Страсть и цветок

Глава 2

По залу кругами расходился грохот оваций. Поднявшись с кресел, люди кричали и неистово били в ладоши.

Шум в зале грозил перейти в настоящую вакханалию. Когда Локита оказалась за кулисами, к ней подскочил режиссер постановки:

— Прошу вас, выйдите к публике, мадемуазель!.. Ради всего святого, выйдите к публике! Они готовы разнести театр!

Не успела Локита сказать слово, как послышался резкий ответ мисс Андерсон:

— Об этом не может быть и речи! Вы же знаете, что по условиям ангажемента мадемуазель не выходит на поклоны.

С этими словами она накинула на плечи Локиты шерстяную шаль и повела ее по коридору в направлении гримерной.

— Mon Dieu! C'est incroaybe! — застонал режиссер и порывистым жестом приказал оркестру заиграть что-нибудь бравурное, дабы угомонить возбужденных театралов.

Локита и мисс Андерсон поднялись по железной лестнице в отведенную им на втором этаже гримерную.

Небольшая, квадратной формы комната с низким потолком была обита светло-коричневыми шпалерами. Висевшие на медном карнизе драпировки из того же материала скрывали один из углов комнаты.

Окно, выходившее в маленький внутренний дворик, смотрело на глухую, испещренную трещинами стену и через ночную тьму отбрасывало на нее желтые пятна света.

Комната была напоена благоуханием — цветы стояли на полу, на туалетном столике, лежали на кресле. Повсюду виднелись корзинки, букеты, гирлянды — с непременными карточками поклонников, — выдающие свойственную парижанам экстравагантность вкуса.

— Сегодня ты была великолепна, моя дорогая, — прикрыв за Локитой дверь, сказала мисс Андерсон.

Локита издала кроткий вздох, словно бы кто-то прервал ее сон:

— Мне казалось, что папа — рядом со мной, и я думала о том, что он радуется за меня.

Мисс Андерсон было известно, что именно благодаря этому ее ощущению весь зрительный зал приходил в состояние гипноза и отчаянно силился подавить рыдания.

Но ей не хотелось, чтобы Локита испытала смущение оттого, что поймут, чьи образы она выносит с собой на сцену. Кроме того, мисс Андерсон знала секрет ее успеха. Давая волю своему воображению, она воплощала те чувства, которые в данный момент переживала.

Вслух она сказала:

— Уверена, твой отец гордился бы тобой.

— Я надеюсь, — чуть сдавленным голосом произнесла Локита. — Сегодня вечером я видела его как никогда близко.

Миновав цветочное изобилие, она прошла за драпировки, где скинула с себя греческую тунику и скользнула в ожидавшее ее платье.

В дверь постучали.

— Кто здесь? — отрывисто спросила мисс Андерсон.

— Цветы для мадемуазель Локиты! — ответил ей мальчик-рассыльный.

Она открыла дверь, приняла из его рук корзину и поставила ее на единственное оставшееся незанятым место — в центре туалетного столика.

Он не двигался с места, и, понимая, что он ждет своих чаевых, она протянула ему несколько монет. Он поблагодарил и, насвистывая, удалился.

— Опять принесли цветы? — спросила Локита.

Мисс Андерсон бросила взгляд на корзину, которую только что держала в руках:

— Белые орхидеи.

— Какая прелесть!

Локита вышла из-за драпировки, затягивая пояс, который она повязывала поверх белого платья с едва заметными очертаниями турнюра.

— Боже мой, звездчатые орхидеи! — воскликнула она. — Энди, они просто чудо!

— У тебя уже полный дом цветов. А эти и все прочие можно бы доставить в больницы.

— Нет, я бы хотела оставить их себе, — сказала Локита. — Какие они роскошные! Таких роскошных цветов мне еще никогда не дарили!

Эта корзинка и впрямь была изумительна. Было в ней что-то утонченное, классическое, что отличало ее от пышных подношений, которыми была заставлена комната.

Последние, по большей части украшенные громоздкими бантами из атласных лент, на фоне изысканных белых орхидей выглядели вызывающе и вульгарно.

— Эти цветы я заберу домой, — решила Локита. — Любопытно, кто их послал?

С этими словами она заглянула в корзину и коротко вскрикнула:

— Но здесь положена еще одна вещь, Энди!

— Что за вещь? — спросила мисс Андерсон.

Локита извлекла из букета маленькую бархатную коробочку. Обнаружив под ней карточку, она протянула коробку мисс Андерсон, а сама прочитала вслух:

— Князь Иван Волконский.

Мисс Андерсон издала восклицание, более похожее на стон. Коробочка, которую она держала в руках, содержала драгоценности: внутри находилась бабочка, обсыпанная бледно-голубыми бриллиантами!

Не было необходимости читать надписанное на коробочке имя ювелира. Такая вещь могла выйти только из рук Оскара Массэна, создававшего украшения, которые многие сравнивали с лучшими изделиями ювелиров XVIII столетия.

Одно из его творений, под названием «Цветение сирени», приобретенное в свое время императрицей и показанное на Всемирной выставке, стало настоящим триумфом ювелирного искусства.

Массэн прославился своими украшениями из драгоценных камней в форме цветов и пшеничных колосьев. Не далее как на прошлой неделе Локита с восторгом рассматривала на его витрине побеги ландышей, которые щедро переливались всеми оттенками радуги.

Мисс Андерсон не сводила глаз с мерцающей в свете газовых рожков, почти порхающей в ее пальцах бабочки.

— Она в самом деле прекрасна! — проговорила Локита, которая тоже устремила на нее взгляд.

Резким движением мисс Андерсон захлопнула коробку.

— И оскорбительна! — жестко вымолвила она.

Локита подняла на нее глаза, в которых читался немой вопрос.

Взгляд ее темно-зеленых глаз с их изумрудным, подернутым золотистыми лучиками ядрышком был необыкновенно выразительным.

— Оскорбительна! — повторила мисс Андерсон.

— Но быть может, князь вовсе не хотел этим нанести оскорбление, — мягко проговорила Локита.

— Я прекрасно знаю, что именно он хотел, — мрачно заметила мисс Андерсон. — Накинь плащ. Капюшон натяни поглубже, прямо на лицо. Мы уезжаем сию минуту.

Произнесено это было таким властным голосом, что Локита повиновалась — накинула плащ из темно-синего бархата и, как было велено, спрятала под капюшоном лицо, так что теперь узнать ее было практически невозможно.

Когда они покидали гримерную, она бросила последний взгляд на прекрасные орхидеи на столике и, уже проходя по коридору, сообразила, что до сей поры сжимает в руке карточку с именем князя.

Мисс Андерсон прокладывала путь по железной лестнице и по коридору, по которым сновали ждущие объявления своего выхода актеры.

Сбившись в кучки, над чем-то хихикали девушки. Нервно расхаживали мужчины в диковинных костюмах и париках.

Из зрительного зала грянули резкие звуки оркестра. Вскоре послышались громкие возгласы повздоривших людей. Они рычали, осыпали друг друга проклятиями в связи с каким-то случившимся на сцене недоразумением.

Мисс Андерсон неумолимо продвигалась вперед. Локита едва поспевала за ней. Наконец они очутились у служебного выхода. Здесь было сравнительно тихо.

Вдруг дверь перед ними открылась, и внутрь ступил высокий, элегантно одетый мужчина.

Цилиндр его был сдвинут чуть набок, а плечи облегал плащ, подбитый красным атласом.

В петлицу вечернего костюма была вколота не гортензия, что среди парижских щеголей почиталось за dernier cri, а орхидея в форме звездочки.

Мисс Андерсон отступила, ухватила Локиту за рукав и оттащила в тень прохода.

— Мадемуазель Локита в своей гримерной! — услышали они слова незнакомца.

Тембр голоса у него низкий и раскатистый, отметила про себя Локита и, вглядевшись в его фигуру из темноты, решила, что это, должно быть, самый блестящий мужчина, которого ей приходилось видеть.

Отец ее был красавцем; она всегда любовалась им, когда он появлялся в вечернем костюме — в безукоризненной белизны манишке, в изумительно облегающем фраке с длинными фалдами.

Этот же незнакомец носил свои туалеты с оттенком некой царственности. И тотчас она отметила, что лицо его, пусть в нем и нет ничего британского, было гордым, аристократичным и бесконечно прекрасным.

— Вы отослали мадемуазель мои цветы? — спросил князь смотрителя.

Вспыхнул, переходя из руки в руку, луидор.

— Их отнесли наверх всего несколько минут назад, месье принц.

Локита невольно вздрогнула.

Теперь она знала, кто этот незнакомец! Это тот русский князь, что послал ей звездчатые орхидеи, а также восхитительную бабочку, которую по-прежнему сжимала ладонь мисс Андерсон.

— Гримерная номер двадцать девять, месье, — сказал смотритель.

Князь кивнул в знак признательности, повернулся и, не замечая стоявших в тени Локиты и мисс Андерсон, быстро зашагал по теперь уже опустевшему коридору в направлении железной лестницы, по которой они только что спустились.

Выждав, когда он окончательно скроется из виду, мисс Андерсон подошла к конторке, где находился смотритель.

— Когда его высочество вернется, — отчеканила она стальным голосом, — вручите ему вот это и передайте, что мадемуазель Локита считает себя оскорбленной! — И со звучным хлопком она опустила перед смотрителем бархатную коробочку.

Пока Локита собралась что-либо возразить, ее уже подтолкнули к выходу, и через мгновение она стояла на тротуаре.

Газовые рожки роняли свет на длинный ряд фиакров, запряженных тощими лошадьми, что терпеливо дожидались окончания представления.

Мисс Андерсон помогла Локите усесться в один из экипажей, назвала извозчику адрес, и, так никем и не замеченные, они покатили прочь от театра.

Для появления толп мужчин, ждущих выхода хористок, а также жаждущих лицезреть своих идолов заядлых театралок время еще не приспело.

— Мне кажется, ты обошлась с ним грубо, Энди, — сказала Локита, когда они отъехали от театра.

— С людьми подобного рода приходится вести себя грубо.

— Князь очень красив.

— Что, без сомнения, сказалось на его репутации! — с кислинкой в голосе промолвила мисс Андерсон.

— Ты что-то знаешь о нем, Энди? Расскажи мне, кто он такой. Ты ведь знаешь, меня интересует все, что связано с Россией.

— Хорошее и дурное есть в каждой стране, — отвечала мисс Андерсон. — Князь Иван Волконский, благодарение Небесам, не слишком типичен для императорской России.

— Князь очень знатен?

— Он из очень знатной семьи. Его мать — урожденная Романова.

— Значит, он приходится родственником царю!

— Полагаю, кузеном. Однако это не повод для тебя проявлять к нему интерес. Когда ажиотаж вокруг Выставки немного уляжется, я отведу тебя взглянуть на Русский павильон.

— Я мечтаю побывать там, — обрадовалась Локита. — Но долго ли нам еще придется ждать?

— Выставка открылась только 1 апреля. Н теперь, если верить газетам, там царит неописуемая толчея. Но выставка продлится до ноября. У тебя еще будет довольно времени, чтобы спокойно все осмотреть и не бояться, что тебя растащат на мелкие кусочки.

Наступило молчание. Первой заговорила Локита:

— Расскажи мне еще что-нибудь про князя Ивана Волконского.

— Он не может представлять для тебя ни малейшего интереса.

— Но ведь он — русский! О, Энди, я ведь не знаю еще ни одного русского. За исключением, конечно, нашего дорогого Сержа.

Мисс Андерсон не проронила ни слова. Через минуту Локита заговорила вновь:

— Хорошо бы найти новые книги о Санкт-Петербурге и Москве. Любопытно, отыщется ли там упоминание о Волконских?

— Говорю тебе — забудь о нем, — твердо произнесла мисс Андерсон.

— Но почему же? Почему?

— Потому что я так хочу!

Локита рассмеялась, и смех прозвучал необыкновенно музыкально.

— Ах, Энди, ты так говорила, когда я была ребенком. Ты забываешь, мне восемнадцать, я уже выросла.

— Это лишь возлагает на меня новые обязанности. — Теперь в голосе мисс Андерсон прозвучала нежная, доселе неизвестная нотка.

— И ты прекрасно с ними справляешься, дорогая моя Энди. Я часто спрашиваю себя, что бы я без тебя делала.

Она не заметила, как на лице сидящей рядом с ней женщины появилось выражение ужаса, который навечно поселился в тайниках ее сердца. Вслух же мисс Андерсон сказала:

— Завтра, после прогулки верхом по Булонскому лесу, мы могли бы отправится в окрестности Парижа. Я знаю, ты любишь бывать в деревне.

Локита обладала достаточной проницательностью, чтобы догадаться — сия милость имеет целью отвлечь ее мысли от князя, однако никак не обнаружила своей догадки.

— Это было бы чудесно, Энди. Но кажется, на завтра мы договорились об уроке с мадам Альбертини.

— А по-моему, уроки ее — пустая трата времени, — сказала мисс Андерсон, и вновь в ее речи зазвучала сталь. — Мадам уже ничему не может тебя научить, причем вы обе прекрасно это знаете.

— Но мы же так многим ей обязаны! Ведь только благодаря ей я получила ангажемент в театре, а вместе с ним эти гигантские гонорары, которые они теперь мне выплачивают.

— Всякий раз, когда мы отправляемся в театр, я теряю несколько лет жизни, — пробормотала мисс Андерсон, словно бы обращаясь к самой себе. — Боюсь подумать о том, что сказал бы твой отец, узнай он об этом.

— Он знает об этом, — очень спокойно промолвила Локита, — и когда я чувствовала сегодня вечером его присутствие, я была уверена, что он меня понимает.

Это было произнесено с такой силой убежденности, что мисс Андерсон сочла за лучшее не продолжать разговор.

Они молча проследовали мимо Елисейских полей и через некоторое время подъехали к небольшому, окруженному со всех сторон садовыми деревьями домику, что стоял на границе Булонского леса.

Крохотный, серого неприметного цвета, с деревянными ставенками, он походил на домик из какой-нибудь детской сказки.

Локита шагнула вниз и, открыв железные ворота, устремилась по миниатюрной подъездной аллее, ведущей к дверям дома.

Не успела она добежать, как двери открылись и на пороге показалась пожилая горничная в белом накрахмаленном чепце и фартуке.

— Все прошло успешно, мадемуазель? — спросила она с улыбкой.

— Успешно как никогда, Мари! Ни разу не слышала, чтобы публика поднимала столько шуму!

— Завтра газеты опять начнут вас расхваливать. — Мари смотрела на нее с нескрываемым восхищением.

Локита, однако, уже не слушала.

Сняв с себя бархатный плащ, она бросила его на один из стульев, стоящих в крошечной зале, и прошла в гостиную, пока мисс Андерсон о чем-то говорила с Мари.

Быстро, встав спиной к двери, опустила она карточку князя за корсаж своего платья. Почувствовав, как та коснулась ее груди, она тут же спросила себя, отчего ей так захотелось сохранить ее.

Она объяснила это тем, что карточка — русская, а все так или иначе связанное с Россией не оставляло ее равнодушной.

Гостиная была полна цветочных ароматов. То были не экзотические растения из теплиц, которыми была заставлена ее гримерная, то были цветы, сорванные в саду или в деревенских полях, куда отправлялись они вместе с мисс Андерсон на прогулки.

Проходя через комнату, Локита уловила благоухание цветущей сирени, что стояла в вазе на угловом столике, и нагнулась к веточке, чтобы втянуть в себя ее нежнейший аромат.

— Ты, должно быть, проголодалась. — В дверях появилась мисс Андерсон. — Мари уже несет в столовую ужин.

Локита повернулась к ней:

— Иду, Энди. Но сейчас мне больше хочется пить, чем есть.

Сделав несколько шагов, она вновь ощутила прикосновение карточки князя и задумалась над тем, какие чувства могли посетить его, когда он обнаружил оставленные в ее гримерной белые орхидеи, а в конторке у смотрителя — драгоценную бабочку, стоившую ему, по-видимому, баснословной суммы.

Оказавшись в гримерной, князь с мгновение разглядывал расставленные в ней цветы.

Поначалу он решил, что его орхидей здесь нет, но вдруг заметил их стоящими на туалетном столике.

Он тотчас сообразил, что время упущено и что Локита, вопреки уверениям смотрителя, покинула театр.

За наполовину отдернутой драпировкой он разглядел белое платье, в котором она появилась на сцене, а внизу, под вешалкой, — пару крохотных серебристых сандалий, совсем недавно облегавших ее ступни.

Он вышел из ложи в то самое мгновение, когда она покидала сцену, но людская толчея помешала быстрому продвижению, и теперь он уже не сомневался, что на какие-то считанные секунды разминулся с ней.

Будучи частым гостем за кулисами театров, князь поразился необычному ощущению, которое вызывала у него эта гримерная.

Мгновение он не мог взять в толк, в чем же состояло отличие: ведь гримерные всех театров почти неразличимы меж собой.

Потом он сообразил, что не замечает на туалетном столике обычного ассортимента из флаконов с духами, стеклянных баночек с косметическими мазями, пудрой, румянами, гримом — со всеми столь знакомыми ему милыми мелочами.

Не видно было газетных вырезок, которые обычно закрепляют под оправой зеркала или клеят на стены. Не было и разнообразных амулетов: заячьих лапок, косточки цыпленка, медальонов; не было ни одной куклы, которыми многие актрисы так любят украсить свои гримерные и постели.

Князь вдруг понял, что, не считая кисточки и гребешка, личные вещи здесь вообще отсутствуют.

Он не ошибся, подумалось ему, когда предположил, что Локита вовсе не пользуется косметикой, и все же трудно было поверить, что женщина, связавшая жизнь с театром, располагает столь скудным количеством личных аксессуаров.

Именно тогда, разглядывая ее туалетный столик, он и обратил внимание на посланную им корзинку с орхидеями.

Пусть Локита оставила ее, подумал он, однако в компании этих звездчатых орхидей, что с такой тщательностью он подбирал, все остальные цветы казались низкосортными и вульгарными.

Заглянув в корзинку, в которой были расставлены его цветы, он выяснял, что там недостает двух вещей: белой бархатной коробочки и его визитной карточки.

— Итак, она забрала их!

Когда он спустился по лестнице и подошел к смотрителю, на устах его играла удовлетворенная улыбка.

— Мадемуазель Локиты там нет, — сказал он.

— Да, месье, она вышла из театра через несколько секунд после того, как вы пошли ее разыскивать. Вы, наверное, разминулись с ней в коридоре.

— Быть того не может!

— Мадам Андерсон оставила вам эту коробочку, месье. Она велела передать, что мадемуазель Локита считает этот подарок для себя оскорбительным.

Князь нахмурился, взял коробочку, сунул ее в карман и, не сказав ни слова, вышел на улицу.

Он пребывал в полной уверенности, что его дар — вкупе с цветами, которые он выбирал с такой дотошностью — будет принят. Он не мыслил иной судьбы для подаренных им вещей.

В прошлом ему не раз приходилось добиваться благосклонности актрис, в том числе балерин из труппы русского Императорского театра. Лишь немногие из них пытались принять на себя роль эдакой неприступной крепости, но женщину, которую нельзя было бы завоевать при помощи бриллиантов — особенно когда те достаточно крупные и дорогие, — встречать ему доселе не доводилось.

К своему же немалому удивлению, на обратном пути из театра князь стал склоняться к выводу, что избрал неверную тактику.

Локита, несомненно, настолько не похожа на обычную артисточку, что предложение подарка, олицетворяющего блеск и славу этого мира, такому совершенному, сотканному из эфира существу и впрямь, пожалуй, можно расценить как оскорбление.

«Я должен был действовать не так неуклюже», — укорял он себя.

Все еще хмурясь, он вошел в Английское кафе, где у него была назначена встреча с лордом Марстоном.

Меж ними было достигнуто соглашение, что если, как то с уверенностью предвкушал князь, Локита явится на ужин вместе с ним, его друг немедля ретируется; теперь же лорд Марстон, не скрывая довольной усмешки, посматривал на князя, садящегося к столику в одиночестве.

— Сдается мне, она не захотела с тобой ужинать? — осведомился он.

— Я не застал ее в театре, — раздраженно отвечал ему князь.

— И что же, она не поблагодарила тебя за безделушку?

— Дуэнья возвратила ее, сказав, что мадемуазель Локита считает такой подарок оскорбительным.

Лорд Марстон был вне себя от восторга:

— Я ведь советовал тебе не обращаться с ней так, словно она заурядная хористочка, которой можно вскружить голову блеском камешков.

— Ты был прав, Хьюго, — с горечью согласился князь. — Придется начать все сначала.

— Можешь уже сейчас начать оплакивать свое поражение, дружище. Эту крепость осаждали и не такие, как ты, и все тщетно.

— Не такие, как я? Проклятье! Что ты хочешь этим сказать? — в бешенстве воскликнул князь.

Лорд Марстон расхохотался:

— Иван, я просто мечтаю дожить до того дня, когда женщина, которую ты определил себе в пассии, не станет опадать в твои объятия подобно сочной вишне.

— Спокойно! Это только начало! В конце концов я буду праздновать победу, а ты любезно приведешь в мои конюшни своего Зимородка.

— Я рассчитываю не слезать с него еще долгие-долгие годы, — с пафосом заметил лорд Марстон.

— Поживем — увидим, — сказал князь. — А чем же, черт побери, нам занять сегодняшний вечер?

Они посетили два приема, которые давали особы, причисляющие себя к «La Garde» — сонму самых блестящих дам полусвета, коих парижские богачи окружали почти языческим поклонением.

Лорду Марстону бросилось в глаза, что друг его смертельно затосковал, и он поспешил отвезти его в Maison de plaisir, где «мадам», оказав им восторженный прием, выставила на их обозрение своих самых очаровательных и обольстительных кокоток.

Князь, однако, скучал с каждой минутой все сильнее, и в конце концов они тронулись по направлению к его дому на Елисейских полях.

— Время для тебя еще совсем раннее, — сказал лорд Марстон. — На самом деле, сейчас только три часа ночи.

— Я не собираюсь ложиться спать.

— Тогда что же ты намерен делать? — Прокатиться верхом.

Спустя десять минут, проехав рысью через Елисейские поля, он припустил галопом по Булонскому лесу.

Лорд Марстон не захотел составить ему компанию.

Отлично зная характер друга, он понимал, что когда тот подавлен либо же собирается обдумать какую-нибудь отчаянную выходку, единственное, что способно принести ему облегчение, — это стремительная езда верхом.

— Наутро он будет чувствовать себя лучше, — подумал вслух лорд Марстон и отправился в свои покои.

На рассвете его разбудил вернувшийся с прогулки князь, все еще в костюме для верховой езды.

Он не проявлял ни малейших признаков усталости. Более того, настроение у него было настолько жизнерадостное, даже ликующее, что казалось, будто он разрешил для себя какую-то сложную проблему и на пути его счастья рухнули все преграды.

— Уйди прочь, Иван! — замахал руками лорд Марстон. — Твоя бодрость мне отвратительна. Терпеть не могу, когда меня будят в такую рань.

— Ты стареешь и покрываешься пылью, Хьюго, — воскликнул князь. — Оставляю тебя твоим грезам, только до того ты ответишь мне на один вопрос.

— Что за вопрос? — вяло протянул лорд Марстон.

— Вспомни пари. Зачтется ли в наш спор, если Локита уступит моим мольбам… не по своей воле?

Лорд Марстон подпрыгнул и сел:

— Иван, что ты задумал?! Я запрещаю тебе говорить мне об этом!

— Я задал тебе вопрос и жду ответа.

— Ты ведь сказал «не по своей воле»? — переспросил лорд Марстон. — И что же ты хочешь этим сказать? Надеюсь, ты не будешь надевать ей наручники и тащить в ресторан ужинать! — Он взглянул князю в глаза и заметил в них озорной огонек. — Что бы ты там ни выдумал, забудь об этом немедля! — жестко произнес он. — А уж коли ты заговорил о нашем пари, мой ответ — нет! Ты угощаешь ее ужином, или, если угодно, завтраком, или обедом — когда она примет твое приглашение.

— Именно это я и хотел услышать, — ответил князь и направился к дверям.

Лорд Марстон, который теперь проснулся окончательно, протянул к нему обе руки, как бы моля остановиться:

— Иван, не натвори глупостей! Ты находишься в Париже, и если ты позволишь себе какую-нибудь свою русскую дикарскую выходку, то накличешь на свою голову самые пренеприятные ответные меры со стороны цивилизованного общества!

— А кто сказал, что я задумал дикарскую выходку? — спросил князь.

Сказанные небрежно и простодушно, слова эти не обманули лорда Марстона.

— Я понятия не имею, каковы твои планы, — разволновался он, — но я готов поставить сто тысяч франков, что они закончатся для тебя — а заодно и для меня — самым скверным образом. Потрудись-ка вспомнить, Иван, я нахожусь здесь в качестве представителя английского правительства!

— Но ты всегда волен вернуться в посольство, — насмешливо сказал князь.

— И позволить тебе спокойно осуществить твои гнусные идейки? Нет уж, благодарю! Я останусь здесь и буду удерживать тебя от безрассудства.

— Задача, с которой за все время нашего знакомства ты еще ни разу не справился.

Лорд Марстон должен был признать правоту этих слов, однако он снова обратился к другу с мольбой:

— Будь осторожен, Иван, остановись, когда будет необходимо. Ты же сам говоришь, что Санкт-Петербург на время для тебя закрыт. Остались только Лондон и Париж, а если ты вытворишь нечто чудовищное, тебя с равным успехом отлучат и от этих двух столиц.

Князь не отвечал, и лорд Марстон посмотрел на него настороженно.

— И если говорить уже о другом, — произнес он изменившимся голосом, — прошлым вечером, глядя, как танцует Локита, я подумал, что будет очень грустно, если ты или кто-то другой обесчестит ее. Она чудесна, совершенна и беспорочна, как цветок.

— Мне нужно ее увидеть, — упорствовал князь.

— Но почему? — вскричал лорд Марстон. — Кругом миллионы красивых женщин!

Сделав несколько шагов, князь пошире распахнул окно.

— Было у тебя когда-нибудь такое чувство, Хьюго, что всеми твоими поступками правит судьба?

— И это ты задаешь мне такой вопрос? — подивился друг. — Сколько раз ты заявлял, что не веришь ни в судьбу, ни в карму, ни во что-либо подобное, а только лишь в собственную волю человека и его решимость.

— Я всегда верил в то, что распоряжаюсь собой по своему усмотрению, — подтвердил князь, задумчиво глядя в окно, — я постоянно говорил себе, что сам в состоянии сделать жизнь такой, какой она мне нравится. Я чувствовал, что сам управляю всеми своими поступками. Не возникало даже самого вопроса о том, манипулирует ли мною какая-либо человеческая либо сверхчеловеческая сила.

— Ну а теперь?

— У меня такое ощущение, что меня смыла и унесла с собой волна морского отлива. Я знаю наверное, что должен повстречаться с Локитой, что это судьба заставила тебя привести меня тогда в театр.

— Вздор! — решительно запротестовал лорд Марстон. — Это все из-за того, что девушка не пожелала идти с тобой ужинать. Кто знает, быть может, она и смягчится, если ты не утратишь настойчивости. Меж тем я не намерен катать тебя взад и вперед в таком сумрачном состоянии, в каком ты вчера пребывал.

— Но кто она? Где мне искать ее? Где она живет?! — свирепо прокричал князь.

— Я полагаю, если ты всерьез за это возьмешься, тебе вполне удастся выяснить все, что тебя интересует. Ну а пока, принимая во внимание, что сейчас еще только пять утра, как бы ты посмотрел на то, чтобы пойти выспаться, а заодно дать такую же возможность и мне?

— Знаешь, что в тебе плохо, Хьюго? Ты не в состоянии взглянуть на звезды, потому что слишком пристально рассматриваешь, что у тебя под ногами.

И он вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Лорд Марстон расхохотался и, поуютней устроившись под одеялом, прикрыл глаза.

Ивану пойдет только во благо, подумалось ему, если он не сможет в одно мгновение овладеть предметом своей очередной прихоти. Жизнь его порядком испортила, и вот наконец ему будет преподан урок, который, правда, сильно запоздал.

И, погружаясь в дрему, лорд Марстон успел подумать о том, как будут изнывать от зависти его друзья, когда увидят Сулимана.

Прогуливаясь на следующее утром верхом по Булонскому лесу вместе с Сержем, Локита задумалась о князе и решила про себя, что он, вне всякого сомнения, отменный наездник.

Ей не раз приходилось читать, как блестяще правят своими необузданными, но выносливыми скакунами русские и венгры.

Оставшись наедине с Сержем, она почувствовала, что может спокойно расспросить его о России, не боясь запретов, которые неизменно накладывала на эту тему Энди.

Серж, выходец с юга России, состоял у нее на службе столько, сколько она себя помнила. Он был ее телохранителем, заступником; она помнила, что он всегда пользовался безоговорочным доверием отца.

И однако, даже Серж, думала Локита, минуя древесные заросли, кажется, хранит какие-то тайны, которые не собирается ей открывать.

Она не сомневалась, что печать молчания на его уста наложила Энди, и, обладая достаточной чуткостью, не стала расспрашивать русского о вещах, о которых его просили не распространяться.

И все же, подумалось ей, как это нелепо!

Почему она должна вести такую странную, уединенную жизнь, иметь право свободного общения только с тремя окружавшими ее людьми?

К примеру, с ее многочисленными педагогами дело обстояло совсем иначе.

Она знала, что должна держать их от себя на расстоянии вытянутой руки, что не должна позволять им вторгаться в свою личную жизнь, и она не могла не видеть, что многих из них разбирает любопытство.

— Вы образованны, как бывает образован не всякий мужчина, мадемуазель, — сказал ей как-то раз престарелый учитель словесности. — Как вы собираетесь распорядиться такими огромными познаниями?

— Распорядиться? — удивилась Локита.

— Таланты нуждаются в применении, моя дорогая юная леди. Возможно, вам следует заняться написанием книги или вступить в общение с теми выдающимися умами, что сейчас нашли пристанище в Париже.

После минутного раздумья он продолжил:

— С каким бы удовольствием я познакомил вас с этими знаменитостями из среды художников и литераторов! С Арсеном Госсэ, с Дюма, Гюставом Флобером или, скажем, с Жорж Санд.

— Мне бы самой доставило удовольствие знакомство с ними. После ваших объяснений я представляю их себе очень живо.

— Вам следует создать свой собственный салон, мадемуазель! — воодушевился учитель, но Локита лишь покачала головой.

Эта беседа состоялась за два месяца до того, как обстоятельства вынудили ее зарабатывать на жизнь танцем.

Невозможно забыть выражение лица мисс Андерсон, когда она вошла в комнату с листком бумаги в руке.

— Что это, Энди? — спросила Локита.

— Письмо от адвокатов твоего отца.

При упоминании отца на прекрасные глаза Локиты навернулись слезы.

Всего шесть месяцев назад из Лондона пришло сообщение о его смерти, и она думала, что из ее жизни навсегда ушел источник света, что ей уж не улыбнется счастье.

Она безумно любила этого статного, блестящего мужчину, в силу обстоятельств, которые ни он и никто другой никогда не объясняли ей, вынужденного навещать ее лишь от случая к случаю.

Локита знала, что все это каким-то образом связано с ее матерью, однако в чем же истинная подоплека такого положения и почему она окружена такой тайной, она не имела ни малейшего понятия.

Она только знала, что стоило ей заговорить с отцом о матери, как лицо его искажалось от невыносимой боли, и, любя его, в эти драгоценные минуты вдвоем она переводила разговор на другие темы.

У нее сохранились кое-какие воспоминания о матери, но с течением лет образ ее становился все туманнее.

«Мне было семь лет, когда я видела ее в последний раз, — думала Локита, — и это длилось всего один день».

Локита боготворила каждый день своего путешествия на яхте отца по Черному морю. В одесской гавани яхта бросила якорь, и когда на порт опустилась ночная тьма, отец сошел на берег.

В ту ночь он не вернулся, но на следующее утро она услышала:

— Локита, я хочу тебя познакомить с одной своей старинной знакомой. Она — изумительная женщина и к тому же подруга твоей матери.

Локита была не слишком заинтригована. Гораздо интереснее было оставаться на яхте, но отец взял ее на берег и привез на виллу, утопающую в роскошном саду. Там поджидала их женщина.

Много лет спустя Локита поняла, что причина, по которой встреча произошла в саду, заключалась в том, что там их никто не мог подслушать.

В ту минуту она, однако, была смущена тем, что, завидев ее, женщина разрыдалась. Затем, прижавшись к ее коленям, она покрывала ее с головы до пят бесчисленными поцелуями.

— Солнце мое! Моя хорошая! Маленькая моя, любимая Локита! — шептала она сквозь рыдания.

И только семь лет спустя Локита узнала, что та рыдавшая женщина на самом деле была ее матерью.

Однажды в приобретенный для дочери небольшой домик около Булонского леса заехал отец, и, лишь завидев его, Локита уже знала, что стряслось нечто ужасное.

— Что случилось, папа? — спросила она.

— Я только что получил очень печальное известие, — вымолвил отец.

Эти слова были сказаны с такой мукой, такой тоской в голосе, что Локита инстинктивно прижалась к нему.

Всякий раз, когда он навещал ее, в нем было столько радости и света, что он, казалось, излучал их вокруг себя, и она, подхваченная этой радостной волной, смеялась и веселилась вместе с ним.

Но сейчас все было иначе.

— Что случилось, папа?

— Твоя мать… умерла, — с трудом проговорил отец.

— Умерла? — удивилась Локита. — Но ведь это произошло давно.

— Все эти годы она была жива, — ответил отец. — Но ей нельзя было тебя видеть… Мы считали, что для тебя лучше, если ты станешь думать, будто она умерла.

— Но почему же ей нельзя было меня видеть?

— Не спрашивай меня. Но ты должна верить мне, Локита. Верить, как и прежде.

— Конечно же, я верю тебе, папа, но все это так странно… Почему я ничего не знала о моей маме? И почему не могу жить с тобой? Ведь все дети живут со своими родителями.

— Когда-то я, наверное, смогу тебе обо всем рассказать. Но в данный момент это невозможно. Поверь мне, милая моя доченька, невозможно!

— Как выглядела моя мать?

— Помнишь, мы видели ее, когда были в Одессе?

— Разве это была мама? Она такая красивая!

— Самое красивое существо на свете! — промолвил отец.

Голос его задрожал, и тогда Локита поняла, как глубоко он страдает.

Было бессмысленно задавать ему вопросы, на которые он все равно бы не смог ответить, и тогда, еще теснее прижавшись к нему, она поцеловала его.

Потом, зная, что это доставит ему радость, она танцевала.

По настоянию отца, считавшего, что в талантах и изяществе манер она не должна уступать девочкам своего возраста, была нанята давать ей уроки бальных танцев мадам Альбертини, и она-то впервые обнаружила у Локиты склонности к пантомиме.

Мадам Альбертини когда-то танцевала в балете, но в самом начале своей карьеры поскользнулась на сцене, сломала ногу и с тех пор уже не могла мечтать о танце.

Но, будучи тонким знатоком балета, она набрала нескольких учениц из французских аристократических семейств и через некоторое время пришла к выводу, что привить им изящество движений можно, только научив их выражать свои чувства через жест.

Многие дебютантки, до того державшиеся на сцене неловко и неуклюже, под руководством мадам обрели неуловимую грацию во всех движениях. Молва о ней обошла весь Париж.

В Локите же она обнаружила столь благодатную почву для осуществления своих замыслов, что после каждого занятия рассыпалась в восторженных похвалах.

— Просто дикость какая-то, что она до сих пор не может никому показать своего танца, — снова и снова говорила она мисс Андерсон.

Она отказывалась понимать ту сдержанность, с какой принимались ее дифирамбы.

— Принцесса Матильда на свои званые вечера всегда приглашает всевозможных артистов, — говорила она. — В ее салоне разыгрывалась одна из интермедий Мюссе, а «Проделки Скапена» Теодора Бовиля давали для публики, среди которой находились император с императрицей!

Она смотрела на мисс Андерсон и с мольбой в голосе говорила:

— Если бы мне было позволено шепнуть принцессе хоть одно словечко, Локиту пригласили бы в ее салон не только как исполнительницу, но и как гостью принцессы!

— Ни в коем случае! — сухо ответствовала мисс Андерсон. — Вы же прекрасно помните, мадам, что, придя сюда обучать Локиту танцу, вы обещали нам, что никогда не обмолвитесь о существовании этого дитя за пределами этого дома!

— Помню! Помню! — соглашалась мадам. — Но ведь она так талантлива! Преступно держать столь трепетный свет под таким большим спудом!

От собственной шутки мадам прыскала со смеху, однако мисс Андерсон не разделяла ее веселья.

В наставшие вскоре мрачные дни — когда мисс Андерсон получила известие от адвокатов, что должники наводят справки о состоянии, наследуемом Локитой после смерти отца — она бросилась за помощью к мадам.

— Неужели вы и впрямь хотите сказать, что это взращенное в роскоши дитя теперь без гроша за душой? — спросила мадам.

— У меня есть крохотные сбережения, — сказала мисс Андерсон. — Совсем ничтожные. Разумеется, мы могли бы продать этот дом, но куда нам в этом случае податься? Ведь он принадлежит Локите, и мы не платим за его аренду, так что дешевле нам оставаться жить здесь.

— Гораздо дешевле! — твердо заявила мадам. — Аренда в Париже дорожает не по дням, а по часам. Барон Гусман снес самые дешевые дома, а на их месте выстроил служебные здания.

В то время на это обстоятельство сетовал весь Париж, и мисс Андерсон промолчала, не желая продолжать тему.

— Как вы полагаете, мадам, не могла ли Локита быть вам полезной в занятиях с вашими ученицами и таким образом иметь небольшой заработок?

— Пустая трата времени и таланта! — отрезала мадам. — Она должна выступать на сцене!

— Это невозможно, — не соглашалась мисс Андерсон. — Решительно невозможно.

В общей сложности не меньше сорока восьми часов провели эти женщины в ожесточенных спорах, и всякий раз мисс Андерсон твердила то же самое; и однако, когда тучи сгустились окончательно, она капитулировала.

— А почему я не могу воспользоваться деньгами, которые достались мне после папиной смерти? — спросила Локита, когда ей было объявлено о принятом решении.

— Потому что твоя тетя — сестра отца — нечистоплотная проныра, — ответила мисс Андерсон. — Твой отец всегда опасался, что она вынюхает о твоем существовании.

— Но почему же ей нельзя знать о моем существовании?

И еще до того, как мисс Андерсон ответила, она знала, что та ей скажет.

— Существуют причины, и самые серьезные, по которым факт твоего существования следует держать в глубокой тайне.

— Но разве теперь, когда умер папа, ты не расскажешь мне все?

— Когда-нибудь ты об этом узнаешь, — обещала мисс Андерсон. — Но не сейчас. Сейчас это невозможно.

К этому слову Локита прониклась ненавистью.

«Невозможно» было поступать так и этак, «невозможно» было заводить друзей, нынче стало «невозможно» обсуждать князя Ивана Волконского, — уже не говоря о том, чтобы принять его цветы и подарок.

И все же, несмотря на бесчисленные «невозможно», слетавшие с уст Энди, ей было позволено теперь зарабатывать колоссальные, как ей представлялось, суммы на сцене императорского театра «Шатле».

Разумеется, владельца театра и режиссера, которые должны были взглянуть на ее танец, привела с собой мадам Альбертини.

Едва завидев этих двоих мужчин, Локита тотчас уверилась в том, что они настроены крайне скептически к исполнению, которое им собираются показать в этом крохотном домике на окраине Булонского леса.

Ей представилось, как губы их кривятся, чтобы процедить: «Любительщина» или «Нет, об этом не может быть речи».

Войдя в малую гостиную, в сюртуках, с тростями, не оставив в прихожей шляп с высокими тульями, они расселись на диване. Мадам подошла к роялю.

— Не волнуйся, милочка, — негромко сказала мадам своей воспитаннице. На Локите было тогда скромное белое платьице, которое она обыкновенно надевала к занятиям.

Она твердо решила подавить волнение: она знала — это проверка ее таланта. Но помимо прочего ее не покидала уверенность, что отец от всего сердца пожелал бы ей показать лучшее, на что она способна.

Тогда она подумала о тех хлопотах, что взяла на себя мадам: привела сюда этих господ, сломила сопротивление Энди.

И вот снова мысли об отце, и это принесло облегчение.

Она стала танцевать для него, как бы по его просьбе, — так всегда бывало во время его посещений; ей казалось, что она рассказывает ему не только о том, что творится в ее уме и сердце, но и чем жива ее душа.

Она танцевала, позабыв обо всем, вокруг, помня лишь о своем бессловесном рассказе…

И, лишь закончив танец, вслушиваясь в оторопелое молчание присутствующих мужчин, она догадалась, что то была безоговорочная победа.

Проезжая теперь по Булонскому лесу, Локита вдруг поймала себя на диковинном ощущении.

Оно до такой степени отличалось от привычных для нее эмоций, что ей стало не по себе.

Ей вдруг страстно захотелось станцевать только для князя Ивана Волконского, увидеть в его темном взоре признание и восторг.

Она знала, что прошлым вечером, до того как спуститься к служебному входу, он сидел в зрительном зале. Он был в числе сотен других неистово рукоплескавших ей людей, требовал ее выхода к публике, что, в свою очередь, также было запрещено Энди и даже особо оговаривалось в ее контракте.

Чувство это было совсем не схоже с тем, с каким танцевала она для своего отца, когда купалась в исходящих от него волнах любви и благодарности.

Ведь она могла поведать ему о своем счастье, о радостях, о тревогах, когда он подолгу не навещал ее.

И, закончив танец, она всегда подбегала к нему, обвивала руками его шею, а он прижимал ее к себе и, прежде чем заговорить, крепко целовал.

Локита почувствовала, что краснеет: «Уж конечно, для князя я этого делать не буду! И все равно, мне хочется станцевать только для него одного».