покои царя не охранялись. Стражницы стояли только по внешнему периметру стены. Из разворочанной клумбы торчали три кола с насаженными на них головами. В лунном свете их уродливые тени на дорожке напугали кастрата. Но он тут же рассмеялся: тащить за собой демона из преисподней и пугаться мертвецов!

Размахнувшись, невольник зашвырнул мешок в окно. И с удовлетворением услышал удар об пол. Его не беспокоило, что Делайс может проснуться. Пусть просыпается! Увидит он все равно не Ликомеда, а то ужасное, что уже лезет к нему в спальню.

Чудовище последовало за мясом. А кастрат остался в тени трех отрубленных голов.

Между тем именно в эту ночь Нестор решил просветить своего приемыша на счет древней мифологии и водил его по длинным галереям андрона, растолковывая аляповатые росписи на штукатурке. Конфуций необыкновенно быстро рос на жирном кобыльем молоке, но оставался все таким же бестолковым, как и в первый день встречи. Тянул в рот что попало, мочился под себя и с особенной охотой во все горло распевал ругательства, которые слышал от «амазонок».

Поэтому-то царский хронист и не решался показываться с учеником на люди в дневное время. Он предпочитал, вооружившись факелом, наставлять конопатого лентяя по ночам.

— Мы живем в греческом городе, — вещал Нестор, тыкая крылом во фрески с изображением воинов-ионийцев, — Его построили эллины, поэтому на стенах так много изображений мужчин с оружием. Греки — мрачный народ и обожают воевать. У них в чести грозные боги. Вот это Танатос, он тащит души прямо в Аид…

— Танатос! Танатос! — вдруг заверещал ученик, хлопая от восторга крыльями и тараща круглые глаза в глубину галереи.

«Что за недоумок!» — возмутился Нестор.

— Тише! Царя разбудишь. Здесь же его спальня!

Хронист осекся. Прямо из открытой двери в покои Делайса раздался громкий крик. В нем было больше удивления, чем страха. А потом в галерею, как от сильного пинка, вылетел черный сгусток мрака.

— Проклятье воронов! Это еще что? — в проеме двери стоял всклокоченный со сна царь. Его длинная туника была в пятнах крови, а лицо белее стены. — Прах и преисподняя! Откуда оно взялось?

Делайс выставил вперед руки, потому что мрак вновь соткался в большую собаку с крыльями и подался к жертве. Если б у царя был меч или кинжал, он оказал бы хоть какое-нибудь сопротивление. Но сейчас он стоял, глядя в глаза смерти, и не мог пошевелить ни ногой ни рукой.

И тут рыжий переросток Конфуций, брякая по полу своими львиными когтями, которые даже не научился по-кошачьи подбирать в подушечки, рванулся к «Танатосу», видимо, приняв его на большую забавную игрушку, и вцепился чудовищу клювом в хвост.

Мглистая тварь от неожиданности застыла, потом перевела свой красный немигающий взгляд на грифона. Любой другой на его месте тут же обделался бы от страха или грохнулся в обморок. Но недоумок-альбинос только радостно щелкнул клювом, в котором остался обрывок темноты, и, взмахнув золотистыми крыльями, поднялся в воздух, намереваясь вскочить новой игрушке на хребет.

— Стой! Куда? Оно убьет тебя! — Нестор со страху закрылся крыльями.

Но «Танатос» при виде золотого шарика с крыльями почему-то испустил гортанный вой и, как ошпаренный, кинулся на улицу. Грифоны — звери Аполлона, в каждом из них сидит сгусток солнечных лучей, а в детях с рыжей шерстью — особенно. Напади на исчадье ада Нестор, и зверь Гекубы разорвал бы его в клочья. Но чудовище испугалось через чур яркого света, исходившего от крошки-грифона с золотым оперением.

Оно рванулось сквозь кипарисовые столбы галереи, оставляя на них клочья мрака, а, выскочив из андрона, наткнулось на Ликомеда, нервно расхаживавшего между клумб. Ночной зверь был страшно зол из-за потери добычи, его глаза болели от ожога. Он накинулся на первого же встречного. От рук кастрата все еще пахло мясом ягненка, это решило его участь.

Царь, хронист и испуганный Конфуций, до которого, наконец, дошло, что все происходящее — не игра, с ужасом взирали из галереи на кровавую тризну внизу. Закончив ее, зверь Гекубы щелкну клювом и взмыл в ночную темноту.

— Ваше Величество, — неуверенно начал Нестор, — такие существа нередко похищают разум у того, до кого дотрагиваются. Оно касалось вас?

— Нет. — Делайс мотнул растрепанной головой. — Немного. Я вовремя сбросил его.

Хронист с недоверием смотрел на раны, которые когти зверя оставили на груди царя, порвав тунику. Но больше Делайс ничего не сказал.

V

Жаркая ночь дышала ореховым ароматом. В маленьком садике Бреселиды, отделенном от большого дворца лишь глинобитной стеной, тихо журчал фонтан. Вода била из плоской гермы в чашу, бежала по камням и утекала под розовые кусты.

Здесь было уютно. И безопасно. Это обманчивое чувство сразу передалось Тэму, как только он осторожно перелез через ограду. Собак не держали. Зачем? Что могло угрожать сестре царицы? Любовник Тиргитао хорошо знал: очень многое. Случайно заползшая в спальню змея. Ядовитый плющ, ненароком оброненный на дорожку и уколовший босую ногу. Наконец, нежданный ночной гость с дурными намерениями.

Тэм потянул носом воздух. Еще в Апатуре его учили безошибочно определять смерть по запаху. Сейчас это было масло. Хорошее кипарисовое масло, только что сгоревшее в светильнике. С какой-то странной примесью. Свинец и… Ах, вот откуда этот миндальный привкус! Раб сплюнул: даже в рот набилось — слоновья доза!

Он с досадой щелкнул пальцами. Ему стоило раньше прийти сюда. Теперь может быть поздно!

Следовало найти злополучную лампу. Невольник двинулся по открытой галерее. Он даже закрыл глаза, чтоб другие чувства не мешали обонянию. Звонкая пощечина привела его в себя.

У окна сидела Бреселида, живая и здоровая. Пока.

— Что ты здесь делаешь? — возмутилась она. — Тиргитао тебя совсем распустила! Завтра же твоя голова будет торчать на колу!

— Не кричи. — ладонь Тэма плотно зажала ей рот. Другой рукой он перехватил лампу, стоявшую на медной подставке у окна, и быстро провел ею под носом. — Свинец. — констатировал раб и, сунув глиняную лодочку в лицо женщине, добавил, — Еще немного и вы — покойница.

Бреселида остолбенела.

— Очень грубая работа. — продолжал Тэм. — Смесь с мышьяком. Здесь на лошадь хватит.

Сотница знаками показала, что больше не будет кричать. Невольник разжал руки.

— Я шел к вам с вестями от царя. Кажется, успел вовремя.

— Извини. — Бреселиде стало стыдно. — Зачем тебя послал Делайс?

— Он будет ждать вас завтра утром в кузнице у Тира. Говорит, вы знаете.

Женщина кивнула.

— Не сказал по какому делу?

Раб мотнул головой. Его внимание привлекла глиняная миска с персиками, стоявшая на подоконнике. Тэм наклонился и по-собачьи обнюхал фрукты. Его смуглые пальцы выхватили один из плодов.

— Подстраховались. Разве персики так пахнут?

Бреселида осторожно потянула носом.

— Миндаль. Мне сказали, сорт такой.

— Кто сказал?

— Нума. Она принесла от царицы. — пояснила Бреселида. — Царский дар в окно не кидают.

— Что-нибудь еще она принесла? — осведомился Тэм, запустив персик за забор. — Гадюку в подоле? Притирания, чтоб кожа пошла красными пятнами? Настойку от головы? — он хмыкнул, сознавая двусмысленность последней фразы.

— Подожди. — женщина метнулась от окна вглубь комнаты.

Тэм во избежании неведомого еще несчастья последовал за ней.

— Вот. Дощечки с воском. — сказала Бреселида, подняв с трехногого столика ларец для письменных принадлежностей. — Кипарисовые. Тоже от Тиргитао.

— Не узнаю щедрости своей госпожи. — съязвил раб.

Бреселида кивнула. Ей тоже показалось странным неожиданное внимание сестры. Обычно Тиргитао делала подарки, если ей самой вещь не нравилась.

— Надо выбросить дощечки вместе с лампой. — сказал Тэм. — Может, и воск отравлен. Нума большая мастерица.

«Амазонка» протянула ему дощечки, Тэм поднял руки. Их пальцы непроизвольно ткнулись друг в друга и застыли. Бреселида не касалась мужских ладоней с самой смерти Пелея. Этот рослый красивый человек с повадками зверя не мог не волновать ее. Тем более что сегодня он спас ей жизнь.

Тэм тоже не спешил убирать ладони. Если кто-то не торопится взять причитающееся ему по праву — не его, Тема, вина. Эта женщина будила в нем что-то помимо искусства любви, отточенного в Апатуре.

Он наклонился вперед. Бреселида встала на цыпочки. Их пальцы глубоко впечатались в теплый воск, давя и комкая его.

Тэм знал, как поцеловать ее так, чтоб она сразу откинулась на ложе. И как, чтоб осознавала каждую секунду близости, пробуя на вкус движения его губ. А поцеловал просто, как получилось.

Он подхватил женщину под спину и опустил на кровать. Оба не желали себе сейчас отказывать. Хотя знали, что завтра горько пожалеют об этом. Тэм потянул пальцами пояс ее туники.

Дальше оба не поняли, что произошло. Раб стоял напротив сотницы и держал в руках таблички.

— Спасибо за помощь, Тэм. — ласково сказала она. — Передай Делайсу, что я завтра буду в кузнице.

Любовник Тиргитао почтительно поклонился и, не сказав ни слова, исчез за окном.

Бреселида легла в постель, но еще долго ворочалась без сна. Ею владело какое-то странное возбуждение, причин которого женщина не могла понять.

Сидя за окном на клумбе, козлоногий бог с трудом переводил дыхание. «Ни на минуту оставить нельзя!» — возмущался он.

Элак отлучался не на минуту и даже не на час, иначе он сам бы не пропустил приход Нумы со смертоносными дарами. Но повинуясь козлиной сущности, пан обхаживал молоденькую дворцовую прачку и провел с ней полночи.

Он вернулся как раз вовремя, чтоб застать свою госпожу в опасной близости от любовника царицы. Божество неистовых наслаждений, Элак мог бы сквозь пальцы посмотреть на происходящее, если б не знал точно, что Бреселида предназначена другому.

Из последних сил — их после бурных страстей у корыта осталось немного — Элак навел на расслабившуюся парочку чары. У обоих из памяти выпали всего несколько секунд, но этого было достаточно.

Возвращаясь через ночной сад в андрон, Тэм вертел в руках таблички и пытался понять, зачем они с Бреселидой так помяли прекрасный воск?

Утром Бреселида проснулась очень рано. Серый туман еще стелился по саду. Над морем, хорошо видным с акрополя, едва разгоралась малиновая полоса. «Амазонке» казалось, что она вообще не спала, просто проворочалась всю ночь на жаркой мятой постели, время от времени проваливаясь в короткое неуютное забытье.

Почему-то женщина была страшно зла на Делайса. Чтобы придумать сколько-нибудь разумное объяснение своего истеричного желания вцепиться царю в физиономию, сотница начала мысленно спорить с ним по поводу грядущих мистерий. Она отлично знала, что пугает «живого бога». «Ну жертвы, — раздраженно думала меотянка, разглядывая свое помятое лицо в медное зеркало. — Не его же на алтарь потянут!»

Послонявшись без дела по комнате, Бреселида вышла в сад, умылась у гермы, сама оделась, вывела лошадь из конюшни и шагом повела ее по внутренним улочкам крепости. Ворота были еще закрыты, но стражницы не посмели отказать сестре царицы и отворили ей калитку в одной из дубовых створок.

«Ничего, подышу воздухом до жары», — решила «амазонка», но руки сами собой дергали уздечку, направляя кобылу в нижний город. Вместо того, чтоб прогуляться по берегу моря, Бреселида поехала прямо к кузнице Тира. «Куда я спешу? Делайса там еще нет. — ругала себя сотница. — Он спит и видит десятый сон». Однако пятки уверенно тыкались в бока Пандоры, поворачивая ее по знакомой дороге.

Узкое русло реки вывело Бреселиду за глинобитную стену, где продолжались ремесленные лавки. Теперь до кузницы Тира было рукой подать. К удивлению «амазонки» ворота его усадьбы были распахнуты, а у коновязи топтался конь Делайса. «Слава богам! Не у меня одной бессонница!» — меотянка соскочила с лошади и привязала ее во дворе.

Тир с царственным гостем были за кузницей, любуясь на свою землечерпалку. Бреселида решила подождать их внутри. Здесь оказалось темновато. В кирпичной печи, обмазанной глиной, тлел слабый огонь. Рабы еще не пришли. Опавшие мехи из козьих шкур лежали без движения. Из-за стены Бреселида слышала приглушенные голоса мужчин. Они обсуждали что-то за пределами ее понимания.

— Винт с бронзовыми лопастями можно опустить в речку под углом, — говорил царь, — и вращать за ручку. Вода поднимется вверх и пойдет на поля. Не надо будет черпать ведрами.

— Рановато, — вздыхал Тир, — надо чистить дно. В такой грязи никакой винт не провернется.

Слушать их было скучно. Женщина огляделась по сторонам. В глубине кузницы на козлах стояла большая бочка. Поверх нее лежало седло. У дальней стены «амазонка» заметила длинную палку и подошла, чтобы рассмотреть ее. Палка оказалась древком будущего копья. Всадница поразилась: зачем такая большая? Еще бронзовый наконечник добавит веса…

От нехорошего предчувствия у Бреселиды сжалось сердце. Она наклонилась к лежавшей в углу дерюге, которой была накрыта куча бронзовых заготовок, и подняла край. На полу бесформенной грудой валялись мечи без ручек, болванки кинжалов, с которых мастер еще не состучал молотком окалины. Наконечники стрел, копий, дротиков. Медные щиты. Все очень большое. Тяжелое. Невыносимо, не по-женски…

Бреселида опустила дерюгу на место. У нее в голове стало ясно. До звона. Она сделала несколько шагов. Ноги подкашивались. С улицы продолжали доноситься обрывки разговора. Делайс поторапливал Тира с работой.

«Не ты, только не ты», — думала всадница, уже прекрасно зная: именно он.

«Амазонка» не сразу осознала, что продолжает держать древко копья. Рука от его тяжести казалась неподъемной. Чтоб проверить свои смутную догадку, женщина влезла на бочку и упрямо, пересиливая боль в локте, попыталась вскинуть оружие. «Это как же кидать такую орясину?»

Первым не выдержало запястье. Вывернулось. И чтоб не грохнуть копье на пол, всадница успела подхватить его подмышкой. Так, кажется, удобно. Она зло закусила губу и начала раскачиваться взад-вперед, подражая скачке.

Теперь все тело, вместе с копьем налилось невыносимой тяжестью.

Назад — вперед.

Еще разок.

Бреселида вдруг поняла, что кидать ничего не надо. Ее собственное тело слилось с оружием в единое целое и усиливало удар. «Самой бы не улететь», — мелькнуло в голове у сотницы. И тут же пришло горькое понимание: всадник должен быть тяжелее, чем она. От его веса зависит сила удара. Вот почему скифские катафрактарии несокрушимы!

Ее подруги всегда старались одеться верхом полегче. Кожаные доспехи. Кожаный шлем. Чтоб не очень отягощать лошадь. Теперь все можно сделать наоборот.

Нужно сделать!

Бреселида шатнулась в последний раз, и, чтоб справиться с захлестывавшими ее чувствами, со всей силы въехала древком в стену. Нельзя сказать, чтоб она снесла пол кузницы, но трещина в глине прошла от пола до потолка. А звук удара, наверное, был слышен и по ту сторону пролива.

Испугавшись поднятого шума, женщина обернулась и уперлась глазами в сумрачное лицо Делайса, стоявшего у заднего входа. Царь, кажется, наблюдал за ней уже несколько минут.

— Я не ожидал тебя так рано. — его голос был совершенно чужим. — Видишь ли, Тир не любит убираться перед приходом гостей.

Он шагнул в кузницу, и Бреселида инстинктивно отшатнулась назад. Она неуклюже съехала с бочки, подвернула ногу и упала бы, если б не оперлась на копье.

Делайс не спешил поддержать ее. Он все еще разглядывал трещину в стене и покусывал губу.

— Впрочем, за что ругать Тира? — снова его глухой, совершенно незнакомый голос поразил женщину. — Я сам должен был позаботиться о том, чтоб тут ничего не было. Ты ведь не можешь не лезть, куда тебя не просят?

«Амазонка» насупившись молчала. Что-то в облике царя пугало ее.

— Ты все поняла правильно. — кивнул он. — Я знал, что ты догадаешься. С самого твоего приезда.

— Это твои попытки избежать крови? — Бреселида поборола слабость в коленях и выпрямилась.

Царь кивнул.

— Жаль, правда? — почти с издевкой спросил он.

— Чего жаль? — к сотнице, наконец, вернулось самообладание. — Что тебе теперь придется убить меня? Чтобы я ничего не рассказала?

На его лице не отразилось никаких чувств, кроме крайнего отчуждения. Он потянул со стола уже выправленную Тиром заготовку кинжала и повертел ее в руках.

— Убей меня, Делайс. — выдохнула Бреселида, в изнеможении сев на пол и опустив голову. — Потому что так жить я не могу.

— А я могу? — грустно усмехнулся он. — Уходи, Бреселида. И как можно скорее. — его пальцы продолжали сжимать холодный бронзовый стержень на месте не насажанной рукоятки. — Уходи! — он рывком поднял ее с пола и почти швырнул к двери.

Женщина опомнилась только во дворе. Домашние Тира с удивлением смотрели, как она опрометью кинулась к коновязи, влезла на лошадь и, погоняя, помчалась прочь из усадьбы.

— Зря вы ее отпустили. — с осуждением сказал кузнец. — Сколько людей может погибнуть за так. Из-за одной бабы.

— Она не выдаст. — царь упрямо мотнул головой. — Но как же я… — Он не договорил. Случившееся перечеркнуло саму возможность разговора с Бреселидой о помощи в совете. «Прокляли меня что ли при рождении?» — Делайс деревянными пальцами отвязал повод коня.

Только тут до него дошло, что он специально подставился Бреселиде. Чтоб понять, как она себя поведет. Не выдержал. Мог ведь убрать заготовки. Но не стал. Как будто нарочно подталкивал себя к гибели. Рисковал жизнями доверившихся ему людей. Только из-за неуверенности в женщине. И тут же едва не поднял на нее руку…

Проклиная себя последними словами, Делайс уехал из кузницы, очень плохо представляя, что делать дальше.

Добравшись до «Канарейки», царь сполз с коня и, ничего не объясняя хозяину, забился в самый темный угол. Здесь он пил кувшин за кувшином. Молча. Без закуски. Надеясь, что в один прекрасный момент память откажет ему.

Сначала трактирщик разбавлял гостю вино, но потом, поняв, чего добивается царь, принес из подвала запотевший жбан абрикосовки, которая шибала сивухой на стадию вокруг. Только тут Делайсу стало по-настоящему хорошо. Сначала он вообразил, что пьет на корабле и качка усиливается. Потом доски стола ударили его в лицо, и наступила блаженная темнота.

Как и при каких обстоятельствах царь очутился в дворцовом саду, он не знал. В голове, как яркие вспышки, возникали обрывки картин. Жара. Он садится верхом и отгоняет трактирщика, пытающегося не дать лошади выскользнуть из-под всадника.

Ворота открываются не сразу. Караульные меотянки потрясенно таращатся на мужа Тиргитао, поющего гимн Дионису-Страдальцу, своей кровью вспоившему землю для виноградной лозы.

Андрон справа. Нужно идти туда, но левая нога все время забирает в сторону и уводит царя по дорожке. Кусты. Кусты. Кусты. Он никогда не думал, что андрон такой большой. Оказывается есть уголки сада, где Делайс никогда не бывал! Век живи — век учись.

Под стеной отцветших пионов он ложится на землю. Небо голубое-голубое. С перьями облаков. Рядом журчит вода. Резь в желудке. Не хорошо мочиться под себя. Надо отойти в сторону.

Шаг. Еще шаг. Руки хватаются за ветки скумии. Жаль дерево хлипковато. Ну одного-то человека удержит!

«У-ух ты!» Нельзя, чтоб ноги были выше головы. Зацепились за сучки на стволе. «Подтягивай их, подтягивай. Во-от так. Чудесно! Где это я? А не все ли равно? Кругом ветки, меня не видно. Мне тоже никого не видно. Очень хорошо. Земля теплая. Вот только не надо залезать мне в ухо. Гнусь, а гнусь! Я к тебе обращаюсь. И что из того, что ты божья коровка? Не надо жужжать, царь спит».

Монотонный гул голосов за стеной лавра вплетался в его сон, выдергивая Делайса на поверхность.

Голоса женские. Неприятно знакомые. «Что эти бабы делают в андроне? Совсем стыд потеряли!»

Низкий, грудной, очень хриплый. Нет, его всегда поражала разница между утонченной красотой Тиргитао и ее грубым голосом.

И второй. «Больно, ой как больно!» Высокий, чистый. «Только не она!»

Сестры спорили. Кажется, сердились друг на друга. Они всегда спорят. И всегда из-за него. Даже когда его еще не было в Горгиппии. Все равно спорили. И все равно о нем…

— Ты не можешь их убить. — горячилась Бреселида. — Они твои подданные.

— Как раз поэтому. — раздраженно возражала царица. — Жрицы Триединой говорят, богиня зла на нас. Нельзя питать ее кровью чужаков.

— В городе неспокойно. Люди боятся. — настаивала сотница. — Ты хочешь, чтоб колонисты снова попытались отложиться от нас? Как при Гекатее?

— Не смей! — почему-то очень тоненько взвизгнула Тиргитао. — Я запретила упоминать его имя. Он во всем виноват!

— Архонт был слаб. — отчеканила Бреселида. — И шел на поводу у купцов, которые давали ему деньги. А вот наша бабка поступила мудро, запретив жертвы в кругу своего рода. Ее закон сплачивал. Ты же несешь разделение.

Делайс пришел в то состояние, когда его голова была ясна, как весеннее небо, а тело, одеревенев, не слушалось воли хозяина. Он лежал за кустом скумии и слушал долетавшие обрывки разговора. Нет, Бреселида не выдала его. Она сама бросилась уговаривать сестру отказаться от кровавого праздника. А он чуть не убил ее в кузнице Тира!

Подступивший к голове хмель, вновь завладел сознанием царя, и Делайс погрузился в непроницаемую темноту.

Он проснулся только следующим утром. От холода. И обнаружил, что вся его туника, плащ и сандалии покрыты росой. Проведя пальцем по ремешку, царь убедился, что ноготь тонет в капле воды. Ночью прошел теплый дождь, но к рассвету влага остыла, и Делайса пробрал озноб. Назвать его бодрящим язык не поворачивался.

Кряхтя и разминая затекшие кости, несчастный скиталец по садам побрел к дому. Оказывается он все-таки пересек границы андрона. Слава богам, дорогой царю никто не встретился. А то его помятый вид сказал бы подданным о многом.

В покоях ключница Ээта, укоризненно качая головой, приготовила теплую ванну.

— Полезайте-ка в воду. — сказала она. — Пусть с вас смоет хмель.

Делайсу было все равно, что о нем думают слуги. Ворчание старухи только успокаивало его.

— Позвать массажистов?

— Не надо. — он лениво расслабился и вытянул ноги.

— У вас вся голова в земле. — Ээта тонкой струйкой влила в ванну кипарисовое мало.

— Что слышно? — Делайс чувствовал, как снова засыпает, погружаясь в мягкое обволакивающее тепло.

— Ничего нового. — старуха поставила ликиф с благовониями на пол. — Царица дала разрешение сотнице Бреселиде отправиться к синдам. У Бычьих ворот две телеги с дарами. Говорят, Радку выкупать.

— Когда она едет? — голос Делайса дрогнул, но ключница не уловила никаких новых ноток.

— Да, пожалуй, уже отъехала. — Ээта посмотрела на солнце. — Или нет? Слепа я стала. Полдень? Больше?

Разом выплеснувшаяся за край ванны вода окатила старуху с ног до головы. Царь, минуту назад, дремавший, как сом на мелководье, выскочил на пол.

— Убить тебя мало! — он уже скакал на одной ноге в другую комнату. — Одежду мне! Чистую! Что за дом?

Делайс сам не ожидал от себя такой прыти. Со скоростью закипающего молока он пронесся по комнатам, одеваясь на ходу, и вылетел во двор. Сонный раб было хотел начать покрывать накидкой коня, но царь, не седлая, вскочил жеребцу на спину и погнал его к воротам. Только во время скачки он почувствовал, как саднит распаренная кожа ног, трущаяся о потную лошадиную спину.

Бреселида действительно давно покинула свой дом. Миновала верхние ворота и замешкалась у нижних, пытаясь разминуться с крестьянскими телегами, ехавшими в город на рынок. Упрямые волы перегородили дорогу, не желая сдвигаться ни туда, ни сюда.

Охрана сотницы кричала, требуя свободного пути. Лошади ржали, стражницы кололи волов пиками. Две крестьянки, обнявшись, плакали над своей капустой, которую «амазонки» грозили опрокинуть на землю, если им не дадут проехать.

Картина была обычной для утренней Горгиппии. Поэтому Бреселида сохраняла олимпийское спокойствие. Царь издалека заметил ее, но не сразу пробился. А когда оказался рядом, с минуту колебался, прежде чем окликнуть.

У нее было усталое озабоченное лицо. Такой печальной и несчастной Делайс не видел ее с самой смерти Пелея.

«Зачем я приехал? — мелькнуло у него в голове. — Что я ей скажу?» Появилась трусливая мысль вновь затеряться в толпе. «Все-таки я ее повидал на прощание».

— Чего расселся? — сзади визгливая торговка с целой корзиной зелени протискивалась сквозь ряды зевак. Она не узнала царя и обругала его без всякого смущения. — Петрушка! Укроп, Салат! Мята! В дорогу! Берем в дорогу!

Бреселида обернулась на крик и лицом к лицу столкнулась с Делайсом. Оба не слышали, как голос навязчивой зеленщицы перешел в блеянье, и между их лошадьми боком к своей кобылке скользнул Элак.

Царь и «амазонка» молча смотрели друг на друга. Делайс было открыл рот, но снова его закрыл, не зная, что сказать.

Бреселида насупилась.

— Вашему величеству не стоило так торопиться. — ее взгляд упал на непокрытую спину лошади и его босые ноги. В глазах мелькнуло сожаление. — Зачем?

— Бреселида. — голос Делайса был совсем хриплым. — Я не хотел тебя убить. Ты не можешь так думать обо мне. — на его лице застыло растерянное выражение. — Я бы никогда…

— Я знаю. — женщина потянулась к нему, не умея подавить щемящее чувство. — Не надо. Не говори.

Но царь хотел все высказать сейчас. Их все равно не слышат среди этого шума!

— Ты промолчала. Не сказала царице всего.

— Я не смогла. — у нее искривилось лицо. — Делайс, что ты с нами делаешь? — меотянка обвела глазами ворота, толпу, своих всадниц, быков, мостовую, как будто он мог что-то сделать даже с камнями.

— Прошу тебя, — «живой бог» не договорил, его душил подкативший к горлу комок. — Я тоже не могу по-другому.

— Через десять дней совет. — глухим, бесцветным голосом отозвалась Бреселида. — Дождись моего возвращения и выступим вместе. Я поддержу тебя, когда ты будешь просить об отмене жертв.

— Нет. — он мотнул головой. — Тебя и так пытались убить. — Тэм мне сказал. Не хватало еще, чтоб ты ввязывалась в чужую драку. Только из-за меня. Против своей совести.

— Моя совесть слепа, глуха и совершенно запуталась. — сказала женщина. — Молю тебя, не предпринимай ничего до моего приезда. Вместе мы что-нибудь придумаем.

— Поезжай спокойно. — он поднял руку в оберегающем жесте. — Со мной все будет в порядке.

— Со мной тоже. — эхом отозвалась она.

Ворота, наконец, были свободны, и две сотни амазонок Бреселиды, сопровождавшие телеги с дарами для синдийских родов, тронулись в путь.