Стеклянная мадонна

1

Шел 1866 год. С начала 40-х годов, когда появились железные дороги, север Англии стал процветать; деревни вроде Джарроу превратились благодаря металлургическим предприятиям в города. Миддлсброу, лежавший в нескольких милях и представлявший собой в 1830 году крохотный поселок, не насчитывавший и сотни жителей, уже к 1853 году вырос в бойкий порт с двадцатью тысячами обитателей. Новые люди стали прославлять свои родные места. Таким был Генри Болкоу из Миддлсброу, немец по рождению, Стивенсон из Ньюкасла, Лемансы из Шеффилда, не говоря уже о Джоне Брауне, начинавшем на фабрике ножевых изделий подмастерьем и превратившемся во владельца крупного металлургического завода. Фамилии «Викар», «Армстронг», «Рамсден» означали «сталь», от них зависели многие тысячи людей. Эти фамилии были начертаны на камне у основания статуй и бюстов, какими растущие города благодарили своих благодетелей, воздвигавших огромные муниципальные здания, строивших общественные бани и библиотеки.

Север Англии представлял собой в то время империю – империю угольных шахт, металлургических заводов и железных дорог. Находилось место и для стекольных заводов. Многие в будущем выдающиеся люди поднялись в те времена из грязи и выстроили для своих семейств дворцы. Многие, не роскошествуя, жили тем не менее неплохо, располагая деньгами. Существовало и потомственное дворянство, сохранившее пышный образ жизни.

И вот майским днем 1866 года вся империя Севера, пошатнувшись, рухнула, как от землетрясения. Толчки ощутили все, независимо от благосостояния.

Лондонский Сити охватила паника. Разорялись банки, останавливались железные дороги; металлургическим компаниям приходилось сливаться, чтобы выжить; семейные предприятия, вызывавшие всеобщую зависть, либо объявляли себя банкротами, либо присоединялись к более удачливым компаниям, пережившим катаклизм.

В катастрофе обвиняли многих, но больше других была виновата компания «Оваренд энд Гарни», которая в то время финансировала львиную долю индустрии Севера и вдруг оказалась на мели; пламя паники переметнулось с лондонских банков на Север.

Катастрофа оказалась для Эдмунда Легренджа удобным предлогом: он удачно списал крах стекольного завода на общую разруху, хотя каждый работник этого завода и владельцы всех стекольных заводов от Шилдса до Бирмингема знали, что его фирма давно дышала на ладан.

Эдмунду Легренджу шел сорок восьмой год. До сорока лет ему еще удавалось поддерживать прежний ритм жизни, но за последние годы он изрядно утомился от излишеств и выглядел теперь как неразборчивый любитель разнообразных удовольствий в этом возрасте. У него выросло брюшко, шея стала толстой, лицо багровым. Однако многим он казался прежним; Он по-прежнему молодцевато держался в седле, пил еще больше, чем раньше, чревоугодничал, безудержно предавался азартным играм и оставался верен главному своему пристрастию – разврату.

Однако все это было теперь только видимостью, щитом, за которым он укрывался, потерпев за последние годы множество личных неудач. Самая удручающая из них случилась год назад и касалась настоящей матери его дочери.

При всех своих недостатках Легрендж не был жаден и щедро одаривал тех, кто пользовался его любовью или просто симпатией. Для него не имело значения, что подарки приобретались на деньги, которые он выжимал из своей жены, а это с годами превращалось во все более трудную задачу. Не брезговал он и растратой денег, взятых взаймы, поскольку занимал деньги так же неутомимо, как иные их зарабатывали. Больше всего он задолжал своему приятелю Бостону. Именно этот человек нанес сокрушительный удар по его гордыне, переманив его любовницу.

Джесси Коннолли было всего 15 лет, когда ею, тогда девственницей, впервые овладел Легрендж. Ее неиспорченность пришлась ему по нраву, так как была большой редкостью в квартале, где она обреталась. Он сильно привязался к ней; вдобавок к привлекательной внешности она обладала незаурядной живостью и веселостью, а также неутомимо трудилась, чтобы сделать приятное мужчине. Поставив ей условие, что она не станет принимать никого, кроме него, он снял ей комнаты на Крейн-стрит. Вскоре молодой содержанке пришла идея завести собственное дело. Он одобрил замысел и, не испытывая в ту пору затруднений со средствами, купил ей дом, в котором она устроила бордель. Он готов был поклясться, что Джесси на протяжении многих лет хранила ему верность. Одна из причин этого заключалась, по его мнению, в том, что благодаря ему она могла не иметь дела с клиентами низкого пошиба, достававшимися ее подопечным.

Оставленная за ним квартира на верхнем этаже борделя, в которую вела отдельная лестница, на долгие годы превратилась для него в убежище. Он давно уже не испытывал к Джесси нежных чувств, но она была с ним по-прежнему добра и внимательна и иногда по старой памяти баловала его.

Как-то вечером, сильно подвыпив, он привел на эту квартиру Бостона. Он поступил так по беспечности и уже на следующий день крепко пожалел об этом, однако ему ни разу не пришло в голову усомниться в любовнице, пока однажды он не очутился в ее заведении в неурочное время. Он посещал ее по графику и накануне уже побывал в доме. На сей раз он удивился, увидев на улице карету Бостона. Проехав мимо, он стал ждать. Через некоторое время из красной двери вышел Бостон.

Его одновременно охватили безудержная ярость и уныние. Бостон наверняка посмеивался над ним, а он не имел возможности призвать его к порядку, так как был его безнадежным должником. Существовала и более веская причина, по которой Бостон мог оставаться безнаказанным: Легрендж рассчитывал отдать ему в жены свою дочь. Только этот брак смог бы погасить всю его задолженность и обеспечить надежное будущее, так как Бостон получал доходы от всех до единого выгодных предприятий графства. Браку ничто не препятствовало, кроме разве что Розины. Сам Бостон весь последний год был очень внимателен к Аннабелле, из чего следовало, что его не придется силой тащить под венец. Что касается Аннабеллы, то она не ослушается отца. Единственной преградой оставалась Розина. С другой стороны, у нее не было серьезных рычагов, чтобы ему помешать.

Настоящая катастрофа Севера в некотором смысле стала поворотным моментом в жизни Розины. Закрытие семейного дела воспринималось как хирургическая операция, откладывавшаяся не один год. Само же закрытие при всей его болезненности несло и облегчение.

Деньги, полученные ею по наследству в возрасте тридцати лет, были истрачены за четыре года, после чего она регулярно просила в долг у матери, что с каждым разом становилось все труднее делать. В конце концов этот источник тоже был исчерпан.

Они больше не могли содержать Холл и все службы. Это не слишком ее беспокоило, так как ей вполне хватило бы места в коттедже матери, к тому же благодаря переезду ей не пришлось бы больше выслушивать оскорбления, подвергаться унижениям и притворяться, как того требовала общественная мораль.

Ее совершенно не занимало, где станет жить ее муж, единственной тревогой оставалось будущее дочери. Однако и эта проблема вскоре должна была найти решение: через два дня ожидалось возвращение из Лондона Стивена. Розина полагала, что он сделает Аннабелле предложение.

Уже несколько лет подряд он был с ней нежен и внимателен. Плохое отношение Легренджа не позволяло ему бывать у них, но в последние два года он повадился наезжать в Дарэм всякий раз, отлучаясь из университета домой. В прошлом году, когда они провели в Лондоне два месяца, он регулярно навещал Аннабеллу и был ее неизменным кавалером в отсутствие отца.

Стивен превратился в красавца мужчину и пользовался успехом у дам, но Розина всегда знала, кому принадлежит его сердце. Два дня назад она получила от него письмо, одна строка которого особенно согрела ей душу: «Я приеду домой ко дню рождения Аннабеллы. Пожалуйста, привезите ее в Уэйрбэнк, так как мне есть что сказать ей и вам, дорогая тетушка. Вы всю мою жизнь были так ко мне добры, что я хочу, чтобы вы разделили мое счастье…»

Ей предстояло сейчас только одно неприятное дело – разговор с мужем о закрытии Дома и Усадьбы. Слуг необходимо незамедлительно уведомить о скором увольнении. Элис, естественно, переселится вместе с ней в коттедж, Харрис, возможно, тоже, но никто больше.

Выйдя из-за стола, она подошла к окну и увидела Аннабеллу и Бостона, прогуливающихся в саду. Она застыла, глядя на них. Розина всегда с удовольствием, смешанным с гордостью за свои достижения, наблюдала за прогуливающейся Аннабеллой, настолько та хорошо себя держала, настолько безупречными были ее манеры. Единственным недостатком были излишняя веселость и слишком громкий смех, но брак и чувство ответственности должны в свой черед, приглушить то и другое.

Бостон появлялся у них в последнее время все чаще. Розина его недолюбливала. Несмотря на богатые туалеты и старание пустить пыль в глаза, он оставался мужланом. Она удивлялась, почему ему не привился лоск Эдмунда, с которым они уже много лет тесно партнерствовали. Бостон так и остался неотесанным грубияном, каким был при их первой встрече восемь лет тому назад.

Аннабелла разделяла чувства матери в отношении Бостона. Она тоже считала его неотесанным и все время сравнивала со Стивеном. Странность заключалась в том, что именно с Бостоном она виделась и разговаривала чаще, чем с любым знакомым ей мужчиной.

Бостон мог быть забавным собеседником и иногда заставлял ее смеяться. Он был циничен, но в меру, однако весь он – лицо, манеры, даже голос – был ей несимпатичен.

Четыре раза на протяжении года она побывала у него на званом обеде, а один раз – на его балу. Бал ей понравился, потому что она любила танцевать, но ни обеды, ни его дом ей не приглянулись. Все здесь отдавало безвкусицей. Отец твердил, что этому дому нужна хозяйка, так как всего остального в нем был избыток: в два раза больше слуг, чем у них, и не меньше десятка садовников. Она удивлялась, почему Бостон до сих пор не был женат. Ведь ему, по ее прикидкам, уже было лет тридцать.

Иногда ей начинало казаться, что за последний год его отношение к ней претерпело перемену. Пока ей не исполнилось шестнадцати лет, он был с ней по-своему очень вежлив, даже почтителен. Но в последнее время завел привычку подтрунивать над ней, когда они оставались с ней наедине, и позволял себе в разговорах недопустимые вольности. Конечно, так мог бы себя вести и Стивен, но это было бы ей только приятно, и она бы смеялась и подтрунивала над ним в отместку; но Стивен – это совсем другое дело, Стивен – человек, за которого она собирается замуж.

Ее сердечко забилось сильнее, лицо осветилось улыбкой, когда она вспомнила, что до встречи со Стивеном осталось каких-то два дня. На сей раз он попросит ее руки. Мать показывала ей его последнее письмо. Накануне вечером мать провела с ней пространную беседу. Предстоящий переезд стал для Аннабеллы неприятной неожиданностью, потому что она любила Дом до последнего кирпичика, да и Усадьбу – тоже. Последние два года ей не возбранялось ее посещать. Однажды отец удивил ее предложением: «Почему бы тебе не взглянуть на мои картины?» Это было сказано таким тоном, словно она была виновата в том, что пренебрегала этой частью дома. С того дня дубовая дверь запиралась только по вечерам, когда он усаживался играть.

Аннабелла знала, что мать испытала облегчение, когда дочь не проявила чрезмерного интереса к посещению Усадьбы. Она была счастлива, что девочка отдает предпочтение картинам, украшающим Дом, что соответствовало действительности, поскольку на этих картинах были запечатлены знакомые ей люди: дедушка и бабушка на разных этапах жизни, прадедушка с прабабушкой и так далее в глубь столетий.

Ее особый интерес к предкам вызывался тем, что за все семнадцать лет жизни она ни разу не обмолвилась словечком со своей бабкой. В последнее время это ненормальное обстоятельство не давало ей покоя. Ей требовалось объяснение, однако деликатность чувств не позволяла напрямик обратиться к матери с вопросом, почему ее никогда не водят к бабке. Зато со Стивеном она обсуждала эту тему без обиняков. Стивену удалось ее успокоить: он заявил, что бабушка Конвей-Редфорд всегда была сварлива и нелюдима; сам он видел ее всего дважды с тех пор, как умер его отец. Судя по всему, она терпеть не может детей…

Тем временем Джордж Бостон гнул свое:

– Я расширяю конюшню. Вы обязательно должны побывать у меня и взглянуть, что из этого получается.

– Вы докупите лошадей?

– Да, еще с полдюжины голов.

Он покупал лошадей упряжками, хотя для большинства жителей графства это были времена, когда, наоборот, приходилось расставаться с экипажами и лошадьми. Уж не собирается ли он приобрести отцовских лошадей? Вот был бы ужас!

В данный момент она больше симпатизировала отцу, чем матери. Для нее вот уже несколько лет не было тайной, что ее отец – человек нехороший, однако порой она сочувствовала именно ему, потому что Розина обладала железным характером, а Легрендж уповал на свое обаяние, хитроумие и, как ни ужасно было это сознавать, способность устрашать. Год от года она все больше постигала очевидное: к ней он был повернут одной стороной своей натуры, к матери – противоположной. Это особенно прояснилось, когда в пятнадцать лет ей было позволено покинуть детскую и переселиться на второй этаж, в комнату напротив материнского будуара. Иногда при посещениях отца оттуда доносился только шепот, иногда он бушевал и произносил такие страшные слова, что она зажимала уши. Однако вскоре после приступов гнева он уже изъявлял готовность взять ее за подбородок и спросить бархатным голоском: «Ну, как поживает моя красотка? Может, прокатимся по вырубке?»

Он все чаще предпочитал ее компанию во время конных прогулок. Если обстоятельства вынудят его продать лошадей, он сойдет с ума: лошади – смысл его жизни.

– Очень жаль, что приходится продавать фабрику.

– Что ж, бывает.

Она вспомнила про Бостона. Ей показалось, что лично ему совсем не жаль их фабрику, наоборот, он злорадствует.

– Как вы видите свое будущее?

Она улыбнулась и ответила:

– О, у меня найдется множество занятий. – Теперь она предвкушала поездку в Дарэм по случаю своего дня рождения. – Как вы понимаете, мистер Бостон, нас не выселят на вырубку. У нас есть планы.

Он расхохотался, широко разевая рот и показывая окруженный зубами язык. Она пренебрежительно сморщила носик. Смех неожиданно прекратился, хотя улыбка осталась.

– Значит, планы?

Она с неосознанным кокетством повернула головку и ответила, имея в виду их совместный с матерью секрет:

– Да, мистер Бостон, планы.

– Чую какую-то загадку! Вправе ли я спросить, что это за тайные замыслы? Уверяю вас, я похороню ваш секрет в глубинах моего сердца. Выкладывайте.

Его игривость заставила ее спохватиться: уж не позволяет ли она себе лишних вольностей? Мать не уставала предупреждать ее о легкомысленности поведения, которую нетрудно было спутать с легкостью манер; по словам матери, отсюда было рукой подать до ошибочного мнения на ее счет, в которое можно впасть, наблюдая за ней со стороны. Оттого ее ответ прозвучал нарочито чопорно:

– Если у меня и есть секреты, мистер Бостон, то для вас они не представляют интереса, так как я уверена, что вы сочтете их ребячеством.

– Ни в коем случае! Двадцать первого числа вам исполнится семнадцать лет, а этот возраст никак нельзя назвать детским. Господи, ведь я знаю вас много лет, Аннабелла, и, даже когда вы были еще ребенком, я не считал вас незрелой. Напротив, вы часто пугали меня своими знаниями, даже мудростью. Я не забыл тот день, когда мы впервые посетили стекольный завод. Как вы меня ошеломили тогда!

– Вы смеетесь надо мной, мистер Бостон!

Он уже собирался ответить, но был прерван Фейлом, который вырос как из-под земли и обратился к Аннабелле:

– Мисс Аннабелла, госпожа желает с вами переговорить.

– Спасибо, Фейл. Прошу меня извинить, мистер Бостон.

– Разумеется. – Он по-прежнему посмеивался. – Позвольте, я пройдусь с вами до дома. Мне надо перекинуться словечком с Мануэлем. Он отменно управляется с лошадьми, не правда ли?

– Да, он непревзойденный конюх.

– С тех пор как он у вас появился, вашему отцу вряд ли приходилось обращаться к ветеринару. Именно таким слугам и следует отдавать предпочтение – они экономят ваши деньги.

Он проговорил это с улыбкой, чем навел ее на мысль, что наслаждается положением, в котором очутилась ее семья. Он заберет Мануэля, о чем всегда мечтал. После ухода Мануэля в ее душе останется пустота. Такого слуги, как Мануэль, у нее никогда больше не будет. Он был единственным из всех, с кем ей жалко было расставаться. Почему мать хочет оставить Харриса, а не его? Надо предложить ей подумать. Правда, отец тоже может захотеть забрать Мануэля. Только куда он его заберет? Где, кроме Усадьбы, сможет жить ее отец? И как он будет жить без стекольного завода и без Розины? С прошлого вечера она неоднократно задавала себе этот вопрос.

На аллее она простилась с Бостоном и вошла в дом, где услышала от Харриса, что мадам ожидает ее в малом кабинете.

Малый кабинет находился в конце длинного коридора, в восточной половине дома. Здесь стояло пианино, на котором играла Аннабелла. По сравнению с другими комнатами эта и впрямь была маленькой и какой-то более уютной. Именно поэтому Розина решила устроить встречу здесь.

Она знала, что муж собирается уехать с Бостоном в город, а это значило, что его отсутствие может, как обычно, продлиться два-три дня. Она полагала, что в подобных случаях он ночует в своем клубе, хотя это ее теперь совершенно не интересовало. Другое дело, что сложились новые обстоятельства, при которых они лишились поступления денег извне и полностью попали в зависимость от денег ее матери, из чего вытекало: наступил момент обсудить с ним состояние дел.

Когда закрылась фабрика, ему следовало самому прийти к ней и все обсудить, но он, как всегда, оказался неспособен смотреть в лицо действительности. Он всегда надеялся, что подвернется кто-нибудь, кто вовремя ссудит ему денег, на худой конец, он выиграет кругленькую сумму. Но теперь выигрыш должен быть огромным, в размере богатой золотой жилы, иначе ему не удастся сохранить прежний образ жизни. Он достиг конца своей безалаберной дорожки; на ней он сшиб с ног стольких людей, что она сомневалась, что найдется хоть кто-нибудь, кто пожелает протянуть ему руку помощи, за исключением разве что Бостона. Их отношения она считала очень странными, поскольку создавалась видимость, словно в должниках ходит сам Бостон.

Их последний разговор о деньгах, вообще последний их разговор продлится не больше нескольких минут. Она пригласила на эту беседу и Аннабеллу, считая, что тема в не меньшей степени касается и ее. Однако истинная, подсознательная причина приглашения Аннабеллы заключалась в том, что ее присутствие должно было умерить ярость мужа, ибо она уже давно испытывала смертельную усталость от него.

Аннабелла и Легрендж столкнулись у двери малого кабинета.

– Здравствуй! – сказал он. – Какими судьбами?

– Меня позвала мама.

– О! – Он состроил насмешливую гримасу и сказал: – Как и меня. Не будем мешкать.

Он взял ее под руку и ввел в кабинет, как в бальный зал. Взглянув на жену, сидящую у окна, он провозгласил:

– Вот и мы, мадам, вот и мы!

Это было сказано развязным тоном, но его лицо осталось сумрачным, напряженным, глаза зловеще поблескивали. Розина видела, что он не в духе.

– Присаживайтесь, – радушно пригласила она.

Аннабелла подчинилась, но Легрендж остался стоять, поглядывая на нее. Приглашение сесть прозвучало, по меньшей мере, странно. Он ждал, чтобы она начинала, но Розина не торопилась. Когда она все же заговорила, оказалось, что у нее дрожит голос. Поразительнее всего было то, что она назвала его по имени.

– Эдмунд, – молвила она, – мне хотелось бы разобраться с домом и слугами.

Он слегка подался вперед и воинственно переспросил:

– В каком смысле – разобраться с домом и слугами?

– От них придется отказаться – по крайней мере от слуг. С имением можно и повременить, но тебе следует знать, что мы не в состоянии больше содержать такое количество прислуги, не имея дохода от фабрики.

Он присел на край стула и, упершись локтем в колено, сказал, предварительно окинув жену негодующим взглядом:

– Ты можешь спокойно предлагать уволить слуг, а не просто сократить их число, как я ожидал? Прямо так – взять и уволить всех до одного?

– Да, Эдмунд, именно это я и предлагаю. Если, конечно, у тебя не найдется источника средств, чтобы кормить, одевать и оплачивать их.

Он махнул рукой и произнес:

– К этому мы вернемся через минуту. А пока ответь, Розина, где и как мы будем жить, когда слуг не станет и дом опустеет?

Розина опустила глаза и незаметно прикусила нижнюю губу, прежде чем взять себя в руки и ответить:

– Я переезжаю в коттедж, к матери. Я забираю Харриса.

– Боже всемогущий! – Он вскочил. Стул вылетел из-под него, проехался по сверкающему полу и комом собрал шкуру, заменявшую ковер. – Сидишь передо мной и спокойно говоришь, что способна оставить Дом и перебраться к матери, которую тебе вообще никогда не следовало покидать! Где же, согласно твоим планам, придется обитать мне? Уж не на вырубке ли?

Эта была та же логика рассуждений, к которой прибегла полчаса назад Аннабелла.

– Я полагаю, ты поселишься в своем клубе. Ты проводишь там много времени, поэтому не заметишь перемены.

Его реакция была настолько яростной, что Аннабелла испуганно вскрикнула: он согнулся почти вдвое, схватил себя за волосы и дернул; лицо его при этом исказилось до полной неузнаваемости.

Розина сидела неподвижно, с мертвенно-бледным лицом; Аннабелла вцепилась в ручки кресла, глядя, как корчится отец. Видимо, подобные приступы гнева ее матери приходилось наблюдать всю жизнь.

Легрендж повернулся к Аннабелле и ткнул пальцем в нее.

– Куда же, в таком случае, запихнут тебя? Не в коттедж, разумеется, твоя дорогая бабушка не пожелает с тобой знаться…

– Эдмунд! – вскинулась Розина.

Он повернулся к ней и насмешливо сказал:

– Что, любезная Розина, разве я сказал что-то не то? Но все-таки ответь, раз ты все так хорошо продумала, куда денется она? – Он широко раскинул руки, словно вознамерился заключить жену в объятия. – Только не говори, что решила вверить ее моим заботам. Неужели ты на это пойдешь, даже не дав боя? Ну, давай! Интересно, как это прозвучит из твоих уст.

С лицом, перекошенным судорогой, Розина ответила:

Будущее Аннабеллы устраивается… будет устроено в самое ближайшее время.

– Нет! Ее будущее устраивается? Чрезвычайно любопытно! – Широко раскрыв глаза в неподдельном изумлении, он пробасил: – Продолжай!

– До пятницы я не смогу ничего больше сказать.

– Пятница? Почему пятница? Ах да, в пятницу у нее день рождения. – Он обернулся к Аннабелле, наклонился к ней, заглянул в лицо и спросил: – Что должно произойти в пятницу, каким образом в этот день определится твое будущее? Ну же, милая, со мной ты можешь быть откровенна.

Аннабелла схватилась за горло. Она отводила глаза, чтобы не встречаться с проницательным взглядом отца, предпочитая смотреть на мать. Но та не подавала ей никаких сигналов, даже не кивала, чтобы подсказать, как можно ответить, и не качала головой, требуя от нее молчания. Поэтому Аннабелла, заставив себя взглянуть на отца, выдавила:

– Я надеюсь выйти за Стивена.

За сим последовало тяжелое молчание. На лице Легренджа не дрогнул ни один мускул, он так и остался в прежней позе – наклонившись к дочери. Так тянулись секунды, казавшиеся Аннабелле бесконечными. Наконец он вышел из оцепенения, и его реакция испугала дочь: он расхохотался каким-то визгливым смехом, хлопая себя руками по бокам, словно вознамерившись взлететь. В конце концов он повалился грудью на стол, сотрясаемый враждебной веселостью.

Розина поднялась и, бледная, смотрела на него, дрожа всем телом. Его поведение и смех напомнили ей страшную ночь, когда он, ворвавшись в спальню, бросил ей на кровать малютку Аннабеллу.

Смех постепенно стих. Он вскинул голову и, указывая пальцем на Розину, проговорил:

– Дура! Слепая, бесчувственная дура! Наверное, ты вынашивала этот план не один год! А теперь решила, что пришло время его осуществить. До чего мило с твоей стороны, Розина! Ты убеждаешь себя, будто хоть что-то уберегла от хаоса, в который превратилась твоя жизнь. Удовлетвори мое любопытство, объясни, что заставляет тебя предполагать, что в пятницу он сделает ей предложение? Ну, я слушаю!

Сухие губы Розины еле слышно произнесли:

– Он сам написал мне об этом.

– Что?! Женщина, ты лишилась разума, ты вконец обезумела! Этот молодой балбес способен на множество глупостей, но только не на то, чтобы написать тебе в письме, что он собрался предложить руку и сердце моей ненаглядной Аннабелле. Наверное, ты просто сочиняешь. Просто принимаешь желаемое за действительное.

– Отнюдь. Я получила от него письмо, в котором он приглашает нас встретиться в пятницу.

Легрендж опустил голову, а потом хлопнул себя ладонью по лбу, метнулся к двери и заорал:

– Ривз! Фейл!

Запыхавшийся Фейл услыхал:

– Ступайте в Усадьбу. На столе в кабинете вы найдете свежие газеты. Несите их сюда. И поживее, вы поняли?

Аннабелла стояла рядом с Розиной. Он вышел на середину комнаты и смерил обеих взглядом.

– Знаешь, что тебя образумило бы? – обратился он к Розине. – Хорошая порка! Все эти годы ты позволяла ей воображать, что у него что-то конкретное на уме, а именно женитьба…

– Папа! – воскликнула Аннабелла дрожащим голосом. – Мы со Стивеном любим друг друга!

Он подошел к ней и спросил:

– Он когда-нибудь говорил тебе об этом? Он признавался тебе в любви?

Она отвела глаза и уставилась в угол. Нет, Стивен никогда не произносил: «Я люблю тебя», – но о его чувствах свидетельствовали все его поступки, и она знала, что он уже давно признался бы ей в любви, просто ему приходилось отдавать все время экзаменам в Оксфорде и в Лондоне. О его любви ясно говорили слова в письме к ее матери. Она снова посмотрела на отца, который, закинув голову, воскликнул:

– Господи!

В следующий момент в дверь постучали. Вошел Фейл с газетами. Легрендж вырвал их у него из рук, выбрал одну, развернул и провозгласил:

– Итак, «Лондон Ньюз» за понедельник. Я получил этот номер вчера и собирался довести сообщение из него до вашего сведения сегодня утром, но различные дела принудили меня забыть о нем. Погодите, погодите… – Он провел пальцем вниз по странице. – Прошу!

Легрендж взял газету, вытянул руку, покосился на Розину, на Аннабеллу, снова на Розину и зачитал:

– Мистер Стивен Конвей-Редфорд и мисс Кэтлин Уэйнхарт. Объявляется о помолвке Стивена Конвей-Редфорда из Линкольнз-Инн и Уэйрбэнк-Хауз, Дарэм, единственного сына покойного Стивена Майкла Конвей-Редфорда и Кейт Мэри Конвей-Редфорд, и Кэтлин Уэйнхарт, старшей дочери полковника Джеймса Уэйнхарта и леди Амелии Уэйнхарт из поместья «Дельфины», Эскот, Бекшир.

Он проверил произведенное впечатление. Мать и дочь стояли плечом к плечу, как две перепуганные оленихи. Он добавил:

– Полагаю, рассчитывать на ошибку не приходится. Стивен Конвей-Редфорд из Линкольнз-Инн и Уэйрбэнк-Хауз! Мисс Кэтлин Уэйнхарт вы обе помните по Лондону. Если я не ошибаюсь, она присутствовала на тех же балах, что и вы. Голубоглазая блондинка с телосложением фарфоровой куклы. Или забыли? – Теперь он смотрел только на Аннабеллу.

Сердце ее придавила сокрушительная тяжесть. Только благодаря этому она удерживалась, чтобы не закричать: «Стивен, Стивен! Нет, это не он!» Ведь Стивен ее любит. Он поцеловал ее, он ее дразнил, они шутили друг с другом. Однажды он погнался за ней по саду в Уэйрбэнке и, догнав, обнял за талию. О чем же все это свидетельствует, если не о любви? Как должен ухаживать за девушкой молодой человек, чтобы доказать свою любовь и дать понять, что его мысли заняты одной ею? Отец тем временем продолжил. Голос его звучал холодно и ровно.

– Даже если бы он не привязался к этой девушке, даже если бы захотел жениться на тебе, я бы не позволил этому случиться, хоть режьте меня. Ты меня слышишь? Хоть режьте! – Обращаясь к Розине, он опять повысил голос: – Твой план лопнул! А мой нет. Я много лет назад предупредил тебя, что сам подберу ей мужа, и тебе уже тогда следовало знать, что я не бросаю слов на ветер. – Теперь он не обращал внимания на присутствие Аннабеллы. – Она выйдет за Бостона и будет обеспечена на всю жизнь.

– Что?! – одновременно выкрикнули женщины и отшатнулись от него. Потом Аннабелла, отделившись от Розины, взмолилась:

– Выйти за мистера Бостона? За этого?.. Никогда! Я никогда не буду его женой, папа. Как ты можешь быть таким жестоким?

– Не болтай ерунды! Бостон – состоятельный человек. Он для тебя не слишком стар и не слишком молод, в самый раз. Самое главное, это обеспечит твое будущее.

– И твое, – горестным шепотом дополнила Розина. – Вот почему ты не хочешь увольнять слуг! Ты отдаешь ее Бостону за определенную цену, и цена эта – не только ее, но и твое обеспеченное будущее. А я бы лучше предпочла, чтобы она умерла. Ты меня слышал? – Она подскочила к нему. – Выйдя за него, она обречет себя на такую же жизнь, какую я прожила с тобой. Вы стоите друг друга.

– Молчи, женщина!

– Не замолчу. На этот раз я не дам осуществиться твоим планам.

– Не заставляй меня идти на крайние меры. Слышишь, не заставляй!

Видя, что Розина трясется, как в малярии, Аннабелла обняла ее и пролепетала:

– Не беспокойся, мама, не беспокойся, ничто на свете не заставит меня за него выйти, ничто! – Глядя на отца полными боли глазами, она повторила: – Ты слышал, папа? Что бы ты ни сделал, я все равно не стану женой мистера Бостона.

Легренджа тоже трясло, но не от горя, а от с трудно подавляемой ярости, поскольку он ясно видел, что существо, которое он с четырехнедельного возраста использовал, как проходную пешку, вышло из-под его контроля. Было очевидно, что он не сможет переломить ее упрямство. Зато Розина сможет, еще как сможет!

Гневно глядя на жену, он медленно проговорил:

– Ну так что, Розина? Ведь ты можешь заставить нашу дорогую дочь вести себя разумно, не правда ли? Скажи ей, что это – самое правильное, что она может сделать, если хочет и впредь жить так, как привыкла.

Дрожь Розины передалась Аннабелле. Горе матери заставило ее на мгновение забыть о собственных страданиях. С вызовом глядя на отца, она крикнула:

– Напрасно ты ее запугиваешь! Что бы она ни говорила, я ни минуты не смогу воспринимать Бостона как своего жениха. Лучше просить милостыню, чем стать его женой. – Она понятия не имела, что скрывается под этим избитым сравнением, но говорила искренне.

– Вот как! – Он безжалостно рассмеялся. – Просить милостыню тебе не придется. Есть и другие способы заработать на жизнь, особенно с твоей внешностью. Что скажешь, Розина?

Розина медленно повернула голову и посмотрела на единственное в мире существо, которое она любила. Если она убедит ее выйти за Бостона, что вряд ли возможно, то лишится дочери и та будет обречена на жизнь, состоящую из одних унижений. Если же она в последний раз откажется подчиниться мужу, то он откроет ее ребенку – а Аннабелла была для нее самым что ни на есть родным ребенком – страшную тайну ее появления на свет.

Аннабелла с нежностью посмотрела на мать и, запинаясь, сказала:

– Не тревожься, мама, ты все равно не смогла бы уговорить меня выйти за Бостона. Если я не могу поселиться с тобой у бабушки, то найду себе другое место.

Легрендж, видя, что все его планы рушатся у него на глазах, и предчувствуя будущее, в котором он будет лишен привычных удобств – собственного дома, слуг, а главное, конюшни с лошадьми, – нашел в себе столько отчаянной силы, что из его глотки вырвался оглушительный крик, заставивший обеих втянуть головы в плечи. Теперь его гнев был обращен на Аннабеллу:

– Неблагодарное отродье! Уйди с моих глаз, возвращайся туда, где появилась на свет! Слышишь? Марш туда, где тебя выродили, – на Крейн-стрит! Помнишь милую женщину, что бежала рядом с нашей каретой и так хотела на тебя взглянуть? Так вот, она – шлюха, содержательница публичного дома, а кроме этого, дорогая Аннабелла, она – ТВОЯ МАТЬ. Слышала? – Он сорвался на визг. – Ее зовут Джесси Коннолли, и она твоя мать! – Он обернулся к Розине. – А это – просто моя жена. Она бесплодна. Я принес тебя ей, когда тебе было четыре недели от роду, швырнул, и ее холодное, изголодавшееся тело принялось сосать из тебя тепло. Она тебе не мать, а всего лишь нянька. И всегда была всего лишь нянькой…

С его нижней губы на подбородок и дальше, на воротник, стекала густая слюна. Аннабелла внимательно следила за этими белыми каплями. Ей казалось, что она со стороны смотрит на девушку, наблюдающую за своим разбушевавшимся отцом. Девушка была совершенно подавлена, она походила на стебелек, поваленный ветром.

Значит, женщина, устремившая на нее страдальческий взгляд, – не ее родная мать? Это горячо любимое создание – не мать ей. А ведь это она научила ее всему, что она теперь знает, она воспитывала ее, заботливо одевала в лучшие одежды, сама причесывала ей волосы и укладывала их на макушке изящной короной, она целовала ее, сжимала в объятиях, шептала разные нежные слова. Так это – не мама? Он сказал, что мать – та женщина, что появилась рядом с их каретой примерно год назад. С тех пор она часто ее вспоминала, но не как фею из детских грез, а как воплощение распутства.

Этого не может быть! Просто ей снится кошмар. В детстве ее часто мучили кошмары, особенно после того, как ей доводилось услышать отцовский крик. Такой же кошмар терзал ее и сейчас; ей всего лишь снилось, что Стивен не любит ее, что он женится на мисс Уэйнхарт. С этой Уэйнхарт она уже встречалась. В высшей степени приятная девушка, хороша собой, обходительна. Они много смеялись втроем – она, Стивен и Аннабелла. Они вместе побывали в лондонском Тауэре и в картинных галереях; ей понравилась Кэтлин Уэйнхарт. Но Стивен никак не может на ней жениться, потому что Стивен любит ее, Аннабеллу. Он должен, просто обязан ее любить, особенно теперь. Обязан!

Ей до обморока хотелось проснуться, чтобы кошмар закончился, но это было невозможно. Она встала и направилась к двери. Отец и мать в упор смотрели друг на друга через стол. Подобно персонажам дурного сна, они не обратили на нее внимания, когда Аннабелла прошла мимо. Она миновала коридор, поднялась по главной лестнице, вошла в свою комнату и заперла дверь. Сев у окна, обхватила голову руками и попыталась проснуться, однако кошмар не отпускал ее. В какой-то момент ей показалось, что это не кошмар, а очевидная реальность, но, ощупав свое лицо, она удостоверилась, что на нем нет слез, тогда как в реальности она бы обливалась слезами. Она приказала себе сидеть смирно и дожидаться, чтобы кошмар исчерпался. Тогда она проснется и все будет хорошо…

Спустя минут десять Легрендж прошел через оранжерею и спустился вниз. Его слегка пошатывало, но не от изрядной дозы бренди, которую он только что принял, а от волнения, которое никак не хотело улечься. Разрази ее гром! Будь она проклята! Почему она не подчинилась, как подчинялась всегда? Почему не попробовала убедить Аннабеллу? Аннабелла! Он замер. Он потерял Аннабеллу – в этом не приходилось сомневаться. Часть негодования покинула его, сменившись горьким сожалением. Он любил это создание, хоть и по-своему, а вот теперь дочь будет относиться к нему как к дьяволу во плоти. Вот если бы этот бесчувственный камень, эта проклятая в последний раз воспользовалась своим влиянием на нее!..

Он остервенело пнул носком сапога камешек на аллее. В это мгновение ему на глаза попался Бостон, выводивший из конюшни свою лошадь. Увидев Легренджа, Бостон смешался, а потом отвернулся. Легрендж подошел к нему. Бостон поправлял на лошади уздечку. Не поворачивая головы, он процедил:

– Кстати, не могли бы вы кое-что передать от меня Аннабелле?

Казалось, лошадь привлекала все его внимание. Глядя на его понурую голову, Легрендж ответил:

– Передать? Извольте. Что именно?

– Передайте, что в мои намерения никогда не входило просить ее руки.

И он повернулся лицом. Побагровевший Легрендж зачастил:

– Послушайте, Джордж, нет, вы послушайте. Все девушки всегда говорят одно и то же…

– Спокойно!

– Что вы сказали?

– Что слышали.

– Предупреждаю, не смейте говорить со мной в таком тоне!

– Я имею право говорить с вами в таком тоне, в каком захочу.

Легрендж, пропустив мимо ушей оскорбление, тяжело сглотнул и прорычал:

– Надеюсь, вы получили удовольствие от подслушивания.

– Я не подслушивал. Я просто шел к вашему кабинету, надеясь найти там вас. Весь ваш дом может слово в слово пересказать все, что говорилось между вами. Вы визжали, как свинья под ножом, ваши женщины достойно вторили вам. При таком концерте подслушивать нет нужды.

– Убирайтесь!

– Я удаляюсь, но ненадолго. Я скоро вернусь за лошадьми. – Он поставил ногу в стремя.

– Повторите!

– Почему я должен все время повторять? Вы все отлично слышали. Вы должны мне двадцать с лишним тысяч фунтов. Ваши лошади не смогут существенно сократить этот долг, но я все равно заберу их вместе с Мануэлем. Я предупреждал, что в один прекрасный день он перейдет ко мне. Между прочим, я бы на вашем месте не пытался сбагрить бедную девочку в какое-нибудь достойное местное семейство, потому что всем отлично известно, что она – дочь Джесси. Вам придется повозиться, чтобы найти для нее приличное…

Он недоговорил – Легрендж набросился на него. Испуганная лошадь унеслась прочь. Драчуны повалились наземь и покатились по аллее, уподобившись бойцам, на которых они любили делать ставки, но, в отличие от них, не щадя друг друга.

Потребовалось вмешательство сразу троих мужчин – Мануэля, Армора и Герона, – чтобы разнять их. Пока Мануэль прижимал Легренджа к изгороди, Армор наскоро отряхнул Бостона и отвел к лошади, приведенной Героном.

Только когда Бостон проехал изрядный отрезок аллеи, Мануэль отпустил извивающегося Легренджа. Впрочем, тот немедленно повалился на него, как пьяный, не держащийся на ногах.

Лишь сделав над собой усилие, Легрендж возвратился в дом, где отверг предложенную Харрисом помощь. Медленно поднявшись по лестнице, он преодолел длинную галерею и, перейдя в Усадьбу, кликнул Константина, которому приказал приготовить ванну. Потом он уселся перед зеркалом и уставился на свое отражение.

2

В четыре часа Аннабелла стояла у ворот Темпл-Тауна. Всего за полтора часа она преодолела расстояние в пять миль. Первую милю она просто пробежала – ведь теперь, перестав быть леди, она могла бегать. Интуиция подсказала ей подобрать юбки и пуститься бегом, благо она часто наблюдала, как ловко это получается у Роулингз и Пирс.

Оказавшись на берегу речки, она остановилась, опустилась на колени и обмыла водой потное лицо. Через минуту пошел дождь, причем не ласковый летний дождик, а неистовый ливень, отхлеставший ее, словно плетью. Поверх тонкого хлопчатобумажного платья с вышитыми рукой Розины цветочками на вороте и манжетах она накинула темно-голубой плащ с капюшоном, который всегда надевала, прогуливаясь по саду в ненастье. Обута она была в черные кожаные туфельки с серебряными пряжками.

Спустя четверть часа пряжки скрылись под слоем жидкой грязи. Узкая дорога представляла собой цепочку луж, некоторые в добрый фут глубиной, в них она то и дело проваливалась.

Первым ее укрытием от дождя стал новый мост у дока, по которому к стапелям подходили груженные металлом вагоны. Здесь прятались от дождя еще несколько человек, и появление Аннабеллы не привлекло их внимания, так как они были ничуть не чище ее. Промокший капюшон свисал ей на глаза, поэтому никто не увидел безумного лица девушки и не поднял тревогу.

Как только дождь поутих, она вышла из-под моста, вошла в ворота и оказалась в Темпл-Тауне. Она знала, какую улицу и какой дом искать. Из год в год этим же путем катила карета, в которой сидели экскурсанты, направлявшиеся на стекольный завод. Отец гордился ее познаниями в области изготовления стекла и время от времени возил ее и мисс Ховард на завод. Гордился!.. Сейчас ей казалось невероятным, что от нее столько лет скрывали правду. С другой стороны, ее отец очень умен, умен и порочен, ему ничего не стоило обвести ее вокруг пальца. Недаром она часто задумывалась, нет ли связи между ним и той женщиной, которая, казалось, всегда поджидала его в одном и том же месте.

Оказавшись на нужной улице, она остановилась. От набережной отходил корабль, хлопая парусами; другой корабль, наоборот, скользил к причалу. Она смотрела на корабли, отвернувшись от домов, и, только достигнув середины улицы, резко развернулась, словно ее дернули за руку. Прямо перед ней стоял искомый дом. Он был только что выкрашен яркой светло-коричневой краской, на двери блестела медная ручка, рядом с дверью висел колокольчик.

Аннабелла не могла дотронуться до шнура. Она привалилась к стене, вцепившись обеими руками в намокший капюшон. Рядом остановился какой-то человек. Он скалился. На голове у него была фуражка, по лицу сбегали дождевые струи, зубы черные, поломанные. Она сделала еще один шаг к двери и потянула за шнур звонка. Человек пошел своей дорогой. Напоследок он оглянулся и одарил ее прощальной ухмылкой.

Дверь отворилась. Аннабелла прижималась спиной к стене. Она покосилась на мужчину, смотревшего на нее сверху вниз. Мужчина был очень крупный, настоящий гигант. У него расплющенное лицо и сломанный, свернутый на сторону нос. Аннабелла вобрала голову в плечи, но в следующий момент капюшон сполз у нее с головы. Мужчина широко разинул рот и выпучил глаза. Несколько раз взмахнув руками, он наконец обрел дар речи, но его голос показался слабым по сравнению с его фигурой.

– Мэри-Энн, Мэри-Энн! – позвал он.

Рядом с ним выросла молодая женщина в свободном платье с большим вырезом на груди. Присмотревшись к гостье, она воскликнула:

– Святой Боже!

Она схватила Аннабеллу за руку, словно боялась, что та растает в воздухе, и потянула за собой. В коридоре она взглянула на гиганта и сказала:

– Пожалуй, я скажу ей.

Тот закивал, по-прежнему сверля Аннабеллу глазами.

– Давай ее сюда. – Женщина провела Аннабеллу по узкому коридору, отпустила ее руку, открыла одну из дверей. Она ждала, пока Аннабелла войдет в комнату, но девушка стояла как вкопанная. Женщине пришлось снова схватить ее за руку и усадить на красный плюшевый стул.

Аннабелла сидела с прямой, как доска, спиной, не сводя глаз с мужчины, завороженная его взглядом. Потом она шевельнулась, уловив знакомый запах: точно такой же в Усадьбе доносился из бильярдной, где курили сигары и пили вино и эль. Запах был довольно приятный.

Дверь распахнулась. Аннабелла обернулась и увидела хорошо знакомую женщину в сопровождении молодой особы, встретившей Анабеллу. Девушка вскочила и раскрыла рот в безмолвном крике.

– Что вы тут делаете?!

На этот раз знакомое лицо не было накрашено. Женщина выглядела вполне заурядно, как их служанка Когг, с той разницей, что Когг носила симпатичное форменное платье, а на этой женщине, как и на другой, помоложе, было нечто свободное и вульгарное.

– Отвечайте! Что вы здесь делаете? Что случилось?

– Меня прислал отец.

– Что?!

Вся троица переглянулась и опять уставилась на нее.

– Вы моя мать?

– Господи!

Женщина схватилась за голову. Это очень походило на отчаянный жест отца, только у нее он не сопровождался яростью.

– Мерзавец! – Женщина отвернулась, прошла к камину, потом вернулась. Сложив руки на груди, она негромко попросила: – Расскажите нам, что произошло.

Аннабелла задумалась. Ей приходилось тщательно подбирать слова, потому что в голове у нее царил полный сумбур. На фоне этого сумбура выделялся только вопрос, который она уже задала. Он пламенел у нее перед глазами, и ей оставалось только повторить его:

– Вы – моя мать?

Женщина выпрямилась, поджала губы, уперла руки в бока. Прежде чем ответить, она посмотрела на гиганта и свою спутницу. Ответ ее был бесхитростен:

– Да, я твоя мать.

Значит, правда! А она-то надеялась, что отец просто хотел уязвить мать – то есть не мать… Теперь она знала правду: ее мать – вот эта женщина.

– Но ты не беспокойся. – Женщина наклонилась к ней и похлопала по руке. – Погоди, потом я все тебе объясню.

– Я не могу остаться надолго. Пожалуйста, объясните сейчас.

Просьба была учтивой, но в голосе Аннабеллы прозвучала такая отчаянная мольба, что женщина снова схватилась за голову. Потом, опустившись на край кушетки, она заговорила:

– Я желала тебе добра. Он… У него не было своих детей, то есть она не рожала, вот я и подумала, что так будет лучше. К тому же я не могла оставить тебя здесь. Что бы ты сказала, когда выросла? Я хотела, как лучше. Мне было нелегко на это решиться, потому что я знала, что больше не рожу, уж я-то в таких вещах разбираюсь. А теперь ты ответь: что стряслось? Он не мог поступить так, чтобы наказать меня, иначе сделал бы это еще год назад. – Она перевела взгляд на своих спутников, словно те могли предложить подходящую версию.

– Я отказалась выйти замуж за мистера Бостона.

– Что?!

– Я отказалась выйти за Бостона.

– Только из-за этого? Он так и сказал? Хорош! – Ее словно подбросило вверх. Она заметалась по комнате, выкрикивая слова, от которых Аннабелле делалось дурно: – Грязный, вонючий кабан! Мерзкая свинья! Я его узнаю, это его штучки! Он по уши в долгах! Ее он держал, как долговую расписку, думал, что так расквитается с Джорджем, а когда не вышло, проклятая скотина удумала вот это! Ничего, он у меня попляшет! Мэри-Энн! – Она обернулась к молодой женщине, оскалив зубы. – Я с ним расквитаюсь, вот увидишь!

– Я вас не осуждаю. – Мэри-Энн кивнула хозяйке. – Но как вы это сделаете?

– Найду способ. Держу пари, что он остынет и кинется ее разыскивать, потому что на самом деле он души в ней не чает. Как он топорщил перья, когда рассказывал о ней, – чистый павлин! Ничего, я собью с него спесь, я наброшу на него веревку, не сойти мне с этого места. Ты не против, Джимми?

Здоровяк степенно покачал головой и тоненьким голоском, совершенно не вязавшимся с его слоновьей фигурой, ответил:

– Ты бы поостереглась, Джесси, ей это может не понравиться.

– Велика важность! Понравится! Ведь проглотила же она половину правды. Да, ее мать – я. Так пускай получает и другую половину. – Она приблизила лицо вплотную к лицу Аннабеллы и заговорила: – За сегодня ты так много перенесла, что снесешь и еще немножко правды. Сейчас ты услышишь еще одну новость. Не знаю, лучше тебе будет от этого или хуже, но я скажу, а дальше судить тебе. Легрендж, этот мстительный подонок, такой же отец тебе, как мэр Шилдса. Познакомься со своим настоящим отцом. – Она указала на гиганта. – Но не торопись морщить носик. Он не всегда был таким. В свое время Джимми был красавчиком. Уродом его сделал бокс, а боксировал он только для того, чтобы заработать денежек для меня. Я познакомилась с Джимми задолго до Легренджа, мы с ним были соседями, вместе выросли. Ты – его дочь. Я стала с ним встречаться только после того, как меня взял Легрендж. Потом Легрендж на два месяца укатил в Лондон и мы с Джимми сошлись. Когда я забеременела, то решила сказать Легренджу, что ребенок от него, иначе не поздоровилось бы и Джимми, и мне. Теперь ты знаешь всю правду. Сейчас это уже неважно, потому что он все равно не сможет до меня дотянуться, под меня не подкопаешься. Не тревожься, детка, я что-нибудь придумаю. Тебе не придется ухнуть в сточную канаву, чтобы доставить удовольствие ему или другому кабану вроде него. Слушай! – Она протянула руку и впервые дотронулась до лица дочери. Немного помолчав, продолжила: – Ты меня слышишь? Принесите что-нибудь! – бросила она через плечо. – Чаю с каплей чего покрепче.

Но было уже поздно. С Аннабеллой случился глубокий обморок. Прежде чем лишиться чувств, она поймала себя на том, что смеется – громко, как смеются простые люди.

В половине девятого вечера того же дня Розина стояла посреди той же плюшевой комнаты и смотрела на презренную особу – распутницу, проститутку, как она называла ее про себя все эти годы. Она всегда представляла ее со злорадной улыбкой на накрашенном лице, свидетельствующей о всезнании и чувстве превосходства. Однако сейчас перед ней стояла просто взволнованная женщина, не вызывавшая ни ревности, ни презрения. Впрочем, посочувствовать ей тоже было невозможно.

Она бормотала:

– Мэри-Энн, одна из моих… женщин, отлучилась от нее всего на несколько минут. Джимми возился по хозяйству, я переодевалась наверху – я живу на верхнем этаже. Потом Мэри-Энн вбегает и кричит, что не может ее найти. Как сквозь землю провалилась! Входная дверь у нас тяжелая, но никто не слышал, чтобы она открывалась или закрывалась, к тому же Кэти и Лина все время были поблизости. – Она уронила голову, причитая: – Что же делать, что же делать? Пропала неизвестно куда, а скоро уже совсем стемнеет… Квартал там – не приведи Господь! – Глядя на высокую, статную, но некрасивую женщину, она со значением добавила: – Ее там могут слопать с потрохами! Бедненькая…

Розина собралась с силами и спросила:

– Вы послали кого-нибудь ее разыскивать?

– А как же! Джимми обегал всю набережную, побывал на Рынке. Девочки тоже сбились с ног. Я вам говорю, это его рук дело, грязного кабана. Мне безразлично, если вас оскорбляют мои слова, мэм. – Словечко «мэм» вовсе не свидетельствовало о почтении. – Вы тоже знаете, кто он такой: вонючий кабан! Не мне вам это говорить – сколько лет он вас тиранил! Учтите, я никогда не просила его ездить с вами через наш квартал. Девочка попала в падежные руки – спасибо и на этом. Но он все твердил, что я должна ее видеть. Мне, конечно, хотелось ее увидеть, я просто помирала, так этого хотела, но боялась, что, увидав ее, захочу забрать ее себе. Так и случилось, стоило мне увидеть ее впервые. Но потом я поняла, что не нужно этого делать, потому что ей от этого будет только хуже: вы воспитывали ее уже целых десять лет, она была ваше дитя, она и сейчас им остается. Когда она придет в себя, то сама это поймет. Из-за меня она может только свихнуться – такой, как я, она вправе стыдиться. Уж я-то знаю! А теперь еще придется опасаться этого негодяя! Но ничего, он у меня попляшет. Ох, попляшет! Я и ей так сказала: он еще приползет на брюхе, когда очухается. Но я уже начала с ним расплачиваться. Она знает…

Она смерила Розину взглядом.

– Вы удивитесь, но вам тоже будет полезно это узнать, раз узнала она. Он ей не отец! Я обманула его, потому что так мне было удобнее. Ее настоящий папаша – Джимми, тот самый, что впустил вас сюда. Он тут прибирается и выкидывает скандалистов…

– Что вы сказали?.. – еле слышно переспросила Розина. Она подалась вперед, ноздри ее раздувались, сердце бешено колотилось.

– То и сказала: ваш муж – не отец моей девочки. Он обесчестил меня и укатил себе в Лондон, а когда вернулся, я была уже брюхатая. Потому и сказала ему, мол, ребенок – его, что хотела покоя. Мне понравилось валяться в постели без клопов.

– Вы утверждаете, что мой муж – не отец Аннабеллы?

– Вот-вот. Не отец. Может, присядете?

Но Розина слабым жестом отказалась от стула. В следующее мгновение в дверь протиснулся Джимми. Женщина обернулась и спросила:

– Ну?

– Нигде нет. Никто ее не видел.

Розина смотрела на Джимми, он – на нее.

– Это Джимми, ее отец.

Розина впилась глазами в его расплющенную физиономию. Этот урод – отец Аннабеллы? Ее охватило странное чувство: то было торжество, восторг, желание расхохотаться, чего сейчас ни за что нельзя было допускать. Ведь пропала ее дочь – а Аннабелла всегда будет ей дочерью. Подгоняемая ужасом, она одна на ночь глядя добралась до этого омерзительного квартала. Да, сейчас было не время смеяться, не время торжествовать, но в нужный момент она обязательно даст волю этому новому чувству. Она не похоронит его в глубинах души, а насладится им сполна.

Она подняла глаза на собеседницу и сказала:

– Если найдете ее, то будьте добры прислать мне записку. Я немедленно явлюсь.

– Я так и сделаю.

– Постарайтесь, чтобы записка попала ко мне, а не к кому-то еще. Вы понимаете?

– Все понятно.

Обе чуть заметно кивнули. Друг на друга смотрели не враги и не подруги, а просто две женщины, связанные одним и тем же мужчиной. Одну из них использовал он, другая использовала его самого. Обе сейчас испытывали к нему одинаковую ненависть.

Розина отвернулась, прошла мимо здоровяка, таращившего на нее глаза, и вышла в коридор. Какая-то женщина выпустила ее на улицу, проводив долгим взглядом.

Поднимаясь в карету, Розина еле слышно сказала Мануэлю, распахнувшему перед ней дверцу:

– Ее здесь нет. Пожалуйста, поезжайте через город, только побыстрее, пока совсем не стемнело.

За истекшие семь лет Мануэль хорошо познакомился с Шилдсом, особенно с этим кварталом, который он навещал раз в месяц, когда брал короткий отпуск. Он резво погнал коней по узким улочкам. Несколько раз возвращался на набережную, чтобы, привязав лошадей, нырнуть в подворотню, расспрашивая там пьяниц и шлюх. Всякий раз, возвратившись к карете, он отрицательно качал головой.

Когда они достигли Рыночной площади, стало уже совсем темно. Он остановил лошадей, зажег фонарь, подошел к окошку кареты и сказал:

– Ночью мы ничего не сможем сделать, мадам. Возможно, она сама отправилась домой.

– Вы так считаете? – Розина пристально посмотрела на кучера. Он был самым близким Аннабелле человеком, не считая саму Розину и гувернантку Ховард. Много лет назад она была так глупа, что испытывала чувство ревности. Она твердила себе, что ревновать дочь к слуге ниже ее достоинства, но ничего не могла с собой поделать, когда видела, как радуется Аннабелла предстоящей поездке с Мануэлем или его победе в кулачном бою.

Сначала она усматривала в этом смуглом молодом человеке какую-то странность, ей чудилась в нем непонятная сила. Она дипломатично поделилась своими сомнениями с Ховард. Сначала та ответила, что Мануэль большой мастер рассказывать ирландские легенды и что он вообще необыкновенный человек, совсем не такой, каким положено быть слуге. Потом под влиянием какого-то события Ховард резко переменила свое мнение о нем, утратила интерес к конным поездкам с ним и с Аннабеллой, стала придумывать отговорки, вроде подвернутой ноги или растянутой кисти, лишь бы не садиться в седло. Об истинной причине изменения в настроении гувернантки Розине поведала старуха Элис. Бедняжка вовсе не возражала против внимания конюха, хотя в ее положении должна была бы отвергнуть его как представителя низшей касты, однако со временем выяснилось, что он интересуется ею всего лишь как наставницей по чтению и письму…

После этого Розина стала относиться к нему с еще большим подозрением. Какой странный этот конюх: хочет овладеть грамотой, чурается всех слуг, кроме Армора и подручных по конюшне, копит выходные и пропадает неизвестно куда! Элис сказала, что слышала от миссис Пейдж, а та от Армора, что ни одна живая душа не знает, где он проводит свободное время. Все сходились на одном: он явно не посещает монастыря.

Сейчас этот человек разыскивал ее дочь. Она была уверена, что он – единственный, кто, кроме нее самой, искренне озабочен участью Аннабеллы. Ховард успела их покинуть, а мать Розины наверняка сказала бы: «Счастливо отделались!» И можно ли считать искренней обеспокоенность обитателей Уэйрсайда?

Всего несколько часов назад она возвратилась из Дарэма, где испытала унижение и стыд, узнав от дяди Джеймса, что он еще несколько лет назад поставил Стивена в известность об обстоятельствах рождения Аннабеллы и что внимание, проявляемое Стивеном к девочке, объяснялось разве что состраданием. Он всегда пытался показать ей, что она для него все равно что сестра. Ничего себе сестра!

Вернувшись домой, она узнала об исчезновении Аннабеллы. Слуги твердили, что обыскали весь дом и сад, но нигде ее не нашли. Загадка получила разрешение благодаря разносчику, сообщившему, что он, кажется, заметил мисс Аннабеллу на дороге в Шилдс. Впрочем, он не исключал, что обознался.

Розина какое-то время переводила взгляд с Харриса на слуг, столпившихся на лестнице, а потом посмотрела на Мануэля. Тот, не дожидаясь приказа, снова поднялся на козлы. Она села в карету, и он погнал усталых лошадей в город.

Сейчас она сказала ему:

– Что мы будем делать, если она так и не вернулась домой?

– Первым делом я отвезу вас, мадам, а потом вернусь сюда. Один я больше успею, вы меня понимаете?

Она кивнула. Он развернул лошадей и поехал обратно.

Во всех окнах Дома горел свет. Харрис и Ривз ревностно ответили на вопрос Розины:

– Нет, мадам, мисс Аннабелла не возвращалась. Едва разжимая губы, она спросила Ривза:

– Хозяин дома?

– Нет, мадам, он тоже не возвращался.

Она повернулась к Мануэлю, поглаживающему коней. Он сказал:

– Только переоденусь и сразу туда, мадам.

– Спасибо.

Она поднялась по ступенькам и исчезла в доме. Мануэль, передав поводья Армору, поспешно сказал:

– Оседлайте мне Диззи. И соберите что-нибудь поесть. Я очень тороплюсь. – Он указал на мокрую фуражку. – Промок до нитки, но медлить нельзя. Вы мне поможете?

– Помогу. Никак не найдете?

– Никак.

– Куда ты возил госпожу?

Мануэль оглянулся по сторонам и тихо ответил:

– На Крейн-стрит.

– Господи!

– То-то! Слыхал я о бедах, но не о таких… Армор, уводя лошадей, страдальчески проговорил:

– Я слыхал, что все мы, кроме Харриса, идем под топор.

– Свет велик, – подбодрил его Мануэль. Он заскочил в свою каморку, переоделся в сухое и скоро уже скакал по аллее, направляясь в Шилдс.

3

В девять часов утра Розина увидела скачущего по аллее конюха. Через несколько минут он уже стоял перед ней. Она не стала задавать вопросов, а он ничего не объяснил, а только покачал головой. Помолчав, она сказала:

– Идите отдыхать. Я пошлю Армора в полицию.

– Я поговорил по душам с двумя полицейскими, но они только развели руками.

Ничего не услышав в ответ, он хотел было уйти, но, едва достиг двери, Розина окликнула его:

– Мануэль! Как вы думаете, она могла броситься в реку?

Он так и остался стоять к ней спиной, с опущенной головой. Она облекла в слова мысль, не дававшую ему покоя всю ночь, пока он метался по набережной. Ее вопрос был для него как удар под дых – он почувствовал настоящую боль. Госпоже полагалось отвечать. Он не мог поделиться с ней своими опасениями, поэтому ответил вопросом на вопрос:

– К кому бы она могла направиться, мадам?

Розине не потребовалось времени на размышление, она сразу покачала головой. Ни к кому! За воротами имения Аннабелла не знала ни души, не считая семейства в Дарэме. Туда она не кинулась бы ни за что на свете. Почти всю жизнь она провела в изоляции, как в монастыре. Розина знала, что винить в этом можно одну ее. Это она превратила ребенка в свою собственность, не давала общаться с хорошими соседскими семьями, которые, имея сыновей, с радостью раскрыли бы ей объятия. Но она была полна решимости сохранить ее для себя… и для Стивена. Нет, за воротами не было ни единой души, чтобы пригреть ее, кроме женщины, произведшей ее на свет.

О, если бы она не помчалась накануне в Дарэм! Но, даже узрев набранное черным по белому газетное объявление, она не могла поверить, что это не ошибка. Она готова была поклясться, что Стивен человек чести и не стал бы так жестоко играть с чувствами Аннабеллы. Что ж, она узнала, что его поведение не было жестокой игрой.

По дороге домой она твердила себе, что не принадлежит этим временам, что ей следовало бы жить в старину, в эпоху рыцарей с высокими помыслами. Как провести различие между знаками любовного внимания и проявлениями братских чувств?

Она пребывала в задумчивости несколько минут и лишь потом спохватилась, что Мануэль удалился. К ней подошла Элис и сказала:

– Вам бы поесть. У вас со вчерашнего утра маковой росинки во рту не было. Я только что из парка. Госпожа хотела бы немедленно увидеться с вами.

Розина ответила не сразу. Отойдя к окну, она посмотрела на пустынную аллею и молвила:

– Я не покину Дом, пока не получу об Аннабелле вестей. Передайте это моей матери.

Элис уставилась на хозяйку. Впервые эта примерная дочь не подчинилась матери, чьи просьбы всегда были равнозначны приказу.

Розина почти весь день просидела у окна и встала, лишь когда на аллее появились конные полисмены. Они не сообщили ничего нового, только расспросили о подробностях. Старший подивился на бледную даму, холодно осведомившуюся, не могла ли ее дочь утопиться. Он не сразу нашелся, что ответить.

– В этом случае ее бы уже выбросило на берег ночным приливом.

Легрендж возвратился домой по прошествии двух суток. Об этом задремавшей Розине сообщила Элис. Розина встрепенулась в кресле, в котором провела две ночи подряд, и потребовала мокрое полотенце.

Элис принесла тазик с холодной водой и подала госпоже пахнущее одеколоном полотенце. При этом она говорила дрожащим голосом:

– Осторожнее, вы сейчас не в том состоянии, чтобы с ним спорить. Вы уже несколько дней ничего не едите! Позвольте, я вас сперва накормлю.

– Для этого будет время потом.

– В таком случае, хотя бы переоденьтесь.

– Нет, Элис. Сперва покончим со всем этим, а потом я прилягу и отдохну. – Она сделала упор на последнем слове. Пока она вытирала лицо, Элис наспех причесала ее.

Медленно поднявшись, Розина сказала:

– Он, наверное, уже получил мое сообщение. И будет здесь с минуты на минуту. Вам лучше уйти.

Элис нехотя удалилась. Ей больше, чем когда-либо, хотелось сейчас остаться с госпожой, потому что слова, которые той предстояло произнести, обязательно принудят дьявола показать свое нутро…

Однако Легрендж появился у жены только через полчаса. Ему хватило одного взгляда на нее, чтобы уловить происшедшую с ней перемену. Она была по-прежнему бледна, но глаза ее горели. Было ясно, что она настроена не давать ему спуску. Розина утратила былое спокойствие, всегда сводившее его с ума; он еще не мог определить, что именно произошло, но знал, что никогда прежде не видел жену такой.

Сам он чувствовал себя отвратительно. Два дня и две ночи подряд он пил, не просыхая, и почти не спал, но сейчас был достаточно трезв, чтобы ненавидеть себя за то, что открыл Аннабелле тайну ее рождения. Его беспокоила не реакция на это жены, а пропасть, разверзшаяся между ним и дочерью.

Голосом, больше похожим на хрип, Розина сказала нечто, заставившее его содрогнуться:

– Ты читал свежую газету? Ее, должно быть, уже доставили. Говорят, что тело должно было выбросить приливом.

– Что ты болтаешь, женщина? Чье тело? – Он еще договаривал свой вопрос, а его уже обуял страх, от которого перехватило дыхание.

– Чье тело? О чьем еще теле я могу говорить, кроме тела Аннабеллы?

Он побелел и уставился на нее.

– Что случилось?!

– Ты не знаешь? Конечно, где тебе знать! Ведь ты был занят своим обычным делом – развлечениями. Изволь же вспомнить: ты посоветовал Аннабелле уйти к ее матери. Она так и поступила. Она бросилась к матери, прямо на Крейн-стрит. Это, положим, тебя не удивляет, но дальнейшее наверняка удивит: я тоже побывала у ее матери, в доме на Крейн-стрит. – Она помолчала, позволяя ему как следует налиться багровой краской. – Но я опоздала и не застала там Аннабеллу. Она познакомилась с родной матерью и еще кое с кем.

Розина отошла от окна и приблизилась к мужу. Оказавшись от него на расстоянии вытянутой руки, она посмотрела ему прямо в глаза и спросила:

– Кого же, по-твоему, она могла там встретить, кроме родной матери? Нет, напрасно я задаю тебе этот вопрос: ты и за тысячу лет не догадаешься, Эдмунд. Ты, сильный, способный производить детей мужчина, не найдешь ответа. Поэтому я тебе подскажу: Аннабелла встретила там своего отца.

Это было произнесено тихо, почти ласково. Легрендж прищурился. Теперь он не сомневался, что она спятила. Но когда она снова заговорила, он широко распахнул глаза. Розина словно бы прочитала его мысли:

– Нет, Эдмунд, я не лишилась рассудка. Я полностью в своем уме. Слушай внимательно, я повторю еще раз: в этом доме Аннабелла познакомилась с родным отцом. Это – огромный бестолковый громила, но твоя любовница питает к нему привязанность. Она мне многое рассказала, так как встревожена тем, что ты именно на этом этапе жизни ее дочери раскрыл девочке тайну ее происхождения.

Легрендж пялился на жену, словно лишившись дара речи. Она продолжала:

– Я помню, как в начале нашего брака ты пробыл в Лондоне месяца два с лишком. Помню, как меня обидело твое отсутствие, как мне было одиноко. Видимо, то же самое испытывала и твоя любовница, потому что уложила к себе в постель мужчину по имени Джимми. Насколько я понимаю, они вместе выросли и очень друг к другу привязаны. Но эта целеустремленная особа видела в тебе средство для подкрепления своих устремлений, поэтому и сделала тебя отцом своего ребенка, чем накрепко привязала тебя к себе…

– Замолчи! – Он навис над ней, стиснув челюсти и напрягая все мышцы тела. – Она лжет! Лживая стерва!

На этот раз Розина нисколько не испугалась его и ответила столь же пронзительно:

– Нет, не лжет! Даже если бы я усомнилась в ее словах, этот человек рассеял бы мои сомнения, потому что Аннабелла очень на него похожа. Твоя любовница утверждает, что в свое время, до того, как ему расплющили лицо, он был хорош собой. У него до сих пор зеленые, как у Аннабеллы, глаза и такой же, как у нее, рот. Удивительно, что ты никогда не обращал внимания на сходство между ними. Если бы мне довелось повстречаться с твоей любовницей и с этим человеком много лет тому назад, я бы сразу обо всем догадалась и… – С насмешливого тона она перешла на горький, и теперь каждое ее слово звучало как обвинение: – Я бы не провела столько лет в мучениях и унижениях! Ты смел обвинять меня в бесплодии! Но если бы я вышла за другого, то стала бы матерью большого семейства, а вместо этого испытывала терзания, выслушивая обвинения в бесплодии. Ты шантажировал меня той, кого считал живым доказательством своей мужской силы, а сам на самом деле все это время болтался на крючке у распутницы, у шлюхи…

Он ударил ее кулаком по лицу. Она отшатнулась. Если бы не стол, в который она уперлась, она оказалась бы на полу. Держась за стол, Розина смотрела на него во все глаза. У нее был в кровь разбит рот, но она не знала этого. Она видела одно только лицо – лицо дьявола во плоти. Нащупав на столе тяжелую чернильницу, она, не задумываясь, метнула ее в него. Бросок был так неожиданен и быстр, что он не успел уклониться. Чернильница попала ему в подбородок, чернила испачкали физиономию и залили всю одежду сверху донизу.

Когда в него полетело тяжелое серебряное пресс-папье, он успел подставить руку; затем в метательный снаряд превратилась ваза с подоконника. Ваза, не попав в цель, разбилась о стену.

В комнату влетела Элис. Она крепко обняла свою госпожу и закричала:

– Все, все! Прекратите! – Обернувшись к хозяину, она осмелилась крикнуть: – Уйдите!

Он окинул обеих полным ненависти взглядом убийцы, развернулся и, шатаясь, покинул комнату жены.

Спустя полчаса Розина, поддерживаемая под руки Элис и Ривзом, медленно пересекла парк, чтобы, войдя в дом матери, лишиться чувств. Ривз впервые за долгие годы был вынужден передвигаться бегом, чтобы, достигнув конюшни, передать Мануэлю приказ во всю прыть скакать в город за врачом.

Следуя давным-давно заведенной привычке, Ривз и миссис Пейдж управляли Домом так, словно там все еще обитали хозяева; разумеется, их ежедневно навещала Элис, требовательностью превосходившая хозяйку и даже хозяина. На свои вопросы о состоянии госпожи они день за днем получали один и тот же ответ: состояние плачевное. Элис умалчивала о том, что госпожа утратила интерес к жизни, отказывается говорить и есть и может совсем угаснуть.

Все до одного слуги норовили остановить ее и справиться о здоровье госпожи. Элис усматривала в этом запоздалую перемену в их отношении к ней. Госпожа добилась настоящего уважения к себе, только когда взялась кидаться тяжелыми предметами. То же, как она долгие годы сохраняла самообладание, не вызывало у них восхищения. С другой стороны, возражала себе старая Элис, что они знают о самообладании? Она сознательно закрывала глаза на то, что госпожа всю жизнь была повернута и к ним, и к ней именно этой стороной своего характера. В ее бунте все усмотрели столь желанное для них самих высвобождение из-под гнета. Элис быстро забыла, какой восторг испытала и она, увидев хозяина, залитого чернилами, и комнату, усыпанную осколками китайской вазы династии Мин и других ценных предметов.

Слуги теперь больше бездельничали, чем трудились. Они уже не видели толку в усердии: усадьба прекращала существование, и у них было три недели на то, чтобы найти новое место. Это было почти невозможно, так как все усадьбы на Севере угасали одновременно. Слуги в один голос заявили кухарке, что надо подъедать запасы. Чердаки и подвалы были забиты продовольствием. Что с ним будет, когда дом опустеет? В коттедж не перенести и половины этого добра; следовательно, половине грозила порча. Никто из слуг не мог добиться от Элис ответа, будет имение продано целиком или частично и останется ли старая госпожа жить в коттедже, так как Элис сама находилась в полном неведении.

Среди прислуги был только один человек, не считая Харриса, уверенный, что не пропадет, – Мануэль. Все знали, что Бостон уже давно положил на него глаз, так что теперь ему оставалось только собрать пожитки и перебраться на другой конец графства, где его ждала, по слухам, вдесятеро лучшая конюшня, чем теперешняя, с пятнадцатью—двадцатью головами лошадей. Бостон не пострадал от кризиса.

То, что Мануэль не собирался к Бостону, поразило слуг. Это стало не меньшим сюрпризом, чем неслыханная ссора хозяев. Столь нелепое решение только подтверждало давно сложившееся у слуг мнение о Мануэле как о странном человеке. Это еще мягко сказано. Он, должно быть, вконец спятил! В то время как честной люд перегрызает друг другу горло, лишь бы получить хоть какую-то работу, этот отказывается от поистине райского местечка! Мануэля обвиняли в сумасшествии все слуги-мужчины, за исключением Армора.

Мануэль готов был согласиться с ними: как можно отказываться от предложенного Бостоном места старшего конюха? Он знал, что, доживи он хоть до ста лет, такой возможности больше не представится, однако ничего не мог с собой поделать: ему не нравился Бостон, и он не смог бы на него работать. Теперешний хозяин тоже, разумеется, не вызывал у него почтения; за истекшие годы его много раз подмывало уйти куда глаза глядят. Однако порой он был готов понять Легренджа. Возможно, их сближала любовь к лошадям. Тем не менее он торопился покинуть этот Дом. Какое-то непонятное чувство гнало его прочь.

Аннабелла отсутствовала уже пять дней. Мысли о ней не покидали его ни на минуту. Ей были посвящены даже его сны. Он искренне молил Бога, чтобы она нашла конец в реке, в противном случае он даже думать отказывался, что могло с ней произойти и что с ней творится в данный момент: он слишком хорошо знал, что в этом квартале Шилдса, да еще среди ночи, беззащитная девушка не могла не оказаться в нечестивых лапах.

Он с четырех часов утра был на ногах и слонялся по парку. Сейчас, когда уже совсем рассвело, пора было возвращаться. У пролома в каменной стене он задержался, вспоминая, как оказался здесь со своей ученицей в первый раз. Он прислонился к стене и уставился на реку, затянутую туманом.

Через некоторое время из тумана появилась чья-то голова, лишенная туловища. От этого зрелища у него волосы встали дыбом. Потом он разглядел и туловище, а через секунду-другую облегченно вздохнул, узнав Эми. Он бросился к ней, крича на бегу:

– Эй, Эми! Постойте!

Она сперва испугалась, а потом заторопилась к нему навстречу, причитая:

– О Мануэль, Мануэль!

Схватив его за руки своими ледяными руками, она зачастила:

– Это я наколдовала, чтобы ты встал. Я как раз ползла к тебе.

– Что случилось? Вы попали в беду?

– Как сказать… Пойдем со мной.

– Но, Эми, скоро пять утра, мне пора к коням.

– Подождут твои кони и все остальное. Есть дела поважнее. Пойдем ко мне.

Она потащила его за собой. Сделав несколько шагов, он потребовал объяснений.

– Твоя мисс у меня в доме, – тихо ответила она.

– Мисс Аннабелла?! – Он до боли стиснул ей руку и не сразу спохватился. – Простите, Эми! Когда она к вам попала?

Он уже торопился к ее домику. Едва поспевая за ним, она бормотала:

– Она со мной уже два дня. Я боялась ее оставить – вдруг она встанет? Бедняжка бредит. Я уже раз пять приходила сюда, надеясь тебя встретить, но мне не везло. Полчаса назад она крепко заснула, и я решила попытать удачу. Только учти, Мануэль, даже если она придет в себя, не предлагай ей вернуться в усадьбу, иначе она опять устроит истерику. Я уже два раза вызывала у нее приступ, когда говорила, что схожу за кем-нибудь. В первый раз она пыталась убежать, словно у меня в доме тюрьма, во второй – кинулась прямиком к реке. Я же говорю, она обезумела.

– Как вы ее нашли? – спросил он.

– Она сама меня нашла. Я собиралась лечь спать, когда раздался стук в дверь. За дверью я нашла ее – бездыханную. Ты представить себе не можешь, какая она ко мне явилась: вся, от волос до носков туфель, в засохшей грязи, насквозь промокшая, в горячке.

Войдя в кухню она тихо позвала:

– Пойдем. – В углу была дверь. – Я не смогла поднять ее по лестнице, поэтому устроила ей лежанку внизу. Огонь горит день и ночь, здесь свариться недолго, зато так она сильнее пропотеет и избавится от жара.

Мануэль протиснулся в каморку и уставился на фигурку, лежащую на матрасе, приподнятом на какой-то дюйм от пола. Лицо бедняжки было известково-белое и совершенно неподвижное. Каштановые волосы разметались по подушке, словно она лежала в воде.

Опустившись на колени, он нежно приподнял ее безжизненную кисть и крепко ее стиснул. В горле у него встал ком, мешающий дыханию.

– Почему, по-твоему, она явилась сюда? – шепотом спросила Эми. – За столько лет она наведалась сюда от силы полдюжины раз.

Не отрывая взгляд от лица Аннабеллы, он ответил:

– Всякий раз, когда мы выезжали с ней вдвоем, она предлагала заглянуть к вам. Когда при ней был отец или кто-нибудь еще, это было невозможно. Она любила здесь бывать, Эми. У нее сильный жар.

– К вечеру он должен прекратиться, – ответила старуха.

– Как вы думаете, стоит вызвать врача? Она покачала головой.

– Он не сможет сделать больше того, что делаю я. Я отпаиваю ее настойкой из трав, которую специально готовлю от горячки. Пошел третий день, как она горит; дальше уже некуда, значит, к вечеру ей должно полегчать. Если не полегчает, придется звать врача. Пускай еще полежит.

Он медленно поднялся и, выйдя за Эми в кухню, сказал:

– Наверное, мне надо вернуться и всех предупредить.

Эми покачала головой.

– Если хочешь знать мое мнение, я бы не стала этого делать. Всякий раз, когда я порывалась кого-нибудь привести, она начинала метаться, как безумная. Пару раз у нее прояснялось в голове, и она жалко так лепетала: «Позвольте мне побыть у вас, Эми, позвольте спокойно полежать. Вот отдохну и уйду». Я спрашиваю: «Куда вы пойдете, дитя мое?» Она отвечает: «Я знаю куда». Я говорю: «Ведь ваша мать волнуется!» А она совершенно осмысленным голосом отвечает: «Она мне не мать». Я-то, конечно, и так это знала – в округе не найдется никого, кто бы этого не знал. Но кое-чего я, оказывается, не знала. Если это правда, то ей может помочь один Господь. Когда я спросила: «Может, предупредить вашего отца?» – она засмеялась безумным смехом; я подумала, что ей опять плохо, но она ответила: «Он мне не отец, Эми. Представьте только: она мне не мать, а он не отец. Мои родители живут на Крейн-стрит». Потом она спросила, знаю ли я Крейн-стрит и один дом на этой улице… Мануэль нахмурился.

– Он ей не отец?

– Так она говорит: мол, и он мне не отец.

– Боже милостивый! Час от часу не легче. – Он потер щеку, подошел к двери и выглянул. Утро было чудесное: солнце рассеяло туман. По утрам он всегда чувствовал себя спокойно и уверенно, разве что сожалел, что не умеет писать, иначе описал бы прелесть пробуждающегося дня. Нарождающееся солнце всегда наполняло его радостью жизни, даже если он знал, что впереди его ждут одни заботы.

Однако это утро было наполнено печалью, неведомой ему прежде. Девушка, из которой всю жизнь готовили леди! На протяжении семнадцати лет все сводилось к одному: ты будешь леди. Теперь у нее манеры леди; она мыслит, как леди, и, будучи леди, уверена, что жизнь всегда будет приносить ей только приятное; она смотрит на жизнь с высокой ступеньки и воспринимает прочих людей только как равных или подчиненных. Ей внушили, что она выйдет замуж за равного ей… равного ей мистера Стивена. Как насчет него?

Он обернулся и поспешно сказал:

– Я знаю, куда она может пойти: в Дарэм, к мистеру Стивену. Между ними что-то есть. Она всегда к нему неровно дышала. Я могу…

– Остынь, Мануэль. Эта дорожка ведет в тупик – в бреду она бормотала о его женитьбе на какой-то Кэтлин. Якобы ее папаша прочитал об этом в газете.

Он долго смотрел на Эми, потом уронил голову на грудь и так двинулся по тропинке, бросив на ходу:

– Я скоро вернусь.

– Я бы не стала никому ничего говорить, не решив прежде, как поступить, – сказала она ему вдогонку.

Он не обернулся, но согласно кивнул. Шагая по тропинке, а потом вдоль реки, он вспоминал Марджи. Он уже много лет не думал о ней, но теперь ее пророчества как будто начали сбываться: дом попал в беду. В некотором смысле беда эта не была связана с ним лично, если не считать того, что он всей душой жалел Аннабеллу – мисс Аннабеллу, поправил он себя. Дело было не в том, что она стала теперь изгоем и лишилась титулов. Сам он был чужд любой мишуры и терпеть не мог называть других «сэр», тем более «хозяин». Но в отношении ее дело обстояло по-другому: ее он всегда будет почтительно именовать «мисс Аннабелла».

Он снова добрался до пролома в стене только под конец дня. Такого напряженного дня у него не было еще ни разу за все время службы в Редфорд-Холле. Хозяин, видимо, сошел с ума и не отлучался из конюшни. Он послал трех коней в кузницу, хотя их не нужно было подковывать. Он сам проверил все уздечки и подпруги, как хозяйка, ведающая кастрюлями и сковородками. Решив, что каретам недостает блеска, он приказал Дэни надраить их. Он сам нависал над работником, пока тот расплавлял желтый воск и разбавлял водой свинцовый глет, а потом, прежде чем Дэни справился с заданием, сказал, что карета находится в безобразном состоянии, потому что жалеют скипидар, словно тот, кто полирует карету, способен забыть про скипидар. Потом он принялся за Мануэля: он-де мало выгуливает коней и слишком обильно их кормит. Один раз даже гаркнул:

– Гляди, у Бостона ты не сможешь так своевольничать, как здесь!

На это Мануэль ответил, желая его утихомирить:

– Я не собираюсь уходить к мистеру Бостону, сэр.

Легрендж подошел к нему, потрепал по плечу, улыбнулся и сказал:

– Отлично, отлично, Мануэль. Он ничего не получит, пока мы держимся вместе, верно?

Конюх не понял смысла этих слов, но согласно кивнул. Хозяин проверил все замки, словно опасался налета. Еще через пять минут он умчался на Диззи. Он не часто выбирал Диззи, потому что у него сложились с этой лошадью неприязненные отношения. Ему никогда не удавалось усмирить это животное: оно вечно брыкалось, а в последний раз вообще сбросило его на землю.

Мануэль застал Эми дома, она помешивала что-то в кастрюльке. При его появлении выпрямилась и сказала:

– Что-то ты задержался.

– Никак не мог выбраться – в хозяина словно бес вселился. Как она?

– Пришла в себя, но чувствует себя очень неважно.

– Могу я ее повидать?

– Конечно! Я сказала ей, что ты приходил, и это ее не огорчило.

Стоило открыть дверь, как в лицо ему полыхнуло жаром. От такой жары и мертвый раскраснелся бы, но лицо на подушке оставалось белым, как наволочка. Он присел рядом с Аннабеллой на корточки и заглянул ей в глаза, полные печали.

– Мануэль…

Он закивал, не в силах произнести ни слова. Взяв себя в руки, обнаружил, что не может придумать ничего лучше банального:

– Как вы себя чувствуете?

– Лучше, Мануэль. Скоро совсем поправлюсь. Эми так добра! – Она говорила с большим трудом, выдавливая из себя каждое словечко.

– Мы так волновались! – пробормотал он.

– Очень мило с вашей стороны, Мануэль.

– Не я один. – Он улыбнулся. – Все. Госпожа вообще на грани безумия…

При упоминании о госпоже ее глаза заволокла пелена. Она по-прежнему смотрела на него, но уже невидящим взглядом. Потом закашлялась. Это были душераздирающие звуки, от которых сотрясалось все ее тело под одеялами. Успокоившись, она произнесла извиняющимся тоном:

– Простите, я немного простудилась. Какой сегодня день, Мануэль?

– Понедельник, мисс Аннабелла.

– Давно я здесь?

– Думаю, с вечера пятницы.

– Пятница? – повторила она, пытаясь вспомнить недавние события.

– Куда вы подевались? – тихо спросил он. – Я два дня и две ночи обшаривал порт.

Глядя на него, она молвила:

– Вы очень добры, Мануэль. Простите, что я доставила вам столько хлопот.

– Не беда, – ответил он. – Просто я за вас испугался. – На сей раз он не сказал «мы».

Она немного помолчала, отвернувшись к окну, а потом сказала:

– Помните ту пещеру на зеленом холме, которую вы мне однажды показали? Я очнулась там от солнца, светившего мне в глаза. Не помню, когда я покинула город, но знаю, что шла именно сюда. Странно, не правда ли, что я нашла убежище у Эми?

Он покачал головой и, ласково улыбаясь, ответил:

– Вовсе не странно. Эми – славная, добрая женщина.

– Что верно, то верно. Но меня беспокоит одна вещь…

– Что именно?

– Мне нечем ей заплатить.

– Платить Эми? – громко возмутился он. – Не будьте дурочкой, она все равно не возьмет денег. – Снова улыбнувшись, он объяснил: – Вы посланы ей самим Небом, разве вы не догадались? Ей уже много лет страсть как хочется, чтобы было, на ком испробовать свои травы. А ее имбирное пивко вам никогда не было по вкусу?

Она ответила, даже не попытавшись улыбнуться:

– Мне очень жаль. Пиво прекрасное, но не на мой вкус.

Он тоже перестал улыбаться и, глядя на нее, подумал: традиционный вежливый ответ, как и подобает леди. В дальнейшем жизнь ее будет нелегка. Если она захочет выжить, ей придется отрастить несколько слоев кожи, и потолще. Он медленно поднялся и сказал:

– Отдыхайте. Я загляну попозже. Или вечером, или рано утром.

– Благодарю, Мануэль.

Он шагнул к двери, но она окликнула его:

– Мануэль!

– Да, мисс Аннабелла?

– Вы им не скажете?

Помолчав, он ответил:

– Правильнее всего было бы сказать, потому что вам все равно придется к ним вернуться…

– Нет! Нет! – Она приподнялась на локте. – Никогда туда не вернусь! Вы не знаете, что произошло, Мануэль. После такого не возвращаются.

– Будет вам, будет. – Он вернулся. – Успокойтесь и отдыхайте. Я буду нем как рыба, пока вы не встанете на ноги. Тогда и поговорим.

– Я никогда не передумаю, Мануэль, даже когда выздоровлю. Я не могу туда вернуться. Вы не понимаете. Мне там не место…

– Будет, будет… – Он погладил воздух у нее над головой, не смея прикоснуться к ее волосам, и ласково проговорил: – Я все понимаю. Это вы не понимаете, как вам сейчас худо. Отдохните еще несколько дней, а там видно будет, что следует предпринять. – Она опять закашлялась, и он сказал: – Эми меня взгреет за то, что я вас огорчил. Отдыхайте и ни о чем не думайте. Я ничего не скажу, пока вы сами мне не разрешите. Идет?

Она, задыхаясь, ответила:

– Спасибо, Мануэль.

Он вышел с мыслью: что с ней станет, если она не вернется? Своей тревогой он поделился с Эми, переливавшей какую-то жидкость в мисочку, и она ответила:

– Оставь! Господь сам улаживает такие дела – неторопливо, но надежно. Давай делать все по порядку. Ей очень повезет, если она отделается простым кашлем: лошадь и та подохла бы, провалявшись двое суток под дождем. Я только что видела твоего хозяина, он галопом проскакал по дороге. Я подумала: как странно, что они прочесывают все окрестности, а здесь, у себя под носом, посмотреть не удосуживаются…

– Легрендж проскакал по главной дороге?

– Да, в сторону дома.

– Недолго он отсутствовал! Что ж, мне надо поторапливаться, иначе он мне голову оторвет – такое уж у него сегодня настроение. Я еще загляну вечерком, Эми.

– Договорились, – ответила она.

Прежде чем уйти, он положил руку ей на плечо и молвил:

– Славная вы женщина, Эми.

Она с усмешкой ответила:

– Такой уже меня создал Господь Бог: я добра к тем, кто мне по душе, зато тех, кого не люблю, безжалостно проклинаю. То и другое у меня хорошо выходит.

Оба засмеялись. Он нагнулся и чмокнул ее на прощание в щеку, чем вогнал в краску, как молоденькую девчонку.

4

Большинство слуг разбрелись; в Доме остались только Харрис, миссис Пейдж и Константин, в конюшне – Армор и Мануэль. На ферме задержался один кузнец. Единственным местом в поместье, где ничего не изменилось, была конюшня, все лошади в сохранности, и Легрендж, день ото дня становившийся в доме все большим чужаком, подолгу здесь задерживался.

Когда Армор довел до сведения хозяина, что не сможет в одиночку управляться со всеми лошадьми после ухода Мануэля, ответом было:

– Мануэль никуда не уйдет, пока я нуждаюсь в нем.

Услыхав от Армора об этом разговоре, Мануэль посмотрел на старика и сказал:

– Нет, я не останусь, Джордж. Вы знаете, что ради коней я готов рисковать жизнью, но у меня такое чувство, что мне пора уносить отсюда ноги. Мне почему-то кажется, что он затаил на меня злобу. Можете вы это понять?

Армор покачал головой. Нет, этого он постичь не мог: хозяин, напротив, всегда был благосклонен к Мануэлю. Даже когда тот отказался боксировать и в лицо сказал хозяину о своем нежелании повиноваться, хозяин не замахнулся на него хлыстом, хотя любого другого на его месте не пощадил бы.

Он срывал злобу на всех остальных, но только не на том, кто ее вызвал.

Легрендж ни с кем не делился своими планами, однако оставшимся в Доме было ясно, что он никуда не двинется из Усадьбы, так как еще за две недели до истечения срока дал крепкий нагоняй всей челяди. Он сполна расплатился с ними, но передал через Харриса, что не позволит сидеть без дела и пожирать запасы; по его приказу съестное из подвалов Дома было перемещено в подвалы Усадьбы.

Теперь настал последний день месяца, когда всем, кроме Константина, Харриса и Армора, предстояло уйти. Армор сказал, что не уйдет, даже если ему не станут платить, пока остаются лошади.

Мануэль трудился от самой зари на протяжении всего жаркого дня, ибо знал, что работает в последний раз. Лошади как будто тоже предчувствовали разлуку, так как по очереди тыкались в него головами, требуя к себе внимания; даже Диззи прижалась к нему мордой, проявив несвойственное ей смирение.

Он знал, что покидает тонущий корабль и что, в принципе, должен был бы остаться с Армором хотя бы ради лошадей, но какая-то сила, оказавшаяся сильнее сострадания, гнала его из имения.

Однако тяжесть у него на душе была рождена не только плачевной участью коней, но и положением дел в домике Эми. Он не мог избавиться от мыслей об Аннабелле. Это было еще хуже, чем если бы он потерял ее навсегда, потому что тогда не приходилось бы представлять себе ее будущее. Она поделилась с Эми своими планами: она станет гувернанткой. Потом, как следует поразмыслив, пришла к заключению, что хорошие хозяйки не пускают незнакомок без рекомендаций и не доверяют им своих детей. Мануэль предложил ей самой написать рекомендацию, чем шокировал ее. Он понимал, что в дальнейшем ее ждут и не такие неожиданности, если она окажется лицом к лицу с настоящей жизнью.

Он сдержал слово и до сих пор никому не обмолвился о том, что она нашлась. Теперь ему предстоял путь неведомо куда, и он не мог уйти, зная, что она осталась предоставлена сама себе, тем более что она вбила себе в голову, что правильнее всего для нее будет податься в Лондон, чтобы поступить в мастерскую по пошиву платьев, где она однажды побывала в роли покупательницы. Эми сказала ему:

– Она сама не знает, о чем болтает! Работницы таких мастерских живут в подвалах, как крысы, и питаются немногим лучше крыс. Моя кузина была швеей; она приехала домой умирать и нарассказывала такого, что я не поверила своим ушам. Но она была девушка богобоязненная и не могла солгать.

Видя, что Аннабелла твердо решила попытать счастья в Лондоне, Мануэль собрался нарушить слово и поведать хозяйке, где прячется ее дочь, ведь он не сомневался, что она по-прежнему считает Аннабеллу своей дочерью. Он был уверен, что правильнее всего будет неожиданно для обеих свести их лицом к лицу, что обязательно приведет к согласию. После этого и он сможет уйти с миром.

Он сложил свои пожитки, чтобы с утра не терять даром время. Здесь были вторая пара брюк, старая куртка, две рубахи, пара башмаков, бельишко, носки и кое-какая кухонная утварь. Побросав все в мешок, сшитый из двух овечьих шкур и приспособленный им для ношения на спине, он оглядел пустую комнатушку, потрогал пояс, в который зашил деньги, и спустился во двор. Его окликнул Легрендж:

– Куда это ты направляешься?

Он оглянулся и увидел раскрасневшуюся физиономию и налитые кровью глаза.

– Так, прогуляться, сэр, – спокойно ответил он.

– До меня дошли слухи, что завтра ты уходишь. Бежишь? Ничего не выйдет, понял? Я сломаю тебе шею, если ты выйдешь за эти ворота без моего разрешения, понятно?!

Мануэль и бровью не повел. Он не собирался спорить с этим человеком, он желал одного: держаться от него на расстоянии. Ему, как и всем остальным, часть жалованья заплатили неделю назад. О том, чтобы получить остальное, не приходилось мечтать, но он был готов махнуть на это рукой. Ему хотелось побыстрее убраться. Он твердил себе, что это неразумно, но ничего не мог с собой поделать.

– Ты меня слышал?

– Да, сэр.

– Гляди мне!

Легрендж отвернулся. Мануэль зашагал своей дорогой, но не торопясь, чтобы не насторожить хозяина. У пролома в стене он задержался, словно наслаждаясь теплым вечером, сам же прислушивался, не крадется ли за ним хозяин. Из рощицы справа не раздавалось никаких звуков, кроме птичьего пения. Он двинулся дальше, к домику.

Аннабеллу он увидел издалека, она сидела на деревянной скамеечке. Прежней бледности уже не было, однако лицо все еще оставалось гипсовым. Можно было подумать, что она никогда в жизни не улыбалась, так как не умеет этого делать. Ее глаза были печальными, голос, которым она приветствовала Мануэля, безжизненным.

– Здравствуйте, мисс Аннабелла. Славный выдался сегодня денек!

– Да, Мануэль.

Она готова была согласиться, что день был славный, хотя заметила это только сейчас, поскольку весь день до этого ее занимали другие, грустные мысли. Завтра Мануэль уйдет, и они больше никогда не увидятся. Что она будет делать? Не может же она бесконечно долго оставаться у Эми, как ни твердит добрая старушка, что она была бы счастлива, если бы Аннабелла осталась у нее еще, как ни спокойно ей здесь. Она не знала, что произойдет с ней дальше, и не могла толком представить свое будущее. Сейчас у нее в голове билась единственная мысль: завтра Мануэль уйдет.

Однако, глядя на него, она, уподобившись Розине, приказала себе собраться с силами и не полагаться на слугу, даже такого великодушного. С другой стороны, Мануэль для нее давно перестал быть слугой. Правда, он по-прежнему звал ее «мисс Аннабелла», более того, в последнее время слово «мисс» слетало с его уст куда чаще, чем за все годы, прошедшие с того памятного дня семь лет назад, когда он остановил обезумевших лошадей. В тот же день она впервые поцеловала Стивена… Она тряхнула головой. Не сметь думать о Стивене, не сметь даже вспоминать это имя! В противном случае польются слезы. Ночью, когда ее никто не видит, это еще куда ни шло, но дать волю своим чувствам в присутствии этих двух преданных ей людей – нет, такой позор следовало предотвратить всеми силами.

Только что она твердила про себя, что все изменилось, что она перестала быть мисс Аннабеллой Легрендж, а превратилась в самую обыкновенную девушку, которой придется самой зарабатывать на жизнь, но уже через секунду мыслила и поступала в соответствии с полученным воспитанием, проявляя по отношению к своим спасителям уважение с оттенком снисходительности.

При виде Мануэля ее охватила паника: она осознала, что без него мир обернется для нее джунглями, в которых не к кому воззвать о помощи. У нее останется единственный выход – вернуться, положившись на жалость женщины, которую она называла своей матерью, но которая не пришла ей на помощь в тот момент, когда она больше всего в ней нуждалась. Если бы в тот страшный день Розина нашла возможность поговорить с ней, утешить ее, она вряд ли бросилась бы на Крейн-стрит; но она ограничилась тем, что постучала в ее дверь и спросила, не желает ли дочь поговорить, после чего оставила ее одну. Аннабелла молча просидела несколько часов, на протяжении которых к ней никто не подходил, включая Элис и слуг. Ее охватила жгучая горечь, а длительное отсутствие Розины навело на мысль, что ее обожаемая мама не вынесла жуткой сцены. Она могла относиться к ней как к своему «любимому дитя» только до тех пор, пока постыдная тайна ее рождения оставалась за семью печатями. Теперь Аннабелла понимала, что в тот день несколько повредилась рассудком, но даже сейчас, когда она постепенно приходила в себя, обида на мать не проходила.

Она не удержалась и спросила:

– Вы обязательно должны уйти завтра, Мануэль?

Он потупил голову.

– Боюсь, что да, мисс Аннабелла. Я хочу осмотреться и куда-то устроиться на зиму, чтобы по весне отправиться в Испанию.

Он встретился с ней глазами. Она заглянула в эти бездонные темные колодцы и спокойно произнесла:

– Вам это будет очень полезно, Мануэль. Повидать страну своих предков – благое дело.

Он засмеялся и ответил:

– Ах, мисс Аннабелла, если бы все было так просто!.. – Однако его смех не вызвал у нее отклика, и он, смутившись, спросил: – Где Эми?

– Наверное, поднялась на чердак.

Он заглянул в главную комнату, где увидел лестницу, приставленную к люку в потолке.

– Вы здесь?

В люке появилось лицо Эми.

– Поднимайся сюда.

На чердаке он не смог выпрямиться и в согбенном положении наблюдал за Эми, вытаскивающей одежду из старого сундука.

– На дне есть отрез хорошей саржи. Гарри привез мне его из плавания, чтобы я сшила платье, но материя была слишком хороша, чтобы к ней прикасаться. Вот я и подумала: пускай сделает себе юбку, а то у меня не получается отстирать пятна с ее одежды… А ты, значит, уже собрался? – Она задала этот вопрос, не глядя на него.

– Да, Эми, мой заплечный мешок готов.

– Что же мне с ней делать? – Теперь она искоса посматривала на Мануэля.

Он ответил неуверенно:

– Я уже говорил, что единственный выход – это сказать им, где она прячется. Разве можно оставлять ее наедине с собой?

– Она и слышать об этом не хочет.

– Она сама не знает, чего хочет. Она еще не до конца поправилась. Люди, побывавшие в бою, потом долго воображают, что бой продолжается. Так и она. Я сейчас зайду к старой леди, попрошу встречи с госпожой и все ей расскажу. Я дам вам знать, чем кончится разговор. Если хозяин все еще в неистовстве, то я не сумею вернуться до темноты. По-моему, он сходит с ума: превратил конюшню в крепость, а меня считает солдатом своего гарнизона. Но он заблуждается. Должен вам признаться, Эми, что я смогу свободно вздохнуть только тогда, когда отойду завтра подальше от этого постылого места.

Эми захлопнула крышку сундука и сказала, прижимая к груди отрез синей саржи:

– Я буду по тебе скучать.

– И я по вас, матушка.

Услышав это ласковое обращение, которое он иногда употреблял, она потупила взор, чтобы скрыть слезы, выступившие у нее на глазах. Он обнял старушку, погладил ее по голове и сказал:

– Я вернусь. Крестом клянусь, что не пройдет и нескольких дней, как я вернусь.

Он кончиком пальца нарисовал крест у нее на седой макушке. Немного погодя она высвободилась и, не поднимая глаз, молвила:

– Спустимся и покончим с этим.

Снова оказавшись на солнце, он сказал Аннабелле, с трудом ворочая языком:

– Утром, прежде чем отправиться в путь, я загляну к вам. – Наклонившись к ней, он ласково добавил: – Не тревожьтесь, все утрясется, вот увидите.

– Да, Мануэль, – покорно ответила она.

Спустя десять минут он миновал дыру в стене, но путь его лежал не в сторону конюшни. Повернув налево, он заторопился к коттеджу. Его всегда забавляло, что столь внушительное сооружение носит уменьшительное название «коттедж».

Дверь оказалась не заперта. В холле маячила знакомая фигура Элис. Заметив его, она шустро обернулась и поспешно спросила:

– В чем дело?

– Мне бы хотелось переговорить с госпожой.

– Это невозможно, она очень плоха. Лежит в постели и никого не впускает.

– У меня важное дело, мисс Пиклифф. Мне необходимо ее видеть. Это касается мисс Аннабеллы.

– Она нашлась? – Ее худое лицо напряглось.

– Нет, не нашлась, но мне известно, где она.

– Боже, Боже! Ну, не знаю, не знаю… – Она прижала ладонь к уху и покачала головой. – Предупрежу-ка я госпожу. Я имею в виду миссис Констанс. Подождите минутку.

Он прождал пять минут, пока Элис не вернулась и не сказала еле слышно:

– Идемте.

Он проследовал за ней по холлу, а потом по длинной узкой комнате, в дальнем конце которой стояла женщина в черном.

За эти годы он изредка видел старую леди: она то прогуливалась по парку, то направлялась в церковь. Но в церковь она всегда поспевала раньше остальных и усаживалась за перегородкой, скрывавшей ее от взглядов прочих молящихся, а уходила последней. Сейчас он впервые оказался с ней лицом к лицу и был поражен остатками былой красоты. В ее облике не было ничего общего с обликом ее дочери, разве что та же мертвенная отстраненность.

На столе лежала большая раскрытая книга, которую он принял за Библию, над камином висел внушительный крест из слоновой кости. Она не стала терять времени.

– Что вам угодно? Я слушаю.

– Мне хотелось бы поговорить с моей госпожой, мадам.

– Моя дочь больна, ее нельзя беспокоить. Можете доверить свою новость мне.

Немного поколебавшись, он выпалил:

– Мисс Аннабелла находится в коттедже миссис Стретфорд, дальше по реке. Она была больна. Она добралась до коттеджа и упала в обморок. Это случилось через три дня после ее исчезновения.

Серые глаза смотрели на него в упор, в голосе не было никаких чувств.

– Где бы она ни находилась, это нас не касается.

– А как же госпожа? Ее-то это касается?

– Уже нет. Моя дочь тяжело больна. Врач строго наказал не беспокоить ее. Наконец-то моя дочь вырвалась на свободу… – Она сделала паузу, чтобы еще больше поджать губы. Мануэль заметил, как по ее телу пробежала судорога. Потом она продолжила: – Много лет моя дочь не знала покоя из-за этой девчонки. Теперь с этим покончено. Насколько я понимаю, у девчонки есть, куда идти. Чем быстрее она привыкнет к своему новому жилищу, тем лучше. Так ей и передайте.

Он не поверил своим ушам.

– Известно ли вам, куда вы ее отсылаете, мадам? В публичный дом!

Это было сказано так громко и безжалостно, что Элис вмешалась:

– Мануэль, Мануэль, не забывайте, с кем вы говорите!

Он покосился на горничную.

– Не бойтесь, не забуду. – Снова глядя на старую леди, он продолжал тем же резким тоном: – Советуете ей привыкнуть? Что, по-вашему, произойдет там с такой девушкой, как она, воспитанной как леди? Она и говорит, и мыслит сообразно своему воспитанию. Ее сделала такой госпожа.

– Спокойно, Мануэль! Вы забываетесь! – опять встряла Элис.

Он едва не послал ее к черту, но старая леди вовремя взяла слово:

– В таком случае, она должна быть благодарна за семнадцать лет, проведенных в довольстве. Не всякой, рожденной на дне, улыбается такая удача.

Он смотрел на нее, все еще не полагаясь на слух. Немного погодя он бесстрастно спросил:

– Вы не подумали, что они могут встретиться? Вдруг мисс Аннабелла никуда отсюда не уйдет? Они могут нечаянно столкнуться.

Ответ старой леди прозвучал не сразу. Наконец она молвила:

– Это ничего не изменит. Моя дочь не узнает ее. Она лишилась рассудка.

Элис внимательно посмотрела на свою госпожу. Та добавила:

– Можете передать это девушке. И кончим на этом.

Он еще некоторое время рассматривал ее. Как холодны, как бесчеловечны эти дамы! Нет, лично он предпочитает женщин с Крейн-стрит.

Мануэль отвернулся от нее и покинул коттедж. В конюшне он столкнулся с Легренджем, тому некому было отдать лошадь, и он извивался от злобы. Стоя в дверях, широко расставив ноги, он перебрасывал хлыст из одной руки в другую.

– Кажется, ты напрашиваешься на неприятности, Мануэль? – прорычал он.

– Я не хочу неприятностей, сэр. – Мануэль ненавидел сейчас всю эту породу, однако делал над собой усилие, придавая голосу почтительность.

– Где ты был?

– Гулял, сэр.

– Тебе платят не за то, чтобы ты гулял.

– Я уже отработал свое, сэр.

– Ты отработаешь свое, когда я разрешу, и ни минутой раньше, понял? Только попробуй уйти – я с тебя шкуру спущу!

Вместо ответа Мануэль взял лошадь под уздцы и повел в стойло.

Через минуту Легрендж уже орал на Армора, который утолял в доме голод собственноручно приготовленной едой.

Кучер вернулся в конюшню посеревший. Делая вид, что проверяет у одной из лошадей копыто, он тихо сказал:

– Он совершенно свихнулся. Никогда не видел его в таком состоянии. Знаешь, что шепнул мне Харрис? Константин сказал ему, что по ночам хозяин пропадает не в Ньюкасле, в игорном доме, а в Шилдсе – продолжает ее разыскивать. Мне его немного жаль – на него столько всего навалилось, что он потерял голову.

– Армор!

– Что, Мануэль?

Мануэль выглянул во двор, потом вернулся и скороговоркой сказал:

– Этой ночью я уйду. Я свое отработал и тороплюсь уйти отсюда.

Армор взволнованно проговорил:

– Ночью? Далеко ли ты уйдешь в темноте?

– Не беда, мне не впервой бродить в потемках. Не бойся, со мной ничего не случится. Просто ночь – самое подходящее время, чтобы сделать ноги. Он уже не отвечает за свои поступки, а я не смогу отвечать за себя, если он поднимет на меня руку. Сами знаете, как это бывает.

– Да, Мануэль, я понимаю. Но вот что я тебе скажу… – Он протянул ему руку. – Жалко, что ты уходишь. Я никогда не работал с человеком, который так же хорошо понимал бы лошадей, как ты. Твой уход меня опечалит.

Мануэль сердечно пожал Армору руку и твердо ответил:

– И меня. Но мы расстаемся не навсегда, Джордж Вы останетесь здесь, а я сюда еще вернусь, даю слово.

Армор отвернулся и пробормотал:

– Пойду принесу тебе из кухни съестного. Когда ты отправишься в путь?

– Как только совсем стемнеет. Если ему взбредет в голову за мной увязаться, то выследить меня в темноте будет нелегкой задачей.

В темноте Мануэль еще раз пожал Армору руку и, закинув за плечи свой мешок, отправился в путь. К пролому в стене он подобрался со стороны фруктового сада и клубничного поля. Крадучись вдоль реки, он посматривал в сторону дороги, на которой ему чудился стук копыт. Дорогу заслонял бугор, поэтому он остановился, чтобы прислушаться. Стук копыт стих, слышен был только собачий лай.

Он нашел Эми сидящей у дверей. Увидев его с мешком за плечами, она удивилась:

– Значит, уже уходишь?

– Так будет лучше, – ответил он и, понизив голос, спросил: – Где она?

Эми кивком головы показала на комнату и, в свою очередь, спросила:

– Ты был у них?

– Был, Эми, и все рассказал – той, с кем виделся, старухе.

– И что же?

– А ничего. – Он сбросил на землю заплечный мешок. – Есть же на свете бездушные свиньи! Чем больше живешь, тем больше удивляешься людской черствости. – Он поманил ее в сторонку, на каменные плиты, заменявшие террасу, и там объяснил: – Они не хотят принимать ее обратно. «Пускай возвращается к себе на Крейн-стрит», – вот что мне было сказано.

– Быть того не может!

– Можете мне поверить, Эми, она прямо так и сказала: «Ей есть куда идти. Пускай возвращается на Крейн-стрит».

– Не верю!

– Придется поверить. И не только этому, но и тому, что я едва удержался, чтобы ей не двинуть. Никогда еще меня так не подмывало поднять руку на женщину! Странный они все-таки народ, Эми, все до одной бессердечные. Я доволен, что ухожу. Единственное, что не дает мне покоя, – ее судьба. Одному Богу теперь ведомо, что с ней станет.

– Мануэль!

– Что, Эми?

– Возьми ее с собой.

От этого предложения он едва не подпрыгнул. Он отшатнулся и прищурился, чтобы лучше разглядеть старуху.

– Вы с ума сошли, Эми!

– Нет, Мануэль, я в своем уме и стала думать об этом не сегодня и не вчера. Говорю еще раз: возьми ее с собой! Она не нужна им и вообще никому на свете. Я для нее чужая по сравнению с тобой. Ты знаешь ее с детства. Возьми ее с собой.

Он задрожал всем телом. Ему захотелось крикнуть: «Господи, что мне с ней делать в дороге?» Но тут какая-то тень и негромкий шорох заставили обоих обернуться. Они увидели ее – с бледным, как у привидения, личиком, с опухшими от слез глазами. Она вышла за порог и, оказавшись на каменной террасе, заглянула в лицо Мануэлю и шепотом взмолилась:

– Пожалуйста, Мануэль, сделайте так, как говорит Эми, возьмите меня с собой!

Он лишился дара речи и только судорожно ворочал языком в пересохшем рту. У него горело горло и путались мысли. Одновременно он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. В пути он станет ночевать там, где его застанет ночь: в сарае, в стогу, под мостом; этот образ жизни был ему знаком, однако даже он не вполне был к этому готов, ибо привык за прошедшие годы к крыше на головой, к хорошей постели. Теперь же господская дочь просилась составить ему компанию. Это заслуживало одного названия – безумие, о чем он поспешил уведомить обеих.

– Нет, мисс Аннабелла. – Он жестом подтвердил решительность отказа. – Не могу, и не просите. Вы сами не знаете, что говорите. Лучше оставайтесь здесь, с Эми, глядишь, что-то и выгорит. Напишите кому-нибудь из подруг. Свет не состоит из одних бездушных чучел, как эти… – Он кивнул в сторону усадьбы.

– Мануэль! – Она поймала его за руку своими худыми пальцами. – Вы ведь знаете, что у меня нет подруг, которые могли бы обо мне позаботиться. Обратно я не могу вернуться – вы сами только что это сказали. Я слышала весь ваш рассказ, до последнего словечка. Они не хотят меня принимать, но и сама я больше не хочу к ним возвращаться. К тому же по некоторым причинам я не могу уйти… – Она мотнула головой. – В Дарэм. Мне вообще не к кому идти.

Он прижимал ее руку к своей груди, не отдавая себе отчета в том, что делает. При этом, жмурясь, качал головой, твердя:

– Это невозможно, невозможно!

Внезапно раздался звук, заставивший его открыть глаза и обернуться. Все трое смотрели туда, откуда раздавалось рычание, свидетельствующего о появлении на террасе какого-то крупного хищника. Этим хищником оказался Легрендж. Он наступал на них, раскинув руки. В одном кулаке сжимал хлыст. Зубы его были оскалены, глаза выпучены, лицо казалось в темноте окровавленным от прихлынувшей к лицу крови.

– Ах ты мерзавка! – Он не сводил безумного взгляда с Аннабеллы. Сделав еще пару шагов вперед, он надулся и исторг набор самых грязных оскорблений, перемежаемых презрительным «ты». Потом, ударив себя кулаком в грудь, завопил: – Я переворачиваю вверх дном порт, самые поганые притоны, не знаю покоя, а ты прячешься здесь, под самым носом… Ах, ты, паршивая!..

– Замолчите!

Мануэль по-прежнему сжимал руку Аннабеллы. Загородив ее собой, он сказал:

– Это легко объяснить.

Легрендж еще больше выпучил глаза. Казалось, он читает висящие в воздухе огненные письмена с другим, более понятным ему объяснением. Задохнувшись от гнева, он загрохотал, срываясь на визг:

– Подлый распутник! Хватит ухмыляться! Довольно разыгрывать невинную овечку, поганый сутенер, чужестранное отродье! За это я тебя прикончу. Мне всегда хотелось тебя прикончить, ты понял?

Злость, казалось, оторвала его от земли. Он изо всей силы обрушил на Мануэля хлыст.

Мануэль одной рукой закрыл лицо, а другой попытался поймать безумца за плечо, но Легрендж, как одержимый, хлестал и хлестал его по голове. Наконец, осатанев от боли, Мануэль нанес ему сокрушительный удар кулаком в челюсть, от которого сам едва не оказался на земле. Легрендж остановился, сделал несколько шагов назад и рухнул как подкошенный.

Эми, все это время прижимавшая к себе Аннабеллу, выпустила ее, подбежала к Мануэлю и прошептала:

– Досталось тебе?

Еще бы не досталось! Он был весь иссечен хлыстом. Голова гудела, как будто по ней заехали молотком, шею саднило, особенно там, где хлыст рассек кожу.

Аннабелла отделилась от стены и опять приблизилась к Мануэлю. Все трое замерли над скорченным телом, лежащим на камнях. Поверженный не шевелился. Эми прошептала:

– Он лишился чувств. Тебе лучше уносить ноги, пока он не пришел в себя.

Мануэль вгляделся в лицо Легренджа, потом присел на корточки. У него появилось чувство, будто он заглянул в лицо самой смерти. «Нет, Господи, нет!» – хотелось ему крикнуть. Он медленно запустил руку под жилет Легренджа, сунул ее под шелковую рубашку, пытаясь нащупать бьющееся сердце. Так и не уловив ударов, он прильнул ухом к бездыханной груди, подняв глаза на Аннабеллу, потом медленно поднялся.

Аннабелла смотрела на неподвижное лицо человека, которого она всю жизнь звала папой, человека, которого любила много лет, даже тогда, когда для нее перестало быть тайной, какой это дурной человек. Она отвечала любовью на его любовь. Так продолжалось до страшной сцены в гостиной, когда он повел себя с ней точно так же, как многие годы вел себя с женой, с тех пор он лишил ее своей любви, мстя за то, что она осмелилась ему перечить. И вот теперь он… Нет, нет! Ведь если с ним случилось непоправимое, то Мануэля ждет расправа… Она посмотрела на Мануэля. Даже в темноте было заметно, насколько он побледнел. Она перевела взгляд на Эми. Та опустилась рядом с Легренджем на колени и пыталась приподнять ему веки. Потом, уронив голову на грудь, пыталась совладать с дрожью.

Аннабелла была близка к обмороку и, борясь с дурнотой, крепко зажмурилась. Обморок – привилегия леди, более ей не принадлежавшая. Ее отец – она продолжала думать о нем как об отце – был мертв. Мануэль убил его, убил одним ударом. Что с ним теперь будет?

Мануэля мучила та же мысль. Что с ним сделают за это? Ему был прекрасно известен ответ на этот вопрос, он знал, как наказывают за убийство, особенно если от руки слуги гибнет хозяин. В этих краях до сих пор обсуждали казнь Уильяма Джоблина, шахтера, совершившего то же самое, что и он: его обидчик тоже упал и скончался от одного удара. Джоблина вздернули в августе; веревка соскользнула с перекладины, и смерть получилась долгой и мучительной. Потом тело вымазали смолой и повесили на столбе в Джарроу Слейкс. По дороге туда его охраняли солдаты. За кухонным столом то и дело возвращались к этой теме, поскольку многие из слуг, как мужчины, так и женщины, присутствовали на казни. Главный ужас заключался в том, что несчастный был невиновен – смертельный удар нанес его приятель.

В данном случае переложить ответственность было не на кого. Его едва не вырвало, и он крепко сжал челюсти. Привалившись спиной к стене, он вспоминал голос Марджи: «С тобой случится и хорошее, и ужасное». Она оказалась права, права во всем. Ему следовало послушаться инстинкта, который уже не один месяц твердил: уноси ноги! Теперь было уже поздно.

– Мануэль, Мануэль! – Эми дернула его за руку. – Послушай!

Он молча посмотрел на нее.

– Где-то поблизости стоит его лошадь. Ты меня слышишь? Слушай меня, иначе попадешь в большую беду.

– Я убил его, Эми.

– Иначе он убил бы тебя. Я читала в его глазах, что он не отпустит тебя живым.

– Но почему, почему? – тихо проговорил он. – Я хорошо к нему относился. В нем было и хорошее…

– Успокойся, уйми свой лепет. Не хватало двоих бесноватых на мою голову! Раз она стоит, словно аршин проглотила, то хоть ты опомнись и выслушай меня. Ступай, приведи его лошадь. Ступай! – Она подтолкнула его. Вернувшись к Аннабелле, она обняла ее и повела в дом, приговаривая:

– Надень плащ, возьми юбку, которую шила, – дошьешь в пути. Возьми вот эти ботинки. – Она подобрала в углу грубую пару обуви. – Возможно, они окажутся великоваты, зато пригодятся тебе, когда через милю-другую от твоих легоньких туфелек ничего не останется. Вот тебе котомка.

– Но он не…

– Никуда он не денется! Приготовься; когда все кончится, ему придется взять тебя с собой.

– Эми!

– Что еще?

– Я… Мне нехорошо. Боюсь, меня сейчас вырвет.

– Ничего удивительного. Сунешь голову вот в этот таз. Я скоро вернусь.

Она выбежала за дверь и увидела Мануэля, ведущего за собой коня.

– Где ты его нашел?

– Он стоял привязанный у самой дороги, – как во сне, ответил Мануэль.

– Слушай! Здесь земля твердая, как кремень, на ней не останется отпечатков, но там, на болоте, где растет лен, останутся следы копыт. Так что действуй. – Она указала на бездыханное тело. – Положи его на седло.

– Эми…

– Никаких «Эми»! Делай, как тебе велят. Я подержу коня, а ты подними труп.

Мануэль наклонился к человеку, которого только что лишил жизни, и его чуть не стошнило. Когда он подхватил его под мышки, голова трупа запрокинулась, и Мануэль последним напряжением всех мышц сдержал рвоту.

Как только он взвалил тело на седло, конь дернулся. Мануэль поспешил успокоить его, погладив ему морду. Конь знал, что на него положили мертвое тело: лошади всегда чуют смерть.

– Теперь веди его к реке, вот тут, – распорядилась Эми.

Мануэль послушался. Он смотрел прямо перед собой, чтобы не спотыкаться и не оглядываться на болтающиеся ноги трупа. У болота Эми велела ему остановиться. Потрогав знакомые камни, она сказала:

– Клади его сюда.

Мануэль положил Легренджа на землю. Осмотрев его подбородок, старуха заключила:

– Никаких следов. Перевернем его и положим лицом вот на этот камень. – Потом она тихо спросила – Что сделает конь, если его сейчас отпустить?

– Кто его знает? Может быть, вернется на конюшню, а может, станет пастись поблизости. Господи!

– Оставь! Прав ты. Твоя задача сейчас – остаться в живых. Пока что привяжи его, потом я сама его отпущу, когда пройдусь с ним, чтобы затоптать наши следы. Не стой столбом! Пойми, это не поможет. И заруби себе на носу: если бы ты не прибил его, он бы тебя прикончил. Да и вообще, о таком изверге никто не станет горевать.

Он молчал, пока они не вернулись на тропу. Там он тихо проговорил, словно обращаясь к самому себе:

– Ему всегда хотелось, чтобы я участвовал в кулачных боях. Бывало, он едва сдерживался, чтобы не отдубасить меня за отказ. Он хотел ставить на меня, но я всегда отказывался. Я всегда боялся пускать в ход кулаки. Выходит, страх был не напрасный.

– Забудь все это, забудь! Лучше вспомни, что ты час назад перестал быть у него в услужении и знать больше ничего о нем не знаешь. Кстати, ты предупредил остальных, что уходишь?

– Да, я попрощался с Харрисом и миссис Пейдж.

– В таком случае, все в порядке. Значит, так: если конь вернется прямиком туда и они начнут искать хозяина, то их там всего двое и в темноте им не зайти далеко. Если к утру они на него не наткнутся, я пойду прогуляться и обнаружу тело.

Когда они подошли к террасе, им навстречу из дверей вышла темная фигура. Мануэль не осознавал, что Аннабелла уже переоделась в дорогу. Он сообразил, в чем дело, только когда Эми сказала:

– Что ж, счастливого вам обоим пути. Да благословит вас Бог!

В этот раз его возражения прозвучали решительнее, чем некоторое время назад:

– Нет, Эми! Умоляю, не надо!

– Ей все равно придется уйти, – сказала Эми. – Либо с тобой, либо одной. Ведь теперь ее обязательно здесь найдут. Почему ты не думаешь о том, что у меня будут неприятности? Ведь я укрывала ее, когда вся округа сбивалась с ног, разыскивая ее. Все захотят узнать, почему я так поступила. Кто же поверит, что она не позволяла мне ее выдавать? Разве у меня нет ног или я немая?

Аннабелла подошла к нему и по-детски взмолилась:

– Я не причиню вам хлопот, Мануэль, честное слово! Я буду вам во всем послушной и научусь сама заботиться о себе.

– Господи! – Он отвернулся, оперся рукой о стену и прижался к ней лбом. Эми тронула его за плечо и сказала:

– Пойми, вам нельзя медлить. Чем дальше вы отсюда уйдете за ночь, тем лучше для тебя самого. Дай-ка я тебе подсоблю…

Она нагнулась, чтобы поднять с земли его тяжелый мешок. Он опередил ее и сам взвалил его себе на спину. Потом они с Эми пристально посмотрели друг на друга и крепко обнялись.

Оттолкнув одной рукой его, а другой Аннабеллу, она проводила их до тропы, где расцеловала Аннабеллу в обе щеки и снабдила напутствием:

– Бог с тобой, девочка! Ни о чем не тревожься. Вот увидишь, все будет хорошо.

– Спасибо вам, Эми, спасибо! Настанет день, когда я сумею…

– Не думай об этом. Ступай себе с Богом.

Она подтолкнула обоих в спину, посылая навстречу темноте, навстречу новой жизни.