Стерва на десерт

Четверг Новые открытия

Ночь я почти не спала, ибо тот дурман, в который я погружалась, больше походил на обморок. Я боялась засыпать, страшась кошмаров, но пробуждение вызывало у меня не меньший ужас, потому что очнувшись, во всем, что меня окружало — будь то очертание шкафа, тень от торшера, блик на стене — я видела угрозу. Стоило мне открыть глаза или даже убрать с головы подушку, как мне начинал мерещиться убийца. Я уже видела его фигуру, притаившуюся в темноте, слышала его дыхание, а холодный пот на моем теле мне казался прохладным прикосновением его длинного острого ножа.

Как я не сбрендила в ту ночь, сама не знаю — только помню, что никогда в жизни я так не радовалась тому, что скоро вставать, а ни один рассвет не рождал в моей душе такую бурю восторга.

Короче, поднялась я с первыми лучами солнца, как раб с бобовых плантаций. Выпила пять чашек кофе, две таблетки аспирина, налила себе ванну и погрузила свое исстрадавшееся тело в теплую пенную жидкость. Конечно, больше бы мне помогла гильотина, это, говорят, вернейшее средство от головной боли, но за неимением таковой, сойдет и расслабляющая водная процедура.

И, знаете, помогло. Виски уже не ломило, мозги прочистились и в них даже начали происходить, пусть вялые, но успешные мыслительные процессы.

После двадцатиминутного лежания и столь же длительного размышления я поняла вот что. Первое: Вася — не маньяк, и маньяк — это не Вася, а, значит, убийца на свободе; второе: он со мной развлекается — запугивая и запутывая — и скоро ему это надоест, третье — когда надоест, он меня шлепнет, четвертое — мне надо мотать подальше от нашего НИИ, города, планеты, как мне и предсказывало предчувствие, пятое — теперь я уж точно никуда не помотаю, не на ту напал, шестое, и последнее — Геркулесов дурак. Последнее угнетало больше всего, потому что, именно Коленьку я считала единственным своим помощником в поимке зарвавшегося душегуба. Но, видно, не судьба.

Я зло хлопнула ладонью по куцей горке пены, вспомнив наш с ним вчерашний разговор. А состоялся он после того, как милиция в лице Коленьки и прочих старших и младших оперов прибыла место.

Сразу по приезде, покуда эксперты снимали какие-то отпечатки, изучали взломанные замки, запечатлевали на фотопленку разгром, Коленька осматривал лестничную клетку. Наконец, мрачный, как грозовая туча, он подошел, приподнял меня за локоть и скомандовал:

— Пойдемте на улицу.

— Зачем?

— Посидим, поговорим, вы воздухом подышите, а то больно вы бледная.

— Еще бы, вам бы такой подарочек ко дню рождения приподнесли.

— Хм. Так вы из-за этого. А я-то решил, что из-за выпитой бормотухи.

Я сначала хотела обидеться, но потом передумала — ну его на фиг, пусть язвит на здоровье, и говорю:

— И заодно Коляна посмотрим, вдруг он уже под лавкой.

— Зачем нам Колян? И почему он должен быть именно под ней?

— Колян — мой сосед, а под лавкой он живет…

— Значит, и вы живете под лавкой?

— Почему?

— Ну раз он ваш сосед, — ехидничал Геркулесов. — Резонно предположить, что под соседней…

— Будете хамить, я вам больше ничего не скажу, — радостно сообщила я.

— А я и не хамлю, я подшучиваю.

— Шутки у вас, Николай Николаевич, дурацкие, так что больше не острите. Лады?

— Лады, — хмуро согласился он. — Так что там с соседом вашим?

— Колян видел убийцу.

— Бросьте болтать, — недоверчиво буркнул Геркулесов.

— Видел, точно вам говорю. — И я поведала историю своей утренней встречи с соседом, которая почему-то не произвела особого впечатления на Коленьку. Прослушав ее, он пренебрежительно махнул рукой, — Глупости.

— Как это глупости? — возмутилась я.

— Очень просто, — Геркулесов усадил меня на лавку, под которой, кстати, никого не было. — Колян ваш алкоголик, словам его грош цена. Ему это могло привидится.

— Он алкоголик, но не шизофреник, — оскорбилась за соседа я.

— Да ладно, его «белочка» посетила, а вы…

— Какая еще белочка? Чего вы тут зоопарк развели? Колян же ясно сказал, что незнакомец спрашивал у него…

— Хватит болтать, — невежливо оборвал меня Геркулесов. — Давайте вашего Коляна сюда, я его сам допрошу. Конечно, толку от этого не будет, но для вашего успокоения.

— Да почему вы так наплевательски относитесь к таким ценным сведениям? — возмутилась я.

— Потому что незнакомец (если он не плод больного воображения, конечно) мог быть просто вашим поклонником.

— Чего?

— Того. У вас их, поди, полно.

— С чего вы взяли?

— Вон у вас какие… — глаза его недвусмысленно уперлись в мою вздымающуюся от возмущения грудь, — … очи черные. И все остальное тоже…

— Черное?

— Красивое, — протянул Геркулесов, оторвавшись, наконец, от созерцания моих прелестей.

— Да нет у меня никаких… — тут я прикусила язык. Нечего ему знать, что я далеко не сердцеедка. — Хм… Поклонники у меня есть… конечно… даже много… Но это был не поклонник, — более уверенно затараторила я. — Это был убийца, он и лифт, наверное, сломал, чтобы мне напакостить…

— Ну конечно, — Геркулесов выдал свой фирменный смешок. — Такой умный, изобретательный и осторожный взял, да и показался вашему дегенерату на глаза.

— Он, наверняка, был уверен, что Колян его не видел. Или же он замаскировался. Или думал, что Колян заспит. Или надеялся, что вы, наш премудрый оперуполномоченный, ему не поверите. Да мало ли, что творилось в его голове!

— Давайте вашего алкаша, — выпучив на меня глаза, гаркнул Геркулесов.

— Не видите что ли, что нет его? — гаркнула я в ответ и шаркнула ногой под лавкой.

Коленька заглянул под скамью.

— Он, правда, там живет?

— Прописан он в квартире 59, но там он только ест и моется иногда. А здесь его излюбленное место.

— И во сколько он возвращается… гм… домой?

— Когда как. Обычно в это время, но у него сейчас новая дама сердца, он, наверняка, у нее.

— Так. — Геркулесов нахмурился. — Так. Ну ладно, соседа вашего мы допросим, как будет возможность, сейчас меня волнует другое.

— Что именно? — с готовностью поинтересовалась я.

Геркулесов почесал затылок и задумчиво протянул:

— Имеет ли ограбление вашей квартиры связь с цепью убийств?

Я удивленно на него воззрилась, потаращилась со значением, потом, не дождавшись от него реакции на мой гипноз, сказала:

— Конечно, имеет.

— Ф-р, — фыркнул он, уничтожающе, — откуда вы взяли? Это, милая моя…

— Я вам не милая.

— Да уж, — хмуро буркнул он, — с этим я, пожалуй, погорячился.

— Пожалуй. К тому же, я не ваша.

— Слава тебе, господи, за это!

— Но-но! — я ткнула его в плечо, позабыв на минуту о том, что он лицо при исполнении, а значит, неприкосновенное.

— Так откуда вы взяли? — поинтересовался он, поморщившись от моего тычка. — Вроде, наш убийца мародерством не грешил.

— Посудите сами, — я придвинулась поближе к собеседнику. — Квартира перевернута, но практически ничего не пропало.

— Как ничего? — взвился он. — Вы же сами сказали, что украдены: магнитофон, золотая цепочка, кожаная куртка и энная сумма …

— 300 рублей, лежащие на тумбочке, приготовленные для покупки мешка картошки. Зато в шкафу под бельем (все домушники, кстати, в курсе, что российские бабенки прячут сбережения именно там) имеется заначка в 300 долларов, она там так и лежит.

— Не заметил. Проворонил. Да мало ли… — Он махнул рукой. — А двухкассетный магнитофон «Филипс»? Его-то украли. А цепочка?

— Магнитофону 5 лет, он старый, к тому же собранный в Малайзии.

— Сейчас ничем не брезгуют…

— А в моем столе лежал и, между прочим, до сих пор лежит плеер фирмы «Панасоник». Новенький. А рядом сотовый телефон «Сименс», правда, отключенный, но раз сейчас, как вы говорите, ничем не брезгуют, мог бы и прихватить. К тому же, куртка купленная на обычной барахолке за 150 долларов, пропала, а коллекционный пиджак от Сони Рикель висит на вешалке. Дешевая турецкая цепочка исчезла, а настоящее жемчужное колье (купленное у одной престарелой графини еще моей бабкой) так и болтается на шее у куклы.

— Но он же не знал, что вы на кукол настоящие жемчуга вешаете! — возмутился Геркулесов.

— Вот именно! Ничего-то он не знал! Ни где деньги обыватели прячут, ни как барахло от фирмы отличить. Уж больно подозрительный домушник.

— А с чего вы решили, что он профессионал? Может, это случайный воришка? Пьянь местная? У вас дверь на честном слове держится, ее любой мог открыть.

— Тогда он просто обязан был украсть и плеер, и телефон. Ведь стол-то он перетряхнул! — все больше распалялась я. — И даже пульт от телевизора.

— Зачем ему пульт от телевизора, без телевизора? — растерянно моргнул Геркулесов.

— Они их сдают на радио рынке по 100 рублей за штуку. Вы разве не знали? Нет?

— Нет. — Устало молвил он. — Но я так и не понял, к чему вы клоните?

— Я клоню к тому, что некто, забравшийся ко мне в квартиру, что-то в ней искал. А чтобы завести вас или меня в тупик, прихватил для вида первые попавшиеся под руку ценные вещи, чтобы представить свой визит, как ограбление.

— И что?

— Что — что?

— Что он искал?

— Не знаю, — уныло молвила я.

Я и впрямь даже предположить не могла, что именно маньяку понадобилось в моей бедноватой квартире. Вернее, предположить-то я могла, да что толку, от моих гипотез легче не станет. Я, например, допускаю, что выискивал он что-нибудь из моего нижнего бельишка, трусики или лифчик. Может, ко всему прочему, он еще и фетишист. А что? Не исключено. Мало ли, какие заскоки он нам еще продемонстрирует. Мог он еще искать…

Тут мысль моя резко оборвалась, и я … уместное в этих случаях словосочетание «похолодела от страха» не подходит, так как не достаточно точно характеризует мое тогдашнее состояние… я просто заиндевела от ужаса, как вспомнила, что еще испарилась из моей хламной обители. А испарился длинный тонкий стилет, в кожаных ножнах, висящий на стене большой комнаты. Ножичек этот мама привезла из Грузии лет 10 назад, купившись на его изящество, благородство линий, тонкость работы и на горячие уговоры красавца-продавца. Привезла и повесила на ковер, дабы он украшал и облагораживал нашу стандартную комнату. Не знаю, как красавец-стилет справлялся со своей задачей, знаю только, что, водрузив его на стену, мама о нем благополучно забыла.

И вот теперь он пропал!

Я открыла рот, чтобы поведать об этом Геркулесову, я даже возбужденно вцепилась в его руку, но тут же ее одернула. Нельзя! Нельзя говорить! Вдруг сегодняшняя расправа над неизвестным говоруном неизвестного пола мне не привиделась? И тогда все было: и нож, и кровь, и труп, который убийца непонятным образом спрятал за считанные минуты. А вдруг именно моим грузинским стилетом он и убили свою жертву? И что тогда? Я лихорадочно, если не сказать, припадочно, начала вспоминать свой недавний «глюк». Значит, рука с зажатым в ней ножом, всхлип, три капли крови… Рука с зажатым… Не помню. Не помню, что был за нож.

Я вновь собралась обратиться к Коленьке, но пять захлопнула «варежку». А если на стилете мои отпечатки? Вернее, на стилете есть мои отпечатки, я же с него пыль стирала. Значит… значит, они и меня могут заподозрить, так что ли? Геркулесов, конечно, нет, а вот скорый на расправу Русов… Скажет, при первом убийстве была поблизости, при втором тоже, не говоря уже о третьем, там вообще один на один с жертвой в течении не известно какого времени. Всех жертв нашла, может, сама и укокошила. И нос свой постоянно в расследование сует, не иначе разнюхивает угрожает ли что-нибудь ее шкуре, да еще ограбление своей квартиры сымитировала, чтобы следы замести… Короче, получилось у меня, что первейший кандидат в убийцы именно я. Причем, стало это так очевидно, что я даже подивилась, почему меня до сих пор не арестовали. Когда удивление спало, сама себе ответила — погоди, вот труп с твоим ножичком в пузе найдут, сразу арестуют. Как возьмет товарищ Русов тебя за шкирку, да как упечет в «предвариливку» до выяснения обстоятельств. И будешь там сидеть, вшиветь, пока эти самые обстоятельства не выяснятся. Вон Ваську-то как захомутали, он и оглянуться не успел. Они, конечно, все выяснят, но к тому времени у тебя будут колтуны в волосах, бельевые вши, обгрызенные ногти, а может и цинга…

Тут я сказала своему разыгравшемуся воображению: «Т-пру», иначе оно и не такое выдаст, например, как я, гремя кандалами, сижу в подвале замка Иф. Все это, конечно, глупости. И задерживать меня никто не будет, и подозревать, наверняка, тоже. Допросами, конечно, задолбают, но это не смертельно. Так что про стилет Геркулесову сказать, пожалуй, стоит.

— Нож еще пропал, — вякнула я, отбрыкиваясь от малодушного страха.

— Кухонный?

— Нет. Стилет декоративный. Со стены.

— Опишите приметы, — деловито поинтересовался он и раскрыл блокнотик. Я описала, он записал. Когда, его гелевая ручка замерла, я с обреченным вздохом продолжила. — А еще я видела, как сегодня кого-то убили.

— Чего? — Коленька очень не эстетично на меня вытаращился. — Чего?

— Убили, говорю, — тоскливо повторила я, а потом поведала ему обо всем, что видела и слышала, не забыв упомянуть про нерадивого ОМОНовца. А закончила повествование следующей фразой. — А потом стыбзил у меня стилет, чтобы вы на меня подумали.

Геркулесов внимательно меня выслушал. Потом замер, и начал что-то гонять в своей светловолосой голове. После внушительной по времени паузы, выдал:

— Не пойдет.

— Что не пойдет?

— Версия ваша.

— Почему?

— Маразм, потому что.

— Как это? — не поняла я.

— Очень просто. — Он тоскливо посмотрел на подъездную дверь, наверняка, примериваясь бежать. — Трупа нет, нет и преступления. Это во-первых.

— А что, еще и во-вторых будет?

— Будет, — заверил Геркулесов, отрывая задницу от лавки. — Во-вторых, ОН сидит.

— Кто?

— Маньяк.

— Где? — испуганно обернулась я.

— Как где? — разозлился он. — В «предвариловке».

— Да? А, дошло, — обрадовалась я. — Вы о Васе? — тут я радоваться перестала. — А ведь точно, он сидит. Так, это… Что же получается?

— Получается, что вам привиделось…

— Получается, что Вася сидит ни за что.

— Здра-а-а-асьте!

— Здоровались уже. — Я усадила возмущенного Геркулесова обратно на лавку, а-то он пока свое «Здра-а-а-астье» произносил, не просто встал, а встал на носочки, словно взлететь пытался. — Вы подумайте сами. Вася сидит, а в мою квартиру вырываются…

— Воры это! Воры! — заголосил Коленька.

Я недовольно покосилась на крикуна. Разорался, понимаешь, вместо того, чтобы меня послушать.

— А нож? — вновь завопил Геркулесов, воспользовавшись моим возмущенным молчанием.

— Что нож?

— Как вы объясните нож? А? — он торжествующе прищурился.

— Подбросили, — спокойно ответила я.

— Ну, знаете! — возмутился Геркулесов, причем, не понятно чему больше: ответу или моему спокойствию.

— А вы подумайте, — я придвинулась поближе к Коленьке. — И придете к тому же выводу. Мне ведь сразу казалась Васина кандидатура на роль душегуба неперспективной. Не тянет он на изощренного убийцу. Слишком глуп…

— Вы это специально?

— А? Что? — я недоуменно захлопала своим черными, страстными очами.

— Специально меня из себя выводите? — загрохотал он.

— Да я вам помогаю, — залепетала я.

— Вы-ы-ы? Да вы мне не только работать, но и жить мешаете! Под ногами путаетесь, следствие в тупик заводите…

— Как это завожу в тупик? Если бы не я, вы бы вообще…

— Жил припеваючи! — торжественно выдал он. — Жил бы и не тужил. — Он схватил меня за плечи и уставился своими наивными глазюками в мое лицо.

— Отстаньте вы от меня! Христом богом прошу. Идите домой, поспите…

— Да не хочу я спать…

— Ну, поешьте, попейте, гваздание сучка или ацетона, только меня не доставайте!

— Я никогда никого не доставала, — гордо молвила я.

— Никого? — он издевательски гоготнул. — Вы даже маньяка довели!

— Дове-ве-ла? — упавшим голосом уточнила я.

— Именно! Почему, думаете, он именно вам трупы эти подбрасывал? А? Почему вас сукой называл? Не знаете? И вообще, я давно вам хотел сказать, перестаньте меня вызывать по любому ничтожному поводу! Что это за манера такая, как что случится, меня вызванивать! Я не расследую ограбление квартир…

Он что-то еще говорил, но я не слышала. В ушах у меня вдруг так сильно зашумело, что я зажала их руками, закрыла глаза (перед которыми тут же поплыли рыбки) и попыталась усилием воли заставить себя не хлопнуться в обморок. Так я стояла, глухая и слепая, пока Геркулесов выплескивал на меня свой гнев. Я даже обижаться на него перестала, и не только потому, что два дела сразу делать не умею, но и потому, что понимала его злость. Он-то, наверняка, уже кучу благодарностей получил, премию, быть может, начальник для него выхлопотал, даже звездочку лишнюю к погонам пообещал присандалить, и все это за успешную поимку особо опасного преступника, а тут оказывается, что никакой этот преступник не особо, никакой не опасный, и, может, даже не преступник, а так, мелкий хулиган. Так что Коленьку я понимала, я даже ему сочувствовала, но простить его я пока не могла.

Когда рыбки перед глазами скрылись в черной мути, а шум несуществующих реактивных двигателей в ушах затих, я поняла, что избежала обморока. Мне бы радоваться, но Геркулесов не дал, увидев, что я начала реагировать на посторонние шумы, он с новой силой принялся меня костерить. Вот тут я и поняла, что он дурак. И не потому, что обзывается, и не потому, что не хочет поверить очевидному, а потому, что и тем и другим лишает себя такой неоценимой помощницы, как я.

Все! Достал. Больше я ему помогать не буду! — вынесла я приговор и гордо, стараясь не качаться, удалилась к себе домой.

Потом сделала вид, что уснула, а об остальном вы знаете: кошмары, глюки, кофе, ванна. После я отправилась, таки, на работу.

Стоило мне переступить порог нашей комнатенки, как на меня накинулись мои товарки.

— Что случилось? — заверещала Маруся, только завидев носок моего сапога. Когда же показалась я вся, к ней присоединились и остальные. — Что опять произошло?

— Вы чего, граждане? — опешила я, не ожидая такой осведомленности.

— Как чего? А ограбление? Рассказывай!

— А вы-то уж откуда знаете?

— Уж знаем. — И Маринка затараторила. — Сонька, подружка твоя, доложила. Позвонила, предупредила, чтобы мы, типа, бережнее с тобой обращались, щадили тебя, типа, у тебя травма… Будто тебя тут заобижали все, несчастную. — Она затихла, ехидно улыбаясь, потом встрепенулась и потребовала. — А теперь колись.

Я тяжко вздохнула и выложила им все сведения под чистую. Не стоит говорить, что мой рассказ произвел фурор.

— Ворвались? Замки взломали?

— И курку стибрили, и золото? И нож пропал?

— А Сонька что? Никого не видела?

— И не страшно было?

Последний вопрос задала Эмма Петровна, до сего момента лишь пораженно молчавшая.

— Нет, — растерянно ответила я.

— А я бы умерла…

— Уж это мы догадываемся, не сумлевайтесь, — Княжна похлопала побелевшую Эмму Петровну по плечу, а потом деловито осведомилась у меня. — А ты, Леля, не выяснила кто к тебе забрался?

— Я вам что Ванга что ли?

— Нет, ты у нас Шерлок Холмс, — польстила мне Маринка.

— Да какой там… — я устало отмахнулась. — Я ведь даже теперь не могу узнать, как продвинулось следствие. Нашли ли какие отпечатки, видел ли кто из соседей злоумышленника, допросили ли Коляна…

— Почему? Разве Геркулесов тебе не скажет?

— Не дружусь я с ним, — буркнула я.

— Милые бранятся, — захихикала Маруся.

— Заткнись, — предупредила я. Маруся испугалась и заткнулась.

— Может, нам спросить. Мы, вроде, тоже не посторонние, — неуверенно предложила Марья.

— Вам он тем более ничего не скажет, — расстроила я подружек.

— Остается только одно, — изрекла Княжна, вставая с трона (облезлого кресла со сломанным подлокотником). — Идти на поклон к Антошке Симакову.

Я кивнула и направилась к двери, все остальные потрусили следом, даже бледная Эмма Петровна.

Застали мы Антошку за его любимым занятием — подслушиванием. Стоял он, когда мы без стука ворвались в его кабинет, у стены, прислонив банку (на сей раз трехлитровую) к уху, выражение лица при этом имел одухотворенно-счастливое. Нас он даже не заметил.

— Товарищ Симаков, — гаркнула я бодро. — Какие новости?

Антошка охнул и выронил радар из ослабевших рук. Мы с ужасом, самый неподдельный читался на Антошкином лице, следили за тем, как банка приближается к полу, как ударяется об него, как бумцает, катится… и не разбивается.

— Ура! — возопил Антошка и тут же вцепился в уцелевший локатор обеими руками. — Сейчас самое интересное будет.

— Про кого? — Маруся засеменила к Симакову, навострив ушки.

— Про чего.

— Про что, — поправила Эмма Петровна.

— Да тихо вы, там Геркулесов слово взял.

— Так значит, они за стеной…?

— Помолчите, — пресек любые дальнейшие расспросы институтский Штирлиц, после чего вновь припал к банке.

Мы послушно замолкли. Только Маруся, бубня что-то обидное, начала кружить по комнате, шаря глазами по сторонам. Мы уже не знали за кем нам следить: за Антошкой, стоящим, как цапля, на одной ноге, и постигающим нечто нам неведомое, или за подружкой, целенаправленно что-то в помещении вынюхивающей. Не знаю, как других, но меня привлекала больше Маруся, поэтому я плюнула на Симакова, и двинулась за ней. И не зря, ибо Маруся нашла, что искала — с победным улюлюканьем она кинулась к тумбе, на которой стояли искусственные цветы в аляповатой вазе, хватанула их за соцветия, швырнула в угол, и, завладев тем, что так долго выискивала, ломанулась к стене, пихнула Антошку в бок, заняла его место, пристроила вазу, приложила ухо к ее дну, зажмурилась, после чего замерла.

Стояла она так недолго. Минут 5. По истечении которых оторвалась от стены, повернулась, продемонстрировав нам свое покрасневшее оттопыренное ухо, и растеряно выдала:

— Не знают они ни черта.

— Как это? — возмутились мы, буравя глазами то Марусю, то Антошку.

— Очень просто.

— Вот тебе раз! И никаких улик в моей квартире не нашли? — переспросила я, на всякий случай. Антон кивнул, а я не успокоилась. — А что еще Геркулесов говорил?

— Про какого-то алканавта, который живет под твоим диваном.

— О! У нас под диваном кто-кто живет? — Марусины щеки стали под цвет ее уха, наверняка, от любопытства. — И от кого мы его прячем, если у нас нету мужа?

— Это он про Коляна, а живет Колян, сами знаете где.

— А… Эта история нам известна, — разочаровалась Маруся. — А ты впрямь думаешь, что он видел нашего убийцу?

— Уверена.

— Так чего мы тут дурью маемся? — вскочила Маринка. — Побежали его искать!

— Где? Я адресов бомжатников, где его подружки живут, не знаю.

— Надо узнать, — не умеряя пыла, настаивала Маринка.

— Не к спеху. Все равно он мало чего сможет рассказать — он же отрубился.

— Но вечеров ты его допросишь, да, Лель?

— А как же.

Антошка, который весь превратился в слух, стоял, как Пизанская башня, чуть наклонившись, и ловил каждое наше слово. То, что слова эти были ему мало понятны, его не волновало, он, видно, решил, что главное запомнить все досконально, а уж потом расшифровать. А уж коль и расшифровать не получится, то смысл придумать самому — при его таланте, это раз плюнуть.

— А про Ваську он там ничего не говорил? — задумчиво протянула я.

— А? — Антошка заморгал, не сразу понимая, что этот вопрос обращен к нему.

— Говорил что-то, — встряла Маруся, очень гордая оттого, что из нас оказалась самой находчивой. — Что-то про то, что пока Ваську выпускать нельзя. Потому что, хоть он и в несознанке, все улики против него.

— Ага. А про наших мужиков?

— А про них-то чего?

— Ну так. Может, чего болтнул?

— Ваши субчики у Николая Николаича под колпаком, — веско вымолвил Антон, шарахнув по Марусе уничтожающим взглядом. — За ними давным-давно слежку установили, и пока решили не снимать.

— Неужто?

— А то! — самодовольно хмыкнув, заверил нас Антошка, после чего отнял у Маруси вазу и вновь превратился в слух.

Мы еще немного постояли, перекидываясь фразами, коими обеспечили Симакову пищу для размышления и материал для фантастических историй. После, с чувством исполненного долга, удалились в свою комнату. Последнее, что мы видели, притворяя дверь 46-го кабинета, это счастливую физиономию Антона, прижимающего к груди недавно приобретенный чудо-радар, украшенный лепными розочками.

К обеду нас ошарашили известием о том, что кое-кому из нас надобно задержаться до 7 вечера для срочной работы. Авралы у нас случаются крайне редко, и мы к ним не привыкли, по этому хотели отпинаться, но на сей раз Кузин был непреклонен — директор распорядился выдать работникам зарплату днем раньше, поэтому вычислительный центр обязан сделать ведомости к завтрашнему утру.

— Как же мы без предупреждения домой не явимся? — захлопала глазенка Маруся, давя на Кузинскую жалость и верность домостроевским устоям.

— Позвоните, предупредите. — Настаивал Кузин, проявляя несвойственную решимость. Видно, страх перед директором был сильнее верности и жалости.

— У нас дети маленькие, мы не можем, — начала канючить Княжна.

Я хрюкнула — ничего себе маленькие, Ленкиной дочке 15, остальным не меньше 7.

— И мужья любимые, их надо ужином кормить, — подключилась Маринка, которая даже посуду за благоверным не мыла.

— И что вы предлагаете? — озлился Кузин. — Ослушаться директора, чтобы нас всех уволили?

— Оставить тех, у кого ни детей, ни мужа, — пряча глаза, промолвила Марья.

— Правильно! — встрепенулась Маруся, довольная тем, что первой озвучила подлую мысль не она.

— А у нас что же, по-вашему, и личной жизни нет? — возмутилась Эмма Петровна.

— Есть? — Маруся придвинулась ближе, надеясь услышать нечто грандиозное о бурной личной жизни Эммы Петровны.

— Есть. У меня, например, мама сейчас живет, она больна, и мне надо за ней ухаживать.

— Ну… — вздохнул Кузин. — Это, конечно, причина уважительная. Мама, это мама. Кхм, — кашлянул он и воззрился на меня: типа, что ты, девонька, придумаешь, чтобы отлынить от исполнения своего долга.

— Иван Львович, — неуверенно начала я. — Мне бы сегодня Коляна поймать…

Договорить я не успела, так как, мой блуждающий от безысходности взгляд вдруг наткнулся на окно, и я смогла разглядеть, как за стеклом, по асфальтовой дорожке, ведущей к институту, вышагивают братья-электроники Санин и Манин. Шли они бодро, неся — один за одну ручку, другой за другую — преогромную сумку, на первый взгляд пустую. И ноша их так меня заинтересовала, что я потеряла и пыл, и аргументы для достойной отмазки, чем не преминул воспользоваться Кузин:

— Значит, Леля остается. Да, Леля?

— А? — я отвернулась от окна, так как Санин с Маниным уже скрылись за дверями НИИ. — Что я делаю?

— Остаешься, — повторил Иван Львович, умоляюще глядя на меня.

— Ладно, — пожалела начальника сердобольная Леля. — А кто со мной? Вдруг наша супер-ЭВМ сломается.

— Санин с Маниным, — радостно взвизгнул начальник. — Вместе и домой поедите.

— Уху, — задумчиво кивнула я. Потом отпустила Кузина восвояси, а сама уселась под розаном шевелить мозгами.

Спросите, что меня так озадачило? Отвечу — сумка. Уж очень большая, просто огромная, такая огромная, что в ней запросто мог бы поместиться человек, если бы он соблаговолил согнуть колени. А если его положить по частям, то… Стоп! Вот оно! Сумка для расчлененного трупа…

Пусть мне сто раз повторяют, что мне привиделось; пусть я лично облазила на карачках весь задний двор, не далее как с утра, и не нашла не единого следа, не единой капли; пусть кто-то считает, что нет трупа, нет и преступления… Пусть. Я все равно уверена, что вчера кого-то укокошили. А труп спрятали. А мою квартиру обшарили еще утром и стянули со стены мой стилет, которым в последствии и укокошили этого самого кого-то. А труп его спрятали. Тьфу-ты, кажется, повторяюсь… От волнения, наверное… Но на чем я остановилась? Ах, да, на трупе, который до поры спрятали, чтобы потом вынести (замечу, по частям, чтобы не привлекать внимания) с территории института. А там сделать с ним что угодно, спустить в канализацию, например. Или выкинуть на помойку. Спросите, зачем наводить тень на плетень? Оставлял же раньше этот неизвестный убийца трупы на месте преступления, и ничего. Правильно, но раньше у милиции не было подозреваемого, а теперь есть — Вася. И так от этого нашему душегубу хорошо, так хорошо и удобно, что раскрывать он себя никак не хочет, ведь теперь режь институтских баб — не хочу, трупы по частям из НИИ выноси, никто на тебя и не подумает. Вот так-то!

Надо было подготовиться к вечеру.