Спящая красавица

ГЛАВА 23

В аэропорту Луксора Джош ждал приземления самолета Анны.

– Я так рад, что ты здесь, – сказал он, взяв обе ее руки в свои. – Как долго длились эти три недели.

– Очень долго, – ответила Анна.

Как ни была она занята в Лос-Анджелесе, подгоняя запущенную работу и пытаясь сделать часть на будущее, чтобы поехать в Египет, все равно ловила себя на том, что поднимала глаза от бумаг и смотрела в окно, мечтая о встрече с ним. И она встрепенулась от радости, когда направляясь к зданию аэропорта от самолета увидела, что он ждет ее. Наверное, это частично вызвано необычностью места, подумала она, разглядывая невзрачный аэропорт. Это было маленькое, одноэтажное строение, где все теснились в одном помещении: туристы, столпившиеся вокруг своих гидов, бизнесмены в костюмах и галстуках, некоторые в тюрбанах, солдаты в помятой униформе, охранники, медлительные работники аэропорта и иностранные гости, которые знали, куда идти и сразу же направлялись к выходу. Анна посмотрела на Джоша, высокого, уверенного в себе, с волевым лицом, которое больше не казалось ей жестким, и поняла, что необычность места здесь ни при чем.

– Я рада, что я здесь, – сказала она.

Джош взял ее дорожную сумку и сумку, которая висела у нее на плече.

– У тебя еще есть багаж?

– Нет. – Она улыбнулась, видя его удивленно поднятые брови. – Ты мне сказал, что все будет очень просто.

– Да, сказал. – Он улыбнулся. – Мне нравится, как ты путешествуешь. Так же как я, это все упрощает.

Они прошли мимо толпы, нетерпеливо ожидавшей, когда разгрузят багаж, и прошли к машине Джоша.

– Поздно вечером мало что можно увидеть, – сказал он. – Днем мы осмотрим все, что ты захочешь.

– После того, как побываем в гробнице, – заметила Анна. – Я привезла твои письма и рисунки. Трудно поверить, что наконец-то я здесь.

Она увидела из машины россыпь огней, и почувствовала странное чувство спокойного возбуждения. До сих пор Анна всегда путешествовала одна, со своим собственным рвением и со своими собственными планами, и направляясь на встречу с Джошем, была полна сомнений. Но в сумке находились его письма, и она перечитывала их, пересаживаясь с самолета на самолет в Лондоне и потом в Каире, пока, наконец, не добралась до Луксора. Его вызвали в Египет на следующий день после ее отъезда в Чикаго, чтобы повидать Чарльза, и с того времени каждый день он писал теплые, дружеские, уклончивые письма, переполненные энтузиазмом по поводу того, что обнаруживалось в гробнице по мере ее неторопливой расчистки. И каждый раз он убеждал ее приехать в Луксор и разделить его радость и переживания, а она находила все меньше причин для отказа. И теперь Анна была здесь. Машина ехала по скудно освещенной улице с отелями по одной стороне и прогулочными катерами вдоль набережной – с другой, чувствовала возбуждение от того, что оказалась в месте, не похожем на те места в Европе, где она уже бывала, и разделяла чувства Джоша по поводу его большого открытия, о котором все еще писали газеты всего мира. Сидя рядом с ним, женщина была спокойна, бесстрашна и полна ожидания.

– Отель «Винтер Палас», – объявил Джош, подъезжая к квадратному зданию с освещенным фасадом. – Мы можем поужинать в одном из кафе поблизости, если ты голодна.

– Я не хочу есть, спасибо. Стюард на самолете из Лондона посоветовал мне посетить один ресторан в Каире, а у меня было так много времени между рейсами, что я поужинала там.

– Какой ресторан?

– «Махфуд».

– Один из моих любимых. – Он разочарованно улыбнулся. – А я-то представлял себе, как веду тебя по странным, мрачным улицам египетских городов. А ты, оказывается, очень хорошо справляешься сама.

– Я это делала долгое время, – сказала она вдруг ставшим холодным голосом. Она вышла из машины и подождала, пока Джош возьмет ее сумки с заднего сиденья машины. Они зашли в вестибюль отеля и Анна заполнила формуляр, который ей протянул администратор. – Мы поедем рано утром?

– В семь, если тебе подходит. Завтрак в шесть тридцать.

– Отлично. – Она отдала формуляр администратору вместе со своим паспортом и кредитной карточкой.

– Мы рады принять вас у себя, мадам, – сказал тот на безупречном английском, безо всякого любопытства, и протянул ей ключ. – Из вашей комнаты открывается вид на Нил. Надеюсь, вам будет удобно.

– Спасибо. – Она повернулась к Джошу. – Можем мы выпить кофе? Я, правда, не хочу есть, но я почти не спала со вчерашнего дня, а запираться в гостиничном номере просто немыслимо, по крайней мере сейчас.

– Хорошая мысль, – сказал он. Попросил администратора отнести багаж Анны в ее комнату, и они снова вышли на мягкий ночной воздух.

– О, а так будет нормально? – спросила Анна, посмотрев на свои брюки из тонкой шерсти. – Я привезла юбку, если понадобится.

– Ты великолепна, – ответил Джош. На ней были темно-серые брюки со светло-серой шелковой блузкой, открытой у шеи, чтобы было видно серебряное ожерелье, и красный кожаный блайзер. После четырнадцатичасового перелета в трех самолетах ее одежда не измялась, и она не выглядела бледной от усталости, как многие путешественники, облетевшие полсвета, – В самом деле, ты прекрасно выглядишь. Иногда возникают проблемы, если здесь женщины носят очень короткие юбки или платья с низким вырезом, или шорты, но сейчас это уже уходит; им слишком нужны доллары туристов, чтобы отворачиваться от приезжих. Ты была бы удивлена, узнав, как здесь много похожего на Тамарак.

Они пошли в сторону от отеля мимо людей, сидевших за чашечкой кофе в крошечных кафе на открытом воздухе с тремя-четырьмя столиками, мимо групп людей, усевшихся по-турецки, скрестив ноги, прямо на тротуар и покуривавших кальяны. К ним подбежал ребенок с протянутой рукой, девочка, очень хорошенькая, с пестрым шарфом на голове и в длинной цветастой юбке.

– Бакшиш, – попросила она. Девочка приноровилась к их шагу, сунулась к ним, преграждая путь протянутой рукой. Рядом стояла ее мать, закутанная в черное, с мрачным видом наблюдая за происходящим. – Бакшиш, – повторила девочка. – Бакшиш.

– Нет, – сказал Джош.

– Бакшиш, – настаивал ребенок, как будто не слыша. Ее глаза казались пустыми, смотрели на них, но не видели.

Джош опустил глаза.

– Нет, – сказал он.

Таким голосом родители говорят с детьми. Девочка отвернулась безо всякого признака разочарования и перешла на другую сторону улицы, высматривая, к кому еще можно пристать. Мать пошла за ней.

– Я могла бы дать ей что-нибудь, – сказала Анна.

– Я тоже, – ответил Джош. – И тогда вокруг нас их оказалось бы человек пятьдесят. А завтра еще пятьдесят, и еще, и еще. Они смышленые и забавные, очень обаятельные и прекрасно умеют обходиться с туристами. Первое время, проходя здесь, я опустошал свой бумажник. Потом научился говорить «нет». Пойдем через рынок.

Они прошли по короткой аллее и вдруг оказались среди шума и запахов рынка, закрывающегося на ночь. Продавцы по обеим сторонам улочки переносили свои товары в миниатюрные сарайчики, которые, вероятно, запирались: бочонки со специями, тюки одежды, блузы и рубашки галабия развешанные на стойках, плотно скатанные ковры, прилавки с пресс-папье в виде скарабеев и с маленькими резными фараонами, предназначенными для продажи туристам. Другие готовились вывозить с рынка огромные телеги с остатками непроданных фруктов и овощей, а пекари переставали топить свои печи и закрывали лавочки. Дети в школьной форме гуляли взявшись за руки, перешептываясь и хихикая. Женщины, закутанные в черные или темно-красные одежды, делали последние покупки, удерживая на головах высокие плетеные или пластмассовые корзины. Туристы фотографировали друг друга, позируя рядом с осликом или с прилавком, заваленном грудами трав, еще не убранных торговцами.

Анна смотрела по сторонам, радуясь колоритности, лирической ритмичности арабского языка, звонким голосам детей, запахам специй и кофе, хлеба и спелых фруктов, шерсти и пыли, и пробивавшемуся сквозь все это цоканью копыт лошадей, впряженных в легкие открытые коляски, которые курсировали по соседним улицам, и непрестанным гудкам машин. Водители так наслаждались шумом, что чувствовали бы себя приниженными, если бы не внесли в него свою лепту.

– Перейдем дорогу здесь, – сказал Джош. Он взял ее за руку. – Держись ко мне поближе, переходить улицу – здесь настоящее искусство.

Они подождали, пока образуется просвет в потоке машин, несущихся с выключенными фарами, завывая клаксонами, и перебежали на противоположную сторону, обогнув две машины и коляску, которую тянула резвая лошадка.

– Проворные ноги и случайная предрасположенность к долгой жизни помогут тебе перебраться через любую улицу в Египте, – сказал Джош. – Хотя Луксор – это легкий ветерок по сравнению с Каиром.

– И Римом, – добавила Анна, и оба они засмеялись. Теперь было спокойнее, они находились на широкой набережной, идущей вдоль берега Нила, пересекавшего город. Анна смотрела на десятки катеров стоявших тесно один к другому у причала.

– Их всегда так много? – спросила она.

– Летом, когда становится слишком жарко для туристов, не так много, а зимой все они в работе, почти две сотни выше и ниже по течению Нила. Я еще помню время, когда их было всего четыре, всего год назад.

Разноязыкая речь доносилась с палуб катеров, где мужчины в темных костюмах и женщины в шелковых платьях сидели за столиками и пили прохладительные напитки и кофе. С некоторых прогулочных катеров доносилась музыка: французская певица, немецкий джаз-оркестр, итальянский тенор, американский исполнитель в стиле кантри – все смешивалось с арабской музыкой города. Анне казалось, что они с Джошем совершенно одни: двое американцев в Луксоре, в Египте, отделенные от туристов на их катерах, от рынка, от культуры. Как будто они находились вдвоем в маленьком магическом круге, закрывшем их от окружающего мира.

– Сюда, – сказал Джош, корда они подошли к каменным ступенькам лестницы.

Ступеньки вели на берег реки, к прогулочным катерам. Но на полпути находилась широкая площадка с кафе на открытом воздухе, откуда слышалась громкая арабская музыка и чувствовался острый аромат кофе по-турецки.

– Ловлю тебя на слове, – напомнил он. – Это «гава», здесь подают только кофе. Если ты передумала, то чуть подальше внизу есть одно хорошее место, где мы можем получить ужин, но не кофе. Выпить кофе вернемся сюда.

– Нет, здесь чудесно, мне нравится, – сказала Анна. Она села за маленький круглый столик, покрытый клетчатой скатертью, и стала изучать оживленные группы людей за другими столиками, пока Джош ходил за кофе. Он принес чашечки с кофе, поставил их на стол и сел, придвинув свой стул поближе к Анне, чтобы можно было слышать друг друга в шуме.

– Это новое чувство, – сказал он. – Обычно, когда я брожу по Луксору, то рядом со мной местные жители, друзья, они, как камуфляж. Но сейчас мы двое, так очевидно похожие на американцев, никто нас не заметит, и куда бы мы ни пошли, мы отделены ото всех, Даже от тех американцев, что сидят на прогулочных катерах рядом с нами. У них есть их катер, их гид, их группа, а у нас есть наши ноги, машина и мы двое. Я долго чувствовал себя рядом с тобой, но это другое, как будто мы на нашем собственном острове, и никто не может дотронуться до нас. А ты это чувствовала?

Анну захлестнуло настоящее счастье. Она хотела прикоснуться к Джошу, положить руку на его руку и поблагодарить его за то, что он с нею и видит мир так же, как она. Но она не смогла это сделать, и ее рука осталась лежать на колене.

– Я думала то же самое на набережной, – ответила она. – Магический круг.

Джош улыбнулся.

– Мне это нравится больше, чем остров.

Запахи крепкого кофе, табака, сладкого дыма кальянов обволакивали их. Они накатывали и отступали с волнами сонливости, одолевавшей Анну, то уходя, то возвращаясь. Она отхлебнула кофе.

– Я расскажу тебе, что произошло со времени моего последнего письма? Это кажется таким далеким, как будто пытаешься вспомнить книгу, прочитанную давным-давно, но я попробую.

– Да, расскажи мне, – сказал Джош. – Потом мы забудем это, по крайней мере, пока мы здесь.

– Мне бы хотелось этого, – призналась Анна. – Я хотела бы забыть многое из того, что случилось после Рождества. – Она помолчала. – Ты знаешь о газетных статьях о Винсе.

– Я читал только ту, что ты мне прислала из «Таймз». Полагаю, что печаталось по всей стране.

Женщина кивнула.

– И по телевидению, – и покачала головой. – Нам никогда не приходило в голову, что он может превратить это в один из своих величайших триумфов.

– Но семье ведь все равно, не так ли? – спросил Джош. – Если он несет ответственность хотя бы за половину того, что, как мы считаем, сделал, его унижение могло бы доставить удовлетворение, но у нас нет доказательств, чтобы убедить его или кого бы то ни было, поэтому, наверное, самое важное, что у Чарльза есть деньги, а у семьи – Тамарак.

Они замолчали.

– Да, – сказала Анна. – Я бы хотела, чтобы его не было в Сенате, но...

– Но ты не об этом думала, – заметил Джош.

– Нет. Он воплощенное зло. И ужасно видеть, что плохие люди всегда взбираются наверх, всегда находят способы обернуть к своей выгоде все, что бы они ни делали, неважно, насколько это было отвратительно.

Джош не спросил ее, почему она сказала «всегда». Он подумал, что догадывается, но не мог сказать ей об этом или утешить, слыша печаль в ее голосе; он ничего не мог сказать, пока Анна не доверится ему. И вместо этого небрежно сказал:

– Но ведь он не взобрался наверх? Он потерял свое состояние и шанс стать президентом, а мне кажется, этими двумя вещами Винс дорожил больше всего.

Анна кивнула.

– Конечно, – спокойно ответила она. Ее голос почти перекрыла музыка. Женщина отхлебнула кофе. – Давай посмотрим, что еще случилось. Чарльз беседовал с несколькими кандидатами на пост вице-президента «Четем Девелопмент»; он не пытается избавиться от Фреда, но говорит, что хочет создать ему мощный противовес. Думаю, если он осуществит удачный проект, то удалится от дел. А потом, мне кажется, переедет в Тамарак. Не потому, что он хочет быть Итаном Четемом, а потому что там у него семья, а в Чикаго у него ничего и не остается. Что еще? Я написала тебе, что комиссия транспортного управления закончила расследование, сделав вывод, что имел место факт вредительства, но не найдя виновного. Всем это не нравится, но больше они ничего не смогли сделать. Тайлер держит расследование открытым, но ни у кого нет надежды, что будет найден тот, кто сделал это. Самое лучшее, – это отчет Халлорана, где тот написал, что компания осуществляла тщательное, высокопрофессиональное техническое обслуживание по программе, которая не дала бы сбоев, если бы не было вредительства. Лео использует это заявление в серии новых информационных листков, он надеется спасти оставшееся от сезона время. Думаю, ему это удастся. Гейл сказала несколько дней тому назад, что ассоциация курортов уже зарезервировала места.

– А Робин и Нед не расстраиваются, что вдруг им придется уезжать из Тамарака – сказал Джош.

– Нет, – засмеялась Анна. – Они планируют устроить праздник в честь нашего возвращения. Они очень возбуждены. Кажется, в городе думают, что благодаря Лео они избавлены от небоскребов и неоновых огней, поэтому все Кальдеры герои, а в школе, значит, это – Нед и Робин. Больше нет речи о драках для доказательства того, что они живут там. – Она помолчала, вспоминая, как Робин льнула к ней в последний вечер, который Анна провела с ними. – Робин сказала мне, что с тех пор, как я вернулась, ее семья стала больше. Все родственники раньше приезжали только в гости, а теперь приезжают чаще и остаются дольше. Как будто, – голос Анны стал тише и Джош наклонился к ней, чтобы услышать ее слова, – все живут там.

? Это верно, – сказал Джош. – Они привыкли избегать друг друга. Они не знали, как быть семьей, им нужен был кто-то, чтобы соединять их. Прежде это был Итан, когда был жив. А теперь ты.

– И Тамарак, – добавила Анна. – Я думаю, теперь они чувствуют, после того, как почти потеряли его, что это их дом и место, где можно найти мир и покой.

Какое-то время они сидели молча. Ничто, казалось, не находится дальше от пыли Древнего Египта, чем Тамарак, укрытый сверкающими снегами под ясным голубым небом, но оба они видели Тамарак. Место, где можно найти мир и покой. Их глаза встретились. Есть много мест, где можно чувствовать покой.

– Еще кофе? – непринужденно спросил Джош. Сердце у него сильно билось. Он чувствовал, что все, к чему он стремился, чего хотел, сосредоточилось в этом многолюдном, трепещущем городе, и все, о чем он когда-либо мечтал, соединилось чудесным образом совсем недавно. «Семь месяцев, – подумал Джош. – С августа, когда я впервые сидел в кабинете Анны, до этого вечера, когда мы сидим здесь, в магическом круге».

– Да, пожалуйста, – сказала Анна.

Она сидела очень тихо, как будто боясь разрушить чары.

Он принес еще две чашки кофе и сел рядом с нею, так что его рука касалась ее руки.

– Мы покончили с новостями, или есть еще что-нибудь?

– Кит уехал, – ответила Анна. – Оставил записку на столе у Лео недели две тому назад, что хочет посмотреть мир, и решил, мол, Лео потерял веру в него. Я не верю ни единому слову, догадываюсь, он поехал к Винсу, просить работу в Вашингтоне, и он ее получит; наверное, они тесно связаны друг с другом. Лео рад, что он уехал, хотя ему было неловко рассказывать об этом Мэриан; ей нравилось, что сын работал там.

– Мэриан знает Кита так же хорошо, как Фреда, поморщился Джош. – Кажется, она примирилась с ними обеими, принимая все, как есть. Это как Уильям со своими письмами, которые никогда не приносят результатов, и Нина с ее многочисленными мужьями, люди составляют для себя образ и следуют ему; очень трудно заставить их отступить от этого. Вот Чарльз сумел измениться, судя по тому, что ты мне рассказала. Я еще не слышал, кто смог освободиться от той жизни, которую вел при Винсе.

Анна молчала, чувствуя руку Джоша на своей руке. «Мой отец и я, – думала она, – мы освобождаемся от той жизни». Но знала, что не освободится окончательно, пока не расскажет Джошу о своем прошлом. Без этого они не могли быть вместе. «Я должна позволить ему разделить это со мной, – подумала женщина, – как он хочет, чтобы я разделила с ним его работу. Разделить все. Плохое и хорошее. Но волна сонливости сразу же накрыла ее, и она почувствовала, что глаза закрываются. Завтра. Или послезавтра. Еще много времени».

– Ну, хватит, тебе нужно поспать, – решительно заявил Джош. – Мы можем отложить поездку к гробнице на день, если ты не хочешь вставать рано.

– Нет, я хочу поехать завтра. Начать с завтрака в шесть тридцать. Мне здесь так хорошо, Джош. Как чудесно чувствовать себя частью странного города, сидеть в кафе и пить кофе с местными жителями.

– И их музыкой, – сказал Джош. Оба они засмеялись в то время как звон цимбал взорвал воздух вокруг них.

Об этом и думала Анна, ложась спать в своем номере: их дружный смех. «Спокойной ночи, Джош», – сказала она про себя, как сказала ему это в лифте. «Хороших снов», – прозвучал его ответ в ее памяти, он сказал это, когда женщина направлялась в свою комнату. – «Завтра у нас будет изумительный день».

«У меня сегодня был изумительный день», – подумала она и улыбнулась.

Казалось, вокруг гробницы возродился к жизни маленький городок. Бесплодная долина, зажатая между коричневыми холмами, была запружена грузовиками и разными машинами, складными столами и стульями, корзинами для упаковки, горами инструментов, прожекторов мощных фонарей, отдельными частями строительных лесов, ящиками с продуктами и бутылками с водой, вооруженными египетскими солдатами, рабочими, журналистами и фотографами, археологами, помощниками, официальными представителями правительства и небольшой группой почетных гостей. Все они двигались в облаке пыли под ослепительным солнцем. Анна вспомнила слайды, которые Джош показывал ей, где долина предстала тихой и молчаливой, такой заброшенной будто находилась на краю света, и она не могла поверить, что это было то же самое место.

– Мне бы хотелось, чтобы ты увидела это место каким оно было, когда мы первыми пришли сюда, ? сказал Джош, наблюдая, как Анна воспринимает оживленную сцену. – Но честно говоря, у меня такое чувство, что именно так выглядело это место, когда жили и умирали фараоны. Здесь всегда были рабочие, выкапывавшие новые гробницы, художники, расписывавшие их, и другие рабочие, доставлявшие в гробницы сокровища и предметы обихода, которые потребуются фараону в иной жизни. Они работали в две-три смены, поэтому постоянно были люди, приходившие и уходившие. Не знаю, оставалась ли долина пустынной больше, чем на короткие промежутки времени, пока эпоха фараонов не закончилась. А после них, даже раньше, появились грабители гробниц. Давай войдем?

Они начали длинный спуск по грубым каменным ступеням. Рабочие вбили примитивный поручень в каменную стену с одной стороны, но Анна хотела войти в гробницу, как впервые это сделал Джош и не пользовалась им. Сверху были закреплены лампы, бросавшие резкие тени на камень, так что Анне показалось, будто она роет ход к центру земли. Поэтому, когда Джош встал перед входом в первую комнату и пропустил ее вперед, женщина вошла и застыла в изумлении.

Комната сверкала яркими цветами: огромные лампы освещали яркие, нетронутые временем краски, которые сохранились в сухом воздухе и в полной темноте. В окружении этого буйства красок и рисунков Анна больше не слышала разговоров, доносившихся из других комнат, как будто они с Джошем оказались одни, вне времени. Завернув рукава рубашек из-за удушающей жары, время от времени они пили воду из бутылки, которую взял наверху Джош, и медленно ходили вдоль стен, запрокинув головы рассматривали нарисованные фигуры в натуральную величину и миниатюрные изображения. В то время как они продвигались, останавливаясь, чтобы разглядеть рисунки, Джош рассказывал Анне содержание изображенных сцен и истории, которые стояли за этим, а также историю сокровищ, расставленных вдоль стен, и других, еще не разобранных и оставленных там, где их нашли. Она слышала только его голос, величие этой гробницы принадлежало ему. Он нашел ее и открыл миру и говорил о ней, как будто это был альбом семейных фотографий.

– Мы фотографируем каждый предмет, – рассказывал Джош, – записываем его описание, присваиваем ему каталожный номер, заворачиваем и укладываем в корзину, потом поднимаем на поверхность, грузовиком доставляем до Нила, где все грузится на катер и отправляем по реке в Каирский Египетский музей. Каждый из этих предметов бесценен, разумеется, поэтому, как ты видела; долину патрулируют части египетской армии.

– У тебя есть представление, сколько здесь предметов? – спросила Анна.

– Еще нет. По предположениям, около десяти тысяч.

Анна попробовала представить себе, что значить составить документы и вывезти эти многочисленные предметы, от крошечных резных фигурок до настоящих тронов, покрытых листовым золотом и драгоценными камнями. Джош сказал, что это займет месяцы, может быть, год. Ей захотелось знать, сколько же времени он пробудет в Египте.

Они прошли в последнюю комнату с огромным каменным саркофагом в центре; здесь еще требовалось установить леса и лебедку, чтобы рабочие могли поднять каменную крышку и вынуть мумию фараона. Вдруг Анна почувствовала головокружение от духоты.

– Подожди минутку, – сказала она и, закрыв глаза, прислонилась к стене.

– Боже мой, извини, – сокрушенно сказал Джош. Он взял ее за руку и подвел к каменному выступу, шедшему вдоль одной стены. – Посиди здесь, выпей еще воды. Сейчас поднимемся наверх, как только тебе станет легче. Извини, я увлекся и забыл, что не все привыкли здесь находиться. – Он сердился на самого себя, и Анна поняла это по его голосу.

– Я могла бы попросить тебя приостановиться, – сказала она, улыбаясь, – но не захотела. Я никогда не видела ничего более великолепного.

Джош сел рядом с ней.

– Действительно, такого больше нет нигде. Но мы могли бы разделить осмотр на два-три дня.

– Нет, так лучше всего. – Анна оглядела квадратную комнату. Здесь было меньше рисунков, на потолке золотые звезды на синем фоне, а стены покрыты письменами из Книги мертвых. – Я хотела бы быть поглощенной этим, – проговорила она. – Я хотела бы затеряться здесь.

– Почему? – спросил Джош.

Впервые он спросил прямо о ее чувствах, и Анна инстинктивно отпрянула. Встретилась с ним глазами и отвела взгляд, потому что ей стало стыдно.

– Чтобы стать частью этого, – сказала она через некоторое время. – Чтобы почувствовать, как ты воспринимаешь это. Я думаю, ты позволяешь этой работе поглотить тебя так же, как я позволяю юриспруденции поглотить меня, и я подумала, что если бы могла быть полностью поглощена всем этим, как ты, то смогла бы понять эту часть тебя, а я знаю, что ты понимаешь меня. И еще, – торопливо продолжала она, не давая Джошу времени что-то сказать по поводу ее слов, гораздо более откровенных, чем все, что она когда-либо говорила ему или еще кому-то, – когда я путешествую, мне нравится становиться как бы частицей страны, в Египте это значит хаос каирских улиц или кафе в Луксоре или невероятное величие гробницы.

Джош кивнул.

– Теперь ты чувствуешь себя лучше?

– Гораздо лучше. Спасибо. Я посидела и это помогло. Я хотела бы узнать об этой комнате.

Он прошел вдоль стен, переводя некоторые строки, а потом присел рядом с саркофагом, провел пальцами по резным изображениям Исиды и священных животных, рассказывая легенды о них. Анна чувствовала себя, как ребенок, которому рассказывают сказку на ночь: в тепле и безопасности, словно укутанная в одеяла и убаюканная его голосом, воссоздающим чудесный, древний мир.

– Обед, – вдруг сказал Джош. Анна смотрела непонимающими глазами, как будто проснулась. – Мы вернемся в Луксор. – Он пытливо посмотрел на нее, когда она встала рядом с ним. – Мы можем вернуться сюда после обеда или, если хочешь, завтра и в любой день; здесь есть десятки других гробниц, некоторые совсем не такие, как эта, храмы и памятники, в зависимости от того, что ты хочешь посмотреть.

– Или? – спросила Анна.

– Или мы могли бы пойти куда-нибудь, – прямо ответил он. – Неважно куда, здесь у нас орды туристов, Долина царей – не место для уединения. Как и Луксор.

Анна кивнула.

– А куда ты хотел бы поехать?

– На реку. Один друг предложил мне свою лодку, пока он в отъезде. Мы могли бы посмотреть ту часть Египта, которую другим путем никак не увидишь.

– И быть в уединении? – с улыбкой спросила Анна. – С двумя сотнями других катеров и лодок?

Он усмехнулся.

– Они держат расстояние, а мы не собираемся устраивать лодочных сборищ.

После короткой паузы Анна сказала:

– Мне бы этого очень хотелось.

– Хорошо. – Джош провел ее обратно к каменной лестнице на ослепительное, безжалостное солнце. – Итак, обед на реке. Как только соберешься, мы отправляемся.

Лодка носила имя «Хапи», в честь бога Нила. Это была небольшая яхта, ослепительно бело-зеленая в солнечном свете. На палубе были шезлонги и две каюты, а внизу кубрики для команды из трех человек. Джош положил сумки Анны в одну из кают; они вышли на гладкую палубу и постояли у борта, глядя, как Луксор отдаляется, а лодка продвигается на середину реки.

Нил был коричневым на отмелях и голубовато-зеленым посередине, здесь «Хапи» поднял парус и взял направление на юг. Стюард подал холодный овощной салат и белое вино на столик, покрытый зеленой льняной скатертью и уставленный белым китайским фарфором и тяжелым античным серебром. С берега им кричали и махали руками мальчишки, из деревушек доносилась музыка, но на реке тишину нарушало лишь гудение двигателя «Хапи» и время от времени гудок проходящего мимо туристического катера. День протекал плавно и спокойно, как волны Нила. Джош и Анна сидели в плетеных креслах с подушками из яркого ситца, глядя на жизнь, которая разворачивалась на берегах и отмелях. Между ними стоял столик со стаканами чая со льдом, запотевшими на жаре, и стюард периодически доливал их. Прохладный ветерок обвевал их лица по мере того, как яхта набирала скорость. Они разговаривали или молчали умиротворенные ритмом реки. На берегах женщины в черном стирали белье, разостлав его на больших плоских камнях, болтая между собой, прерывая свое занятие, чтобы окликнуть голеньких малышей, которые подбирались слишком близко к воде. Дети постарше плавали неподалеку, весело перекликаясь друг с другом. Еще дальше от берега в маленьких рыбацких лодках стояли молодые люди, которые шлепали прутьями по воде, чтобы испугать рыбу, попадавшую в сеть, расставленную мужчинами постарше на другом конце лодки. Худенькие подростки бороздили поверхность реки в маленьких феллюках, таких же, как лодки, которыми пользовались во времена фараонов, с белыми парусами, колышущимися, как тело танцора, изогнутое в стремительном движении. На зеленых полях, расположенных уступами по берегам реки один крестьянин рыхлил почву вручную мотыгой, другой – ехал на ярко-красном тракторе. А за полями и древними городами с минаретами и небольшими скоплениями фабрик, трубы которых извергали струи черного дыма в небо, простиралась пустыня, безлюдная и нетронутая вплоть до соседних стран.

Кроме красного трактора и нескольких фабрик все было так, как тысячи лет назад, и Анна смотрела, погрузившись в очарованный сон. Она сидела на прохладной палубе современной яхты, плывущей по Нилу, глядя на мужчин, женщин, детей, живущих по образу и подобию, вечному во все времена, что делало их частью этой земли и ее ритмов; сейчас она находилась так далеко от молчаливой белой квартиры в Лос-Анджелесе, словно они были на разных планетах.

– Я не могла себе представить, что можно так жить, – прошептала Анна, глядя, как какая-то женщина собирает с камней белье, разложенное там для просушки, – хорошо бы взять что-нибудь из этого в сегодняшний день.

Джош кивнул.

– Достаточно приостановиться и подумать о том, что мы еще связаны с нашим прошлым или должны быть связаны. Я много думаю об этом, когда приезжаю сюда. Конечно, у египтян свои проблемы, они пытаются сделать Египет современной страной, но здесь хорошо вспоминается, что мы должны прийти к соглашению с нашим прошлым и сделать его частью нашего настоящего.

Солнце скользнуло за гряду высоких песчаных дюн. Потом лучи его проникли в просвет между дюнами и отразились в поразительно красивой полосе оранжевого огня, протянувшегося через Нил. В следующую минуту солнце ушло совсем. Река стала синей, потом черной. В воздухе разлилась прохлада. Здесь не было сумерек, долгих и медленных; только солнечный свет и потом сразу темнота, заглатывающая землю, оставляя лишь россыпь огней на берегу, которые намечали контуры Нила.

– Пойду переоденусь к ужину, – сказала Анна. И встала, потягиваясь; она просидела неподвижно все время после обеда. – Хорошо?

– Конечно, – сказал Джош. Он встал вместе с ней. – В восемь часов? Мы можем поесть здесь или в кают-компании.

– Здесь, пожалуйста. И в восемь часов отлично.

Она прошла в каюту, куда Джош отнес ее вещи. Это была маленькая комнатка с двуспальной кроватью, покрытой белым одеялом, столиком и шкафом из дерева оливы, креслом, обтянутым голубым китайским шелком. Окно было сделано во всю стену каюты, и сейчас слегка приоткрыто, Анна могла слышать спокойный плеск волн о борт яхты. За дверью находилась крохотная ванная, выложенная розовой мраморной плиткой, с ванной, достаточно большой для ребенка или для взрослого, если сидеть, согнув колени. Анна улыбнулась. Ей нравилось все, что она видела. Ей нравилось все, что происходило.

Но ее улыбка померкла. «Здесь хорошо вспоминается, что мы должны прийти к соглашению с нашим прошлым и сделать его частью нашего настоящего. Да, – подумала она. – Я знаю. Только дай мне еще несколько минут».

От воды в ванне шел пар, она сидела в ней, погрузившись до подбородка, смывая утреннюю пыль, чувствуя себя бодрой и чистой. Она высушила волосы и оставила их свободно лежать на плечах, надела просторное длинное платье из тончайшего золотистого шелка. Когда она вернулась на палубу, Джош уже ждал ее; на нем были слаксы, рубашка с открытым воротом и синий блайзер. Когда она подошла, он восхищенно посмотрел на нее.

– Ты чудесно выглядишь.

– Ты тоже. Но эта яхта заслуживает того, чтобы мы наряжались, Джош, она такая прекрасная.

Он улыбнулся.

– Я тоже так думаю. У многих моих друзей есть яхты, но эта моя любимая. И должна быть самой лучшей для тебя. – Он смотрел на Анну. – Я купил тебе кое-что в Луксоре перед твоим приездом. – Он достал небольшой футляр из кармана блайзера и стал наблюдать, как она будет открывать его. На бархате внутри футляра лежало ожерелье из овальных отполированных кусочков бирюзы, соединенных между собой тонкими золотыми стерженьками. У Анны захватило дух. – Бирюза и золото, – сказал Джош. – Цвета фараонов. А если бы я мог выбрать для тебя что-нибудь из одежды на сегодняшний вечер, то выбрал бы золотистый шелк.

– Какое оно красивое, – сказала Анна и протянула ожерелье Джошу, чтобы он застегнул его у нее на шее.

Он постоял у нее за спиной, изучающе разглядывая.

– Супруга фараона, – тихо сказал он, – но гораздо красивее. И гораздо живее, не мумифицированная и, следовательно, как я понимаю, готовая ужинать.

Он взял ее за руку и провел к столу, накрытому для ужина, передвинутому, в место, защищенное от ветерка, который к вечеру немного усилился. Джош наполнил бокалы вином и поднял свой.

– Я рад, что ты здесь. Мне нравится видеть Египет твоими глазами. Хорошо, когда кто-то напоминает тебе как он выглядел в самом начале, мы слишком быстро это забываем. Так что спасибо тебе, ты помогаешь мне смотреть свежим взглядом на место, которое я люблю.

– Спасибо тебе за то, что взял меня сюда. – Анна дотронулась своим стаканом до его стакана. – Я чудесно провела время.

Они ели медленно, сидя близко друг к другу, тихо переговариваясь, пока приносили одно блюдо за другим, начиная с «тахини» и супа, а затем тушеный рис со специями и говядиной, поданной на больших кругах хлеба.

– Мне всегда нравилось экспериментировать с едой, – сказал Джош, накладывая себе еще рису. – Дора никогда этим не занималась.

Анна бросила на него быстрый, удивленный взгляд. Он не говорил о Доре уже несколько месяцев.

– У нее было нежное небо и никогда не соглашалась на что-то иное, кроме самой изысканной пищи. – Его голос был непринужденным и задумчивым. – Думаю, это дало ей повод оставить меня, когда она сделала открытие, что я не отвечаю ее требованиям к отличному мужчине.

Брови Анны удивленно поднялись.

– Она хотела уйти?

– Она все вела к этому. С потрясающей регулярностью заявляла мне, что не останется, если я не изменюсь и не стану таким, каким она хочет меня видеть. Я этого не сделал бы, а она не перестала бы требовать таких вещей, поэтому я сказал, что она должна уйти. – Он наклонился и подлил вина в бокалы. – Это кажется скучным и избитым даже мне; могу себе представить, как часто ты слышишь вариации всего этого в своем кабинете. Но мне это казалось важным. Я жил с двумя другими женщинами, и оба раза что-то не получалось; им было жаль, мне тоже, но мы оставались друзьями. Я точно знал, что не хочу жениться на Доре, но какое-то время нам было хорошо вместе, так что это была еще одна неудача. Я знал, что мог бы измениться в угоду ей, если бы захотел, но я не хотел. Это сказало мне больше о моих чувствах к ней или об отсутствии таковых, чем все остальное.

– Чего она хотела от тебя? – спросила Анна. Он усмехнулся.

– Это был длинный список. В эгоцентрическом мире Доры ничего никогда не было достаточно. – Он сделал паузу, мрачно сжав губы. – Что, как мне показалось, я увидел в Доре в первый раз и в течение нескольких месяцев после того, как она переехала ко мне, так это неутолимое желание все испробовать. Но это обернулось неутолимым желанием всем обладать. Нет, даже более того. Это была потребность владеть и управлять, манипулировать, склонять все и всех к выполнению своей воли.

Он замолчал.

– Кажется, это в ней от отца. В любом случае, через некоторое время, несмотря на ее привлекательность и обаяние, я видел лишь желание руководить и бесконечное восхищение самой собой. И так обстояло дело, когда я вернулся к своему обычному распорядку дня с работой по четырнадцать часов в день шесть-семь дней в неделю. Дора хотела, чтобы я больше времени проводил дома. Кажется, многого она не требовала, и, конечно, я мог бы выполнить эту просьбу. Но к тому времени я этого не хотел. Я всегда работал безумно много и до того, как мы стали жить вместе, и я не видел причин оставаться дома. – Он разглядывал свой бокал. – Если быть точным, то не всегда я работал, как сумасшедший. Я стал загружать свои дни, когда погибли мои родители, и это стало образом жизни. Сначала прошлое было средством для бегства от действительности, а потом приносило больше всего удовольствия. Я всегда знал, чем что кончится; не было никаких сюрпризов. Сейчас это кажется слабой позицией, но многие годы она меня удовлетворяла и я не задавался вопросами на этот счет.

Он откинулся на спинку кресла, вытянув ноги вдоль стола. Догорали свечи в подсвечниках и на его лицо легли глубокие тени.

– В течение всех тех лет я никого не любил. Я не уверен, было ли это потому что я имел дело с прошлым, или я занимался прошлым потому, что не мог влюбиться. Но я знаю точно, что теперь прошлого для меня недостаточно, а это значит, что недостаточно одной работы. Было время, когда открытие гробницы Тенкаура стало бы самым большим событием моей жизни, мерилом успеха, доказывающего мою значимость как человека, и целью жизни. А теперь все это важно, но не в такой степени, как важна для меня ты.

Он помолчал немного, не спуская глаз с Анны. Она сидела, не шевелясь. Ей казалось, что в целом мире царит тишина, ощущается лишь слабая вибрация яхты у них под ногами.

– Я люблю тебя, Анна, – спокойно сказал он. – Думаю, мне следовало давно уже объясниться каким-то образом, но я не позволял себе сделать это; кажется, слишком многое происходило в твоей жизни и, Бог знает что происходило вокруг нас. Но я хочу, чтобы ты знала: как только я понял, что полюбил тебя и захотел ввести тебя в мою жизнь, а самому стать частью твоей жизни и жизни твоей семьи, то прошлое ушло на задний план. Где и должно быть его место.

Стюард принес кофе и коньяк, а также многоярусную вазу с печеньем.

– Туда, пожалуйста, – сказал Джош, показав на низкий плетеный кофейный столик, и, когда он ушел, они с Анной пересели на кресло для двоих и пододвинули к себе столик.

Анна налила кофе. Она не могла говорить. Она была в смятении. «Милая маленькая Анна. Люди должны любить тебя». Ни один мужчина не говорил ей о любви с тех пор, как она ушла из дому. Но Джош произнес это слово иначе, чем это слово звучало в ее памяти. Как будто она никогда не слышала его раньше; оно отзывалось, как иностранное слово с новыми слоями значений. И даже чувствуя себя зажатой и съежившейся, она испытывала какое-то возбуждение, чувство возможностей, которые открывались перед нею, и хотелось, чтобы он снова сказал ей это.

Но она не знала, как говорить о любви. «Я хочу, хочу, хочу». Анна разрывалась на части от желания договорить с ним. Но молчала.

Джош откинулся назад, держа чашку в руке. Он выглядел спокойным и расслабленным, но женщина чувствовала напряжение, с которым тот ждал, когда она заговорит, и почувствовала, что краснеет от обиды. Джош умел говорить о любви, у него было много практики, на него не давили воспоминания, которые сжимали бы ему горло и вызывали тошноту, когда бы ни подумал обо всем том, что может означать любовь.

– Мы причаливаем, – сказал он, и в этот момент двигатели яхты перешли на холостой ход.

Удивленная тем, что гудение, не прекращающееся всю вторую половину дня, стихло. Анна смотрела на огни суетливого торгового городка на берегу и на знакомые огоньки прогулочных катеров, выстроившихся вдоль причала.

– Эдфу, – сказал Джош. – Здесь мы остановимся на ночь, немного подальше от прогулочных катеров. Завтра мы можем сойти на берег, если хочешь, встанем пораньше, тогда еще не будет так многолюдно – или можем поплавать под парусом перед завтраком. Единственным распорядком в этом путешествии будет то, что мы хотим делать.

«Хапи» тихо скользил вдоль причала, удаляясь от других яхт и от центра города, пока не нашелся незанятый причал. Группа людей, поджидавших яхту, поймала канат, брошенный командой, и закрепила его на железном столбике. Из кафе доносилась музыка, как и в Луксоре; легкий ветерок принес тяжелые ароматы кофе и специй, пекущегося хлеба и дыма кальянов тоже, как в Луксоре. У Анны было чувство, что смешались время и пространство. Она была в одном месте и во многих местах одновременно, находилась в древней стране и в своем собственном современном мире; была в Египте или плыла по реке без начала и без конца, текущей или остановившейся на месте. Она и Джош были устойчивым центром этого мира. Снова она почувствовала себя наедине с ним, отделенной от всего остального. Что бы ни происходило за пределами этой яхты, в прошлом или в будущем, здесь был ее центр устойчивости. Ей показалось, что никогда раньше она не знала этого чувства, которое становилось центром ее жизни.

Женщина еще не знала, что делать с ним. И когда думала, как сказать ему об этом, просто и прямо, слова не получались; она боялась открыть дверь тому, что не могла держать под контролем.

Но даже если бы и смогла сказать это, время еще не пришло. Анна знала. Сначала нужно было рассказать ему кое о чем.

Он помог ей, заговорив о Доре. Он сделал это непринужденно, но на то были причины. «П р о ш л о е отошло на задний план. Где и должно находиться». Джош хотел, чтобы она так и сделала. Отодвинуть прошлое на задний план. Пришла пора сделать это.

Она поставила чашку на столик и повернулась к нему.

– Я хочу рассказать тебе о том, что случилось со мной много лет назад. Я никогда не говорила об этом, я была не в состоянии говорить. Мне было тринадцать лет. Моя мать умерла, когда мне было семь, мы с Гейл жили у Мэриан и Фреда. У всех в семье были дома на расстоянии нескольких кварталов один от другого, и почти всегда у дедушки все собирались на воскресный обед. Делалось это по приказу дедушки, но, думаю, всем эти обеды нравились. Кроме Винса. Он терпеть не мог правила, установленные другими, и я уверена, если не показывал этого, то только из-за боязни поссориться с моим дедушкой. Мне кажется, Итан Четем был единственным человеком, которого Винс когда-либо боялся.

Анна смотрела в пространство, на огни Эдфу недалеко от яхты, смотрела на темные воды реки, окружавшие их, но видела лишь дом Мэриан, столовую с обоями в цветочек, на длинный двор за стеклянными дверьми, зеленой, ровной и бархатистой лужайкой сбегавший к озеру, и лес, где она разговаривала со своей воображаемой подругой. Как ее звали? Она забыла. Она с нею разговаривала, вспомнила Анна, и писала дневник, когда Винс...

– Что случилось, когда тебе было тринадцать лет? – спросил Джош, возвращая ее назад.

– Винс изнасиловал меня, – сказала она.

Ее сердце сжалось от стыда и боли, от шока, который она испытала, услышав саму себя, впервые произнося вслух эти слова.

У Джоша перехватило дыхание.

– Боже мой, Боже мой, – выдохнул он.

Он догадывался об этом, но не мог подготовиться к тому удару, который последует, когда услышит это от нее; не мог быть готовым ни к муке в ее голосе, ни к убийственной ярости, которая охватила его. Он видел Анну и Винса – попытался не представлять себе этого в образах, но уже видел, как запрокинулась голова Анны, как Винс сгибает ее и вопит, насилуя ее. Он не мог этого выдержать.

– Боже мой, – яростно выкрикнул он и потянулся к Анне, чтобы вырвать ее из этой воображаемой сцены.

Анна вскочила. Она отошла от него и встала у борта, нервно водя рукой по гладкой меди.

– Я должна все рассказать.

Ее голос был тихим, но доносился отчетливо с того места, где она стояла, сосредоточилась и с той же железной силой воли, которая вела ее от Лейк Фореста в Хейт Эшбери, а потом в Беркли, Гарвард и к юриспруденции, увидела, как все было.

– Он долго продолжал насиловать меня. Приходил в мою комнату. Сначала бывал там все время, а потом установил расписание, и я должна была быть готова к его приходу. И играть роль, и говорить слова, которые ничего не значили для меня. И с тех пор они... ничего не значат для меня.

Она на мгновение закрыла глаза. Снова почувствовала его руки на себе в тюрьме своей спальни, снова слышала, как он отдает приказы, заставляет ее отвечать, яростно шипит, когда она не делает этого. «Черт тебя побери, чувствуй что-нибудь, когда я с тобой играю».

«Я не могу это сделать, – подумала Анна. – Не могу, не могу». Дыхание ее было резким и болезненным, как будто она слишком долго бежала. Ее рука сжимала поручень.

Джош оставался на месте, разрываемый гневом и жалостью.

? И ты никому из родных не сказала об этом, спокойно сказал он.

Глаза Анны удивленно расширились при звуке его голоса, раздавшегося среди ее воспоминаний. Это уже не был тот голос, с которым она боролась в своей памяти; обычно она была одна в глубинах тех времен. «Но теперь я не одна». Женщина посмотрела на Джоша долгим взглядом. Он смотрел ей в глаза взором, полным гнева и боли, и она знала, что это были ее гнев и боль, которые он чувствовал, как свои. «Я больше не одинока». Она начала понимать, что значит разделить ужас и боль.

– Я никому не могла рассказать, – сказала она. ? Я позволила ему делать это! – А потом слова полились потоком, как веревка, разматывающаяся с плотно намотанного клубка, который был спрятан в глубине ее души, обнажая незаживающую рану. – Мне было так стыдно, я сердилась на саму себя за то, что была слабой и... плохой. Он сказал мне, что я его соблазнила, и я поверила, иначе с чего бы вдруг он начал все это?! Я чувствовала себя грязной, бесстыжей, меня тошнило, но я позволяла ему делать это снова и снова и снова. Я пыталась понять это, – когда могла об этом думать или если не могла этого избежать, – как я могла позволять ему делать это неделя за неделей, в то время как жизнь продолжалась и никто не догадывался. Он приходил и делал, что хотел... только не получал отклика; у меня этого никогда не было. Он ненавидел это и ненавидел меня за это, что я ничего не чувствовала. Я думала, что это было, как женитьба, когда один человек принадлежит другому. Нет, неверно. Я никогда не чувствовала, что принадлежу ему. Как будто мое тело было не моим, а его, и чем больше он использовал его, тем больше оно становилось его телом, и тем меньше я могла контролировать то, что происходило с моим телом. Контролировал он. У меня оставались только мои чувства и мысли, ему они никогда не принадлежали, но он решил, что делать с моим телом. Он сказал мне, что убьет меня, если я расскажу кому-нибудь. И сказал, что все равно никто не будет слушать меня, и я поверила ему. Винс был взрослым человеком, женатым, у него был ребенок. Он работал с моим дедушкой в семейной компании, и дедушка доверял ему. Люди восхищались им. Казалось, он шел по жизни, и каждый расчищал ему дорогу, а если кто-то или что-то оказывалось на его пути, то отшвыривалось, и никто не обращал на это внимания. Я думала, Винс неуязвим. Мне было тринадцать, я не очень хорошо вела себя и родственники всегда указывали мне на то, что я делала неправильно.

Анна сделала паузу и медленно разжала пальцы, сжимавшие поручень.

– Это продолжалось два года. – Она услышала, как у Джоша перехватило дыхание. – И потом однажды я сказала им. Праздновали мое пятнадцатилетие, мой день рождения, и я сказала дедушке, но все слышали. Не могу вспомнить почему, наконец, я сделала это; только помню, как слова вылетали, и какие были у всех лица. Бедные Нина и Уильям старались притвориться, что я ничего не сказала; Мэриан старалась отложить все на какой-нибудь другой день, а Винс и Рита назвали меня лгуньей. А мой отец... выбрал... Винса. Он не поверил мне. Дедушка все просил меня рассказать ему поподробнее, сказать ему правду. Он не пожелал поверить, услышав это первый раз. Я думаю, он бы поверил мне, если бы я подтолкнула его, но в то время я видела только, что, кажется, он надеялся, я не буду давить на него. Никто не захотел поверить мне. Я доставила им слишком много беспокойства. В ту же ночь я ушла из дома.

Больше Джош не мог сдерживаться. Он вскочил и обнял Анну. Она инстинктивно сжалась.

– Подожди, – начала она.

Но потом что-то в душе у нее расслабилось, и ее тело, казалось, стало таять в его объятьях. Анна начала плакать, и прижавшись лбом к плечу Джоша, всхлипывала с отчаянием ребенка, которым была когда-то, и с заледеневшей болью женщины, которой она стала.

Джош обнимал ее, прижавшись щекой к волосам, одной рукой прикрывая ее лицо, как будто защищая его от бури. Они долго так стояли. Рыдания Анны стали стихать. Она несколько раз судорожно вздохнула, потом начала успокаиваться, прильнув к Джошу, ни о чем не думая.

– О, – выговорила она, наконец, и отодвинулась. – Твой пиджак...

Оба взглянули на мокрый отворот пиджака.

– Потоп, – беззаботно сказал Джош. – Несерьезный, но фактически, благословенный. – Он снял пиджак и набросил его на борт яхты, потом снова обнял Анну, Он прижимал ее к себе, а она медленно подняла руки и обхватила его. Он так часто представлял себе; как мог бы обнимать ее, что чувство, которое испытывал сейчас, держа в объятиях это стройное тело, было ему почти знакомо, но все еще он не мог осознать, где реальность, а где надежда.

– Ты знал, – сказала Анна приглушенным голосом. – Гейл и Лео рассказали тебе.

– Нет, – быстро ответил он. И отодвинулся, чтобы посмотреть на нее. – Они мне не рассказали, я тебе говорил. Но, Анна, информация была, а тому, кто проводит свою жизнь, сводя воедино обрывки информации, нетрудно догадаться. Я догадался, но не мог поверить, а теперь поверил. Я был знаком с Винсом, не слишком близко, но достаточно хорошо.

– Так и моя семья. Но они хотели отвернуться и оставить меня одну с моим стыдом... – Ее глаза снова наполнились слезами. – О, Боже, это никогда не кончится. Я думала, что когда расскажу тебе...

– Послушай меня, – сказал Джош. Он взял ее за локти и посмотрел ей в глаза. – Чей это стыд?

Она нахмурилась.

– Что?

– Ты все время повторяешь, что тебе было стыдно, тебе сейчас стыдно, ты живешь с этим стыдом. Но почему он твой? Это он должен стыдиться. Уродство – его, чудовищность – его – ты знаешь это; ты назвала его чудовищем – стыд – его стыд. Тебе нечего стыдиться. Ты не совершала ничего подобного тому, что делал он. Это Винс делал, а не ты. Ты никогда не делала ничего, чего надо было стыдиться.

Анна все еще хмурилась. Почему она никогда не сказала это сама себе? Это же так просто... и если это правда... но почему это должно быть неправдой? Сказанное низким, сухим голосом Джоша, это показалось таким убедительным, очевидным, о чем должна была сама догадаться давным-давно.

– Я не знаю, – медленно произнесла женщина.

– Знаешь, ты знаешь. Ты была слишком юной, чтобы понимать это, когда уходила из дома; Винс слишком долго терроризировал тебя. Ты поверила тому, что он тебе говорил о твоей вине, а ты думала, что оказалась запачканной им, поэтому перестала быть хорошей девочкой, тебя никто не мог любить. Все это было неправда, но все-таки со всем твоим профессионализмом ты оставалась испуганной, потому что расстояние не позволяло тебе увидеть, что на самом деле случилось с тобой. Ты позволила стыду стать частью твоей натуры. Но это не так, Анна, этот стыд вложили в тебя другие, пользуясь твоим страхом и беспомощностью, и ты можешь освободиться от этого.

Анна слабо улыбнулась.

– Так просто.

– Может быть и нет. Но ты можешь сделать это. Ты уже делала то, что гораздо труднее.

– Может быть.

Она чувствовала сильные руки Джоша на своих руках, и через несколько минут в ней появилась какая-то легкость, которой Анна раньше не знала. Все казалось новым, как будто она стояла на горной тропе, и солнце, освещая пейзаж под разными углами, показало ей мир таким, каким она его еще не видела. И почувствовала, что ждет чего-то и ждет без страха. И она знала, что начинаем верить ему.

Огни городка Эдфу погасли, на прогулочных катерах было темно. Близилась полночь. Вернулся стюард с кофейником свежего кофе и удалился, толкая перед собой обеденный столик. Дверь закрылась за ним.

Джош снова прижал к себе Анну, щекой касаясь ее волос. «О, – удивленно подумала она, – в его прикосновениях нет ничего пугающего». Она не отстранялась от него, губами чувствуя биение его сердца сквозь тонкую ткань рубашки. Ей было хорошо, и она позволила легкости наполнить ее, и через минуту поняла, что наполнившее ее чувство было надеждой.

Анна подняла голову, чтобы посмотреть на него. И когда Джош увидел ее глаза, то наклонился, чтобы поцеловать ее, его рот приблизился к ее губам непринужденно и естественно, и это его удивило. Он не знал, что может случиться, сможет ли Анна принять его любовь и не быть отброшенной в прошлое. Если бы она преодолела это препятствие, то могла бы...

Но мускулы Анны напряглись и беззвучный крик сжал горло. Рот, накрывающий ее рот, душащий ее, крадущий ее у нее самой... Она вывернулась, вырвалась из объятий Джоша и отступила назад, сжав зубы, чтобы не закричать. Она так ужасно дрожала; что едва держалась на ногах. Она смотрела вниз, на палубу, не в силах поднять глаза на Джоша.

– Слишком поздно, – слова как бы вырывались с трудом. – Извини, Джош, извини, слишком поздно. – Он обнял ее, она пугливо отстранилась, чувствуя угрызения совести. – О, Боже, почему я не могу избавиться от этого?

– Ты сможешь, – твердо сказал Джош, хотя был полон сомнений и впервые отчаяние начало овладевать им. Но он не позволил Анне заметить это. Голос его остался твердым, его рука, державшая ее, не дрогнула, Джош не стал обращать внимание на то, что она отстраняется от него, и повел ее обратно на кресло с сиденьем для двоих. – Ты сможешь, потому что мы сделаем так, что это случится. Речь идет не только о наших любовных отношениях, а гораздо больше; на карту поставлена наша жизнь, жизнь, которую мы будем создавать вместе. Я хочу, чтобы мы поженились, чтобы у нас были дети и что-то более прочное, чем было у нас обоих когда-либо. А за это стоит бороться.

– Нам нужно было встретиться, когда нам было по десять лет, – серьезно сказала она. – Мы бы выросли вместе и ничто не стояло бы между нами.

– Ничто и сейчас не стоит между нами, с чем мы не смогли бы справиться, – спокойно ответил Джош. – Послушай меня. Перестань быть вечно анализирующим адвокатом и женщиной, которая полагается на свой ум, доверься своим эмоциям и только слушай. Я люблю тебя, Анна. Люблю такой, какая ты есть и какой была, за то, что ты делаешь сейчас и за то, что случилось с тобой много лет назад. Я люблю в тебе все, а не только самое красивое или самое приятное. – Он приложил ладонь к ее щеке. – Дорогая, любимая Анна. Я так много хотел бы сделать для тебя. Но я хочу, чтобы ты что-то сделала и для меня тоже. Я хочу, чтобы мы стали друг для друга тем, чем мы всегда думали быть, оставаясь в одиночестве. Мы достаточно долго были одиноки: ты была занята бегством от прошлого, а я задержался в нем, теперь мы должны с этим покончить. Мы собираемся начать совместную жизнь, а жизнь – это не место и не время – это не юридическая фирма и не квартира, охраняемая швейцаром, или тысячелетняя история – это кто-то или более, чем кто-то, целая семья, если нам повезло встретиться и найти место, чтобы свить гнездо. Это кто-то всегда встречающий нас с распростертыми объятиями. Это дверь, которая всегда для нас открыта. Я хочу все это получить от тебя. И хочу дать все это тебе, чтобы тебе не пришлось снова запирать двери в своей душе.

Анна сосредоточилась на его голосе, таком проникновенном и очень близком. Сначала она цеплялась к каждому слову, потом слова стали сливаться и обволакивать, ее, как музыка оркестра, проникающая в душу каждого слушателя. Они стали частью ее души, проходя сквозь нее. Она ожила от теплоты и размеренности его голоса, от постоянного прикосновения его руки к лицу, она закрыла глаза и стала слушать.

– Есть многое, что я хотел бы сделать вместе с тобой, – продолжал он. – Места, которые мы должны увидеть вместе, даже если мы их уже видели по отдельности; книги, что мы прочтем вместе; пьесы, которые увидим; люди, с которыми мы познакомимся. Мы вместе закончим дом в Тамараке и будем проводить там много времени. Будем ходить по нашим любимым тропам в горах и откроем новые вместе; мы будем кататься на лыжах, на велосипедах, ходить под парусом; я никогда не занимался рыбной ловлей, но, наверное, мы могли бы и этим заняться. Начнем прямо сейчас, нам так много нужно сделать. – Он продолжал говорить, понизив голос до шепота, рассказывая о доме, который будет у них в Лос-Анджелесе, о саде и доме, которые они устроят вместе в Тамараке; о часах, которые будут проводить вместе. Он говорил об их такой разной работе, которая всегда будет заполнять большую часть их жизни, о красотах и чудесах мира. – И мы разделим все это. До сих пор я ни с кем не хотел делиться всем этим, но с этой минуты я не могу думать ни о чем, что мог бы испытать один.

Как бы случайно, он обнял ее одной рукой. Он стал немного растягивать слова, которые произносил теплым и обволакивающим голосом, и даже не задумавшись, не открывая глаз, Анна устроилась в его объятиях, не отстраняясь от него.

– Я хочу, чтобы в ближайшее время мы совершили одно путешествие, из Женевы до Парижа, – сказал Джош. Теперь его голос был мечтательным, и Анна почувствовала, что стала частью его мечты. – Сразу после Женевы мы поедем через ряд красивейших каньонов на краю Юрской горной гряды. Можно сделать это в хорошую погоду, а можно подождать, пока будет метель. Тогда это просто сон: облака кружатся вокруг нас, поднимаясь из глубин каньонов, и все вокруг, в том числе горы, кажется волшебно серебристым и черным, плавая в тумане.

Он сделал паузу. Вокруг была тишина. Их яхта была похожа на мягко освещенную комнату в безбрежной темноте пустыни и Нила. Созвездия неярких звезд мерцали в небе, подернутом дымкой; луна повисла над городом, как будто ее зацепил минарет. Анна уютно устроилась в надежном кольце рук Джоша. Потом она почувствовала, как его длинные пальцы ласкают ее волосы и лицо, сначала осторожно, потом более решительно. Она открыла глаза, потом снова закрыла их и отдалась этим равномерным, медленным поглаживаниям, как ласке теплого дождя.

– Потом дорога идет вверх, – говорил Джош ровным тихим голосом, который, казалось, исходил от его теплых пальцев, – и мы поедем через край виноградников, невысокие округлые холмы, темно-зеленые оттенки переходят в светло-зеленые, а потом голубовато-серые на горизонте, с небольшими домиками, разбросанными повсюду, как перья белых птиц, присевших отдохнуть среди полей.

Анна видела все это своим внутренним взором. Она чувствовала безмятежность тех мест, как чувствовала покой того места, где они сейчас сидели: небольшая частная яхта, спокойный Нил под ними, сонный город на берегу. И Джош, надежный и заботливый, крепко прижимающий ее к себе, его рука легонько ласкает ее лоб, нежную кожу у глаз, ее высокие скулы и небольшую выемку пониже и длинную линию ее шеи. От кончиков его пальцев тепло распространяется по всему телу, как вино и мед; она чувствовала томление и удовольствие.

Он говорил о других местах, и Анна видела сцены, которые он описывал. Она как бы ощущала грубые камни древних памятников, вдыхала аромат дикого тимьяна, мяты и орегано, чувствовала, как печет голову солнце, когда они идут вместе по полям, полным полевых цветов, которые склоняются перед ними. Они были так близки в этом видении, и мир обрушился на них таким сокрушительным великолепием, и Анна почувствовала, что открыта ему. Картины, звуки и запахи Египта уже захватившие ее, сочетались теперь с видениями других мест, и она ощутила прилив жажды жизни. Женщина вспомнила такое же чувство, которое испытала во время их похода на озеро, но это больше, гораздо больше. Она почувствовала себя открытой всему, что ей еще предстояло познать. И поняла, что открылась и для Джоша, желая узнать о нем больше, чем знала до сих пор.

Не открывая глаз, она подняла лицо, потянувшись к нему. Его тонкий шепот замер. Губы коснулись ее губ легко, как вечерний ветерок. Рот Анны приоткрылся, и тогда губы Джоша мягко и медленно прильнули к ее губам, дыхание слилось с ее дыханием; и его прикосновения, как и голос, пронизывали ее, замыкая в кольце его рук. Он еще крепче прижал ее к себе, и его язык медленно коснулся ее языка.

Анна, испытала потрясение от этого прикосновения, ее язык дрогнул, пытаясь скрыться. Но Джош не стал настаивать. Он не принуждал ее, но и не бросал, и через мгновение Анна успокоилась и вернулась и вдруг захотела почувствовать его тело, тесно прильнувшее к ее телу, близко и еще ближе; она прижалась к нему, понимая, что впервые чувствует страсть. Она освободила руку из тесного объятия и обхватила его, запустив пальцы в его волосы. Ее язык соединился с его языком. Она чувствовала легкость и свободу, которые наполнили ее ликованием.

У нее вырвался какой-то неопределенный звук и Джош поднял голову.

– Я люблю тебя, – сказала она.

Слова плыли в воздухе. Впервые с того времени, как она была ребенком, произнесла она эти слова свободно.

– Боже мой, – прошептал Джош. Это было, как молитва. Он медленно покачал головой, изумляясь. – Все время я мечтал услышать, как ты произнесешь это, что ты придешь ко мне ...и никогда не был уверен, что так будет.

– Это я думала, что так не будет, – ответила Анна. Дрожь прошла по ее телу. – Я не могла себе представить, что это может быть иначе.

– Ничего общего с чем бы то ни было, – сказал Джош, еще чувствуя гнев, медленно оставлявший его. – Мы пойдем своим путем и сделаем свои открытия на этом пути, у нас будет наша любовь. – Он улыбнулся. – Нам нужно прийти к соглашению с нашим прошлым, но мы не должны нести его в спальню.

Анна улыбнулась ему в ответ.

– А там не будет никого из твоих призраков? Никаких старых теней?

– Даже ни одного обрывка воспоминаний. Есть только этот момент, мы двое наедине и одна из вечных рек мира под нами. – Он встал, подняв ее вместе с собой, и теперь они крепко обнимали друг друга. Голова Анны лежала на его плече, глаза снова закрылись. И вокруг царила тишина.

«Мы сделаем наши собственные открытия. Нашу собственную любовь».

Снова по ее телу пробежала дрожь. «Нет! Я не буду бояться». Она упивалась свободой и жаждала его прикосновения. «Пора», —подумала она, подняла голову, как бы бросая самой себе вызов, и дотронулась до руки Джоша. Они пошли по палубе к его каюте.

Настенное бра отбрасывало веер мягкого света на потолок, остальная часть комнаты была в тени. Джош закрыл за ними дверь и запер ее. Он повернулся к Анне, взял ее руку и изучающе посмотрел на нее. В рассеянном свете он заметил решительный блеск ее глаз и наклон головы, который нельзя было назвать романтическим. Его сердце сжалось от жалости к ней. Невозможно было точно узнать, через что ей пришлось пройти, он мог только догадываться, мог только любить ее и пытаться помочь ей, но не мог разделить это с нею. Главное оставалось за ней, это была ее битва. Она выиграла уже много сражений и всегда одна. Но теперь она была не одна, по крайней мере, многое изменилось. И теперь оба они знали, что в ней горел огонь, который только ждал, чтобы ожить. Потребуется немного времени, оба они вспыхнут и их поглотит пламя страсти.

– Любовь моя, – тихо сказал Джош, давая ей время. – Я хочу, чтобы ты стала частью меня, хочу, чтобы мы слились в одно целое.

У Анны вырвался вздох. Она хотела его прикосновений, хотела быть в его объятьях. Джош поцеловал ее долгим, нежным поцелуем, потом повернул ее к себе спиной и расстегнул пуговицы ее золотистого платья.

«Сними пижаму. Я хочу посмотреть на тебя».

«Нет! – мысленно крикнула Анна. – Нет, нет, нет».

Но потом воспоминание ушло, и она стояла в мягком свете каюты Джоша, опустив руки, чувствуя тепло его ладоней, снимающих шелк с ее плеч, рук, коснувшихся ее талии и бедер.

– Боже мой, ты так изумительно красива, – прошептал он. Снова Анна позволила его голосу успокоить ее. Прохладный воздух из отрытого окна коснулся ее кожи, когда Джош снял с нее шелковое белье, но женщина не чувствовала стыда, а напротив, удовольствие от того, что у нее сильное, гибкое тело, о котором она заботилась двадцать пять лет.

Но потом она посмотрела на пиджак и белую рубашку Джоша. «На мне слишком много одежды. Ради Бога, сними ее с меня».

«Нет! – снова крикнула она. – Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо».

И затем, снова все прошло. Джош быстро и легко сам разделся, и Анна удивленно посмотрела на него. Он сделал это таким простым, никаких требований к ней. И когда обнял ее, впервые в жизни она почувствовала обнаженное мужское тело, прильнувшее к ней без насилия, и с благодарностью прижалась к нему. Страсть, которую Анна чувствовала раньше, исчезала в моменты паники раскрепощенность и желание оставили ее; момент ликования и свободы был так краток. Но осталась благодарность, и она ухватилась за нее: Джош ни к чему не будет принуждать.

Они долго стояли без движения, обнявшись, прохладный ветерок слегка касался их теплых тел. Потом Джош взял Анну за руку и подвел к широкой кровати, застланной красиво вытканным покрывалом. Он откинул его и увлек ее вместе с собой на мягкие простыни, и лег рядом с нею, опершись на локоть. Анна почувствовала, что он смотрит на нее. Она видела его согнутую руку и биение жилки на его шее и вдруг, показалось, что в комнате стало темнее. Она перестала думать: ее тело стало двигаться само собой. Она села и наклонилась над Джошем; с холодной точностью ее искусный рот сомкнулся на его члене.

Джош в испуге отшатнулся. И Анна отпрянула, как будто ее стегнули. Она горько плакала, забившись в угол кровати, снова и снова встряхивая головой, холодная и одинокая.

– Нет, – сказал Джош. – Ты не одинока. – Он сел рядом с нею и попытался заставить ее посмотреть на него. Ее глаза смотрели мимо. – Анна, послушай меня. – Она все еще мотала головой, и он взял ее за руку и сжал, когда она попыталась вырвать руку. – Я собираюсь с тобой говорить и, надеюсь, ты меня слушаешь. Нас здесь двое, и что бы мы ни делали, мы делаем вместе. И мы делаем, что хотим, нет никаких «должен» между нами. Ты понимаешь? Нет никаких правил, нет ничего, кроме нашего желания и любви. Я люблю тебя, Анна, и ты любишь меня, и мы собираемся любить, друг друга. Мы не изображаем другую жизнь и другое время, не следуем ничьим указаниям. И ты не пойдешь по следам той девочки, что ты была, ты теперь другой человек, и ты со мной, и оба мы создаем то, чего еще никогда не было. И ничто, никакое воспоминание не может помешать этому. Нет никакого чудовища ни в тебе, ни здесь в тени; оно ушло. Никогда больше оно не дотронется до тебя.

– Оно никогда не уйдет, – почти беззвучно сказала Анна. – То, что случается с нами, не исчезает. Это всегда остается в нас.

– Да, остается. Но если ты борешься с ними, они теряют свою силу. Анна, любовь моя, нечего бояться, ты столкнулась с самым худшим, что в тебе затаилось. Конечно, оно еще здесь, слишком оно велико, чтобы исчезнуть, но оно больше не имеет над тобой власти. Или над нами. Это нам не может причинить вред. Даже не может воздвигнуть преграды между нами. То, что мы создаем, гораздо сильнее, оно живо, и принадлежит нам и ничто не может повредить этому. Мы не допустим. Послушай меня: мы не допустим, Анна. Вместе. Больше мы не будем сражаться в одиночку.

Они долго молчали. Анна не двигалась, глаза ее были закрыты. Потом она медленно расслабилась и разжала руки, которыми сжимала колени. Она вытянула ноги и легла на спину, откинувшись на подушку, позволяя голосу Джоша найти отклик в ее мыслях.

– Я верю, – сказала она, наконец.

Через минуту она открыла глаза и подняла голову, как будто только что проснулась. Теперь комната казалась светлее, чем раньше по сравнению с темнотой за окнами. Там ничего не было видно; звезды померкли, луна ушла. Как чудесно, подумала Анна, быть в маленьком светлом мире вместе с Джошем.

Потом она снова оказалась в его объятьях, снова слились их губы, и так они лежали вместе обнявшись и целуясь, вытянувшись на кровати. И Анна сказала, касаясь губами губ Джоша.

– Я люблю тебя.

Наконец, она смогла взглянуть на него. Тело у него было стройным и мускулистым; кожа темнее, чем у нее; на груди мягкие коричневатые завитки. В приглушенном свете лампы его глаза казались глубокими, синими и настойчивыми, как будто он запоминал линии ее тела и маленькие, едва различимые морщинки в уголках рта.

– Дорогая Анна, моя дорогая любовь, – прошептал он, и наклонившись над нею, начал медленно ласкать, легкими движениями, по изгибам ее плеч, по тонкой талии и стройным бедрам. Его ладони были жесткими, но прикосновения такими легкими, что Анна напрягалась, чтобы почувствовать их. Она потянулась к нему и положила руку ему на грудь, касаясь его кожи, словно никогда раньше не прикасалась к коже. И вместе с нею Джош почувствовал новизну в том, как проводил рукой по ее телу. «Спасибо тебе, что помогаешь мне видеть п о – н о в о м у». Он ласкал ее, словно в первый раз, как будто и его, и ее тело только что появились на свет и все в этом мире было новым и свежим.

Простыня под Анной стала влажной, дыхание участилось и она начала двигаться под рукой Джоша. Он наклонился ниже, пока его губы не коснулись ее груди и не остались там на мгновение. Его рука продолжала ласкать ее тело, но при этом он прижался ртом к ее соску и медленно провел по нему языком, а когда тот набух, как маленький розовый бутон, он поцеловал другую грудь. У Анны вырвался стон, она почувствовала, что выгибается, как будто по ней пробегают языки пламени, сосредоточенные в его руках.

Она смотрела снизу на его лицо и больше ничего не видела: только Джош, только его образ. Ничто другое не могло попасть в поле зрения. Ее тело двигалось под его руками. И потом, словно вдруг открыли дверь: мир ощущений захватил ее: страсть, которую она почувствовала раньше. Обнаженная, она ощущала себя свободной, она вся состояла из чувств. И была раскрепощенной, жаждущей, уже забывающей, что значит быть замороженной. Радость позволить себе чувствовать удовольствие росла в ней, пока она не решила, что больше не может сдержаться. И она угадывала желание Джоша в напряжении его тела, в настойчивости его глаз. «Что бы мы ни делали, мы делаем вместе». Она положила свою руку на его бедро, и они застыли в кольце рук, обнимая друг друга, в охватившем их огне. Джош заглянул в ее глаза и лег на нее.

Ощущение того, что он был на ней, его тяжесть были так приятны, что глаза Анны расширились. Ликование охватило ее, и вырвался смешок. Джош улыбнулся, и радостно, и облегченно. Анна приподняла голову и поцеловала его.

– Я люблю тебя, – сказал она, но не могла не повторять это снова и снова.

Ее тело почувствовало свою силу в радости и восторге, а тепло, которое волнами пробегало по ее телу, было как река, огибающая отмели. Она стала рекой с неудержимым течением, вбирающей в свои глубины солнце и небо. Анна приподняла бедра и раздвинула ноги, чтобы обхватить Джоша и вобрать его в себя.

Он почти не двигался, но был внутри нее. Анна сжалась от короткой, резкой боли, но Джош лежал тихо, и боль прошла. Она чувствовала его твердость внутри себя, и ощущала, как сама обволакивает и сжимает его, плотно и горячо, поглощая его. Она почувствовала, что ее глаза наполнились слезами от правильности происходившего. Он не был захватчиком, а вошел в нее и заполнил то место, где и должен был находиться. И был частью ее существа. Анна ждала его.

– Любовь моя, – сказала она.

Они соединились не в сражении, а в любви и желании. И в обожании, которого она никогда не знала.

Они двигались вместе, найдя свой собственный ритм. Джош было начал медленно, но Анна вела его, двигаясь свободно и самозабвенно и была полна ощущений, теплом, охватившим ее, радостью раскрепощенности. Их дыхание и слова смешались.

– Любовь моя, любовь моя, любовь моя, – повторяла Анна, а потом впервые в жизни испытала оргазм.

Ее голова откинулась на подушку, дрожь пробежала по телу. Она слышала тяжелое дыхание Джоша, и затем вырвавшийся у него крик, и он упал на нее, обнимая и не шевелясь. Женщина повернула голову, чтобы коснуться его губ. Теплая истома охватила ее, а потом она почувствовала ветерок, более прохладный, чем раньше. Не сдвигаясь, Джош потянулся за покрывалом, которое откинул в начале, укрыл их обоих.

– Как хорошо, – прошептала Анна и почувствовала, что он улыбается.

– Надеюсь, что это так, – сказал мужчина.

– Я никогда не знала, – просто сказала она, – никогда не знала.

Джош поднял голову и встретился с ней глазами.

– Все, на что я когда-либо надеялся, все, о чем я мечтал, все – в тебе, – сказал он. – Все, что я смогу отдать тебе, я буду отдавать до конца моих дней...

– Мы найдем это вместе и разделим, – ответила Анна. Ее голос был медленным и ленивым. Она улыбалась ему, глядя снизу вверх. – Я так невероятно счастлива.

Джош затаил дыхание от удивления и наклонился, чтобы поцеловать ее. Он не осознавал, как отчаянно хотел услышать это от Анны, увидеть улыбку на ее губах и в глазах, услышать удовлетворение в ее голосе. «Теперь для нас нет ничего невозможного, – подумал он, – мы преодолели самое трудное».

Они лежали рядом, глядя друг на друга, касаясь друг друга. Анна легко касалась лица Джоша, водила пальцем по его бровям, по прямой линии его носа, по улыбающимся губам.

– Я так много не знаю о тебе, – сказала она. Его брови удивленно поднялись.

– После осмотра гробницы Тенкаура? После того, как спасла меня от шерифа города Тамарака? После ужина в моей квартире и моего рассказа о родителях? После сегодняшнего вечера?

– Я не знаю, что ты собираешься делать дальше? – поинтересовалась она.

– Плыть дальше по Нилу, – быстро ответил он. – А потом мы дойдем до Асвана и я бы хотел повернуть и плыть назад, в Средиземное море, все дальше и дальше. Как насчет этого? Можем мы плавать три-четыре месяца и забыть обо всем остальном мире? У нас есть книги, музыка, еда, люди, которые нас ждут, и так много откровений друг для друга. Несколько месяцев – это только начало, но оно должно быть хорошим. Ты согласна?

– Я бы очень этого хотела, – просто ответила Анна.

– Хорошо. Завтра я позвоню в Университет и в музей и скажу им, чтобы придержали все дела на май или июнь.

– А я позвоню своей секретарше. Она обо всем позаботится. Нужно будет позвонить Гейл и Лео, вот они удивятся.

Они помолчали.

– Ты попалась на мой розыгрыш, – сказал Джош с некоторым упреком.

– Это был розыгрыш? – Анна смотрела широко открытыми, невинными глазами.

Он разразился смехом.

– Наполовину желание, наполовину розыгрыш, и ты это знаешь. Тебе придется привыкнуть к этому. Когда-нибудь мы обязательно будем так путешествовать – может быть прямо сейчас соберемся в кругосветное плавание, – когда организуем нашу жизнь. Анна, я уже говорил что хочу, чтобы мы поженились. Ты об этом думала?

– Я бы тоже этого хотела. Но я ни с кем вместе так долго не жила, Джош, может быть, со мной трудно ладить.

– Об этом я не беспокоюсь. Мы замечательно проведем время, привыкая друг к другу. Где мы будем жить?

– Я бы хотела найти что-нибудь новое, чтобы устроить свое жилище вместе.

– Да, но если мы не найдем ничего подходящего?

– Будем жить у тебя, я не хочу возвращаться к себе.

– Нет, ты там больше не живешь. – Он откинул ее волосы с лица. На щеках горел румянец, глаза сияли, ее красота приобрела глубину и мягкость, которых раньше не было. Тело было, как шелк цвета слоновой кости на фоне белой простыни и с небольшими затененными изгибами.

– Тебе нужны яркие цвета, – сказал он, – и самая роскошная, чувственная одежда, какую только мы сможем найти. Я хочу закутать тебя в бархат и шелк, кашмир и ангору, все мягкое и богатое, чтобы ты себя чувствовала роскошно, вся роскошь чувств, которых ты была лишена так долго, я хочу, чтобы ты ее чувствовала.

– Да.

Это был крик радости. Анна поцеловала его, вытянулась рядом с ним, хотела раствориться в нем. Обхватив руками его спину, прижимая к себе как можно плотнее, еще теснее, чем они были. Одну ногу положила на его бедро и придвинулась к нему. Ее рот округлился от удивления. Она хотела – снова, снова, всегда – и желание, пронзившее ее тело, когда она прижалась к Джошу, было таким всепоглощающим, что закружилась голова.

– Я не знала, – снова прошептала Анна. Было так много всего, чего она не знала.

Джош поцеловал ею длинную шею, когда она откинула голову; его губы коснулись ее груди, плотного живота и мягкой впадины между ногами. В тихой комнате Анна слышала лишь свое дыхание. Она посмотрела вниз, на свои пальцы в волосах Джоша, а когда почувствовала его язык, то быстрый, то медленный, осторожный и уверенный, волны наслаждения стали омывать ее. Женщина чувствовала, что погружается в тепло, такое же обволакивающее, как в пустыне, а комната кружится вокруг нее, как в вихре. Она пыталась сопротивляться этому, остановить кружение, но потом позволила себе погрузиться в водоворот и не закрывала глаза, глядя на Джоша. Казалось, он колышется, и Анна поняла, что в глазах у нее снова стоят слезы.

– Джош, – сказала она, но это было только дыхание, а потом почувствовала, как все в ней взрывается под настойчивыми прикосновениями его языка, вскрикнула и слезы полились на подушку.

Он снова лежал рядом с нею, обнимая ее и целуя мокрые глаза. Дыхание Анны замедлилось, тело успокоилось.

– Почему ты плакала? – спросил он.

– Потому что это было так прекрасно, – она посмотрела на Джоша. – Ужасно, когда что-то прекрасное пачкают грязью. И даже если это было сделано со мной, я просто не знала, что происходило: что прекрасное и хорошее покрывалось грязью.

– А теперь ты это знаешь, каким это должно быть.

– Мы это знаем, я должна была узнать это с тобой. – Она обвела комнату полузакрытыми глазами.

Вдруг озноб прошел по коже и Анна села на кровати. Цветочная спальня была для них целым миром; они здесь сидели, лежали, разговаривали. Это был совсем как дом семейной пары, только меньше.

– Джош, я хочу выйти на воздух, на палубу.

– Хорошая мысль. – Он бросил быстрый взгляд на ее встревоженное лицо, – здесь становится душно. Держись. Я найду нам халаты.

Он вынул из шкафа белый махровый халат и надел, потом сходил в другую каюту за халатом для Анны, и протянул ей его, она накинула халат, обмотала вокруг себя. От этих простых действий воспоминание о цветочной спальне померкло. И когда они прохаживались с Джошем по палубе, то уже знала, что больше оно не вернется.

В огороженном уголке Джош разложил на палубе большие зеленые подушки с цветочным узором и они легли на спину, глядя на звезды в туманной дымке.

– Гораздо лучше, – прошептал Джош. Он привлек к себе Анну и показал на большое скопление звезд с тремя звездами в ряд в центре. – Орион, – сказал он. – Три звезды – это его пояс. Когда я был маленьким, то сочинял о нем истории, что он управляет небом и наблюдает за Землей и приходит, если кто-то на планете нуждается в помощи. Что-то вроде отца, школьного наставника и Бога в одном лице. Мы были хорошими друзьями. Каждому ребенку нужен кто-то такой, более видимый, чем Бог, более доступный, чем школьный наставник, и в то же время отдаленный, чтобы можно было доверить ему свои страхи, излить обиду и знать, что он не придет наказывать тебя.

– У меня была хорошая подруга, Эми, – сказала Анна, вспомнив имя. – Я придумала ее, когда мне было лет восемь или девять, и она была со мной, пока не пришел Винс. Потом исчезла. Может быть, если бы та была высоко в небе, я бы смогла сохранить ее для себя. Но когда Эми ушла, больше никто не появился. Джош, ты сказал, что хочешь иметь детей?

– Да. Я уже давно хочу их иметь, так или иначе. Это всегда беспокоило меня, однако, – это такая самонадеянность – создавать человеческие существа, а потом решать, как их следует воспитывать – и потом, я никак не мог найти кого-то, с кем хотелось бы остаться на всю жизнь. Поэтому я всегда говорил, что слишком много путешествую, чтобы быть хорошим отцом. Теперь я думаю иначе. Я иду на риск быть самонадеянным, пока я с тобой.

– Может быть, я слишком стара, – сказала Анна.

– Тогда нам лучше начать прямо сейчас.

Она села, серьезно глядя на него.

– Мне почти сорок, Джош.

– А мне сорок два. – Подложив руки под голову, он с улыбкой смотрел на нее. – Ты думаешь, мы будем трястись и запрещать им задерживаться допоздна, когда им захочется поговорить с приятелями о жизни? Или наша память ослабеет настолько, что мы не сможем кратко информировать их о сексе, когда придет время?

– Наверное, это последнее, о чем забывают люди, – улыбаясь сказала Анна. – И будет нечестно, если я забуду; я взялась за это так поздно, что не хватит отпущенных лет.

– Ты не забудешь и ты не слишком старая, – спокойно ответил Джош.

– А вдруг, у меня не может быть детей. Вдруг я слишком долго была закрыта для этого. Я знаю, это ненаучно, но я беспокоюсь.

– Тогда их у нас не будет. Будем мы сами и наша жизнь вместе; нам не нужны дети, чтобы чувствовать себе в полном порядке. – Он пристально посмотрел на нее. – Ты не будешь чувствовать себя чего-то лишенной, если у нас их не будет?

– Да, – просто ответила Анна. – Иногда это меня ранит, когда я провожу время с Робин и Недом, я думаю о том, что хотела бы иметь своих собственных детей и дать им настоящее детство. Я так много хотела бы дать... но это были фантазии, на самом деле я никогда не позволяла себе думать об этом. До сих пор.

– Мы будем думать об этом вместе, – сказал Джош. – И сделаем все, от нас зависящее, чтобы это случилось. Но как бы дело ни обернулось, любовь моя, у нас все будет хорошо. Неважно, будет ли у нас полдюжины детишек или мы будем проводить четыре месяца в году на яхте, будем ли жить в той квартире или в другой. Чудо в том, что мы нашли друг друга.

– И что ты меня разбудил.

– Ты сама проснулась, – ответил Джош. – Я помог, но это произошло в твоей душе. Ты должна это знать.

– Да, но я не могла бы сделать это сама или с кем-то другим; только с тобой.

Джош потянулся к ней и она взяла его за руку. Поцеловала его ладонь, потом пальцы, один за другим.

– Я никогда не думала, что это так просто, – сказала она. – Делать, жить и ощущать так много. И тогда чувствуешь себя прекрасно. И все хорошо.

Анна посмотрела на его стройное тело, вытянувшееся рядом с нею. Одна рука была еще у него под головой, он ей улыбался. И она почувствовала, что снова в ней разливается желание. Теперь это чувство стало знакомым и Анна приветствовала его, потянувшись, как кошка на солнце. Ее кожа приобрела такую чувствительность, что, казалось, ветерок оставляет на ней следы; женщина ясно слышала каждый всплеск волны о борт яхты; совершенно отчетливо различала неясные контуры яхты и подушки, разложенные под ними. Как чудесно, что все было таким ясным и что она была частью этого.

– Жадная, – прошептала Анна, с улыбкой склоняясь над Джошем. – Никогда не думала, что я такая жадная.

Его рука скользнула под ее халат, лаская ее грудь.

– Я люблю это в тебе.

Она развязала пояс халата Джоша, распахнула полы и наклонилась, как раньше. Но теперь в ее движениях, не было холодной точности, ни тени прошлого. Было только ее желание. И ее любовь. И Джош. Она согнулась над ним, двигаясь медленно, как во сне, нащупывая свой путь, делая это таким же новым, как прикосновение ее пальцев к его коже.

Она поцеловала темные волосы на его груди. Его сердце гулко стучало под ее губами, а она неустанно двигалась, скользя кончиком языка по его гладкой коже.

– Анна, любимая.

Слова растягивались, длинные и тихие. Ее руки провели по его бедрам, груди коснулись ног, и осторожно, тихо она взяла его в рот. Она заполнила себя его плотной, живой теплотой, глубоко втянула в себя и забылась в чувствах, которые овладели ею, приподнимали ее и открывали все, что они должны были познать вместе. «Я никогда не знала, что это так просто. И все будет таким, как должно быть». Больше не было закрытых дверей, морозных дней. Она была свободна, жива и разбужена. Радостный смех вырывался из ее горла.

Джош поднял ее, посадил сверху, раскрывая халат. Анна низко наклонилась, чтобы поцеловать его. В них была такая необузданность, какой они не знали раньше, страсть и нетерпение подгоняли их. Пальцы Джоша проникли в нее, яростно проталкиваясь, а Анна закусила кожу у него на шее, словно недостаточно было способов слиться с ним. Они смотрели вниз, где его член исчезал в ней, появлялся снова, блеснув в слабом свете, только чтобы снова погрузиться в нее, все быстрее и все с большим пылом, пока они вместе не вскрикнули. Медленно, как будто спускаясь с горы, они вместе затихли, потом расслабились, легли, вытянувшись и, наконец, успокоились. Они долго лежали молча. Анна лежала вдоль тела Джоша, закинув на него ноги, прижав губы к пульсирующей жилке на его шее. Женщина охлаждалась, кровь уже не так быстро бежала в жилах, но она все еще была полна богатств, представших перед ней впервые. «Я хочу укутать тебя в бархат и шелк... всю роскошь чувств, которых ты так долго была лишена»...

– Я чувствую себя в такой роскоши, – сказала она с долгим вздохом. – Как будто я прихожу домой промозглым вечером, и в комнате горит камин, есть длинное мягкое платье, какое-нибудь горячее питье, и знаю, что меня ждут и я здесь живу.

Она соскользнула на подушки рядом с Джошем, свернулась клубком в его руках, положив ладонь ему на грудь. Она закрыла глаза, укутанная глубокой темнотой, которая скрывала их от посторонних глаз, как в шалаше. Потом она услышала голоса и вскочила.

– Они поднимают якорь, – сказал Джош, сел рядом с нею, запахнул ее халат и завязал его, потом сделал то же самое со своим.

– О, Джош, какое небо, – удивленно воскликнула Анна, оно было бледно-серым с полосами розового, персикового и фиолетового цвета, сменившимися на оранжевый и золотистый цвета пустыни. Нил покрылся длинными волнами ряби, в которых отражалось солнце. Из города доносился крик муэдзина, который, как творение ночи, только что проснулся и восхищался красотой мира на восходе солнца.

– Сколько красоты, – тихо сказала Анна. – Сколько жизни. – Она встала у борта яхты, наблюдая за людьми, начинающими свой день среди домишек и пыльных улиц города. – Джош, я совсем не хочу спать, может быть, мы сойдем на берег и побродим?

Он рассмеялся, стоя рядом, обняв ее одной рукой.

– Куда только ты захочешь. Но времени у нас мало, мы не можем делать остановки ради всего, что видим. С остальными частями света мы разберемся на следующей неделе.

Анна обвила рукой его талию и прислонилась головой к плечу. Босые, в белых халатах стояли они под золотисто-голубым небом, смотрели на берег, пока «Хапи» скользила по глубоким водам Нила, набирая скорость. Подул ветерок. По обоим берегам реки высокие банановые деревья с огромными блестящими листьями окаймляли русло. Крестьяне шли на свои поля, изобильные и плодородные, ограждающие Нил от бесплодной, враждебной пустыни. Яхта ровно и плавно скользила между этими длинными полями, которые символизировали торжество жизни. Джош и Анна стояли, обнявшись. Он улыбался ее сияющим глазам.

– С добрым утром, моя любовь, – сказал Джош.