Стерва на десерт

Полдень. Ищут пожарные, ищет милиция…

Через 5 минут, стоило всей шатии-братии ввалиться в здание, наш сонный институт, где даже работали позевывая, стал похож на эпицентр землетрясения.

Пожарные, унюхав запах гари, носились по этажам с раскрученными шлангами, эмчеэсники сновали по коридорам, кабинетам, подвалам, выискивая несчастных, попавших в чрезвычайную ситуацию. Следом за ними бегали менты, не понимая, где же захоронилась банда маньяков. Топая своими тяжелыми ботинками, по лестницам совершали марш-броски ОМОНовцы и пугали впечатлительных сотрудниц своими автоматами. И замыкала это сумасшедшее шествие усталая собака — она все никак не могла взять след.

Словом, переполох был еще тот.

Когда, набегавшись, умученная процессия притормозила у выгоревшего кабинета, мы опасливо выползли из укрытий — кто из-за угла, кто из-под стола, кто из-за спины другого — и начали, перебивая друг друга, каяться.

— Мы не виноваты… Мы не поняли… А она лежит, вся обгоревшая… А кто-то дверь запер… И мы вас… И чтобы обязательно ОМОН… И все… А то боимся….

— А ну заткнулись все! — рявкнул багровый от злости следователь Русов. Мы разом замолкли. — Хорошо. А теперь по порядку.

— Мы пришли… Нет, сначала услышали сирену… А в туалете у нас маньяк… — Вновь начали докладывать мы.

— Стоп! — вновь перебил Русов, уже зеленый от еле сдерживаемого гнева. — Ты. — Он ткнул своим кривоватым перстом в мою сторону. — Докладывай. По порядку. Только без маньяков и сирен. По существу.

Ну я и доложила. По существу и порядку. Когда моя речь завершилась фразой «Не подходите, я злая, как рысь!», все присутствующие представители служб спасения набросились на нас с таким остервенением, будто мы вражеские оккупанты. Они орали и ругались, обзывали нас глупыми курицами (всех, даже Кузина, хоть он по половым признакам больше тянет на петуха), грозились засадить нас за решетки, оштрафовав предварительно за ложный вызов. Даже от пожарных нам досталось. Им, видите ли, не понравилось, чем мы тушили, у нас-де, сели верить отчетам, имеются гораздо более современные средства тушения, нежели кружки и сахарницы, наполненные водой.

Обруганные и запуганные, мы сбились в угол. Наши глаза просили пощады. И выпросили. Как ни странно, первым сжалился над нами на вид самый грозный, но как оказалось, более отходчивый, чем другие крикуны — старший следователь Русов.

— Ладно, хорош орать! Поняли они все. Больше не будут.

Повинуясь командирскому басу, замолкли даже визгливые пожарные. В наступившей тишине, нарушаемой только капаньем воды со столов, раздалось хмыканье старшего следователя.

— А ведь подожгли кабинетик-то, — пробурчал он. — И подожгли не бездумно. Смотри, — он кивнул Геркулесову. Коленька подошел к указываемому начальником стеллажу, посмотрел, потом с умным видом кивнул. Я с еле скрываемым любопытством придвинулась к ним поближе, но к своему разочарованию в куске горелого дерева ничего интересного не узрела — головешки, как головешки, тут полно таких.

А Русов все не унимался. Он кружил по комнате, заглядывал под столы, приподнимал коврики, нюхал, зачем-то плевал, тер, вновь кружил. Наконец, он увидел то, что искал — улику. А именно обгорелый коробок спичек.

— Видал! — сунул он улику под нос Коленьке. Держал он ее бережно, двумя пальцами за углышек. — Надеюсь, его никто не трогал?

— Э… М. М-у… — со страху я потеряла дар речи, от чего ответ мой прозвучал, как мычание глухо-немомого Герасима.

— Что — му? Трогал или нет?

— М… Да, — наконец выговорила я. — Но я не нарочно… Увидела и не произвольно…

— Марш отсюда!

Я пулей вылетела из комнаты. Следом за мной понеслись все остальные дилетанты, подгоняемые громовым голосом Русова.

— Все вон! Чтобы духу вашего не было. Сыщики любители. И никуда не отлучаться из комнат, к вам придут показания снимать.

Мы дунули по лестнице так, что пятки засверкали.

Перевели дух, только когда добежали до фойе. Отдышались, огляделись, заметили, что во время гонки потеряли Кузина и двух дебоширок (первый, наверняка, спрятался в своей комнате, она недалеко от погоревшего бюро, а последних, скорее всего, уже допрашивает Геркулесов). Первой нарушила молчание Эмма Петровна.

— Нас арестуют да?

— Ща-а-с, — фыркнула Маруся. — Не имеют права. Мы все сделали по закону. И нечего было на нас орать. Тоже мне, напугали! — Горячилась она, размахивая руками в опасной близости от моего носа. — Да они вообще нам медаль обязаны дать.

— За что? — не поняла я.

— За охрану правопорядка. За бдительность. И за борьбу с огнем.

— Тебе не медаль. Тебе орден дадут, — заверила я подружку.

— «Защитника отечества»? — с придыханием спросила Маруся. — Первой степени?

— Нет, «Орден дураков».

— Сама дура, — ни сколько не обидевшись, изрекла несостоявшаяся орденоноска, разворачиваясь в сторону двери. — Пошли чай допивать!

Мы и пошли.

Вернувшись в свою тихую и показавшуюся даже уютной комнатку мы расслабились. Расселись, вытянули ноги. Я лениво обвела взглядом периметр и тут увидела… Черта! Да, да. Самого настоящего черта с чумазой физиономией и острыми рожками меж вздыбленных волос.

— А-а! — заверещала я, вглядываясь в угольные глаза незваного гостя.

Гость почему-то тоже открыл пасть, блеснув белыми зубами, показавшимися просто ослепительными на грязной физиономии. Я ткнула в него пальцем, а он в меня. Я в него, он в меня… И только тут до меня дошло, что за чертенка я приняла свое собственное отражение. Что и не мудрено. Рожа чумазая, волосы дыбом, а темные приколки-крокодильчики, которыми я с утра заколола челку, чтобы в глаза не лезла, очень сильно смахивают на аккуратненькие рожки.

Короче, выглядела я ужасающе, впрочем, как и все остальные. Даже вечно аккуратная Эмма Петровна поражала чумазостью и лохматостью. Не говоря уже о главной пожаротушительнице — Марусе, которая была не просто грязна и всклокочена, она была грязна и всклокочена до безобразия, и до неприличия полуодета. То есть, кофта на ней была расстегнута, так как пуговицы поотлетали еще в первые минуты борьбы с огнем, разрез на юбке разорвался до самого пояса, колготки продрались и потерялась одна туфля.

Все остальные выглядели чуть пристойнее, но все равно сильно смахивали на бомжей. Да и пахло от нас почти так же — гарью и чем-то кислым, может, пеной из огнетушителя.

Следующий час мы приводили себя в порядок: мылись, оттирались, зашивались, расчесывались, обливались духами, хоть это мало помогало, ибо бомжевый душек сдаваться иноземным врагам не собирался, и перебивал французский парфюм без всяких усилий.

Наконец, более менее пристойный вид был восстановлен. Мы, бледные от усталости, сверкающие чисто умытыми, естественными лицами, расселись вокруг электрочайника, взяли по конфетке, то-о-лько приготовились испить бодрящей жидкости, как…

Тук-тук-тук.

— Открыть? — испуганно пискнула Маринка, ставя свою чашку на стол.

— Открой.

— Да-а? А вдруг это Русов?

— И что?

— Заругает. Я его боюсь.

— И что теперь? — хорохорилась Маруся, но сама не подумала даже привстать.

— Я открою. — Сказала я и смело распахнула дверь.

Страшного ничего не произошло. В сумраке коридора я разглядела очертание мужской фигуры. Очертание напоминало гору Айюдак, это означало, что в нашу дверь стучал электрик Сеня, именуемый в нашем коллективе Слоником за свою молодость и габариты — из всех институтских великанов он был самым масштабным.

— Чего тебе? — не слишком приветливо осведомилась я.

Слоник смущенно улыбнулся — для человека-горы он был очень застенчив.

— Я тут кое-что нашел, — сообщил он и, чуть не размазав меня по стене, втиснулся в комнату. — Девочки, это не ваше?

Он поднял руку, в которой был зажат измятый, местами грязненький лист, размером с альбомный, исписанный ровными машинописными строчками.

— Чего это? — привстала со своего кресла Марья.

— Документ, кажется. Вы ведь разные документы обрабатываете, да? Приходы всякие, расходы, дебеты, кредиты…

— Дебеты это не мы, а бухгалтерия, — прервала я поток его красноречия.

— Да? А я считал… — Он надолго задумался, рассматривая находку, вертя ее и так и эдак, потом сунул ее мне под нос. — Нет, это точно вы потеряли. Здесь много непонятных слов. И формулы какие-то.

— Нет, это точно не мы, — заверила я, безрезультатно подталкивая Слоника к двери.

— А кто же? Мимо нашей комнаты больше никто не ходит, кроме вас.

Это точно. Тот отсек коридора, где располагаются наши с электриками коморки (мы соседи), радиорубка да кладовка дворника, является не очень популярной пешеходной трассой. Нихлоровцы предпочитают сделать крюк: обойти вторым этажом или даже улицей, чем пробираться в кромешной тьме. А тьма в нашем коридоре стоит непроглядная — из-за отсутствия окон, и перманентная — из-за гнилой проводки. По этому, можно сказать, что мы обитаем на выселках, хоть отделены от фойе лишь дверью.

— Где, говоришь, нашел? — поинтересовалась я, попытавшись выдернуть находку из толстеньких, но цепких Сениных пальцев.

— Да говорю же, в коридоре. Я этот документик там и подобрал, прямо у двери в радиорубку. Иду, смотрю, кошки Васины шустрят, играются с чем-то… Вася, это мой напарник, знаете, наверное, Вася Бодяго…

— Да кто твоего Васю не знает. Его кошки весь институт загадили. Ты по делу, по делу, — направила разговор в нужное русло нетерпеливая Маруся.

— Да. Ну вот… О чем уж я там говорил? А! Подошел, значит, отогнал кашаков, смотрю — бумажка. И сразу решил, что вы потеряли. А кто ж еще? — Он распрямил лист, разгладил руками, стряхнул с него песок, и только после этого протянул мне. — Он ваш?

— Не-е! — хором ответили все присутствующие.

— Наш! — гаркнула я и сдвинула-таки его к двери. Пусть выметывается, решила я, а с листком потом разберемся.

— А они говорят, не ваш, — пожаловался он.

Я распахнула дверь, подпихнула его коленом к выходу. Слоник потоптался на пороге, пожевал губами воздух, вздохнул. Потом лицо его прояснилось.

— Но вы ведь все равно передадите документ хозяину, да?

— Конечно. Всенепременно.

— До свидания, — попрощался он со мной. И с чувством исполненного долга он шагнул в темноту.

Я уже готова была захлопнуть дверь, как Слоник вновь подал голос, но в этот раз обращался он не ко мне.

— Товарищ, это не вы документик потеряли? — прокричал он в темноту.

— Ты к кому обращаешься? — опешила я.

— Да вон там кто-то… Товарищ, если вы потеряли, то я его Леле отдал! Эй! — Слоник аж вытянулся весь, пытаясь разглядеть невидимого «товарища». — Эй! Постойте! Эй!

Сначала мне показалось, что Сеня бредит, ибо лично я в кромешной тьме коридора не увидела ни одной живой души. Но потом, когда последнее «Эй!» слетело с губ Слоника, я услышала тихий топот удаляющихся шагов, и поняла, что в помещении был еще кто-то третий. От этого открытия мне стало не по себе. Что и не удивительно, в свете последних событий.

— Кто это был, Сень?

— Не знаю.

— Но это мужчина?

— Не знаю.

— Как — не знаю? — осерчала я. — Ты же к нему обращался, как к мужчине.

— Я? Обращался? Как к мужчине? Когда?

— Ты кричал — товарищ. А это мужской род.

— Почему мужской? — удивился он.

— Ты в школе учился? — Он кивнул. — Три класса закончил? — Опять кивок. — Тогда ты должен знать, почему.

— А как же товарищ Крупская? Она тоже мужского рода была? — прищурился он. — Это мы тоже проходили. Уже в 5 классе. Товарищ, это не род… это… это…гордо звучит… это…

— Ты, Сеня, на выборах случайно не за Зюганова голосовал?

— А как ты догадалась? — почему-то обрадовался Слоник.

— Не важно.

— Нет, ты скажи…

— Значит, ты не знаешь, кто в темноту прятался? — прервала я не слишком вежливо.

— Нет. Откуда? Здесь же ни черта не видно.

— Тогда прощай.

— Как? А о политике поговорить?

— Как-нибудь в другой раз. — Заверила я и захлопнула дверь.

Когда я вошла в комнату, все уже выпили свой чай, на столе осталась стоять только моя чашка с чуть тепленьким противным пойлом.

— Где листок? — поинтересовалась я, выливая чай в розан.

— Выкинули, — ответили подружки, устало потягиваясь.

— Куда?

— В урну.

— Зачем? — ужаснулась я. — Вдруг это что-то нужное!

— Ничего там нужного нет, — отмахнулась Маруся. — Я смотрела. Одни матные слова.

— Какие например? Ерш твою медь? — проорала я из прихожей.

— Нет. Суспензионные, гидроэтилхлоридные и прочее, прочее, прочее.

Пока Маруся выговаривала эти труднопроизносимые термины, я достала листок из урны, стряхнула с него засохшие огрызки и с умным видом уставилась в ровные машинописные строчки. Да-а. Подружка права. Ни черта не поймешь! Без высшего химического образования тем более. Сплошные термины, длиннющие формулы, схемы.

— И что это, как думаете? — спросила я у дремавших товарок.

— Не знай. — Позевнув, ответила Маруся.

— Как не знаешь? Ты же по образованию химик-технолог! — возмутилась я. — Средне-техническое образование как-никак, должна знать!

— Ну и что! — лениво огрызнулась она. — У тебя незаконченное высшее. Замечу, экономическое. А ты таблицу умножения не знаешь.

Я заткнулась, не найдя, что на это ответить. Дело в том, что я и вправду не знаю таблицу умножения. Вернее, до пяти помню очень отчетливо, а дальше темный лес.

— По-моему, — сжалилась надо мной Маруся, — это описание какого-то химического процесса производства. Может, как герметик варить. Или состав пенопластовый производить. Или еще чего-нибудь. Что там у нас в НИИ делают?

— Значит, это нужная вещь. А вы ее в урну! — ужаснулась я.

— У них, наверняка, копия есть, — открыла один глаз Княжна. — За фиг им документ, на который Васькины кошки покакали?

— Это на машинке напечатано, не на компьютере, — рассмотрев и так и эдак бумагу, пробормотала я. — Вдруг в одном экземпляре…

Я еще потаращилась на лист. Перевернула его обратной стороной. На ней кроме пыльного отпечатка кошачьей лапы обнаружила несколько букв, накарябанных карандашом. Буквы видны были отчетливо, но ни о чем мне не говорили, сплошная тарабарщина «Сп. у г.д. ч. д» и еще какая-то околесица такого же рода. Что за «г.д.» и «ч.д» не ясно. Скорее всего, ерунда какая-нибудь, типа рецепта пирога.

— Оставлю у себя, — наконец, решила я, — пусть лежит, а если никто не хватится за эту неделю, выбросим.

После этого, я засунула документ в верхний ящик стола и благополучно о нем забыла.